Марафон
битва и ее последствия

Самый долгий день

редставьте себе, что вам приходится нести на себе 22,6 кг веса: шлем, меч, щит, нагрудник и всё то, что вы купили на свои деньги, чтобы обеспечить себе минимальную защиту в ближнем бою. Поднимается солнце, уже душно, и через пару часов станет так жарко, что, моргнув, вы рискнёте лишиться половины капилляров. Вокруг тысячи людей, которых вы уже знаете, – это ваши соседи и родственники, с которыми вы прожили всю жизнь в полисе. Стоит невыносимая вонь застарелого пота и экскрементов: построение в фалангу занимает много времени, солнце начинает припекать, а возможности покинуть строй нет, и потому люди облегчаются прямо на месте. Несколько ниже, в отдалении, у моря вас ожидают профессиональные убийцы и головорезы со всего известного мира и даже из-за его пределов: мидяне с крепкими луками, надменные всадники-персы, безумные бактрийцы, кровожадные саки – всего 46 народов. Враги превосходят вас числом в 2,5 раза. И вот ещё: скоро вам нужно будет пройти почти полтора километра, чтобы ударить по ним в упор, потому что они расположились на узком участке между морем и болотами. Да, думаю, теперь вам понятно, как себя чувствовали рядовые греческие гоплиты при Марафоне.

Афинский гоплит

Совет стратегов, в котором негласным лидером был Мильтиад, проголосовал за то, чтобы встретить персов в открытом поле, дабы разбить их в одном решающем сражении. Рискованная, но оправданная стратегия: дожидаться того, чтобы персы окружили Афины кольцом покорённых полисов и взяли город измором, было ещё опаснее. Это не говоря о росте влияния проперсидской партии в самом полисе: фиаско Ионийского восстания стало возможным в том числе благодаря персидскими деньгам и шпионам. В Спарту послали гонца с просьбой о помощи, но после того как персидская армия полностью десантировалась на берег и отдохнула, стало очевидным, что спартанцы при всём желании не успеют. Или даже повернут обратно, увидев отступление или поражение союзников: им не впервой, ведь так и появилась афинская демократия, когда спартанцы решили не связываться с персами и оставили Клисфена в покое… Были и чисто военные соображения: как только афиняне узнали о высадке в районе Марафона, у них оставалось время добраться до этого пункта, заперев персов на пляже и не дав им возможности совершить манёвр, выбрав одну из двух дорог вокруг горы Пентеликон, и выйти к Афинам. Осталось победить персов. И с этим были большие проблемы.

Последняя большая битва у афинян состоялась в 506 г. до н.э., и опытных воинов при Марафоне было очень немного. Всю эту массу земледельцев и ремесленников нужно было использовать с умом, потому что греческие гоплиты были сильны только в толкании. Даже если забыть о численном превосходстве персов, то у армии Великого Царя было два серьёзных преимущества, ведь хотя, вопреки известному высказыванию, древние персы не очень преуспели в том, чтобы учить своих детей говорить правду, зато с лихвой компенсировали это по части обучения их верховой езде и стрельбе из лука.

Во-первых, персидская тяжёлая кавалерия, которой греки боялись как огня, – опытные всадники могли разметать это ополчение очень легко. Да, это была фаланга с копьями, но прорвать строй афинян тогда было легко для хорошего всадника: надо было только ударить с правой стороны, где крайние гоплиты не прикрыты ничем (щит в левой руке, чтобы прикрывать товарища и левую часть себя самого, а также поддерживать и подталкивать тех, кто впереди), чтобы вся фаланга покатилась как домино. В таком случае удар кавалерии будет подобен въезду БТРа в протестующую толпу. Также у персидских всадников имелись метательные снаряды и стрелковое оружие, которое было крайне эффективно против неповоротливой и медленной фаланги: в Ионии греков разнесли именно при помощи кавалерии (хватило лёгких конных лучников), а в 511-м г. до н.э. Гиппию хватило 1 тысячи кавалеристов, чтобы рассеять всю афинскую армию. И до, и после Марафона персидские всадники были способны уничтожить греческую фалангу или хотя бы нанести ей значительный ущерб, забросав её метательным оружием.

Во-вторых, персидские лучники оставались страшной угрозой для неторопливо двигавшейся массы людей (какой всегда была греческая фаланга). Кинетическая энергия стрелы, выпущенной из персидского лука, варьировалась в промежутке от 24 до 52 джоулей, а эффективный диапазон стрельбы составлял что-то около 173,7 метров. Правда, с расстоянием сила удара стрелы, конечно, падала, но на расстоянии 50 метров сила её удара была равна силе обычного крепкого удара копьём в ближнем бою. В теории защита груди и головы оставалось для гоплита достаточной и стрела часто не могла её пробить, но на практике был велик риск поражения незащищённых участков тела, замедления темпа продвижения и, как следствие, ещё больших жертв.

Итак, как избежать встречи с кавалерией и свести ущерб от лучников до минимума? Надо выбрать момент, хорошенько разбежаться и врезаться в персов со всей силы, чтобы передавить их в бою стенка на стенку. Для этого Мильтиаду требовалось вникнуть в процесс принятия решений у неприятеля, для чего ему понадобилось несколько дней пристально наблюдать за персами с высоты позиции, на которой располагались греки.

Убийственность кавалерии, как и танковых войск, в немалой степени нивелируется её прожорливостью: танкам нужен бензин, а лошадям нужна пища и, что особенно важно в условиях греческого климата, вода (только на 1000 лошадей требовалось не менее 30 283,3 литров воды в день). Боевым коням, чтобы оставаться боевыми, нужно хорошее снабжение, поэтому большую часть боевой кавалерии отвели на северо-западную часть острова, позади основной массы войск. Это не казалось персам тактической ошибкой: Датис знал, что на выручку афинянам идут спартанцы, и хотел приберечь свои ударные подразделения для них. Лагерь кавалерии располагался к северу от озера, и, по идее, всадник мог достичь поля боя очень быстро. Но на практике это не представлялось возможным, потому что на пути к основным войскам лошадям требовалось пересечь очень узкую дорогу между горой и источниками, что замедляло путь к полю боя для статистически значимого отряда в 600 человек до 50 (!) минут. Представьте, что широкий автобан сужается до ровно одной полосы, и поймёте, о чём речь. Об уходе персидской кавалерии греческое войско узнало от ионийского дезертира, для которого солидарность с эллинами оказалась сильнее страха перед возможной расправой со стороны персов.

Мильтиад, до этого несколько дней постепенно спускавшийся в долину с занимаемого греками холма, построил войска очень широким фронтом (по центру он насчитывал всего лишь несколько рядов в глубину, стандартным же являлось построение не менее чем в 8 рядов) – что-то около 1500 человек в ширину. Такая же ширина была и у фронта персов – с поправкой на то, что глубина их фронта оставалось больше той, что была у греков, а значит, атакующая масса была больше и новые бойцы могли менять выбывших из строя куда чаще. Мильтиад прекрасно понимал этот недочёт, но так как при первоначальном построении выяснилось, что персидский правый фланг «длиннее» левого фланга греков на целых 183 м, то для того, чтобы избежать угрозы охвата и окружения, пришлось пополнить левый фланг дополнительными бойцами, чтобы полностью соответствовать ширине фронта, занимаемого персами. В условиях недостатка людей это означало сократить глубину, и от недостачи сильнее всего пострадал греческий центр.

Греки начали движение, не разрывая строя. Для персов это не стало неожиданностью, они были готовы к сражению и ждали его. Неожиданностью стало то, что произошло вскоре после начала движения.

Греки побежали на врага. Некоторые историки считают, что это невозможно – пробежать 1,4 километра в полной боевой выкладке, не теряя возможности держать в руках оружие и эффективно сражаться после этого. Но современные исследования показывают, что солдаты способны пробежать 19,3 км со снаряжением такого же веса, как и у наших греков, и со скоростью 6,4 км/час, не теряя боеспособности. Кто-то может указать на то, что древние греки были меньше и не обладали необходимой выносливостью, чтобы перенести подобные тяготы, но это будет крайне несправедливым. В конце концов, герои Марафона были земледельцами, привычными к тяжёлому ручному труду, пившими вино, смешанное с водой, евшими мало мяса и передвигавшимися пешком практически всю свою жизнь. Мы уже говорили о том, что тяготы греческой жизни закаляли их не меньше военных тренировок. Полезно будет вспомнить о том, что Милон Кротонский, первый бодибилдер, не качался профессионально, а просто таскал на своих плечах бычка каждый день в течение многих лет, пока тот не вырос в быка. Расстояние почти в полтора километра в темпе пробежки тяжеловооружённые греки могли преодолеть за 12 минут, раньше, чем подоспеет персидская кавалерия.

Это было очень тяжело, но необходимо, поскольку Мильтиад не дал персидской кавалерии выйти на оперативный простор, а греческие войска с относительно небольшими потерями преодолели те 400 метров перед персидскими позициями, с которых уже начиналась стрельба лучников. Так как в составе персидского войска преобладали лучники, то персы могли выпустить в тот день до 20 тысяч стрел – в два раза больше, чем насчитывалось самих греков. Хорошо, если персы стреляли прямо перед собой: было легче увидеть летящую смерть и прикрыться щитом. Но если стрелки брали повыше, то многие рисковали получить стрелу в шею…

Самым опасным участком бега оставались те 50 метров, где персы могли бить, почти не целясь, с высокой вероятностью убить бегущего на них грека. Поэтому на расстоянии 100 метров от персов Мильтиад приказал гоплитам перейти с бега трусцой на более высокий темп, чтобы преодолеть зону потенциально высоких потерь как можно быстрее.

Массированный обстрел прекратился, как только греки достигли персидских позиций и вступили с персами в ближний бой. Для бойца фаланги в бою весь мир сужается до «личного пространства» площадью в несколько метров, на котором царят кровь, хаос и адский шум. Началось привычное для греков толкание, которое на этот раз оказалось куда более кровавым, чем раньше. Схватка была столь напряжённой, что на поле боя имел место первый зафиксированный случай истерической слепоты: мимо афинянина по имени Эпизел неожиданно для него прошёл тяжёловооружённый персидский гоплит, убивший другого воина рядом с ним, — внезапность, помноженная на стресс, вызвала у Эпизела расстройство зрения без физических травм, он ослеп на всю жизнь.

Сражение продолжалось долго, но решительного исхода всё не наступало: марш-бросок дался грекам непросто, а персы были ветеранами уже не одной войны. И вот по центру, пользуясь слабостью греческого построения, начали давить элитные персидские и скифские части, которые оттеснили слабеющих с каждой минутой гоплитов.

Они уже грозили прорвать фронт, и тогда бы греки оказались разбиты, если бы не активные действия эллинов на других флангах.

Слева греки крепко насели на персов. Для рядового бойца перспектива боя не видна, и персы на своём правом фланге не видели, как отступают по центру эллинские бойцы из афинских общин Леонтидов и Антиохидов. Зато они видели перед собой страшных в холодной ярости платейцев, продолжавших рубить и колоть даже на грани изнеможения. Этот участок схватки находился рядом с болотом и очень далеко от спасительных кораблей. Поэтому неудивительно, что здесь персы дрогнули и вскоре их строй посыпался, обнажив пространство, которое можно было измерить пятьюстами шагами.

К этому моменту греческий центр откатился далеко назад и происходившее там куда больше походило на организованное отступление, подстёгиваемое распалившимися от схватки персами.

Никто не знает, чем бы всё это закончилось, поскольку персы в этом сражении даже не задействовали всех имеющихся сил: за схваткой наблюдали части персидской армии, погруженные на корабли и готовившиеся вступить в бой, чтобы добить отступающих греков. Но тут на правом фланге случился прорыв и четыре греческих отряда погнали персов вглубь. Отступающие персы были отсечены греками от моря и кораблей и побежали навстречу тем, кто бежал от платейцев. Можно ли было считать, что битва выиграна? Не совсем.

Перенёсшие колоссальный стресс греки, увидев бегство значительной части персидского войска, забыли о дисциплине и, разрушив свой строй, ринулись всей толпой добивать отступавших персов. В этот момент ожесточение достигло предела и некто Эхетл, поломав о врагов всё остальное оружие, начал крушить их найденным на поле боя плугом пахаря, оставленным каким-то земледельцем при приближении вражеских армий.

Немалая часть бегущих персов угодила в болота, где грекам было удобно их добивать. Тем не менее у персов оставались боеспособные части, ушедшие далеко в центр, но начавшие формирование нового боевого порядка после того, как для них стала очевидной катастрофа на флангах. Они начали двигаться в сторону рассеянных греков. Мильтиад увидел, что победа грозит смениться тяжелейшим поражением, и предпринял все усилия для того, чтобы вновь превратить толпу в организованное войско.

Изображение Марафонской битвы в начале XIX века

К счастью для Афин, у него получилось — и усталые, но воодушевлённые греки (бывшие ранее левым и правым крылом армии) двинулись по чавкающей от крови земле к оставшимся персам для последнего решительного удара. Сражение было коротким, но яростным – в нём пал Каллимах. Но смять уже не имевших численного превосходства персов после победы над их товарищами оказалось не так сложно, и вскоре персы и скифы начали отступление, в ходе которого были практически полностью уничтожены, поскольку греки их отрезали как от кораблей, так и от основной массы бегущих.

К этому моменту на поле боя уже появились первые кавалерийские отряды, но ситуация кардинально изменилась: основная часть персидской армии была разбита и ринулась на стоящие рядом корабли, а путь к грекам перекрывали бегущие товарищи, которые существенно замедляли движение кавалерии и уж точно делали невозможной отчаянную кавалерийскую атаку на войска Мильтиада с целью рассеять гоплитов и переломить ход битвы. Тем более что и греки получали возможность построиться «ежом», пока персидские всадники будут пробираться к ним через толпу убегающих воинов, – фактор тем более важный, ведь даже боевой конь обладает инстинктом самосохранения и несется на плотную стену из копий и щитов без особого энтузиазма. В этих непростых условиях Артаферн принял единственно достойное решение эвакуироваться без потерь на корабли вместе с пехотинцами.

Стремясь закрепить полученные результаты и закончить битву с разгромным счётом, Мильтиад приказал части войск (община Эантидов и кое-какие подразделения того, что оставалось от правого крыла греческой армии) начать наступление на корабли. Это было не самым разумным решением, особенно принимая во внимание культурное наследие эллинской цивилизации: в «Илиаде» Гомера сами греки после поражения на поле боя успешно укрываются на кораблях.

Хотя греки и захватили 7 кораблей (не такое большое достижение с учётом масштабов персидского флота), но на этом участке сражения их больно щёлкнули по носу: многие получили тяжёлые ранения при попытке взять штурмом переполненные персами корабли и с медициной того времени эти ранения легко могли стать смертельными. Так произошло в случае Кинегира, успешно пережившего все стадии сражения, но лишившегося руки при попытке взобраться на корабль: неизвестный перс нанёс меткий удар топором по кисти грека, и вскоре тот умер на руках своего брата Эсхила, который не понимал, что ему нужно остановить кровотечение.

Наконец, поле боя осталось за Мильтиадом, греки занялись добиванием раненых и вошли в брошенный персидский лагерь, что стало окончанием сражения. Сама битва заняла 1 час, ещё 2 часа занял «эпилог» со стычками, штурмом кораблей, взятием лагеря и добиванием изолированных отрядов, в том числе в оливковой роще рядом с полем боя.

В тот день персы потеряли 6400 человек, что не является такой уж и преувеличенной цифрой: в болоте завязли почти все воины из правого персидского крыла, многие утонули, многих оказалось просто добить в таком положении. Как мы уже говорили выше, греки вошли в раж после обращения врага в бегство и перебили множество бегущих персов — большая часть потерь всегда приходится не на само сражение, резня начинается, когда один из противников показывает спину. Сами греки потеряли 192 человека, что не является таким уж и преуменьшением с их стороны: тяжелая броня греков хорошо защищала их от смертельных травм. Активная фаза боя в формате «стенка на стенку» в тесном строю включала в себя большие травмы, но повышала шансы на выживание при условии отсутствия окружения и фланговых атак. Сломанные или потерянные конечности, ранения, тяжёлые ушибы, сотрясение мозга и пр. – это, безусловно, присутствовало, причём, скорее всего, в очень больших объёмах. Но чистые потери греков оказались относительно невелики. При этом они вполне могли быть и выше: Геродот не учитывал потери платейцев, что может увеличить данную греками цифру в два-три раза.

К вечеру греки оказались настолько вымотанными, что у них не оставалось сил даже на то, чтобы как следует разграбить захваченный лагерь. Казалось бы, у них есть повод для радости: они разбили в открытом бою легендарных персов, недосягаемых даже по высоким спартанским меркам. Они сделали невозможное. Казалось бы, они сделали для Афин всё, что должны.

Но нет. Пока ещё не всё.

Марафон (во всех смыслах)

огда наш друг Фидиппид достиг Афин и поведал народному собранию о том, что сражение было выиграно, он был уже состоявшимся бегуном и покрывал огромные дистанции за очень короткое время, выполняя роль курьера для афинской армии, за 2 раза пробежав 500 км из Афин в Спарту и обратно. Но 11 сентября 490 г. до н.э. был особенный день.

Недостаточно победить персов на поле боя: среди части афинских элит оставались очень сильные проперсидские настроения. Крайне сомнительные перспективы Мильтиада провоцировали в Афинах крайне нездоровые мысли вроде «пригласить обратно Гиппия и замириться с персами». В этих условиях Мильтиаду требовалось как можно скорее донести весть о своей победе до афинян. На роль гонца выбрали Фидиппид, который в полной боевой экипировке после дня, проведённого в сражении, пробежал 42 километра за 3 часа и сразу после объявления о победе умер на месте от перенапряжения. Хотя, может быть, чаша сия миновала Фидиппида и досталась некому Эвклу. А может, даже и Терсиппу.

Фидиппид/Эвкл/Терсипп в комиксе Боаза Якина и Джо Инфурнари

Древние авторы так и не смогли договориться между собой, кто стал первым бегуном-марафонцем, и почти все они сомневались, что курьерские подвиги совершал один и тот же человек. Многие современные историки вообще сомневаются в том, что марафонский забег действительно имел место, и считают, что это более поздний пропагандистский миф, а сообщение доставила цепочка курьеров, оставшихся неизвестными, которые могли путешествовать на лошадях. В пользу этой версии говорит то, что первым нам о марафонском бегуне человеке поведал Плутарх, живший через 500 лет после описываемых событий и даже хуже того – пересказывавший эту историю из труда некоего другого историка, жившего за 150 лет до него. Ну что ж, тем лучше для Фидиппида: человек, который никогда не жил, не может и умереть!

Однако кто бы ни побежал в Афины тем вечером, вслед за ним отправилась целая греческая армия. Угрозы предательства в тылу оказалось достаточно для того, чтобы стратеги поспешили в Афины, но у них имелся и другой резон, заставивший афинян поспешить.

Погрузившаяся на корабли армия Датиса проиграла битву, но не войну. Неподалёку от Афин находилась естественная гавань Фалерон, откуда мифический царь Афин Тесей отправился в своё критское приключение. Высадившись там, персы, не встречая сопротивления, могли войти в Афины, поскольку практически всех своих воинов полис отправил в Марафон. Серьёзных фортификационных сооружений у Афин тогда не имелось, так что бой был бы коротким. Или боя вообще могло не произойти: существующая проперсидская партия приобретала весомый аргумент в свою пользу при наличии огромной персидской армии прямо у городских ворот.

При попутном ветре персидский флот мог проделать путь от Марафона до Фалерона всего за 10 часов. Это означало, что изнурённое войско Мильтиада должно пройти путь до Афин за 8 часов и занять оборонительные позиции перед Афинами, чтобы встретить персов. Надо вновь встретить неприятелей на самом берегу, не дав им разойтись по Аттике, где они могли бы нанести значительный вред сельскохозяйственным угодьям, составлявшим основу экономики полиса. Воистину, прав был Лев Пирогов, написавший, что напряжённый терпеливый труд важнее одного яркого подвига.

Гражданское ополчение выполнило и эту задачу. Правда, когда греки добралась до Афин и заняла оборонительную позицию на подступах к городу в районе храма Гераклу, большая часть армии банально не могла ходить и рухнула спать. Когда персидские корабли показались на горизонте, солдаты мрачно готовились к последнему бою. Но атаки персов не последовало: десант прямо к ожидающим гоплитам оказался затеей слишком авантюрной — и Датис повернул флотилию обратно в Азию. Теперь он, по крайней мере, мог доложить Дарию, что сделал всё, что мог.

Хотя, может быть, мы несколько преувеличиваем масштаб угрозы. Большой флот идёт со скоростью самого медленного своего корабля, а ведь по пути персы остановились забрать с одного острова угнанных в рабство эретрийцев, поэтому весь путь от Марафона до Фалерона, с крюком, напоминавшим букву U, скорее всего, растянулся до 30-45 часов, что дало воинам Мильтиада достаточно времени на отдых и спокойный марш до Афин. Правда, в таком виде история спасения греческой цивилизации не выглядит столь драматично, поэтому об этих обстоятельствах мы упоминаем исключительно из уважения к читателям.

Когда всё закончилось, к полю боя прибыла спартанская армия, которую встретил лишь небольшой отряд Аристида, занимавшийся захоронением мёртвых. Для греков сделали несколько захоронений прямо на поле брани, причём по аристократическому обряду, вышедшему из употребления до этого: курганы, кремация, жертвоприношения и могильные камни с именами всех 192 погибших. Павших при Марафоне хоронили как царей и героев: такое же погребение получил гомеровский Патрокл. Персам повезло меньше: их без лишних церемоний побросали на южных окраинах болот. Они пришли на землю Эллады безымянными чужаками и сгинули, не оставив после себя ничего, кроме трупов, которые современные археологи периодически находят в этих окрестностях и до наших дней.

Теперь всё действительно закончилось.

Дороги славы и забвения

ак и всякая хорошая история, история о Марафоне обросла множеством подробностей. Говорили, что Артемида благоволила грекам и скрыла луну от персов, чем немало напугала лошадей, которые поэтому так и не появились на поле боя (!), – мы не можем ручаться, что всё так и было, но благодарные афиняне на всякий случай после этого поместили изображение луны на свою валюту. Пошёл слух о том, что на пути к Марафону Фидиппиду встретился сам бог Пан, пообещавший подсобить афинянам, – ну что ж, раз так много персов погибло в болотах, на границе между землёй и морем (вотчина Пана), то после сражения в Афинах благодарные граждане начинают строить храмы и культовые учреждения, посвящённые этому богу. Участие Тесея, Геракла, Афины, других богов и героев тоже стало частью популярного восприятия сражения.

Гиппий через некоторое время после сражения умер в своём имении в Малой Азии. По иронии судьбы, ему повезло больше, чем автору победы Афин.

Попытавшись ковать железо, пока горячо, Мильтиад выбил себе командование одной морской экспедицией, которая с треском провалилась, за что он был судим и получил штраф в размере 50 талантов серебра, что в переводе на нынешние деньги составляет $35 млн. В итоге больной и раненый Мильтиад умер через год после Гиппия. Историки любят говорить о том, что на этом суде афинский демос показал, что демократия не только справедлива, но и сурова, но всё, конечно, было не совсем так.

Процесс против Мильтиада инспирировал и вёл Ксантипп, ветеран Марафона и человек из хорошей семьи: он был женат на племяннице Клисфена. В этом ему всячески помогал Фемистокл, искавший шанса избавиться от политического соперника. Да и сам Мильтиад оказался человеком другого склада и из другой эпохи: он имел богатый опыт захвата власти путём оружия и её успешного удержания в течение долгих лет, чем представлял опасность для нового политического строя [и его архитекторов Алкмеонидов]. Затем пришло время структурных реформ.

Афинский Совет, реформированный Клисфеном, после Марафонской битвы обнаружил, что всё больше и больше реальной власти забирают архонты, поэтому, упреждая удар, люди из хороших семей инициировали принятие закона, согласно которому должность получали не путём свободных всеобщих выборов, а по жребию. В результате самые влиятельные политики потеряли возможность заполучить один из важнейших постов в государстве в обход всех остальных политиков. Таким образом, вдохновлявший на мысли о единоначальном управлении пост архонта потерял привлекательность, увеличив реальную власть коллегиального Совета.

В этот период первым человеком в Афинах становится Фемистокл, который начинает использовать остракизм для устранения из Афин политических конкурентов и даже недавних союзников: остракизму в 480-х гг. до н.э. подверглись даже Аристид и вышеупомянутый Ксантипп. Защитивший своё положение Фемистокл дал старт программе развития флота Афин (на первый момент 200 трирем – самый большой флот греческого мира уже тогда), заложив первый камень в фундамент будущей морской империи полиса и укрепив реальную демократию: в гребцы набирали свободных граждан, находившихся по социальному положению ниже гоплитов-земледельцев, – им платили деньги (и очень неплохие), что давало государству возможность эффективно мобилизовать на защиту интересов державы до того пассивные и бездеятельные городские низы. Он же вёл активную и агрессивную внешнюю политику, оставаясь вполне легитимным демократическим лидером и в то же время аристократом. Да, знаменитую надгробную речь о том, что демократия нужна для того, чтобы доминировать-властвовать-побеждать, произнёс Перикл, но своего рода «спичрайтером» за полвека до её появления стал Фемистокл.

Фемистокл из фильма «300: расцвет империи» — хищное лицо новой афинской демократии

А потом пришел славный и грозный час: куда более масштабное вторжение сына Дария, Ксеркса; общегреческий альянс, Фермопилы, Саламин и Платеи; долгожданное освобождение братьев-греков в Ионии; полная и окончательная военная победа над персами, «золотой век» Перикла, афинская гегемония и… чудовищная кровавая оргия Пелопоннесской войны, уничтожившая греков во много раз больше, чем все греко-персидские войны, вместе взятые, и уронившая эллинскую цивилизацию до самого дна, на котором она демократически проголосовала за убийство Сократа. Моральный распад дошёл до такой стадии, что греки своими руками уничтожили Платеи, которые после окончания греко-персидских войн приобрели священный статус города, который нельзя трогать.

Нельзя сказать, что этот процесс был непредсказуем, трещины на фасаде имелись ещё в самом начале: уничтожение афинских кораблей спартанцами на персидские деньги – это лишь логическое продолжение изгнания Фемистокла и бегства его ко двору Великого Царя, где он позже покончил жизнь самоубийством.

Блистательная монархия Ахеменидов прекратила своё существование на Дарии III. Этот образованный и во всех отношениях достойный человек был подло убит своей свитой в изгнании.

Неутешительный итог для всех участников событий. Значит ли это, что всё было зря? Конечно, нет, ведь мир не перестаёт существовать даже после того, как мы закрываем глаза (по крайней мере, стоит в это верить). Эта битва подарила миру рационализм, эмпиризм и правительство консенсуса.

Всё, что останется

оворят, что после падения Афин спартанцы задумывались над тем, чтобы полностью стереть город с лица земли и сделать на его месте пастбище для скота, но одумались, когда кто-то из победителей сказал, что город, подаривший человечеству великого драматурга Эсхила, заслуживает того, чтобы ему сохранили жизнь.

Да, речь идёт о том самом Эсхиле, у которого на руках умер раненый брат. Что характерно, в качестве эпитафии на своей могиле Эсхил заготовил упоминание о своём участии в Марафонском сражении, а не то, что он был автором тетралогии «Орестея». Упоминания Марафонского сражения встречаются в большинстве произведений Аристофана. И это — один из двух главных итогов Марафонского сражения.

Как сказал Бэзил Лиддел Гарт, «война — это дело, в котором нужно совершать зло в надежде на то, что в итоге получится добро». Несмотря на все противоречивые свидетельства и мифотворчество, связанное с войной, очевидно, что интеллектуальный климат в Греции стал бы совсем другим, если бы тогда, 11 сентября 490 г. до н.э., победили персы. Греция последующих поколений создала культуру, без которой мы с вами в принципе не можем представить современную европейскую цивилизацию.

Историю последних 500 лет творили люди, воспитанные на принципах классического образования. Если Пушкин – это «наше всё» русской культуры, то Древняя Греция — это основополагающий элемент европейской цивилизации как таковой: древние Люди задавали вопросы, актуальные даже сейчас. Популярная формула «Европа – это греческая философия, римское право и христианская этика» несамостоятельна без Древней Греции: римская цивилизация — это лишь ответвление от греческой (колоссальность влияния греков на римлян признавали сами римляне), а насчёт последнего компонента лучше всего высказался Николас Гомес Давила: «устранение из христианства эллинистического компонента превращает его в секту».

Культура в принципе является важнейшей составляющей цивилизации: если нет культуры, то будут женские обрезания, народная традиция массовых изнасилований и пр. болезни Третьего мира. В этом смысле Романовы выполнили частично свою историческую миссию: Чехов, Достоевский и др. деятели культуры создали такой запас прочности, что инерция взяла своё и после коммунистического периода Россия вернулась хотя бы во Второй мир, что, на самом деле, серьёзное достижение. Во многом русских не получается выбросить из исторического процесса именно по причине великой культуры (у самых жалких из желающих получается только кривляться, пытаясь сделать из Чехова заукраинца, но убрать «Дядю Ваню» с подмостков лондонских театров будет равносильно суициду). Не получилось по той же причине выбросить из исторического процесса не только тех древних греков, но и даже их откровенно жалких потомков.

Это всё, впрочем, видно только в ретроспективе, а ведь тогда, на Марафоне, народ встал сражаться за свою ещё хрупкую культуру и право называться свободным человеком.

И тут мы подходим к другому важному достижению того долгого дня.

Аякс из игры Warriors: Legends of Troy

Академики всех эпох и народов так много говорили о том, что при Марафоне спасли демократию, что говорить то же самое в лоб дорогим читателям будет слишком пошло, поэтому зайду издалека.

Если дьявол кроется в мелочах, то можно сказать, что малые реформы отражают дух свершающихся преобразований лучше больших скучных законодательных новшеств. Клисфен дал народу Афин историю и высокую культуру. В это сложно поверить, но до него подавляющее большинство полноправных граждан не знали никого дальше своих родителей, что существенно сужало их представления о мире вместе с ожиданиями от этого мира: «вчера родился, существую только сегодня, надо думать о вещах исключительно бытовых, а голову поднимать лишний раз не надо». Но Клисфен издал закон, согласно которому каждой из 10 афинских общин давали героического предка и каждый член общины имел законное право считать себя потомком этого героя. Для человека, не знакомого с контекстом времени, это не значит ничего, но тогда это значило всё, поскольку героические предки имелись только у аристократии: скажем, Мильтиад «происходил» от Аякса Саламинского. В этом коренное отличие Афинской революции от Французской и Октябрьской: она повысила всех граждан до уровня аристократов. В мгновение ока кузнец и пахарь получили повод служить Афинам не меньший, чем у самого Мильтиада: их тоже ждали награда, слава и почёт. Поэтому революция Клисфена была истинной революцией достоинства. Так это воспринималось и тогда: в своей «Истории» Геродот замечает, что при тирании люди хуже сражались на войне, потому что у них не имелось никаких стимулов защищать государство, в управлении которым у них не имелось своей доли. Во «Всадниках» Аристофана Марафон упоминается как пример коллективной моральной ответственности за свои действия.

В своём историческом труде Фукидид бегло упоминает Марафон всего 7 раз – и в контексте всей «Истории» эта битва увязывается с происхождением афинских демократических институтов, по мнению автора, давших Афинам колоссальное преимущество надо всем остальным миром. Пойдём дальше. В «Законах» Платона (хороший судья наших слов, поскольку он был противником демократии и хотел построить государство, отчаянно напоминающее тоталитарное) прямо говорится, что победу при Марафоне одержали трусы, обладавшие лишь лучшими общественными и государственными институтами, чем их соперники. В конечном счете именно это и даёт преимущество: институты и идеи в долгосрочной перспективе переигрывают деньги, ресурсы и даже технологии, ведь европейцы, выросшие на Эсхиле и Сократе, впоследствии малой кровью покорили Китай и Индию, обладавшие теми же технологиями и даже большими людскими и материальными ресурсами, но потерпевшие сокрушительное поражение в интеллектуальной сфере задолго до военных конфликтов.

Афинская политическая система на тот момент оставалась несовершенной и в немалой степени отличалась от современных демократий (потому что даже не все свободные жители полиса имели политические права), но это отличие телефона Белла от современных смартфонов: технические характеристики разные, но суть та же. Но что такого хорошего в политической системе Афин, чтобы защищать её в бою и писать об этом огромную статью на «Спутник и Погром»? Всё очень просто: имеющиеся альтернативы ей были хуже.

Монархию запустить невозможно по техническим причинам: не имелось обладавших должным уровнем легитимности домов. Тирания была плоха тем, что по факту тирана не ограничивало ничего, а личный авторитет и власть по наследству не передавались. Уже Гиппий оказался не так хорош в управлении, как его отец, его сын наверняка стал бы негодяем, внук — дураком, а правнук — негодяем и дураком одновременно – власть, не имеющая зримого и неоспоримого источника легитимности, развращает человека с поразительной быстротой. Если нет зримых ограничений, то и бояться нечего. По той же причине оказалсь неприемлема и олигархия. Демократия — это, честно говоря, не полноценная власть народа, а скорее компромисс между всеми слоями населения, юридически закреплённая «ничья» в классовой войне. Для своего времени это была колоссальная новация. Характерно, что афинская демократия и консервативная спартанская монархия в политическом смысле сохранялись дольше и лучше всех остальных полисов, которые следующие несколько столетий метались от одной крайности к другой.

Важнейшим моментом в новом афинском государстве стали отношения с элитами. Если внимательно изучать греческую историю, то можно заметить, что практически все крупные фигуры афинской демократии – это люди из благородных старых семей. Что же тогда изменилось? Изменилась природа отношений населения и лучших из народа. Раньше лучшие соревновались в войне всех против всех с печальными последствиями для основной массы населения. После Клисфена появились новые правила игры. Остракизм делал уязвимым каждого активного политического деятеля и заставлял его думать о последствиях своих действий. Характерно, что, когда Фемистокл достиг пика своего влияния, его «ушли» очень быстро и без пыли, не дав превратиться из героя в монстра. Культ спесивых гомосексуалистов Гармодия и Аристогитона в Афинах продвигали с одной только целью – развить традицию тираноубийства, которая стала неотъемлемой частью европейской политической культуры. Позднее, в IV веке, в Афинах даже приняли закон, поощряющий тираноубийство, совершённое любым гражданином.

Как убедиться в том, что талантливый и перспективный политик не станет негодяем и самодуром? Зримой возможности изгнания и смерти будет достаточно. Конечно, у такой системы имелись свои издержки. Но, как показывает пример Перикла, демократический политик может вести полис к величию, не нарушая сложившегося консенсуса внутри государства и не принося в жертву внешнеполитическим и экономическим успехам права и свободы населения. Полезно помнить об этом в век преклонения перед людьми вроде Ли Куан Ю.

Перикл

Из других важных демократических достижений хотелось бы отметить и те, что относятся к военным действиям. При Марафоне сформировался европейский подход к ведению войны. Армия, контролируемая социумом и открытая для аудита со стороны гражданского правительства. Гоплиты, показавшие дисциплину, проистекавшую из демократического устройства Афин: сохранение боевого порядка являлось естественным продолжением консенсуса в афинском народном собрании (как сейчас самой сильной армией мира является контрактная армия демократических США). Уже стала нормой оппозиция военщине: использование военной силы должно было быть оправдано и санкционировано гражданским правительством. Появился и первый в нашем понимании военный штаб: Каллимах хотя и являлся главным в войске, но мнение остальных стратегов имело большой вес и ключевые решения по Марафону принимались командой компетентных военных специалистов, которые в случае необходимости могли заменять друг друга.

С позиции «столкновения цивилизаций» Марафон – это бесспорный триумф городской культуры и здорового мужчины из среднего класса, т.е. основы основ США и Европы.

Сами греки и поддакивающая им мейнстримная историческая традиция любили противопоставлять Грецию и Персию как абсолютные антиподы: свобода против рабства, граждане-солдаты против подневольных подданных. В такой интерпретации много упрощений и «подводных камней»: взять хотя бы практически доказанный факт дипломатических сношений между, страшно сказать, Алкмеонидами и персами накануне сражения с целью «подстелить соломки» в случае победы Датиса. Ну, или компрометирующие обстоятельства изначального персидского подданства демократических Афин. Или место, выбранное Фемистоклом для политического убежища. Качественный разрыв между греками и персами до Марафона был едва заметен. Но трещина со временем превратилась в пропасть – и эта трещина имеет значение, поскольку, скажем, в 1970-х гг. Северная и Южная Кореи были абсолютно идентичны по всем параметрам. Взятые греками на вооружение ценности имели колоссальное значение для будущего человечества, и для всего мира лучшим исходом была именно их победа. Мы уже достаточно много хорошего сказали о державе Ахеменидов, чтобы нас не считали европоцентристами в плохом смысле слова. Персы не плохие – они лишь хуже греков. Если хотите ещё параллелей, то Персия тогда – это как Польша начала XVII века: сильная и компетентная держава, неизменно умный и талантливый народ, но внутренние изъяны и пороки столь значительные, а интеллектуальный климат столь засушливый, что гегемония такого государства нанесла бы непоправимый ущерб развитию всего остального мира. Ведь будь Персия действительно жизнеспособна на долгой дистанции, греки не въехали бы в неё на плечах немногочисленной армии царя когда-то завоёванных Дарием македонян полтора века спустя. История – это не спринтерский забег, а марафон.

Главным интеллектуальным наследием персов, пожалуй, является имперская перспектива: периферийные войны и глобальная ответственность понятны нам, как представителям большого народа, лучше желания маленького, но гордого народа отстоять свою независимость (такая же перспектива у американцев, англичан и французов). Хотя это уже не заслуга самих персов (за них нам всё рассказал грек Ксенофонт), а состояние, появляющееся естественным путём у состоявшейся имперской нации.

Остался последний вопрос: «А в чём важность Марафона, если потом были другие войны греков с персами, ещё более кровавые?» Дело в том, что в 490-м г. до н.э. Афины ещё не устоялись окончательно как демократическое государство: у власти всё ещё находилось поколение, помнившее совсем другие порядки. На тот момент повернуть историю вспять было совсем не так трудно: Писистратиды не растеряли легитимности, имелось достаточно сочувствующих персидскому делу в стенах города, а сама демократия по факту оставалась совсем не такой инклюзивной. Уже фемистокловские реформы 480-х гг. до н.э. укрепили внутреннюю базу афинского строя за счёт огромного числа свободных бедных граждан (когда к гоплитам-бюргерам присоединились гребцы-бедняки) и создали флот, который спустя десятилетие после Марафона победил персов при Саламине и стал основой демократического империализма афинян даже после того, как новый Великий Царь взял и сжёг Афины. Да, первым всегда трудно. Но кто-то же должен быть первым?

Марафонская битва стала топосом всей афинской политики. Результаты сражения использовались для формирования образа афинян как защитников свободы всей Эллады – этот мотив проговаривает в своей предсмертной речи сам Сократ. Данная интерпретация достигает своего апогея у Лисия. Как свидетельство превосходства Афин битву презентовал Исократ. Её могли использовать и для обвинения в государственной измене, как это делал полтора века спустя Демосфен. Память о сражении прочно осела даже в комедии: Марафон в произведениях Аристофана ассоциируется с традиционными афинскими ценностями и добродетелями, а во «Всадниках» народ омолаживается, возвращаясь к состоянию 490-го г. до н.э. Для формирующейся афинской политической общности битва стала отправной точкой развития коллективной идентичности – примерно как для русских 1812-й год.

Конечно, встаёт вопрос о том, насколько объективно афиняне описывали происходившие тогда события. Скорее всего, они были ужасно пристрастны и полной правды мы так никогда и не узнаем. Демиурги Афин начали с активного мифотворчества и, скорее всего, им же и продолжили, поскольку реальность обычно недостаточно хороша, а веру людей в лучшее нужно чем-то вознаграждать.

Но и что с того? Уроки и выводы того дня сами по себе прекрасны, на них можно воспитывать новые поколения людей, верящих в свободу, культуру и рациональное мышление. Перефразируя Вольтера, «если бы Марафонского сражения не было, то его стоило бы выдумать».

…Ровно через десять лет отряд царя Леонида достиг ущелья, которое из-за соседства с горячими источниками получило от местных жителей название «Огненные врата». Впереди ждал враг столь многочисленный, что он грозил затмить солнце своими стрелами и копьями. Но это не начало и не конец нашей истории.