Вопросы национализма: украинство как политический проект

Впервые опубликовано в журнале «Вопросы национализма» №5 в 2011 году. Автор текста: Олег Неменский. Публикуется в незначительном сокращении.

nq5-cover

Если говорить об идеологии украинства, то невозможно обойти тему польского фактора в её формировании. Нередко можно услышать мнение, что поляки, собственно, и создали эту идеологию в своих политических целях. Это, конечно, не совсем так, однако польское влияние здесь действительно имело огромную роль и как историческое наследие, и как сознательная деятельность многочисленных представителей польского общества, составлявших дворянское большинство на землях российского Правобережья в Галиции. Само украинство было в значительной степени антипольским, но оно при этом как бы наследовало польскую опцию русской истории.

Корни украинской проблемы, несомненно, в польской экспансии на Русской земле. В середине XIV в. король Польши Казимир III Великий захватил разорённую монголо-татарскими набегами Червонную Русь. На её территории было образовано Русское воеводство, которое, несмотря на название, стало быстро терять своё русское лицо, превратившись в объект активной польской колонизации, а центральный его город Львов стал похож на другие польские города. Те русские земли, которые объединились в XIII–XV вв. вокруг Литвы — княжества, которое обладало достаточно сильным войском, чтобы защищать их от ордынских набегов, — также стали объектом постепенной колонизации польской шляхтой, по мере сближения двух государств. Огромную роль сыграла Ливонская война — тогда Великое княжество Литовское, Русское и Жмудское было вынуждено войти в состав объединённого государства Речь Посполитая под властью Польской короны, перед тем смирившись с аннексией Польской короной тех своих огромных южных владений, которые и составляют теперь центральную Украину (в отличие от оставшихся в составе Литвы земель будущей Белоруссии).

Активная политика Москвы по собиранию под её властью русских земель, начатая ещё в конце XV в., привела к необходимости идейного оформления польского господства над Западной Русью. Многие польские публицисты и историки второй половины XVI и первой половины XVII в. работали над тем, чтобы обосновать отличие народа Западной Руси от Восточной. Они изобрели теорию восточной границы Речи Посполитой как границы Европы и Азии (при том, что до конца XVI в. традиционно на картах Европы находилось место и Московскому княжеству), описывали чудовищно-варварский характер «Московии», её противоположность во всём польской высокой культуре с её зоной влияния. Хотя память об общерусском единстве полностью истребить не удалось, жившие под властью Москвы русские назывались почти исключительно «московитами», «москалями», а имя русское было оставлено только для подконтрольной Западной Руси. Западная Русь почти полностью лишилась своей культурной элиты и имущественной знати — старая русская аристократия ополячилась, а в 1608 г. ушёл из жизни последний православный магнат — князь Константин Константинович Острожский. К середине XVII в. утвердилось обозначение всех земель, на которых преобладающее влияние получилосложившеесявпредшествующем столетии на границе с Диким полем казачество, как «украинных» земель, «Украины». Окончание войн, начатых восстанием Б. Хмельницкого, провело новую границу — между Правобережьем и Левобережьем. Через некоторое время на правом берегу Днепра снова и ещё надолго утвердилась польская власть и польская пропаганда.

В деле раскола Руси на Московскую и Польско-Литовскую огромную роль играла церковная политика — начиная с разделения прежде единой Киевской митрополии в XV в., когда появились две митрополии — одна с центром в Москве, а другая с центром в Вильне (нынешний Вильнюс). Последняя в лице нескольких своих иерархов во главе с митрополитом была вынуждена в 1596 г. пойти на унию с Римской церковью, перейдя из послушания Константинополю в послушание Риму и став фактически католической, но с элементами православной обрядности. Большинство православной иерархии тогда отказалось признавать акт Унии и смогло воссоздать православную митрополию в 1620 г. Как писали тогда деятели православного сопротивления, вся политика Рима была направлена на то, «чтобы на Руси не было Руси»({{1}}). Папа Урбан VIII тогда говорил: «Через вас, русские, я надеюсь обратить весь Восток»({{2}}). После войн XVII в. Униатская церковь получила полное преобладание в оставшихся в составе Польши землях, искореняя в них дух Православия, понимавшегося тогда как «русская вера».

Празднование 4 ноября дня освобождения Москвы от поляков, узаконенное теперь в России, имеет тем больший смысл, что отмечает дату наибольшего продвижения польской экспансии на Русь и, одновременно, начало её отката — то есть переломную точку в огромном, многовековом историческом процессе. Однако она не остановилась даже тогда, когда в конце XVIII в. государство Речь Посполитая было уничтожено, а западнорусские земли, за исключением Галиции, Буковины и Закарпатья, вошли в состав России. На них оставалась польская шляхта, которая уже привыкла считать их своими и вооружилась новой — националистической — идеологией. XIX век — время усиленной полонизации (ополячивания) западнорусских земель уже внутри Российской империи, в том числе и прежде чисто русского Киева.

Тогда же мысль польской интеллигенции снова неустанно работала над тем, как оторвать Западную Русь от России. Вначале разделение «узаконили» в сфере польского языка: этноним «ruski» («ruscy») остался для обозначения западнорусского населения, а «москалей» обозначили через слово «rosjanie», которое для поляка никак с Русью не ассоциировалось({{3}}). Лидер первого польского антироссийского восстания Т. Костюшко известен и как автор одного из самых ранних открыто заявленных планов русского этноцида — он описывал способы окончательного ополячивания западнорусского населения.

Однако такие планы довольно быстро показали свою нереалистичность. Новое идейное настроение в польской интеллектуальной среде относительно Западной Руси блестяще сформулировал известный польский историк, религиозный мыслитель и общественный деятель ксёндз Валериан Калинка (1826–1886): «Край этот потерян для Польши, но надо сделать так, чтобы он был потерян и для России». Описанные им методы отрыва Западной Руси от России могут считаться одной из наиболее ранних и откровенных формулировок того, что несколько позже стало именоваться «украинством». Приведу цитату сколь обширную, столь и значимую({{4}}):

«Исторический процесс, при Казимире начатый, а Ядвигой продвинутый, имевший результатом продвижение западной веры и цивилизации на двести миль на восток, на наших глазах проходит свой второй этап. Реакция Востока на Запад, начавшись с бунта Хмельницкого, постоянно усиливается и отбрасывает нас к средневековым пястовским границам; приговор ещё не произнесён, но дела обстоят очень плохо. Как защититься? Чем? Силы нет, о праве никто и не спрашивает, а прославленная западная христианская цивилизация сама себя отрицает и отступает… Где плотина против того потопа, который после всех моральных прав и материальные нити порвал, и валит, приближается, хлынет в любой день и всё затопит? Где?

Возможно, в своеобразии этого русского народа. Поляком он не будет, но обязательно ли он должен быть Москалём? Бог его им не сотворил, не на то его предназначил; им его могут сделать только обстоятельства, собственная ненависть, чужая увёртливая сила и большая хитрость. То самосознание и та жажда к своеобразию, которые появляются у Русина, хватит ли их, чтобы дать отпор российской абсорбции и ассимиляции? Нет: это не Поляк, который, даже будучи проглоченным, не даст себя переварить. У Поляка другая душа и в ней такая стойкая сила, что переваренным он быть не может; но между душой Русина и Москаля такой принципиальной разницы, такой непроходимой границы нет. Но она была бы тогда, когда б каждый из них имел свою веру: и потому Уния была столь мудрым политическим делом, а её запущение столь пагубным.

Русь как племя по натуре своей иная, а если б она по совести и по духу была б католической, то собственно Россия была бы возвращена в свои природные границы и в них удерживалась бы, а на Дону, Днепре и Чёрном море было бы что-то иное… Раз уж этот пробуждающийся народ проснулся не в польских чувствах и сознании, то пусть останется при своих, но пусть они будут душой с Западом, а с Востоком только формой связаны. На этот факт мы сегодня повлиять уже никак не можем, но мы должны стараться о таком его в будущем направлении и развороте, так как только этим способом мы сможем удержать ягеллонские приобретения и заслуги, остаться верными миссии Польши удерживать те границы цивилизации, которые она очертила.

Русь — это страна и народ, от которого надо суметь отказаться ради того, чтобы его не утратить; пусть она будет собою и пусть будет католической в другом обряде, а тогда и Россия никогда не поднимется и к братским отношениям с Польшей вернётся. А если бы даже — предположим наихудшее — этому никогда не бывать, то и в таком случае лучше Русь самостоятельная, чем Русь российская; если Гриц не может быть моим, как говорится в известной поговорке, то пусть по меньшей мере не будет “ни мне, ни тебе”. Это самое общее историческое и политическое убеждение обо всей Руси. А Галицкая Русь играет в этом деле наиважнейшую роль, решительную, так как она одна ещё имеет средство для спасения русских душ и сохранения своеобразия русской души — Унию. Наша же роль — и более чем роль, так как является исторической и религиозной миссией поляков в Галиции — не препятствовать национальным устремлениям и росту Руси, охранять её, даже помогать им, потому что таким образом уймётся со временем и ненависть к Ляху; охранять Унию и беречь как зеницу ока, и с помощью неё укреплять любовь к вере, её постоянство и единство Руси с Римской церковью»({{5}}).

nq5-1

Как писал виднейший исследователь украинства Н.И. Ульянов, «поляки, в самом деле, по праву могут считаться отцами украинской доктрины», «поляки взяли на себя роль акушерки при родах украинского национализма и няньки при его воспитании», «весь фонд анекдотов, сарказмов, шуточек, легенд, антимосковских выдумок, которыми самостийничество пользуется и по сей день, — создан поляками»({{6}}). Впрочем, были и поляки, ставшие активными деятелями ещё украинофильского движения. Один из виднейших представителей украинофильства польского происхождения — «хлопоман» Владимир Антонович — так писал о своём выборе:

«По воле судьбы, я родился на Украине шляхтичем;… я увидел, что поляки-шляхтичи, живущие в Южнорусском крае, имеют перед судом собственной совести только две исходные точки: или полюбить народ, среди которого они живут, проникнуться его интересами, возвратиться к народности, когда-то покинутой их предками, и неусыпным трудом и любовью по мере сил вознаградить всё зло, причинённое ими народу, вскормившему многие поколения вельможных колонистов, которому эти последние за пот и кровь платили презрением, ругательствами, неуважением его религии, обычаев, нравственности, личности, — или же, если для этого не хватит нравственной силы, переселиться в землю польскую, заселенную польским народом, для того чтобы не прибавлять собою ещё одной тунеядной личности, для того чтобы наконец избавиться самому перед собою от грустного упрёка в том, что и я тоже колонист, тоже плантатор, что и я посредственно или непосредственно (что впрочем всё равно) питаюсь чужими трудами, заслоняю дорогу к развитию народа, в хату которого я залез непрошеный, с чуждыми ему стремлениями, что и я принадлежу к лагерю, стремящемуся подавить народное развитие туземцев и что невинно разделяю ответственность за их действия. Конечно, я решился на первое, потому что, сколько ни был испорчен шляхетским воспитанием, привычками и мечтами, мне легче было с ними расстаться, чем с народом, среди которого я вырос, который я знал, которого горестную судьбу я видел в каждом селе, где только владел им шляхтич, — из уст которого я слышал не одну печальную, раздирающую сердце песню, не одно честное дружеское слово (хоть я был и панич), не одну трагическую повесть о истлевшей в скорби и бесплодном труде жизни… который, словом, я полюбил больше своих шляхетских привычек и своих мечтаний. Вам хорошо известно, г. Падалица, и то, что прежде чем я решился расстаться с шляхтой и всем её нравственным достоянием, я испробовал все пути примирения; вы знаете и то, как были с Вашей стороны встречены все попытки уговорить вельможных к человечному обращению с крестьянами, к заботе о просвещении народа, основанном на его собственных национальных началах, к признанию южнорусским, а не польским того, что южнорусское, а не польское; вы были ведь свидетелем, как подобные мысли возбуждали вначале свист и смех, потом гнев и брань, и, наконец, ложные доносы и намеки о колиивщине»({{7}}).

Такой выбор, связанный с определённым самоотречением от своей польской культуры и традиционного польского взгляда, понятное дело, был редкостью. И всё же несомненно, что участие польских украинофилов в общем идейном движении способствовало усвоению им некоторых специфически польских понятий о русском пространстве. К примеру, уже у Драгоманова в его украиноязычных работах господствует различение великорусов и малорусов как «украинцев» и «россиян», что помогало не упоминать об общей русскости.

Действительно целенаправленная работа по расколу русского народа стала осуществляться польскими интеллектуалами после неудавшихся восстаний 1831 и 1863 гг. Центром притяжения польских деятелей, бежавших после их поражения из России, был Львов — столица провинции Галиции (ставшей после разделов Речи Посполитой австрийской). Польский повстанческий генерал Людвик Мерославский писал: «Бросим пожар и бомбы за Днепр и Дон, в сердце России. Пускай уничтожат её. Раздуем ненависть и споры в русском народе. Русские будут рвать себя собственными когтями, и мы будем расти и крепнуть»({{8}}).

rsn-banner4

Огромную роль в формировании украинства сыграл поляк Франтишек Духинский ещё в 1850-х гг. Это был человек, действительно одержимый ненавистью к России — в этом плане его образ мыслей был специфически польским: Россия виделась извечным агрессором, нападавшим на русские земли Польши и потому виновным в её печальной судьбе. Но для обоснования того, что эти земли именно польские и по праву должны принадлежать Польше, он создал особую расовую теорию и с помощью неё своеобразную концепцию общей истории({{9}}).

В первую очередь он исходил из привычного для польской культуры представления, что вся Русь входила в состав Польши, а Московия к Руси исторически никакого отношения не имеет. В состав Руси, кстати, он включал не только Западную Русь, но и Литву и бывшие земли Великого Новгорода. «Органическое единство» поляков и «русских» он доказывал на основании общего имени «полян» у племён, сыгравших центральную роль в формировании государств Польши и Киевской Руси — собственно, в них виделось одно и то же племя, а «русские» понимались как региональная вариация польского народа. Немало сил было им потрачено на доказательство того, что и по языку, и по религии русские с поляками представляют одну общность. Он воскрешал старую линию униатской историографии, доказывавшей, что Русская церковь (Киевская митрополия) всегда тянулась к единству с Римом и лишь изредка от него отпадала({{10}}) — и то по вине Москвы.

Стремясь доказать этническую чуждость «москалей» и русских, он стал доказывать, что «москали» — вообще не славяне, а народ со смешанными кровями, среди которых преобладала финская (то есть, по его понятиям, кровь кочевых неиндоевропейских народов), которая была также сильно разбавлена опять же туранским татаро-монгольским элементом. Более того, сами москали виделись как народ кочевой, доказательства чему Духинский находил и в современной жизни России, утверждая, что «они останутся кочевниками навсегда», ведь такова их расовая природа. Польско-русское противостояние он рассматривал как конфликт двух рас — земледельцев арийцев и кочевников туранцев. Естественная граница между туранцами и арийцами была обозначена по рекам Днепру, Двине и «речкам Финляндии». В этом плане днепровское Левобережье виделось всё же туранским. Понятно, что туранцами объявлялись и казаки, чья расовая близость с «москалями» и естественная для туранцев агрессивность и была причиной многих бед Польши. Эта же граница понималась и как разделительная линия между европейской цивилизацией и Азией, Востоком, понимаемым как нечто извечно враждебное Европе.

Также актуализировалось старое польское представление о поляках как о «форпосте христианства на Востоке»: московиты, вследствие своей туранской природы, исказили христианскую веру, впав в схизму, а значит, христианами не являются. Противостояние Московии и Польши — это, соответственно, и есть конфликт христианства с «поганскими» народами на Востоке. Московское царство, по утверждению Духинского, не является наследником Киевской Руси и никакого отношения к нему не имело. Россия правит Малороссией вследствие её завоевания, которое произошло в 1709 г. в результате Полтавской битвы. За великорусами он оставлял только наименование «москалей», противопоставляя их «русским», традиционно жившим с поляками. При этом он писал, что наименование «Россия» было украдено «москалями» у «русских», узурпировано при Петре I. Так же украден был и язык, который ему представлялся заимствованным и изрядно подпорченным церковнославянским.

Вся история русско-московских (а значит и польско-московских) отношений описывалась лишь как история постоянной конфронтации. При этом сама эта конфронтация виделась священной борьбой европейской цивилизации христиан-арийцев с варварским туранским Востоком, а потому ей придавался мессианский смысл. Духинский мечтал видеть Европу единой (федерацией во главе с Францией) и как единое целое воюющей с туранской Москвой. Он призывал: «На Днепр! На Днепр! В Киев! О, народы Европы! Там ваше согласие, ведь именно там малороссы ведут борьбу против Москвы, защищая свою европейскую цивилизацию». Так, древняя идея об избранничестве польского народа переводилась со старого религиозного языка на понятия современной и всё более модной тогда расовой теории.

Идеи Духинского довольно быстро приобретали популярность, особенно в среде правобережного польского дворянства. Также Духинский старался максимально распространить эти идеи в украинофильской среде, активно публикуя свои статьи в соответствующих журналах. Вскоре эти идеи стали активно пропагандироваться и на Западе: уже в 1860-х гг. во Франции их отстаивал целый ряд известных учёных (Анри Мартен, Огюст Викенель, Казимир Делямар и др.). Позже они вошли в глубокую традицию крайне правых идейных течений в Польше, а также стали важнейшей основой для взгляда на русское пространство теоретиков немецкого нацизма. Тогда же «туранской природой» «москалей» нередко объясняли и «русский коммунизм». Но главное, труды Ф. Духинского — классика русофобской мысли, лёгшая в основу идеологии украинства. Духинский передал украинскому движению польскую опцию Руси в виде цельной теории. Её конкретные, весьма абсурдные черты могли быть потом по большей части отброшены, но сама опция сохранилась. Этому способствовала и вся польская интеллигенция, имевшая в XIX веке огромное влияние (а то и преобладание) в интеллектуальном поле Юго-Западной Руси — как в российской, так и в австрийской её части.

Украинство

Собственно украинство родилось из освоения его представителями польской опции Руси({{11}}): отрицания общерусского самосознания и культуры, утверждения этнической разобщённости и исконной враждебности с «москалями», осознания принадлежности к польскому пространству «европейской культуры» и особой миссии «на Востоке» в борьбе с «московской азиатчиной». В отличие от украинофильства, имевшего избирательные основания местного патриотизма, украинство оказалось негативным ко всей местной русской истории и традиции: отрицая русскость, но претендуя на русское историческое пространство, оно имеет негативное направление деятельности в борьбе со всем русским. Будучи оторванным от культурной традиции Юго-Западной Руси, украинство явилось своеобразной культурно-политической идеологией создания новой этнонациональной реальности. Юго-Западная Русь была лишь частью этно-культурного целого, но из неё решили сделать отдельную нацию. Главной помехой в этом деле оказалось само население, чем-то отдельным не являвшееся и сохранявшее старое самосознание. Тогда главной идеей стало изменение населения: замена его самоназвания и исторической памяти.

nqb1

В украинофильском течении были явные ноты культурного сепаратизма, но оно никогда не пыталось отрицать русскость своей земли и общность русской культуры. Его задачей было утверждение местного своеобразия, а не раскол Руси и борьба со всем русским. Оно акцентировало краевое своеобразие, но не было антирусской политической партией — смешивать его с идеологией русоцида, как и придавать этой идеологии его основы — по меньшей мере неверно. С другой стороны, украинство, несомненно, основывалось на традиции украинофильства, использовало её. Сам характер украинофильской идеологии с её казачьими корнями и антигородским «народническим» настроем (с изобретением на основе деревенских говоров Полтавщины нового литературного языка) неизбежно придавал ей те черты, которыми потом смогло воспользоваться украинство. Украинофильство утверждало чуждость старой местной городской культуры на основе идеи народности, а украинство просто объявило её результатом русификации.

Для утверждения подобных идей очень значимым фактором оказалось административное способствование их распространению со стороны австрийской власти, получившей, ещё по первому разделу Речи Посполитой, всю Галичину. Вена с активностью подхватила польскую мысль о раздроблении русского народа. Ещё в революционный 1848 год губернатор Галиции граф Франц Стадион фон Вартгаузен произнёс перед русской депутацией галицийского сейма следующие, получившие широкую известность, слова: «Вы можете рассчитывать на поддержку правительства только в том случае, если захотите быть самостоятельным народом и откажетесь от национального единства с народом вне государства, именно в России, то есть если захотите быть рутенами, а не русскими. Вам не повредит, если примете новое название для того, чтобы отличаться от русских, живущих за пределами Австрии. Хотя вы примете новое название, но всё-таки останетесь тем, чем вы были».

Идея использовать для обособления Западной Руси латиноязычное обозначение русских «Rutheni» была не нова, но всё же не прижилась. Равно как не была понята в западнорусском обществе более поздняя идея венских историков различать на письме московских русских как русских «с двумя “с”» и галицийских русских как русских «с одним “с”»: грамматические правила при написании формы прилагательного к слову «Русь» здесь ещё не устоялись, но этнического смысла им никто не придавал. Всю вторую половину XIX в. в Галиции происходил мощный процесс русского национального возрождения. Сильное культурное движение за возрождение русского облика Галиции, Буковины и Угорской Руси, за приобщение к общерусской культуре и использование русского литературного языка началось ещё в 1849 г. благодаря впечатлению от прохода российской армии ген. И.Ф. Паскевича через западнорусские земли (шла она на помощь Вене в деле подавления венгерского восстания). Движение это стало по-настоящему активным после публикации в журнале «Слово» за 1866 г. статьи, отстаивающей принадлежность местных русских к одному народу с русскими в России и проповедовавшей возврат к общерусскому единству. «Москвофильство», как было названо это течение австрийцами, представляло большую опасность для Вены, польский же взгляд на русские этнические различения оказался как нельзя кстати: он отрицал принадлежность местных русских к «московитам» и он же позволял создать идейные основы для дальнейшей экспансии на русские земли во время будущей войны({{12}}). По-настоящему Вена обернулась лицом к украинству только к 1890-м гг., когда будущая война с Россией становилась всё более зримой.

Датой первой публичной презентации украинства можно считать 25 ноября 1890 г., когда в сейме Галиции два русских депутата — Ю. Романчук (представитель «Русского клуба», состоявшего из 16 депутатов сейма) и А. Вахнянин — выступили с заявлением о том, что православно-униатское население Галицкой Руси, называющее себя русским, на самом деле не имеет ничего общего с русским народом, а является другим, ранее не замеченным народом — украинцами. Это было началом т.н. «Новой эры» в политической жизни Галиции. Уже в 1895 г. вместо прежней русской делегации в нём оказалась украинская.

Цель утверждения украинской идеологии была политическая: для австрийцев важно было лишить восточнославянское население Галиции общей идентичности с зарубежными русскими, чтобы задавить сепаратистские пророссийские настроения в крае; для поляков и в Австро-Венгрии, и в России было важно утвердить жёсткую этническую и цивилизационную границу между польской Русью и Русью восточной, уничтожить саму идею общерусского единства как грозящую сломить польское господство (сохраняемое и тогда в социальном отношении и желаемое в будущем как вновь государственное) на западнорусских землях.

Таким образом, задача украинства заключалась в первую очередь в радикальном уничтожении в памяти и актуальной реальности всего, что было общерусским. «Украинцы» и «москали» объявлялись совершенно разными народами, и утверждалось, что так было всегда. Более того, утверждалось, что между украинцами и москалями всегда были конфликтные отношения, эти народы исторически противостояли друг другу, и именно «москали» всегда были главными врагами украинцев. Само русское имя было отобрано у них москалями, а потому украинцы вынуждены его не употреблять, при этом, конечно, не признавая русскими и москалей. Всё, что русское, соответственно отрицалось. Украинцы — древний европейский народ, который всю свою историю страдает из-за соседства с азиатской Московщиной, а борьба с москалями, таким образом, — основная задача украинцев, и более того — их европейская миссия.

Подробную разработку истории на основании такой концепции осуществил Михаил Грушевский — действительно крупный и талантливый историк, много сделавший для изучения прошлого Западной Руси, но описывавший его в соответствии с идеями украинства. Не раз подмечаемая современниками его личная ненависть к России помогла ему быстро переключиться с украинофильских идей на новое украинство. Украинский народ в его работах был задолго до Киевской Руси, также бывшей его государственным формированием. Он разработал теорию преемственности украинской государственности от Киевской Руси через Галицко-Волынское княжество, Великое княжество Литовское и до Гетманщины. При этом отношения с поверхностно славянизированными финскими племенами на востоке (москалями) он рассматривал как исторически конфликтные, и для более позднего времени находил немало украинско-московских войн. Так, только через составление новой, по сути фэнтезийной истории, можно было заретушировать отсутствие украинской этнической идентичности в прошлых столетиях и отрыв украинского языка ото всей литературной традиции западнорусских земель до XIX в. В 1894 г. во Львовском университете была открыта кафедра всеобщей истории со специальным обзором истории Восточной Европы, руководить которой был приглашён М. Грушевский. За двадцать лет этой деятельности (до Первой мировой войны) он сумел воспитать целую плеяду историков новой формации, ставших проводниками новой идеологии.

Через массу каналов (образовательные учреждения, Униатская церковь, газеты и т.д.) в общество стала внедряться украинская идея. Решено было в принципе отказаться от употребления русского имени: «примерно с 1900 года термины “Русь” и “Малороссия” подверглись явному гонению; их ещё трудно было вытравить окончательно, но все усилия направляются на то, чтобы заменить их “Украиной”»({{13}}). Прежде русское общество стало делиться на два политических лагеря — русских (тех, кто продолжал придерживаться старого самосознания) и украинцев. Хотя и те, кто принял украинское имя, далеко не все были действительно украинствующими. И.И. Тёрох, крупный общественный деятель Галицкой Руси и известный мифолог, писал в своих воспоминаниях, что к началу войны из четырёх миллионов русских «русскими» продолжало себя считать около половины, а «из других двух миллионов галичан, называющих себя этим термином (украинцами. — О.Н.), насильно внедряемым немцами, поляками и Ватиканом, нужно отнять порядочный миллион несознательных и малосознательных “украинцев”, не фанатиков, которые, если им так скажут, будут называть себя опять русскими или русинами. Остаётся всего около полмиллиона “завзятущих” галичан, которые стремятся привить своё украинство (то есть ненависть к России и всему русскому) 35 миллионам русских людей Южной России и с помощью этой ненависти создать новый народ, литературный язык и государство»({{14}}).

В 1908 г. в газете «Галичанин», бывшей органом Русско-народной партии, в ответ на нападки украинофильской газеты «Діло» писалось: «“Діло” упрекает нас тоже между прочим, что мы с термином “русский” делаем какой-то “фокус-покус”. Покорнейше просим извинения, но если кто делает с термином “русский” фокус-покус — это решительно не мы. Мы никогда не употребляли другой термин, как только один и тот же самый, т.е. “русский”; этого термина придерживаемся ныне и за него сражаемся с врагами Руси. Но мы знаем кого-то другого, кто делает невероятные фокус-покусные прыжки с этим названием, употребляя термины: “рускій”, “руській”, “руський”, “украинско-рускій”, “українськоруський”, “русько-український”, “украинскій”, “український” и т.д. в различных вариантах. “Діло” досматривается фокус-покуса в том, что мы употребляем для нашего народа такой самый термин “русский”, как и для “московского”. Да разве мы тому виноваты, что “москали” принадлежат к русскому народу, ровно как и мы? Пусть “Діло” упрекает историю, что она сделала такой неприятный для него фокус-покус, но не нас. Мы ведь не такие волшебники-чародеи, как украинцы и “Діло”. Они могут “начхать” и на историю, и на логику, и на всякие научные соображения и переделать все так, как им угодно. Одних назовут “москалями”, других “украинцами” и с русским народом вдруг сделался “фокус-покус”: все видели, что где-то был в истории какой-то русский народ, а тут вдруг на глазах целого мира этот народ по мановению украинского волшебного жезла кудато бесследно пропал. Разве это не настоящий фокус-покус?»({{15}})

Такое политическое понимание слова «украинец» сейчас утрачено, а напрасно — оно исконное для украинства. И именно в этом смысле надо понимать, например, эпиграф-лозунг к программной книжке одного из основных деятелей политического украинства Н. Михновского «Самостійна Україна» (1900): «Украина для украинцев!». То есть западнорусские земли должны быть переданы не местному автохтонному населению, а политическому движению украинства. Как писал об этом историк украинства А. Дикий: «Сепаратисты под словом “украинец” понимают только своих политических единомышленников; всех же остальных уроженцев Украины… которые стоят на позициях единства России и общерусской культуры, они презрительно называют “малороссами” и “несознательными”»({{16}}). Кстати, такое же восприятие украинства было со стороны его противников. Д. Марков, член Русского народного совета, депутат Львовского сейма с 1914 г., говорил в суде по обвинению его в «москвофильстве»: «Так как цель украинства негативна, именно разбитие единой национальной культуры русских племён, то я не считаю его культурным движением, я считаю его противным культуре, и уже по этим чисто культурным причинам не являюсь сторонником украинства»({{17}}).

Национальной идеей, под которую создавался украинской партией новый народ, была русофобия, отрицание русскости и борьба с нею. Главная забота «самостийников» — доказать отличие украинца от русского, украинского языка от русского, украинской истории от русской и т.д. В Буковине примерно с 1911 г. от русских богословов, кончавших семинарию, стали требовать письменного обязательства: «Заявляю, что отрекаюсь от русской народности, что отныне не буду называть себя русским, лишь украинцем и только украинцем»({{18}}). Украинизация — это и есть дерусификация, в дерусификации её смысл и назначение. Это идеология отрицания русскости и уничтожения её везде — и в прошлом, и в настоящем, и на любых территориях. Но в рамках украинской идеологии любые попытки сохранить русскую культуру Руси обозначаются как «русификация», так как прежняя историческая русскость начисто отрицается. Так, главной бедой древней Русской земли была объявлена «русификаторская политика Москвы».

rpz1917-banner3

Психологический смысл украинской русофобии прекрасно описывал Н.С. Трубецкой: «Эти же люди… постараются запретить украинцам знание русского литературного языка, чтение русских книг, знакомство с русской культурой. Но и этого окажется недостаточно: придется ещё внушить всему населению Украины острую и пламенную ненависть ко всему русскому и постоянно поддерживать эту ненависть всеми средствами школы, печати, литературы, искусства, хотя бы ценой лжи, клеветы, отказа от собственного исторического прошлого и попрания собственных национальных святынь. Ибо, если украинцы не будут ненавидеть все русское, то всегда останется возможность оптирования в пользу общерусской культуры. Однако нетрудно понять, что украинская культура, создаваемая в только что описанной обстановке, будет из рук вон плоха. Она окажется не самоцелью, а лишь орудием политики, и притом плохой, злобно-шовинистической и задорно-крикливой политики. И главными двигателями этой культуры будут не настоящие творцы культурных ценностей, а маниакальные фанатики, политиканы, загипнотизированные на вяз чивыми идеями. Поэтому в этой культуре всё — наука, литература, искусство, философия и т. д., — не будет самоценно, а будет тенденциозно… Политиканам же нужно будет главным образом одно — как можно скорей создать свою украинскую культуру, все равно какую, только чтобы не была похожа на русскую»({{19}}).

«Особенность украинского самостийничества в том, что оно ни под какие из существующих учений о национальных движениях не подходит и никакими “железными” законами не объяснимо»({{20}}), — писал Н.И. Ульянов. Точка зрения, отрицающая обоснованность украинства на местных областных особенностях и обращающая внимание на его иной — искусственный — характер, была прекрасно сформулирована А.И. Савенко ещё в 1919 г.: «Население Малороссии всегда определяло и определяет себя русским и к украинству, которое является не нацией, а политической партией, взращённой в Австрии и служащей видам австро-германской политики, относится явно отрицательно»({{21}}).

Украинство изначально — не этничность, а идеологическая партия, которая создаёт под себя нацию. Как таковое, оно не имеет никакого отношения к малороссийскому «малому национализму», возникшему на основе вполне реальной потребности защитить местные культурные особенности Юго-Западной Руси от культурной унификации внутри Российской империи. Оно возникло по воле внешних для Руси сил и направлено на изменение самосознания жителей этой части Руси с вполне определёнными политическими целями. Этим обусловлена искусственность украинства, чуждость его местным традициям и особая агрессивность ко всему русскому. Украинство вовсе не актуализирует местные краевые особенности, оно строит параллельную им культурную общность — новую, искусственную нацию, имеющую конкретные политические цели своего существования.

Это свойство принципиально отличает украинство от краевого малороссийского движения, которое часто ошибочно воспринимается как начало украинства. Виднейшие его деятели, встретившись под конец своей жизни с галицийским украинством, резко осудили его. Они были оппонентами уже Ф. Духинского и его сторонников. Н. Костомаров написал против него ряд специальных статей({{22}}). Он указывал, что эта идеология «направлена против всех русских, которые осмелились бы заявить, что во всякое время, во всяком случае, при всяком возможном изменении обстоятельств, управляющих судьбами Русской Земли, притязания поляков на принадлежность им юго-западных русских областей возбудят негодование и противодействие всего русского народа»({{23}}). Не раз очень негативно отзывался об этих идеях и Драгоманов, выступивший потом резко против «программы Романчука», которая была естественным продолжением его критики всего того, что он называл «формальным национализмом», «туманним й шкідливим національством». Ещё более резок был П. Кулиш, говоривший про «недолюдків націоналістів українських»({{24}}): «Наші ж народом зробили анти народ, так само як ляхи видумали “народ шляхетський”, братарозбивашку “народу козацького”»({{25}}). Собственно, это и есть самое точное наблюдение о том новом народе, который стали создавать «украинцы»: «анти-народ». Очень негативно воспринял «Новую эру» и И. Франко, организовывавший тогда оппозиционное ей движение.

Идеология украинства оказалась во многом прямо противоположной украи нофильству, хотя и основывалась на его наработках. Так, если у Костомарова и Кулиша противопоставление «двух русских народностей» имело смысл для утверждения их взаимодополняемости и нужности друг другу, то идеологи украинства развили этот тезис о противоположных различиях в утверждения об извечной враждебности. Украинцы уже виделись не как «другая русская народность», а как совершенно иной народ, порабощённый москалями. Как писал Николай Михновский, сравнивая украинцев с другими народами, не имеющими тогда своей государственности: «ми визнаємо, що наш нарід теж перебуває у становищі зрабованої нації»({{26}}). Мысль о двойственной русскости заменила идея колониального статуса Украины, а статус украинца утверждался за тем, кто готов бороться за освобождение от России: «Українцем єсть всякий, хто хоче, щоб Україна перестала бути колонією»({{27}}) (В. Липинский).

Такое изменение потребовало и смены «социальной основы» движения: если украинофилы были «народолюбцами» и их волновало развитие культурных начал украинного крестьянства, то теперь роль носителя национальных начал и творца украинской нации отводилась уже «активному меньшинству» националистов, которые призваны слепить из народа новую нацию. Эта новая «украинская интеллигенция» «стає до боротьби за свій народ, до боротьби кривавої і безпощадної. Вона вірить у сили свої і національні, і вона виповнить свій обов’язок. Вона виписує на свому прапорі ці слова: “Одна, єдина, нероздільна, вільна, самостійна Україна від Карпатів аж по Кавказ”»({{28}}). Наступило чёткое осознание того, что украинство — идеология не народная, а определённой группы активных интеллектуалов и политиков. «Українство по природі своїй єсть рухом верхів: активних елементів, прибуваючих з Заходу і активних елементів, що виділяються з народніх мас та до перших прилучаються. Яко таке воно єсть рухом аристократичним: хотінням провідної верстви, а не народніх мас»({{29}}).

nq5-2

Вацлав Липинский специально оговаривал опасность опоры на «народные массы», так как они являются частью «единого неделимого русского моря»: «Кожний, хто українство опірає на народніх масах — всякий по моїй термінолоґії український демократ або охлократ — утопить себе і українство в єдинім неділимім руськім морі, до якого маса народня малоруська по інерції своєю тяжкостю і пасивностю прямує. Утопить і утопихься, хоч-би не знати як фальшував він “в народнім дусі” історію не народный, а панської боротьби за окремішність і незалежність України». Основой для утверждения украинства виделась ему только политика, но не культура: «Тільки під політичними, а не під культурно-національними чи соціальними гаслами, можна від Москви відділити Київ і можна в окремій Державі Українській перетворити малоруське племя в Українську Націю»({{30}}). Дмитрий Донцов даже сформулировал это в качестве лозунга «никогда народ!»: «Провансальці, демократи і прочі народолюбці відповідали — завше народ! Ми відповідаємо — ніколи народ! Народ є для всякої ідеї, чи в її статичному, чи в динамічному стані — чинник пасивний, той що приймає Чинником активним, тим, що несе ідею; тим, де ця ідея зроджується є — активна, або ініціятивна меншість... Це група, яка формує, неясну для “неусвідомленої” маси, ідею, робить її приступною цій масі і, нарешті, мобілізує “народ” для боротьби за цю ідею»({{31}}). Оправдываясь за свои резкие интонации, В. Липинский писал в обращении к «читателям-врагам»: «І як-би Ви, читаче-вороже, писали свою працю, коли-б всею істотою своєю Ви хотіли України, а бачили, що більшість Українців — це як раз найбільше промовистий і яскравий доказ неможливости істнування України?»({{32}}).

Вот это «большинство украинцев», которое самой своей культурой и самосознанием противоречило украинскому проекту, необходимо было изменить, перевоспитать, вырастив «новое племя» с помощью «примусової ідеології супроти мас». Для этого оказывался нехорош даже такой радикальный представитель украинофильства, как М. Драгоманов: Д. Донцов называл его «татарською людиною», и призывал избавиться от «провинциализма» украинофилов, сменив «безхребетне “народолюбство” — в аґресивний націоналізм»({{33}}).

Агрессивна новая идеология была в первую очередь в отношении России и всех тех на Украине, кто не принимал украинства. Про талантливых земляков, не осознавших себя национально украинской интеллигенцией, Н. Михновский писал, что они «віддали свій талант богові чужої, ворожої нам нації». «Московські Молох» «і так вже досить напився української крові й пожер найліпших, найморальньніших синів України»({{34}}). Противоборство с Россией осознавалось как «великий конфлікт двох цивілізацій, двох політичних, соціальних і культурнорелігійних ідеалів, конфлікт Европа– Росія»({{35}}). В полном соответствии со старыми идеями польских мыслителей в этом противостоянии «між Росією, як авангардом Азії, з одного боку, і Европою, як цілости, з другого»({{36}}) центральное место отводилось Украине, которая виделась как «історичний антипод Росії на східньоевропейському просторі». Борьба с Россией — это не просто война за освобождение от «колониального гнёта», это «вічна наша боротьба проти хаосу на Сході, в обороні — в своїй власній державності і культурі — цілої культури Заходу». В этой вечной борьбе, по словам Донцова, и есть украинский «колективний ідеал»: «Боротьба з Росією «диктується нам нашими історичними традиціями, нашим географічнім положенням і спеціальною історичною ролею, яку судилося нам грати… В цій якраз лежить українська національна ідея, що мусить буди підставою нашої цілої політичної програми»({{37}}). А соответственно, украинцы должны искать союза и взаимопонимания со всеми теми государствами, «інтереси яких суперечать в дану хвилину інтересам Росії»({{38}}).

Однако такая борьба для украинских националистов видится не только как внешняя, но и как внутренняя: за очищение Украины от всех, кто не разделяет их идеологии. «Усіх, хто на цілій Україні не за нас, той проти нас. Україна для українців, і доки хоч один ворог чужинець лишиться на нашій території, ми не маємо права покласти оружжя»({{39}}), — писал Н. Михновский. Широко известны слова Ярослава Стецько: «Пусть две трети украинской территории будут уничтожены атомными бомбами, лишь бы на одной трети воцарилась украинская держава». Донцов утверждал культ фанатизма, нетерпимости, ненависти к врагам, идеал «нації, сповненої непохитної, фанатичної віри в свою ідею». «України, якої прагнемо, ще нема, але ми можемо створити її в нашій душі. Можемо й повинні опалити цю ідею вогнем фанатичного прив’язання»({{40}}). В этом плане украинство было очень близко к крайне-правым идеологиям своего времени. Однако, в отличие от них, оно не имело базы в реальных народных основаниях, а потому не могло эволюционировать в спокойный «банальный национализм»: фанатизм и культ борьбы — неизбежные свойства этой идеологии вплоть до наших дней.

nqb2

«Мы живём в удивительное время, когда создаются искусственные государства, искусственные народы и искусственные языки»({{41}}), — говорил тогда проф. П.Е. Казанский. И не стоит искусственным национальным формированиям приписывать естественное «краевое» происхождение. Мы имеем все основания указывать на «самую “интимную” тайну украинского сепаратизма, отличающую его от всех других подобных явлений, — на его искусственность, выдуманность»({{42}}). Нация, создаваемая украинством — это скорее антинарод, чем народ: в её основаниях — не этничность и связанное с нею культурное наследие во всей своей полноте, а идеология.

Создание антинарода

По-настоящему зверскими методами стала проводиться украинизаторская политика во время Первой мировой войны. Вот как вспоминает это И.И. Тёрох: «В самом начале этой войны австрийские власти арестуют почти всю русскую интеллигенцию Галичины и тысячи передовых крестьян по спискам, вперёд заготовленным и переданным административным и военным властям украинофилами (сельскими учителями и “попиками”) с благословения преусердного митрополита графа Шептыцкого и его епископов»; «В отместку за свои неудачи на русском фронте (в 1916 г. — О.Н.), улепетывающие австрийские войска убивают и вешают по деревням тысячи русских галицких крестьян. Австрийские солдаты носят в ранцах готовые петли и где попало: на деревьях, в хатах, в сараях, — вешают всех крестьян, на кого доносят украинофилы, за то, что они считают себя русскими. Галицкая Русь превратилась в исполинскую страшную Голгофу, усеялась тысячами виселиц, на которых мученически погибали русские люди только за то, что они не хотели переменить свое тысячелетнее название»({{43}}).

От былой политики русского этноцида австрийские власти перешли к откровенному геноциду русских. Была создана сеть концлагерей, главные из которых — Талергоф и Терезин. В них попадал каждый, продолжавший считать себя русским или посмевий остаться верным православию, без воззрения на пол и возраст. Уничтожали даже детей. Теперь в России почему-то не принято вспоминать, что первый в ХХ веке европейский геноцид был совершён именно против людей, придерживающихся русского самосознания. Называются разные цифры этого геноцида, общее для них обозначение — несколько десятков тысяч({{44}}). Трудно не задаваться вопросом: помнят ли теперь русские об этой ужасной трагедии, которую не смог бы забыть ни один другой народ в мире?

И тем не менее даже после нескольких лет такой украинизации русское самосознание не было уничтожено в этих землях. Власти межвоенной Польши, ставшей на них хозяевами, боялись усиления украинства, всё более склоняющегося к лозунгу «Украина — там, где нет ляха, жида и москаля!», а раскол русского общества на собственно русских и украинцев им был даже выгоден. По переписи 1936 г. в Галиции русскими себя назвали 1 196 885 человек, а украинцами — 1 675 870 чел.

В то же время повышенное внимание к украинскому проекту стала проявлять Германия. Для неё этот проект был как нельзя лучшим средством ослабления и России, и Польши({{45}}). Ещё в июле 1917 г. канцлер Германии Георг Михаэлис говорил: «Мы должны быть очень осторожны, чтобы литература, с помощью которой мы хотим усилить процесс распада России, не достигла прямо противоположного результата… украинцы всё ещё отвергают идею полного отделения от России. Открытое вмешательство с нашей стороны в пользу независимости украинского государства, несомненно, может использоваться противником с целью разоблачения существующих националистических течений как созданных Германией»({{46}}). Настоящим апогеем развития украинского проекта можно считать планы Альфреда Розенберга по созданию на завоёванных восточных землях рейхскомиссариата Украина, который должен был бы включать в себя, помимо восточных земель межвоенной Польши и Советской Украины, также и Северный Кавказ, Воронеж, Поволжье с Саратовом, Сталинградом и Республикой поволжских немцев. Столицей всего этого формирования предполагалось сделать г. Ровно. И несмотря на то что эта Украина планировалась фактически без «украинцев», украинское движение мыслилось важнейшим средством к осуществлению этих замыслов.

Параллельно с этим активнейшая украинизаторская политика проводилась в СССР большевиками. Именно большевики стали главной украинизирующей силой на южнорусских землях. Украинство оказалось очень полезной для них идеологией, помогающей провести в жизнь ленинский принцип национальной политики по «сдерживанию старшего брата», «великодержавный шовинизм» которого «в 1000 раз опаснее буржуазного национализма» других народов страны. Для защиты всех старых и новосозданных народов СССР (а такая новосозданность характерна была для целого ряда народов СССР и помимо украинского), для защиты «российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великороссашовиниста, в сущности, подлеца и насильника»({{47}}), были созданы национальные органы власти, широчайшие границы национальных республик и программы проведения активной политики «коренизации». «Восточные границы Украина получила легко: не нужно было побеждать Россию. В роли победителя выступило советское правительство, которое продиктовало побеждённой стороне (России) её границы с Украиной»({{48}}), включив в неё даже обширные западные территории Войска Донского (Луганская и большая часть Донецкой областей). В результате проведения политики украинизации к 1929 г. свыше 80% образовательных школ, 55% школ ФЗО и 30% вузов вели обучение на украинском языке, а к 1931 году 90% газет и 85% журналов выходили на украинском({{49}}). Л. Кучма в своей книге «Украина — не Россия» писал об этом: «При любом отношении к происходившему в 20-х гг. надо признать, что, если бы не проведённая в то время украинизация школы, нашей сегодняшней независимости, возможно, не было бы. Массовая украинская школа, пропустившая через себя десятки миллионов человек, оказалась, как выяснило время, самым важным и самым неразрушимым элементом украинского начала в Украине»({{50}}). Лаконично выразил суть этого явления Сашко Крищенко: «Украина родилась от совокупления коммунистов с националистами»({{51}}). Политика коренизации, будучи ослабленной к концу 1930-х гг., успела воспитать пару поколений, сильнейшим образом изменив самосознание, язык и мировосприятие обработанных ею людей.

Однако и после войны политика украинизации по-прежнему проводилась. Несмотря на то что именно с приходом к руководству республиканской партийной организацией Н.С. Хрущёва в 1938 г. принято связывать окончательное завершение политики коренизации, она во многом сохранялась. По-настоящему открыто она снова проявилась после окончания войны в политике Хрущёва по отношению к новым западным территориям УССР (а ведь с февраля 1944 г. Хрущёв, сохраняя пост Первого секретаря ЦК КП(б) У, одновременно возглавлял и правительство республики, став полноценным «хозяином Украины»). Все те жители Галиции и Буковины, Волыни и Закарпатья, которые ещё перед войной сохраняли русское самосознание, теперь просто официально были объявлены украинцами и были вынуждены учить украинский литературный язык. Тотальное воздействие на самосознание жителей этих земель оказалось столь мощным и действенным, что удалось за одно поколение сделать то, что не удавалось прежде австриякам и полякам, — полностью истребить здесь русское самосознание и русскую культуру. Львов, когда-то русский (и столица Русского воеводства с XIV по XVIII в.), а в последние столетия польско-еврейский город, в результате послевоенных перемещений населения на какое-то время снова заговорил по-русски, но уже вскоре стал одним из самых украиноязычных городов УССР.

nq5-3

Наиболее болезненно процесс украинизации проходил в Закарпатье — земле, с XIII в. оторванной от остальных русских территорий в составе Венгерского королевства. Процесс русского национального и православного возрождения в конце XIX — первой половине ХХ в. здесь был столь ярким и массовым, что старания австро-венгерских властей по их украинизации до и во время Первой мировой здесь почти не дали результатов. После войны большая часть Карпатской Руси вошла в состав Чехословакии на правах автономии Подкарпатская Русь. В резолюции съезда Центральной Народной Русской рады в Ужгороде после принятия ею в мае 1919 г. решения о добровольном присоединении к Чехословакии было записано: «Жители нашего края составляют в национальном отношении часть великого русского народа… согласно с волею нашего народа заявляем, что единственно правильным названием нашего края является Карпатская Русь, нашего языка — русский, нашего народа — карпаторусский или просто русский… Во всех школах Рада требует русских учителей и русского книжного языка…»({{52}}).

rsn-banner1

Тем не менее на деле Прага не стала соблюдать никакие международные договорённости по предоставлению Подкарпатской Руси прав автономной жизни, а взамен этого проводила активную политику денационализации русского населения, промежуточным этапом которой была украинизация. Велась борьба с русским литературным языком и русскими школами, которые все были закрыты. Расчет был вполне точный: как говорил чешский министр образования Вавро Шробар, «никто не согласился бы променять русский литературный язык на чешский или на словацкий. Но с украинским языком мы можем конкурировать»({{53}}). Карл Крамарж, первый Президент Совмина Чехословакии, предупреждал в публичной речи: «Посмотрите на Карпатскую Русь. Наши отношения к Карпатской Руси страшны, — не будем себя обманывать… Я принужден откровенно признаться, что для меня все понятно, но только не наша политика в Карпатской Руси… Что же, не было ли нашей обязанностью сделать все возможное в Карпатской Руси, чтобы помочь, насколько возможно, освободить этот страшно измученный народ, который так долго был под гнётом Венгрии? Не было ли нашей обязанностью дать ему возможность развиваться посвоему? Мы должны были проявить не только наши административные способности, но и ещё более — наше славянское чувство. Никогда мы не должны забывать, что Карпатская Русь является не только географическим, но и моральным мостом в Россию и по мере того как мы будем относиться к карпатороссам, так и другие русские будут судить о нас. Если же мы ведём политику боязни перед русским движением, то это означает, что мы в Карпатской Руси политически обанкротились. Это невозможно, мы обязаны в этом деле повернуть! Мы обязаны этот полицейский режим, который сегодня там применяется, устранить!..»({{54}}). Призыв этот, к несчастью, услышан не был.

В 1944 г., чтобы донести до руководства Союза стремления большинства русского народа Закарпатья, в Москву направилась делегация его представителей, которую возглавили крупнейший деятель православного возрождения в Подкарпатской Руси св. Алексий (Кабалюк) и проф. Пётр Линтур. В своем обращении к Сталину они писали: «Мы не хотим быть ни чехами, ни украинцами, мы хотим быть русскими и свою землю желаем видеть автономной, но в пределах Советской России», и подчёркивали, что «представители православных общин Карпатской Руси» (подавляющего большинства её населения на то время) «решительно против присоединения нашей территории к Украинской ССР». Но решение Москвы было определённым — Закарпатье было присоединено к УССР и в ней стали снова проводить жёсткую политику украинизации. Все закарпатцы, если они не словаки и не венгры, теперь по паспорту объявлялись украинцами, были украинизированы все русские школы, тысячи человек отправлены в концлагеря, где опять действовали специальные украинизаторские программамы перевоспитания. Слова Кабалюка из его обращения к Сталину: «Наша русскость не моложе Карпат» — и по сей день являются лозунгом местного антиукраинского движения.

Проводивший всю эту политику Н. Хрущёв фактически воссоздал на Украине националистическую партократию, так как былое её поколение, проводившее коренизацию, было по большей части уничтожено во время сталинских чисток. В первую очередь он украинизировал почти все партийные и правительственные посты в УССР. Вытеснение русских с руководящих постов в вузах, научных, культурных учреждениях и промышленности, начатое при Хрущёве, было доведено до конца уже в брежневскую эпоху, при П. Шелесте и В. Щербицком. Л. Брежневу же удалось в значительно большей степени провести в жизнь начатую при Хрущёве украинизацию центральных союзных органов власти (в первую очередь Политбюро ЦК). Украинство стало основой самосознания бюрократии УССР, её корпоративной идеологией.

Интересно, что активно развиваемый эмиграцией и диссидентами украинский национализм носил ярко выраженный антикоммунистический характер. Это позволило КПУ — партии, сделавшей больше всего для украинизации Юго-Западной Руси, стать в девяностые годы фактически представителем недоукраинизированной части страны (её Юго-Востока). Новые власти Украины уже полтора десятилетия проводят политику украинизации с новой силой и в новых, идеальных для этого условиях: русский язык не имеет официального статуса, большую часть населения удалось уже приучить к мысли о том, что они — украинцы, а весь мир проявляет свою искреннюю заинтересованность в успехах политики по его дальнейшей украинизации. В основу официальной доктрины восточной политики Польши положена «Доктрина Гедройца–Мерошевского», по которой главная цель Польши — это независимость Украины и Белоруссии от России (здесь вспоминается калинковское «лучше Русь самостоятельная, чем Русь российская»). Ведущий американский специалист по России поляк З. Бжезинский призывает ни в коем случае не допустить нового «объединения варваров», а президент Польши в 2004 г. открыто заявил, что согласованная с США политика его страны покоится на принципе, что «Россия с Украиной хуже, чем Россия без Украины».

Антирусская сущность украинства

Главная ценность украинской идеологии для враждебных России сил — её антирусская сущность. Это в первую очередь идеология тотального русоцида. «Перед всеми заговорщиками украинской интриги стояла изуверская задача — сделать русских не русскими, а “украинцами”… В этом были заинтересованы все враги русского народа и России в Вене, в Риме и в Берлине, и даже некоторые международные политические партии и организации, каждый из них по-своему, но все одинаково злостно. Украинский сепаратизм казался верным оружием, более сильным, чем военные механизмы и армии, и чтобы придать его действию наибольшую разрушительную силу, не стеснялись никакими средствами»({{55}}). При этом украинство отрицает русскость совсем не только на той земле, которую очерчивает как свою — русскость отрицается тотально. Ведь, согласно этой идеологии, те, кто сейчас называет себя «русскими» — это либо русифицированные нерусские, либо москали, которые права именоваться русскими не имеют. Для обоснования этого тезиса используется весьма действенный миф о том, что исконное имя великороссов — «московиты», а русское имя они «украли» у украинцев. Украинцы же пользоваться этим именем не могут — оно у них «украдено», и им приходится использовать другое (поэтому, как говорил М. Грушевский, южнорусское население должно «твёрдо и решительно принять название “Украины”, “украинского”»({{56}})). При этом постоянно доказывается древнейшее происхождение украинского народа. Гениальная по простоте и абсурдности объяснительная схема: «раньше украинцы считали себя русскими, просто потому, что они ещё не знали, что они украинцы». Есть ещё теория «дремлющего украинского самосознания», к которой прибегли авторы книги Л. Кучмы: «В их время украинское сознание ещё не пробудилось настолько, чтобы они подчёркнуто считали себя украинцами»({{57}}).

Цель любых проявлений украинства — стереть русское имя и память о русском народе и Русской земле, чтобы никакие воспоминания о былом единстве не могли прийти человеку в голову. На основе такой идеологии создаётся нация, похожая более всего на орден: её задача — вечная борьба с русскими. Название книги Л. Кучмы — «Украина — не Россия» — идеально точная формулировка украинской идеи, именно в этом «не Россия» заключён национальный смысл, а отнюдь не в пестовании местного своеобразия. Как писал один из основных историков украинства, А. Царинный (А. Стороженко), «всё русское для них — предмет глубочайшей ненависти и хамского презрения»({{58}}).

Обоснованность украинской идеи не на любви к своему, а на ненависти получила и довольно яркие теоретические выражения. Вот, например, в 1912 г. М. Сриблянский (Никита Шаповал) писал: «Любиш свою мову — ненавидь мову ворога. Вчуєш ворожу мову з милих уст — одцурайся їх. Умій ненавидіти. Коли мова у нас іде про Україну, мусимо оперувати одним словом — ненависть ворогам її. Бо Україна тепер це щось таке невідоме, оточене ворожістю. Де найбільш ворогів — там шукайте Україну. І мусим шукати свою Україну — цеб-то ненавидіти її ворогів. Відродженнє України — сінонім ненависти до своєї жінки московки, до своїх дітей кацапчат, до своїх братів і сестер — кацапів, до своїх батька й матері кацапів. Любити Україну — значить пожертвувать кацапською ріднею, пожертвувать любов’ю до діяльности земства “на полі народної просвіти”… Любов — ненависть, і любов — подвижничество. Ненависть така творча стихія, яка нам уже дала незвичайні зразки поезії, невмирущі, вічні({{59}}). З ненавистю можна прожити з більшим захватом, ніж що інше, не кажучи вже про те, що ніякої поезії в половинчастій, компромісовій і полохливій любови ніколи не знайдеш»({{60}}).

Такая тотально антирусская позиция имеет два следствия. Во-первых, по своему мироощущению «свідомий» украинец — это вечный боец, он постоянно должен ощущать себя в состоянии войны — ибо пока есть русскость, пока есть русские — он чувствует свою уязвимость и необходимость бороться. И это, в общем-то, по-своему разумно: ведь пока есть русскость, для украинцев всегда сохраняется (пусть и не всегда осознаваемая) возможность оптации к русской идентичности. С другой стороны — без борьбы с русскостью украинское самосознание также немыслимо, а значит, оно и не может никогда полностью победить. Во-вторых, отрицание русскости идёт не только по линии противопоставления «я vs. москаль», но и как отрицание русскости в себе, в своих предках, в своём прошлом.

nq5-4

«Украинизировать значит: отказываться от своего прошлого, стыдиться принадлежности к русскому народу, даже названий “Русь”, “русский”, отказываться от преданий истории, тщательно стирать с себя все общерусские своеобразные черты и стараться подделаться пол областную и “украинскую” самобытность. Украинство — это отступление от вековых, всеми ветвями русского народа и народным гением выработанных языка и культуры, самопревращение в междуплеменной обносок, в обтирку то польских, то немецких сапог… отречение от исконных начал своего народа, от исторического самосознания, от церковно-общественных традиций. Украинство — это недуг, который способен подточить даже самый сильный национальный организм и нет осуждения, которое достаточно было бы для этого добровольного саморазрушения»({{61}}). А это саморазрушение требует большого напряжения и постоянной работы. А. Царинный так характеризовал «украинца»: «“Украинцы” — это особый вид людей. Родившись Русским, украинец не чувствует себя Русским, отрицает в самом себе “русскость” и злобно ненавидит всё русское. Он согласен, чтобы его называли кафром, готтентотом — кем угодно, только не Русским. Слова: Русь, Русский, Россия, российский — действуют на него, как красный платок на быка. Без пены у рта он не может их слышать. Но особенно раздражают украинца старинные предковские названия: Малая Русь, Малороссия, малорусский, малороссийский. Слыша их, он бешено кричит: “Ганьба!”»({{62}}). Конечно, здесь описывается «идеальный тип» украинца — большинство воспринявших украинское самосознание в ХХ в. напрямую ему не соответствуют, хотя черты этого образа можно найти почти в любом хоть сколько-нибудь «свидомом» украинце.

С этим связано и то, что некоторые исследователи отказываются видеть в украинстве род национализма. Н. Ульянов определял украинство как сепаратистскую, а не национальную идеологию, потому что «именно национальной базы не хватало украинскому самостийничеству во все времена»({{63}}). Любым национализмом движет любовь к «своему». Украинским национализмом движет скорее ненависть к своему, к своей же русскости. Национализму самопознания украинская идеология противопоставляет национализм самоотречения, и в этом, наверное, суть уникальности украинства как явления в мировой истории. «Ныне украинское самостийничество даёт образец величайшей ненависти ко всем наиболее чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа»({{64}}). Культура, основанная на такой идеологии, замечательно описана у Н. Трубецкого: «В этой культуре демагогическое подчёркиванье некоторых отдельных, случайно выбранных и, в общем, малосущественных элементов простонародного быта будет сочетаться с практическим отрицанием самых глубинных основ этого быта, а механически перенятые и неуклюже применяемые “последние слова” европейской цивилизации будут жить бок о бок с признаками самой вопиющей провинциальной ветоши и культурной отсталости; и всё это — при внутренней духовной пустоте, прикрываемой кичливым самовосхвалением, крикливой рекламой, громкими фразами о национальной культуре, самобытности и проч. … Словом, — это будет жалкий суррогат, не культура, а карикатура»({{65}}).

Самоотрицание, положенное в основу украинской идеологии, долго было (да и по сей день ещё остаётся) сильнейшим тормозом к её распространению. В XIX — начале XX в., когда её ещё не стали насаждать через репрессии и концлагеря, украинская партия очень ясно ощущала свою оторванность от народа, своё «меньшинство». Оно было чуждо как простому народу, так и большей части интеллигенции тех земель. Украинский сепаратизм, «не будучи народен, шёл не на гребне волны массового движения, а путём интриг и союза со всеми антидемократическими силами, будь то русский большевизм или австро-польский либо германский нацизмы»({{66}}). Даже чех К. Крамарж называл его «противоестественным»({{67}}).

«Украинская доктрина — типичная антисистема, нацеленная на коренное изменение окружающего мира и имманентных ему законов, что на деле означает его полное разрушение. Она пробуждает в своих адептах стремление любой ценой вырваться из оков реальности, по сути, разрушая самих себя»({{68}}). Процитированный автор — Сергей Родин — определяет создаваемую украинцами нацию как «этническую химеру, постоянно находящуюся под угрозой распада и полного исчезновения»({{69}}). Это определение очень хорошо подчёркивает искусственный характер украинства, его оторванность и противоположность традициям и автохтонным свойствам тех земель, на которых оно разворачивает свою деятельность.

nqb3

Маргиналия

Именно в том, что основа украинства не в самопознании, а в негативе, отрицающем самопознание, кроется главная сущностная черта украинства. Украинизация возможна только в той среде, которая настолько успела оторваться от своих корней, что приобрела способность их отрицать. Это среда маргинализированных людей — без определённого исторического самосознания, религии, языка и исторической памяти.

Украинская наука очень любит обозначать русских, живших на землях современной Украины в прошлых столетиях, как «рутенов», заимствуя латиноязычное наименование русского народа, широко употреблявшееся в позднее Средневековье и раннее Новое время в католической церковной среде. Так удаётся опять же упразднять имя русское, делать вид, как будто его и не было. Но если мы применим сам принцип латиноязычного воспроизведения этнонима (и политонима) к современной Украине, то страну «Украину» нам надо будет назвать «Маргиналией», а украинцев — «маргиналами» (от латинского margo, marginis — край, граница, окраина). Думаю, сама выбранная украинцами стратегия переименования позволяет нам это сделать. Так как этот латинский корень имеет хождение и в русском литературном языке, то его употребление нам только поможет яснее представлять себе ситуацию на Украине, сущность украинства. Украинизация возможна именно через маргинализацию, то есть через вывод человека (и целых сообществ) из контекста традиционной для них культуры, лишение их своего лица. Вместо лишённого даётся новое, суррогатное, главная функция которого — быть заменой предыдущего и не допускать его возврата. И маргинализация эта является в первую очередь дерусификацией. Это, кстати, признаёт и Л. Кучма: «Украинизация советского типа, о чём часто забывают, имела один общий знаменатель с украинизацией в УНР и Украинской Державе Скоропадского, а именно — дерусификацию»({{70}}).

Главная причина успеха украинизации в ХХ в. — даже не активная украинизаторская политика властей всех мастей, а бешеными темпами шедший процесс маргинализации: массовый переезд людей из деревни в город (следствие индустриализации), мировые войны и голод, уничтожавшие огромную часть населения, гигантские миграционные потоки, и всё это — на фоне уже прошедшей несколько столетий целенаправленной политики по лишению местного населения его культурной элиты, его религии, его языка, его системы образования, его культурной и этнической идентичности. Почти тотальная маргинализация населения Украины позволила в ХХ в. довершить процесс этноцида и создать конкретной политической партией новый народ «под себя», создать его на основе беспамятной и неграмотной «людской массы», остатки самосознания из которой выбивали и системой образования, и административным нажимом, и пропагандой, и концлагерями. Маргинализация населения позволила этому проекту утвердиться — произошёл отрыв от корней, народ дошёл до нужного для украинства состояния беспамятства.

nq5-5

Созданная ещё при самых началах этого процесса новая конфессия — униатство — идеально выражает собою эту маргинальную сущность. Гибрид двух ветвей христианства, признающий догматику Рима («душа с Запада») и обрядность с Востока, мог появиться только при полной потери связности обряда и догматики, при превращении его в формальность и забытьи сущностных основ учения — то есть именно в среде пограничья, когда традиционная привязанность к конфессии предков начинает противоречить реальной культурной наполненности сознания, «западной душе» недополяка («недоляшка», если использовать местное словцо). И совершенно прав Л. Кучма, подписавшийся под тем, что «Грекокатолическая церковь является истовой хранительницей и проводником украинства, церковью-мученицей за украинство»({{71}}). Только такой плод пограничья и утери традиций может быть истинным проводником дальнейшей маргинализации (=украинизации), выражать сущность этого процесса и его самоцель. И поэтому же столь трудно уживается с украинской идеологией традиционное православие — оно чуждо украинству по духу, оно опасно для украинства, оно блокирует процесс маргинализации и не даёт человеку стать полноценным украинцем. В этом смысле вполне можно говорить о православно-украинском конфликте. Украинство — светское выражение униатства — идёт на смену русскости и православию и может сосуществовать с ними только в ситуации горячей или холодной войны.

Эта же черта украинства — обоснованность на маргинализированных массах населения, а не на местных традициях и истории, позволяет ему быть столь успешной интегрирующей идеологией на современной Украине. Ведь исторически экс-УССР не представляет собой обособленного единства ни в одном из аспектов. Культурных и исторических различий между Галицией и Слобожанщиной, Закарпатьем и Донбассом, Волынью и Новороссией гораздо больше, чем это возможно для современного унитарного государства. У всех этих земель был слишком разный опыт прошлого и слишком разное культурное развитие, чтобы стать частями унитарной политической системы. Единственное, что их ещё хоть как-то объединяет, — маргинальный характер украинской идеологии, её безразличие к историческим корням. Именно искусственность и антитрадиционность украинства позволила ему объединить их в один проект. Но и это объединение неполноценно — по мере восстановления культурной и региональной идентичности в среде населения Юго-Востока Украины последнее обретает всё более враждебную по отношению к украинству позицию.

Единственный пласт традиционной культуры, который активно актуализирует украинство, постоянно ссылаясь на него и создавая через него видимость своей историчности, — это архаичная деревенская культура. В XIX в. деревня жила по большому счёту так же, как и сотни лет назад. Это тот пласт народной культуры, в котором меньше всего отразилась история, русское прошлое. А потому его легко использовать для любого национального проекта, лишь бы он был славянским. Кроме того, наследие деревенской культуры довольно нейтрально к христианской конфессии, ведь оно сохраняет главным образом ещё дохристианские формы культуры.

При всём при этом украинство не ограничивает себя рамками современной Украины. Н. Михновский выкидывал лозунг «Украины от Карпат до Кавказа», отец украинской географии С. Рудницкий в своей «Короткой географии Украины» (Киев, 1910) изображал будущую Украину на землях всей Южной России. Такие же карты, захватывающие Кавказ, приводил в своих работах М. Грушевский. Л. Кучма обвиняет Россию в том, что она забрала себе огромные «украинские земли», а также упоминает о том, что должны быть ещё выделены два украинских эксклава внутри России (здесь даже Уссурийский край оказывается вовлечённым, и ничего удивительного: в некоторых современных украинских картах значительные территории Сибири и Дальнего востока закрашены как «украинские этнические земли»). Но главная агрессия украинства не в этом, она в повсеместном отрицании русскости. Украинству есть место там, где есть ещё остатки русского самосознания и русской культуры. Так же как и душе украинства — униатству («истинной Восточной церкви») — есть место везде, где присутствует «схизматическая Восточная церковь» — ведь «истинная» явилась именно на замену «отпавшей».

Русские корни украинства

Мы остановились на внешних причинах украинства — на действиях сил, заинтересованных в расчленении Руси и упразднении русской народности. Однако среди факторов, сыгравших решающую роль в становлении и победах украинства, есть и ещё несколько, которые можно назвать внутрирусскими. Именно при активной поддержке русских людей и сообществ украинская идея смогла взрасти на русской почве, полностью подчинив себе значительную её часть и продолжая развиваться дальше.

Первое и, возможно, главное: украинство — это западнический проект. Он порождён чисто русским явлением: стремлением стать частью Запада через отказ от своих корней. Как писал Н.С. Трубецкой, «большинство образованных русских совершенно не желали быть “самими собой”, а хотели быть “настоящими европейцами”, и за то, что Россия, несмотря на всё своё желание, всё-таки никак не могла стать настоящим европейским государством, многие из нас презирали свою “отсталую” родину»({{72}}). Интеллектуальная русофобия с XIX в. была и остаётся для нашего общества признаком человека трезво мыслящего, прогрессивно настроенного. Такой человек знает, в чём беды России, он знает, как сделать её «нормальной страной», т.е. как сделать её Западом. У него есть большой багаж моделей и принципов, он не похож на «мракобеса», вещающего об «особом пути России», копающегося в «непонятном и страшном» православии и отвергающего всё «прогрессивное и светлое». Такими были наши западники, либералы и социалисты, такими были большевики, такими были многие «антисоветчики»-диссиденты, таковы в значительной мере и наши современные либералы.

Однако, помимо русского самоотрицания, идеологической формой которого является украинство, среди причин его становления есть и то явление, которое я бы назвал, используя терминологию Ленина, «великорусским шовинизмом». Это — убеждённость многих великорусов в том, что русское — это только то, что соответствует культурным образцам среднерусского быта, среднерусской народной культуры. Это именно то, против чего так восставали украинофилы. Если москвич или нижегородец встречается с образцами культуры, происходящими с юго-западнорусских земель, но сильно отличающихся от привычных для него, он склонен отрицать их русскость. «Москаль» твёрдо убеждён, что русским может считаться только то, что соответствует его «среднерусским» образцам, и, сталкиваясь с отдалёнными региональными отличиями, заявляет: нет, вы — не русские! Слова М. Грушевского о том, что его землякам придётся отказаться от русского имени в пользу нового — украинского, потому что «москали» под «русским» желают понимать только свои региональные особенности, имеют, к сожалению, свои неоспоримые основания. Этот же подход проявляется и в области истории: русская история пишется по «государственнической» схеме Киевская Русь — Московская Русь — Империя Романовых, и всё западнорусское прошлое остаётся как бы её за бортом, как будто правом наделять земли и их население Русским именем имеет только Москва. Как писал В. Розанов: «центр украинофильства в великороссофильстве»({{73}}). Высокомерный отказ наследникам западнорусской культуры в Русском имени — сильнейший фактор уничтожения русского самосознания на территории Украины.

Удивительно ли, что оторванные от России куски Русского мира, осознав свою брошенность и русскую «неполноценность», захотели совершить рывок к Западу? Отречение от русского имени и принятие нового — украинского — здесь необходимая часть акта посвящения в новую жизнь, в новую сущность. А русофобия — это не столько нелюбовь к «москалям», сколько отвержение своего постылого прошлого, его связей, его комплексов, его имени. Тем более что к ней просто обязывает сама западная идентичность.

Этот «великорусский сепаратизм» является следствием слабости и самого русского самосознания. «Одни только великороссы отличаются каким-то параличом национальности»({{74}}), — писал М.О. Меньшиков. Русское самосознание аморфно, оно не наполнено определёнными образами границ русскости и не склонно к русской консолидации. Это же является, очевидно, причиной того, что русские до сих пор не выработали адекватного ответа на украинский проект и так и не создали собственно русского национального проекта. «Мы до сих пор не сумели создать из всех племён, так или иначе теперь соединённых вместе в одно государство, нации, сознательного правового союза»({{75}}), — писал И.А. Линниченко своему оппоненту М.С. Грушевскому именно по поводу украинского вопроса. По сути, украинский проект по сей день является единственным национальным проектом для Юго-Западной Руси. В русских, новообращённых в украинство, заметна тоска по национальной идеологии, национальной жизни, национальной перспективе.

Невыработанность до сего дня русского национального проекта и соответствующей идеологии оставляет такого русского человека на Украине без выбора. При этом, становясь украинцем, русские подчас оказываются ещё более агрессивными к отверженной ими русскости, чем люди, выросшие в украинских «свідомих» семьях (вспомнить того же Д. Донцова, великоросса по происхождению, которого даже В. Липинский называл «Москалём»). И это же объясняет русскую апатию перед лицом украинского вызова. Украинский сепаратизм «возник и держится вот уже десятки лет по двум главным причинам: мы, русские, не даём ему надлежащего отпора, а он получает всемощную поддержку извне, с вражьей стороны»({{76}}). Нет идеологии отпора, нет признанного большинством общества общерусского проекта.

И здесь хочется особенно остановиться на этом «отпоре» с русской стороны. Он может идти по двум путям. Во-первых, как открытая борьба с украинством — именно такую стихийную форму он часто принимает в наши дни в среде русских Украины и озабоченных украинским вызовом русских в России. Однако думается, что такая контрагрессия обречена на форму бессильной злобы, так как не имеет достаточных собственных оснований. Другой путь — работа с самой русскостью, лечение «русской болезни» — расширение русского образа в общественном сознании, представлений о русской истории в её не только восточной, но и западной части, абсорбирование образцов малорусской культуры как части русской. Русскость надо расширять и диверсифицировать, чтобы она смогла вобрать в себя то, что актуализировало украинство.

Осознать и признать русскость как более разнородную и разнообразную традицию — это обретение богатства полноценной этничности, это преодоление раскола Руси в русской культуре. Впрочем, оба этих подхода к «русскому отпору украинству» могут сочетаться, дополняя друг друга. Замечательно эту мысль выразил С.Ю. Бендасюк в своей лекции 1938 г. для львовских студентов: «Наша борьба с ним (украинским сепаратизмом. — О.Н.), одновременно и параллельно, может и должна вестись в двух направлениях или двояким образом: нашей русскостью и нашим ему противодействием, активным сопротивлением. Будучи сами русскими, пробуждая и укрепляя сознательность русскости в нашем народе, развивая русскую культуру на нашей родной земле, мы тем самым уже одолеваем и устраняем украинский и всякий сепаратизм без всякой с ним полемики и споров»({{77}}).

Ещё Н.В. Гоголем был предложен выход из тупика украинофильства: это освоение и развитие местной культурной специфики в общерусской культуре и на общерусском языке. И почти всё, что об Украине знают остальные русские, да и весь мир, они знают именно благодаря Гоголю. Он по сей день является примером высокой украинской русской культуры. Этот путь открыт и сейчас.

Восстановление полноценности ущербного ныне русского самосознания тем более необходимо, что наша культура является плодом развития всех частей Руси, а не только Московской. Наш русский литературный язык складывался на ранних своих этапах в Западной Руси, а влияние малороссийской культуры на московскую во второй половине XVII — XVIII в. было столь сильным, что есть и весьма обстоятельная теория о произошедшей в то время почти полной замене старой великорусской культуры на малорусскую. Наиболее чётко тезис о том, что «старая великорусская, московская культура при Петре умерла, та культура, которая со времён Петра живёт и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры», сформулирован в статьях Н.С. Трубецкого. «Эта единая русская культура послепетровского периода была западнорусской, украинской по своему происхождению, но русская государственность была по своему происхождению великорусской, а потому и центр культуры должен был переместиться из Украины в Великороссию. В результате и получилось, что эта культура стала ни специфически великорусской, ни специфически украинской, а общерусской»({{78}}).

Эти выводы во многом подтверждают и филологические исследования. В «Истории русского литературного языка» Б.А. Успенский пишет о формах западнорусского литературного языка, появившихся в XVI в. и называвшихся тогда «простой мовой» (в противовес сакральному церковнославянскому языку): «Действительно, “проста мова” не оказала почти никакого влияния на современные украинский и белорусский литературные языки, не отразившись и на последующей языковой ситуации на территории Украины и Белоруссии. Однако на историю русского литературного языка “проста мова” как компонент югозападнорусской языковой ситуации оказала весьма существенное влияние»({{79}}). Этому помогло то, что большая часть церковных и культурных деятелей Великороссии конца XVII — начала XVIII в. были с Украины, а главное учебное заведение — московская Славяно-греко-латинская академия — была образована как своего рода филиал киевской и наполнялась первоначально её профессурой и выпускниками.

ce-banner

Я не стал бы полностью соглашаться с тезисом о «подмене» при Петре великорусской культуры малорусской, ведь элементы малорусской культуры всё равно попадали в местную культурную среду и контекст её идеологий. Однако несомненно то, что частичное воссоединение русских земель в середине XVII в. имело следствием преодоление локального вектора развития русской культуры и создание нового пласта подлинно общерусской культурной традиции. Эта укоренённость нашей культуры в западнорусской традиции, наравне с восточнорусской, обязывает нас к общерусской ретроспекции, к признанию как нашего права считать малорусскую и галицко-волынскую (как и белорусскую) традиции для нас своими, так и права различных русских земель на собственную русскость, своё местное своеобразие в общерусской культуре.

Хочу особенно оговориться, что не вижу панацеей в преодолении украинства объединение всех древних русских земель вокруг Москвы. На протяжении уже очень долгого времени

Москва играла роль антирусского центра, главного проводника украинизаторской политики в Юго-Западной Руси. Нынешняя Западная Украина была преимущественно русской («русофильской») до тех пор, пока ни была присоединена к Москве. Закарпатье также было преимущественно русским, пока Москва не сочла его украинским. Москва осталась такой и сейчас. Как ни горько это признавать, но лучший способ украинизировать ЮгоВосточную Украину — это присоединить её сейчас к Москве. Последняя обязательно сделает всё возможное и невозможное для обеспечения на этих землях максимальных преференций украинскому языку и носителей украинского самосознания, она пойдёт на такие меры, на которые не может решиться современный Киев, и уже через недолгое время мы получим на них мощный очаг русофобии и украинства.

Русскость — самоценна, она не есть и не должна быть лишь орудием в построении огромного государства. Я говорю о необходимости борьбы за русскость, а не за широкую государственность, которая при современных обстоятельствах может оказаться скорее губителем остатков Русского мира в западнорусских землях. Раскол Руси надо в первую очередь преодолевать именно в культуре, в самосознании. А важнейшим способом восстановления общерусского самосознания может быть целенаправленная политика по изменению господствующего дискурса идентичности, структуры русской идентификации.

При проведении переписи населения РФ 2002 г. было совершено такое нововведение в российскую «этническую процессуальность», как официальное признание возможности множественной идентичности по линии вертикальной групповой иерархии (суперэтнос — этнос — субэтнос). Такой тройственный подход к этничности встречается довольно часто, он же господствовал в обществен-

ной мысли России дореволюционного времени. Думается, что доведение до сознания граждан возможности тройной этносамоидентификации (суперэтнической — славянской, этнической — (обще)русской и субэтнической — великорусской, белорусской, малорусской, русинской, да и украинской, и т.д.) с упором на региональный компонент самосознания может принципиально изменить сам «дискурс национальности» в России, став основой для формирования новой этнополитической карты постсоветского пространства.

Это принципиально важно и для преодоления ситуации идентификационного вакуума на востоке и юге Украины (да и на многих других менее обширных пространствах), во многом связанного с введёнными в сознание ложными альтернативами типа «либо ты русский, либо украинец». Выведение этнических делений внутри Русского мира на «под-русский» уровень, способное примирить нерусские идентификации восточных славян с их русскими корнями и их русской историей (что даёт возможность сохранить те пласты культуры, которые связаны преимущественно уже с не-русской — или не-общерусской — самоидентификацией), позволило бы сберечь (а во многом и возродить) общерусское самосознание и выбить почву из-под идентификационных конфликтов, обильно возникающих среди восточных славян в последнее время. Для великороссов, кстати, вопрос о выборе между великорусским и русским самосознанием не стоит — они сопряжены. Другое дело — как донести до сознания великороссов ту простую истину, что не только они имеют право на имя Русское, и как донести до других русских, что их особая (новороссийская, малорусская, белорусская и т.д.) самоидентификация может никак не противоречить их русскости. Как их вернуть к тем краевым проектам, которые развивались на их землях в XIX в. и были загублены украинством? Это дело информационной политики, школьных учебников и активности интеллектуальных кругов.

Однако всё это будет невозможно, пока русское общество не решится открыто заговорить об украинской проблеме. Фактически никакой серьёзной дискуссии в России по украинскому вопросу до сих пор не идёт. По отношению к украинству по-прежнему действуют советские нормы политкорректности: ни в коем случае не задеть «младшего брата», не затрагивать «болезненные темы» и ждать, пока «брат» перебесится и образумится. Такая позиция основана на полнейшей безграмотности в украинском вопросе и при

этом является идеальным средством обезоруживания русского сознания перед украинским вызовом. Она же является проявлением весьма бестактного высокомерия, позволяя русскому человеку не замечать всех украинских обвинений в адрес его народа, лишь снисходительно улыбаясь в ответ. Это очень своеобразное понимание «братской любви». Между тем, каковы бы ни были успехи украинского проекта, русская идентичность является для нас, русских, самоценной, и отстаивать Русское имя, русский взгляд на историю и русское понимание современных процессов мы не только можем, но и должны.

nqb4

[[1]]Supplicatia do przeoświeconego i jaśnie wielmożnego przezacney korony Polskiey y W. X. Lit. oboiego stanu duchownego i świeckiego senatu: w roku tym teraźniejszym 1623 do Warszawy na sejm walny przybyłego. Od obywatelow koronnych i W. X. Lit. wszystkich wobec, i każdego z osobna: Ludzi zawołania szlacheckiego, relligiey staroźytney graeckey, posłuszeństwa wschodniego // Документы, объясняющие историю Западнорусского края и его отношения к России и к Польше / Сост. М.О. Коялович. СПб., 1865. С. 248. Стоит отметить, что в переводе этой фразы, сформулированной по-польски, второе «Руси» точнее было бы писать с маленькой буквы, так как в данном случае это этноним.[[1]]

[[2]]«O mei Rutheni, per vos ego Orientem convertendum spero».[[2]]

[[3]]Вскоре эту же лексическую операцию «импортировали» в украинский литературный язык.[[3]]

[[4]]В русской публицистике не раз приводилась эта цитата, однако в весьма вольном пересказе и заметно сокращённая. Этнонимы при настоящем переводе оставлены такими же, как и в оригинале.[[4]]

[[5]]Tarnowski A. Ksiądz W. Kalinka. Kraków, 1887. S. 169–170. 5[[5]]

 

[[6]]Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. М., 1996. С. 5, 8, 83.[[6]]

[[7]]Антонович В. Моя исповедь // Основа. 1862. No 1. С. 89–90.[[7]]

[[8]]Цитата по: Щеголев С.Н. Украинское движение как современный этап южнорусского сепаратизма. Киев, 1912. С. 50–51.[[8]]

[[9]]См. основные его работы: Zasady dziejów Polski i inhych krajów słowiańskich. P., 1858–1861; Treść lekcyi historyi polskiej wykładanych w Paryżu. P., 1860; Pologne et Ruthénie. Origines slaves. P., 1861; Nécessité des réformes dans l’exposition de l’histoire des peuples Aryas-Européens et Tourans. P., 1864; Peuples Aryas et Tourans, agriculteurs et nomades. P. 1864.[[9]]

[[10]]Впервые в униатской историографии эту теорию высказал в начале XVII в. Лев Кревза, и потом она всегда оставалась важнейшей чертой униатского взгляда на русскую историю. См. об этом: Неменский О.Б. История Руси в «Палинодии» Захарии Копыстенского и «Обороне унии» Льва Кревзы // Україна та Росія: проблеми політичних і соціокультурних відносин / Під ред. В.А. Смолія. Київ, 2003. С. 409–434.[[10]]

[[11]]О польской опции Руси см. подробнее: Неменский О.Б. Поляки и русские: народы разных времён и разных пространств // Вопросы национализма. 2010. No 3.[[11]]

[[12]]К тому же украинское национальное движение de facto имело и большой антипольский заряд, что позволяло Вене играть на межнациональных противоречиях в Галиции. Вот что писал об этом В. Калинка: «Ссорить между собою разнородные племена, побуждать одних против других — традиционная политика Австрии. В Кракове побуждали евреев против христиан, в Галиции крестьян против помещиков, в Венгрии славян против мадьяр, пришла теперь очередь и русинов побуждать против поляков» (Kalinka W. Galicya i Kraków pod panowaniem Austryackiem. Kraków, 1898. C. 77).[[12]]

[[13]]Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. С. 256.[[13]]

[[14]]Тёрох И.И. Украинизация Галичины // Свободное слово Карпатской Руси, 1962. No 1–2. С. 3–4.[[14]]

[[15]]Благодарю Л. Соколова за цитату.[[15]]

[[16]]Дикий А. Неизвращённая история Украины-Руси. Т. II. М., 2008. С. 331.[[16]]

[[17]]Марков Д.А. Последнее слово перед австрийским военным судом. Львов, 1938. С. 55–56.[[17]]

[[18]]Щеголев С.Н. Указ. соч. С. 477.[[18]]

[[19]]Трубецкой Н.С. К украинской проблеме // Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. М., 1999. С. 427.[[19]]

[[20]]Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. С. 3.[[20]]

[[21]]Савенко А.И. К вопросу о самоопределении населения Южной России // Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола / Сост. М. Смолин. М., 1998. С. 295.[[21]]

[[22]]См. статьи Н. Костомарова «Ответ на выходки газеты “Czas” и журнала “Revue Contemporaine”» (Основа. 1861. No 2) и «Правда полякам о Руси» (Основа. 1861. No 10).[[22]]

[[23]]Костомаров Н. Правда полякам о Руси (По поводу новой статьи в Revue Contemporaine) // Основа. Южнорусский литературноучёный вестник. 1861. No 10 (октябрь). С. 100.[[23]]

[[24]]Кулиш П. До М. Карачевської-Вовківни, 7 липня 1892. С. 269.[[24]]

[[25]]Он же. Письмо До С. Носа, 13 мая 1888 // Вибрані листи Пантелеймона Куліша. С. 253.[[25]]

[[26]]Міхновський М.И. Самостійна Україна. Київ, 2002. С. 28. (Первоначальное издание: Львів, 1900).[[26]]

[[27]]Липинский В.К. Листи до братівхліборобів про ідею і організацію українського монархізму (1919–1926) // Липинський В. Твори. Архів. Студії / За ред. Я. Пеленського. К., 1995.[[27]]

[[28]]Міхновський М.И. Самостійна Україна. С. 41.[[28]]

[[29]]Липинский В.К. Листи до братівхліборобів. С. XXIV–XXV.[[29]]

[[30]] Липинский В.К. Листи до братівхліборобів. С. XXIV–XXV.[[30]]

[[31]]Донцов Д. Націоналізм. Львів, 1926. С. 215.[[31]]

[[32]]Липинский В.К. Вступне слово для читачів з ворожих таборів // Листи до братівхліборобів. С. XLV. «Чтобы быть Руси без Руси»[[32]]

[[33]]Донцов Д. Націоналізм. С. 225.[[33]]

[[34]]Міхновський М.И. Самостійна Україна. С. 47.[[34]]

[[35]]Донцов Д. Підстави нашої політики. Відень, 1921. С. 3.[[35]]

[[36]] Донцов Д. Підстави нашої політики. Відень, 1921. С. 4.[[36]]

[[37]] Донцов Д. Підстави нашої політики. Відень, 1921. С. 72–75. [[37]]

[[38]] Донцов Д. Підстави нашої політики. Відень, 1921. С. 87.[[38]]

[[39]]Міхновський М.И. Самостійна Україна. С. 43.[[39]]

[[40]]Донцов Д. Націоналізм. Львів, 1926. С. 224.[[40]]

[[41]]Цит. по: Смолин М. «Украинский туман должен рассеяться, и Русское солнце взойдёт» // Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола… С. 6.[[41]]

[[42]]Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. С. 278.[[42]]

[[43]]Тёрох И.И. Украинизация Галичины // Свободное слово Карпатской Руси. 1962. No 1–2. С. 8.[[43]]

[[44]]См. об этих событиях воспоминания одного из заключённых: Ваврик В.Р. Терезин и Талергоф. М., 2001.[[44]]

[[45]]Некоторые исследователи утверждают активное участие прусских политиков в создании украинского проекта ещё на самых ранних его стадиях. Например, Кость Бондаренко в своей статье «Проект Украина» (см. Интернет) пишет: «Проект “Украина” явился в конце XVIII — начале XIX веков в среде немецких политиков и был подхвачен поэтамиромантиками и вольными каменщиками… В Германии пришли к выводу: восточнославянская страна, где традиционное недоверие к русским можно возвести в ранг идеологии, способна стать надежным бастионом перед лицом угрозы российской экспансии в Европу. Итак — на выходе в этом проекте должно было явиться фактически буферное государство с названием “Украина”, которое стало бы антагонистом России». К. Бондаренко противопоставляет немецкий проект «Украина» французскому проекту «Малороссия».[[45]]

[[46]]Germany and the Revolution in Russia 1915–1918. Z.A.B. Zeman. N. Y., 1958. P. 65–67; цит. по: Смолин М. «Украинский туман…» С. 18.[[46]]

[[47]]Ленин В.И. К вопросу о национальностях или об «автономизации» // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Том 45. М., 1975. С. 357.[[47]]

[[48]]Резников К. Украинцы и русские: идеология противостояния // Москва. 1996. No 4. С. 153.[[48]]

[[49]]Данные из книги О. Субтельного «Украина. История» (Київ, 1993). С. 478.[[49]]

[[50]]Кучма Л. Украина — не Россия. М., 2003. С. 284.[[50]]

[[51]]Цит. по: Бондаренко К. Проект «Украина» // Internet.[[51]]

[[52]]Цит. по: Смолин М. История «украинского» сепаратизма после 1912 года и до середины ХХ столетия // Предисловие к: Щеголев С.Н. История «украинского» сепаратизма. М., 2004. С. 462.[[52]]

[[53]]Памятная записка Центральной Русской Народной Рады, переданная д-ру Милану Ходже, председателю Совета министров Чехословацкой Республики 19 июля 1938 г. // Путями истории. Т. II. Нью-Йорк, 1979. С. 81.[[53]]

[[54]]Цит. по: V. Nedzelnitsky. Summary of Carpatho-Russian History. Chicago, 1934. P. 18–19.[[54]]

[[55]]Яворский В.Ю. Украина — Русская земля // Свободное слово Карпатской Руси. 1977. No 11–12. С. 7.[[55]]

[[56]]Грушевский М.С. Иллюстрированная история украинского народа. СПб., 1913. С. 5.[[56]]

[[57]]Кучма Л. Украина — не Россия. С. 159.[[57]]

[[58]]Царинный А. Украинское движение. Краткий исторический очерк, преимущественно по личным воспоминаниям // Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. М., 1998. С. 252.[[58]]

[[59]]Имеется в виду творчество Т. Шевченко.[[59]]

[[60]]Сріблянський М. Апотеоза примітивній культурі // Українська хата. 1912. No6. С. 350–351.[[60]]

[[61]]Мончаловский О.А. Главные основы русской народности. Львов, 1904. С. 10.[[61]]

[[62]]Царинный А. [Стороженко А.В.] Украинское движение… С. 250–251.[[62]]

[[63]]Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. С. 4.[[63]]

[[64]] Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. C. 4.[[64]]

[[65]]Трубецкой Н.С. К украинской проблеме. С. 427.[[65]]

[[66]]Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. С. 278.[[66]]

[[67]]Новое время. 1911, октябрь. No 12804. Интервью.[[67]]

[[68]]Родин С. Отрекаясь от Русского имени. Украинская химера: Историческое расследование. М., 2006. С. 129.[[68]]

[[69]]Термин «этническая химера» С. Родин определяет вслед за Л.Н. Гумилёвым как явление, возникающее «в зоне активного противостояния двух несовместимых этносов и представляющее собой общность денационализированных, выпавших из родных этносов индивидуумов»; см.: Родин С. Указ. соч. C. 4.[[69]]

[[70]]Кучма Л. Украина — не Россия. С. 284.[[70]]

[[71]]Кучма Л. Украина — не Россия. С. 484.[[71]]

[[72]]Трубецкой Н.С. Об истинном и ложном национализме // Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев.

София, 1921. С. 83–84.[[72]]

[[73]]Розанов В.В. Малороссы и великороссы (Новое время. 1902, 21 января. No 9297) // Нация и империя в русской мысли начала ХХ века / Сост. С. Сергеев. М., 2004. С. 99.[[73]]

[[74]]Меньшиков М.О. Великорусская партия // Там же. С. 29.[[74]]

[[75]]Линниченко И.А. Малорусский вопрос и автономия Малороссии. Открытое письмо профессору М.С. Грушевскому // Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола… С. 265.[[75]]

[[76]]Бендасюк С.Ю. Историческое развитие украинского сепаратизма. Доклад, прочитанный 12 декабря 1938 г. в Секции русских студентов во Львове. Львов, 1939. С. 3.[[76]]

[[77]] Бендасюк С.Ю. Историческое развитие украинского сепаратизма. Доклад, прочитанный 12 декабря 1938 г. в Секции русских студентов во Львове. Львов, 1939. С. 4.[[77]]

[[78]]Трубецкой Н.С. К украинской проблеме. С. 418.[[78]]

[[79]]Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI–XIX вв.). М., 1994. С. 86. «В основе “простой мовы” лежит актовый канцелярский язык Юго-Западной Руси, официально признанный в польско-литовском государстве как язык судопроизводства. Этот язык, постепенно теряя функции делового языка, становится литературным языком в широком смысле, т.е. употребляется и вне деловых текстов. Став языком литературы (в том числе и конфессиональной литературы), этот язык подвергся нормированию (главным образом на основе орфографии и морфологии). Таким образом, “проста мова” представляет собой книжный (литературный) язык, возникший на основе делового государственно-канцелярского языка Юго-Западной Руси» (С. 68–69).[[79]]