век, особенно его первые десятилетия, дал России богатый урожай людей экстраординарных. Неприметные в обычной жизни, они поднимались на самый гребень волны потрясений и политических катаклизмов. Талантливые военачальники, выдающиеся ораторы, герои, мученики и, наоборот, тираны и садисты — ими пестрит отечественная история. Всех их, людей разных возрастов, социального происхождения, взглядов и моральных обликов, объединяет одно непременное качество — невероятная бурлящая энергия, дающая бешеный заряд обладающему ей человеку и гипнотизирующая окружающих. Вот эта самая энергия и является главной характеристикой нашего героя — Бориса Савинкова.

Что мы знаем о Савинкове? Террорист-бомбист, лидер «боевой организации» эсеров, организатор серии политических убийств и покушений. Когда был взорван министр Плеве, Савинкову исполнилось двадцать пять лет. Когда он, обреченный на смертную казнь, бежал из тюрьмы в Женеву, ему шел двадцать восьмой год. Было бы наивно полагать, что все самые громкие события в жизни этого человека уместились в несколько юных лет. В Савинкове кипела энергия: порой кажется, что это мир подстраивался под его планы, а не наоборот.

В годы Первой мировой бывший еще вчера социалистом-революционером Савинков — уже ярый оборонец, военный корреспондент на Западном фронте (результатом его работы военкором стала книга «Во Франции во время войны»); после Февральской революции — фактически (военным министром был сам Керенский, Савинков — «управляющий делами» министерства) военный министр Временного правительства и избранный депутат Предпарламента; в годы Гражданской войны — лидер антибольшевистского подполья в Москве, эмиссар Добровольческой армии, глава «Союза Защиты Родины и Свободы» — пожалуй, единственный политик, которому удалось объединить в одной организации людей столь разных политических взглядов (от монархистов до левых эсеров); организатор антибольшевистских восстаний в Муроме, Ярославле и Рыбинске; участник похода отряда полковника Каппеля; член Русского политического комитета в Париже; один из создателей 3-й русской армии в Польше и, наконец, осужденный по 58-й статье заключенный советской тюрьмы. А еще он писатель и поэт «Ропшин» — абсолютное alter-ego Савинкова-террориста, через творчество которого красной нитью проходила мысль греховности террора, друг Гиппиус и Мережковского. Савинкову было тесно в любых рамках — эсера-террориста, военного министра, писателя… Он был, по меткому замечанию Луначарского, «артист авантюры», в высшей степени театральный человек, ходящий по лезвию опасной бритвы из стороны в сторону, не умея остановиться.

Это повествование о человеке, который любил повторять «морали нет — есть только красота» и искренне верил, что каждый его шаг отпечатывается в вечности. В нашей истории не будет ни осуждения, ни оправдания. Мы разделим ее, как и жизнь нашего героя, на две части — Революционную и Патриотическую, а читатель сделает все выводы сам.

Часть первая. Революционная

авинков родился в 1879 году в Харькове в семье русского дворянина, чиновника министерства юстиции Виктора Михайловича Савинкова и малоросской дворянки Софьи Александровны (Ярошенко) . Дядя Бориса по материнской линии — художник-передвижник Николай Ярошенко, дед — генерал-майор, полицмейстер Полтавского кадетского корпуса Александр Михайлович Ярошенко. В семье было пятеро детей — старший сын Александр, средний Борис, младший Виктор и дочери Вера и Софья.

Детские годы Савинков провел в Варшаве, где его отец занимал должность товарища прокурора окружного военного суда. В Варшаве он окончил 1-ю мужскую гимназию и поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Хорошее начало биографии, но не все так радужно.

Виктор Михайлович, отец Савинкова, по воспоминаниям Софьи Александровны был «человек интеллигентный, чрезвычайно чуткий к справедливому и широкому толкованию законов, не видевший никакой разницы между евреем, русским и поляком, между интеллигентом и рабочим, между богачом и бедняком…» — попросту говоря, либерал. Возможно, его взгляды наложили некоторый отпечаток на мировоззрение детей и вкупе с непременным юношеским максимализмом привели старших сыновей к неприятностям сразу же за порогом отчего дома. Дети отправились учиться в Санкт-Петербург — Александр в Горный институт, а Борис на юридический факультет Университета.

В конце XIX века термины «студент» и «революционер» были синонимичны. Несмотря на жесткий надзор, а точнее вопреки ему, студенческие массы постоянно пребывали в волнении, даром что поводов было предостаточно — протестное самосожжение Марии Ветровой в 1897 году, установка памятника Михаилу Николаевичу Муравьеву (имевшему прозвище в либеральных кругах «Вешатель») в Вильно в 1898-м. Каждое подобное событие рождало демонстрации и столкновения с полицией. Юные братья с готовностью окунулись в тогдашнюю политическую действительность.

Первый раз обоих арестовали на рождественских каникулах в декабре 1897-го в Варшаве, но быстро отпустили. История позабылась, они вернулись в Петербург продолжить учебу; но закончить университет Борису не удалось. Повторно его арестовали в 1899 году. За участие в студенческих демонстрациях и политической агитации Савинков был исключен из Университета, некоторое время (около двух лет) успел проучиться в Германии (Берлинский и Гейдельбергский университеты). На рубеже столетий политические взгляды Бориса были весьма тривиальными для петербургского студента — он, «плехановец», состоял в социал-демократических кружках «Рабочее знамя» и «Социалист», исповедовавших марксизм, но не примыкавших к РСДРП. Борис писал в газету «Рабочая мысль» — печатный орган «экономизма». Его принципы того периода можно увидеть из дошедшего до нас протокола полицейского допроса 1901 года:

«Насилие, с моей точки зрения, недопустимо ни в каком случае и ни для каких целей».

Савинков женился на дочери писателя Глеба Успенского Вере, у них родились сын Виктор и дочь Татьяна. В марте 1901 года он принимал активное участие в демонстрации у Казанского собора, когда студенты выступали против «временных правил», позволяющих отдавать учащихся, замешанных в протестной деятельности, в солдаты. Демонстрация предсказуемо закончилась столкновениями с казаками, были убитые. Так об этом вспоминала мать Савинкова:

«Часов в шесть мои вернулись. Но, боже мой, в каком виде: у невестки распухла рука и было порвано пальто; сын получил удар в голову! Они бросились защищать курсистку и, конечно, попали под нагайки казаков…»

Такая завидная активность не позволяла Савинкову оставаться на свободе слишком долго. Вскоре после «казанского дела» он был арестован и посажен «в крепость». В 1902 году на время следствия по делу кружка «Рабочее знамя» Бориса вместе с семьей отправили в вологодскую ссылку. Именно пребывание в Вологде можно назвать началом очередного и самого известного этапа в его жизни. Рамки «экономизма» и студенческих социал-демократических кружков стали для Савинкова слишком узки. В воспоминаниях он писал:

«Социал-демократическая программа меня давно уже не удовлетворяла. Мне казалось, что она не отвечает условиям русской жизни: оставляет аграрный вопрос открытым…».

Позволим предположить, что автор несколько лукавит. Дальнейшая жизнь покажет, что любая политическая программа волновала Савинкова не в первую очередь. Ему требовалось действие.

Второго апреля 1902 года юный Степан Балмашёв двумя выстрелами из револьвера смертельно ранил министра внутренних дел Дмитрия Сипягина, 6 мая 1903 года Егор Дулебов убил в городском парке Уфы губернатора Николая Богдановича. Ответственность за оба убийства и ряд покушений взяла на себя никому ранее неизвестная «боевая организация». В действительность Российской Империи вернулся политический террор, о котором в стране уже изрядно подзабыли после разгрома террористической фракции «Народной воли». Савинков в это время прозябал в ссылке, пытался заниматься литературой — сказались новые «знакомства поневоле» с Бердяевым и Ремизовым, он даже отправлял свой рассказ Горькому, но получил отрицательный отзыв.

В Вологде Савинков заработал репутацию решительного человека и перспективного революционера. Такое воспоминание оставил Луначарский, бывший в ссылке вместе с будущим бомбистом:

«…Он выходит на середину и разражается речью из отрывистых фраз, что пора перестать болтать, пора перестать теоретизировать, и что дело выше слов… все были в восхищении и не только эсеры, но и наши социал-демократы…».

Среди прочих Савинков встретил в Вологде Екатерину Брешко-Брешковскую — «бабушку русской революции», которая приезжала в 1902 и 1903 годах в место, где жили под полицейским надзором осужденные или находящиеся под следствием социалисты — не самая плохая площадка для агитации и вербовки. Именно после свиданий с Брешко-Брешковской, приметившей молодого и энергичного с.-д., Савинков принял решение примкнуть к партии социалистов-революционеров, признающих террор методом политической борьбы.

Тот случай, когда фотографии красноречивее тысячи слов. На первой Савинков еще студент, вторая сделана в ссылке в Вологде. Этих двух людей отделяет пропасть длиною в пять лет:

Террор. Гибель Плеве и Великого Князя Сергея Александровича

етом 1903 года Савинков бежал из Вологды — он боялся повторить участь брата Александра, члена РСДРП, сосланного по этапу в Якутскую область. Сначала Борис добрался до Архангельска, откуда на пароходе «Император Николай I», который следовал в Мурманск вдоль норвежских берегов, прошел до порта Вардё. Примечательно, что никаких документов при себе беглец не имел. Из Норвегии он переехал в Женеву. Савинков, по меткому выражению Романа Гуля: «дэнди, дилетант и в то же время убежденный революционер», уже знал куда едет и в Швейцарии искал именно «боевую организацию«— его интересовало только это направление политической «работы».

Евно Азеф

Незадолго до приезда Савинкова в Б.О. как раз произошли вынужденные организационные изменения. 13 мая в России был арестован ее лидер и создатель Григорий Гершуни, организатор всех предыдущих террористических актов эсеров. Его преемником стал Евно Азеф — будущий руководитель Савинкова и по совместительству осведомитель Охранного отделения.

Работа Б.О. велась предельно просто. Вербовка людей, планирование операций — все это проводилось на инстинктах, каких-то сложных этапов проверки новых членов организации для выявления провокаторов не существовало . Все официальные контакты с политическим крылом партии осуществлялись через Азефа, который был одновременно членом ЦК ПСР (Центрального комитета партии социалистов-революционеров) и руководителем Б.О. В организации к этому моменту состояли всего 6 человек постоянного состава , Азеф активно набирал новых людей, поэтому Савинков быстро влился в коллектив и сразу был привлечен к новому «делу» — убийству министра внутренних дел и шефа жандармерии Плеве, олицетворявшего в глазах социалистов-революционеров реакционную политику правительства и бывшего первоочередной целью террора. Непосредственным поводом для «приговора» министру стали резонансные еврейские погромы, которые прошли в апреле 1903 года в Кишинёве. Плеве прямо обвиняли в организации погромов и разжигании антисемитских настроений в обществе, якобы таким образом правительство пыталось погасить социально-экономическое напряжение в обществе, переведя внимание народа на национальную проблему. Оставим эти умозаключения на совести их авторов, но, тем не менее, повод к убийству у эсеров появился.

Меньше чем через четыре месяца после появления в Женеве Савинков уже ждал Азефа в петербургской гостинице «Северная» — его задачей была организация наблюдения за министром и координация членов группы, выдававших себя за извозчиков и газетчиков. Сам Савинков впервые примерил на себя «барскую» роль в этом маскараде — он был английским коммерсантом, приехавшим в Петербург по делам фирмы. Впоследствии Савинков всегда играл «барские» роли, более естественные для себя и своего происхождения.

Первая встреча с Азефом в России в тот раз не состоялась — Савинков не дождался руководителя и уехал через Киев заграницу. Вернувшись в Женеву, Савинков через Чернова, идеолога эсеров и основоположника «пути индивидуального террора», смог возобновить контакт с Б.О. Чернов позднее писал:

«Савинков просто скептик по отношению ко всем партийным теориям, скептик не по какому-нибудь более глубокому подходу, а по недосугу вдуматься… В сущности настоящим партийным человеком он никогда не был…».

Савинков был для теоретика Чернова «попутчиком», но именно такие люди как он делали возможным террор — теоретики бомб в министров не бросали. Савинков и его товарищи проповедовали обратный черновской логике лозунг: «эсер без бомбы не эсер».

Тем временем «Поход на Плеве», как называлась эта амбициозная акция боевиков, продолжался. Савинков вернулся сначала в Москву, а затем в Петербург. Азеф, тщательно скрывавший свою роль в Б.О., в это время писал в Охранное отделение:

«Боевая организация существует, и в ее составе насчитывается шесть человек исполнителей, выразивших готовность пожертвовать собой. Для покушения на министра предполагается применить динамит… Руководителя обещали прислать из-за границы…».

Работа террористов шла медленно. Азеф, «очень смелый в своих планах», следил за выполнением всех конспиративных норм с маниакальной бдительностью. Понятное для двойного агента поведение. Глава Б.О. постоянно исчезал и неожиданно появлялся, фактически процессом подготовки теракта заведовал Савинков. Евно же стал стратегом — при нем было решено отказаться от использования револьверов как менее надежного способа, им на смену пришла «динамитная техника», которая оставалась основной на протяжении всего периода работы организации, он же разработал метод слежки с использованием маскарада-переодевания.

План покушения состоял в следующем — по четвергам около 12 часов дня Плеве выезжал из своего дома для доклада Николаю II в Царское Село, экипаж двигался по набережной Фонтанки и дальше по Измайловскому проспекту до Балтийского вокзала. На знакомом и исследованном пути стояли несколько боевиков, каждый следующий (кроме первого, стоящего на случай разворота экипажа) страховал предыдущего, если у того по какой-то причине не получалось бросить бомбу или в случае осечки. Дистанция между террористами при этом была около сорока метров.

Всего весной 1904 года прошло 3 попытки нападения на экипаж министра, но все они провалились. В первый четверг 18 марта 1904-го покушение сорвалось из-за исполнителя Боришанского, покинувшего свою позицию; вторая попытка 25 марта не удалась из-за изменения маршрута кареты; в ночь на 1 апреля, когда должно было состояться третье покушение, в гостинице «Северная» подорвался на бомбе Алексей Покотиников, предполагаемый метальщик.

Созонов, убийца Плеве

Следующее покушение назначили на 28 июля. Первым метальщиком стал Боришанский, стоявший на Измайловском проспекте, он должен был пропустить карету Плеве мимо себя. За ним на том же проспекте находился Егор Созонов — основной метальщик, а на другой стороне Обводного канала стояли «страхующие» Каляев, гимназистский друг Савинкова, и Сикорский. При виде кареты Созонов, шедший навстречу карете Плеве по Измайловскому проспекту в сторону 1-роты (ныне 1-я красноармейская), сошел с тротуара и бросил пятикилограммовый сверток практически в лицо Плеве:

«Вдруг в однообразный шум улицы ворвался тяжелый и грузный, странный звук, будто кто-то ударил чугунным молотом по чугунной плите. В ту же секунду задребезжали жалобно разбитые в окнах стекла. Я видел, как от земли узкой воронкой взвился столб серо-желтого, почти черного по краям дыма. Столб этот, все расширяясь затопил на высоте пятого этажа всю улицу… Мне показалось, что я видел в дыму какие-то черные обломки…» (Савинков).

От экипажа остались только колеса. Плеве погиб на месте, Созонов был тяжело ранен и в бессознательном состоянии арестован. Чуть позже схватили Сикорского, топившего после покушения свою бомбу в заливе на глазах яличника, у которого он арендовал лодку. Оба они были приговорены к каторге. Необычайная мягкость приговора объясняется тем, что новый министр внутренних дел князь Святополк-Мирский, антипод жёсткого и последовательного в своей борьбе с революционными появлениями Плеве, не передал дело убийц в военный суд, тем самым исключив возможность смертной казни.

• 
  

  Место взрыва кареты министра внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве на Измайловском проспекте. 1/4

• 
  

  Обломки экипажа министра внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве после взрыва бомбы, брошенной эсером Е.С. Созоновым. 2/4

• 
  

  Городовой охраняет разрушенную взрывом карету и государственные чиновники и группа любопытных у места покушения. 3/4

• 
  

  Вид фасада вокзала после взрыва бомбы. 4/4

Император Николай Второй записал в дневнике:

«…В лице доброго Плеве я потерял друга и незаменимого министра вн. д. Строго Господь посещает нас Своим гневом…».

Первое убийство министра внутренних дел Сипягина повлекло за собой ужесточение внутренней политики в стране и приход в МВД более жесткого руководителя. Второе убийство министра Плеве, чуть более чем через два года, привело к развороту в сторону либерализации, но ни одно из этих колебаний политики никоим образом не повлияло на решения боевой организации о сообразности террора. Не будем останавливаться на политических последствиях гибели Плеве, для Б.О. же это убийство стало звездным часом. Даже критики террора, социал-демократы, писали в «Искре»:

«Пролетариат встретит с чувством непосредственного удовлетворения известие, что бомба революционера убила человека, ответственного за кровь многих тысяч пролетариев…»

В целом общество и в деле Плеве, и в следующих акциях оказалось на стороне убийц. В смертях государственных чиновников обвиняли само правительство. Террористы же вызвали сочувствие и, не побоимся этого слова, восхищение. Люди, идущие на смерть ради своих идеалов, — такой образ эсеров-боевиков рисовался в обществе. После убийства в группу пошли люди, решившиеся принять участие в прямом действии, появились значительные суммы денег, которые имелись в таком избытке, что даже передавались в ЦК для общепартийных нужд. Организационно террористы, и до этого не особо принимавшие во внимание ЦК, стали совершенно независимы. Они обладали своей кассой, согласно собственной логике принимали и исключали членов Б.О., выносили приговоры будущим жертвам.

Лично для Савинкова это был удачный старт террористической карьеры. Первое дело, в котором он играл ключевую роль, принесло успех и репутацию. Он окончательно закрепился в роли второго человека в Б.О., вошел в комитет организации:

«Савинков внес в террористическую среду новый тон, которого раньше, в демократические времена Гершуни, не было и в помине. Это была своеобразная выправка и психология военно-террористического цеха…» (Чернов).

Эсеры-террористы вышли на пик своей формы. Их новые задачи были невероятно амбициозны, планировались убийства сразу трех генерал-губернаторов: Московского — Великого князя Сергея Александровича, Санкт-Петербургского — генерала Трепова, и Киевского — генерала Клейгельса.

Савинков руководил московской группой эсеров, в которую входили уже участвовавший в деле Плеве Иван Каляев, еще один старый знакомый Савинкова Борис Моисеенко (вместе с Савинковым привлекался по делу с.-д. группы «Рабочее знамя», так же как и наш герой был выслан в Вологду) и Дора Бриллиант — изготовительница «адских машин», которые уже использовались в терактах, в частности, в убийстве Плеве. Позднее к эсерам присоединился бывший студент Петр Куликовский.

Дело шло по отработанной в Б.О. схеме — слежка, составление маршрута, подготовка метальщиков. 2 февраля 1905 Каляев, назначенный на роль основного исполнителя, не решился бросить бомбу, увидев в карете супругу Великого князя. 4 февраля Сергей Александрович, направлявшийся на Тверскую в дом генерал-губернатора, был в экипаже совершенно один, что для В.К. было вполне естественно. Он, в отличие от Плеве, не передвигался в сопровождении многочисленного эскорта. На подъезде к воротам Никольской башни Кремля с каретой поравнялся Каляев, переодетый в крестьянское платье:

«Я бросал на расстоянии четырех шагов, не более, с разбега, в упор, я был захвачен вихрем взрыва, видел как разрывалась карета… Увидел в пяти шагах от себя, ближе к воротам, комья великокняжеской одежды и обнаженное тело…» (Каляев).

• 
  

  Слева: И.П. Каляев бросает бомбу в карету великого князя Сергея Александровича в Москве в 1905. Худ. В.С. Сварог. 1926 г. Справа: убийство Великого князя. Картина неизвестного художника. 1/3

• 
  

  2/3

• 
  

  3/3

Как Каляев остался после чудовищного взрыва в живых — загадка. Великого князя разорвало в буквальном смысле на куски, кучер был смертельно ранен, убийца же отделался изорванным кафтаном. Впрочем, он даже не пытался бежать с места взрыва и сразу сдался жандармам. В мае 1905 года по приговору суда Каляев был казнен в Шлиссельбурге. Смерть Сергея Александровича удивительным образом отразилась на жизни его супруги княгини Елизаветы Федоровны. Эта история несколько отклоняется от темы нашего повествования, но все же дадим слово Феликсу Юсупову:

«Великая княгиня находилась в тот момент (в момент взрыва — прим.) в Кремле, в ею же организованных мастерских по пошиву теплой одежды для войск в Маньчжурии. Заслышав взрыв, она выбежала в чем была, не накинув шубы. На площади лежали раненый кучер и две убитые лошади. Тело великого князя было буквально разорвано. Части его разбросало по снегу. Она собственными руками собрала их и перевезла к себе во дворцовую часовню. Бомба рванула так, что пальцы великого князя, еще в перстнях, были найдены на крыше соседнего здания…

Выдержка и самообладанье великой княгини восхищали. Дни перед похоронами она провела в молитвах. В молитвах же нашла мужество совершить поступок, потрясший всех. Она пришла в тюрьму и велела отвести себя в камеру к убийце… Многие уверяют, что после ее ухода он закрыл лицо руками и взахлеб зарыдал.

Достоверно одно: великая княгиня написала государю письмо с просьбой о помиловании, и государь готов был согласиться, не откажись от милости сам бомбист… После смерти мужа она продолжала жить в Москве, но от светских дел отошла и целиком занялась делами… Раздав все свое имущество, великая княгиня купила в Москве участок на Ордынке. В 1910 году она построила там Марфо-Мариинскую обитель и стала в ней настоятельницей. Последнее, что сделала она как бывшая светская красавица с безупречным вкусом — заказала московскому художнику Нестерову эскиз рясы для монахинь…».

Савинкову опять удалось благополучно покинуть Россию. К его мрачному списку успешных «акций» прибавилась еще одна, а Великий князь Сергей Александрович стал вторым членом Императорского дома, убитым террористами. На подготовку покушения Б.О. потратила не более семи тысяч рублей и два месяца работы. Примечательно, что, в отличие от убийства Плеве, в деле Сергея Александровича первую скрипку играл именно Савинков, Азеф же только снабдил террористов паспортами и установил метод наружного наблюдения.

«Б. Савинков представляет собой наиболее опасный тип противника монаршей власти, ибо он открыто и с полным оправданием в арсенал своей борьбы включает убийство…» (Из характеристики Охранного отделения на Савинкова).

Кризис террора

марте 1905 года по стране и миру разошлась новость об аресте членов Б.О. Среди прочих называлась фамилия Савинкова.

«Русское слово»

«На днях (17,III.) в Петербурге была арестована группа „боевой организации“ русских революционеров-анархистов в количестве 12 человек. Означенная организация обнаружена благодаря трем анархистам, которые под видом двух извозчиков и посыльного, выслеживали разных должностных лиц. <...>

Фамилии, кроме Ивановской, Леонтьевой, Савинкова и Барикова, пока не выяснены».

Информация в прессе была неточной. Действительно, остававшиеся в России боевики были в тот день арестованы, среди прочих: несостоявшийся метальщик в покушении на Плеве Боришанский, участник убийства Великого Князя Моисеенко и убийца уфимского губернатора, один из первых террористов-эсеров Дулебов, но Савинков был в это время в Женеве и о своем аресте узнал из французской газеты.

Савинковы к тому времени не знали ничего о судьбе сына, кроме того, что он бежал из Вологодской ссылки. Виктор Савинков, отец семейства, чьи нервы были сильно расстроены постоянной угрозой благополучию семьи, арестами и обысками, уволенный к тому же со службы, последнее, хоть и ошибочное, сообщение об аресте сына перенести не смог. Он сошел с ума и вскоре умер — «Жандармы! Обыск! Сыновей ищут! Сыновей! В каждом лице он видел шпиона, каждый звонок приводил его в ужас… Не слышишь разве? Они идут за детьми,не давай,не давай! Ктодонес?» (Софья Савинкова).

За успехом, достигнутым в деле Великого князя Сергея Александровича, сразу последовало крупное поражение, поставившее вопрос о самом существовании Б.О. Практически все боевики были арестованы в Петербурге в марте 1905 года, на свободе (за границей) остались только лидеры организации Савинков и Азеф, а также люди, не задействованные непосредственно в убийствах. В России же начались события, на фоне которых индивидуальный политический террор отошел на второй план. «Кровавое воскресенье», стачки, а позднее и вооруженные восстания — это был первый год революции.

Савинкова ПСР пыталась привлечь к революционной работе в деле организации массового восстания, но он, убежденный сторонник индивидуального террора, отказался. Первая революция вообще неблагоприятно сказалась на взаимоотношениях ЦК ПСР и Б.О. Именно после 1905 года стала очевидна идеологическая пропасть между ПСР, в которой зарождались «антитеррористические» настроения, и ее боевым крылом.

До весны 1906 года боевики никак себя не проявляли (это не значит, что прекратился политический террор — действовали «летучие отряды», «дружины» и одиночки. Речь идет именно о Б.О.), пока ЦК ПСР не одобрил «смертные приговоры» новому министру внутренних дел Петру Дурново и московскому генерал-губернатору, человеку, руководившему незадолго до этого подавлением вооруженного восстания в Москве, адмиралу Федору Дубасову. В Дубасова 26 апреля 1906 года бросил бомбу Борис Вноровский, адмирал был ранен, но остался жив. Дурново удалось избежать даже покушения.

Эффективность «боевой организации» начала заметно снижаться. Опытнейшие террористы оказались либо убиты, либо арестованы. До начала работы Первой Государственной думы не удалось ликвидировать ни одну из намеченных целей, кроме бывшего священника Гапона, чье убийство приписала себе Б.О.

Дело Неплюева-Чухнина

мае 1906 года Савинков, а точнее «отставной поручик Субботин», приехал в Севастополь с целью убийства командующего Черноморским флотом адмирала Чухнина, одного из основных участников подавления революции на флоте. Позднее выяснилось, что ЦК ПСР в это время уже издал постановление о приостановлении террора в отношении официальных государственных лиц в связи с созывом Государственной думы. Савинков об этом не знал, но позже писал: «Если быя знал о постановлении совета, я все-таки, вероятно, поехал быв Севастополь».

14 мая в 12 часов дня, в то самое время, когда Савинков начинал подготовку к покушению на Чухнина, в городе произошли события, которые можно назвать не иначе как невероятным совпадением — пятнадцатилетний юноша Николай Макаров бросил во время парада под ноги коменданту Севастопольской крепости генералу Неплюеву бомбу. Бомба Макарова не сработала, но в покушении был второй метальщик, матрос Фролов, который, увидев, что первая бомба не взорвалась, начал неосторожно протискиваться через плотную толпу к генералу. Прямо в массе людей раздался второй взрыв. Самодельные бомбы эсеров из-за конструктивных особенностей были опасны не только для жертв, но и для самих террористов. Фролов погиб ту же, вместе с по крайней мере шестью случайными свидетелями взрыва.

Одновременно в городе работали две группы эсеров — местный крымский отдел ПСР и «боевая организация». Они, не зная друг о друге, готовили убийства двух разных людей .

В тот же час после взрыва на параде Савинков был задержан в гостинице «Ветцель», ему было предъявлено обвинение в покушении на генерала Неплюева . Террориста судили по обвинению в покушении, которого он не совершал. Настоящее имя Савинкова следствию известно не было, но это вряд ли спасло бы его от виселицы.

От смерти его уберег такой же случай, что и привел к нелепому аресту.

Задержанные по делу Неплюева содержались на гарнизонной гауптвахте Севастополя, так как их судили по законам военного времени военным судом. Караульную службу на гауптвахте несли солдаты 57-го Литовского полка, среди которых был вольноопределяющийся Василий Сулятицкий , член партии социалистов-революционеров. Он, будучи разводящим, вывел Савинкова из камеры и провел открыто через часовых в город. В эту же ночь освобожденный отпечатал извещение:

«В ночь на 16 июля, по постановлению боевой организации партии социалистов-революционеров и при содействии вольноопределяющегося Сулятицкого, освобожден из под стражи содержавшийся на главной крепостной гауптвахте член партии социалистов-революционеров Борис Викторович Савинков».

Через десять дней Савинков на маленьком боте, которым управлял бывший офицер флота, бежал морем в Румынию, откуда нелегально перебрался в Венгрию и дальше в знакомую Швейцарию. Уже за границей Савинков написал письмо генералу Неплюеву:

Его Превосходительству генерал-лейтенанту Неплюеву.

«Милостивый государь!

Как вам известно, 14-го сего мая я был арестован в г. Севастополе по обвинению в покушении на вашу жизнь и до 15-го июня содержался вместе с гг. Дойниковым, Назаро­вым и Макаровым на главной крепостной гауптвахте…Ныне, находясь вне действия русских законов, я считаю своим долгом подтвердить вам то, что неоднократно было мною заявлено во время нахождения под стражей, т. е. что я, имея честь принадлежать к партии социалистов-революционе­ров и вполне разделяя ее программу, — тем не менее никако­го отношения к покушению на вас не имел… В равной степени к означенному покушению непричастны:

Ф. А. Назаров и И. В. Дойников».

С совершенным почтением:

Борис Савинков. Базель 6–9 августа 1906 г.

Ропшин

ока Савинков завершал свое необычное путешествие из Севастополя в Женеву, на казенной даче премьер-министра Столыпина в Санкт-Петербурге прогремел взрыв. 12 августа был приемный день, поэтому жертвами теракта стали более 30 человек (начиная с пензенского губернатора и заканчивая лакеем министра). Взрыв был организован эсера-максималистами и не соответствовал этике эсеровского террора, так как повлек за собой неоправданно большое количество жертв. И хотя Савинков не поддержал партийного порицания максималистов, взрыв на Аптекарском острове сильно повредил работе «боевой организации». Убийство Столыпина из-за действий максималистов стало на какое-то время невозможным. А именно премьер-министр был основной целью «боевой организации» после провала покушений на Дулебова и Дурново.

С этого периода в 1907–1908 годах начался закат Савинкова-террориста. Он сильно выдохся — за 5 лет в терроре Савинков понял, что теракт — «это такое же дело, как и всякое другое; к нему тоже привыкаешь». В Россию после дела «Чухнина-Неплюева» дорога ему, одному из самых разыскиваемых в стране преступников, была заказана. Первая революция закончилась поражением социалистического лагеря, последние акции боевиков также успеха не имели. От активной работы в терроре он отходит.

Савинкову нужен был результат, но итоги его террористической деятельности были скорее удручающими. Почти все близкие террористу люди либо убиты, либо арестованы. Из десятка покушений, организованных лично Савинковым, осуществился лишь небольшой процент. Его брак с Верой Успенкой распался по ее инициативе, что весьма печально отразилось на репутации террориста в ПСР. Ряд видных социалистов, например, Фигнер, демонстративно разорвали с ним отношения. Серьезным ударом по моральному состоянию Савинкова стало разоблачение его друга и руководителя Азефа. В мае 1908-го Владимир Бурцев, редактор журнала «Былое», заявил ЦК ПСР, что имеет основания подозревать Азефа в провокации. ЦК принял решение о проведении суда чести над Бурцевым, как распространяющим непроверенные и порочащие честь боевой организации слухи, ведь «Азефу в партии доверяли так, как, быть может, доверяли только Гершуни» (Савинков).

Внутрипартийное расследование (при участии бывшего начальника Департамента полиции Лопухина) пришло к ошеломляющим для социалистов результатам. Сомнений в том, что Азеф действительно являлся агентом Охранки, не оставалось.

23 декабря 1909 года ЦК выпустил извещение, в котором признавал Азефа провокатором и приговаривал его к смерти, правда, без последствий для самого Азефа, которому удалось сбежать. Примечательно, что провокация Азефа имела настолько большое значение, что можно смело провести корреляцию между деятельностью Б.О. и доносами Азефа — чем меньше доносов ложилось на стол начальника Охранного отделения, тем успешнее были террористы в своих планах и наоборот.

Во главе боевой организации более пяти лет стоял провокатор! Удар по репутации партии в целом и «боевой организации» в частности оказался колоссальным. Для нашего же героя это был очередной шаг к разрыву с террором — он не верил в «буржуазный мир», связь с которым потерял еще в юношеские варшавские годы, но и социализм не был его истинной верой, с ПСР его связывали не догмы, а вполне реальные Азеф, Каляев, Зильбельберг… Никого из них больше не было.

Савинков, который стал после разоблачения Азефа главой организации, взялся за восстановление работоспособности Б.О. скорее по инерции («Честь террора требует возобновления его»), но успеха не имел. Атмосфера всеобщей подозрительности не способствовала делу. Старые методы работы, так называемая «динамитная техника», себя исчерпали, новые способы в большинстве своем ограничивались фантастическими планами — аэропланы, подводные лодки… Фактически террористическое крыло ПСР прекратило свое существование и после провалов покушений на Императора Николая Второго и министра Щегловитова, а также ряда скандальных разоблачений («Дело Петрова»), было официально закрыто по инициативе самих боевиков в 1911 году.

Любопытно, что в период руководства Савинкова в Б.О. состояло семнадцать человек, шестеро из которых относились к дворянскому сословию, трое к купеческим детям, один был сыном священника и один почетным гражданином (остальные мещане и один крестьянин). Из семнадцати человек было одиннадцать русских и только три еврея (кроме того, белорус, поляк и латыш). Большой контраст с социально-этническим составом Б.О. времен Евно Азефа.

Казалось, Савинков легко пережил конец Б.О.:

«Было желание, я был в терроре. Не хочу террора теперь. Зачем?…Я уйду из скучного балагана… Я играл с петлей. Пусть играют другие!…».

Долгое время террор поглощал все силы нашего героя. И когда «боевой организации» не стало, жизнь Савинкова подошла к очередному резкому повороту. Он практически прервал контакты с ПСР, жил во Франции и вернулся к давно забытым литературным опытам. Избежим подробной литературоведческой критики произведений Савинкова, остановимся лишь на самых важных деталях.

Савинков быстро стал востребованным поэтом — в лучшие предвоенные годы он получал 50 копеек за строчку (Маяковский в то же время получал столько же). Террорист вошел в ближайший круг общения Мережковского и Гиппиус еще до разоблачения Азефа. В Париже Савинков с новой женой Евгенией Зильберберг жил в особняке по адресу La Fontaine, 32 — ровно напротив четы Мережковских. Гиппиус так описывала первые впечатления от знакомства с Савинковым в 1908 году:

«Резок, дерзок, самолюбив, упрям, казался человеком волевым и умным. Не думаю, впрочем, чтобы кто-нибудь из нас мог правильно видеть и понимать Савинкова тогда…»

«То, чего не было»

Именно Гиппиус подсказала Савинкову название его первой повести — «Конь бледный». Произведение вышло в журнале «Русская мысль» в начале 1909 года (затем издано отдельной книгой). Гонорары позволяли Савинкову жить сначала в Монте-Карло, а затем в Сан-Ремо. В Италии у Савинкова родился третий ребенок — сын Лев. Весной 1912 года в журнале «Заветы» начал печататься второй литературный труд уже экс-террориста — «То, чего не было». В это же время Савинков познакомился с Куприным, Волошиным и многими другими известными своими современниками.

И первая, и особенно вторая книги вызвали необычайно бурную реакцию в рядах социалистов-революционеров. Савинкова обвиняли в «непонимании сущности явлений» и «неоригинальноститворчества»… А автор поднимал нетипичные для боевика вопросы, которые мучили его очень давно. Еще в «расцветном» 1905 году он писал жене Успенкой: «Главенствующее желаниемое, забыться, то естьне думать, а если нельзяне думать, то хоть не чувствовать того, что было».

Что такое «право на убийство» и было ли оно у эсеров? Террористы в романе отнюдь не плод воображения автора. У них были реальные прототипы — Каляев, Созонов… Савинков переживал душевный кризис, он был полон отвращения к революционной эмиграции, к которой принадлежал, он разочаровался в терроре и, казалось, в самой идее революционных преобразований. Его метания понятны: террорист — неизбежно виновник смертей, но если обычный бомбист расплачивался за свой поступок жизнью или, по крайней мере, свободой, то чем платил судьбе Савинков?

За этими его душевными изменениями наступал страх за будущее. Литературные упражнения давались Савинкову тяжело. «Все свои писания я выкинул в окно», — писал он в 1914 году однопартийцу Фондаминскому. Не у дел оставшийся Савинков прожигал жизнь способом совершенно неоригинальным — азартные игры, женщины, алкоголь:

«Пил виноградную водку… выглядел средним французским буржуа… Слушал я его в первый раз, можно было подумать, что он остался боевиком-террористом… На самом деле Савинков ни во что больше не верил…» (Илья Эренбург).

Если бы не выстрел Гаврило Принципа, то тут бы наш рассказ, наверное, и закончился. Но начало Первой мировой войны было таким же случаем, выдернувшим Савинкова из петли, как некогда появление на севастопольской гауптвахте вольноопределяющегося Сулятицкого. Война застала террориста в городе Жуан-ле-Пен, во Французской Ривьере. 18 июля 1914 года он написал Гиппиус:

«Я согласен быть корреспондентом любой газеты и за любое вознаграждение. Лишь бы быть. Лишь бы не сидеть и не ощущать своего гнуснейшего бессилия…Здесь все до последнего epicier подтянулись, стали серьезнее. Точно завинтилась какая-то гайка…Только я брожу как неприкаянный и спрашиваю себя: неужели я ни на что не годен?».

Литература