ы с вами похожи на муравьишек, ползающих во внутренностях огромного, ржавого государственного механизма, чьи разваливающиеся куски периодически падают нам на голову. Могут и зашибить — не по злой воле, не по злому умыслу, а так, случайно, «мимо проходил». Как проходил мимо Мохнаткин. Как проходили мимо клиенты отдела «Дальний». Как проходили мимо посетители супермаркета «Остров». Бумс — и всё, пускай родня сидит и сочиняет жалобы в Европейский Суд по Правам Человека, пока хохочущий мент вас бутылкой насилует. Без злобы. Без ожесточения. Просто потому, что может; даже если у тебя миллиард долларов, ты не отвертишься, в лучшем случае поедешь в Краснокаменск. Ржавые куски ржавого государства опадают нам на головы ржавыми листьями Русской Осени, и мы можем лишь молиться, чтобы нас не зашибло, миновало, пронесло. Но и с низом все неладно — из измученной русской земли выпирают новые, ядовитые, стальные иглы.
Мигранты. Кавказцы. Массовая драка там. Массовая драка здесь. Двое зарезаны. Один пристрелен. Полиция обещала разобраться. Разобралась — рафик невиноватый, совсем невиноватый, условный срок. Групповое изнасилование. Ограбление. Избиение. Пострадал лейтенант ФСБ. Пострадал полковник милиции. Даже эти — псы, с оружием, с навыками, со связями — страдают. Их не боятся: новое, страшное, злое, без тормозов режет и бьет псов с хохотом. Нас — тем более. Шарахаемся по улицам родных городов как чужие, прячемся, втягиваем головы в плечи. Кто покрепче — идет на рукопашку, но что даже с самой лучшей рукопашкой ты сделаешь против той гориллы с позолоченным «Стечкиным» за поясом? Разве что «Кийя!» крикнуть успеешь крикнуть на прощание. Сверху кусками безумия и насилия сыпется распадающееся, потерявшее всякие стопоры государство, снизу прорастает вот это, с акцентом, с пистолетом, в футболке «Дети гор». Посредине мы — мечемся, пытаемся сбиться то в одну, то в другую кучку, что-то организовать, изобразить подобие боевой фаланги, подобие строя, подобие гражданского, решившего постоять за себя ополчения. И ни черта.
Идет ли нам на помощь наша доблестная армия, полная рядовых и боевых офицеров, дважды штурмовавших Грозный, дважды заглянувшая в глазницы Ада? Не идет, стоит в очереди за квартирами. Десятки тысяч офицеров сократили — ни один не пикнул, ни один не стал собирать вокруг себя гражданскую рать, ни один не воткнул в землю боевое знамя, решив стоять до конца. Так, мычат чего-то, пока их дагестанские призывники цукают, а местами и открыто бьют. Пришел молоденький лейтенантик в часть, получил по зубам от дедушки-чурека, ушел из части. Лечить зубы, писать на военно-патриотическом форуме про агрессивный блок НАТО. И денег нет, и обида гложет, а все равно, нельзя выйти, поднять знамя, хлопнуть кулаком по столу — страшно. Два придурка с гитарами вышли, спели песню про Путина — так потом все известные и неизвестные организации ветеранов ВДВ оправдывались. Это, мол, исключение, а мы сама благонадежность, верой и правдой, не извольте беспокоиться, позвоночника у нас как не было, так и нет. Они, там наверху, и не беспокоятся. Тысяча лет славной боевой истории, центр русского государства, русского мира — забрались на пальму от рыкающих внизу дагов и клянчат с пальмы квартиру. Защитники, воины.
Где эти наши КГБ, ФСБ, СВР, ГРУ и прочие разведки, клявшиеся защищать Отечество от внутреннего врага? Разве не видно, кто враг? Разве не ясно, кто отдает убийственные приказы? Кто открывает границы? Кто закрывает глаза? Кто разрушает то немногое, что осталось? Разве это националистические мальчики с «Русских пробежек»? Разве это нацболы? Активисты? Все те, кого вы так сладко пытаете, выдумывая безумные обвинения, а потом сажаете, рапортуя об уничтожении опаснейших государственных преступников
Всё вы понимаете, что это безобидные дети и обыватели, но вы начали воровать, страшно воровать, потеряли свой статус, свою честь Хранителей, и теперь вы, как обреченные, как отчаявшиеся, как поставившие на себе крест, будете тащить-тащить-тащить-тащить бабло до тех пор, пока не лопнете от жадности. Вы не щит и не меч, вы — откат и попил. И даже те из вас, кого сократили, кого оторвали от кормушки (вроде остатков той же СВР), сидят тихо, покорно, как и армейские офицеры. Даже те, кому нечего терять и есть, за что ненавидеть, молчат в тряпочку. Нет касты воинов, нет касты Священных Стражей, будто мы и не вспоенная солдатской кровью Тысячелетняя Россия, Гроза Света, государство военное и государство беспощадное, а какой-нибудь Занзибар. Впрочем, нынче и в Занзибаре офицеры посмелее будут, в Африке что ни год — военный переворот. А у нас?
Где наши русские интеллектуалы, куда подевались бесчисленные дивизии выпусников бесчисленных кафедр политических наук? Где наши философы? Социологи? Где наша бесчисленная рать холодных и трезвых умов, призванных собирать информацию, анализировать, сопоставлять и выдавать решения и прогнозы? Одна Крыштановская чего-то бормочет, да с полдюжины политологов на зарплате в СМИ кувыркаются, вот и весь наш интеллектуальный класс. Нация в кризисе, чем же занят аналитический штаб, чем заняты сотни высококлассных специалистов, которых мы содержим только ради того, чтобы они сидели и думали? Вымогают взятки у абитуриентов из Дагестана. Чеченское мурло с пистолетом по центральному телевидению объясняет замершей нации, как надо писать русскую историю — и что, встал кто? Поднялся? Напомнил, кто тут горный дикарь, а кто — интеллектуалы самого большого государства планеты?
Нет. Прогнулись, улыбнулись: «Не извольте беспокоиться, сейчас же перепишем, господин Кадыров». Ни академической чести (которая страшнее чести воинской), ни совести, ни достоинства, ничего. Гни так, гни сяк — даже не пикнут аристократы духа, даже слова не скажет высшая каста русских брахманов. А собралось бы профессоров 100 из главных университетов страны, да написали бы открытое письмо Путину, что знаете, господин Путин, мы, цвет нации, ее лучшие умы, считаем вас нелегитимным узурпатором, самозванцем и тираном. Глядишь, и задрожали бы ручки у Путина, побелел бы Путин как снег, осекся. Но нет, молчат интеллектуалы, не забывая отдавать земные поклоны, будто они не Жрецы Русского Разума, а полотеры.
Где наши русские бизнесмены и предприниматели? Разве не заела их постоянная коррупция? Разве не стонут они от бесконечного вымогательства всех, у кого есть хоть какая-то корочка? Разве не теснят их нерусские мафии и диаспоры? И коррупция заела, и стонут они, и теснят их; в личных беседах рассказывают такое — хоть плачь. И где хоть одно неформальное объединение Друзей Русского Бизнеса? Денежку в общий котел сложили, там чиновника подмазали, тут своего человека в менты протолкнули, здесь оппозиционного кандидата в мэры поддержали. Шнырк-шнырк, шмыг-шмыг — глядь, уже и расчистили площадку под себя, вырубили деляночку. Деляночка здесь, деляночка там — пошел процесс, с добрым словом и рублем можно сделать сильно больше, чем просто с добрым словом. Деньги в насквозь коррумпированной стране — волшебный ключик, открывают все двери, берут все крепости, от прокремлевских СМИ до местных управлений ФСБ. Но нет, сидят, жалуются, ждут чего-то. «Да как же мы так, да когда бы русский купец был предприимчивым, ловким хитрованом! Чтоб к местным националистам прийти, да для начала разговора их товарищей из тюрем выкупить, а потом плотно двери затворить и как русские люди с русскими людьми поговорить? Ни в жисть! Будем сидеть на мешках с золотом и трястись, дожидаясь, когда ловкий чебурек или жадный мент придут и отберут все!». Нет у нас предпринимателей — тех, кто что-то предпринимает.
Где наши русские рабочие, эта революционная гвардия, которой нечего терять, кроме своих цепей? Голодно ли им, холодно ли им, тошно ли им? И голодно, и холодно, и тошно. Но молчат рабочие: не то, что общерусский — свой интерес защитить не могут; выйти для начала и встать горой за независимые профсоюзы, приструнить фабричное начальство, организовать масштабную стачку. Хохочут рабочим мужикам в лицо, а они утираются; издеваются над рабочими мужиками, а они молча; показывают рабочим мужикам митинги московского среднего класса — о, тут пошло негодование! Вот он враг, на Болотной! Вот кто нам зарплаты снижает! Вот кто нам тарифы ЖКХ повышает! Вот кого ехать бить надо, они прямо с площади оттуда по айфонам своим нашими заводами руководят, соки из нас последние выжимают! Лишь когда совсем край, дети синие от голода лежат, выходят рабочие на трассы, перекрывают, требуют, получают подачку... И снова успокаиваются, замолкают. Нет у нас рабочих — смелых и злых мужиков, которые свой интерес знают и готовы стоять за него до конца.
Где наше русское чиновничество, профессиональные управленцы и администраторы, части большой и страшной государственной Машины, готовые за нее жизнь положить? Где служащие Государству, для которых эффективность титанического госаппарата важнее смутных фантазий ботоксных воришек, те, кто переживают за судьбы Машины и делают все для ее ремонта и плавного хода? Где книги управленцев и администраторов с критикой? Где выступления чиновного корпуса, наблюдающего развал вверенного им инструмента? Где давление бесчисленных и беспощадных бюрократов, взволнованных поворотом не туда? Это в США губернаторы, министры, служащие пишут гневные статьи и книги с бичеванием пороков Машины, а у нас — нет, у нас же все хорошо, мы не какая-то там загнившая Америка, состояние нашей Машины идеально. Молчит русское чиновничество. Ворует, подличает, прогибается и молчит. Нет у нас чиновничества, осознающего чин как честь, как миссию, как великое счастье великого служения великому Государству, но есть лишь кучка проворовавшихся завхозов.
А кто же есть? Средний класс. С голоду не помирают, молчать и кивать не приучены, возомнили о себе, вышли на улицы, митинговать стали, требовать чего-то. Давайте, мол, голоса честно считать. Давайте, мол, деньги не воровать. И вообще, мол, человек, обвиняемый в high treason и нарушении десятка статей Конституции, не может быть президентом, другого президента требуем. Смешные. Безголовые — потому что вышли разрозненно, стихийно, как тело протеста, тело без головы, без лидеров, без штаба, на одной лишь злости сытых непоротых людей — и тут же голову себе получили. Нет, не вышел русский офицер и не сказал: «Я — боевой командир, я беру ответственность». Не вышел гебист и не сказал: «Я — аналитик-планировщик, я — беру ответственность». Не вышел интеллектуал и не сказал: «Я — мозг нации, я беру ответственность». Не вышел денежный бизнесмен, не вышел бесстрашный рабочий, не вышел верный долгу чиновник — вышли клоуны. Протухшие слуги режима, увядшие советские интеллигенты, третьесортные политики, истершиеся шоумены, уставшие евреи, вечные оппозиционеры.
Разбуянившемуся национальному телу тут же пришили полную опилок голову — и оно успокоилось, осело на пол, снова замерло, снова затихло. Мы придем еще. Мы приползем еще. Мы вздохнем еще. Но сначала сделаем ответственный выбор между геями и евреями, призвав придти и володети нами звезд театра, кино и эстрады. Рыпнувшийся было средний класс получил вместо штаба цыганский табор, и ближайшее время будет следить за цыганскими страстями, интригами и расследованиями, забыв, что он не на съемках реалити-шоу, а на войне за свою Родину, честь и свободу, на войне, после короткой вспышки насилия скатившейся в бездарный, гротескный водевиль.
А государство все сыпется, зашибая все больше и больше народу, запрещая все больше и больше, в отчаянной попытке удержаться ожесточением, оледенением. Не удержится — но скольких еще успеет зашибить? А тьма по углам все сгущается, выплескиваясь на страницы криминальной хроники, и гортанные грубые голоса все громче и их все больше. А русские дурачки, сложив даже то жалкое оружие, что у них было (массовость и решимость, готовность идти на прорыв), сидят и завороженно смотрят танец живота Ксении Собчак.
Затем выступит поэт Зильбертруд, зачитав стишок под тум-балалайку. После выйдет Шац, покажет номер. Затем — Кац. Затем — Матрац. Это же так важно, что решат Шац, Кац и Матрац, и мы должны повиноваться им, и последовать за нашими бесстрашными лидерами, цветом цвета нации, хоть в Ад, хоть на еще один разрешенный митинг. И еще один. И еще. До тех пор, пока прогнившее государство совсем не рухнет, раздавив своими обломками и Шаца с Матрацем, и весь цыганский табор, и мы окажемся пред беспощадным светом беспощадного дня, и у нас уже не будет ни времени, ни возможности выбирать наших вождей из городских сумасшедших, актеров и педерастов; будет не весело и очень страшно.
Что ж, по крайней мере, в отличие от всех остальных молчащих, забившихся классов русского общества, мы попытались, мы вышли, и никто не сможет сказать, что накануне Обвала не нашлось в России 100 000 праведников, которые прозрели бы грядущее и вышли вперед. Нашлись, прозрели, вышли, ну а то, что праведники в итоге проиграли, продурманились, промирились под убаюкивающий шепот волооких цыган-миллионщиков — так это у нас с 1917 года такая особенная русская национальная традиция.
