Культурное становление русских монастырей

овременный русский монастырь — это театр без режиссера. Актеры сами выбирают костюмы, сами гримируются, сами выходят на сцену и делают, что хотят. Роли придумываются на ходу, сюжет — свободный, слова — какие бог на душу положит. После представления публика чему-то аплодирует, критики спорят, газеты пишут.

О чем?

Монахи одеты в уставные рясы, купола сияют в пасмурном небе, на полках пылятся трактаты сирийских отшельников, хор выводит мелодию одиннадцатого века, и никто, ни паломник, ни игумен, даже не подозревают о содержании действа. Стены есть, людей в избытке, а духа нет.

Проблема не новая. Так уже было. После захвата Константинополя турецкими ордами, греческое и сербское монашество находилось в точно таком же положении. Старые монахи были убиты, общий ритм жизни нарушился и, в результате, навыки духовного восхождения были полностью утрачены. Даже на Афоне, в знаменитой монашеской республике в Эгейском море, не знали что делать. Люди сами, по своему усмотрению, придумывали себе путь к фаворскому свету. Получалось плохо. Оставшись без руководства, те, кто послабей, медленно погружались в вязкое болото безумия, а сильные, наоборот, все бросали и уходили в мир. В приходских церквях было еще гаже. Товар-деньги-товар.

Так продолжалось до 1754 года, когда в скиту святой Анны у подножья Святой горы несколько монахов решили, что греческому православию нужно вернуться к корням: к аскезе великих египетских анахоретов и интеллектуальной прозе византийских теологов. Первым делом начали собирать книги. Где могли — покупали, где нет — переписывали. Труд был каторжный. Переписывать, не отрываясь, по сто страниц в сутки сможет далеко не каждый.

Итогом их работы стало издание нескольких томов под общим названием Добротолюбие. Лучшие авторы ойкумены под одной обложкой.

Через пару лет на Афоне появился монах по имени Паисий. Будучи русским по происхождению, он самостоятельно занялся переводом Добротолюбия на церковнославянский язык. Через год рядом с ним начали селиться монахи-славяне. Им как воздух были нужны практические советы по аскетике. Спросить было не у кого, поэтому переводили и толковали греческие тексты. Все понятое тут же претворялось в жизнь. Как молиться, как поститься — все по уставам. Никакой отсебятины.

В 1763-ем часть братии во главе с Паисием переехала в Молдавию. Здесь к ним начали приходить русские. Так, иеромонах Василий (Кишкин) из Курска, после годичного обучения в молдавских скитах, организовал в Белобреже под Брянском аналог афонской группы. Его ученики, Лев (Наголкин) и Макарий (Иванов), ушли в Калужскую губернию и устроили знаменитую Оптину пустынь . Именно к ним потом приезжали Николай Гоголь, Федор Достоевский и Константин Леонтьев, самый аристократичный из русских философов.

Что было дальше? На Рождество 1938-го года в Тесницком лесу недалеко от Тулы выстрелом в затылок был убит Исаакий (Бобраков) — последний оптинский монах, разбиравшийся в Добротолюбии. Осенью 1940-го года в Финляндию бежали 190 монахов Валаамского монастыря — главного центра изучения аскетических практик на русском севере. Остальные ценители тонкого искусства умной молитвы ушли в мир иной в самом начале красной смуты.

Когда же возродится традиция, и в монастырях вновь появятся люди, с которыми будет не стыдно общаться образованному человеку? Грекам понадобилось шестьдесят лет. Сколько времени уйдет у русских? Очевидно, что меньше. Сегодня в греческих монастырях, как и двести лет назад, за каждой колонной по молодому монаху из России. Смотрят, учатся, перенимают.

Возможно, уже сейчас, где-нибудь в заброшенной келье в самой гуще афонского леса, спрятавшись от когтей московской патриархии, перебирает чётки будущий духовный отец русского церковного возрождения. Почему нет? Даже если завтра Церковь умрет своей смертью, будет лучше, если мы запомним ее красивой. В конце концов, сто лет назад, во времена Амвросия Оптинского, она была чудо как хороша.