Русско-английское сотрудничество и соперничество 1709-1721 годов: Россия вторгается в Европу

После победы русских войск под Полтавой, а потом и пленения почти всей шведской армии под Переволочной вопрос русско-английских отношений стал фактически определяющим для обеих стран. Но если российская политика по отношению к Англии объяснима и понятна, то вот английская… как бы это помягче выразиться… она не совсем логична. Но это только на первый взгляд. Давайте попробуем понять, чем руководствовались британские политические деятели времен Анны Стюарт и Георга I, и выражала ли английская политика по отношению к России мнение всех слоев английского общества.

И вот здесь есть два очень важных момента, которые в полной мере влияли на людей, стоявших у руля Британии и принимавших решения. Прежде всего это протестантская религия — англиканство, пуританство, пресвитерианство. Согласно протестантской доктрине, успешность людей и государств есть мерило их веры. Если ты успешен — твои дела угодны богу и ты обеспечен божьей поддержкой. Если ты беден и слаб — ты не истинно верующий, и бог тебе в поддержке отказал. Отсюда — даже не вера, а уверенность в собственных непогрешимости и предназначении. Еще Елизавета Английская озвучивала в письме Уолтеру Рейли, что «английский народ Божьим промыслом поставлен судьей над всеми другими народами».

Серьезно англичане и их правительство относились только к тем странам, которые также были успешны в своей внешней политике. Отсюда пусть и не всегда положительное, но очень серьезное и уважительное отношение к Франции, Голландии, Швеции, Дании, Австрии — государствам, также добившимся определенных успехов в государственном строительстве и расширении своих территорий.

Именно поэтому отношение к России, Польше, Турции и ряду других стран в конце XVII века напоминало отношение Рима к варварам. Так, английский посланник в России времен Елизаветы Джером Горсей писал относительно русских: «По природе этот народ столь дик и злобен, что если бы старый царь не имел такую тяжелую руку и такое суровое управление, он не прожил бы так долго, поскольку постоянно раскрывались заговоры и измены против него». Джон Флетчер отмечал: «Письменных законов у них (русских) нет, кроме одной небольшой книги, в коей определяются время и образ заседаний в судебных местах, порядок судопроизводства, но нет вовсе правил, какими могли бы руководствоваться судьи, чтобы признать самое дело правым или неправым. Единственный у них закон есть закон изустный, т.е. воля царя, судей и других должностных лиц». Сколь бы это смешно сейчас ни звучало — но именно так и воспринимали допетровскую Россию британские путешественники. Мы не говорим, хорошо это или плохо, сколько в их словах правды, сколько лжи, мы просто принимаем как факт — в английском обществе до Петра I русские воспринимались как варвары, живущие под пятой грабящих и мучающих их тиранов.

Московия рассматривалась как полуколония, в которой много ресурсов и ценных товаров; организовывались именно фактории (то бишь торговые посты, та же самая Narva factory) — примерно как в Северной Америке организовывались подобные точки для торговли с индейцами. Опять-таки, это ни хорошо, ни плохо, но английское восприятие было таким. Справедливости ради надо сказать, что факториями англичане называли свои торговые представительства также в Стокгольме, Гданьске и Риге, сразу обозначая, что их в данных странах интересует только коммерция.

Второй момент — пресловутая английская концепция баланса сил, или политического равновесия (balance of power), основанная на трудах Гоббса, Локка, Адама Смита и даже Ньютона (поскольку полностью коррелировала с его «Математическими началами натуральной философии»). Согласно этой концепции, разные полюса сил уравнивают друг друга, и в результате возможна международная политика и международное сотрудничество. То есть, к примеру, существуют Англия и Голландия, и существует их противовес — Франция. Существует Австрия и её противовесы — Турция и Швеция. У Турции, соответственно, есть свои противовесы, у Швеции — свои, и так далее до бесконечности. В принципе, в краткосрочной перспективе, или даже в среднесрочной — концепция неплохая. Но её большой минус — она статична и метафизична. Когда появляется какая-то новая сила, рушащая нынешнее политическое равновесие, мы воспринимаем ее в штыки, даже если эта сила нам полезна и нужна. Просто потому, что она рушит сложившийся и привычный нам баланс сил. В точном соответствии с ньютоновской механикой, вышедшую из равновесия систему мы всеми силами пытаемся вернуть обратно в равновесное состояние. Для нынешних политологов это звучит глупо, но тогда с «балансом сил» политики всерьез носились как с писаной торбой.

Однако вернемся к России и Британии. Надо сказать, что интерес к далекой северной стране у Англии был большой. В XIX веке русский историк Ключевский с усмешкой писал, что в Англии и вообще в западных странах о России XVI–XVII веков написано, наверное, в разы больше, чем в самой России. И внешнеполитические отношения с Россией Англия постаралась завести еще при Иване Грозном, попытавшись использовать Московию в антигабсбургском блоке, а также сделать из Российского государства привилегированный рынок сбыта своих товаров (ибо в Европе тогда сбывать их не особо получалось). Но в связи со Смутой, а потом и английской Гражданской войной обе страны надолго выпали из поля зрения друг друга. Англия не рассматривала Россию как значимую силу в европейской политике, Россия не рассматривала Англию как союзника в борьбе с Турцией, Польшей и Швецией.

Новый виток русско-английских отношений начался именно с Петра I, вернее, с его Великого Посольства. Надо сказать, что Петр ехал в Европу искать союзников в войне против Турции. 11 января 1698 года Петр прибыл в Англию, где пробыл до 21 апреля и имел несколько встреч с Вильгельмом Оранским. Мы не будем касаться найма специалистов и инженеров, а также ознакомления с техническими новинками, а сосредоточимся на внешнеполитическом аспекте этого пребывания.

Петр в рамках своей поездки встретился с Вильгельмом Оранским, который тогда был и королем Англии, и штатгальтером Голландии одновременно (то есть сидел на двух тронах). Понятно, что Петр в лице Оранского хотел привлечь обе морские державы к противостоянию с Османской империей. Поскольку это противостояние не давало ни Англии, ни Голландии никаких выгод, английский король тактично отказался. Но Оранский не был бы Оранским, если бы не предложил другой вектор экспансии России. В этот момент Англию и Голландию очень сильно беспокоила проблема Швеции, которая, в свою очередь, была союзницей Франции. Для англичан было критически важно, чтобы скандинавы не выступили в предстоящей схватке за испанское наследство на стороне Людовика XIV (а то, что она начнется со дня на день, было понятно всем, поскольку испанский король уже не жилец, и наследников мужского пола у него не имелось), и не оттянули на себя значительные силы Австрии, которые предполагались главным сухопутным противовесом мощной французской армии. Поэтому Оранский предложил Петру сколотить не антитурецкий, а антишведский блок, пообещав со стороны морских держав всемерную поддержку ({{1}}).

Однако к тому времени, как Дания, Польша и Россия создали антишведский блок, морские державы в лице единого в двух лицах Вильгельма Оранского уже смогли договориться со Швецией.

Надо вспомнить, что у самого Оранского не было наследников; почти все дети принцессы Анны (которая позже стала королевой) были мертворожденными, а единственный выживший сын — Уильям Глостерский — страдал «лихорадкой» (тогда больше половины болезней для простоты именовали именно так), постоянно натыкался на предметы, вообще с координацией движений у него было плохо, постоянно шла носом кровь, принц был слаб и беспомощен даже в свои 11 лет.

Кроме того, согласно правилам тогдашней медицины, его лечили в основном кровопусканиями, что не улучшало здоровья Глостера. Все осознавали, что Уильям долго не проживет (умер он 30 июля 1700 года, вскрытие показало ненормальное количество жидкости в желудочках мозга). В связи с этим вопрос о престолонаследовании после Анны Стюарт стоял очень остро, ибо ее отец — свергнутый король Яков II — имел наследника мужского пола, и после смерти Анны на трон Британии могла взойти католическая династия. Когда начали смотреть на побочные дома, оказалось, что протестантской религии придерживается только побочная ветвь принцев Пфальцского дома — Ганноверские курфюрсты. Поэтому было принято решение поддержать их, ведь в случае смерти Уильяма вся надежда была только на них.

Поскольку Ганновер враждовал с Данией, с которой враждовала и Швеция, морские державы нашли именно в этом общий интерес со скандинавами. 13 января 1700 года Англия, Голландия и Швеция заключают секретный «Договор об Альянсе» в Гааге, согласно которому Швеция отказывается от союза с Францией. Согласно этому договору, в случае нападения Дании на Голштинию, Ганновер или Гессен Швеция была обязана вступить в войну с Данией в качестве союзника Англии и Голландии. В свою очередь, морские державы обещали шведам всю посильную помощь. Таким образом, к лету 1700 года нападение «Северного союза» (то есть союза России, Польши и Дании) на Швецию для Англии и Голландии было не только ненужным, но и крайне опасным.

И когда 24 мая 1700 года датский король Фредерик IV начал военные действия против Швеции, заперев шведский флот в Карскроне и выдвинув свои войска к Голштинии (Голштейну), он привел в действие тайные пружины высокой англо-голландской политики. Уже 28 мая 1700 года король Дании получил ноты от английского и голландского послов, в которых указывалось, что необходимо заключить мир с Голштинией и Швецией до 1 июня, и что для обеспечения этого требования правительства данных стран высылают к Зундам 10 английских и 13 голландских кораблей. 5 июня 1700 года англо-голландцы (командующие вице-адмирал Джордж Рук и лейтенант-адмирал Филипп Альмонд) появились у берегов Дании, а 8-го кинули якорь в Гетеборге. Таким образом, англо-голландский флот полностью парализовал действия датчан и защитил высадку шведских войск в Дании. 18 августа Дания капитулировала.

Все авансы и обещания, данные Петру Вильгельмом Оранским, оказались пшиком, и Россия столкнулась с совершенно другой войной. Этот первый, пусть и на уровне доверительных переговоров, контакт с Англией для нас оказался крайне отрицательным. Россия попала в ситуацию гораздо худшую, нежели та, на которую рассчитывала, а тайный подстрекатель в лице морских держав помог разгрому нашего союзника и засим просто умыл руки.

Европа после Полтавы

7 июля 1709 года Россия становится объектом европейской политики. На следующий день, к вечеру 8-го числа, Россия стала великой державой и, как следствие, из объекта превратилась в субъект международной дипломатии. Проще говоря, после Полтавы с Петром и русскими пришлось безусловно считаться.

Уже 22 октября был заключен новый русско-датский договор, русский посол в Дании Долгорукий с триумфом доносил Петру: «Не дал ни человека, ни шиллинга!». Чтобы было понятно — еще в 1706 году Петр обещал датскому королю, что «ежели оный в войну вступит», Дерпт и Нарву, а также 300 тыс. талеров единовременно и по 10 тыс. ежегодно до окончания войны, кроме того — значительное количество материалов для флота и 10-тысячный пехотный корпус в поддержку.

Польско-саксонский король Август Сильный разорвал со шведами Альтранштедтские кондиции и захотел возобновить русско-саксонский союз, умоляя Петра о «скорейшем способствовании» в возвращении ему польской короны.

Но вот Англии Полтавская победа оказалась как удар мешком по голове — как мы уже говорили, на тот момент умами лондонских политиков всецело владела идея баланса сил и политического равновесия. И вот тут всего лишь за один день все политическое равновесие полетело в тартарары. Один из британских дипломатов прямо заявил уже в августе 1709 года, что «Англия никогда не потерпит, чтобы шведская корона обессилила и рухнула. Английское влияние должно восстановить прежний баланс между северными державами».

Кроме того, не будем забывать и внутриполитическую ситуацию в Лондоне. В 1704 году тори и виги объединились ради общей цели — победы над Францией и подготовке к объединению с Шотландией. Но в 1708 году в результате шпионского скандала один из лидеров тори Харли (по совместительству руководитель королевской Секретной Службы Северного департамента) был смещен со своего поста, за ним из правительства полетел Генри Сент-Джон (будущий виконт Болингброк). У власти встали виги — это прежде всего чета Мальборо, а также поддержавшие их Уолполл и Ньюкасл. Чтобы упрочить свое положение как можно больше, Сара Дженнингс (знаменитая «герцогиня», жена герцога Мальборо и ближайшая подруга королевы Анны) ициировала акт, согласно которому действия нового правительства были бы неподсудны и не обсуждались в парламенте в течение семи лет, пока виги не доведут все пункты своей программы к исполнению. В результате оппозиции просто заткнули рот, и тот же Сент-Джон, выпуская оппозиционные листки, очень рисковал, в том числе и своей свободой. Поэтому правительство Англии в этот момент чувствовало себя на коне. Но политическая воля не всегда совпадает с военной и экономической потенцией. Антифранцузский союз начал терпеть обидные неудачи. Сражение при Мальплаке, формально выигранное англичанами и их союзниками, стоило британцам и Савойскому 21 тыс. человек погибшими, что фактически поставило крест на вторжении в этом году в северную Францию. 7 мая 1709 года под Гудиной армия маркиза де Бэ нанесла сокрушительное поражение англо-португальской армии графа Гэлуэя. В Испании для антифранцузского альянса начались сложности, которые в 1710 году вылились в череду поражений, и англичане оставили Мадрид и центральные области. Высадка на Сицилию просто провалилась. Крейсерскую войну англичане и голландцы с большим скрипом начали выигрывать, но при этом несли большие потери — как в домашних водах, так и на периферии.

Проще говоря, для поддержки Швеции у самих англичан не было ни свободных армий, ни свободных эскадр. В результате пришлось прибегнуть к старому доброму шантажу и поиску тех, кто был бы готов воевать с Россией. Дании английские министры угрожали новым Травендальским договором и отправкой своих кораблей на поддержку шведам, но эти угрозы были быстро и жестко купированы русской дипломатией — наш посол заявил от имени царя, что если державы Великого союза отважатся на какие-либо враждебные акции по отношению к Дании, то «царское величество, будучи в союзе с королем датским, воздаст им от своея стороны взаимно за такое от них зло, ежели это увидит». По сути эта угроза означала приход в Данию русской армии и полную поддержку датскому флоту в Зундах от молодого русского флота, пусть и небольшого, но гораздо лучше приспособленного для войны на мелях и в узостях. Пусть воевать «эскадра на эскадру» мы не умели, но брать галерами на абордаж корабли у нас получалось хорошо, в чем уже успели убедиться шведы.

Кроме того, Петр отлично понимал, что со стороны морских держав все эти угрозы были просто словами, ибо, как мы уже говорили, свободных сил у них не было.

Англичане отступили, предложив свое посредничество в мирных переговорах со Швецией. За основу они взяли предложения Петра Карлу в 1707 году — оставить России тонкую полоску побережья в Ингерманландии, отдав обратно Швеции Ливонию, Карелию и Эстляндию. Естественно, Петр не согласился, ибо, как говаривал русский промышленник Акинфий Никитич Демидов, «это же вчерашняя цена была». Более того, эти предложения вызвали у Петра известное раздражение, поскольку «все то, что король шведской во время сия войны потерял, Англия и Голландия без наименьшего труда и убытку Швеции возвратить по генеральному миру обещают». Царь заявил британскому послу Чарльзу Витворту, что он не отказывается от услуг королевы, но желает заключить мир «на условиях, способных обеспечить безопасность и потребности его государства» и добавил: вступление в Великий союз «ему больше по душе, чем посредничество». Другими словами, Петр прямо приглашал Англию и Голландию составить компанию России, Польше, Дании и Бранденбургу, чтобы поучаствовать в дележе шведского пирога.

В общем, к началу 1710-го английским дипломатам стало ясно, что русские не только сломали так ими лелеемый баланс сил, но и действуют исходя из собственных интересов, и теперь использовать Россию в собственных целях стало значительно сложнее. Судя по всему, Петр учел урок Вильгельма Оранского.

«Не все спокойно в королевстве Датском»

Прежде чем продолжим, хотелось бы поговорить о двух довольно важных вещах. Прежде всего, почему Голландия выступала с Англией единым фронтом и фактически не вела своей политики?

Как мы помним, Вильгельм Оранский был одновременно и королем Англии, и штатгальтером в Голландии. В конце января 1701 года король поехал на охоту, во время которой лошадь наступила в кроличью нору, оступилась, и Оранский слетел с лошади, получив перелом плеча. С учетом того, что король уже довольно давно болел астмой, плюс его немного знобило от простуды, у Вильгельма развилось еще и воспаление легких. 8 марта 1701 года он умер, а сторонники свергнутого Якова II Стюарта даже выдвинули шуточную версию (наверняка гротескно пародируя подозрительность вигов), что данный кролик был тайным якобитом, звали его Питер Кролик (Piter Rabbit), и он специально прорыл нору на пути у королевского коня ({{2}}). Кстати, с тех пор кролик стал неофициальным символом якобитской партии, а потом и партии тори (помните Льюиса Кэрролла и его «Алису в Зазеркалье»? Белый кролик с мешком и золотыми часами — самый что ни на есть тори).

Так вот, после смерти Оранского Великий Пенсионарий Голландии Антоний Хейнсиус заблокировал избрание нового штатгальтера (на этот пост тогда претендовали Джон Уильям Фризо, принц Оранский, и Фридрих I Прусский), а генералиссимусом Соединенных Провинций избрал мужа королевы Анны Стюарт Георга Датского, таким образом предотвратив партийную борьбу и не разорвав союз с Англией. Новый штатгальтер появился в Голландии только в 1747 году, и в рассматриваемый нами период морские державы составляли конфедерацию, всегда выступавшую единым фронтом.

Второе, о чем хотелось бы напомнить — это партийный переворот в Англии в 1710-м. Начнем с простого — муж герцогини Черчилль Джон Мальборо никогда не был рьяным вигом, а колебался вместе с генеральной линией правящей партии. Сегодня он мог поддерживать тори, завтра переметнуться к умеренным вигам, потом поддержать крайне правое крыло — главное, чтобы карьера не нарушалась, более герцога ничего не волновало.

Так вот, уже в начале 1709 года, пробыв у власти всего восемь месяцев, вигская партия из монолита грозила расколоться на несколько группировок. Лидер умеренных вигов герцог Соммерс решил начать создавать новую партию с более умеренными взглядами, причем его поддержала значительная часть сторонников герцогини. Секретарь Сары Мейнуоринг писал герцогине: «Вашей светлости… ничего не остается, как поддерживать крепкое единство вигов, и тогда правительство будет иметь столь же прочное основание, как и ваш дом в Вудстоке».

Ну а далее сделали ход конем отринутые в 1708-м от власти тори — Роберт Харли и Генри Сент-Джон в лучших традициях итальянских мелодрам приблизили ко двору Абигаль Мэшем.

Интрига началась гораздо раньше, Абигаль смогла себе привлечь внимание королевы ещё летом 1707 года, когда та узнала, что её постельничая решилась на отчаянный шаг — тайно обвенчалась с Сэмьюэлом Мэшемом, одним из придворных. Это привлекло Анну к Абигаль, и, как поговаривали при дворе, их разговоры заканчивались обычно лесбийскими играми. Говорили даже, что сама королева спровоцировала этот брак, чтобы отвести подозрения от объекта своей нечаянной страсти.

Нам же с вами не стоит забывать, что Абигаль была кузиной Роберта Харли, графа Оксфорда, знаменитого пьяницы и главы английской разведки, друга Даниэля Дефо и Джонатана Свифта (и родственницей герцогини Мальборо). В этот момент Харли и виконт Боллингброк, столичный денди и лоботряс, вечно в долгах, путавшийся со всеми проститутками Лондона, сошлись в борьбе за власть с четой Мальборо. После шпионского скандала в феврале 1708 года Харли был уволен с должности главы Северного департамента, однако у Харли в рукаве оставался козырь — Абигаль, любовница и наперсница королевы, поэтому влияние Боллингброка и Харли при дворе со временем сильно возросло.

В то же время у Анны и Сары Черчилль все шло к разрыву — они с трудом выносили друг друга. В 1710 году герцогиня Мальборо выступила с резкой отповедью Абигаль и королеве — отказавшись дать полк в действующей армии брату Абигаль Джону Хиллу. В результате разгорелся крепкий скандал, после которого полетели со своих постов министры-«виги» Сандерленд и Годолфин. Сара выступила с демаршем, приказав арестовать Харли и Боллингброка, однако в 1711 году была отправлена в свои поместья со Двора, а ее место Хранителя Тайного Кошелька королевы (финансовый секретарь двора) было отдано Абигаль Мэшем. Лорд Сомерс, лорд Сомерсет и другие умеренные виги сразу же сменили политическую окраску, стали искать благосклонности новой фаворитки и пытаться наладить отношения с Харли. Отставка Сандерленда в июле 1710 года по прямому распоряжению королевы стала началом близкого конца политического господства вигов.

В 1711 году полетела с поста и сама Сара — она была освобождена от всех своих обязанностей при дворе несмотря на то, что лорд Мальборо на коленях умолял королеву не делать этого.

Сам же герцог Мальборо был отозван из Утрехта, где вел переговоры о мире, а на его место назначили 12 пэров из палаты Лордов, одним из которых, естественно, был Сэмьюэл Мэшем. Конечно же, 12 пэров были прикрытием, все решения на переговорах принимали Боллингброк и Харли.

В общем, в конце 1710 года Англия совершила политический разворот, к власти пришла «партия мира». В этот самый момент Петр решил пристегнуть к своим планам Ганновер (курфюрст которого, как мы помним, был наследником английского престола). В перспективе, удайся эта затея, он мог бы присоединить к Северному Союзу и морские державы, поскольку «Акт о престолонаследии» никто не отменял. Одного только не учли русские дипломаты — королева Анна Стюарт на дух не переносила курфюрстину Ганновера Софию Ганноверскую и ее сыночка, и сразу же по приходу Болингброка и Харли к власти всерьез заговорили об отмене Акта и признании наследником «Старшего Претендента» — Джеймса Стюарта, сына свергнутого Вильгельмом Якова II. Однако обязательным условием Харли (реалист до мозга костей!) поставил переход Джеймса в протестантство. Харли был циником, он считал, что религия — это «опиум для народа», и задача власть предержащих — использовать ее, чтобы управлять этим самым народом. В конце концов, когда-то один французский король уже заявил, что «Париж стоит мессы», неужели не стоит отказа от мессы Лондон?

Пока эти вопросы келейно обсуждались в кулуарах, 3 июля 1710 года русский посол Куракин от имени царя подписал русско-ганноверскую союзную конвенцию, в которой Ганновер присоединялся к Дании, России, Польше и Пруссии, а его союзники обещали поддержать притязания ганноверцев на Бремен и Верден (город недалеко от Бремена), принадлежавшие тогда Швеции.

В феврале 1710 года Швеция обратилась к морским державам с просьбой ввести свои эскадры в Балтику, поскольку Дания высадила войска в Сконии, но пока вопрос с наследником английского трона оставался не решенным… Харли и Болингброк дипломатично шведам отказали.

При этом все 1709–1710 годы на Петра как из мешка изобилия сыпались победы — взяты Рига, Ревель, Аренсбург, Кексгольм, Выборг, Ниеншанц, приведены к покорности вся Эстляндия, Ливония и Карелия… Всё это стало благодаря дипломатическим действиям царя. Дело в том, что Англия и Голландия считали, что после победы под Полтавой Петр сосредоточит свои основные военные усилия в Польше и Германии, и вовсю добивались нейтралитета имперских и околоимперских земель. Петровская дипломатия воевала за каждое герцогство и курфюршество, а потом медленно отступала, виги и тори поздравляли друг друга с очередной дипломатической победой. …А русские методично, крепость за крепостью, присоединяли к себе Прибалтику. Когда оглянулись назад — ужаснулись — оказывается, все эти дипломатические баталии были просто пылью в глазах, ибо русская армия и молодой русский флот выполнили программу-минимум и твердо встали на побережье Балтийского моря.

Далее: Россия вторгается в Европу