«Любовь моя, мы совершили долгий путь
От песчаных холмов до каньонов из стекла и стали,
От каменистых полей до небоскребов, что выше облаков»
— U2, «Hands that built America»
212 лет назад, Аарон Бёрр смертельно ранил на дуэли Александра Гамильтона — человека, которому почти нет памятников, который редко добирается до вершин списков борцов за независимость и которого обычно не упоминают среди главных деятелей освободительной войны против Британии.
Не получив достаточного уважения в XIX веке, он едва ли получает его сегодня. Совсем недавно портрет первого министра финансов США хотели убрать с 10-долларовой бумажки и заменить на чернокожую женщину — в итоге чаша сия его миновала и Гарриет Табмен заняла место на 20-долларовой купюре, вытеснив президента Эндрю Джексона.
Между тем Гамильтон для США по силе и важности изложенных им идей сравним, скажем, с Аристотелем для Античности: он объяснил молодой нации, как можно и должно жить.
Человек из Нового Света
Мы не знаем точной даты рождения Гамильтона, что уже делает его интересным человеком. Насчёт места рождения тоже не всё ясно — впоследствии сам Гамильтон утверждал, что родился на острове Невис, что не подтверждается никакими документами. За неимением иных версий, согласимся считать эту правдой.
Сегодня остров не примечателен практически ничем, но тогда он был стратегически важным форпостом Британской империи в Вест-Индии — сеть малонаселённых островов с сахарными плантациями приносила английской короне денег больше, чем все остальные североамериканские колонии вместе взятые. Спрос на сахар генерировал доходы столь огромные, что после победы в Семилетней войне англичане всерьёз подумывали о том, чтобы вернуть французам всю Канаду в обмен на одну Гваделупу.
Растущая как на дрожжах экономика этого региона базировалась главным образом на рабском труде и поэтому там существовал огромный разрыв между маленькой группой сверхбогатых плантаторов и огромной массой нищих и уголовников, которыми колониальные власти заселяли регион ввиду очевидной нехватки рабочей силы и крайней неразвитости и дикости края. Гамильтону достаточно повезло — он появился на свет в семье представителей, если можно так выразиться, среднего класса.
Его дед Джон Фоссет был французским гугенотом, который покинул родину после отмены Нантского эдикта в 1685 году. Будучи врачом, он имел достаточно неплохие перспективы на рынке труда в Европе, но всё же решил попытать счастье в Вест-Индии, где плантаторы, подстёгиваемые растущим потребительским спросом на сахар, скупали рабов в огромных количествах — и потому на аукционах требовался квалифицированный медицинский специалист, способный должным образом оценить качество живого товара и диагностировать недуги, которые могли в потенциале обесценить инвестиции покупателя. Так Фоссет и заработал своё весьма немалое состояние. В Новом Свете он женился на англичанке, от которой имел 7 детей — одной из его дочерей, Рэйчел, было суждено стать матерью нашего героя.
Сага о Фоссетах достаточно занятна, чтобы стать предметом отдельной статьи — были там супружеские размолвки, переезды, эпидемии, скандалы и судебные тяжбы — но всё это бесконечно далеко от той истории, которую мы хотим рассказать, поэтому просто скажем, что это была достаточно обеспеченная, но небогатая семья, которая могла дать своим отпрыскам достаточно высокий культурный уровень, но не гарантировала высокого положения в обществе.
Отец Гамильтона мог похвастать более славной родословной — Джеймс Гамильтон был выходцем из благородной шотландской семьи. Впрочем, он был четвёртым сыном, поэтому его готовили к торговле. В качестве младшего помощника коммерсанта из Глазго Ричарда Аллана он участвовал в том, что сегодня можно классифицировать как «промышленный шпионаж»: крал секреты голландской текстильной промышленности, которые позже переносил в Шотландию. Мы упоминаем об этом, потому что через многие десятилетия Александр будет делать то же самое в совсем другой стране. Со всем уважением к отцу будущего гения, Джеймс себя никак не проявил, и оставшиеся воспоминания современников рисуют образ человека ничем особенно не примечательного. В конце концов он принял решение попытать счастья в Вест-Индиях — где не преуспел, потерял состояние и сошёлся с Рэйчел Фоссет.
Она была уже повидавшей виды и не имеющей никаких иллюзий молодой женщиной с некоторым состоянием. Правда, на тот момент заключить брак не представлялось возможным — у Рэйчел уже имелся муж, с которым она разошлась. Как мы и говорили, у представителей семейства Фоссетов была очень интересная личная жизнь.
Рэйчел наш герой просто боготворил — в воспоминаниях будущего министра финансов мать описывается с обожанием, а к отцу Александр относился больше со снисходительностью, нежели с любовью. Семья была не самой плохой, но и назвать её счастливой трудно — Рэйчел практически не скрывала от мужа своих измен.
Вот в такой семье и родился Александр Гамильтон. Хотя в Невисе он и не посещал школу (формально он был незаконнорожденным, и в приходскую школу его не пустили), но его родители могли позволить себе частных учителей. Мать обучила сына французскому, на котором он мог разговаривать совершенно свободно (в отличие от своих соратников в деле строительства молодой североамериканской демократии — ни Адамс, ни Джефферсон, ни Франклин, несмотря на годы, проведённые на дипломатической службе во Франции, так и не освоили этот язык достаточно хорошо).
Обстановка, царившая в Вест-Индиях, способствовала раннему взрослению. Всё белое население островов так или иначе соприкасалось с бесчеловечным миром рабовладения (рабы были и у Гамильтонов) — а кто стоял от этого в стороне, никак не мог пройти мимо ежедневных публичных порок на центральной площади. Стоит заметить, что Гамильтоны сильно выделялись гуманизмом по отношению к своим рабам — потом Александр Гамильтон станет самым искренним и активным аболиционистом из всех отцов-основателей.
Война вокруг островов между французами, англичанами и испанцами никогда по-настоящему не заканчивалась — кровавые стычки и многочисленные инциденты были частью фона. Приходилось принимать во внимание и пиратов — хотя к моменту рождения Гамильтона «золотой век пиратства» подошёл к концу, а его герои вроде Чёрной Бороды сошли со сцены, столкновение с морскими разбойниками было более вероятной перспективой, чем сегодня в Аденском заливе: каперы и приватиры даже в отсутствие официальных боевых действий продолжали «прокси-войну» в той или иной форме — чему способствовала повсеместная коррупция, позволявшая им скрываться с награбленным в нейтральных портах. Культурные нормы в регионе задавал доминирующий слой аристократов-плантаторов с их особенным восприятием чести и склонностью к бретерству: дуэли были делом обычным и можно сказать, это предвосхитило гибель Гамильтона на дуэли много лет спустя. Добавьте к этому стихийные бедствия (наводнения и ураганы) и болезни — если среднестатистического жителя островов к сорока годам не сразила ни одна из ранее перечисленных напастей, то оставалось ещё буйство природы или эпидемия. Последние были настоящим бичом карибских колоний, которые в этом смысле оказывались даже хуже и без того неидеальных городов Европы. С высот сегодняшнего опыта городского планирования и гигиены все островные столицы тех времен напоминают филиал ада на земле — жара, вонь, грязь и разложение.
Собственно, эпидемия лихорадки и стала причиной смерти Рэйчел в 1768 году. Ей было 38 лет, Александру [предположительно] 13 лет, а его брату Джеймсу 15. К тому моменту от Рэйчел ушёл муж, уставший от её многочисленных измен, а сама она с сыновьями и скромным имуществом переехала на Санта-Крус, реликт датской колониальной экспансии, за который неожиданно упрямые скандинавы продолжали держаться до конца Первой мировой войны. Собственно, из-за того, что остров находился под властью датской короны, братьев Гамильтонов лишили наследства. После смерти Рэйчел в колонию приехал её первый муж, датский поданный, плантатор Йоханн Микаэль Левайн. Дела у него шли плохо, он очень нуждался в деньгах — и получить их мог только с мёртвой жены. Формального развода так и не случилось, и имущество Рэйчел должно было перейти к её «законному» мужу. Так братья оказались сиротами и нищими одновременно.
Джеймса определили в подмастерья плотника — незавидная участь, принимая во внимание время и место: на Карибских островах белые эту профессию презирали, поскольку в ней приходилось конкурировать с цветными и даже с высококвалифицированными рабами. Александру несказанно повезло: его взял в дом уважаемый торговец Томас Стивенс, у которого уже было пятеро детей. Старший из сыновей Стивенса Эдвард быстро подружился с Александром, с которым они были похожи даже внешне. Собственно, этот факт говорит в пользу очень популярной в начале XIX века теории о том, что Гамильтон на самом деле был внебрачным сыном Стивенса. Версия достаточно логичная, принимая во внимание характер Рэйчел.
Так Гамильтон избежал нищеты и получил возможность продолжить своё самообразование, набираясь знаний о мире из самых разных источников — газет, редких книг и общения с приезжими.
В 1771 году Гамильтон начал писать — но поначалу не политические памфлеты, а стихи. Впрочем, социальный капитал Александр заработал не литературой — его родственники по линии матери сделали его доверенным лицом в финансовых делах, в решении которых он показал себя достойным доверия. Как раз на средства друзей и родственников (в частности, своей двоюродной сестры) он в 1773 году отбыл из Вест-Индии в Нью-Йорк как поверенный, чтобы уже не вернуться никогда.
Причин оставаться на островах у Гамильтона не было. К верхушке колониального общества он не принадлежал и, несмотря на покровительство не самых последних представителей этого самого общества, не мог рассчитывать на какие-либо серьёзные перспективы — всё было поделено уже до его рождения. Интеллектуальный климат в карибских колониях был печален — там не нашлось своего Фолкнера, чтобы воспеть его своеобразную романтику, а отсутствие интернета не позволяло умному человеку компенсировать грубость окружающей жизни. Поэтому Гамильтон предпочёл начать жизнь с чистого листа в другом месте.
Большое яблоко
Американский журналист и писатель Колин Вудард написал очень интересную книгу «American Nations: A History of the Eleven Rival Regional Cultures of North America», в которой разделил США на 11 различающихся культур. Нью-Йорк по его классификации составляет целую культуру под названием «Новая Голландия»:
«Нидерланды были самым комплексным обществом Западного Мира в момент основания Нью-Йорка, поэтому неудивительно, что регион превратился в центр мировой торговли. Кроме того, это регион, лучше других принимающий исторически преследуемые меньшинства».
От карибских и континентальных колоний Нью-Йорк отличался «несырьевым» характером экономики. Туда свозили, там продавали и там отгружали табак из Виргинии, солёную треску из Новой Англии; там же в районе современных Гарлема и Бруклина изготавливались различные местные товары — первые ростки будущей американской промышленности; туда со всего континента приезжали коммерсанты — делать дела. От старых голландских хозяев бывшему Новому Амстердаму достался космополитический характер: уже в 1643 году 500 обитателей колонии говорили на 18 (!) разных языках.
Генезис и поведение элит города качественно отличались от того, что можно было встретить на Карибах — торговые, логистические и финансовые операции преобладали в экономике региона, и там при всем желании не получилось бы построить феодального общества плантаторов. Конечно, эгалитаризмом в современном понимании и не пахло, но элиты состояли из людей, которые, как говорится, «сделали себя сами».
Хотя в истории американской Войны за независимость обычно куда большее место уделяется Бостону, следует заметить, что идеи «американской самостийности» были впервые опробованы на практике почти за сто лет до того в Нью-Йорке. Взошедший на престол в 1685 году английский король Яков II, помимо прочего, хотел объединить все североамериканские колонии в одну, упразднить их самоуправление, поставить губернаторов с самыми широкими полномочиями и повысить налоги. В ответ колонии взбунтовались. Неизвестно, чем закончилась бы эта история, если бы ряд кровавых восстаний уже в самой Англии и голландское завоевание этой страны (в британской историографии почему-то названное «Славной революцией» по причине якобы полной бескровности) не положили конец правлению Стюартов. Новое правительство подтвердило старые порядки в колониях и бунту был положен конец.
На нью-йоркскую набережную Гамильтон сошёл с рекомендательным письмом от пресвитерианского священника Хью Нокса, который после смерти Рэйчел стал одним из менторов Александра и в частности заразил его кальвинистской верой в божественное предназначение. Связи Нокса позволили Гамильтону получить систематическое образование и дали ему работу в одной торговой компании. И не только это — на континенте Нокс обладал большим авторитетом, и его протекция позволила Гамильтону войти в доверие к влиятельным и серьёзным людям вроде уважаемых юристов Уильяма Ливингстона и Элиаса Будино — последний в итоге стал одним из председателей Конгресса Соединённых Штатов. Будучи не только начитанным и умным, но также и весьма социально активным и дружелюбным человеком, Гамильтон очень быстро обрастал связями и знакомствами. В числе его друзей оказался и сын Ливингстона Брокхольст, будущий судья Верховного суда США.
Нью-Йорк того времени в видеоигре Assassin’s Creed III
В Нью-Йорке Гамильтон наконец-то получил доступ к литературе и газетам, обрывочные сведения из которых он ранее мог черпать только из багамских колониальных изданий, не блиставших особенным качеством (в карибских колониях на общем печальном фоне выделялась только более-менее читабельная «Royal Danish American Gazette» на Санта-Крус). Но кроме интеллектуальных исканий Гамильтона учёба в Нью-Йорке тогда дала ему и возможность крутиться среди тех, кто станет его соратниками и будет принимать решения в уже независимой Америке.
Гамильтон так и не смог попасть в Принстон, который считался лучшим учебным заведением в колонии. Главой Принстона тогда был Джон Уизерспун и ещё до основания собственно США это был питомник будущих элит новой страны: только в эпоху Уизерспуна там обучались 1 президент, 1 вице-президент, 21 сенатор, 29 конгрессменов и 12 губернаторов. Гамильтон не прошёл возрастной ценз и ему пришлось вернуться в город — к счастью, там его разраставшиеся связи погрузили его в мир политики и коммерции. В дебатах между роялистами и патриотами он сформировал свои взгляды, взяв лучшее от обеих групп.
Там же, во всё накаляющихся дебатах, он завоёвывал авторитет и получает прозвище «студент» из-за юного (19 лет) возраста. К началу революции в 1775 году он был уже довольно известным юристом и публицистом, из-под пера которого выходили памфлеты и статьи, вызывавшие широкий отклик и жаркие споры в колониальном обществе.
К началу войны Гамильтон сделался убеждённым патриотом, в 1776 году, будучи самоучкой-артиллеристом (да, он освоил и эту науку), стал капитаном — и после череды сражений попал в поле зрения генералов Натаниэля Грина и Генри Нокса. Рекомендации этих двух военачальников помогли ему попасть в адъютанты к самому Джорджу Вашингтону — в 1777 году, то есть в возрасте всего лишь 20 лет. Более того, скоро его функции переросли обычные «подай-принеси-отойди-не-мешай», и с начала 1778 года Гамильтон помогал Вашингтону вести переговоры с Континентальным Конгрессом и французами. Последнее было особенно важным, поскольку войну для американцев по сути выиграли именно они.
Отличился Гамильтон и как офицер — в октябре 1781 года в битве при Йорктауне он повёл своё подразделение в штыковую атаку на британский редут и взял его.
Этот период жизни Гамильтона в немалой степени повлиял на его политическую философию, поскольку Конгресс в военное время показал себя с худшей стороны и оказался неспособен обеспечить армию ни необходимыми припасами, ни нормальным руководством, страдая от типичных болезней всех «демократических революций» — децентрализации и «стрелочничества» в принятии решений. Не будет преувеличением сказать, что только помощь больших европейских держав вроде Франции и Испании, а также недружелюбный (по отношению к Англии) нейтралитет таких стран как Россия и помогли колонистам выиграть. Как заметил сам Гамильтон — «французские деньги и помощь могут спасти нас вопреки нам же самим».
А так, конечно, по итогам освободительной войны получилась английская Украина — неполноценный обрубок большой державы. Даже хуже — если Малороссия всегда была лучшей землёй в России, то по ту сторону океана на момент 1783-го все самые лучшие земли всё равно остались за Британией: карибские колонии американцы откусить не смогли.
Если отбросить революционную эйфорию, США в 1783-м, на момент заключения Парижского мирного договора, были чем-то вроде современного нам ЕС, только без мощной экономики и огромного ВВП на душу населения: рыхлой конфедерацией суверенных государств, которые не могли толком разобраться, как им жить дальше.
Континентальный конгресс, аналог Европарламента, был наводнён лоббистами и агитаторами, насмотревшимися на английскую феодальную вольницу и начитавшимися трудов французских либералов и физиократов, учивших, что промышленность не нужна, а всё богатство в сельском хозяйстве. Экономически США оставались сырьевым придатком Великобритании и, в меньшей степени, Франции: англичане в своё время попросту запретили колонистам обрабатывающую промышленность — например, перед самой революцией английское правительство наложило запрет на экспорт в колонии оборудования (или запчастей для него), пригодного для создания производства на местах. И такое положение дел вполне устраивало многих землевладельцев и производителей сырья — например Томаса Джефферсона. Благо, сами же англичане в лице Адама Смита служили идеологическим прикрытием такому положению дел, рассказывая всему миру что надо специализироваться исключительно на том, что уже хорошо получается (а сами, разумеется, делали по-другому).
«Федералист» и реальная политика
В ту эпоху американские политические партии (в том виде, в каком мы привыкли их видеть сегодня) ещё не оформились, но в Конгрессе уже выкристаллизовались две группировки под двумя очень условными названиями:
1. Республиканцы — сторонники сохранения конфедеративного устройства;
2. Федералисты — сторонники усиления центральной власти.
Как несложно догадаться, к первой группировке принадлежала очень значительная часть отцов-основателей (включая Джефферсона), ко второй — Гамильтон и его соратники.
В учредительное собрание Гамильтон попал по счастливой для США случайности. Губернатор его штата — Нью-Йорка — Джордж Клинтон был антифедералистом и сторонником прав штатов, поэтому всячески стремился отправить в Филадельфию поменьше федералистов. Александра выручил удачный брак — его тестем был известный промышленник Схёйльман, который продавил кандидатуру молодого офицера.
Карьера нашего героя началась 18 июня 1787 года с 6-часовой речи, в которой он разгромил конфедеративные проекты и предложил организовать управление по британской системе, улучшенной с помощью предложений Монтескье, то есть:
— Забрать у штатов возможность препятствовать исполнению центральным правительством своих обязанностей;
— Центральное правительство сможет назначать губернаторов штатов и будет иметь право вето против законов штатов.
Большинство собравшихся революционеров и лоббистов штатов не оценили этого шага и утопили проект Гамильтона.
Молодой политик не стал предаваться унынию, а начал защищать свои идеи в печати, выступая под псевдонимом «Публий Валерий» — в честь одного из основателей Римской республики.
Затем он открыл вместе с Джеймсом Мэдисоном и Джоном Адамсом первый в Америке think-tank — журнал «Федералист». С помощь исторических примеров и уместного цитирования мэтров европейского Просвещения, Гамильтон и его соратники сумели убедить делегатов конгресса в том, что армия и флот должны быть едины, что права штатов должны быть строго ограничены во избежание сепаратизма, и в том, что стране нужна сильная исполнительная власть во главе с временным монархом — президентом. А зачем это нужно, Гамильтон объяснил в 34-м выпуске «Федералиста»: если США не хотят кормить свои вооружённые силы и правительство, то когда-нибудь придётся кормить армию завоевателей из Старого Света. Не будучи англофобом, активно учась у французов и выступая за установление прочных экономических связей с Европой, Гамильтон предостерегал соотечественников от чрезмерного доверия по отношению к европейцам, справедливо считая, что Старый Свет будет стремиться всеми силами изжить потенциально могущественного конкурента, используя его естественные слабости.
Обзору печального положения дел в республике Мэдисон и Гамильтон посвятили все выпуски «Федералиста» с 15-го по 22-й. Первым делом нужно было объединить суверенные штаты в единое государство. На 1783 год 13 колоний объединяли только Articles of confederation — неуклюжий документ, подписанный представителями штатов в начале восстания для предотвращения сепаратного мира и координации военных действий против метрополии и её индейских союзников. Сами штаты при этом были совершенно различными обществами, причём настолько, у Германии и Греции было больше общего, чем между Джорджией и Пенсильванией. Единая система управления — конгресс — была ужасно неэффективна, штаты имели отдельные долги, а армия представляла собой лоскутное одеяло из ополчений. Пока в распоряжении американцев были французские и испанские солдаты и моряки, это не представляло особенной проблемы, но после их ухода всё стало не так радужно. По существу это была оборонная лига, созданная с целью защиты свободных штатов. Всё единство заключалось исключительно в общей военной политике.
Политическая философия Гамильтона, о которой мы уже начинали говорить раньше, базировалась на осмыслении лучших элементов лучших — по его мнению — систем. Несмотря на восхищение Античностью, идеалом политической системы он видел не римский imperium, а современную ему Британию. С другой стороны, между обоими государствами существуют некоторые параллели. И там и там было сочетание казалось бы несовместимых элементов аристократического, демократического и монархического строев: институт народных трибунов/палата общин, сенат/палата лордов, консулат-император/король. Но главным образом в Британии Гамильтону нравилась финансовая система (национальный долг), позволявшая стране жить взаймы и успешно финансировать ведение войн и геополитические прожекты. В 6-м выпуске «Федералиста» он опроверг широко распространённое убеждение в том, что все демократические республики должны быть миролюбивыми, а в 7-м выпуске обосновывал необходимость создания надлежащей военной инфраструктуры и вооружённых сил для того, чтобы защитить страну от посягательств других держав. Огромная часть наследия «Федералиста» (выпуски с 23-го по 36-й) посвящена тем статьям конституции США, которые закрепляли за правительством право на сбор налогов и содержание армии в мирное время — а это именно то, что так раздражало колонистов в английской администрации.
Гамильтон в полной мере осознал необходимость в сильном центральном правительстве ещё на передовой, в 1781 году, когда стало очевидным, что «краудфандинговый» характер снабжения американской армии не позволит ей поддерживать существующий уровень боеспособности после победы над Британией и неминуемого ухода французов, от которых нельзя было ожидать продолжения финансирования американских вооружённых сил. Кстати о французах.
Будучи гугенотом (то есть принадлежа к прослойке, в чем-то схожей с российскими старообрядцами) Гамильтон, с одной стороны, вроде как вырос в атмосфере нелюбви к французской монархии. С другой стороны, необходимость постоянно контактировать с французским «военторгом» неизбежно наводила нашего героя на мысль о превосходстве централизованных государств над конфедерациями.
Мысль о введении нормальных налогов и национального долга была одновременно ответом на вопрос о способе связать столь разные штаты, не спровоцировав гражданскую войну. К тому же Гамильтон видел отсталость США в сравнении с европейскими державами и понимал необходимость как-то стимулировать рост промышленности. Более тесная экономическая интеграция должна была как раз предотвратить теоретически очень даже возможный вооружённый конфликт между штатами: ещё Монтескье считал, что коммерция смягчает нравы, поскольку способствует росту взаимозависимости. А с этим были проблемы.
После освобождения от англичан началась настоящая экономическая депрессия. Американцы лишились привилегированного доступа в Вест-Индии и в Канаду, что уже само по себе было ударом по местным экспортёрам. Гораздо более тяжелым ударом стала потеря привилегированного доступа на рынки Британии и других её колоний. Штаты вдобавок обладали склонностью откладывать сбор налогов вплоть до бесконечности. Ну а в политическом плане маленькие штаты боялись доминирования больших штатов, северные штаты ненавидели южные, и так далее — отсутствие единства зачастую приводило к параличу государственной власти и противоречивой внешней политике. Например, когда в 1784 году испанцы закрыли американским торговцам доступ к реке Миссисипи (который был очень нужен южанам), семь крупнейших северных штатов пролоббировали продление этого запрета на 30 лет (!) в обмен на частичный доступ к испанским портам — выгоду получили полагавшиеся на морскую торговлю северяне, а вот для южан и жителей запада это был тяжёлый удар. Для испанцев это была многоходовочка — беспрепятственный доступ к реке поселенцам на западных территориях (которые формально не были частью США — собственно, это и был фронтир, который позже стали называть Диким Западом). На этом примере заметно, что ранние США не сильно отличались от какой-нибудь сегодняшней [и вчерашней тоже] Мексики, в которой государственные и общественные интересы продаются коррумпированными и некомпетентными политиками, в то время как страну изнутри раздирает противостояние между группировками с противоречащими друг другу интересами. Выпуски «Федералиста» с 11-го по 13-й были посвящены объяснению того как более сильный союз штатов позволит США как единому целому диктовать куда более выгодные условия внешней торговли свои стратегическим партнёрам.
В выпусках с 37-го по 57-й Гамильтон и Мэдисон описывали структуру будущей страны. Они обобщили всё то, о чём говорили ранее, но теперь с акцентом на создание в стране сильной исполнительной власти. В последних выпусках (78–85) Гамильтон уделил много места обоснованию устройства полностью независимой судебной системы, представители которой смогли бы осуществлять надлежащий надзор за представителями исполнительной власти, дабы те не нарушали завоёванные американцами права.
Будущее показало, что Александр Гамильтон был абсолютно прав. Конфедераты в 1861-м воспользовались теми лазейками, которые оставляла рыхлая и компромиссная федеральная конституция, чтобы поднять, при помощи англичан и французов, восстание против Вашингтона. Ключевые успехи США в экономике и политике — антимонопольные законы Рузвельта, вступление в Первую мировую войну, New Deal — продавили сквозь сопротивляющийся конгресс сильные президенты. А американская армия и флот стали могучими централизованными структурами.
В принципе, Гамильтон был первым, кто сформулировал идею развития Америки как великой державы, которой нужно активно расти в военном и экономическом плане для того, чтобы не быть съеденной конкурентами.
Секретарь
Получив известность как один из главных защитников новой федеральной конституции, в 1789 году Александр Гамильтон стал секретарём казначейства — сейчас так называют министра финансов, а тогда это был министр, который по сути заведовал всем, кроме правосудия и иностранных дел. Но в основном, конечно, вопросами экономическими.
У США на тот момент не было чёткого понимания, как платить военные долги (составлявшие $10 млн), не существовало единой валюты — в ходу были испанские и английские монеты, промышленность находилась в зачаточном состоянии. Это, в общем, те благословенные времена, которые сейчас хочет вернуть Рон Пол и некоторые другие радикальные американские либертарианцы.
Гамильтон был визионером, но он был прагматичным и дальновидным визионером. К началу своих реформ он уже сформировал политическую платформу, покоившуюся на трёх столпах:
— Нью-йоркский истеблишмент, состоявший из банкиров и коммерсантов, которые были если не прямыми, то косвенными бенефициарами политики выпуска облигаций и стимулирования национального производства;
— Бывшие лоялисты, как бы странно это ни звучало. Они хотели создания сильного централизованного правительства, которое смогло бы эффективно защищать ранее гарантированные им политические и имущественные права. Официально никакого поражения в правах они не понесли, но отсутствие официального преследования с лихвой компенсировал масштабный произвол на уровне штатов, с которым ограниченное правительство ранней республики ничего не могло поделать;
— «Англо-американцы» — компании, зависевшие от доступа к контролируемым британцами рынкам и британским же кредитам. Это была сравнительно небольшая (относительно первых двух), но всё же влиятельная группа. После 1789 года, когда союзная революционная Франция оказалась в оппозиции Британии, Мэдисон предложил ввести санкции против англичан, так что умеренность и прагматизм Гамильтона оказались для этой части американской бизнес-элиты весьма привлекательными.
Дав сторонникам и оппонентам оценить мощь своих аргументов в «Федералисте», Гамильтон стал выпускать аналитические записки, в которых убедительно доказывал, что США нужны единая фискальная политика, центральный банк и промышленная стратегия.
Его первый текст — First Report on Public Credit — прямое наступление на права штатов, поскольку он предполагал объединение военных долгов штатов и выпуск государственных облигаций. Таким образом уничтожалась чрезмерная конкуренция за налоги между центром и провинциями и создавался рынок долговых инструментов, который, по-английскому примеру, должен был облегчить инвестиции в промышленность. На момент выхода текста совокупный военный долг США, названный Гамильтоном «ценой свободы», составлял невероятные по тем временам $79 млн. Ситуацию отягощало и то, что долг был распределён между разными территориально-административными образованиями, каждое из которых использовало свою схему для его финансирования.
Второй текст — Second Report on Public Credit — о центральном банке. Гамильтон предложил скопировать структуру Банка Англии, который корона использовала для обслуживания государственного долга. Кроме того, как американцы выучили после череды банковских кризисов в XIX веке — ЦБ нужен для стабильности финансовой системы, без которой развитие торговли и промышленности немыслимы. Что интересно, первый удар пришёл от соратников — в первую очередь от Мэдисона. В конституции США ничего не говорилось о национальном банке — и именно за это уцепились сторонники конституционной чистоты. Надо сказать, в этом американцы до сих пор похожи на ваххабитов, которые прежде всего верят в соответствие букве священного документа и чистоту изначального идеала. Из менее заметных (но тоже важных) улучшений в этом направлении можно отметить Report on mint, в котором Гамильтон в деталях описывал, как должна происходить чеканка монеты — созданный таким образом серебряный доллар использовался в США до самого 1849 года.
Наконец, третий — Report on Manufactures — формулировал промышленную политику. План был прост — за счёт комбинации пошлин, субсидий и вложений в инфраструктуру сделать из аграрной колонии промышленную державу несмотря на то, что против этого выступали ведущие экономисты того времени — физиократы и Адам Смит. Причём Гамильтон предлагал использовать субсидии, а не сверхвысокие пошлины, чтобы сохранить конкуренцию с иностранными производителями и чтобы государство могло контролировать промышленников. Мысли Гамильтона опередили своё время — именно по такой схеме позже развивались Германская Империя и Япония Мейдзи. Да и Российская Империя при Николае II.
В третьем тексте Гамильтон доказывает необходимость создания в стране своей промышленности — для обеспечения её независимого развития. Нуткинский инцидент 1789 года наглядно продемонстрировал, что даже находясь на удалении от основных полей сражений в Европе, молодая республика не может надеяться, что её минует агрессия со стороны колониальных держав — а потому достаточный уровень самообеспечения необходимыми товарами был просто необходим. Ещё одной целью была более тесная интеграция штатов — предполагалось, что сельскохозяйственные штаты США будут загружены заказами со стороны промышленных, что снизит их зависимость от спроса за рубежом и, как следствие, склонность к интригам против федерального центра.
Идеи, изложенные в тексте, поддержал Вашингтон, придерживавшийся похожей точки зрения, поскольку это в перспективе позволяло сделать США более автономными в экономическом плане и устойчивыми перед угрозой нарушения торговли. Решение боевого генерала Вашингтона базировалась на его собственном опыте — проблему отсутствия собственной промышленности американские военачальники прочувствовали уже в ходе войны, когда им вечно не хватало пороха и обмундирования. Собственно, сегодня 70% американского ВВП генерирует внутренний спрос и американцев не так пугает даже вероятность войны с одним из ключевых торговых партнёров — и поблагодарить за это им стоило бы Гамильтона. В том же тексте Гамильтон объяснял важность развития общедоступной транспортной инфраструктуры для развития промышленности (так удобнее возить товары) — и тут он на полтора века опередил Рузвельта с его New Deal, мерой, начавшей реальный экономический рост. В процессе Гамильтон создал службу береговой охраны США для борьбы с возможной контрабандой, которая должна была хлынуть в страну после введения протекционистских пошлин — подход к реформам у него был системный.
На тот момент развить местную текстильную промышленность в США самостоятельными силами не представлялось возможным — не было достаточных капиталов ни у правительства, ни у частных лиц. Поэтому Гамильтон и его соратник Тенч Кокс (глава НПО «Общество Промышленников Филадельфии») решили заманить британских игроков отрасли (признанных лидеров) в США не мытьём, так катаньем.
Следуя по стопам отца, Александр ещё до получения должности главы казначейства послал своих агентов в Британию — найти людей, готовых продать американцам секреты местной текстильной промышленности. И таковые нашлись. В общем, на заре республики американцы занимались самым что ни на есть промышленным шпионажем.
Вместе с Коксом Гамильтон создал частную организацию «Общество за создание полезных производств», объединявшую предпринимателей и учёных, заинтересованных в индустриализации США. Патронаж со стороны правительства означал готовность исполнительной власти содействовать целям общества — и это подразумевало в том числе и промышленный шпионаж.
Эти предложения, естественно, вызвали ужас у Джефферсона, южных плантаторов и «просвещённых интеллектуалов». Если объединение долгов штатов Гамильтону удалось продавить довольно легко, потому что все понимали, что это sine qua non дальнейшего существования федерации, то ЦБ и промышленная политика выглядели попранием республиканских ценностей.
Джефферсон выступал с позиций Адама Смита и доказывал, что лучше качать нефть обрабатывать землю — дескать, американская промышленность всё равно никогда не сравнится с британской.
Мэдисон стал защищать интересы бизнеса — он предложил высокие пошлины, которые перекрыли бы импорт, но при этом не оставили бы в руках правительства способов заставить промышленников потеть и конкурировать. Этот вариант мы можем наблюдать в Латинской Америке — там промышленники вместо импортозамещения манипулируют слабым государством, защищаясь от конкуренции. К слову, Гамильтон был за низкие пошлины — особенно на сырьё.
Кроме прочего, Гамильтон требовал активно патентовать изобретения американцев, чем предвосхитил наступление американских компаний на нарушителей их патентов по всему миру (первой на память приходит Apple) — сегодня эта тактика позволяет американцам уверенно удерживать своё технологическое первенство, регулярно одёргивая конкурентов из активно развивающихся стран.
Военное строительство
Ещё одним важным интеллектуальным новшеством Гамильтона стала идея сильной профессиональной армии.
В последнем обращении президента Вашингтона к Конгрессу (написанном, конечно, Гамильтоном) обосновывалась необходимость устройства военной академии и создания военных предприятий, которые обеспечивали бы армию всем необходимым. Позднее, в 1798-м, в серии публикаций под общим названием «The Stand» Гамильтон делал то же самое для более широкой публики (то есть экономических и интеллектуальных элит страны) под псевдонимом «Гай Манлий», в честь легендарного полководца Римской республики.
Позднее он начал теоретическую подготовку к созданию армии нового образца, составив ряд отчётов и один большой доклад, где описывалась структура армии. Ключевой вывод: кроме создания инфраструктуры, необходимой для эффективного развертывания и снабжения сил, Америке требовалось увеличить и подготовить офицерский корпус — с этим у американцев после ухода европейских «отпускников» и «кураторов» начались большие проблемы.
Собственно, обсуждая реформу армии, американцы, как бы странно это ни звучало, готовились не к вероятной войне с англичанами (которая случилась в 1812-м и имела далеко идущие последствия), а ко вторжению со стороны победоносной революционной Франции при деятельной поддержке со стороны Испании. Коммерческие и территориальные споры (главным образом за использование бассейна реки Миссисипи) с двумя европейскими державами в Новом Свете были достаточно серьёзными, чтобы проливать из-за них кровь. Тогда же Гамильтон сформировал одну из ключевых имперских идей Америки — подмять под себя территории испанской Америки (процесс, достаточно подробно описанный Ниаллом Фергюсоном в книге «Colossus: The Rise and Fall of the American Empire»). Тогда это требовалось, чтобы отсечь Францию, наиболее грозного вероятного противника, от поставок золота из Мексики и Перу. Расширение для американцев на север тогда не имело никакого смысла, в то время как продвижение на запад и на юг соответствовало приоритетам не только экономической, но и демографической политики (именно там располагались лучшие земли, нужные жадным до земли поселенцам).
В ходе реформирования армии Гамильтону пришлось столкнуться не только с противодействием со стороны «либертарианцев» и сторонников автономии штатов, но и с вредительством на местах, инспирированным внешними недоброжелателями. Например, в случае с ветераном Континентальной армии генералом Джеймсом Уилкинсоном, командовавшим западной группой войск. Свои обязанности он исполнял из рук вон плохо, вяло реагируя на атаки индейских племён, подкупленных испанцами, желавшими затормозить дальнейшее расширение Америки. Позже выяснилось, что Уилкинсон получал от испанцев ежегодные выплаты, к 1796-му достигшие объёма $26 тыс. — эквивалента годовой зарплаты американского президента на тот момент. Реорганизацию армии Гамильтону прошлось отдать Уилкинсону из чисто политических соображений — он был представителем враждебных ему республиканцев и только назначение их кандидата могло помочь смягчить оппозицию реформе в Конгрессе. К тому же в отрыве от вскрывшейся много позже продажности генерала и его личных неприятных свойств (например, склонность к интригам), он был одним из немногих достаточно опытных и квалифицированных командиров американской армии (из числа, собственно, американцев).
«Политическая экономия международной торговли» у Гамильтона сформировалась в таком виде, в каком она существует сегодня — политическое противостояние с Великобританией (и шире — с Европой) при расширении коммерческого сотрудничества. Причина была проста — у федерального правительства не было иных источников финансирования, кроме пошлин на импортируемые товары (90% которых были британскими), большая часть американского военного долга оказалась в руках англичан. То же самое касалось и отношений с Францией, которая отбила у островитян колонию, но не хотела превращения этой колонии в сильное самостоятельное государство — и уж тем более в империю. Так что отношения с бывшими врагами и союзниками Гамильтон предпочёл выстраивать на почве коммерции, а не долгосрочных взаимных политических обязательств — он хорошо усвоил британское правило отсутствия постоянных друзей и врагов при наличии постоянных интересов. Собственно, он смог выторговать ограниченные торговые уступки у англичан в обмен на благожелательный по отношению к Англии нейтралитет в те неспокойные годы. Нейтралитет, впрочем, продержался не очень долго — французское лобби было очень сильно (достаточно сказать, что у Томаса Джефферсона имелся особняк на Елисейских полях). Была и друга причина интенсивно зарабатывать деньги, поддерживая с англичанами хорошие отношения — по договору 1783 года британцы оставляли свои войска в 7 стратегически важных фортах на территории Соединённых Штатов до тех пор, пока США не выплатят свои довоенные долги.
Руки, которые построили Америку
Гамильтону не суждено было увидеть окончательное исполнение своих планов — он был ранен в голову на дуэли с Аароном Бёрром, вице-президентом США. Бёрр тогда баллотировался на пост губернатора Нью-Йорка — чему Гамильтон активно противодействовал, объединив усилия со своим давним политическим оппонентом губернатором Клинтоном.
Во многих своих памфлетах он так или иначе задевал Бёрра, а времена стояли такие, что не ответить на предложение «выйти раз на раз» было нельзя без потери статуса. Гамильтон умер не сразу, но мучался больше суток, прежде чем испустил дух. Кое-какие построенные им институты ненадолго пережили его самого, а многие из его предложений тогда ещё не были реализованы.
ЦБ в итоге создали, но его распустил предыдущий обитатель 20-долларовой купюры — Эндрю Джексон; он считал, что геноцид индейцев важнее финансовой независимости США. Примечательно, что он, как и все классические революционеры, оказался очень авторитарным президентом, получившим прозвище «король Эндрю».
Время показало, что Гамильтон оказался полностью прав во всём.
Противников индустриализации и импортозамещения, которые хотели продавать англичанам хлопок — южных плантаторов — янки разгромили в Гражданской войне. Президент Линкольн, как и Гамильтон, твёрдо знал — без своей промышленности независимости и величия США не видать. После серии банковских кризисов американские банкиры во главе с Морганом поняли, что доллар не сможет быть мировой валютой, если не создать центральный банк. Вплоть до Второй мировой США были мировыми чемпионами по промышленным пошлинам. В 1914-м средневзвешенные пошлины на промышленные товары в США составляли 55%. Американское государство до сих пор тратит огромные деньги на НИОКРы и субсидии высокотехнологичной промышленности, что даёт свои плоды — в технологическом плане США мировой лидер. Не верите? Взгляните на Илона Маска.
Почему Гамильтон думал иначе, чем большинство его соратников, да и вообще большинство неудачливых постколониальных революционеров? Думаю, секрет в том, что наше герой понимал разницу между подражанием и сознательной имитацией. Впоследствии эту разницу очень хорошо усвоили японцы, которые специально посылали делегации во все европейские страны, чтобы выбрать и скопировать самые лучшие образцы общественного и хозяйственного устройства у себя дома. Идеологическое воспитание Гамильтона вполне типично для политиков его эпохи.
Как и другие патриархи США, в молодости он увлёкся модными тогда идеями Просвещения. Защищая свою позицию в «Федералисте», Гамильтон цитирует Монтескьё и «Энциклопедию». Адам Смит и авторы Шотландского Просвещения также фигурируют в сносках современных изданий одного из первых политических журналов Америки. Однако, в отличие, от Томаса Пейна или Джефферсона, Гамильтон интересовался не только идеями, но и реальной историей великих и малых государств своего времени.
Так, он явственно осознавал, что сильный республиканский парламент, лишённый хозяйской руки исполнительной власти, быстро превращается в кормушку для лоббистов. В текстах «Федералиста» за номерами 22 и 23 приведены красочные примеры из современной истории: подкуп шведского риксдага по очереди англичанами и французами в 1760-х, распродажа голосов голландских депутатов во время войны с англичанами. Мы можем в том же контексте вспомнить первую русскую Думу, ставшую трибуной для социалистических агитаторов и прямых иностранных шпионов. Для проницательного уроженца Багам не была секретом реальная история британской индустриализации, которая радикально отличалась от приятных глазу южных плантаторов сказок о свободной торговле. В Report on Manufactures Гамильтон вспоминает не теоретические выкладки англичан и французских физиократов, а реальный протекционизм Роберта Уолпола и Кольбера, которые позволили встать на ноги промышленности Англии и Франции несмотря на мировое коммерческое господство Соединённых Провинций.
Изучая исторический опыт, Гамильтон стал… пожалуй, циничнее. Неограниченный свободный рынок будущий первый министр финансов США за полстолетия до Кейнса считал причиной опасных спекуляций. И американцы на личном опыте не раз убеждались в его правоте: что железнодорожный пузырь 1873 года, что кризис 2008-го — всё это одна история. Неограниченную демократию, власть толпы, как и чрезмерное республиканство, Гамильтон считал, вслед за Платоном и Монтескьё, опасными явлениями. Кроме того, в отличие от большинства других отцов-основателей, Гамильтон не имел корыстного мотива в организации государства — у него почти не было земельных владений, а поместье он отстроил только перед самой смертью. Большого наследства у него тоже не было.
Александр Гамильтон был праведником, спасшим город. И такой праведник нужен любой политической силе, которая приходит к власти в ходе революции или гражданской войны, потому что основная тяжесть борьбы за независимость падает на плечи молодых правительств уже после того, как они одерживают победу. Если вы не хотите стать Латинской Америкой, где слабость центрального правительства и экономическая зависимость скрываются за ширмою красочных генеральских униформ, то вы должны уже идя на баррикады чётко представлять себе, как будет выглядеть ваша новая держава. И тогда, быть может, вам удастся обратить революционную авантюру на пользу обществу — как когда-то удалось американцам.
Русские, к сожалению, пока этому не научились, хотя среди нас немало потенциальных Гамильтонов. Промышленная или демографическая политика — это для местной оппозиции другая планета, а юные народные республики Новороссии погибли без компетентного и жёсткого централизованного руководства.
Внезапный ренессанс в глазах американской общественности Гамильтон получил после того как на Бродвее прогремел хип-хоп мюзикл про него. Значительное внимание там уделено романтическим линиям, но очень много рассказывается про войну и политику. А дискуссии в Конгрессе изображают рэп-баттлы
Несмотря на формальное отсутствие элитного образования, Гамильтон прекрасно ориентировался в современных ему общественных науках. При этом юный самоучка не стал либеральным радикалом. Строго говоря, он вообще мало похож в своих воззрениях на остальных американских отцов нации. Так, Гамильтон был противником автономии штатов и чрезмерной демократии, laissez-faire в экономике был ему чужд, а Французскую революцию великий американец считал злом. Казалось бы, что он вообще делает в списке отцов-основателей?
Ответ прост — после смерти Гамильтона американцы ещё сто лет воплощали в жизнь его проекты. Кололись, плакали, устроили гражданскую войну, но в итоге сделали всё так, как он и планировал изначально — и стали величайшей державой на земле. История незаконнорожденного дворянина Александра Гамильтона — это история о том, как строилась Америка: на железе, крови и насилии, как и все остальные государства, а вовсе не о радужных мечтах о демократии.
Из нашего времени результат либерального бездействия в экономике и потакания интересам провинциальных землевладельческих элит лучше всего виден на примере Латинской Америки. Обвешанные аксельбантами революционеры и военные диктаторы убивали друг друга в гражданских войнах, а европейцы тем временем на полную катушку эксплуатировали местные природные ресурсы — в масштабах, которые и не снились испанской администрации в XVIII веке. Молодой адъютант Вашингтона понимал глубину проблем гораздо лучше многих своих соратников, ослеплённых революционной эйфорией и своими личными деловыми интересами (большинство отцов-основателей были финансовыми спекулянтами и рабовладельцами). Он посвятил свою недолгую карьеру борьбе с недугами колониализма — сначала как автор журнала «Федералист», а потом как первый секретарь казначейства США.
Вместо заключения
«Кто, подобно этим людям, следует путем доблести, тому трудно завоевать власть, но легко ее удержать; трудность же состоит прежде всего в том, что им приходиться вводить новые установления и порядки, без чего нельзя основать государство и обеспечить себе безопасность. А надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые. Холодность же эта объясняется отчасти страхом перед противником, на чьей стороне — законы; отчасти недоверчивостью людей, которые на самом деле не верят в новое, пока оно не закреплено продолжительным опытом. Когда приверженцы старого видят возможность действовать, они нападают с ожесточением, тогда как сторонники нового обороняются вяло, почему, опираясь на них, подвергаешь себя опасности»
— Никколо Макиавелли, «Государь», глава 6
Библиография:
Alexander Hamilton, James Madison, John Jay «The Federalist Papers» (2008)
John Lamberton «American Machiavelli: Alexander Hamilton and the Origins of U.S. Foreign Policy» (2004)
Ron Chernow «Alexander Hamilton» (2004)
Willard Sterne Randall «Alexander Hamilton: A Life» (2003)
