Ранее: третья Дума, часть первая
На следующий день прения продолжились. Их открыл Милюков — он укорял Столыпина в том, что его речь наполовину состоит из «угроз чиновникам, если они осмелятся иметь „личные политические взгляды“, угроз судьям, если они не обнаружат достаточного „чувства государственности“, <…> угроз школе и педагогам, если они не внедрят в школу надлежащей „дисциплины“». Лидер кадетов утверждал, что это политика устрашения, а «не доверия и солидарности». «Тогда, — обвинял Милюков правительство, — говорили не запугаете, а теперь сами стали запугивать».
Милюков также обратил внимание на смещение акцентов с обещаний манифеста 17 октября и создания правового государства, о которых говорилось в обращении Столыпина ко Второй думе, на земельную реформу и местное самоуправление. Он скептически оценил перспективы обновления земледельческого сословия в России, так как этот социальный переворот на Западе занял века, и, соответственно, по «мановению хотя бы и властной руки в одну минуту» вряд ли может быть совершен у нас. Касаясь вопроса русскости проводимых реформ, лидер кадетов иронически указывал на то, что сам термин «крепкие земельные люди», употреблённый премьером, это вообще-то перевод известной немецкой фразы — der feste Bauernstand. Кадеты же считали, что «идеал мелкой земельной собственности — это не русский идеал». Милюков заметил, что политика, которую вели три предыдущих императора, еще со времени крестьянского освобождения стояла на противоположных столыпинским реформам основаниях. И он может «с некоторыми колебаниями» признать, что она «действительно основывалась на <…> идее тягла».
Однако предводитель конституционных демократов не пошел дальше легкой критики и простого перечисления всех предложенных правительством мер и ограничился очередной абстрактной похвалой коллективистским идеалам.
Депутаты Третьей Государственной думы В.М. Родзянко и В.М. Волконский на скамейке
Следом выступал бакинский, елисаветпольский и эриванский депутат Сагалетян, сходу пошутивший, что Дума бьется над вопросом: «То, что есть, действительно есть, чего нет, действительно нет». Он по-восточному витиевато начал с упрека: дескать, «в то время, когда на западе государства стремятся расширить свои функции, здесь, в лице нашего Правительства, проводится в жизнь ампутация государственных функций». Когда после нескольких минут рассуждений о патерналистских течениях в Римской Империи его спросили, к чему он всё-таки клонит, то уважаемый представитель южных губерний заявил: «Руки прочь от этого института!». Из зала послышалось: «От какого института?». «Я говорю об институте общины» — гордо заявил депутат. Голос из центра отозвался: «А мы думали, что об институте околоточных». Оратор продолжил озвучивать программу своей партии, обвинив Правительство в пристрастии к западным формам землевладения, «от которых раздирается теперь вся Европа». Он риторически вопрошал: «Что будет этим достигнуто?», и опять ему оппонировал безымянный голос из зала: «Не будут такие, как вы, говорить здесь с этой кафедры».
Эриванского депутата сменил Пуришкевич, который в общих чертах повторил заявление Бобринского о политике правых, но решил остановиться в первую очередь на предложениях левых. Он напомнил, что с противоположных скамей раздались, в связи с их малочисленностью, угрозы критиковать все положения, принимаемые Думой с целью дискредитировать ее в глазах народа. Пуришкевич заверил, что не боится этого: «при всем блеске дарований Покровского и Сагалетяна» правые хотели бы, чтобы слева говорили больше и чаще, чтоб народ смог прочувствовать всю лживость их теорий. Затем, переведя свой взгляд на кадетов, он сказал пару слов о речи Милюкова и, пожалев «путника, который не умеет отличить звезды от другого огня», перешел к критике Маклакова.
Высмеяв своих оппонентов, оратор заметил, что хоть кадеты и говорили об «умеренных требованиях», но всегда вставали на радикальные позиции. Маклаков утверждал, что идея силы в 1881 году затормозила движение вперед и заменила собой идею «права». В ответ Пуришкевич принялся риторически спрашивать: «Согласился бы русский народ, чтобы эта особая эфемерная идея права была поставлена на очередь тогда, когда господа Желябов, Каракозов, Перовская [организаторы и участники убийства императора Александра II] отравляли смысл русской жизни?». Он обвинил кадетов в «национальном самоотречении» и пообещал, что правые будут всегда относиться к их заявлениям настороженно.
Группа депутатов от казачества
Совершенно неожиданно для многих Пуришкевич назвал «самой умной и продуманной» речью выступление Романа Дмовского, стоявшего на национальных польских позициях, и в отличие от кадетов, «не знающих часто страниц прошлого», отлично разбиравшегося в истории родного края. Кратко рассказав о плачевном положение поляков в Германии и Австрии, он предложил им признать себя «братом меньшим» по сравнению с Россией и уже исходя из этого вести деятельность, а не пытаться восстановить Польшу в границах 1772 года, разжигая ненависть между славянскими народами.
Заканчивая свою речь, представитель «одной из самых крупных патриотических организаций в Империи» заявил, что часто раздающиеся от левой печати упреки правым в желании разогнать Государственную думу — ложь. И пока «русская Государственная дума будет носительницей русских национальных идеалов», ни один представитель правых не выскажется за то, чтобы она была уничтожена.
Следом на трибуну поднялся известный кадет и полонофил Родичев. Выступая против ущемления прав малых народов, он спрашивал: «И что же убавиться прав русского гражданина, если в этих правах будет с ним сравнен поляк?». Предлагая при этом разрешить преподавание на польском языке в университете, чтобы в Варшаве раздалась «проповедь польской науки».
С его выступлением связан очередной скандал, чуть не повлекший за собой дуэль. Речь Родичева, в частности, касалась необходимости перестать применять смертную казнь для террористов и убийц, потому что это, дескать, попирает основные права и отдаляет понятие «русский гражданин» от свободы. Он заявил, что «насилием не созиждут власти», но правительство видит только одно средство — то, «что г. Пуришкевич называет муравьевским воротником и что его потомки назовут, быть может, столыпинским галстуком». При этом выражении Родичев сделал руками характерный жест завязывания петли на шее.
На оратора обрушился шквал негодования. Депутаты, протестуя против сказанного, повскакивали с мест. Как вспоминал потом Милюков: «Впечатление было настолько сильно, что Дума как будто на момент замерла; потом раздались неистовые аплодисменты по адресу сидевшего на своем месте Столыпина, и все правительственное большинство встало. Встал и я, почувствовав моральную невозможность сидеть».
Группа депутатов от Вологодской губернии и от от Оренбургской губернии
Столыпин удалился в павильон, откуда пришло сообщение, что он потрясен и не хочет остаться в памяти у своих детей «вешателем», поэтому посылает к Родичеву секундантов. Последний, по совету Милюкова, сразу же пошел извиняться, но председатель Совета министров, не подав руки, коротко бросил: «я вас прощаю».
Чтобы развеять недопонимание, оратор после возобновления заседания опять занял кафедру, с которой публично взял свои слова обратно, сказав, что «не имел намерения оскорбить» кого бы то ни было. Однако по предложению председателя Думы большинством голосов, 346 против 96, его отстранили на 15 заседаний. Прения по заявлению премьер-министра более не продолжались.
Единодушие и сплочение большинства вокруг фигуры Столыпина, даже несмотря на все неприятные эксцессы, имело положительный эффект. «Только после этих заседаний, — пишет Ольденбург, — <…> смягчил понемногу свое отрицательное отношение к Думе и сам государь». На многострадальном думском адресе он написал: «Готов верить выраженным чувствам. Ожидаю плодотворной работы». И уже 19 ноября впервые состоялась встреча императора с председателем думы Хомяковым, носившая, как писали газеты, «высокомилостивый» характер.
На первых заседаниях Думы, с их неожиданными рокировками и блоками, происходило преодоление парламентской юности. Левые неохотно, порой с небезуспешной борьбой, покидали политический центр, а им на смену шли люди и партии, больше заботившиеся о «русских корнях», чем о «мировой армии пролетариата». Правительство перестало сконфуженно предлагать свои проекты, опасаясь бурной реакции, а развернуло реформаторскую деятельность, иногда даже с успехом навязывая свою волю народному представительству.
Словом, деятельность Третьей думы оказалась по большей части плодотворной и созидательной, и даже злой критик первых двух созывов, профессор Герье, очень высоко отзывался о ее деятельности.
Некоторое время после избрания многие депутаты еще путали созывы и произносили речи, которые может быть и нашли бы поддержку у Второй думы, но в Третьей были уже неуместны. Даже октябристы, вроде бы проправительственная партия, поначалу были заражены политиканством, дважды уже ставшим причиной роспусков народного представительства.
Группа депутатов от Подольской губернии
Но после речи Столыпина ситуация переменилась. Высказанная премьером программа правительства и те шаги, которые были уже предприняты, сплотили вокруг него наиболее прогрессивные элементы из числа депутатов. Правые, в общем-то скептически настроенные к реформам, согласились войти в коалицию с центром. Кадеты же, хоть и выступавшие иногда от лица либерализма, найдя себе друзей среди левых фракций встали в оппозицию, критикуя действия правительства и думского большинства.
Программа, высказанная премьером, по мнению Герье, явилась естественным продолжением Великих Преобразований. «Освобождение крестьян, Судебная Реформа и Местное самоуправление в земстве и городах, — таковы три главные реформы царствования императора Александра Второго». И через пятьдесят лет именно «Русской Государственной думе надлежало <…> прокладывать дальнейший путь, дополнять, расширять, восстанавливать».
Землеустройство
«Третья государственная дума имела высокую честь развязать этот исторический узел [прикрепление крестьян к выкупаемой коллективно земле] и содействовать тому, — говорил Герье, — что нельзя не назвать вторым раскрепощением крестьян». Даже Милюков высоко оценивал значение этой деятельности. «На конфликте по аграрному вопросу, — говорил он, — было построено самое существование Третьей думы».
Нельзя было просто взять и выдать всем желающем наделы, находившиеся уже в пользовании, в личное владение. Малоземелье центральных губерний, чересполосица и неопределенные границы участков порождали огромное количество споров и проблем, для решения которых требовалась кропотливая и систематическая работа. Осуществлению задуманных мер мешали и отсутствие правильной регистрации взносов, сделанных отдельными домохозяйствами, и происходившие в ряде общин переделы земли.
Однако сроки выкупа приближались: в 1903 году отменяется круговая порука; в 1905 досрочно отменяются выкупные платежи с 1 января 1907 года. Земля вот-вот должна была перейти в собственность. И перед правительством встал вопрос: «В чью? Общин или отдельных крестьян?». Для современного русского человека, знающего всю прелесть коллективизации, ответ вроде бы очевиден. Для русского правительства Николая II он тоже был однозначен — нужны крестьяне-землевладельцы.
Из-за бездействия или прямого саботажа первых двух Дум столыпинскому правительству пришлось проводить намеченный курс через чрезвычайную 87-ю статью. Когда новая — Третья — дума приступила к разрешению земельного вопроса, уже более года действовал указ от 9 ноября 1906 года «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающегося крестьянского землевладения и землепользования».
После внесения указ тотчас ушел в земельную комиссию, созданную по предложению октябристов и возглавляемую Родзянко. В течение полугода готовилась экспертная оценка и, наконец, 23 октября 1908 года доклад был готов. Депутатам его представил Шидловский — на 4 заседании второй сессии. Он указал, что в целом на рассмотрении комиссии находилось три разных, но тесно связанных друг с другом закона: законопроект о землеустройстве, законопроект о крестьянском землевладении и указ 9 ноября. Но так как их параллельное рассмотрение затянуло бы работу надолго, было принято решение сосредоточиться на последнем. Его суть сводилась к тому, что раз определение реального соотношения выкупных выплат и полагающегося участка невозможно, то необходимо установить другой критерий — фактическое владение. Таким образом, если с 1861 года у крестьянина надел земли оставался неизменным, то он признавался «фактическим владением», и при желании мог быть закреплен в собственности.
Представители партии Народной свободы в Таврическом саду
Докладчик решил перед началом разбора законопроекта углубиться в историю вопроса. Вообще законодательство времен Великих Реформ предполагало, что крестьянин мог выплатить свою часть досрочно, и община была обязана выделить ему тот кусок земли, который бы соответствовал сумме. При этом на него накладывалось ограничение на распоряжение собственностью сроком на 9 лет. «После этого срока, — говорит тот же Шидловский, — предоставлялось из крестьянского землевладения сделать землевладение совершенно свободное». Но в 1884 году Д.А. Толстой, бывший тогда министром внутренних дел, предложил запретить крестьянам отчуждать полученную ими землю — в связи с угрозой обезземеливания. Однако данные 1890–1891 годов показали, что только 0,12% всех полученных за 30 лет в частное владение земель были проданы не крестьянам. Тогда министр начал доказывать, что введение таких ограничений основывается на началах положения 1861 года. И наконец, после того как его снова поймали на подтасовке фактов, он признал, что тогда, дескать, была допущена ошибка, которую он хочет исправить. Предложение Толстого было дополнено и проработано в комиссии под руководством Плеве, которая временно рекомендовала ограничить права крестьян на распоряжение имуществом. Эти рекомендации путем нехитрых махинаций и личного давления нового министра внутренних дел Дурново прошли через Госсовет и были утверждены законодательно.
Разумнее всех тогда оказался министр Двора, который в своем отзыве заметил, что следствием этого будет ущемление 90 000 000 человек в их правах, а также «может возникнуть опасение [у крестьян] насчет других прав» или «надежды, что если во имя общего блага у них отнимаются известные права, то могут быть отняты в их пользу такие же или подобные права у других лиц». Ему оппонировал Дурново, говоривший, что если выкуп — это дарованная Верховной властью милость, то не будет несправедливо его отменить. Получалось — иронизировал Шидловский — что «крестьяне, которые за предоставленную им землю платили 30 лет, могут быть лишены дарованных им прав актом, не нарушающим справедливости». Но к чему могла привести эта «социалистическая» работа правительства? Естественно, к тому, что «крестьяне не будут уважать поместной собственности и будут требовать наделов». К сожалению, в 1890-х во власти победили сторонники общинности, что привело к известным результатам.
Фракция Всероссийского национального союза
Комиссия, рассматривавшая земельный вопрос в Третьей думе, также не избежала споров между сторонниками и противниками общинного землевладения. Стороны приводили самые разнообразные доводы, например, общинники утверждали, что совместный труд крестьян позволяет при «невысокой цене на произведения сельского хозяйства, при отдаленности рынка и несовершенстве путей сообщения» добиться уменьшения «издержек производства»; общинное землевладение позволяет сокращать чересполосицу более эффективно, чем надельное; и наконец, какие-либо улучшения, появившиеся у одного, сразу же распространяются на всю общину, а значит принимают массовый характер.
Противники общины говорили, что «общинный строй устраняет основной двигатель земледельческого труда — уверенность в том, что результатами этого труда воспользуются сами трудящиеся». А так как такая форма владения подразумевает временный характер пользования тем или иным наделом, то и отношение к земле становится хищническим, что приводит к потере плодородности. Но хуже того, при стремлении общинников к увеличению запашки, они распахивают и кормовые угодья, что ведет к уменьшению поголовья скота и количества удобрений, и, как следствие, к понижению урожайности. Рассмотрев все доводы, члены комиссии пришли к выводу о том, что «община представляет <…> явление для экономического благосостояния как крестьян, так и государства отрицательное».
Шидловский сообщил, что комиссия считает указ 9 ноября верным способом разрешить вопрос крестьянского землевладения, так как он не только вернет право крестьянина на личную земельную собственность, но и «даст возможность творческим силам всякого земледельца проявиться».
Дебатировали этот вопрос в течение двадцати заседаний, на которых выступило тридцать три депутата-крестьянина, двадцать из которых горячо приветствовали закон, и только шесть, примкнувших к левым, высказались категорически против. Но несмотря на малочисленность оппозиции, закон встретил ее сильное сопротивление. Кадеты в своем обычном репертуаре, который Ленин метко охарактеризовал как «неизлечимый парламентский кретинизм», вместо критики по существу указывали на правительственный характер законопроекта, с которым поэтому, дескать, и надлежит бороться. Тыркова-Вильямс в своих воспоминаниях ставила это в упрек Милюкову, считая, что этот закон «кадетам, конечно, следовало поддержать».
Депутат Шингарев, следуя заветам кадетского вождя, представил заявление от имени своей фракции, в котором возложил всю «ответственность за принятие проекта на принимающее его большинство Третьей Государственной думы». Как после писал Герье: «большинство Третьей думы охотно приняло на себя эту ответственность, обеспечивая этим за собой славу».
В результате закон был не только принят в существующем виде, но и расширен. «Большинство, — сетовал кадетский лидер Милюков, — в своем стремлении ускорить разрушение общины, пошло еще дальше правительства». Из общины теперь не только разрешалось выйти любому домохозяину с усадьбой и наделом, но и объявлялись «перешедшими к надворному владению» целиком все общины, не производившие переделов за последние 24 года. К сожалению, этот благородный радикализм Думы не был оценен Госсоветом, который последнюю часть не утвердил.
Выход из общины, при общем малоземелье европейской России, не мог стать панацеей для повышения благосостояния крестьян. Ситуацию должно было исправить переселение на восток — в Сибирь. Обилие свободных плодородных земель и природных богатств превращало восточный край Империи в неосвоенный «Дикий Запад».
Переселение приняло массовый характер сразу же после того, как правительство 6 июня 1904 года отменило требования «особого разрешения для переселения в любую местность». Не остановившись на этом, государство гарантировало предоставление земельного надела, помощи в пути и при устройстве на месте. Однако чтобы получить эту помощь, необходимо было соблюсти ряд требований, как то: переселение только в указанную правительством местность, разрешение от уездного съезда, предварительная посылка ходоков. Появившейся свободой воспользовалось 79 тысяч человек, но 71 тысяча из них переселилась без разрешения, и правительство уточнило первоначальный закон, обязав земских начальников разрешать всем желающим переселиться — и мало того, предоставлять льготный железнодорожный тариф.
Группа депутатов
Движение стало быстро расти, и к 1905 году насчитывалось уже 138 401 переселенцев и 75 485 ходоков. К сожалению, землеустроительные органы не поспевали за общим взрывным ростом желающих и чуть более чем 20 тысяч ходоков были вынуждены вернуться обратно. В таком положении Третья дума и застала переселенческое дело.
Депутаты откликнулись на призыв главноуправляющего земледелием кн. Васильчикова «взять под свое покровительство великое народное дело переселения и вооружить исполнительную власть необходимыми средствами и законами для планомерного его применения», и каждый год увеличивали отпускавшиеся на проект бюджетные средства.
1908 — 19 млн рублей
1909 — 23,2 млн рублей
1910 — 25,2 млн рублей
1911 — 27,1 млн рублей
(Герье В.И. Значение Третьей Государственной Думы. 1912г. С. 37)
Но анализ вопроса показал, что депутатам необходимо решить дилемму: «выселение или колонизация». Первоначально хотели двигаться по первому пути, однако, как пишет Герье, «опыт показал, что массовое беспорядочное выселение ни к чему не служит» и крестьяне, «не найдя для себя удобных, приготовленных им участков», возвращаются обратно, но уже обнищавшие, обезземеленные и раздраженные. Значение же переселения для государства было огромным. После долгих обсуждений народные избранники пришли к выводу, что «политика количества должна была уступить место заботе о качестве». Указав правильный путь, Дума под давлением октябристов обязала местные органы самоуправления не только помогать правительству в «местах выселения, но и в пути, и на местах водворения переселенцев». Не ограничившись достигнутым, октябристы, объединив свои усилия с умеренными правыми, позволили переселенцам приобретать землю в полную собственность.
Однако земельная комиссия медлила с предоставлением своего доклада и одной из причин такого промедления были «неожиданные скачки цифр». Так, в 1910 году количество переселенцев уменьшилось наполовину и едва достигло 300 тысяч, а с уменьшением переселения увеличилось и число возвратившихся — в том же году дошедшее до 70 тыс.
Социал-демократы праздновали: они совместно с другими левыми еще надеялись сыграть на недовольстве малоземельных и обезземеленных крестьян, но переселенческая инициатива правительства не позволяла им поднять голову. И лишь получив данные за 1910 год, они осмелились обвинить правительство в неспособности вести переселенческое дело, а один достаточно горячий представитель эсдеков даже предлагал полностью прекратить его. Манипуляция оказалась слишком очевидной, и это предложение было встречено всеобщим порицанием.
Сокращение движения никак не повлияло на количество отпускаемых ведомству сумм, что дало возможность улучшить способ заготовки долей и пустить часть освободившихся средств на исследования местности. Дума не успела решить вопрос до конца, однако провела огромную работу и сумела создать необходимый базис для дальнейшей колонизации далеких русских окраин.
Заседании фракции Трудовиков
Местный суд
Судебный устав от 24 ноября 1864 предоставил местный суд мировым судьям. Однако последовавшая за этим прогрессивным начинанием реакция изменила суть реформы, сохранив выборных судей только в больших городах, в остальных же местах заменив их на земских начальников. «В этом отношении, — говорит Герье, — Государственной думе предстояло не расширение реформы, <…> а ее восстановление».
Проблема усугублялась еще и тем, что массы крестьян были оторваны от общегражданской жизни Империи, что мешало ее подчинению общим судебным постановлениям и законам. Крестьян судил их собственный волостной суд, причём судьи были местные, из своей среды. Третий созыв должен был решить: «сохранить ли этот дуализм или заменить его».
Правительство Столыпина вносило свой законопроект еще во Вторую думу, где ему, однако, не был дан ход. Перейдя в новый созыв по наследству, законопроект сразу же попал в специальную комиссию. Государственный совет, получив депутатскую версию, не согласился с рядом изменений, самым значимым из которых была отмена волостного суда. Верхняя палата хотела не уничтожать доступный, понятный и дешевый для крестьян институт, но видоизменить его, устранив существующие недостатки. Согласительная комиссия из членов обеих палат нашла возможным принять предложенные поправки. Как сказал Н.П. Шубинский, докладывавший Думе о ходе работы, этот суд представлял собой «окончательное разделение власти административной и судебной».
Новый волостной суд, изъятый из-под подчинения земскому начальнику, решал дела до 100 рублей «гражданской подсудности» или до месячного ареста. При этом апелляционная инстанция больше не была географически отделена от места судебного разбирательства. Если ранее все тяготы по содержанию судебных органов ложились на волость, то по проекту Госсовета они должны были перейти на казенный счет. Пошли ещё дальше: было предложено отменить всякие пошлины и гербовые сборы, тем самым удешевив делопроизводство.
Против изменений в судебных инстанциях выступили кадеты, говорившие о необходимости противодействия «подозрительной спешке». И с «подозрительной деловитостью», как метко охарактеризовал их порыв депутат Шубинский, настаивали на передаче доклада на обсуждение думской комиссии судебных реформ. Суть этого предложения — затормозить принятие полезного изменения, из комиссии доклад опять попал бы в Думу и в качестве нового законопроекта вернулся в Государственный совет для рассмотрения, а потом в еще одну согласительную комиссию. Времени на все это оставалось две недели.
Как заметил Герье, законопроект «не успел бы к сроку пройти их все [инстанции] и этим естественным путем отошел бы в Нирвану». Кадеты вполне себя показали: боролись против полезного изменения, боясь, что оно может расположить народ к правительству — очень тяжело бороться с отсталой реакционной тиранией, которая разумно реформирует суды.
Представителей конституционно-демократической партии
Перед баллотировкой октябрист Гучков призвал всю благоразумную часть Госдумы подать свой голос за принятие законопроекта. Его надежда не была напрасной. «Законопроект о местном суде, — иронизировал Герье, — был спасен от волокиты 175 голосами против 118». Государственный совет поддержал народное представительство, законопроект превратился в закон. Милюков пришел в бешенство: «политика большинства Думы была отвратительна!»
Местное самоуправление
В 1860-е Франция, законодатель политической моды, не имела и следа самостоятельного местного управления, в Германии догнивали жалкие остатки былых корпоративных организаций. Лишь в Англии «местное самоуправление издавна процветало». Наше государство решило последовать удачному примеру последней и ввести, сообразно с русской национальной жизнью, земства. Герье: именно земству «она [Россия] обязана хозяйственным и культурным успехом».
Стоит отметить, что земства были введены не на всей территории Империи, а охват ими губерний последовательно расширялся от центральной России к ее окраинам. По Положению 1864 года земские институты были введены в 33 губерниях европейской России, а потом прибавилась еще одна. Это были центральные русские губернии, окруженные поясом неземских территорий. Быстрому распространению местного самоуправления мешало многое: и недоверие правительства к подобным учреждениям, и неподготовленность местных бытовых условий.
Правительство Николая II приступило к решению этого вопроса еще до начала Русской Революции — в 1903 году было принято «Положение об управлении…» в 9 западных губерниях (Витебской, Волынской, Киевской, Минской, Могилевской, Подольской, Виленской, Ковенской и Гродненской). Там вводился «модифицированный порядок» управления, предполагавший создание земских органов с назначением всех членов управ и гласных правительством, однако в трех последних регионах изменения так и не вступили в силу.
Совещание думских депутатов в Екатерининском зале Таврического дворца
По плану председателя Совета министров уже Вторая дума должна была распространить земства на наиболее подходящие территории, однако известные события и короткий срок работы парламента сделали невозможным выполнение этой задачи. Как и многие другие, законопроект о введении земств в западных губерниях перешел по наследству в Третью думу.
Новая Дума взялась за дело широко: депутаты не остановились на расширении земского управления на запад и решили также заняться введением местного самоуправления в юго-восточных губерниях (Астраханской, Оренбургской и Ставропольской), Архангельской губернии, а потом распространить земские учреждения от Урала до Камчатки. Под конец властям с трудом удалось остудить пыл парламентариев, объяснив им, что в Архангельске и огромной полудикой Сибири нет никакой возможности воплотить идею местного самоуправления в жизнь — по чисто практическим причинам.
На земской реформе стоит остановиться подробнее. Основной проблемой при введении в западных губерниях русских порядков был сохранившийся слой польских землевладельцев (не слишком, кстати, любивших местное население). Властям необходимо было выделить тот общественный элемент, который стал бы русской опорой и противовесом шляхте в Западном крае. План Столыпина предполагал разделение всего населения реформируемых областей на национальные курии «ради сохранения за местным земством преобладающего русского характера».
Рассматриваемый вопрос неоднократно поднимался в Думе, и депутаты несколько раз принимали формулы перехода (единственный легальный способ высказать свое мнение), где неизменно заявляли: «Признавая необходимость скорейшее распространение на губернии Западного края общих начал земского самоуправления <…> при условии ограждения интересов русского населения края <…> Дума переходит к очередным делам».
7 мая 1910 года состоялся доклад спикера комиссии по местному самоуправлению Чихачева, который не только вкратце рассказал историю расширения земских учреждений на западные области, но и остановился на важнейшем принципе правительственного законопроекта — на «принципе бессословности».
Другой важной особенностью законопроекта было сочетание национального принципа разделения на курии с имущественным цензом. При этом расчет количества представителей от польской части избирателей производился следующим образом: берется процент туземцев от общего населения губернии, и к нему прибавляется процент недвижимости им принадлежащей, а сумма делится на 2. Таким образом получившаяся цифра и есть доля мест, которые могут занимать эти инородцы в земских органах. Докладчик в процессе объяснения механизмов работы новой системы пошутил, что «если мы исходили бы из программ левых партий и применили бы к земству или всеобщее избирательное право, или какие-нибудь другие начала, сколько-нибудь близкие ко всеобщему избирательному праву, то в девяти западных губерниях получилась бы такая картина, что поляки были бы совершенно устранены от участия в земском хозяйстве».
Группа депутатов в читальном зале Таврического Дворца
Депутаты надеялись расширить местное самоуправление на девять западных губерний, но правительство, проведя тщательное исследование, высказалось за исключение Виленской, Ковенской и Гродненской губерний из числа реформируемых — там даже при большом желании не удавалось добиться численного превосходства русских.
В комиссии шли прения об «особых русских интересах», могущих стать причиной этнического разделения курий. Один спикер признал, что раз в западном крае проявляются «признаки национальной розни», то значит национальным интересом русских будет «проведение возможно большего числа лиц» в управляющие органы. Другой говорил, что если допускается возможность подчинения русской культуры другой, то «русским национальным интересом» должно являться право на русскую национальную школу и право на национальную культуру.
Коррекции подвергся и имущественный ценз, предложенный правительством: комиссия посчитала возможным сократить его вдвое, опять-таки исходя из соображений увеличения представительства русского населения. Были добавлены пункты, обязывающие земства назначать на место заведующего делами по народному образованию и учителей народных училищ только людей русского происхождения.
В ходе комиссионных прений представители различных фракций умудрились совершенно переругаться между собой, и большинством голосов отвергнуть не только все свои поправки, но и правительственный проект целиком. Положение спасла финансовая комиссия, также рассматривавшая реформу, докладчиком от которой выступил Синадино. Он предложил депутатам перейти к постатейному рассмотрению законопроекта несмотря на отрицательный отзыв профильной комиссии.
Обсуждение растянулось на 13 заседаний, где попеременно выступали ораторы, представлявшие свои фракции. Эсдек Чхеидзе, агитируя против законопроекта, много говорил о некоем «капище национального шовинизма», потом ко всеобщему веселью назвал графа Витте Юлием Сергеевичем, и закончил пламенным обращением к крестьянам: «Когда эти господа начинают громко говорить о патриотизме, держитесь крепче за карман». Что он имел в виду, так и осталось загадкой. Потом выступил представитель от Виленской губернии Монтвилль, протестовавший против национального разделения и вообще сетовавший на политику русификации края. Ему с места оппонировал Пуришкевич, отпускавший колкие замечания. Сам Столыпин вынужден был неоднократно давать разъяснения по самым разным пунктам реформы.
В конце концов 1 июня 1910 года, после доклада редакционной комиссии, правительственный законопроект был принят большинством голосов и направлен на утверждение в Государственный совет. Начался политический кризис.
Политический кризис Столыпина
Новый кризис начался совершенно неожиданно. Многие полагали, что деструктивная часть Думы в очередной раз возьмет верх и, руководствуясь левыми идеями, пойдет на открытую конфронтацию с правительством. Но гром прогремел с совершенно неожиданной стороны.
Несмотря на стахановские темпы работы Госдумы, она не успела принять закон о самоуправлении до июня 1910 года, и в результате объективных обстоятельств он не мог быть рассмотрен и принят Госсоветом до июльских выборов в Юго-Западном крае, тем самым потеряв свою срочность.
До весны 1911 года Верхняя палата тянула с принятием и рассмотрением важной реформы — в судьбе собственно законопроекта никто не сомневался. Но 4 марта 1911 года на обычном рутинном заседании 92 голосами против 68 была внесена поправка, отменившая национальные курии. Законопроект рушился. Столыпин был в ярости. Для него, по словам Милюкова, «после крестьянской земельной реформы» это было «важнейшим <…> нововведением». «Столыпин сразу же придал ему [законопроекту], — писал Коковцев, — чисто личный характер».
Оказалось, что правая оппозиция и ее представители Дурново и Трепов, пытаясь переубедить государя, «объяснили ему проект Столыпина, — говорит Милюков, — как революционную выдумку». Премьер был осведомлен о разногласиях, но не придавал им большого значения, считая, что они исчезнут при «обсуждении в Общем собрании». Однако реакционеры действовали иным путем: ссылаясь на якобы благосклонное отношение императора к их затее (никаких подтверждений не было), они начали в кулуарах уговаривать членов Совета проголосовать против национальных курий.
Позиция крайне правых была очень проста: они ставили сословные интересы выше личных и не желали лишать польских землевладельцев власти, ссылаясь на их «консервативные взгляды» и «высокий культурный уровень».
Узнав, что против него ведется столь нечестная игра, Столыпин пошёл ва-банк: пообещал подать в отставку, сообщив государю, что просит «освободить его от должности и разрешить ему вовсе уйти со службы». По словам самого Петра Аркадьевича, император ответил: «Я не могу согласиться на Ваше увольнение», попросив придумать другой выход из ситуации.
Группа депутатов — членов Союза 17 октября
И он был найдет. «Есть только одно средство, — сказал Столыпин государю, — провести закон по 87-й статье основных законов, а для этого необходимо <…> распустить на короткий срок обе палаты». Николай Александрович согласился с предложенной мерой, однако уточнил у премьера, не считает ли тот, что этим шагов обрекает себя на осуждение Думой и ненависть Совета. «Дума будет не довольна только наружно, — ответил Петр Аркадьевич, — а в душе будет довольна тем, что закон, разработанный ею с такой тщательностью, спасен Вашим Величеством, а что касается до неудовольствия Государственного совета, то этот вопрос бледнеет перед тем, что [западный] край оживет».
Прощаясь с государем, Столыпин попросил наказать «мастеров интриги» Дурново и Трепова, отстранив тех от участия в заседаниях Совета и удалив их из столицы на несколько месяцев до осени. Коковцев предупреждал Столыпина, что император ему этого «никогда не простит, хотя, вероятно, выполнит и это требование». Петр Аркадьевич ответил: «Мне это безразлично, так как и без того я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон, и я здесь не так долго».
Императрица Мария Федоровна, узнав от Коковцева о произошедшем, «в самых резких выражениях отозвалась о шагах, предпринятых Дурново и Треповым». Она даже сказала: «Могу я себе представить, что произошло бы, если бы они посмели обратиться с такими их взглядами к императору Александру III! Что произошло бы с ними, я хорошо знаю, как и то, что Столыпину не пришлось бы просить о наложении на них взысканий: Император и сам показал бы им дверь, в которую они не вошли бы во второй раз».
Кризис разрешился победой Столыпина. Несмотря на то, что октябристы сразу же внесли отвергнутый закон обратно, указы о роспуске Думы и Совета были опубликованы 12 и 13 марта, а уже 14-го закон о земстве в Западном крае был введен по статье 87-й. Госсовет, узнав заранее о проделанной махинации, показательно отклонил законопроект целиком.
«Исполнилось и предсказание Царя Столыпину», — пишет Милюков. Гучков, не желая играть роль посредника между Думой и Правительством, подал в отставку, и на его место был выбран правый октябрист Родзянко. Депутаты, выслушав объяснения премьера, признали их неубедительными и приняли формулу недоверия. Но к моменту, когда закон должен был быть представлен на рассмотрение и утверждение Нижней палате, заседание было прекращено новым председателем, «а затем, — пишет Милюков, — Третья дума просто позабыла о своем праве нового рассмотрения».
Президиум заседания Третьей Государственной думы
Третий созыв невозможно сравнить по значимости ни с одной другой Думой. Мало того что он полностью отработал отведенный ему пятилетний срок, но и успел за это время рассмотреть более 2,5 тысячи законопроектов на 611 заседаниях. За это время сменилось три председателя-октябриста: Хомяков, Гучков, Родзянко.
Но если отойти от чисто статистических данных и посмотреть на реальную работу Думы, то можно прийти к выводу, что несмотря на кризисы, октябристский маятник и постоянные интриги левого фланга, это был, говоря откровенно, эталонный созыв — такого уровня парламентской культуры, работоспособности и вместе с тем разумно прогрессивного подхода русский парламент не показывал больше никогда, и повторить этот опыт не удалось до сих пор. Профессор Герье очень точно оценивал роль Третьей думы, говоря, что народное представительство под предводительством Столыпина вернуло и углубило Великие Реформы Царя-Освободителя, проведя «второе раскрепощение крестьян».
Именно Третий созыв принял законопроект о переходе к 1922 году ко всеобщему начальному образованию, к сожалению, не одобренный Госсоветом (но не по существу, а потому, что нашёл выделенные средства недостаточными и желал передвинуть сроки).
Было значительно улучшено рабочее законодательство, обогатившееся законом о страховании и законом об обеспечении рабочих в случае болезни, правом на бесплатную медицинскую помощь, правом на пособие по болезни, по беременности и по родам. Причем система работала без финансовых вливаний государства, на основе взносов участников (не более 3% от суммы заработка) и работодателей (2\3 от суммы, внесенной застрахованными). Правительство лишь организовало систему надзора над деятельностью больничных касс.
В советской печати и научной литературе часто писали о якобы провальном характере проведенных изменений, однако промышленный и экономический рост, оживление деревни и развитие свободной кооперации показывают обратное.
9 июня 1912 года Государственная дума Третьего созыва, отработав все положенные ей 5 лет, была распущена, пережив своего создателя — Столыпина — на 9 месяцев.
Великие реформы кончились. Впереди была Великая война.
Банкет в Третьей Государственной думе
Далее: четвертая Дума
