27 июня 1905 года произошло восстание на броненосце «Князь Потемкин-Таврический». Это событие стало одним из ключевых моментов революции 1905 года, хотя и закончилось фактически ничем. Тем не менее после 1917 года мятежный корабль стал едва ли не главным эпизодом борьбы с царизмом, ему придавалось огромное значение в пропаганде, к двадцатилетней годовщине был снят пропагандистский фильм Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», который фактически и сформировал миф о восстании. Там было все: червивое мясо, озверевшие офицеры, бойня в Одессе, катящаяся по лестнице коляска, словом, создатели картины дали волю фантазии. Надо ли говорить, что никаких расстрелов на лестнице, после знаменитой сцены в фильме получившей название Потемкинской, не было. Что касается остальных фактов, то пора, наконец, объективно разобраться, какие из них правда, а какие — небылицы и революционная пропаганда.
Сразу стоит отметить, что броненосец был абсолютно новым кораблем. Заложили его в 1898 году, на воду спустили парой лет позже, но достраивали вплоть до самого 1905 года. Строительство затянул пожар, из-за которого пришлось менять котлы. К моменту начала службы это был самый новый и самый мощный корабль Черноморского флота. Фактически «Потемкин» начал службу всего за месяц до восстания. Так что вряд ли можно утверждать, что моряки были измордованы жестокостью офицеров или сошли с ума от долгого плавания, если учесть, что все это время корабль стоял в порту.
Вообще морская служба того времени сочетала в себе как существенные плюсы, так и минусы. К безусловным плюсам относилось почти королевское питание моряков. Можно совершенно точно утверждать, что служившие на флоте крестьяне никогда не питались так хорошо — ни до, ни после службы. В день на одного матроса приходилось около 300 граммов мяса (даже по нынешним временам вполне неплохо), полтора килограмма хлеба, почти килограмм сухарей, 200 граммов зелени или квашеной капусты (чтобы не было цинги), каша с маслом, чай, сахар и обязательная чарка водки к обеду и ужину. На ежедневное питание одного матроса уходило в два с половиной раза больше казенных средств, чем на рацион солдата того же времени. Кроме того, матросы получали небольшое жалование в зависимости от своей специальности на корабле.
Тем не менее были и минусы. Во-первых, срок службы на флоте превышал армейский на год — два. Во-вторых, непривычные условия действовали на вчерашних крестьян весьма угнетающе: одни и те же лица несколько лет, удаленность от берега, невозможность часто сходить с корабля, требовательность офицеров (моряки ненавидели офицеров гораздо сильнее, чем солдаты в сухопутных частях), необходимость соблюдения дисциплины, трудная для вчерашних мужиков, привыкших к полуанархическому существованию. Особый отпечаток накладывал и тот факт, что русский крестьянин практически не знал моря, у России было немного выходов к морям, а там, где были, либо мало кто жил, либо обитали в основном инородцы. Это не Британия, со всех сторон окруженная водой, где множество рыбаков и люди «чувствуют» море. Кроме того, служба на флоте сама по себе сложнее — скажем, новичку приходится изучать массу специализированных терминов.
Все это — необходимость изучать различные дисциплины и осваивать новые профессии, долгая служба в одном коллективе, особые условия службы, привилегированное питание — превращало моряков в особую касту. Они осознавали себя совершенно особой силой, противопоставляя себя остальным, свысока смотрели на «лапотных» солдат (матросы были чем-то похожи на современных десантников) и при этом отличались совершенно неумеренной тягой к первобытному стихийному анархизму.
Вернемся к броненосцу. Команда корабля превышала 700 человек. Однако про них нельзя сказать, что они были измордованы офицерами или бесконечными морскими походами, поскольку треть экипажа составляли новобранцы, только прибывшие на флот. А в целом молодых матросов (таковыми считались отслужившие менее половины срока) на корабле было больше половины экипажа. Сверхсрочников, которые обычно были кондукторами, то есть аналогом сухопутных унтер-офицеров — всего полтора десятка. Офицеров — столько же, численность офицерского состава на корабле вообще была ниже штатной, но после возвращения с первых стрельб экипаж наверняка пополнили бы.
Поскольку корабль не находился в море, а продолжал достраиваться, моряки волей-неволей существовали рядом с рабочими-судоремонтниками, среди которых было немало социал-демократов. Разумеется, они широко пользовались возможностью для агитации.
К моменту начала восстания на корабле страна уже давно была охвачена революционными событиями, на городских улицах шли реальные бои. «Потемкин» же оказался неподалеку от бурлящей Одессы, в которой вообще творилось черт знает что: рвались бомбы, шла стрельба, и матросы были прекрасно об этом осведомлены.
Тезис о якобы стихийно вспыхнувшем бунте вообще смехотворен. Моряки просто искали повод придраться. Восстание было намечено уже очень давно — причем на всем Черноморском флоте. Морячки «Потемкина» только искали повод, чтобы поднять бунт. Например, Бржезовский (о нем позже) вспоминает, что матросы думали использовать как повод раздачу начальством брошюры о предотвращении холеры. Дескать, офицерня хочет нам внушить, что у нас будет холера, а само потравит нас некачественной пищей, чтобы сломить революционный дух и воспрепятствовать будущему восстанию. Очевидно, что даже самые темные матросы сочли бы такой повод для мятежа абсурдным, но именно здесь впервые появляется мотив некачественной пищи.
Восстание готовилось долго, в планы была посвящена большая половина матросов судна. Бржезовский пишет в своих мемуарах:
«Главная трудность заключалась в том, чтобы приучить умы матросов к мысли о восстании, а это достигалось намеками следующего рода: матрос, например, жалуется на грубое обращение Голикова (командира корабля), ему отвечают: от тебя зависит избавиться от него. При этих словах матрос широко открывает глаза. Конечно, говорит он, если мы все сговоримся, то вероятно живо справимся с нашим «драконом».
Итак, мы знаем, что восстание готовилось. Но знали ли об этом офицеры или для них это стало громом среди ясного неба? Разумеется, подозревали. Во-первых, часть матросов сразу отказалась участвовать в мятеже и около 40 человек одновременно списались на берег по своей инициативе. Еще несколько моряков были списаны по инициативе офицеров как подозрительные. Высока вероятность того, что офицеров заранее предупредили о революционных настроениях экипажа моряки, не желавшие бунтовать, а уход нескольких десятков матросов совершенно точно должен был насторожить их командиров.
Хотя в советской историографии нередко утверждалось, что экипаж корабля был самым «отсталым» на всем Черноморском флоте, речь в данном случае шла не о пролетарской прыти. Под отсталостью большевики понимали небольшое количество активных большевиков на судне. Их действительно почти не было. А в плане революционного настроя экипаж наоборот был самый передовой, о чем свидетельствует тот факт, что моряки неоднократно предлагали «Центросовету» (что-то типа руководящего подпольного органа) и экипажам других судов выступить (т. е. начать мятеж) как можно скорее. Прочим матросам приходилось постоянно успокаивать и осаживать «потемкинцев». На встречах моряки детально разработали план будущего восстания:
«Одни, преимущественно штундисты (так называли баптистов), хотели во что бы то ни стало избежать кровопролития, другие — среди них Звенигородский, говорили, что революция не обходится без жертв. Во-первых, они предусматривали сопротивление среди офицеров, во-вторых они думали, что убийство двух или трех самых непопулярных из них втянет в восстание и самых нерешительных матросов».
В итоге потемкинцы не утерпели и подняли бунт сразу же после ухода из порта, в первом же плавании на учебные стрельбы. Ключевым событием стала покупка мяса в Одессе. Это важнейший момент, ведь позднее моряки объясняли свое восстание именно гнилым мясом. Что мы знаем об этом факте? У нас есть материалы следственной комиссии и воспоминания революционера Бржезовского, командовавшего морячками. Они незначительно противоречат друг другу в мелких деталях (например, путают звание Макарова, который покупал мясо на рынке), но в остальном примерно совпадают:
«Уехало за провизией несколько матросов с Макаровым, вернулись в 10 вечера. Съестные припасы были переправлены на борт судна, мясо было подвешено на высокое и прохладное место, на спардек. При этом матросы рассказали свои товарищам, что в Одессе происходит всеобщая забастовка, благодаря чему они смогли купить только часть необходимой провизии. В 5 часов утра матросы были уже на ногах, один из них обратил внимание на то, что мясо издает сильную вонь, подозвал товарищей. Ведь оно кишит червями, заметил матрос, поближе рассмотрев кусок».
А вот что говорят материалы следствия:
«В покупке провизии принимали участие ревизор мичман Макаров, старший баталер Гаращенко, два артельщика и два кока. В Одессе, в числе прочей провизии, было куплено на базаре в магазине Копылова 28 пудов мяса убоя 11 или 12 июня. По свидетельству мичмана Макарова, баталер и артельщики, осмотрев это мясо, нашли его свежим. Миноносец возвратился обратно на Тендру в ночь на 14 июня и утром того же дня часть привезённого на броненосец мяса была опущена в котёл для варки борща, а другая часть подвешена на спардек».
Итак, что мы видим: в покупке мяса принимали участие в том числе и матросы, огромный кусок привезли в 10 вечера, часть вскоре бросили в суп, другую часть оставили в холодном месте. Через 7 часов оно якобы кишело червями и воняло на весь корабль. Поскольку о червивом мясе как предлоге для бунта мы знаем исключительно со слов самих бунтовщиков, так как все офицеры были либо убиты, либо находились в других помещениях и ничего не видели, верить на слово матросикам не будем — они заинтересованная сторона. Им требовался какой-то предлог, чтобы начать и не прослыть гнусными мятежниками без причины. Таким образом, в ситуации с мясом может быть несколько версий:
1) Матросы говорят правду, мясо было гнилое и червивое. Но тогда возникают вопросы к морячкам, которые его купили. Как видно из мемуаров и материалов следствия, все стороны подтверждают тот факт, что в покупке мяса принимали участие и матросы, свалить всю вину на офицеров явно не получается. Возможно, мясо было уже лежалым, но из-за революционного хаоса в городе ничего другого купить просто не получалось — взяли, что нашли.
2) Матросы врут. Мясо могло быть лежалым, но вряд ли могло кишеть червями, 7 часов повисев в прохладном месте. Известно, что матросы осмотрели мясо в момент покупки и нашли его хорошим и свежим, вряд ли оно могло протухнуть буквально за несколько часов.
3) Матросы говорят полуправду. Мясо действительно подпортилось, но только в отдельных местах этого огромного куска. Рассказы о «кишении червей» явно преувеличены. Кроме того, борщ был сварен еще тогда, когда мясо не успело испортиться, поскольку матросы при покупке нашли его свежим, а в борщ оно попало практически сразу же.
4) Матросы в порядке провокации могли специально купить несвежее и начавшее подгнивать мясо, чтобы дать команде толчок к выступлению и «легитимный» повод для бунта.
Однако бунт, как считается, произошел даже не из-за мяса, а из-за того, что старший помощник Гиляровский якобы велел расстрелять тех, кто отказался есть борщ. Более-менее достоверно известно (показания всех совпадают), что после возмущения матросов на палубу вышел командир судна Голиков вместе с судовым врачом. Врач осмотрел мясо и заявил, что оно годно к употреблению в пищу, надо только промыть его, вырезать испортившиеся места и замочить в соленой воде. После этого Голиков и врач ушли, но матросы же решили воспользоваться этим инцидентом и принудить всех отказаться от борща (желающие его съесть были). Бржезовский вспоминал, что приходилось прибегать даже к угрозам:
«Например, остановили матроса Козленкова, не без брани и угроз, в обнаруженном им намерении есть суп, несмотря на принятое общее решение».
Все матросы отказываются есть борщ и на палубу вновь выходит Голиков. Бржезовский пишет:
«Вы кажется недовольны супом. Хорошо, я запечатаю чашку с этим супом и отправлю в главное управление в Севастополь, но я вас предупреждаю, ничего хорошего для вас из этого не выйдет. Пусть те, кто согласен есть суп, встанут сюда!»
Далее революционер сообщает, что вся команда подчинилась и перешла в указанное Голиковым место, но последние 20 человек старший помощник Гиляровский задержал и якобы велел готовить брезент, что матросы восприняли как его намерение расстрелять их прямо на месте. После этого унтер-офицер Вакуленчук выкрикнул что-то вроде «братцы, да что же это делается», и матросы разбежались за оружием. Началась перестрелка.
Версия хоть и каноничная (и почти официальная), но абсолютно бредовая. Прежде всего потому, что у старшего помощника не было никаких полномочий расстрелять несколько десятков человек за отказ от борща. Этого не мог даже командир корабля. Максимум, что грозило морякам — арест или лишение части жалования на несколько месяцев (перевод на оклад).
Со стопроцентной уверенностью можно сказать, что эта история выдумана матросами в качестве оправдания и озвучена Бржезовским, он же «Кирилл», он же «Рыжий».
Пора, наконец, немного поговорить о товарище Рыжем. Это выходец из ссыльных польских шляхтичей, меньшевик, не имевший вообще никакого отношения к кораблю. Он поднялся на борт «Потемкина» уже после бунта, в Одессе, вместе с товарищем Фельдманом. Друзья угнетенных переоделись матросами и взяли на себя руководство кораблем (не в техническом плане, а в революционно-политическом). Так вот, в момент бунта Бржезинский вообще не присутствовал на броненосце и точно не мог знать, что там произошло.
Фельдман, также отсутствовавший на корабле в момент восстания, в своих воспоминаниях приводит частично похожую, но отличающуюся в деталях версию. Так, у него Голиков говорит, что отправит борщ на освидетельствование в Севастополь, отдает приказ разойтись и сам уходит, и уже в его отсутствие старпом Гиляровский начинает искать зачинщиков и требует от тех, кто согласен есть борщ, встать по другую сторону. По версии Фельдмана, Гиляровский не просто собирался казнить несогласных, а даже отдал команду стрелять. Это явная ложь, рассчитанная на иностранную публику (воспоминания Фельдмана вышли в Лондоне на английском языке вскоре после восстания).В материалах следственного дела, опять же, по показаниям матросов (в основном не сочувствовавших восстанию) говорится следующее:
«Когда по сигналу сбора команда выстроилась на шканцах, капитан 1 ранга Голиков вышел к ней и разъяснил неосновательность претензий, при чём, указав на неоднократные случаи подобных безпорядков на броненосце и предупредив об ответственности виновных, приказал желавшим обедать выйти из фронта. По этому приказанию почти все нижние чины обеих вахт выступили вперёд и на месте осталось не более 25 человек, которых и было велено вызванному караулу арестовать; но лишь только последовало это распоряжение, сопровождавшееся приказанием, чтобы остальные шли обедать, как часть нижних чинов с криками „ура“ бросилась безпорядочной толпой со шканцы в батарейную палубу, где многие из этой толпы схватили бывшия в пирамиде винтовки и стали кричать, чтобы подавали патроны, между тем как другие принялись разбивать в палубе обеденные столы и другие предметы».
Эта версия, вероятнее всего, ближе остальных к истине. Она похожа на правду. Действительно, с зачинщиками фактически ничего нельзя было сделать, кроме как арестовать их на несколько дней. И в этой версии командир отдает приказ арестовать тех, кого он счел зачинщиками, после чего начинается перестрелка. Очевидно, что матросы, давно порывавшиеся поднять восстание, узнав о происходящем в Одессе (благодаря покупке мяса), решили присоединиться к революционерам, воспользовавшись инцидентом с едой как обоснованием — мол, мы не просто бунтуем, нас обидели.
Вакуленчук застрелил лейтенанта Неупокоева, Матюшенко напал на Гиляровского, завязалась стрельба, в результате которой часть офицеров погибла на месте, несколько офицеров и группа матросов спрыгнули за борт (по ним тоже стреляли), со стороны восставших при неизвестных обстоятельствах погиб Вакуленчук. Матросы захватили несколько офицеров, включая командира корабля, и сразу же расстреляли их.
Оставшихся в живых офицеров посадили под арест. Унтер-офицеров решено было не трогать: «свои люди», хоть и гады. К тому же без них управлять кораблем было бы довольно проблематично.
Матросы решили спешно уходить с места стрельб, так как туда должна была прибыть эскадра, и взять курс на Одессу, чтобы примкнуть к восстанию. В городе сначала очень испугались, решив, что броненосец идет на подавление беспорядков. Но потом выяснилось, что к чему, и начался настоящий разгул первобытной стихии.
Вечером того же дня корабль прибыл к Одессе. Моряки решили направить на берег делегацию: одна ее часть должна была заняться поисками еды и угля, другая часть — договориться о публичных похоронах умершего от ран Вакуленчука. На корабль прибывают меньшевики Бржезовский и Фельдман, которые переодеваются в матросов и берут командование на себя, ведя дальнейшие переговоры от имени моряков. Было написано несколько прокламаций к населению города и войскам с призывом переходить на сторону восставших матросов и в борьбе добыть для себя свободу, Учредительное собрание и отмену черты оседлости. В общем, обычные революционные дела.
В порту был захвачен транспортник с грузом угля, и топливо начали перегружать на броненосец. Тем временем в порт прибыли все местные стихийные и организованные революционеры. Матросы вынесли на берег труп Вакуленчука и прямо над его телом устроили шумный митинг. К его груди прикололи плакат:
«Одесситы, перед вами лежит труп зверски убитого старшим офицером броненосца „Князь Потёмкин Таврический“ матроса Вакуленчука за то, что осмелился заявить, что борщ никуда не годится. Товарищи, осеним себя крестным знамением и постоим за себя! Смерть вампирам, да здравствует свобода! Команда броненосца „Князь Потёмкин Таврический“. Один за всех и все за одного. Ура! Ура! Ура!»
Попавшие на борт революционеры начали склонять моряков к высадке десанта и захвату города, однако команда колебалась. Большая часть матросов вообще не поддерживала бунт, но и не выступала активно против. Их настроение постоянно колебалось. Кроме того, команда опасалась прибытия эскадры и возможного боя с ней.
Тем временем власти узнали о восстании на корабле. Один из матросов, не поддержавших бунт и вначале битвы с офицерами спрыгнувший в воду, сумел добраться до берега и рассказал о случившемся.
Полиция под угрозой расправы покинула порт. К вечеру начался погром: бунтующие сжигали и крушили все постройки и корабли, грабили магазины и лавки. В ответ в дело пошли казаки и армия. Началась перестрелка. Тушить пожары не получалось — мешала разгулявшаяся революционная толпа.
Матросы направили к городским властям делегацию переговорщиков, потребовав разрешить публичные похороны Вакуленчука. Поначалу они получили разрешение похоронить мертвого товарища ночью, однако моряки пригрозили обстрелять город из корабельных пушек, и в конце концов получили заветное разрешение. Фельдман утверждает, что на похоронах Вакуленчука было 30 тысяч человек. Это явная ложь. Другие свидетели похорон называют гораздо более скромные цифры — от нескольких десятков до нескольких сотен.
Вскоре возвращавшиеся с похорон матросы вступили в стычку с солдатским патрулем, в перестрелке двое матросов погибли. Побывавшие в городе рассказывали товарищам о боях на улицах, и морячки решили дать залп, целясь в дом градоначальника, театр и еще несколько важных городских зданий. Стрельба по городу отражена в воспоминаниях «Кирилла» и ярко характеризует нравы моряков. Хорошо видно, что у них нет плана действий — только первобытный анархизм и животная простота. Настроение толпы меняется ежесекундно. Матросы решают дать залп по городу, и только после выстрела в самые светлые головы внезапно приходит мысль: братцы, да мы же почти вслепую стреляем, мы ведь своих братьев рабочих можем убить, и тогда они нам сочувствовать не будут. Тут же по толпе проносится ропот: да, действительно, нечего стрелять, глупости это. Через некоторое время моряки узнают, что их снарядами никого не убило, и крестятся едва ли не со слезами на глазах: слава богу, никого не задело, хорошо-то как. Через минуту, узнав про какую-то перестрелку, бойцы за народное счастье опять полны решимости, толпа воет, требуя ударить по городу. В общем, в ту эпоху моряк без офицера — это не обезьяна с гранатой, а скорее восьмилетний ребенок, вооруженный тяжелой артиллерией.
После обстрела часть населения бежала из города. Моряки высадили на берег арестованных офицеров, после чего к Одессе подошла эскадра, которая должна была перехватить мятежный корабль. Однако боя не случилось во многом благодаря восстанию на броненосце «Георгий Победоносец». Моряки, узнав об успехе восстания на «Потемкине», решили, что «наконец началось», и захватили корабль в свои руки. Правда, офицеров они убивать не стали, а отправили в шлюпке на берег. Узнав о восстании, командующий эскадрой адмирал Кригер не стал навязывать броненосцам бой, опасаясь углубления революционного раскола. Корабли просто мирно разошлись. Кригер ушел в Севастополь, надеясь там получить отряд миноносцев и вернуться уже с ним.
На следующий день моряки захватили еще один транспорт с углем. Сгоревший порт заняли войска, беспорядки в городе пошли на спад. Бржезовский и Фельдман от имени моряков направили городскому руководству ультиматум (заведомо абсурдный и невыполнимый): немедленно увести войска из города, раздать населению оружие, сложить с себя полномочия и передать власть народу.
Но тут на «Георгии Победоносце» взяли верх противники восстания. Оно изначально было организовано незначительной частью матросов при невмешательстве большинства. Теперь же кондукторы (унтер-офицеры) и менее радикальные матросы переманили на свою сторону сомневавшееся большинство и решили сдаться властям. «Победоносец» ушел к берегу. Это буквально за минуту сломило боевой дух матросиков с «Потемкина». Только что они рисовали себе великолепные картины своего триумфа: с шашкой и на белом коне на параде в честь победителей самодержавия, и тут же салют в их честь. И вдруг они понимают, что товарищи-то передумали и ушли на берег. Толпа тут же поддается самой малодушной панике. Матросы как безумные бегают по кораблю и орут, что надо уходить в Румынию. Громче всех требует уходить в Румынию один из самых активных борцов за мировую революцию, Матюшенко, который еще несколько минут назад громче всех требовал десанта и захвата города в свои руки. В конце концов, под нажимом толпы и угрозой выкинуть друзей рабочих за борт, руководителям восстания пришлось согласиться с требованием матросов увести корабль в Румынию. Вот как описывал эту ситуацию Фельдман:
«Вдруг где-то раздался крик: В Румынию! Кто-то подхватил его, затем он раздался дальше, скоро уже почти вся команда „Потемкина“ кричала: „В Румынию, в Румынию!“ Откуда-то из трюмов повылезали какие-то матросы, они бегали по всему кораблю и сеяли панику среди команды. Я бросился к матросам на спардеке: Братцы! Что вы делаете! Вы же погубите все дело… Но мне не удалось окончить, несколько матросов подбежали ко мне и грозя кулаками стали кричать: куда ты нас ведешь? Чего ты хочешь? Хочешь чтобы нас как баранов потопили? Поговори-ка еще, сейчас за бортом очутишься.
Молчите, изменники, крикнул им я и хотел продолжать свою речь, когда ко мне подбежал матрос Кулик и умоляющим голосом стал уговаривать меня прекратить говорить. Не зная, что делать, я стал оглядываться кругом, ища помощи и поддержки. Вдруг я увидел Матюшенко. Вместе с Кириллом мы подбежали к нему. Каково же было наше удивление, когда услышали что и он произносил те же проклятые слова: в Румынию!
Матюшенко, опомнись, крикнул ему „Кирилл“, на нашей совести 600 рабочих убитых в порту. — А вы что трусите? За свою шкуру боитесь? Так я вас могу сейчас на берег высадить. Матюшенко, верный себе, потерял голову, как только массу охватила паника».
В этот момент матрос Кошуба, перебравшийся с «Георгия Победоносца», сходит с ума. Ну, во всяком случае, даже в описаниях Бржезинского и Фельдмана, которые совпадают, чувствуется, что даже профессиональным революционерам стало не по себе от обезумевшего матроса:
«Мы, говорил он, заберем винтовки, набьем свои рубашки патронами и темной ночью прокрадемся в город. Мы пойдем по Севастополю и кто там сможет сообразить, что мы не патруль. И вот тогда мы начнем избивать всех начальников и первого, конечно, пропорем штыком Чухнина (командующий Черноморским флотом). Мы будем прокрадываться в квартиры, в казармы, в караулы и везде-везде будем беспощадно резать наших драконов-начальников и везде к нам будут присоединяться наши братья матросы и солдаты. Мы зальем кровью тиранов весь Севастополь, мы их утопим в их собственной крови. Братцы, идемте вместе со мной, я первым буду колоть их штыком, бить их прикладом. Если сломается штык, я буду рвать руками их поганые горла, я не остановлюсь ни перед чем, пока хоть один из них будет живой.
После этой кровавой части плана лицо Кашубы озарилось восторгом и неописуемым воодушевлением. Голос его вздрогнул и он, захлебываясь от охватившего его чувства, продолжал:
Весь народ со всей России, из всех городов и сел придет на берег в Севастополь, встречать своих дорогих освободителей, все бедные и голодные, все матери со своими младенцами, бедные евреи и поляки, все измученные рабочие из тюрем и Сибири. И бухту, и набережную, и весь берег покроет народ, и все они будут плакать тогда, но плакать хорошими, легкими слезами радости, и мы заплачем вместе со всеми, и море заплачет с нами и поднимется от слез в берегах своих…
Дальше он уже не мог говорить, слезы душили его».
Впрочем, моряки не воспринимали всерьез свихнувшегося товарища, и «Потемкин» направился в Румынию. Бржезовский и Фельдман берут на себя переговоры с румынской стороной. Румыния предлагает им сдаться в качестве военных дезертиров, что сделает невозможной принудительную выдачу России.
Однако часть матросов рассчитывала, что румыны возьмут их на службу — толпа опять замитинговала. Теперь моряки забыли недавнюю панику и вновь были полны решимости вернуться в Россию и продолжить свою войну.
Корабль направился в Феодосию, где матросы надеялись установить контакт с революционерами. Забавно, что в дороге они достаточно быстро поняли, что без дисциплины и офицеров броненосец почему-то функционирует не очень хорошо: например, одни отлынивают от работы, а другие из-за этого пашут за двоих. И моряки, только что перебившие своих офицеров «за наказания», сами разработали свою систему наказаний, постановив отправлять каждого, кто работает с недостаточным усердием, в кочегарное отделение.
Бросив якорь в порту, матросики выдвинули ультиматум: выполнить все их требования (вода, уголь и еда), или город будет разрушен артиллерийским огнем. Городские власти предоставили все необходимое, но пока шла доставка на корабль, прибыли военные и не позволили погрузить оставшееся. Тогда команда «Потемкина» выдвинула новый ультиматум, пообещав разнести город через 4 часа и призвав жителей покинуть его, если им дорога жизнь.
Однако большинство матросов совершенно не хотело палить по мирному населению. Втайне они надеялись, что их ультиматум удовлетворят, однако утром этого не произошло. Тогда моряки самочинно решили захватить на берегу уголь, однако там их встретили солдаты, открывшие огонь. Оставшиеся на борту борцы за народное счастье снова впали в панику, команда раскололась, одни рвались начать по городу беспорядочную стрельбу, другие требовали возвращаться в Румынию. Бржезовский вспоминал:
«Кто-то крикнул: в Румынию! И этот крик невольно подхватили сотни голосов растерявшейся команды. Едем в Румынию, все хотят в Румынию, надоело уже плавать — загудели голоса. Некоторые матросы даже стали грозить мне, чтобы я не мутил команду и не сбивал с принятого решения. Все это произошло так быстро, налетело как ураган, уничтожив нас морально.
Настроение команды то повышалось, то падало как морская волна под воздействием стихийных причин. При таком условии слепая случайность становилась господином положения. Всякое благоприятное обстоятельство вызывало бодрое и решительно настроение, увлекая всю команду, малейшая неудача, самая ничтожная неожиданность, наоборот вносила сумятицу и настроение в одну секунду сменялось крайним упадком духа».
После этого власть революционеров окончательно рассеялась. По воспоминаниям Бржезовского, на судне осталось 2–3 революционно настроенных матроса, которые уже не имели ни малейшего влияния на команду. Во время обратного пути в Румынию сошел с ума еще один моряк: он начал безумно носиться по всему кораблю и кричать, что надо взорвать броненосец. После этого он упал без чувств и умер, не приходя в сознание.
Корабль прибыл в Констанцу и принял условия румынского правительства. На берегу моряков встречал и обустраивал будущий топ-большевик Христиан Раковский. Там матросы разделили корабельную кассу и разбрелись кто куда. Часть команды, не участвовавшая в мятеже, сразу же вернулась в Россию. Их примеру последовало и несколько активных участников восстания, не нашедших себе применения в братской стране и решивших вернуться в Россию на нелегальное положение. Остальные разбрелись по всей Европе и даже добрались до Канады. Главный зачинщик восстания, Матюшенко, лихорадочно метался по Европе, прибиваясь то к одной, то к другой партии, в конце концов сделавшись анархистом. Фельдман вспоминал:
«До восстания он был примерным матросом и даже был произведен в квартирмейстеры. Когда масса молчала и он молчал, когда она стала просыпаться, он первый схватил оружие. Когда народ мстил своим угнетателям, он был неумолимо жесток: пять из семи офицеров на „Потемкине“ убиты Матюшенко. Когда народ прощал, Матюшенко поражал своим великодушием. Он бросает команде: буду стрелять по городу даже против вашей воли, а когда происходит измена на „Победоносце“, охваченный паникой кричит „В Румынию! Сдаваться!“ Когда по нам открыли огонь и я плыл вдогонку за уходящим катером с раненым матросом на руках и просил о помощи, я ясно видел глаза Матюшенко, безмолвно глядящие на меня с уходившего катера».
Революционер-эмигрант Поссе, пытавшийся заманить героя к себе, вспоминал:
«Матюшенко в теорию не вдавался. А практика сводилась у него к уничтожению — именно к уничтожению, а не устранению — всех начальников, всех господ, и прежде всего офицеров. Народ делился для него на господ и подчинённых. Примирить интересы тех и других невозможно. В армии и флоте господами являются офицеры, подчинёнными — нижние чины. Освободиться нижние чины могут лишь тогда, когда офицеры будут „попросту“ уничтожены. Сам он во время бунта на „Потемкине“ собственноручно убил двух или трёх своих начальников. И ему казалось, что суть революции в подобных убийствах. В этом духе он писал кровожадные прокламации к матросам и солдатам, призывая их к убийству офицеров. Он думал, что при такой программе легко привлечь на сторону революции всех матросов и большинство солдат.
За границей он тосковал, рвался на родину, мечтал вторгнуться со своими „потёмкинцами“ в пределы России, чтобы поднять там общее матросское восстание. Себя он считал обречённым на смерть в бою или на эшафоте… Жить на эмигрантском положении он считал бесчестным, чем-то вроде предательства. В его представлении настоящий революционер тот, кто не только убивает, но и сам погибает».
Во Франции Матюшенко собирался устроить какой-то теракт из анархистских побуждений, но был буквально изгнан революционной тусовочкой, опасавшейся, что французы перестанут их после этого привечать. Матюшенко уехал в Россию с грузом бомб, продолжать борьбу, был арестован в Николаеве, опознан и повешен. Фельдман попался на берегу в Феодосии, но сумел бежать из тюрьмы, жил в Европе, после революции вернулся в Россию, снялся в фильме Эйзенштейна в роли самого себя. Умер в 60-е годы. Бржезовский через несколько лет вернулся в Россию, был пойман и выслан в Сибирь. В советское время работал агрономом в колхозе, отойдя от политики.
Еще один из моряков стал анархистом, после революции присоединился к махновцам и погиб в бою с большевиками. Лучше всех устроился матрос Иван Бешов. Он попал в тюрьму в Ирландии, после выхода нашел работу, немного покрутился и открыл свою закусочную, которая постепенно разрослась в одну из самых известных в Ирландии сетей fish‘n‘chips под названием Beshoff (существует до сих пор). Большая часть матросов отправилась либо в арестантские роты (активные участники), либо в тюрьму (самые активные участники), либо на другие суда или на берег. Матюшенко остался единственным казненным из всего экипажа.
Сам корабль был сразу же после сошествия моряков на берег возвращен румынской стороной России. После этого корабль был переименован в «Пантелеймон» и на время разоружен. Он принимал участие в боевых действиях на Черном море в годы Первой мировой войны, но Гражданскую войну не пережил. Корабль, переименованный к тому моменту Временным правительством в «Борца за свободу», переходил из рук в руки, и в конце концов был взорван в 1919-м. Корпус в начале 20-х пустили на лом.
В советское время пропаганда на все лады прославляла героическую команду. Событиям на корабле был посвящен знаменитый фильм Эйзенштейна, а к 50-летию восстания всех доживших членов экипажа наградили орденами Красной звезды.
Восстание «Потемкина» стало первым в российской истории бунтом на корабле. Однако реальная история существенно отличалась от канонической официальной, утвердившейся в советское время. Если по вопросу мяса (было ли оно червивым или это преувеличение экипажа, который нуждался в легитимной причине для бунта) можно спорить, то история с якобы грозившим им расстрелом — очевидная чушь, причем направленная на людей, которые не очень понимают, как устроен флот и как вообще выглядит правовое государство. Морские офицеры имели достаточно широкие полномочия, однако их сковывал устав. А по уставу офицеры имели право наказать матросов лишением увольнительной на берег, нарядом вне очереди, посадить нарушителей под арест или «перевести на оклад», что означало понижение зарплаты на срок до нескольких месяцев. При этом младший офицерский состав мог посадить под арест только на 2–5 суток, старший — на 10 десять дней, и только командир корабля имел право арестовать смутьяна на целый месяц.
За более серьезные проступки нарушителей судил корабельный суд из всех офицеров. Причем суд был открытый, моряку предоставлялся даже защитник. И только по этому суду матроса могли наказать строже, чем арестом (как правило, отправляли в арестантские роты, в крайнем случае — на несколько лет в тюрьму, но нужно было умудриться). А уж расстрелы — это вообще что-то невиданное, тем более за отказ от борща. К тому же к расстрелу чисто технически могли приговорить только военно-морские суды, действовавшие уже на берегу. За период с 1867 по 1903 эти суды приговорили к смертной казни всего одного матроса, за весь 1905 год — шесть человек. Только после революционного разгула эту меру стали применять чуть чаще — в среднем 10–15 смертных приговоров в год.
Так что моряки прекрасно понимали, что никто не собирается их расстреливать. Упоительные истории про накрытых брезентом братишек — на сто процентов выдуманные.
События на броненосце «Потемкин» продемонстрировали появление новой революционной силы — матросов. Впоследствии эта сила еще не один раз себя проявит. Матросы будут активными участниками большинства европейских революций, в том числе в Германии и даже Австро-Венгрии, где все события тоже начнутся с моряков. В России морячки на некоторое время станут главной ударной силой большевиков.
Само восстание производит довольно тягостное впечатление. Это своего рода демоверсия будущей русской революции: кровь, безумие, обращение к трудящимся всего мира, Румыния, беспорядочные метания туда-сюда, распропагандированная толпа, которая сама не понимает, чего ей нужно, комиссары, переодетые угнетенными (как нарочно, Бржезовский и Фельдман). Это был фарс — фарс, который очень скоро повторился, как трагедия.
