Впервые опубликовано в журнале «Вопросы национализма» №6 в 2011 году под заголовком «Умереть или помучиться?». Автор текста: Константин Крылов.
Русский национализм как идеология, претендующая на выражение русских национальных интересов, появился сравнительно поздно. Исторически он является ответвлением традиционной русско-патриотической идеи, а содержательно — её отрицанием. Это двойственное положение до сих пор недостаточно осознано, прежде всего — самими националистами. Заметим, что противоположная сторона понимает ситуацию куда лучше. Этим объясняется то растущее раздражение, которое вызывают у «патриотов» националисты, даже когда они говорят вроде бы «те же самые вещи», и уж тем более — когда они говорят что-то другое. Впрочем, раздражение — слабое слово: сейчас дело дошло до открытой ненависти. Например, широко известный Сергей Кургинян, всегда считавшийся пусть и левым, но «патриотом», открыто объявил русских националистов врагами, с которыми «шутки кончились», а началась война на уничтожение. То же, по сути, сказал недавно ещё более известный Александр Проханов, наш главный имперец и государственник. Несколько мягче пока высказываются другие патриотические деятели, но тенденция очевидна: вместо того, чтобы благословить племя младое и влиться в ряды (или сойти в гроб), они намерены приложить все усилия, чтобы сознательный русский национализм, не дай Бог, не просочился в массы. Ради этого они готовы на всё, включая союз с властью, которую сами же считают предательской и воровской. Но за 282-ю статью, разгон русских демонстраций и репрессии против русского национального движения они готовы простить ей всё или почти всё.
Проще всего было бы объяснить это глупостью, продажностью или скверным нравом наших оппонентов из патриотического лагеря. Однако такое объяснение имеет, скажем так, ограниченную применимость. Ладно бы Кургинян или Проханов, но многие из тех, кто сейчас клянёт националистов последними словами, были и остаются честными людьми, дорого заплатившими за свои убеждения. Стоит это учитывать — и относиться к их воззрениям если не уважительно, то хотя бы внимательно.
Именно это я и попытаюсь сделать. А именно — попробую изложить идеологию «традиционного русского направления», как она видится с националистических позиций. Я постараюсь рассуждать, насколько возможно, sine ira et studio, но всё-таки не sub specie aeternitatis, с которой все кошки серы.
«Русское направление» в политике, литературе и публицистике имеет определённую репутацию. Сформировалась она ещё во времена полемик западников со славянофилами, а сейчас её можно считать устоявшейся. Итак. Считается — справедливо или нет, мы рассмотрим ниже, — что «русскость» в политике неразрывно связана с такими ценностными установками, как 1) антизападничество и антимодернизм, выражаемые в форме радикального неприятия «вестернизации» и «современности», часто подкрепляемого морализаторством и религиозной риторикой; 2) антидемократизм, неприятие политики как легальной борьбы интересов, демонстративное отвращение к «парламентской говорильне», «фарсу выборов» и «так называемым правам человека»; 3) антиконсьюмеризм, отвержение потребительства и стремления к материальному достатку, уравнительно-распределительные идеалы «для масс».
Все перечисленные установки выглядят консервативными. Это не совсем верно: существует прогрессистский извод тех же ценностей. Немалая часть наших патриотов, особенно просоветски настроенных, испытывают искреннее отвращение ко всему «старому, реакционному, лапотному» и поют осанну советской науке, «Бомбеи Спутнику». Это не мешает им проклинать растленный Запад и молиться на гулаговскую колючку.
Антидемократизм, в свою очередь, тоже бывает разный. Все патриоты, в общем, согласны с тем, что политики в западном смысле слова «нам не надо» или «мы к ней не способны». Но вот о том, что именно должно заменить политику, существуют разные мнения. Разумеется, чаще всего это выражается в любви к «сильной руке» и апологии авторитарно-диктаторской формы правления в форме неограниченной монархии или жестокой диктатуры. Но встречаются и патриоты-анархисты, мечтающие о естественной жизни на природе маленькими самоуправляемыми общинами. В общем, патриот готов найти что-то хорошее и в Сталине, и в князе Кропоткине, лишь бы только обойтись без партий, парламента и прочих «гадостей».
Наконец, не стоит смешивать антиконсьюмеризм и социалистические симпатии. Да, немалая часть наших патриотов либо откровенно «красные», на худой конец — верят в какой-нибудь «несоветский, подлинно народный социализм» как в приемлемый способ народного жизнеустройства. Но есть и вполне «правые», почитатели Рейгана и Пиночета, при этом настаивающие на том, что народ не должен жить слишком хорошо, ибо это его «портит». Так или иначе, слово «потребительство» для них бранное — все они понимают его исключительно как «потреблядство».
Нетрудно заметить, что в подобной формулировке все эти ценности выглядят «отрицательными», начинающимися с «анти». Это не комильфо, поэтому «русская мысль» выработала свою специфическую терминологию. А именно: первая ценность из вышеперечисленных (особенно в сочетании с третьей) обычно именуется «духовностью», вторая — «державностью» (или «государственничеством»), третья — «общинностью» (а с добавлением первой — «соборностью»). Сейчас, правда, эти слова несколько затёрлись и вышли из моды. Зато в словаре русских патриотов появились «антиглобализм» и «суверенность» (первое плюс второе, в отрицательном и положительном ключе).
Если всё-таки попытаться обойтись без расплывчатых эвфемизмов, но при этом формулировать «патриотические» установки в позитивном ключе, мы получим: Единодушие, Единовластие, Единообразие. Именно эти ценности и стоят за отрицаниями. Читатель-либерал, добравшись до этого места, наверное, впервые поморщится: его царапнет слово «позитивно», поскольку в указанных ценностях он не видит ровно ничего привлекательного. Националист, напротив, поднимет бровь — именно потому, что не усмотрит в этом ничего дурного. В самом деле, разве националисты не считают, что нация должна быть едина, по крайней мере в главных вопросах? Разве они — противники сильной и эффективной власти? Наконец, единообразие в некоторых вопросах более чем уместно — например, единство языка и национальной культуры, равномерность развития страны, да и децильный коэффициент (отношение доходов 10% самых богатых к 10% самых бедных) в русском национальном государстве стоило бы понизить до пристойной величины. «И что же вам не нравится?» Здесь необходимо остановиться и посмотреть, каким образом наши патриоты намерены реализовывать эти ценности.
Начнём с единодушия. Я сказал — «единодушия», а не «единомыслия». Вопреки либеральным представлениям, патриоты вовсе не настроены антиинтеллектуалистски, нет. Напротив, патриоты обожают сложные интеллектуальные конструкции. Здесь важно другое — на каком фундаменте они их возводят. С точки зрения наших патриотов, они привержены идеям и ценностям, не являющимся результатом борьбы человеческих воль и намерений, а, так сказать, спущенным сверху. Источником этих ценностей может быть для них Бог, Откровение, Традиция, а также и — Наука. Лишь бы только эти идеи не были выработаны в ходе борьбы интересов. Всё, что связано с человеческими желаниями и волением — и грязно, и ненадёжно.
Особенно это касается моральных норм. Для патриота они незыблемы и абсолютны, им необходимо следовать любой ценой. Консерваторы любят, конечно, повздыхать о нравственной чистоте далёкого прошлого, когда юноши беспрекословно слушались старших, девушки хранили невинность до брака и все поголовно боялись Бога и почитали Государя. Но и советофилы, преданные читатели Стругацких, мечтают примерно о том же самом, разве что в технократическом антураже: вместо высоконравственных пейзан в их мечтах витают строгие юноши, занятые исключительно радостями труда и познания. Теперь о единовластии. Об «автократических традициях» российской государственности не писал только ленивый. Не будем даже спорить: демократии в России никогда не было. Однако интересен сам ход мысли: если мы никогда не делали чего-то, не нужно и начинать, «нам не дано». Но это крайне сомнительная идея. Если бы её придерживались те страны, которые сейчас вовсю наслаждаются благами демократии — начиная от старых национальных государств Европы и кончая новейшими, образовавшимися после распада СССР, — то, наверное, мир продолжал бы пребывать в благостном феодализме. Более того, первые демократические эксперименты были неудачными, а то и страшными: достаточно вспомнить Великую французскую революцию.
Тем не менее именно демократия выжила и победила в мировом масштабе. Сейчас она успешно установлена практически везде — даже в тех странах, чьи автократические и антидемократические традиции не уступают российским. Скажем, какая-нибудь Монголия никогда не считалась «землёй свободы», скорее уж наоборот. Но сейчас на исторической родине Чингисхана установился устойчивый демократический режим, при котором эта страна стала стремительно развиваться… Возможно, конечно, что русские менее способны к свободе, чем монголы, но это ещё нужно доказать — хотя бы попробовав. Но в России не было произведено ни одного сколько-нибудь масштабного демократического эксперимента, включая пресловутые «лихие девяностые», которые были временем торжества чего угодно, но только не демократических институтов. И тем не менее «неспособность русских к демократии» является для наших патриотов чуть ли не символом веры.
Далее. Антидемократизм наших патриотов совершенно не подразумевает популярного в западных консервативных кругах аристократизма и культа «благородного сословия». Напротив, представителей «русского направления» отличает редкое отвращение ко всем проявлениям аристократического духа (даже когда они утверждают обратное). Это видно хотя бы по тому, что в этой среде отнюдь не приветствуется культ старой русской наследной аристократии (боярства), да и к дворянской России они относятся подозрительно. Любимые исторические фигуры для мыслителей и публицистов «русского направления» — это прежде всего истребители знати — откуда растут ноги у культа Ивана Грозного и Сталина. Чаемая ими иерархия — это иерархия начальников-назначенцев, слуг государевых, не имеющих никаких врождённых достоинств или наследственных прав, сословной гордости или длинной родословной, вообще ничего, кроме временно данной им власти. Все «князья» должны быть слеплены из грязи и только из грязи.
Столь же специфичен патриотический «монархизм». Фигура «вождя», «монарха», «генсека» (то есть верховной власти, сосредоточенной в одном лице и подчинённой «идее» или лично Богу) не венчает собой пирамиду власти, а создаёт её из себя. Верховный правитель — не первый среди равных (как это воспринимается на Западе), а хозяин «государевых рабов». Итак, единовластие понимается патриотами исключительно как «вертикаль власти», то есть иерархия назначенцев. Управление обществом должно быть возложено на чиновников, назначаемых другими чиновниками. Во главе всей иерархии стоит первое лицо, «отец отечества», тоже назначаемый, но уже не людьми, а самим Богом, или, как минимум, Великой Идеей.
Идея эта, впрочем, при всём своём величии не так уж и сложна. Это внешнеполитическое могущество страны, нужное не для каких-то меркантильных целей, но исключительно для «удержания всего мира» (или хотя бы самих себя) от щупалец Запада, всемерное противостояние Западу во всём, и прежде всего — в области «смутительных идей» и всяческих «соблазнов». По этой же причине патриотам, как правило, не везёт с партстроительством. Вообще-то патриот, как правило, не прочь возглавить какую-нибудь могучую партию или хотя бы состоять в таковой. Беда в том, что он, как правило, ощущает партию как нечто временное и не имеющее самостоятельной ценности, нужное только для захвата власти. «Ужо мы придём к власти и всё это безобразие сразу запретим». Оборотной стороной того же свойства является почти органическая невозможность для патриота быть врагом режима, каким бы этот режим ни был и как бы он этих самых патриотов ни давил. «Русский патриот» склоняется перед режимом при малейшем признаке заинтересованного внимания с его стороны или хотя бы с появлением надежды на то, что режим смягчит свою антинародную политику. Неудивительно, что любой российский режим предпочитает иметь своим главным врагом именно русских патриотов, а более опасных противников ими запугивать. Эта несложная схемка работает с неизменно превосходным результатом.
И, наконец, кое что про «потреблядство» и его противоположность. Русскопатриотический антиконсьюмеристский идеал состоит в том, что народная жизнь и быт должны быть приведены к общему знаменателю, прежде всего стилистическому — никто не должен слишком выделяться на общем фоне, кроме, разве что, «государевых людей», которым может быть позволено многое. Уровень жизни масс должен быть не совсем уж низким (чтобы люди не перемёрли и не разбежались), но и не высоким, чтобы жизнь мёдом не казалась.
На этом стоит заострить внимание. Все западные критики потребительского общества утверждают, что потребительство и качество жизни — разные вещи, но никто не проповедует ту идею, что народ должен жить бедно и скудно. Для мыслителей же «русского направления» именно отсутствие материального достатка, нищета и скудость, нехватка самого необходимого и решительный запрет на всё сверхнеобходимое («роскошь») представляются огромной ценностью. Более того — ценностью нравственной и даже религиозной (очень часто тут вспоминают «идеалы православного нестяжательства»).
Важнее, впрочем, другое. Для патриота совершенно очевидно, что народ должен не только жить скромно, но и быть нагружен тяжёлой, беспросветной работой. На худой конец, патриот может желать русским «достатка» (в смысле — не умирать с голоду и не мёрзнуть зимой), самые смелые даже способны произнести слово «зажиточность». Но вот от идеала тяжёлого, ломающего жилы народного труда они отказаться не в состоянии. Патриот ещё способен пожелать народу сытой жизни — но не жизни, свободной от труда, жизни праздной. Нет, надо вкалывать, иначе никак нельзя. Иначе народ разбалуется, захочет странного и уйдёт от своего исторического предназначения. При этом чем конкретно нагружать народ — не так уж важно. «Надо как в армии» — убирать ломами снег, и не чтобы убрать, а чтобы солдатики устали до полусмерти. Эта идея кажется любому психически здоровому человеку настолько дикой и отвратительной, что в неё сложно поверить. Неужели наши радетели за русский народ хотят для него именно этого? Не клевещет ли на них автор?
Что ж. Я мог бы привести огромный массив текстов «патриотических» публицистов, в которых они проповедуют именно это, но ограничусь лишь большой цитатой из интервью Проханова, где эти идеи выражены вполне ясно. Замечу только, это «проходной» текст, не вызывающий у привычного читателя ни малейшего удивления, — это именно что общее место.
«[…] Вторая важная технология — это вброс в народ, сирый, обездоленный, обессмысленный, безработный, рассечённый народ, вброс в него общего дела. Народ должен быть нагружен имперской работой, народу опять необходимо дать имперское «домашнее задание». Ведь все эти годы, пятнадцать лет, народ был разгружен, он был лишён этой огромной задачи, имперской задачи, той задачи, в недрах которой и формировался этот народ. Наш народ формировался не на дискотеках, не в ночных клубах, не на «днях города», не на мыльных операх, он формировался в гигантской имперской работе, включавшей в себя строительство, войны, оборону, заселение пространств, добывание руд, создание новых технологий, новых идеологий, выработку новых элит. И в этой работе, к которой он привык, этот народ размножался, строил семьи, строил супергорода, совершал суперисторические подвиги, создавал великую цивилизацию. А когда народ разгрузили, народ почувствовал себя брошенным, оставленным, он перестал рожать, он перестал трудиться, он перестал любить, он перестал видеть солнце, он перестал радоваться блеску оружия, он перестал радоваться красоте женщин. Одним словом, народ должен быть опять нагружен большой имперской работой. Это, конечно, работа и по строительству суперстанций и марсианских проектов, но и работа по написанию книг, по созданию новой элиты, по созданию государственности.
Сама государственность и есть та общая работа, то общее дело, частью которого является кораблестроительство, создание флота, оживление Северного пути, прокладка новых магистралей, создание новых силиконовых долин и прочее, прочее. Как только это общее дело будет вброшено в народ, для реализации общего дела потребуется колоссальное количество работников. […] Народ, брошенный на это общее дело, на эту верфь, он, в контакте с этим общим делом, вернёт себе утраченную пассионарность. Эта пассионарность и будет той самой энергией, включающей в себя энергию предшествующих исторических эпох, она будет питать пассионарность, наполняя ее конкретным сегодняшним содержанием».
Тут всё сказано. Sapienti sat.
В настоящее время самым адекватным выражением патриотического дискурса стоит признать так называемое «имперство», то есть представление о том, что самым подходящим строем для России является автаркический автократический режим консервативно-социалистического типа, соединяющий в себе черты всех российских автократий, от Грозного до Сталина. Один мыслитель почвенного толка удачно назвал соответствующий идеал православным монархо-большевизмом. Но, естественно, «возможны варианты».
Так или иначе, с данным комплексом представлений знакомы — и используют его в своих целях — разные люди с очень сильно отличающимися воззрениями, начиная от кабинетных мыслителей и кончая политиками первого уровня. Более того, при обсуждении этих вопросов многие идейные разногласия отступают на второй план: практически все люди, хоть каким-то образом причастные к «русскому направлению», разделяют представления и даже симпатии, свойственные комплексу в целом. Убедиться в этом несложно. Если побеседовать с каким-нибудь национал-сталинистом, искренне уверенным, что советский строй выражал чаяния русского народа, он, скорее всего, признается в симпатиях к московским царям «покруче», к Ивану Грозному или Петру Первому. А яростный антикоммунист, почитающий Николая Второго святым мучеником, а Ленина и Троцкого — дьяволами во плоти, скорее всего, легко согласится с тем, что современный Запад загнивает, а какой-нибудь «народный социализм» с православным уклоном — вполне приемлемый вариант развития. Это отлично понимается и политиками. Опять же, чтобы не копаться в примерах, позволю себе характерную цитату из интервью Александра Лукашенко, данное в те времена, когда он демонстративно «дружил» с Россией:
«Все народы, составляющие Россию, и те, что желают дружить с Россией, развиваются в рамках одной цивилизации, для которой характерны уважение к человеку, соборность, общинность, духовность. Все мы отвергаем крайний индивидуализм и алчность, служение „жёлтому дьяволу“. Все мы не приемлем диктата чужой воли, разделения людей по имущественному признаку и разграбления общественного достояния».
Понятно, что реальные убеждения белорусского лидера, как минимум, сложнее. Но он прекрасно понимает, какие именно слова нужно произнести, чтобы произвести впечатление на людей «русских взглядов». Самое же интересное, что данную систему представлений разделяют и даже принимают и те, кто считает себя её идейным противником — например, большинство российских либералов. Правда, они относятся ко всем этим «общинностям» и «соборностям» с отвращением, но это не мешает им видеть в них «традиционные русские ценности» — из чего обычно делают русофобские выводы.
Остановимся на этом. И спросим себя: почему русский патриотизм приобрёл такую странную форму? Почему русские патриоты, по сути, отрицают базовые интересы того народа, именем которого они клянутся и за чьё счастье борются? Чтобы ответить на этот вопрос, напомню один распространённый в русских сказках сюжет. Какой-нибудь Иван Царевич идёт по лесу и натыкается, скажем, на медведя. Он может его убить и даже собирается это сделать, но мишка падает перед ним ниц и молит: «не губи меня, Иван, я тебе ещё пригожусь!» Иван убирает оружие — а мишка впоследствии отрабатывает верным служением. Если всё ещё непонятно, приведу пример из классики советского кинематографа. В знаменитом фильме «Белое солнце пустыни» красноармейцу Сухову предлагают — «тебя как, сразу кончить, или желаешь помучиться?» На что Сухов отвечает — «лучше, конечно, помучиться».
Я уйду от вопроса, почему и как случилось, что российское государство — и более того, Россия как таковая — воспринимается русским народом именно как «человек с ружьём», который предлагает выбирать между «умереть» или «помучиться». Факт тот, что такое восприятие является определяющим для нашего внутреннего мироощущения. Соответственно, появились и идеологии, которые выражают готовность умереть или готовность помучиться.
Первая ведёт своё начало от «западников» и сейчас развилась до россиянского «либерализма». Вторая — это «русский патриотизм» в описанном выше виде. Нетрудно доказать, что российское «западничество» никогда не было идеологией модернизации. Западническая программа всегда сводилась к идее уничтожения России и русского народа тем или иным способом. Самые гуманные варианты предполагали, что русские должны отказаться от идентичности, «содрать с себя шкуру» и стать другим народом, после чего, может быть, обретут свободу. Самые жёсткие — как, например, современный россиянский «либерализм» — предполагает, что русским лучше просто вымереть. Но, так или иначе, «западничество» предлагает русским смерть как избавление от вечных мучений и страха перед направленным на народ стволом «вертикали власти». «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца».
Патриотизм, напротив, начинается с согласия на «помучиться». Жить, любой ценой жить — а для этого нужно постоянно «пригождаться» тому, кто держит тебя на мушке. Причём не просто выполнять его приказания, а проявлять инициативу, предлагать всё новые услуги, мало кушать и много кувыркаться — потому что «Иван Царевичу» всё это может и надоесть, и он спустит курок. Так что нужно постоянно угождать мучителю, ластиться к нему, а ещё лучше — искренне его полюбить. Теперь ответим на простой вопрос: отвечает ли такая форма патриотизма интересам русского народа? Если принять, что единственной альтернативой является уничтожение русских как народа, то да: «лучше такая жизнь, чем никакая». Если же считать, что есть и другие варианты — например, отобрать у мучителя «вертикалку», сломать о колено и уйти на волю, то ситуация меняется. Появляется шанс на настоящую жизнь.
Националисты — это те, кто стремится на волю. И считают, что рискнуть — стоит.
