Текст: Джеймс Палмер, Fоrеign Роlicу. Перевод: Александр Заворотний
Любой иностранец в Китае быстро привыкает слышать презрительное «да вы ничего не знаете про Китай» от местных жителей. Это своего рода безусловный рефлекс на любую неудобную тему — как современную, так и относящуюся к одному из множества исторических мифов, которые дети в КНР заучивают как факты. Но, вместе с тем, это правда. Мы не знаем Китай. Но его не знают и сами китайцы, включая их правительство.
Мы не знаем Китай по той причине, что, хотя обычно это не признаётся, но почти вся информация о нём ненадёжна, обрывочна или искажена. Огромный размер страны и всё более жёсткая цензура вкупе со всепроникающей паранойей не позволяют узнать хоть что-то достоверное. Официальные данные постоянно «приглаживают» — как в пропагандистских целях, так и ради карьерных соображений. Это в равной степени касается китайцев и иностранцев; возможно, китайским гражданам получить доступ к информации проще, но зато они могут поплатиться за ненужный интерес к ней.
Например, мы не знаем настоящих цифр роста китайского ВВП. Длительное время рост ВВП был одним из главных критериев оценки работы чиновников — именно поэтому все связанные с этим показателем данные искажаются на каждом уровне, поскольку чиновники, собирающие отчётность, заинтересованы показать впечатляющие результаты. Если же взглянуть на ВВП китайских провинций, то их сумма окажется на 10% выше общей цифры, публикуемой центральным правительством — и ведь общая цифра тоже искажена в угоду политическим целям. Руководство провинций в последние годы всё чаще признаётся в фальсификации данных, но эта фальсификация идёт уже не первое десятилетие. Мы не знаем объём невозвратных кредитов, которые постоянно скрываются банками. Мы не знаем структуру большинства китайских финансовых активов. Иногда мы не узнаем даже хороших новостей из финансовой сферы, поскольку до этого ухудшение ситуации скрывали, и теперь никто не хочет в этом признаваться. Мы не знаем истинного коэффициента Джини в КНР, который служит для измерения экономического неравенства населения.
Как бы ни иронично звучало, но экономические данные все же надёжнее всех остальных — поскольку их ненадёжности уделяют много внимания. Национальное бюро статистики Китая неоднократно указывало на факты неудовлетворительного сбора информации и теперь намеревается самостоятельно собирать данные по провинциям. Подчистки и попытки скрыть ранее допущенные ошибки повсеместны — хотя рост идеологизированности и паранойи в однопартийном государстве отчасти препятствует таким ухищрениям.
Но наше незнание простирается далеко за пределы экономики. Посмотрите на любую сторону жизни в Китае — и обнаружите искажённую или скрытую информацию; поговорите с местными властями — в частном порядке они могут признать самые шокирующие факты.
Мы не знаем, сколько людей живёт в Китае, поскольку мало кто спешит регистрировать вторых детей в семье, а отделы планирования семьи не хотят признавать, что не в состоянии контролировать рождаемость. Мы не знаем, где живут эти «лишние» люди: деревенские власти любят завышать численность населения ради правительственных субсидий, а городские любят занижать — ради отчётности по контролю над рождаемостью. Официально в Пекине проживает 21,7 млн человек. В реальности их может быть 30 или 35 млн. Десятки, возможно, сотни миллионов трудовых мигрантов официально числятся в сельской местности, а на самом деле проживают в городах (кроме того, мы не знаем масштаба недавних выселений бедняков из крупных городов КНР). Мы не знаем, дышат ли китайцы чистым воздухом и пьют ли чистую воду, потому что данные по экологии полны лакун.
Мы не знаем вообще ничего о китайской политике на высоком уровне. В лучшем случае можно, как я, делать догадки на основе определённых фактов. Мы не знаем, как функционирует политическая кухня Чжуннаньхай, китайского аналога Кремля. Китайские политики не пишут откровенных мемуаров; китайские журналисты не могут опубликовать ни «Огонь и ярость», ни «Чего это стоит», ни даже «Игра изменилась». Мы не знаем, заинтересован ли Си Цзиньпин в богатстве и могуществе Китая — или только в своём собственном.
Мы не знаем, были ли чиновники, попавшие под каток «антикоррупционных» кампаний, действительно коррумпированными, развратными или ненадёжными — или им просто не повезло оказаться в числе политических оппонентов Си. Мы не знаем, насколько Коммунистическая партия Китая погрязла во фракционной борьбе, хотя мы знаем, что эти фракции существуют, и это осуждается Си Цзиньпином (и его фракцией). Мы не знаем, действительно ли расточающие рабские похвалы Си Цзиньпину чиновники верят в собственные слова, или же ими движет страх и жадность.
Мы не знаем, что думают простые люди. Мы не знаем, действительно ли китайцы поддерживают правительство или осторожничают, когда незнакомцы задают им неудобные вопросы на улицах страны, известной политическими репрессиями. Мы не знаем, почему китайцы заявляют опрашивающим, что более склонны доверять друг другу, чем любые другие народы, если на самом деле паранойя в китайском обществе достигла такого уровня, что старикам на улицах отказываются помогать, опасаясь какого-то обмана, а сбитых машиной детей вроде Ван Юэ бросают умирать.
Мы не знаем истинных размеров оборонного бюджета КНР. Мы не знаем, в каких условиях живёт обычный служащий китайской армии, поскольку информация об этом жёстко цензурируется, а солдаты ещё более ограничены в возможности высказаться, чем гражданские.
Мы не знаем, насколько качественное образование в китайских школах, потому что постоянно повторяемая статистика Международной программы по оценке образовательных достижений учащихся (PISA), согласно которой КНР заняла первое место в мире, основана на показателях небольшой группы элитных шанхайских школ. Как только анализ начал учитывать хотя бы Пекин — ещё один китайский мегаполис — и две богатых провинции, то результаты резко ухудшились (согласие PISA учитывать столь ограниченную статистику вполне соответствует наивности и уступчивости, которые многие иностранные неправительственные организации, особенно в сфере образования, проявляют при работе в Китае; я видел множество иностранных специалистов по образованию, которые бросались восхищаться потёмкинскими деревнями — например, они верят, что средняя школа №4 Пекина, которую можно приблизительно сравнить с Итонским колледжем, — это «типичная китайская школа»). Мы не знаем, насколько упал уровень образования в сельской местности. Мы не знаем, сколько китайцев грамотны — в том числе, и из-за того, что уровень грамотности в городе и на селе оценивается по разным стандартам — это обычная местная статистическая практика.
Мы не знаем реальных показателей преступности, особенно в городах, где официальные цифры могут составлять лишь 1/40 от реальных. Мы не знаем, сколько людей гибнет в ходе непрекращающихся уйгурских бунтов в Синьцзяне, где местные чиновники, по словам одного правительственного эксперта по борьбе с терроризмом, «искажают цифры не меньше, чем во время „Большого скачка“»; мы также не знаем, сколько людей в настоящее время удерживаются в исправительных лагерях (и мы так и не узнали, сколько погибло в ходе «Большого скачка» при Мао, когда трупы сбрасывали в траншеи или бросали в поле: может, их было 16,5 млн человек, как утверждают официальные источники, а может, 45 миллионов, как оценивают некоторые историки).
Более того: мы не знаем, чего мы еще не знаем. Есть известное неизвестное, но неизвестное неизвестное не менее обширно.
Возможно, существуют вещи, которые влияют или повлияют в будущем на Китай и весь мир грандиозным образом — мы не знаем об этом. Иностранным репортёрам позволено находится лишь в ряде крупных городов, преимущественно в Пекине, Шанхае и Шэньчжэне; они подвергаются слежке и притеснениям при попытках перемещаться по стране, и особенно — по сельской местности (по официальным данным, Пекин и Шанхай, которые выдаются за «норму жизни в новом Китае» составляют не более 4% общего населения). Для китайских журналистов дела обстоят намного печальнее: даже весьма скромные возможности для занятия журналистскими расследованиями, которые существовали в 2000-е, активно пресекаются властями, которые уверены, что подобные расследования следует предоставить Партии. Страх запечатывает рты; те, кто раньше соглашался называть свои имена, теперь говорят только на условии полной анонимности, а большинство и вовсе отказывается говорить.
Источники информации, раньше бившие тонкой струйкой, за последние годы под прессом цензуры почти иссякли. Сервис микроблогов Weibo, какое-то время являвшийся отдушиной для жалоб и скандалов на провинциальном уровне, теперь жёстко цензурируется. На смену ему пришли групповые чаты в WeChat, но в прошлом году цензура обратила внимание и на него.
Всё это заставляет еще выше оценивать работу людей, которым всё-таки удаётся собирать важные экономические и политические данные — здесь стоит упомянуть исследователя Адриана Зенца. И, пока китайское государство последовательно уничтожает каждый неподконтрольный источник информации, можно поразмышлять, а сколько же знает само это государство. Китайские чиновники постоянно запрашивают титанические объёмы самой разнообразной информации; могут, например, потребовать подготовить «списки лиц, посещающих религиозные службы в вашем районе, и мест, где проводятся такие службы». Но система всегда искажала информацию при передаче данных даже внутри самой себя; вероятно, этих искажений стало на порядок больше после того, как Си Цзиньпин перешёл к откровенной диктатуре. Ли Кэцян, премьер Госсовета КНР (орган, который, как мы предполагаем, всё больше утрачивает значение), в 2007 году жаловался американским дипломатам на неспособность получить хотя бы основные экономические данные в управляемой им тогда провинции; ему пришлось подряжать приятелей и коллег заниматься тайным сбором хоть какой-то информации.
Правительство пытается решать проблемы, делая ставку на большие данные: оно верит, что, если обойти чиновников низших уровней, то можно получать информацию напрямую. В большие данные вкладываются огромные средства. Работа также ведётся в области превентивной охраны порядка и повсеместной слежки за диссидентами. Правительство требует и от китайских фирм, и от иностранных фирм с китайским присутствием (вроде Apple) записывать и передавать информацию. Но и сами большие данные подвержены систематическим искажениям, зачастую не оправдывают доверие и вообще заставляют вспомнить древнейшее правило программирования, которое гласит: «ерунда на входе — ерунда на выходе».
Как экономист Джозайя Стамп писал о другой державе, которая пыталась контролировать обширные территории репрессивными методами, «Правительство [Британской Индии] весьма серьёзно подходит к статистике: её собирают, суммируют, возводят в энную степень, извлекают из неё кубический корень и получают превосходные диаграммы. Но нельзя забывать, что все эти цифры в качестве первоисточника имеют деревенского старосту, который выводит, что ему только взбредёт в голову». Позволят ли современные технологии показать китайскому правительству лучшие результаты? Этого мы не знаем.
Перевод этого материала оплачен подписчиками «Спутника и Погрома».
Купите подписку (клик по счетчику просмотров справа внизу) или подарите ее друзьям и близким!
