нига Даниэля Бовуа, директора Центра истории славян и президента Французской ассоциации украиноведческих исследований, «Гордиев узел Российской империи: власть, шляхта и народ на Правобережной Украине
Автора интересуют только факты и аналитика. Он ни за русских, ни за поляков, ни за украинцев, ни за евреев, ни за немцев-колонистов. Он за истину. Позиция эта, при всей ее уязвимости, хороша уже тем, что убирает излишнее многословие. Было, как было. Остальное не волнует. Исторические реалии описываются сухо и точно, с аптечной тщательностью и профессорской щепетильностью.
Бовуа придерживается теоретических установок школы «критического патриотизма», почти неизвестной в наших краях (о, милая патриархальность...) Суть в том, чтобы отказаться от поисков «преступлений большинства против меньшинства» и сосредоточиться на вопросе «как оно работало?»
По его мнению, изучая, например, Российскую империю, следует восстанавливать механизмы принятия решений, индивидуальные стили администрирования высших чиновников, конъюнктуру внутреннего и внешнего рынков, этнографические особенности локальных институтов власти, приемы политической борьбы и т.д. О «добре» и «зле» пускай судят другие. Дело историка — собрать в архивах такую мозаику, чтобы стало понятно, как функционировал весь механизм. От крестьянина до императора и обратно. Картинка получается блеклая. Чертеж и цифры. Ни «атаки кавалерии», ни «слезинки ребенка». Завлечь покупателя нечем. Отсюда мизерный тираж и провальные продажи. Русский перевод Бовуа увидел свет два года назад и до сих пор на прилавках. «Образованную публику» отпугивает объем (1000 страниц) и обилие подробнейших таблиц.
Интересно, сколько увесистых томов оккультно-сталинской дряни было продано за тот же период и в тех же самых магазинах? Десятки тысяч. Скачано из интернета? Миллионы. А фундаментальная работа профессора Сорбонны и другие, одинаковые с ней по уровню и глубине, пролежат на полке еще два-три года, потом уйдут на распродажу и, в конце концов, осядут, бог знает где, пока моль, мыши и криворукие студенты не прикончат её окончательно.
Жаль. Из общественной жизни уходит фигура ученого. Скандалы с поддельными диссертациями, наложенные на отсутствие опыта общение, пусть и книжного, с высококлассным интеллектуалом, провоцируют массовое недоверие к Просвещению и симпатию к современным дикостям вроде неоязычества и неоевразийства...
Итак, Бовуа и Правобережная Украина.
В 1793 году Российская империя, захватив обширные территории между Днепром и Днестром, столкнулась с трудностями, каждая из которых грозила вырвать новое приобретение из рук и вернуть прежнему владельцу.
Во-первых, социальные верхи Волыни, Подола и Киева оказались совершенно польскими. Это была самая настоящая Речь Посполитая. Аристократия, от чиншевой голоты до олигархов-магнатов, говорила, думала и писала только по-польски, молилась в католическом храме и враждебно относилась ко всему русскому.
Речь идет не о двух-трех сотнях помещиков, а о многовековой организации численностью в 400 000 человек. В любой момент шляхта могла начать стихийную партизанскую войну и со временем отбросить русских назад, истощив русские материальные и человеческие ресурсы в бесчисленных мелких стычках. Особенно был опасен север края с его глухими лесам, протянувшимися аж до знаменитой Беловежской пущи. Угроза второго Кавказа стояла в полный рост.
Во-вторых, украинское население было настолько придавлено к земле силой польского оружия, что не могло и шагу ступить навстречу русским. По крайней мере, на первых порах. Многочисленные народные восстания, вспыхивающие тут и там, были скорее актами бессилия и отчаянья, чем полноценной борьбой за свободу. Крестьяне, доведенные арендаторами и помещиками до пределов человеческих возможностей, устраивали им кровавую баню, а потом разбегались кто куда. Даже православие, которое, казалось бы, должно было облегчить понимание с русскими, было у них отобрано Брестской унией
Три общины, поляки, украинцы и евреи, существовали не врозь и не по одному, а каждый на своей стороне и согласно своей роли. Вместе же это был настоящий социальный бункер, непроницаемый для приказов извне. Зная свою силу, поляки саботировали любые распоряжения русских властей, если те не поддерживались штыками. Слать письма и циркуляры было бесполезно. Их просто не выполняли, как будто ничего не изменилось и Правобережная Украина так и осталась в составе Польши.
Среднее поместье выглядело так: польский пан, владеющий примерно сотней душ украинцев, жил в отдельно стоящей усадьбе. Его окружали так называемые чиншевики — безземельные шляхтичи, имеющие право носить перстень с родовым гербом и оружие. Из их числа пан набирал себе телохранителей, управляющих и, в случае бунта, солдат. Рядом стояла церковь, обязательно униатская, в которой служил выходец из местных чиншевиков. Чуть дальше располагался шинок и, как бы мы сейчас сказали, банк народного кредита. Держали его, понятное дело, евреи. Их безопасность гарантировали люди пана и в случае чего именно они выполняли обязанности коллекторов, выбивая долги угрозами и пытками. Кроме того, была небольшая группа украинских «парубков», добровольно принявших католичество, чтобы уйти от тяжелейшей крестьянской жизни. Как правило, им доставалась роль надсмотрщиков нижнего звена. В их обязанности входил повседневный террор вроде отправки на работу беременных и «профилактического» избиения неблагонадежных. В самом низу, почти у ворот ада, располагалось украинское село. Бесправное, нищее, забитое, многократно обворованное.
Российская империя, столкнувшись с монолитом, тут же начала искать трещины. Демонтаж польской общины — вот, чем она занималась в западных губерниях на протяжении всего девятнадцатого века.
Первый шаг — ликвидация унии. Украинцы мгновенно, за каких-то пять лет, «предали» Папу Римского и перешли в восточное православие. Организационно это ничего не дало. Власть на местах осталась у поляков. Зато симпатии 3 500 000 украинцев оказались на стороне русских.
Следующий ход, по отношению к которому первый был лишь прелюдией, — прием жалоб со стороны крестьян. Каждый желающий мог прийти в одну из русских администраций и подать список злодеяний своего хозяина. Удар был рассчитан ювелирно. Поляки видели в крепостных не людей, а «быдло», говорящее на чуждом языке и исповедующее чуждую веру. Отношение было беспощадным вплоть до откровенного зверства. Санкт-Петербург, сделав ставку на униженных и оскорбленных украинцев, выбил у поляков почву из-под ног. Бессловесный дотоле раб получил возможность ответить на унижение уголовным делом. Истории, рассказанные им царским чиновникам, поистине ужасающи. За первые два года одних только случаев доведения до самоубийства насчитали более пятисот. О гаремах из сельских красавиц, о повешенных , запоротых до смерти, утопленных, зарезанных, уморенных голодом и т.д. и говорить нечего. Везде, где было возможно, поляк-преступник отправлялся в Сибирь, а имение конфисковалось в пользу казны с тем, чтобы вскоре быть пожалованным великорусскому дворянину-отставнику «за образцовую службу». Явление стало настолько массовым, что, например, некто пан Чишевский вместе со своим подельником паном Кулешем, принялся пытать грамотных крестьян в окрестностях Звенигородки, чтобы те не дай бог не составили жалобу. Им не повезло, и письмо на имя губернатора все же было написано. К сожалению, о дальнейшей судьбе конфликта мы пока ничего не знаем.
Третий шаг — раскол шляхты. По ходу дела выяснился застарелый конфликт между панами и чиншевиками. Землевладельцам надоело содержать безземельных собратьев. Войны давно прекратились, экономика постепенно переходила на новые рельсы и буйные парни с турецкими ятаганами были уже не нужны. В столице приняли решение избавиться от последних, сыграв в пользу первых. С этой целью Россия отказалась признавать дворянское достоинство шляхтичей, у которых не было поместья. Как и ожидалось, паны-магнаты, обладающие реальной политической силой и возможностями отвести беду от своих «братьев по оружию» сделали вид, что ничего не произошло. Чиншевики, приблизительно 330 000 человек, оказавшись без лобби в высших сферах, остались не у дел. Предусмотрительно введенные в страну войска самим фактом своего присутствия отбили охоту к восстанию, да и само оно не заладилась, ибо солдаты, брошенные офицерами, не воюют. Новых «святых землепашцев» определили вровень с государственными крестьянами. Подати, рекрутский набор и суд как у русских в Рязани или Орле. Уже через пару лет синодальные чиновники зафиксировали браки вчерашних «господарей» с украинками и переход в православие. Делалось это в том числе и потому, что в океане православной Малороссии больше шансов на помощь у брата по вере, чем у вчерашнего надсмотрщика, оставшегося без кнута. Когда же аристократы решили восстать, их никто не поддержал. Солдаты остались дома, крестясь на православные иконы вместо католических крестов.
Далее пришла очередь магнатов. Лишенные грубой силы чиншевиков, они превратились в легкую добычу. Под злобные взгляды крестьян, жаждущих возмездия за свои страдания, их начали разорять. Для приличия был введен налог в 10% на доходы от продажи зерна, но взимать его поручили самым отпетым и самым испорченным русским чиновникам. Они не брали деньги, а разворовывали дотла. Официально их «беспредел» никто не поощрял, и при случае подонков отправляли на каторгу, но дело они сделали. В некоторых уездах до 80% мелкопоместной шляхты осталось без гроша в кармане. Их земли переходили в собственность к русским поселенцами или крестьянам, если они могли уплатить назначенную цену.
В итоге, на плаву осталось около 40 сверхбогатых семей и еще несколько тысяч тех, кто сумел затеряться-откупиться. Чтоб решить проблему раз и навсегда, был объявлен призыв на государственную службу всех молодых шляхтичей в возрасте от 16 до 30 лет. Что им грозило? Десять-пятнадцать лет в пеших и конных походах где-нибудь между Пензой и Оренбургом или работа в администрации Суздаля. Если учесть тот факт, что серьезный процент тогдашних западных дворян был неграмотен, вывод напрашивается сам собой: в гомогенном русском окружении они перестали бы быть поляками. Другая языковая, культурная и религиозная среда стерла бы их идентичность до легкого акцента.
Параллельно с этим шел массированный накат на образование. Католические учебные заведения закрывались, а здания конфисковались. Каждое новое поколение украинских поляков все ближе и ближе подходило к общеимперскому стандарту. Наконец, когда были проложены железные дороги и остатки шляхты включились в экономическую жизнь огромной страны, от боевого монстра образца 1793 года ничего не осталось. Поляки стали безопасны. Им даже разрешили культурные игры в самостийности, прекрасно понимая, что серьезного сопротивления они оказать уже не смогут...
Следует сказать еще пару слов о чрезвычайной документальности работы Бовуа. Каждый эпизод описан подробнейшим образом. Наглядно видны и просчеты царской администрации, и польские маневры, и реакция украинцев и многое-многое другое. И, главное, никакой идеологии. Техника, техника и еще раз техника. Голая реальность, отраженная в тысячи ведомственных докладов и министерских резюме.
Если вы хотите понять, как реально функционировала Российская Империя, без рассказов про «кровавый царизьм», то книга Бовуа для вас обязательна.
