Исламское государство (ИГ) — не просто сборище психопатов. Это религиозная группа со своей искусно подобранной доктриной, не последнее место в которой занимает вера в то, что бойцы ИГ приближают грядущий конец света. Вот что это значит для стратегии — и для попыток их остановить.

Что такое Исламское государство?

ткуда оно взялось и чего хочет? Западные лидеры пока не нашли внятного ответа на эти обманчиво простые вопросы. В декабре в New York Times появились конфиденциальные комментарии генерал-майора Майкла К. Нагата, начальника Управления войск спецназначения по Ближнему Востоку. Нагата признаётся, что он только начал разбираться в причинах успеха ИГ. «Мы не то что не убили идею, — говорит он, — мы её пока даже не поняли». В прошлом году президент Обама называл Исламское государство то «не исламским», то «юниорами Аль-Каиды» — взгляд, который показывает, как мало понятно про ИГ, и который, может быть, уже стал причиной серьёзных стратегических ошибок.

Бойцы ИГ захватили Мосул (Ирак) в прошлом июне, и уже контролируют территорию, сравнимую по площади с Великобританией. Абу-Бакр Аль-Багдади управлял ИГ с мая 2010 года, но до прошлого лета его лицо можно было увидеть только на мутной тюремной фотографии, сделанной в лагере Букка в разгар оккупации Ирака. 5 июля прошлого года он поднялся на кафедру Великой Мечети аль-Нури в Мосуле, чтобы произнести проповедь в честь Рамадана — как первый халиф за сотню лет. Мутную фотографию он сменил на видео высокой чёткости, а положение загнанного в подполье партизанского командира — на роль предводителя всех мусульман. В ответ со всего мира хлынул поток джихадистов невиданной до сих пор силы и скорости, и он пока ещё не иссяк.

Наше невежество легко объяснить. ИГ — потаённое царство; оттуда мало кто возвращается. Багдади говорил перед камерами всего один раз, но его обращение вместе с другими пропагандистскими видео и энцикликами лежит в сети, и сторонники халифата потрудились сделать их как можно заметнее. Можно утверждать, что их государство отвергает мир как принцип; что оно требует геноцида; что его религиозная доктрина не даст ему измениться, хотя бы даже и ради выживания; и что оно считает себя провозвестником — и главным действующим лицом — скорого апокалипсиса.

Исламское государство, известное как Исламское государство Ирака и аль-Шама (название в оригинале статьи, в русскоязычном интернете более распространено название «Исламское государство Ирака и Леванта» — прим. ред.), исповедует собственную разновидность ислама, и его взгляды на Судный день прямо влияют на его стратегию — это могло бы помочь Западу узнать своего врага и предсказать его поведение.

Путь ИГ к власти мало напоминает, например, триумф Братьев-мусульман в Египте (их, кстати, ИГ считает отступниками). Это мрачная антиутопия из альтернативной реальности, в которой Дэвид Кореш или Джим Джонс выжили и получили абсолютную власть не над парой сотен людей, а над восемью с чем-то миллионами.

Мы ошибаемся в отношении природы ИГ по крайней мере в двух вещах. Во-первых, мы трактуем джихадизм как монолитное явление и пытаемся применить логику Аль-Каиды к организации, которая целиком её затмила. Сторонники Исламского государства, с которыми мне доводилось общаться, по-прежнему называют бен Ладена почётным титулом «шейх Осама». Но джихадизм сильно изменился со времён расцвета Аль-Каиды (с 1998-го до примерно 2003 года), и многие джихадисты откровенно презирают её теперешних лидеров и их цели.

Бен Ладен видел терроризм прологом к халифату, который не рассчитывал увидеть при жизни. Его организация была гибкой и работала как сеть географически разбросанных автономных ячеек. Исламское государство, напротив, нуждается в территории, чтобы оставаться легитимным, и управляется централизованно, сверху вниз (бюрократия там разделена на военную и гражданскую, а территория — на провинции).

Мы ошибаемся ещё в одном: в наших добросовестных, но не вполне честных попытках отрицать религиозную средневековую природу Исламского государства. Петер Берген, автор первого интервью с бен Ладеном, опубликованного в 1997 году, назвал свою первую книгу «Священная Война Инкорпорейтед» в том числе чтобы подчеркнуть принадлежность бен Ладена к современному, светскому миру. Бен Ладен обращался с терроризмом как с корпоративной франшизой. Он требовал определённых политических уступок — например, вывода американских войск из Саудовской Аравии. Его пехота уверенно ориентировалась в современно мирем. В последний день перед смертью он заехал в Wallmart и поужинал в Pizza Hut.

Есть соблазн распространить эту картинку — джихадисты как современные светские люди, прикрывающие средневековыми костюмами современные политические устремления — на ИГ. Но всё, что до сих пор делало Исламское государство, выглядело бы комично, если бы не искреннее, взвешенное намерение сначала вернуть цивилизацию в законодательную атмосферу VII века, а затем принести человечеству апокалипсис.

Охотнее всего об этом сообщают сами представители Исламского государства и их сторонники. Они отзываются о «современности» с отвращением. В разговорах они настаивают, что не хотят — и не могут — отклониться от устоев, заложенных в ислам пророком Мухаммедом и его первыми последователями. Они часто изъясняются цитатами и намёками, для немусульман звучащими странно и вычурно, но отсылающими к традициям и священным текстам раннего ислама.

Пример: в сентябре шейх Абу Мухаммад Аль-Аднани, главный спикер ИГ, обратился к мусульманам западных стран, таких как Канада и Франция, с призывом найти язычника и «размозжить ему голову камнем», отравить его, задавить его машиной или «отравить его посевы». Для западного уха эти ветхозаветные кары — забивание камнями, отравление полей — комическим образом соединены со вполне современным предложением совершить наезд на пешехода (как бы желая показать, что неверных можно разить и словом тоже, Аднани также объявил госсекретаря Керри «необрезанным старикашкой»).

Это не просто ругань. Речь Аднани полна ссылок на богословские и юридические диспуты, и требование уничтожать посевы врага прямо отсылает к приказам Мухаммеда не трогать колодезной воды и посевов, если только воины Ислама не находятся в обороне; и как раз в этом случае мусульмане в землях неверных, кафиров, должны отринуть жалось и использовать яд.

Вот реальность: Исламское государство — исламское. Очень исламское. Да, оно привлекает психопатов и авантюристов, в основном из неустроенных ближневосточных и европейских мусульман. Но религия, которую исповедуют его самые фанатичные сторонники — связная и даже искусная трактовка ислама.

Почти все важные решения и законы ИГ ссылаются на так называемую «методологию Пророка», что на практике означает следование пророчеству и примеру Мухаммеда до мельчайших деталей. Мусульманин может отвергать Исламское государство; большинство из них так и делает. Но нет никакого смысла делать вид, что ИГ — нерелигиозная, миллиенаристская группировка со своей теологией — теологией, которую необходимо понять и с которой необходимо бороться. Попытки проигнорировать религиозную природу ИГ уже заставили США недооценить угрозу и поддержать сразу несколько глупейших планов по борьбе с ней. Мы должны понять интеллектуальную генеалогию Исламского государства и действовать так, чтобы не укрепить его ещё сильнее, а наоборот — дать ему сгореть в огне собственного неумеренного фанатизма.

Контроль над территорией — фундамент власти ИГ в глазах его сторонников. Эта карта, построенная на основе исследований Institute for the Study of War, показывает территории, находящиеся под контролем халифата на 15 января, и области наступления. Там, где Исламское государство обладает властью, оно собирает налоги, устанавливает цены, устраивает суды и предлагает населению услуги — от медицины и образования до телекоммуникаций

I. Вера

 ноябре Исламское государство опубликовало видео, в котором заявляет преемственность от бен Ладена. В нём признаётся роль Абу Мусы’б аль-Заркави, жестокого предводителя иракской Аль-Каиды с примерно 2003 года и до его ликвидации в 2006-м как непосредственного создателя ИГ. За ним следуют ещё два партизанских лидера, а затем Багдади, халиф. Не упомянут: наследник бен Ладена Айман аль-Завахири, благообразный глазной хирург из Египта, который сейчас возглавляет Аль-Каиду. Завахири не принёс присягу Багдади; в последнее время другие джихадисты всё сильнее его ненавидят. Ему не хватает харизмы, на видео он постоянно щурится и выглядит раздражённым. Но раскол между Аль-Каидой и Исламским государством начался давно, и до некоторой степени объясняет кровожадность последнего.

Соратник Завахири по изоляции — 55-летний иорданский мулла по имени Абу Мухаммад аль-Макдиси, который мог бы с полным правом претендовать на звание самого острого ума и архитектора Аль-Каиды. В списке важных джихадистов, неизвестных среднему американцу, он занимает первое место. Там, где дело касается доктрины, взгляды Макдиси и людей из ИГ сходятся. Они принадлежат к одной и той же джихадистской ветви суннитов — салафитам, названным в честь «al salaf al salif», «праведных праотцов». Эти праотцы — сам Пророк и его первые последователи, которых салафиты почитают и которым стараются подражать во всём — в войне, одежде, семейной жизни и даже в стоматологии.

Макдиси учил Заркави, и тот отправился в Ирак с напутствием и наставлением старшего товарища. Некоторое время спустя Заркави превзошёл своего учителя в фанатизме, и в конце концов добился его порицания. Причиной была страсть Заркави к кровавым зрелищам и, в богословском смысле, его ненависть к другим мусульманам, которых он во множестве отлучал и казнил. Практика «такфир» (отлучения) в исламе неоднозначна с теологической точки зрения. «Если один брат обвиняет другого в безбожии, — говорит Пророк, — то поистине, безбожен один из них». Если обвинитель неправ, то он сам впадает в отступничество через ложные обвинения. Наказание за отступничество — смерть. При этом Заркави трактовал безбожие широко и не уставал расширять перечень безбожных поступков.

Макдиси писал своему бывшему ученику, что такие дела требуют осторожности и что «нельзя так часто и широко объявлять такфир» и «объявлять людей вероотступниками за их грехи». Разница между отступником и грешником может показаться непринципиальной, но именно на ней держится конфликт между Аль-Каидой и ИГ.

Отрицать святость Корана и пророчества Мухаммеда — прямое безбожие. Но Заркави и порождённое им Государство объявили, что есть ещё множество поступков, способных исторгнуть мусульманина из лона ислама. Это, например, продажа алкоголя или наркотиков, ношение западной одежды, бритьё бороды, голосование на выборах — даже за мусульманского кандидата — и нежелание охотно объявлять других людей безбожниками. Шииты (которых в Ираке большинство) тоже попадают в число безбожников, потому что Исламское государство считает шиизм богословской инновацией, а богословские инновации отрицают изначальное совершенство Корана. (ИГ считает, что обычные шиитские практики, такие как молитвы на могилах имамов и публичное самобичевание, не имеют опоры на Коран и примера в жизни Пророка). На практике это значит, что примерно 200 млн шиитов нужно убить — вместе с главами всех мусульманских государств, поставившими человеческий закон выше шариата через участие в выборах или издание законов, не данных Богом.

Доктрина такфири требует от ИГ убить впечатляющее количество людей. Точно неизвестно, что именно происходит на территории ИГ, и настоящие масштабы резни пока нельзя оценить, но судя по постам в социальных сетях одиночные казни случаются непрерывно, а массовые — раз в несколько недель. Чаще всего казнят именно мусульман-«отступников». Из числа немедленных жертв, кажется, исключены христиане, не сопротивляющиеся новой власти. Багдади позволяет им жить, пока они платят специальный налог, известный как джизья, и признают своё подчинённое положение. Коран в этом смысле не допускает двоякого толкования.

Прошли века с тех пор, как в Европе закончились религиозные войны, и с тех пор европейцам больше не случалось умирать за богословские тонкости. Пожалуй, этим можно объяснить нежелание и неспособность Запада признать теологию и образ мысли ИГ. Многие отказываются поверить, что Исламское государство на самом деле так набожно, как заявляет, или так архаично и так завязано на эсхатологию, как это предполагают действия его бойцов и речи его проповедников.

Их скептицизм можно понять. В прошлом на Западе за обвинение мусульман в слепом фанатизме можно было получить заслуженную отповедь от какого-нибудь академика, чаще всего от покойного Эдварда Саида, который объяснял, что это просто очередной способ их принизить. От критиков требовали вместо идеологии смотреть на условия, в которых она выросла — плохое управление, резкие социальные перемены, унизительная необходимость жить на земле, ценной только залежами нефти.

Разумеется, без этих моментов картина появления Исламского государства была бы неполна. Но интересоваться только ими, отметая идеологию, означает впадать в другой западный предрассудок: считать, что если религия не играет важной роли в Вашингтоне или Берлине, то уж, конечно, в Ракке и Мосуле она так же не важна. Когда палач в маске говорит «Аллах Акбар» прежде чем обезглавить вероотступника, он иногда делает это по религиозным причинам.

Многие мейнстримные мусульманские организации заходят ещё дальше, объявляя Исламское государство неисламским. Приятно, разумеется, знать, что большинство мусульман не готово сменить голливудское кино на просмотр казней по вечерам. Но, как сообщил мне принстонский учёный Бернард Хэйкэл, ведущий эксперт по теологии ИГ, этими мусульманами обычно движут «стыд, политкорректность и взгляд на свою религию через розовые очки», отрицающий «исторические и юридические требования своей веры». Часто попытки оспорить религиозную природу ИГ основаны на «экуменической чуши в христианском духе».

Все ученые, которых я спрашивал об идеологии ИГ, отсылали меня к Хэйкэлу. Хэйкэл наполовину ливанец, вырос в Ливане и в США, и когда он говорит, поглаживая свою эспаньолку а-ля Мефистофель, в его речи можно уловить едва заметный след неопределимого иностранного акцента.

Хэйкэл утверждает, что бойцы ИГ глубоко проникнуты религиозным рвением. Цитаты из Корана можно слышать повсюду. «Каждый пехотинец непрерывно несёт эту чушь», говорит Хэйкэл. «Они встают под камеру и повторяют основы веры как мантру, и делают это постоянно». Он находит мнение о том, что Исламское государство извратило ислам, смехотворным и возможным только через сознательное невежество. «Люди хотят оправдать ислам, — говорит он, — потому что разошлась эта мантра, „ислам мирная религия“. Как будто существует какой-то отдельный „ислам“! Ислам — то, что делают мусульмане, то, как они трактуют свои священные тексты». Эти тексты священны для всех суннитов, не только для ИГ. «И у этих парней не меньше легитимности, чем у всех остальных».

Все мусульмане признают, что первые завоевания Мухаммеда были не самой чистой историей, и что законы войны, дошедшие до них через Коран и рассказы о правлении Пророка, рассчитаны на неспокойное и жестокое время. Хэйкэл считает, что бойцы ИГ исповедуют аутентичный ранний ислам и прилежно исполняют его законы войны. Сюда относятся и практики, наличие которых в своих священных текстах мусульмане не любят признавать. «Рабство, распятия, отрубание голов — это не психопаты-джихадисты выбирают себе любимые места из своего святого писания, на остальное не обращая внимания», говорит Хэйкэл. Это «полное и точное воспроизведение средневековой традиции, они перенесли её в современность целиком».

Коран называет распятие единственным наказанием, достойным врагов ислама. Налог для христиан прямо предписан в суре Ат-Туба, девятой главе Корана, которая требует от правоверных воевать с христианами и иудеями, «пока те не дадут джизью своей собственной рукой, обессиленные и смиренные». Пророк, которого все мусульмане считают своим примером, насаждал эти правила и владел рабами.

Предводители Исламского государства считают подражание Пророку обязанностью, они воскресили традиции, пребывавшие в забвении сотни лет. «В них поражает не просто буквализм, а та серьёзность, с которой они читают эти тексты», говорит Хэйкэл. «Это усердная, обсессивная серьёзность, мусульманам обычно несвойственная».

Последний раз построить общество, основанное на настолько радикально чистых заветах Пророка, пытались ваххабиты в XVIII веке. Тогда они завоевали большую часть современной Саудовской Аравии, их строгий ислам сохранился там в виде разбавленной версии шариата. Хэйкэл, однако, настаивает на важной разнице между ваххабитами и ИГ: «Ваххабиты не любили насилие ради насилия». Ваххабитов окружали мусульмане, и завоёванные земли были уже мусульманскими — это удерживало их руку. «ИГ же пытается заново пережить ранний период». Первых мусульман окружали немусульмане, и Исламское государство, судя по склонности к такфиру, видит себя в той же ситуации.

Если Аль-Каида и хотела когда-нибудь восстановить рабовладение, то молчала об этом. И зачем бы было говорить об этом вслух? Молчание о рабстве было, скорее всего, вызвано стратегическими соображениями, желанием привлечь симпатию публики: когда ИГ начало захватывать рабов, даже некоторые твёрдые его сторонники отступились. И всё же халифат принимает рабство и распятия без всякого стеснения. «Мы завоюем ваш Рим, повергнем ваши кресты и поработим ваших женщин», заявил спикер ИГ Андани в одном из своих регулярных видеописем западному миру. «Если мы не успеем дойти, дойдут наши дети и внуки, и они погонят ваших сыновей на продажу на рынок рабов».

В октябре Dabiq, журнал Исламского государства, опубликовал «Возрождение рабства перед назначенным часом» — статью о том, кем считать йезидов (членов древней курдской секты, заимствовавшей элементы ислама): мусульманами-вероотступниками, приговорёнными таким образом к смерти, или обычными язычниками, которых допустимо угнать в рабство. По приказу властей разрешить этот вопрос собралась группа исламских богословов. Если они язычники, размышляет анонимный автор, то: «Йезидских женщин и детей [следует] разделить согласно шариату между бойцами ИГ, сражавшимися в Синджарских операциях [в северном Ираке]… Порабощение семей куффаров [язычников] и взятие их женщин наложницами есть твердое установление шариата, которое отрицать и насмехаться над которым означает отрицать и насмехаться над Кораном и рассказами о Пророке… и таким образом отступиться от ислама».

II. Земля

читается, что десятки тысяч иностранных мусульман иммигрировали в Исламское государство. В числе завербованных есть мусульмане из Франции, Великобритании, Бельгии, Германии, Голландии, Австралии, Индонезии, Соединённых Штатов и множества других мест. Многие приехали сражаться, многие намереваются умереть.

Петер Р. Нойманн, профессор лондонского King’s College, сообщил мне, что пропаганда в сети сыграла ключевую роль в вербовке новичков их обращении в правильную разновидность веры. Кроме того, вербовка через интернет расширила доступную вербовщикам демографию — консервативные мусульманки, до сих пор изолированные от мира у себя дома, смогли связаться с вербовщиками и устроить переезд в Сирию. Исламское государство привлекает оба пола и надеется построить полноценное общество.

В ноябре я отправился в Австралию, чтобы встретиться с Мусой Серантонио, тридцатилетним мужчиной, которого Нойманн и другие исследователи называют одним из двух главных «духовных отцов», направляющих иностранцев в ряды Исламского государства. Три года он был телеевангелистом на каирском Iqraa TV, но ушёл, потому что каналу не понравились его постоянные призывы к построению халифата. Теперь он проповедует в фейсбуке и твиттере.

Серантонио — большой дружелюбный мужчина, у него книжная манера держаться. Он говорит мне, что видеозаписи казней заставляют его бледнеть. Он ненавидит смотреть на насилие, хотя от сторонников ИГ и требуется его одобрять. Муса известен среди джихадистов возмутительными проповедями против террористов-смертников и утверждает, что Бог запрещает самоубийство; он расходится с Исламским государством ещё по нескольким вопросам. У него спутанная борода, какую носят некоторые фанаты Властелина Колец, и его одержимость исламской эсхатологией вызывает знакомые чувства. Он живёт внутри драмы, которая для постороннего взгляда выглядит как средневековое фэнтези, но с настоящей кровью.

В июне прошлого года Серантонио и его жена пытались эмигрировать — Муса не признаётся, куда («Уежать в Сирию противозаконно», говорит он с некоторой враждебностью) — но их поймали по дороге, на Филиппинах, и депортировали обратно в Австралию за просроченную визу. Австралийские власти криминализировали попытки уехать в Исламское государство, поэтому они конфисковали паспорт Серантонио. Он застрял в Мельбурне, за ним пристально наблюдает местная полиция. Если Серантонио поймают на содействии в отправке людей в ИГ, то он окажется в тюрьме. Пока он свободен — формально он независимый идеолог, который, однако, считается среди джихадистов надёжным авторитетом в области доктрины Исламского государства.

Мы встретились за ланчем в Футскрей, оживлённом мультикультурном районе Мельбурна, где, помимо всего прочего, находится штаб-квартира издательства путеводителей Lonely Planet. Серантонио здесь вырос — в полуирландской-полукалабрийской семье. На одной улице тут можно увидеть одновременно африканские рестораны, вьетнамские магазины и молодых арабов, прогуливающихся в обычной салафитской униформе из клочковатой бороды, длинной рубашки и штанов до середины лодыжек.

Серантонио рассказывает о счастье, которое испытал, когда Багдади провозгласили халифом 29 июня — и о внезапном волшебном притяжении, которое Месопотамия вдруг начала оказывать на него и его друзей. «Я был в отеле [на Филиппинах] и увидел всё по телевизору, — говорит он. — И был абсолютно поражён, и, типа, „а я почему застрял в этой долбанной комнате?“»

Предыдущим халифатом была Османская империя, которая достигла вершины своего могущества в XVI веке и затем долго клонилась к закату, пока в 1924-м основатель Турецкой республики Мустафа Кемаль Ататюрк не усыпил её окончательно. Но Серантонио, как и многие другие сторонники ИГ, не признаёт этот халифат полноправным: исламский закон там действовал не полностью, без рабства, избиений камнями и отрубания конечностей, а также те халифы не были потомками племени Пророка — Курайш.

Багдади заметную часть своей длинной мосульской проповеди посвятил важности халифата. Он заявил, что восстановить халифат — который тысячу лет не существовал, кроме как в виде пустого названия — общий долг всех мусульман. Он и его сторонники «поспешили провозгласить халифат и возвести имама» на подобающее ему место. «Это долг каждого мусульманина — долг, которым пренебрегали века… Мусульмане впадают в грех, не исполняя его, и должны всегда искать восстановления халифата». Багдади, как и бен Ладен до него, говорил длинно и цветисто, со множеством отсылок к священным текстам и соблюдением приёмов классической риторики. В отличие от бен Ладена — и в отличие от ложных османских халифов — он курайшит.

Серантонио объясняет мне, что халифат — это не только политическая сущность, но и средство к спасению. Пропаганда ИГ регулярно сообщает о клятвах байа’a (верности), приносимых джихадистскими группировками по всему мусульманскому миру. Серантонио процитировал поговорку из речений Пророка, сообщающую, что умереть, не принеся имаму такую клятву, означает умереть как дажиль (дикарь), то есть умереть «в безверии». Здесь важно то, как бог в исламе (и в христианстве, к слову) поступает с душами тех, кто умер, не зная истинной веры. Они не спасаются безусловно, но и не обречены заранее. То же, говорит мне Серантонио, относится и к мусульманам: те мусульмане, которые признают всемогущего бога и молятся ему, но не принесли клятву верности истинному халифу, не живут по-настоящему праведной жизнью. На моё замечание о том, что тогда абсолютное большинство мусульман в истории, включая сюда и умерших между 1924-м и 2014-м годами, умерло в безверии, Серантонио печально качает головой. «Я бы рискнул сказать, что ислам переучреждён» халифатом.

Я спросил его о его собственной бай’a, и он тут же меня поправил: «Я не говорил, что сам принёс такую клятву». По австралийским законам, приносить бай’а Исламскому государству нельзя. «Но я согласен, что у Багдади есть все черты истинного халифа, — продолжает он. — Я вам просто подмигну, а вы уж понимайте это как хотите».

Чтобы стать халифом, нужно соответствовать условиям, перечисленным в суннитском законе — быть взрослым мужчиной, мусульманином, курайшитского происхождения, морально чистым и физически и душевно полноценным; обладать ’амр, то есть властью. Это последнее условие, объясняет Серантонио, самое сложное, потому что требует от халифа владеть территорией, на которой тот может установить исламский закон. Исламское государство Багдади выполнило его задолго до 29 июня, и западный неофит из их кружка — Серантонио описывает его как «вроде как лидера» — немедленно заговорил о провозглашении халифата. Потом он и другие лидеры тихо передали эти разговоры по цепочке наверх, добавляя, что дальнейшее промедление будет греховным.

Серантонио сообщил, что внутри ИГ сложилась фракция, готовая объявить Багдади и его сторонникам войну, если бы те попытались и дальше откладывать объявление халифата. Они приготовили письмо к влиятельным членам ИГ, в котором объявляли своё недовольство промедлением в провозглашении халифа. Их успокоил Аднани, спикер, сообщивший им по секрету, что халифат был провозглашён давно, задолго до публичного объявления. У них был истинный халиф, и это означало только одно. «Если он истинный халиф, — говорит Серантонио, — ему обязаны принести байа’a».

После июльской проповеди Багдади в Сирию с новой силой хлынул ежедневный поток джихадистов. Юрген Тоденхофер, немецкий писатель и бывший политик, посещавший Исламское государство в декабре, сообщает о ста новых добровольцах на турецкой границе только за два дня. Он, как и многие другие, сообщает о пока ещё непрерывной череде иностранных добровольцев, готовых бросить всё ради попытки завоевать для себя рай в худшем месте планеты.

В Лондоне, за неделю до моего ланча с Серантонио, я встретился с тремя бывшими членами запрещённой исламистской группы Аль Мухаджирун («Эмигранты»): Анджемом Чоудари, Абу Бараа и Абдулом Мухидом. Все они, как и многие их коллеги, выразили желание эмигрировать в Исламское государство, но власти конфисковали у них паспорта. Как и Серантонио, они считаю халифат единственной праведной властью на Земле, хотя никто не признаётся в клятве верности. В основном они встретились со мной, чтобы объяснить, за что борется Исламское государство и как его политика отражает божественный закон.

Сорокавосьмилетний Чоудари — бывший лидер группы. Он часто появляется в новостях на кабельных каналах — он интересен продюсерам как человек, готовый с пеной у рта защищать ИГ, пока ему не отключат микрофон. В Англии у него репутация отвратительного болтливого крикуна, но он и его последователи искренне верят в Исламское государство и, когда дело касается доктрины, говорят его голосом. Чоудари и другие двое часто мелькают в лентах твиттеров жителей Исламского государства. У Абу Бараа есть канал на Youtube, целиком посвященный шариату.

В сентябре против всех троих началось расследование по подозрению в поддержке терроризма. Из-за расследования им пришлось встречаться со мной по одному: общение между собой нарушило бы условия их залога. Но разговор с каждым из них был похож на разговор с одним и тем же человеком в трёх разных масках. Чоудари встретился со мной в кондитерской в Илфорде, районе восточного Лондона. Он был одет нарядно, в яркую синюю тунику почти до лодыжек, и потягивал Ред Булл всё время нашей беседы.

До халифата «может быть, 85-ти процентов шариата в нашей жизни не было», говорит мне Чоудари. «Пока не было халифа — халифата — эти законы временно не действовали». «Теперь у нас есть халифат». Без халифата, например, одиночные борцы с преступниками не обязаны отрубать руки ворам, пойманным на месте преступления. Но стоит появиться халифату, как этот закон просыпается вместе с остальным огромным массивом исламской юриспруденции. В теории, все мусульмане обязаны переселиться туда, где халиф вводит исламское право. Один из лучших учеников Чоудари, перешедший из индуизма Абу Румайсах, не попался полиции и вывез свою семью из пяти человек из Лондона в Сирию. В тот день, когда я встретил Чоудари, Абу Румайсах твитнул свою фотографию — в одной руке Калашников, в другой новорожденный сын — с хэштегом #GenerationKhilafah.

Халиф обязан ввести шариат. Любое отклонение от шариата обязывает принесших ему клятву верности указать халифу на его ошибку в частной беседе и, в случае крайней нужды и упорства в грехе, отлучить его и заменить другим. («Я отягощён этим грандиозным делом, отягощён этой ответственностью, и ответственность эта тяжела», сказал Багдади в своей проповеди). Взамен халиф может требовать послушания — и мусульмане, упорствующие в повиновении немусульманским правительствам даже после того, как их предупредили и разъяснили им их грех, считаются вероотступниками.

Чоудари говорит, что шариат до сих пор понимали ложно из-за неполно вводящих его стран вроде Саудовской Аравии, где отрубают руки ворам. «Проблема, — объясняет он, — в том, что нельзя, как саудиты, ввести только наказания и не ввести шариатскую социальную и экономическую справедливость. Так можно вызвать только ненависть к шариату». Полный шариатский пакет, по его словам, включает бесплатное жильё, еду и одежду для всех и возможность обогатиться при помощи работы для тех, кто этого желает.

Тридцатидвухлетний Абу Мухид высказывается в похожем духе. Мы встречаемся в ресторане, он одет по последней моджахедской моде: неухоженная борода, афганская шапка и кошелёк, прикреплённый на одежду снаружи при помощи чего-то вроде наплечной кобуры. Мы садимся, и он с энтузиазмом начинает обсуждать вэлфэр. Исламское государство наказывает за преступления против нравственных устоев средневековыми способами (плеть за выпивку и непристойность, побивание камнями за прелюбодеяние), но его программа вэлфера местами прогрессивна настолько, что могла бы понравиться телекомментатору с MSCNBC. Здравоохранение, сообщает Абу, бесплатно (разве оно не бесплатно в Англии? Нет, говорит он, государственная страховка не покрывает некоторые операции. Зрение, например. Эта приверженность вэлферу, по его словам, — не политический выбор ИГ, а политическая обязанность, определённая божественным законом.

III. Апокалипсис

се мусульмане признают, что будущее известно только господу. Но одновременно они считают, что он приоткрыл его людям в Коране и в рассказах о Пророке. Исламское государство отличается от всех прочих джихадистов верой в то, что оно играет в божественном сценарии главную роль. В этом разительное отличие ИГ от предшественников и одновременно ясное свидетельство его религиозной природы.

Аль-Каида действовала, в широком смысле, как подпольное политическое движение, всё время имевшее перед собой вполне земные цели — изгнание немусульман с Аравийского полуострова, упразднение государства Израиль, прекращение западной поддержки диктатур в мусульманских странах. У Исламского государства тоже есть будничные заботы (вплоть до сбора мусора и ремонта водопровода на своей территории), но лейтмотив пропаганды ИГ — именно Конец Времён. Бен Ладен редко упоминал о конце света, а упоминая, подразумевал, что сам не застанет блистательный момент раздачи божественных подзатыльников. «Бен Ладен и Завахири оба из богатых суннитских семей. Там смотрят на разговоры о конце света свысока и воспринимают их как развлечение для простонародья», говорит Уилл МакКантс из Brookings Institution, который пишет книгу об эсхатологии ИГ.

Напротив, в последний год американской оккупации Ирака отцы-основатели Исламского государства видели свидетельства близкого конца света повсюду. Они ожидали появления Махди — мессианской фигуры, предназначенной вести мусульман к победе перед концом света — в течение года. МакКантс утверждает, что влиятельные иракские исламисты предупреждали бен Ладена в ещё в 2008 году о том, что группой управляют фанатики-миллиенаристы, которые «всё время говорят о Махди и обсуждают стратегические решения» исходя из его скорого появления. «Аль-Каиде пришлось писать письма (этим лидерам) и требовать прекратить».

Для определённого рода верующих — тех, кто взыскует эпических битв добра со злом — видения апокалиптической резни выполняют глубокую психологическую потребность. Из всех встретившихся мне сторонников ИГ больше всего был заинтересован в конце света Муса Серантонио, австралиец. Его занимали последние дни Исламского государства и возможный облик предапокалиптического мира. Некоторые идеи — его собственные, и они пока не имеют статуса доктрины. Другие основаны на мейнстримной суннитской доктрине и встречаются в пропаганде ИГ постоянно. К ним относится вера в то, что праведных халифов будет 12, и что Багдади — восьмой; что армии Рима схлестнутся с армиями ислама в северной Сирии, и что финальная битва ислама с антимессией случится в Иерусалиме после возобновления исламских завоевательных походов.

Исламское государство придаёт очень большое значение сирийскому городу Дабик поблизости от Алеппо. В честь него назван пропагандистский журнал ИГ; завоевание стратегически бесполезного городка и равнин вокруг него (дорого обошедшееся) отмечали с безумной помпой. Утверждают, что именно здесь, по словам Пророка, армии Рима разобьют свой лагерь. Армии ислама выйдут им навстречу, и Дабик станет для Рима новым Ватерлоо или Энтитемом.

«Дабик это сплошные поля», — твитнул недавно один сторонник ИГ. — «Тут легко представить себе большие сражения». Пропагандисты ИГ истекают слюной в предвкушении этого события и постоянно намекают на его приближение. Официальный государственный журнал приводит цитату Заркави: «В Ираке зажглась искра, и жар будет усиливаться… пока не испепелит армии крестоносцев в Дабике». Свежее пропагандистское видео почти целиком состоит из нарезки западных фильмов про средневековье — вероятно, потому, что многие пророчества обещают крестоносцев на конях и с копьями.

Исламское государство взяло Дабик и теперь ожидает прихода туда врага, поражение которого начнёт обратный отсчёт до апокалипсиса. Западные медиа часто пропускают ссылки на Дабик, не замечая их за мрачными сценами казней. «Вот мы хороним первого американского крестоносца в Дабике, с нетерпением ожидая прихода ваших армий», — говорит палач в маске, показывая отрубленную голову Питера (Абдул Рахмана) Кэссига, работника гуманитарной миссии, которого держали в плену больше года. Когда во время декабрьских сражений в Ираке моджахеды сообщали (вероятно, по ошибке) о встреченных в бою американских солдатах, твиттер ИГ заходился в радостных судорогах, как истомившийся хозяин вечеринки при виде первых гостей у своей двери.

Хадисы, предсказывающие сражение при Дабике, называют врага «Рим». Что это будет за «Рим», если у Папы теперь нет армии, вопрос открытый. Но Серантонио, например, утверждает, что «Рим» означает Восточную Римскую империю, чья столица когда-то находилась в теперешнем Стамбуле. Тогда мы должны считать «Римом» современную Турецкую республику — республику, 90 лет назад положившую конец предыдущему халифату. Другие источники в ИГ утверждают, что «Рим» обозначает любую армию неверных — тогда отлично подходят американцы.

После битвы при Дабике, говорит Серантонио, халифат распространится и разграбит Стамбул. Некоторые верят, что он покроет всю Землю, но Серантонио предполагает, что этот прилив может остановиться сразу за Босфором. Затем придёт антимессия, известный в мусульманской эсхатологии как Даджаль, из Хорасана на территории современного Ирана. Он убьёт множество воинов халифата, но пять тысяч уцелеют и будут окружены в Иерусалиме. Когда Даджаль приготовится к последнему штурму, вернётся Иисус, — второй из самых почитаемых в исламе пророков — насадит его на копьё и поведёт мусульман к победе.

«Только богу известно», армии ли ИГ описаны в пророчестве. Но Муса полон надежд. «Пророк сказал, что один из верных признаков близкого конца света — что люди надолго перестанут говорить о конце света», говорит он. «Если вы пойдёте в мечеть, то увидите, что проповедники молчат о нём». По этой теории, даже поражения Исламского государства не значат ничего, потому что бог и так уготовил своему народу почти полное уничтожение. У Исламского государства впереди одновременно худшие и лучшие дни.

IV. Борьба

 идеологической чистоты ИГ есть одна выгодная для нас сторона: она позволяет нам до некоторой степени предсказать поведение группировки. Усама бен Ладен редко бывал предсказуем. Он закончил своё первое телеинтервью загадкой. Петер Арнетт спросил его: «Каковы ваши дальнейшие планы?», на что бен Ладен ответил: «Вы узнаете о них из новостей, если на то будет воля Божья». Исламское государство, наоборот, открыто хвастается своими планами — не всеми, но в достаточной степени, чтобы, как следует прислушавшись, мы могли понять как оно собирается управлять и расширяться.

Чоудари и его ученики смогли находясь в Лондоне во всех подробностях описать внешнюю политику, которую ИГ обязано проводить, превратившись теперь в халифат. Исламское государство уже занято тем, что исламское право называет «наступательным джихадом», насильственным расширением на территорию соседних стран, управляемых немусульманами. «До сих пор мы просто оборонялись», говорит Чоудари; без халифата идея наступательного джихада не имеет смысла. Но расширение халифата военным способом — одна из основных обязанностей халифа.

Чоудари потратил много сил на попытку объяснить жестокость Исламского государства милосердием. Он заявил мне, что государство обязано терроризировать своих врагов — оно имеет божественное повеление до смерти пугать их отрезанием голов, распятиями, порабощением женщин и детей, потому что это приближает победу и избавляет от продолжительных войн.

Соратник Чоудари Абу Бараа объяснил, что исламский закон позволяет только временные перемирия, длящиеся не дольше десяти лет. Признать навсегда любую границу — святотатство, о чём говорил сам Пророк; пропаганда ИГ не устаёт об этом напоминать. Если халиф идёт на длительный мир или признание твёрдых границ, он впадает в грех. Временные перемирия возобновляемы, но не могут быть заключены сразу со всеми врагами: халиф обязан воевать по крайней мере раз в год. Ему не позволяется отдыхать, чтобы не впасть в грех.

ИГ часто сравнивают с красными кхмерами, уничтожившими около трети населения Камбоджи. Но красные кхмеры получили место Камбоджи в ООН. «Это не позволяется, — говорит Абу Бараа. — Отправить посла в ООН означает признать власть ООН выше власти господа». Эта форма дипломатии считается ширк, многобожием, объясняет он, и за неё Багдади немедленно объявят еретиком и сместят. Даже приблизить победу какого-нибудь кандидата демократическим способом — например, проголосовав за сторонника халифата на выборах — это тоже ширк.

Очевидно, что Исламское государство будет связано своим радикализмом по рукам и ногам. Современная международная система, появившаяся на свет после Вестфальского мира 1648 года, опирается на готовность государств признавать границы, пусть и неохотно. Для Исламского государства такое признание означает идеологическое самоубийство. Другие исламисты, например, ХАМАС и «Братья-мусульмане», погрязли в демократии и поддались на соблазны членства в международном сообществе, включая сюда и место в ООН. Переговоры и уступки иногда работали даже с Талибаном. (Афганистан при талибах обменивался посольствами с Саудовской Аравией, Пакистаном и ОАЭ, что в глазах ИГ обнуляет авторитет Талибана). Для ИГ всё это не варианты и возможности, а акты вероотступничества.

Соединённые Штаты и их союзники отреагировали на появление Исламского государства слишком поздно и с видимым замешательством. Амбиции и приблизительные стратегические цели группировки были ясны из болтовни в социальных сетях ещё в 2011 году, когда ИГ ещё было одной из множества террористических групп и не доросло до массовых убийств. Аднани, спикер группировки, уже тогда сообщал своим последователям, что амбиция ИГ — «восстановление исламского халифата», а затем обещал близкий конец света, добавляя, что «осталось уже недолго». Багдади в 2011 году уже называл себя «предводителем правоверных», титулом халифов прошлого. В апреле 2013-го Аднани объявил, что движение «готово перекроить мир по заветам коранической методологии халифата». В августе 2013-го он говорил: «Наша цель — Исламское государство, которое не признаёт границ, построенное на методологии Пророка». К тому времени бойцы ИГ уже взяли Ракку, сирийскую региональную столицу с населением около полумиллиона человек, и в их ряды начало вступать значительное число иностранных добровольцев, услышавших пропагандистский призыв.

Если бы мы распознали намерения ИГ раньше и поняли, что вакуум в Сирии и Ираке даст им достаточно места для их осуществления, мы могли хотя бы заставить Ирак укрепить границу с Сирией и заранее договориться с суннитами. По крайней мере, это позволило бы избежать электризующего пропагандистского эффекта от провозглашения халифата сразу после взятия третьего по размеру города Ирака. При этом всего за год до того Обама сообщил в интервью The New Yorker, что считает ИГ младшим партнёром Аль-Каиды. «Команда юниоров может натянуть форму Lakers, но это не значит, что один из них Кобе Брайант», заметил тогда президент.

Наша неспособность оценить раскол между ИГ и Аль-Каидой и фундаментальные различия между ними привела к опасным решениям. Прошлой осенью, например, правительство США рассматривало опасный план по спасению жизни Питера Кэссига. План предполагал общение — или даже требовал сотрудничества — между отцами-основателями ИГ и Аль-Каиды и выглядел таким образом позорно.

Предполагалось, что Абу Мухаммад аль-Макдиси, учитель Заркави и влиятельный член Аль-Каиды, обратится к Турки аль-Бин’али, главному идеологу ИГ и бывшему ученику Макдиси — несмотря на то, что эти двое поссорились из-за того, что Макдиси ругал Исламское государство. Макдиси однажды уже просил ИГ помиловать Алана Хеннинга, британского таксиста, который приехал в Сирию с гуманитарной помощью для детей. В декабре американское правительство через посредника обратилось к Макдиси с просьбой ходатайствовать за Кэссига перед Исламским государством.

Макдиси свободно жил в Иордании, но ему были запрещены контакты с другими террористами за границей и за ним пристально следили. После того как Иордания дала американцам согласие на переговоры между Макдиси и Бинали, Макдиси купил на американские деньги телефон и несколько дней с удовольствием болтал со своим бывшим учеником. Затем иорданцы прекратили эти беседы и использовали их как предлог для того, чтобы бросить Макдиси в тюрьму. Пару дней спустя отрубленная голова Кэссига появилась на видео из Дабика.

Фанаты Исламского государства регулярно издеваются над Макдиси в твиттере; Аль-Каиду презирают за нежелание присягнуть халифату. Коул Банзел, учёный, занимающийся идеологией Исламского государства, прочёл рассуждения Макдиси о Кэссиге и уверенно заявил, что оно только ускорило смерть последнего: «Если бы я был в плену у ИГ и Макдиси посоветовал меня не убивать, я бы немедленно попрощался с жизнью».

Смерть Кэссига была трагедией, но если бы план сработал, случилась бы куда более серьёзная катастрофа. Примирение между Макдиси и Бинали означало бы смягчение раскола между двумя самыми крупными джихадистскими организациями планеты. Может быть, правительство собиралось выманить Бинали ради сбора информации или организации покушения. (Попытки получить комментарий у ФБР ни к чему не привели). Как бы то ни было, попытки поиграть в сводню двух главных террористических угроз для Америки демонстрируют поразительно абсурдную логику.

Первый опыт сбил с нас спесь. Теперь мы воюем с ИГ руками курдов и иракцев, а также при помощи регулярных авиаударов. До сих пор эта стратегия не смогла сдвинуть Исламское государство там, где у него есть крупные территории. С другой стороны, она не даёт ИГ начать прямой штурм Багдада и Эрбиля, чтобы затем вырезать шиитов и курдов.

Некоторые наблюдатели призывают к эскалации конфликта. Обычные голоса правых интервенционистов (Макс Бут, Фредерик Каган) требуют высадки десятков тысяч американских солдат. От этих призывов не стоит отмахиваться слишком легко: действительно, откровенно геноцидальная организация практически стучится к своим потенциальным жертвам в дверь, а на тех территориях, которые она уже контролирует, ежедневно совершаются массовые убийства.

Одним из способов разрушения контроля ИГ над умами своих сторонников было бы прямое военное поражение и оккупация частей Сирии и Ирака, сейчас находящихся под управлением халифата. Аль-Каида невыводима, потому что может, как таракан, выживать в подполье. У Исламского государства нет такой способности. Потеряв Сирию и Ирак, оно прекратит быть халифатом. Халифаты не могут существовать в подполье, потому что власть над территорией — одно из обязательных условий их существования: отнимите у них территорию, и клятвы верности больше ничего не значат. Конечно, бывшие вассалы могут продолжить нападать на западный мир и отрезать головы своим врагам сами по себе, как фрилансеры. Но пропагандистская ценность халифата исчезнет, а с ней и религиозная обязанность переселяться на территорию халифата и служить ему. Исламское государство одержимо Дабиком, и в случае полномасштабного американского вторжения наверняка попытается вести там правильную войну. Если ИГ придёт под Дабик в полном составе и будет разбито, оно может больше никогда не оправиться от этого удара.

Вместе с тем риски, которые несёт эскалация, огромны. Главный сторонник американского вторжения — само Исламское государство. На записях казней палач в чёрной маске обращается лично к президенту Обаме, называя его по имени. Америку явно хотели бы втянуть в войну. Вторжение будет большой пропагандистской победой джихадистов по всему миру: вне зависимости от того, принесли они халифу бай’а или нет, они верят, что США собирается устроить новый крестовый поход и уничтожить всех мусульман. Новое вторжение и новая оккупация укрепят это подозрение и увеличат поток добровольцев. Добавьте сюда наш прошлый печальный опыт оккупации — и появится повод для сомнений. ИГ, в конце концов, появилось только потому, что предыдущая оккупация создала место для Заркави и его последователей. Кто может предсказать последствия ещё одной запоротой работы?

Учитывая всё, что нам известно об Исламском государстве, медленно обескровить его при помощи авиаударов и прокси-войн — лучший из плохих вариантов. Ни курды, ни шииты никогда не смогут подчинить себе все суннитские территории — во-первых, их там ненавидят, а во-вторых, у них нет аппетита на такие авантюры. Но они способны остановить расширение Исламского государства. И с каждым месяцем неудачного расширения ИГ будет всё меньше напоминать завоевательное государство пророка Мухаммеда и всё больше — очередное ближневосточное правительство, неспособное принести своему народу мир и процветание.

Гуманитарная цена существования Исламского государства велика. Но угроза от него Соединённым Штатам меньше, чем может показаться людям, привыкшим смешивать его с Аль-Каидой. Аль-Каида уникальна среди джихадистских группировок как раз своей фиксацией на «дальнем враге» (Западе); другие джихадисты в основном озабочены более насущными проблемами. Это особенно справедливо в случае ИГ как раз благодаря идеологии. Исламское государство окружено врагами, и хотя его лидеры и желают зла Америке, их гораздо больше волнует введение шариата на территории халифата и расширение его земель. Багдади этого не скрывает: в ноябре он велел своим людям в Саудовской Аравии «разобраться сначала с рафида [шиитами] …затем с аль-Сулул [суннитскими сторонниками саудовской монархии] …прежде чем браться за крестоносцев и их базы».

Иностранные добровольцы (и их семьи) едут в Сирию по билету в один конец: они хотят жить при истинном шариате, и многие ищут мученичества. Доктрина требует от правоверных жить под властью халифата если это вообще возможно. На одном из менее кровавых видео группа джихадистов сжигает свои французские, британские и австралийские паспорта. Слишком эксцентричный жест для людей, которые теоретически хотели бы вернуться и взорвать себя в очереди в Лувр или взять в заложники ещё одну полную людей кондитерскую в Сиднее.

Несколько «одиноких волков» из числа сторонников ИГ действительно атаковали цели на Западе, будут и новые теракты. Но эти террористы в основном были раздражёнными одиночками, которым не удалось уехать в Исламское государство из-за конфискованных паспортов или других проблем. Исламское государство публично одобряет эти атаки, но оно пока не спланировало и не профинансировало ни одну из них (парижский расстрел Charile Hebdo был в основном операцией Аль-Каиды). Во время декабрьского визита в Мосул Юргену Тоденхоферу удалось побеседовать с упитанным немецким джихадистом и спросить, не вернулся ли кто-нибудь из его товарищей в Европу с намерением устроить теракт. Этот джихадист считал вернувшихся неудачниками, а не солдатами. «Вообще-то уехавшие из Исламского государства должны покаяться в своём отъезде», сказал он. «Им нужно серьёзно задуматься о своей вере».

Правильным образом сдерживаемое Исламское государство, скорее всего, разрушит себя само. У него не может быть союзников, идеология это гарантирует. Территория, которую оно контролирует, обширна, но в основном бедна и безлюдна. Чем сильнее оно будет стагнировать и усыхать, тем слабее будет его претензия на роль исполнителя божественной воли и провозвестника апокалипсиса, тем меньше верующих будет туда переселяться. Затем наружу начнет просачиваться информация о нищенском существовании, и радикальные исламисты по всему миру будут дискредитированы: вот самая усердная в истории попытка насильственно установить шариат. Вот так это выглядит.

Как бы то ни было, смерть Исламского государства вряд ли будет быстрой, и многое может за это время пойти не так: если ИГ удастся получить присягу от Аль-Каиды — и в одночасье увеличить единство своих сторонников — оно может превратиться в опаснейшего врага. К счастью, раскол между ИГ и Аль-Каидой за последние несколько месяцев, кажется, только вырос; в декабрьском номере «Дабик» опубликована длинная статья перебежчика из Аль-Каиды, в которой тот ругает свою прежнюю группировку за разложение и неэффективность, а Завахири называет слишком далёким от народа и никуда не годным лидером. Но мы должны внимательно следить за ситуацией и опасаться примирения.

Однако если не случится этой или похожей катастрофы или не возникнет угрозы падения Эрбиля, масштабное наземное вторжение наверняка только ухудшит положение дел.

V. Cпор

ожно было бы легким и даже обезоруживающим образом объявить проблему ИГ «проблемой неправильного ислама». Любая религия открыта для интерпретации, и сторонники Исламского государства выбрали совершенно определённую версию. И в то же время просто объявлять Исламское государство недостаточно исламским контрпродуктивно, особенно если мусульмане, услышавшие его призыв, читали священные тексты и находили там прямое одобрение многим практикам ИГ.

Мусульмане могу сказать, что рабство незаконно сейчас, и что распинать людей неправильно на текущем историческом этапе. Многие так и говорят. Но они не могут полностью осудить рабство и распятие, не противореча Корану и примерам из жизни Пророка. «Единственная принципиальная позиция, которую может занять мусульманский противник ИГ — это сказать, что некоторые ключевые тексты и священные поучения ислама больше не действуют», говорит Бернард Хэйкэл. И это будет актом вероотступничества.

Идеология Исламского государства имеет мощную власть над умами определённого типа людей. Лицемерие и двусмысленность жизни перед её лицом исчезают. Муса Серантонио и салафиты, с которыми я разговаривал в Лондоне, были непоколебимы: ни один из моих вопросов не заставил их запнуться. Они читали мне целые лекции — многословные и, со скидкой на обстоятельства, довольно убедительные. Назвать их немусульманами означает вязаться в спор, который они выиграют. Будь они пускающими пену маньяками, я бы мог предположить, что однажды их движение выгорит — когда последний психопат подорвёт себя или останется мокрым пятном на песке после удара беспилотника. Но эти люди изъяснялись с академической точностью, которая напоминала мне атмосферу хорошего университетского семинара. Я получал от общения с ними удовольствие, и это напугало меня едва ли не больше, чем всё остальное.

Немусульмане не могут указывать мусульманам, во что им верить. Но мусульмане очень давно обсуждают такие вопросы между собой. «Нужно соблюдать стандарты, — сказал мне Анжем Чоудари. — Есть люди, которые объявляют себя мусульманами, но терпят гомосексуалистов или пьют алкоголь, и они на самом деле не мусульмане. Не бывает непрактикующих вегетарианцев».

Есть, однако, ветвь ислама, которая предлагает радикальную альтернативу Исламскому государству — такую же бескомпромиссную, но с противоположным знаком. В этой ветви находят себя многие мусульмане, к счастью или к несчастью одержимые желанием исполнять предписания раннего ислама в каждой запятой. Сторонники ИГ знают, как реагировать на мусульман, игнорирующих отдельные места в Коране: такфир и злая издёвка. Но есть ещё мусульмане, которые читают Коран не менее усердно, чем они, представляя тем самым настоящую идеологическую угрозу.

Багдади салафит. «Салафит» сейчас часто означает террориста, не в последнюю очередь потому, что многие вполне реальные террористы гордо шли в бой под салафитским флагом. Но большинство салафитов на самом деле не джихадисты. Они, объясняет Хэйкэл, вполне преданы расширению Дар аль-Ислам, «земли ислама», и может быть даже со всеми положенными зловещими атрибутами вроде рабства и отрубания рук — но когда-нибудь потом. Их первый приоритет — личное очищение и религиозное созерцание, и всё, что вредит этим целям, — включая сюда войну и беспорядки, которые нарушат их распорядок, состоящий из молитв и чтения — они считают запретным.

Они живут среди нас. Прошлой осенью я посетил филадельфийскую мечеть Бретона Поциуса, двадцативосьмилетнего салафитского имама, принявшего имя Абдулла. Его мечеть стоит на границе между плохим районом Northern Liberties и джентрифицирующимися улицами, которые можно было бы назвать Дар аль-Хипстер; борода делает его там почти неотличимым от остальной публики.

Богословская альтернатива Исламскому государству существует — она так же бескомпромиссна, но делает из ислама строго противоположные выводы. Поциус был воспитан в польской католической семье в Чикаго и перешёл в ислам 15 лет назад. Как и Серантонио, в общении он кажется старше своих лет, и демонстрирует глубокое знакомство с древними текстами. Им движут, во-первых, любопытство и тяга к знаниям, а во-вторых, убеждение в том, что в этих текстах — единственное спасение от адского огня. Когда мы встретились в местном кафе, у него была с собой арабская книга о коранистике и самоучитель японского. Он готовил для полутора сотен своих прихожан пятничную проповедь об обязательствах отцовства.

Поциус говорит, что его главная цель — наставить своих прихожан на путь чистой жизни. Но появление Исламского государство заставило его задуматься о политических вопросах, которые обычно не занимают салафитов. «О том, как молиться и как одеваться, говорю в точности то же самое, что и они. Но когда они доходят до социальных вопросов, то начинают звучать как Че Гевара».

Когда появился Багдади, Поциус ввёл в оборот слоган «Не мой халиф». «Пророк жил во времена великого кровопролития, — объясняет он, — И знал, что хуже всего для людей состояние хаоса, особенно внутри уммы [мусульманского сообщества]». Таким образом, правильный салафит не будет сеять раздор, разделять мусульман и объявлять своих братьев вероотступниками.

Вместо это Поциус — как и большинство салафитов — верит, что мусульманин обязан устраниться от политики. Эти «тихие» салафиты, как их ещё называют, согласны с ИГ в том, что нет никакого закона, кроме божественного, и избегают вещей вроде выборов и политических партий. Но они трактуют кораническое осуждение раздора и хаоса как указание подчиняться почти любой власти, включая и греховную. «Пророк сказал: пока правитель не впадает в явное безбожие (куфр), повинуйся ему». Во всех классических «книгах веры» социальные революции осуждаются. «Тихим» салафитам строго запрещено разделять мусульман между собой — например, через массовые отлучения. Поциус соглашается, что жить без бай’a действительно означает жить во тьме невежества. Но бай’a вовсе не означает прямое подчинение халифу, и совершенно точно не означает подчинение Абу Бакру Аль-Багдади. Клятва может быть посвящена, в широком смысле, сообществу всех мусульман, под управлением халифа и нет.

«Тихие» салафиты верят, что мусульманин должен направлять усилия на очищение своей собственной жизни — молитву, ритуал, гигиену. Примерно как ультраортодоксальные евреи спорят, кошерно ли отрывать туалетную бумагу в Шаббат (считается ли это разрывом ткани), салафиты часами добиваются того, чтобы их штаны были правильной длины, а их бороды были подстрижены и отпущены в нужных местах. Они верят, что за это скрупулёзное исполнение предписаний бог однажды даст им силу и число, и тогда халифат появится. Тогда мусульмане отомстят и, да, одержат грандиозную победу при Дабике. Поциус процитировал нескольких современных салафитских богословов, считающих, что халифат не может появиться праведным путём иначе, как через ясно выраженную божественную волю.

Исламское государство, конечно, согласилось бы с данным утверждением, и добавило при этом, что бог отметил Багдади. Возражение Поциуса по сути сводится к призыву быть скромнее. Поциус привёл в пример спутника Пророка Абдуллу ибн-Аббаса, который отправился к недовольным и говорил с ними, и передал большинству мнение меньшинства о том, что оно неправо. Возмущение, доходящее до кровопролития или раскола уммы при этом, было запрещено. Халифат Багдади даже появился неправильным образом, объясняет Поциус. «Халифа приведёт Аллах, и его признают все богословы Мекки и Медины. Этого не было. Исламское государство появилось из ниоткуда».

ИГ ненавидит подобные разговоры, и его фанбои в твиттере часто издеваются над «тихими» салафитами. Они называют их «менструальными салафитами», намекая на запутанные рассуждения о том, когда именно женщину нужно считать нечистой и о других маловажных сторонах жизни. «Нам срочно необходима фетва о том, харам ли кататься на велосипеде по Юпитеру», — сухо пишет один из них. — «Вот чем должны заниматься ученые. Это важнее, чем дела уммы». Анджем Чоудари со своей стороны заявляет, что нет греха, более заслуживающего сопротивления действием, чем узурпация божественного закона, и что экстремизм в защиту единобожия не может быть грехом.

Поциус не получает никакой официальной поддержки от Соединённых Штатов. Официальная поддержка могла бы его дискредитировать. Кроме того, он озлоблен на Америку, которая обращается с ним, по его словам, как с «полугражданином». (Он утверждает, что правительство заплатило шпионам, которые внедрились в его мечеть, и что власти надоедали его матери вопросами о том, не может ли её сын быть потенциальным террористом).

Тем не менее «тихие» салафиты могли бы стать исламским противоядием против джихадизма в стиле Багдади. Людей, ищущих в вере повода для драки, невозможно удержать от джихадизма, но мусульмане, стремящиеся главным образом к ультраконсервативной, бескомпромиссной версии ислама, могли бы найти здесь альтернативу. Это не умеренный ислам; большинство мусульман сочло бы его экстремальным. Это, однако, форма ислама, которую буквалисты не могут назвать лицемерной или святотатственно очищенной от неудобств. Лицемерие — грех, которого идеологизированная молодёжь не терпит.

А вот западным политикам, пожалуй, стоило бы воздержаться от участия в богословских спорах совсем. Барак Обама сам забрёл на территорию такфири, объявив Исламское государство «не исламским» — ирония здесь, разумеется, в том, что он сам, немусульманин и сын мусульманина, формально являющийся вероотступником, объявил других мусульман вероотступниками. Такие случаи вызывают у джихадистов смех («Как будто покрытая испражнениями свинья учит других чистоте», твитнул один из них).

Подозреваю, что большая часть мусульман всё-таки оценила намерения Обамы: президент попытался защитить их одновременно и от Багдади, и от немусульман-шовинистов, готовых обвинить их во всех смертных грехах. Но большинство мусульман на самом деле не хочет присоединяться к джихаду. А те, кто хотел бы это сделать, только укрепились в своём убеждении: Америка лжет о вере ради собственной выгоды.

В узких границах своего богословия Исламское государство бурлит живой, даже творческой энергией. За их пределами, однако, царят тишина и безмолвие: жизнь как послушание, порядок и предопределение. Муса Серантонио и Анжем Чоудари могли без напряжения переходить от разговора о массовых убийствах и вечных мучениях к обсуждению достоинств вьетнамского кофе и сахарной выпечки, испытывая видимое удовольствие и от того, и от другого, но мне кажется, что для них краски нашего мира навсегда поблекли по сравнению с яркими гротесками мира потустороннего.

Я мог наслаждаться их обществом до определённого предела — в порядке стыдного интеллектуального развлечения. В рецензии на «Майн Кампф» в марте 1940-го Джордж Оруэлл признавался, что «никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру»; что-то в этом человеке было от несправедливо обиженного, даже когда его цели были трусливы или отвратительны. «Если бы ему надо было убить мышь, он сумел бы создать впечатление, что это дракон». Люди Исламского государства производят похожее впечатление. Они верят, что участвуют в войне, которая больше, чем их собственные жизни, и что быть случайно сметёнными в этой драме, погибнуть на праведной стороне — это привилегия и счастье, в особенности если это одновременно тяжкий крест.

«Фашизм, — продолжает Оруэлл, — психологически гораздо более действенен, чем любая гедонистическая концепция жизни. …В то время как социализм и даже капитализм, хотя и не так щедро, сулят людям: „У вас будет хорошая жизнь“, Гитлер сказал им: „Я предлагаю вам борьбу, опасность и смерть“; и в результате вся нация бросилась к его ногам. …Нам нельзя недооценивать эмоциональную силу такого призыва».

В случае с ИГ следовало бы добавить сюда религиозную или даже интеллектуальную привлекательность. Исламское государство считает неизбежное исполнение своих пророчеств предметом догмы; это ясно демонстрирует нам, какой волей к победе обладает наш враг. Он с радостью готовится встретить своё почти поголовное истребление и даже в окружении верить в божественное избавление как награду за следование заветам Пророка. Идеологические приёмы могут убедить некоторых потенциальных рекрутов в ложности доктрины ИГ, военные средства могут ограничить казни и ужасы. Но в остальном с людьми, которых так тяжело переубедить, можно сделать очень мало. Это будет долгая война — пусть и не до конца времён.

Оригинал материала на сайте The Atlantic