Порох творит историю
Павия, 1525

Одна из самых любопытных эпох в истории военного дела — это военная революция, пик которой пришелся на XVI век. В течение небольшого промежутка времени военное искусство в Европе изменилось неузнаваемо. Привычных всем рыцарей на полях сражений сменили совершенно другие персонажи — наёмные пехотинцы, вооруженные пиками и аркебузами, а позднее мушкетами. Символом эпохи стал Пьер Байярд, рыцарь без страха и упрека (собственно, именно к нему это выражение и применялось), чью жизнь окончила пуля из аркебузы. На полях сражений воинов заменяли солдаты.

Яркой демонстрацией перемен стала осада Павии в 1524–1525 годах, завершившаяся одной из самых значимых битв своего времени. Её значение для военного дела и контекста эпохи оказалось намного выше, чем непосредственный военный результат. Павия стала эталонным столкновением Ренессанса, проникла в мировую культуру и даже слегка обогатила филологию. В военном же деле она высветила символический водораздел между Средневековьем и Новым временем.

Малой кровью на чужой территории

ачало XVI века ознаменовалось борьбой между тогдашними сверхдержавами: Францией и Священной Римской империей Габсбургов. Государства оспаривали друг у друга гегемонию в Европе, причем активнее всего боролись на территории нынешней Италии. Италия представляла собою превосходную арену для выяснения отношений. С одной стороны, это очень богатый урбанизированный край. Мануфактуры, выпускавшие любую продукцию, крупнейшие банковские и торговые дома Европы — здесь любой агрессор мог поправить свои дела. Владение даже отдельными её регионами серьезно усиливало удачливого правителя. С другой, единого итальянского государства не существовало, а отдельные части Апеннин были недостаточно сильны, поэтому любой достаточно сильный агрессор мог рассчитывать здесь на успех.

Король Франциск I

Итальянские интеллектуалы и политики понимали необходимость объединения страны, но на практике все попытки сколотить единую державу неизбежно терпели крах — как, например, попытка клана Борджиа собрать в своих руках значительную часть городов и земель. Внешние силы, само собой, активно старались играть на противоречиях внутри Италии, в полной мере заставляя её оплачивать собственные политические игры. Легко понять Макиавелли, с досадой и горечью писавшего о необходимости единения этой страны — он так и умер, не узнав, что до вожделенного слияния раздробленных провинций остались столетия. Как бы то ни было, Габсбурги и Франция десятилетиями вели борьбу. Что характерно, война питала самое себя: иной раз новая кампания казалась отличным способом поправить дела после того, как предыдущая опустошала казну.

Наша история начинается в 1523 году. К этому моменту французская карта в Италии оказалась бита. Совсем недавние времена, когда Франция сама или через союзников контролировала крупные участки северной Италии, прошли. По существу, королю Франциску I требовалось начинать все сначала. Однако этот монарх находился в расцвете сил и не собирался сидеть сложа руки.

Для него боевые действия в Италии уже стали делом привычным. Сразу же после коронации он отправился на первую свою войну в землях Данте и Леонардо (успешную), а позднее растерял все приобретения. Мужественный и романтичный — зачастую в ущерб компетентности — этот монарх иногда смотрелся живым анахронизмом в XVI веке.

Основной целью похода был выбран Милан. Герцогство Миланское прочно удерживалось сторонниками Габсбургов, под знаменами которых объединились Священная Римская империя и Испания.

Поход на Милан

чередной раунд борьбы начался в 1523 году с вторжения французского войска в Италию. Эта кампания не отметилась крупными полевыми битвами: обе стороны больше страдали от болезней и лишений, чем от действий противника. Колебания военной удачи зависели от того, кто лучше приготовит свое войско к возможной эпидемии и сумеет достать из кармана больше монет для найма подкреплений. Поход французов в Италию в следующем году сменился маршем имперцев в южную Францию. Однако вторая экспедиция также провалилась: имперское войско осадило Марсель, но обломало об него зубы. При всей буффонадной яркости тогдашних воинов, лицом войны, как это обычно и бывает, оставался лазарет, набитый больными и ранеными. В конце концов, король Франциск лично возглавил французское войско.

Французы начали поход от собственных баз, поэтому располагали хорошо укомплектованным мощным войском. Имперцы не имели возможности им противостоять, а потому отступали. Погода в Италии нечасто, но бывает мерзкой: преследование шло под постоянными проливными дождями в грязи. Однако французы упрямо двигались к цели, и к концу октября достигли Милана. Жители вынесли ключи от города сами. Милан ценился победителями в целом виде, так что как французы не собирались крушить его стены, в свою очередь защищающиеся миланцы не собирались ковать легенду о новых Фермопилах. К тому же Милан недавно перенес эпидемию чумы, и добавлять себе бедствий жители тем более не желали. Наконец, имперская армия уступала французам вдвое, поэтому даже не пыталась дать крупного сражения.

Между тем французы несколько неожиданно для себя легко достигли цели кампании и теперь пытались решить, что им делать дальше. С одной стороны, в поле оставалась слабая имперская армия. С другой, отряд испанцев и немецких ландскнехтов заперся в городке Павия, южнее Милана. Из этого опорного пункта они могли угрожать новому приобретению Франциска, поэтому монарх, недолго размышляя, решил раздавить зловредный гарнизон. Как это часто бывает, трудности поджидали его совсем не там, где виделись первоначально.

В литературе зачастую ограничиваются описанием самого сражения, и совершенно упускают подробности осады. В частности, этим грешит Дельбрюк. Между тем войны Ренессанса в очень значительной степени состояли именно из осад и мелких стычек, крупные полевые сражения могли просто не иметь места в течение всей кампании. Борьба за Павию не стала исключением из общего правила: на ход и исход всего противостояния в огромной степени повлияла осада.

В осаде

Антонио де Лейва Терранова

авия — небольшой город на берегу речки Тичино. Ее укрепления не представляли собой ничего особенного, но находились в неплохом состоянии, а внутри засело несколько тысяч человек под командованием испанского военачальника Антонио де Лейва Терранова. Этот генерал в молодости сражался с мятежными мудехарами в Испании, а позднее имел обширный, правда, чаще неудачный, опыт войны с французами.

Однако даже при провалах этот покрытый шрамами вояка демонстрировал волю и мастерство. Поэтому французов встретили только запертые ворота, пушки на стенах и полный отказ в ответ на предложения сдаться.

Франциск начал правильную осаду. Французы вели бомбардировку и пытались ворваться в город через проломы. Со стен отвечали артиллерийским огнем и метали в штурмующих глыбы мрамора. Единственным серьезным успехом французов в ноябре осталось взятие небольшого форта, стоявшего отдельно от города. Укрепление защищали четыре десятка испанских пехотинцев. Полторы тысячи французских солдат сумели смять их после долгого обстрела из кулеврин. Блестящий эпизод ознаменовался глупой жестокостью французской стороны: командующий французами на этом участке распорядился повесить пленных. Этого поступка не одобрили даже в собственном лагере: король принес извинения коменданту Павии.

Попытки французов окончить сидение в грязных окопах и занять Павию провалились. Порох портился от сырости. Попытки отвести Тичино от города кончились тем, что импровизированную плотину снесло вспухшей от дождей речкой. Ноябрь сменился декабрем, наступил новый 1525 год, а французское войско все так же сидело в лагере, печально пытаясь пробить проломы в стенах в те редкие дни, когда было достаточно пороха. Франциск вел дипломатическую игру, пытаясь переманить на свою сторону итальянских государей прямо из своего лагеря возле Павии. Между тем положение самого Лейвы в крепости не было столь прочным, каким казалось. Внутри в изобилии имелись порох, пушки, солдаты, оружие и провиант. Недоставало самой малости: денег. Жалование требовалось платить — ни ландскнехты, ни испанцы не собирались воевать бесплатно. Без жалования могло обойтись только ополчение Павии, но горожане не могли похвастать ни боевыми качествами, ни многочисленностью. Поэтому де Лейва пошел на варварскую, но логичную меру: изымал и переплавлял церковную утварь. Идея тем более правильная, что при задержке жалования наемники могли всё взять сами и распределить имущество в соответствии с собственными представлениями о справедливости. Лейва, как полагается испанскому аристократу, был ревностным католиком, но не настолько, чтобы из-за этого объявлять дефолт и оставаться без армии. Никакой эпидемии в крепости, как назло, не случилось, а запасы оставались слишком велики, чтобы голод уменьшил очередь к сундукам, так что казна пустела быстро.

Снаружи в это время также имелись проблемы с наёмниками, но несколько другие. Отряды имперских ландскнехтов маршировали прямо через Швейцарию, и, само собой, по дороге вовсю вознаграждали себя за бедность и воздержание, поэтому значительная часть — около пяти тысяч — швейцарских пикинеров просто развернулась и ушла от Франциска защищать собственные дома. Зато Франциску удалось на ходу перекупить почти такой же по численности отряд итальянских пикинеров и аркебузиров, ушедших с имперской службы. Вообще, в те времена наемники стоили дорого, но их увольнение могло обойтись еще дороже: те же самые люди после нарушения условий контракта нанимателем спокойно меняли знамя и не испытывали никаких угрызений совести: нет денег — нет швейцарцев, а по-настоящему сражаться имеет смысл только за тех, кто выполняет свои обязательства. Не столь уж порочная логика: «ты мне — я тебе» — фундамент здоровых отношений, а за щепетильного в финансовых вопросах нанимателя наемники обычно сражались как должно.

На стороне империи не собирались ждать, когда же в Павии будет переплавлена последняя серебряная дароносица и наступит финансовый коллапс. «Рудники» Лейвы действительно подходили к исчерпанию, так что требовалось торопиться. К январю 1525 года имперцы обзавелись приличной наемной армией. В Германии и Австрии удалось навербовать ландскнехтов. Быстро достать из кармана десятки тысяч наемников было не такой уж простой задачей, однако в этом императору помогла репутация привлеченного к формированию армии знаменитого капитана. Немцев возглавил знаковый персонаж ренессансных войн, самый, пожалуй, известный ландскнехт всех времен, Георг фон Фрундсберг.

Фрундсберг — один из интереснейших персонажей не только итальянских войн, но и всей ренессансной эпохи. Командир наемников-идеалист: звучит как оксюморон, но этот человек действительно всерьез воспринимал идеологию братства ландскнехтов и рассматривал служение империи в качестве почти религиозного предназначения. В военные проекты императора он, бывало, вкладывал личные средства, уже будучи известным командиром, мог постоять в первых рядах с оружием в руках, короче говоря, занимал нетипичную для наемного командира нишу «слуга царю, отец солдатам». Бойцы его боготворили, так что Фрундсберг мог достаточно легко, пользуясь личным авторитетом, привлечь массу людей. Первоначально к Павии отправилось внушительное по тем временам войско в сорок тысяч человек, однако по дороге армия уменьшалась из-за стычек, болезней и отставания отдельных солдат, так что в район Павии в феврале вышло несколько меньше людей. Что же представляли собой армии, которым вскоре предстояло столкнуться?

Павия. Противоборство

Солдаты империи

Георг фон Фрундсберг

ак обычно происходило в эту эпоху, противостоящие армии оказывались сборными солянками: на каждой стороне сражались наемники, представлявшие разные народы и происходившие из самых разных краев. Для империи Габсбургов такая чересполосица являлась более чем естественной. Имперская армия включала в себя три крупных «землячества» — немцев, испанцев и итальянцев.

Наиболее выразительной и знаменитой частью имперского войска, разумеется, оказались ландскнехты. Эти наемные отряды появились в конце XV века в качестве относительно устойчивого войска на службе императора Священной Римской империи. Император Максимилиан создал армию, которая не только пережила его, но и породила яркий образ, популярный и столетия спустя. Для своего времени ландскнехтские отряды стали потрясающим социальным лифтом. При всей рискованности службы, наемников привлекали шанс обогатиться и, что важно, возможность уважать себя. Наемники быстро превратились в корпорацию со своеобразным, но тщательно соблюдаемым этическим кодексом и мощным чувством корпоративной солидарности. Интересно то обстоятельство, что идеология наемников, сражающихся за деньги нанимателя, включала мощный патриотический компонент. Ландскнехты считали себя солдатами в первую очередь Священной Римской империи, причем серьезно относились к этому аспекту своего мировоззрения. Благо, владык внутри самой империи имелось столько, что без работы пикинеры не оставались.

Ландскнехты изначально имели хорошую организацию, и хотя поначалу считались не такими блестящими вояками, как швейцарцы, в действительности не уступали тем по уровню боеспособности. Ландскнехты активно вооружались аркебузами: значительная их часть оснащалась огнестрельным оружием.

Таким же стойким ядром армии являлись испанцы. Об эпохе заката испанской пехоты многие имеют представление даже у нас благодаря беллетристике Перес-Реверте, а в 1525 году она находилась еще у порога собственной славы. Испанские отряды имели наибольшую огневую мощь, а уровень дисциплины и организации не уступал никому среди участвовавших в кампании войск. Испанские солдаты и ландскнехты составили ядро имперской армии, все прочие ее звенья не имели такой прочности.

Имперцы пользовались ощутимым численным превосходством перед французами. Всего в поле, не считая крепости, они располагали почти 30 тысячами солдат. Из них 13 тысяч человек составляла наемная немецкая пехота — ландскнехты Георга фон Фрундсберга, шесть тысяч — испанские пехотинцы, три тысячи итальянских наемников и более шести тысяч — кавалерия. Вопрос состоял в том, насколько удастся синхронизировать действия этих войск. Кроме того, это «расчетная» численность армии имперцев, на момент, когда их в последний раз посчитали, и непосредственно к моменту битвы их число уменьшилось. В том, что касается конницы и артиллерии, имперцы французам серьезно уступали: ответственность за ход сражения ложилась на узкие плечи пехоты.

Воины короля

ак исторически сложилось, что французская армия зачастую проигрывала ярко (напрашивается оборот «феерично»), ее неудачи широко известны, поэтому на военные усилия французов смотрят с некоторым пренебрежением. Это серьезная ошибка, в частности если говорить о XVI веке. Франциск располагал одной из передовых армий своего времени. Ее изюминку и одновременно национальный колорит составляли конные жандармы — элитная сверхтяжелая кавалерия. Латы достигли пика развития и представляли собой очень дорогие шедевры тогдашних высоких технологий. Даже «противотанковые ружья» своего времени — аркебузы — не гарантировали поражения закованного в эти доспехи рыцаря.

Фернандо д’Авалос

Сами же жандармы за счет крупных сильных лошадей, хорошего собственного вооружения и боевой подготовки представляли собой огромную опасность в ближнем бою. Конная атака широким фронтом не является особенно изящным тактическим приемом, но сдержать ее часто оказывалось просто невозможно: даже на кавалерию удар жандармов мог произвести эффект, сходный с попаданием под разогнавшийся самосвал. Некоторые из имперских командующих имели мрачный опыт столкновения с французской тяжелой кавалерией. Например, Фернандо д’Авалос уже сидел у французов в плену. Недостатком жандармской конницы вытекал из ее достоинств: дороговизна. Неловкие манипуляции этим инструментом приводили к гибели труднозаменимых всадников.

Тяжелая конница не являлась единственным аргументом французского короля. Франциск опирался также на качественную для своего времени артиллерию, позволявшую «размягчить» неприятельский строй перед решающей атакой. Французы были одними из пионеров артиллерийского дела и располагали достаточно мощным парком орудий и хорошо обученными расчетами. Если против рыцарской атаки имелся шанс защититься при помощи полевой фортификации, то артиллерийский огонь позволял управиться и с этой проблемой. Наконец, определенную слабость собственной пехоты французы компенсировали за счет наемников — швейцарцев. Швейцарцы на тот момент считались своего рода «брэндовыми» наемниками, их пикинеры, сражавшиеся в плотных построениях, действительно демонстрировали высокий профессионализм, и их репутация находилась на недосягаемой высоте. Им случалось проигрывать сражения, однако к 1525 году швейцарские контингенты по-прежнему рассматривались как наиболее ценная (и дорогая) наемная пехота. В подавляющем большинстве они вооружались холодной сталью.

Также французские войска имели в своих рядах необычное формирование — крупный отряд немецких ландскнехтов — «Черный отряд» или «Черную банду». Они не вернулись в Германию после одной из предыдущих войн, и теперь дорога назад для них не существовала. Прочие ландскнехты ненавидели «французских», считали предателями и обычно не брали в плен. Отношения ландскнехтов со швейцарцами также совсем не походили на куртуазные: их традиционно жестокие схватки описывались известным оборотом «плохая война» и кончались чаще всего беспощадной резней. Что характерно, «черный отряд» оказался популярным названием для наемных контингентов: во французской армии одновременно воевало еще и итальянское формирование с тем же названием.

Своеобразную категорию во французской армии составляли «приключенцы» — молодые и, как правило, небогатые дворяне, вступившие в армию, чтобы сделать карьеру и обогатиться. Они не являлись отдельной частью армии и чаще всего служили в легкой кавалерии или пехоте.

Всего французская армия насчитывала около 25 тысяч человек, в том числе семь тысяч швейцарцев-наемников, четыре тысячи немецких ландскнехтов, столько же наемников-итальянцев и только около 10 тысяч французов, из которых 1300 человек — жандармы, ударная тяжелая кавалерия.

Туман войны

оле будущего боя выглядело довольно своеобразно. Сам город Павия стоит на северном берегу Тичино, а к северу от Павии — огромный лесопарк Мирабелло, крупное огороженное пространство для охоты. Парк обнесен каменной стеной, в которой имеется несколько ворот. Большую часть его занимают кустарники. На стыке между Павией и парком, чуть к востоку, компактно расположились пять аббатств. К западу от города имелось довольно крупное пустое пространство. Имперская армия наступала с северо-востока.

Очевидная проблема французов состояла в том, что они расположились вокруг Павии сразу в нескольких больших и малых лагерях. Крупнейший из них находился в западной части парка Мирабелло, где расположился сам король с конницей и артиллерией. Другое маленькое войско стояло в юго-восточной части охотничьего парка, у ворот Торе дель Гало. Еще один лагерь вольготно раскинулся у аббатств, восточнее самой Павии, и, наконец, крупные отряды стояли западнее города и за рекой — к югу от него. Таким образом, французские отряды едва ли смогли бы помочь друг другу в случае беды. С другой стороны, у имперцев тоже имелись проблемы с взаимодействием. Требовалось как-то увязать атаку снаружи с действиями гарнизона изнутри Павии. Положение имперцев осложняло еще одно обстоятельство: в Павии показывали дно закрома, а в планы испанско-немецкой армии никак не входила поставка новых наемников Франциску. По этой причине командующие имперской армией, испанские генералы Карл де Ланнуа и Фернандо д’Авалос (маркиз Пескара) решились атаковать немедленно. «Пошли нам Бог сто лет войны и ни одного сражения, но у нас нет выхода», — резюмировал д’Авалос. Первоначально, правда, они не ставили никаких решительных целей: в Павию просто прорывался обоз с деньгами, кое-каким провиантом и порохом, поскольку де Лейва предупредил через курьеров, что сможет контролировать свой гарнизон только несколько дней. Удивительно, но при том, что в имперском лагере полагали себя слабейшей стороной, план испанцы разработали дерзкий, авантюрный и во многом рассчитанный на авось. В частности, испанские командиры собирались параллельно прорыву в Павию быстро захватить охотничий дворец в парке (они думали, что король Франциск квартирует там), а после переправы обоза в город собирались и вовсе отступить подальше от города — и это было пределом мечтаний. Сейчас, с высоты современного знания, можно только поражаться, насколько задумки могут мало соответствовать итоговому результату. Ирония судьбы состоит в том, что одно из самых решительных сражений эпохи одной стороной планировалось как полудиверсионный рейд, а другой не планировалось вовсе никак. Так или иначе, вечером 22 февраля войско Священной Римской империи начало настолько тихо, насколько это возможно для двадцатипятитысячной армии, выдвигаться к парку.

Плоть и кровь

февраля император Карл V отмечал день рождения. Хотя никто не подверстывал срок наступления под дату, сложилось именно так. Около десяти часов вечера войска начали выдвигаться к парку. Ночная темнота дополнялась плотным туманом. Под ногами хлюпала грязь: по парку и окрестностям приходилось передвигаться по щиколотку в холодной жиже. Туман особенно сильно повлиял на ход сражения: вся битва прошла в условиях, когда обе стороны смутно представляли себе общую картину.

Солдаты двигались к северной стене. Дело в том, что загодя группа испанских саперов капитана Освальда осмотрела стены, и по итогам разведки решили взламывать стену именно там, около ворот Порта Пескарина. Авалос, Ланнуа и Фрундсберг понимали, что французы вряд ли примут стук заступов за проделки дятла, поэтому группа солдат осталась в лагере — шуметь, стрелять из пушек и демонстрировать активность с восточной стороны. Они же собирались подать сигнал гарнизону о вылазке: три пушечных выстрела через равные промежутки. Забегая вперед, скажем, что отвлекающий отряд настолько старался, что к нему пришлось посылать гонца унять пыл — в крепости могли не расслышать сигнальные выстрелы.

Использовать порох при вскрытии стены боялись, чтобы не разбудить французов раньше времени, поэтому кирпичную стену предстояло разбить саперам вручную, шанцевым инструментом. Саперы стояли перед дилеммой: с одной стороны, расколотить прочную стену требовалось быстро, с другой так, чтобы этого никто не услышал. В результате не вышло ни того ни другого: стена поддавалась медленно, а имперскую армию все-таки заметили.

Французский дозор заметил марширующих имперцев в тумане, но никаких выводов из своего открытия не сделал. Командир дозора пожал плечами, отправил гонца к ближайшему французскому отряду — в юго-восточный угол парка — сообщить, что происходит нечто непонятное — и со спокойной совестью продолжил объезжать окрестности.

Однако имперские командиры у стены нервничали, и выделили в помощь саперам пехотинцев, решив ломиться в парк, не заботясь о том, сколько от этого будет шуму. Только к четырем часам утра стена начала поддаваться. В этот момент французский патруль открыл, наконец, для себя коварный замысел врага. На сей раз командир дозорных переполошился и отправил нового гонца на юг с призывом прислать людей. Робер Флоранс, командовавший в этом районе, взял бывший под рукой отряд в три тысячи швейцарских наемников и помчался на север, к воротам. До сих пор он полагал, что угроза исходит с востока, от отвлекающего отряда, но теперь понял, что происходит, и развил кипучую деятельность. К швейцарцам он добавил легкую конницу, повернул на север часть пушек, а главное — послал курьера к королю на северо-запад. К этому моменту в парк проник отряд в три тысячи аркебузиров, который под прикрытием тумана двинулся на юг, к охотничьему дворцу Мирабелло. Забавно, что национальный состав этого отряда хронисты и очевидцы оспаривают друг у друга: Фрундсберг и д’Авалос уверяли, что это немцы и испанцы, а итальянские источники дружно уверяют, что в парк первыми вошли, уж конечно, итальянцы, причем неаполитанский автор конкретизирует: неаполитанцы. Вместе с ними в парк вступила батарея легких орудий. Возглавлял авангард молодой дель Васто, испанский аристократ, племянник д’Авалоса. Имперцы, видимо, открыли изнутри ворота Порта Пескарина, поскольку в парк начали толпами въезжать кавалеристы.

Французы Флоранса в тумане просто не заметили аркебузиров дель Васто. Противоборствующие армии мирно промаршировали сквозь мглу в сотне метров друг от друга — одна на север, другая на юг. Зато французы обнаружили неподалеку от пролома в стене небольшой конный отряд неприятеля. Битва началась. Швейцарские пикинеры атаковали — и тут же заполучили сразу шестнадцать имперских пушек.

Если бы у Флоранса нашлись лишние канониры и боеприпасы, у ворот могла произойти бойня, однако имперцам помог собственный беспорядок. Флоранс захватил пушки практически без ядер.

В это время отряд дель Васто захватил охотничий дворец и сгоряча начал убивать тех, кого нашел там спящим. Короля Франциска атакующие по понятным причинам не нашли. Зато вокруг дворца теснился целый лагерь — коробейники, повара, евреи, ростовщики, цыгане, жрицы любви и тому подобная публика. Одуревшие бойцы принялись громить обоз. У командующего тем часом возникли свои заботы. Предполагалось, что у дворца уже окажется отряд, вышедший на вылазку из Павии, но в реальности Васто никого не нашел. Солдаты, конечно, нисколько не скучали, но вот у их командира возникли вопросы по поводу того, где, собственно, радостно приветствующие освободителей осажденные. Тем более в тумане не было видно вовсе никого, и только по крикам и грохоту со стороны северной стены парка аркебузиры могли понять, что там идет бой. Имперцы, захватив дворец, разрезали французскую армию надвое, но не извлекли из этого положения никаких сознательных выгод: они просто не знали ни своего положения, ни положения неприятеля. Французов могло напугать это обстоятельство, но они тоже не представляли, что происходит.

В это время Лейва действительно пытался провести вылазку, но встретил на пути по-настоящему глубокую грязь, и теперь пытался найти какой-то обход. В процессе этих маневров он, опять-таки не желая того, отрезал еще одну часть французских сил — швейцарский отряд у пяти аббатств, к юго-востоку от парка. Решив, что раз вино откупорено, его следует выпить, комендант Павии напал на швейцарцев всеми имеющимися под рукой силами.

Тем временем к воротам на звуки пальбы и крики прискакал адмирал Бонниве из королевского лагеря. Он застал мешанину рукопашных схваток и трофейные орудия в руках французов. Вдобавок во французском главном лагере уже изготовились к бою пушкари, а туман постепенно рассеивался, так что артиллеристы принялись энергично засыпать имперцев ядрами. Благо, дистанция вполне позволяла им вести точный огонь. Единственное, что смущало французских пушкарей, это невозможность маневрировать: повсюду хлюпала непролазная грязь, и если люди еще могли продираться сквозь нее, то батарея не имела возможности сдвинуться с места.

Однако в пролом и ворота уже вошли двумя колоннами главные силы армии Габсбургов. Первая состояла почти целиком из ландскнехтов. Она повернула от пролома на юго-восток, пошла вдоль восточной стены и столкнулась со швейцарцами, которых привел Флоранс из юго-восточного угла парка. Началась бешеная резня. Швейцарцы и ландскнехты плотными толпами врезались друг в друга. Растащить этот сцепившийся клубок пик и алебард невозможно. Раненых затаптывают в тесноте. Ландскнехты, имевшие при себе аркебузы, бьют в упор. Пощады не просят и не дают. Ни Фрундсберг, ни Флоранс просто не могли толком ничего приказать своим подчиненным, пьяным от боя и крови. Швейцарцы обречены: их примерно вдвое меньше. Однако они об этом пока не подозревают, поэтому бьются изо всей мочи. В этой свалке два отряда на время нейтрализовали друг друга, а в стороне от режущихся началось столкновение главных сил.

Через пролом в парк вошла вторая колонна с д’Авалосом во главе — ударные силы Священной Римской империи во всей красе: ландскнехты и испанские аркебузиры в сопровождении конницы. Навстречу им шел достойный противник: король Франциск и его жандармы. Король стремился как можно скорее попасть к полю боя. Он не собирался отдавать славу дня и честь победы безостановочно бьющей артиллерии. С его точки зрения, все шло превосходно: наемники связали боем часть имперских сил, пушки проредили неприятеля, чего еще желать. Момент мечты: ударить по потрепанным имперцам строем жандармов, смять и втоптать в вязкую итальянскую грязь.

Король своей атакой перекрыл траекторию стрельбы пушкарям, но это уже, казалось, не имело значения. Кони медленно набирали скорость, король несся одним из первых в окружении сливок собственного рыцарства. Неостановимая, блестящая атака трех с половиной тысяч воинов с жандармами в первой шеренге.

Увидав разворачивающихся в боевой порядок рыцарей, д’Авалос не потерял головы. Он сразу же отправил гонца дель Васто с приказом разворачиваться от охотничьего дворца и возвращаться к главному полю сражения. Ланнуа с имперской конницей бросился вперед принимать первый страшный удар французских всадников. Этот командир мчался вперед с не особенно воодушевляющим криком «Надежды нет, кроме как на Господа!», но приказ выполнил и честно столкнулся с французами грудь о грудь.

Надежды действительно не оставалось. Конница Франциска сминала лошадей, людей, всё, что оказывалось на ее пути. Отряды имперской пехоты, попадавшие под этот каток, просто размазывались. Французы смяли в кровавую кашу передовые имперские отряды…

…И остановились. Франциск приподнял забрало, повернулся к маршалу де Фуа и произнес: «Вот теперь я действительно герцог Милана». На его взгляд, все уже закончилось.

Не будем строго судить Франциска. Туман продолжал висеть над местом битвы, закрывая обзор, к тому же имперцы прятались в лесном массиве, и определить, сколько их там, никто не мог. Король видел бегущих врагов, он только что лично уложил имперского офицера, а в том, что своя пехота осталась где-то за спиной, нет никакой проблемы: наемники всего лишь массовка для настоящей ударной мощи.

Звездный час действительно наступал, но не для Франциска, а для д’Авалоса. Испанский командир использовал то время, которое Франциск убивал конницу империи, для развертывания пехоты. Один отряд отправился на фланг расслабившихся французских всадников. Аркебузиры прикрылись болотистым берегом ручья, который тяжеловесы-рыцари преодолеть не могли. Дель Васто явился от дворца и готовился теперь победить более опасного противника, чем французский полевой бордель. Он заходил с другого фланга. Для этих аркебузиров защитой стали ирригационные канавы. Наконец, Фрундсберг после часа рукопашных сходок со швейцарским отрядом сломил противника. Флоранс попал в плен, швейцарцы пятились, так что Фрундсберг решил, что здесь дело сделано, оставил большой отряд дорезать отступающих, а сам поспешил к сцене главной битвы.

Восемь часов утра. На французов обрушивается кинжальный огонь сразу с нескольких сторон. Пораженный Франциск воскликнул: «Боже! Что происходит?!» На рыцарей сыпался град свинца. Тысячи людей и лошадей сгрудились на небольшом пятачке. Огромные кони, тяжелые доспехи — все это теперь мешало добраться до противника или хотя бы уехать с места расстрела. Восемь тысяч ружей работали без остановки. Ландскнехты и испанцы не имели возможности среди кустарников и болот вести правильную залповую стрельбу, но при таком количестве стрелков это было неважно: французов расстреливали как из пулеметов. Из-за тесноты некоторые французские рыцари продолжали сидеть на конях уже мертвыми, пока их кони не падали, подстреленные.

Испанцы и ландскнехты принялись довершать начатое. Они подошли вплотную и стали добивать французов пиками и выстрелами в упор. Пики и алебарды скользили по латам, многих рыцарей застрелили, прижимая аркебузы к слабо бронированному паху.

Франциска ожидала примерно такая же судьба. Его выдернули из седла (на конском трупе потом насчитали два десятка дырок от пуль) и завалили на землю. Вокруг Франциска собралось два десятка аркебузиров и пикинеров, пытавшихся проломить латы или утащить детали доспеха. Наемники считали зазорным брать деньги у кого-то кроме нанимателя, а идея строить концлагеря немцами еще не овладела, поэтому после побед от ландскнехтов оставалось не слишком много пленных. Однако королю всё-таки улыбнулась удача. К нему очень вовремя подоспел командир разбитой им имперской кавалерии, Ланнуа. Битый всадник отбил Франциска у солдат, которые в азарте пытались всё-таки отправить монарха в лучший мир, и с эскортом отправил в имперский лагерь, так что король Франции отделался несколькими легкими ранениями — в щеку и руку. Франциску потрясающе повезло, что ни у кого вокруг не оказалось заряженной аркебузы: в противном случае его могли спасти уже с гораздо более скверным ранением. А вот до последнего закрывавшие его своими телами жандармы погибли практически все.

Та же участь ждала «Черную банду» — ландскнехтов на французской службе. Они попытались освободить нанимателя из окружения, но оказались сами охвачены «правильными» ландскнехтами и в ожесточенной рукопашной почти все убиты.

Дальнейшее — дело техники. Растерянный французский отряд на юго-востоке у аббатств (в основном швейцарцы-наемники), до сих пор сражавшийся с гарнизоном Павии, вскоре обнаружил соотечественников, бегущих из парка. Поскольку по пятам бежали ландскнехты, а к полю боя прибывали новые и новые отряды, швейцарцы сломались и побежали от аббатств на юг. По каким-то причинам они не воспользовались мостом через Тичино: то ли его уже разломали, то ли ландскнехты отогнали швейцарцев от переправы, но экс-чемпионы по бою пехоты стали массово бросаться в реку. Тичино у Павии имеет добрую сотню метров в ширину, а на дворе стоял итальянский, но февраль, поэтому переплыть реку сумели далеко не все. Тех конкурентов по наемничьему бизнесу, кто не хотел лезть в воду, немилосердно резали на берегу. Около шести тысяч швейцарцев погибло на реке или утонуло.

Всё это время на южном берегу Тичино и к западу от Павии в пяти километрах от поля боя простояло без движения несколько французских отрядов во главе с герцогом Алансоном. Они могли решить исход сражения, но предпочли ждать указаний. Коль скоро указаний не поступило, а в парке основные силы французов были наголову разгромлены, Алансон со спокойной совестью отступил. Его никто не преследовал — за полной бессмысленностью.

Спонтанная и беспорядочная схватка завершилась. Хотя сражение оказалось довольно упорным, все решилось быстро: первые выстрелы прозвучали около пяти утра, к девяти Франциск уже находился в плену, а его дворяне большей частью оказались мертвы. Такого хода и результата битвы не ожидал совершенно никто.

Всё кроме чести

а поле сражения поубивали около десяти тысяч воинов французской армии. Эти потери по меркам эпохи исключительно тяжелы, для XVI века Павия стала одной из самых кровавых для проигравшей стороны баталий. Утраты имперцев оказались не настолько страшными — несколько сот человек погибшими и ранеными. Испанцы и ландскнехты прорубили огромную дыру во французском высшем обществе, перебив за время осады и битвы массу знатных и знаменитых личностей.

Франциск сидел, заточенный в крепости. В это время изумленный двор Карла V решал, что делать с такой негаданно свалившейся удачей. Французам победители выдвинули жесткие условия.

Однако мать Франциска, правившая страной в отсутствие сына, оказалась исключительно хваткой женщиной. Она сумела приискать достаточно денег, чтобы расплатиться с наемниками, навербовала дополнительные швейцарские отряды и наотрез отказалась отдавать Бургундию, на чем настаивали имперцы — и тем более конфискованные земли ренегата Бурбона, бежавшего в Священную Римскую империю и сражавшегося при Павии на стороне врага.

Пока решительная женщина выводила Францию из кризиса, Франциск I переезжал между замками, в которых его держали, писал романтическую поэму, где противопоставлял рыцарские добродетели бездушному профессионализму, и упражнялся в эпистолярном жанре. Собственно, его первое письмо матери вошло в историю благодаря фразе «Несчастья мои продолжаются; все потеряно для меня кроме чести и жизни, которая сейчас в безопасности». Обыкновенно ее сокращают до лаконичного «Потеряно все кроме чести». К слову, мировую культуру Павия дополнила еще в одном аспекте. Филологии известен милый термин «ляпалиссиада»: абсурдистское утверждение очевидного. Науку о языке обогатил погибший в сражении маркиз де ла Палис: солдаты сочинили о нем песенку, звучащую примерно как: «Месьела Палиспростерт,пронзенныйкопьемчужим, а если быон не былмертв, он быещебыл живым».

Выпутаться из этой истории Франциску I помогла и собственная хитрость. В конце концов он пообещал Карлу V Бургундию, но покидал владения Габсбургов, передавая вместо себя двоих сыновей в качестве заложников. Оказавшись на свободе, король тут же разорвал договор, выговорив у Римского папы освобождение от этого обязательства. Удивительно, но бойня, в результате которой погибло такое множество людей и попал в плен король, очень мало повлияла на ход войны.

Нужно отметить, что очень мало кто из возглавлявших войска в февральское утро 1525 года надолго пережил свой триумф или позор.

Конец Фрундсберга оказался печальным. Через пару лет после Павии он повздорил с ландскнехтами из-за невыплаты жалования. На нервной почве с капитаном наемников приключился инсульт. Его лечил один из лучших врачей той эпохи. Медицинское светило прижигало Фрундсбергу виски расплавленным золотом, кроме того, Фрундсберга купали в ванне, наполненной оливковым маслом, где перед этим сварили лису. Как ни удивительно, даже после такого лечения Фрундсберг все-таки умер — в бедности, всеми покинутый. Зато в фольклор ландскнехтов этот военачальник вписался прочно, сделавшись героем песен, баек, и в качестве сомнительной чести в итоге подарив имя танковой дивизии СС. Еще раньше умер незадачливый командир имперской конницы Карл де Ланнуа. Главнокомандующий имперской армией, Фернандо д’Авалос, маркиз Пескара, итальянец испанской службы, умер от ран прямо в год битвы. Его вдова, поэтесса Виттория Колонна, позже стала дамой сердца Микеланджело, но это уже, конечно, другая история. Долго и относительно счастливо из имперских командиров жили только дель Васто и комендант Павии де Лейва Терранова.

Франциск же прожил долгую бурную жизнь. Этот монарх долго интриговал и воевал, пытаясь расширить сферу влияния в Европе. За это время он успел даже заключить союз с Турцией, среди прочего передав на зиму османскому флоту в аренду Тулон(!). В конечном итоге, впрочем, похоже, главным для этого короля было участие в мировой политике в ущерб победе: Итальянские войны Франция проиграла окончательно. Впрочем, собственно французские земли Франциск не терял и без глобальных катастроф в дальнейшем обошелся. Благо, кроме неудачных войн он прославился также покровительством торговле, искусствам и науке. Король Франции любил войну, но выигрывать мир у него выходило гораздо лучше.

Жернова прогресса

авия стала рубежным сражением для европейского военного дела. Хотя при подобных обобщениях не избежать натяжек, символически европейское военное средневековье отошло в прошлое, и если непременно называть какую-то точную дату этого события, пожалуй, это именно 24 февраля 1525 года. Ландскнехты и испанские пехотинцы разбили рыцарей и швейцарских пикинеров, и заняли пьедестал сами. Люди, которых еще недавно именовали «бесславное стадо пехотинцев», не просто одержали победу над рыцарями, но разгромили латников наголову, перебив цвет французской аристократии и захватив в плен короля. Причем произошло это не в результате хитроумных маневров или использования полевой фортификации, а в ходе хаотичной резни, где, казалось бы, индивидуальные возможности рыцарей и дорогая качественная экипировка обещали им решающее преимущество. Если еще битва при Форново (за 30 лет до Павии) больше напоминала бескомпромиссную кавалерийскую рубку, то теперь произошел радикальный поворот в сторону увеличения доли пехоты и роста значения артиллерии. Павия обозначила момент, когда новации привели к качественным изменениям: аркебузиры и пикинеры империи Габсбургов действовали агрессивно, и выиграли битву несмотря на то, что конницу французы благополучно опрокинули.

Разумеется, тяжелая кавалерия не исчезла как класс, однако выяснилось, что даже предельно бронированный клин отличных индивидуальных бойцов несостоятелен сам по себе. Обратим внимание, что самым эффективным элементом французской армии в этом сражении оказалась именно артиллерия. Если бы Франциск сумел наладить с ней взаимодействие, аркебузирам пришлось бы худо, однако король Франции предпочитал индивидуальную доблесть дисциплине и взаимодействию. К тому же оказалось, что латы и превосходные кони не в такой степени увеличивают возможности боевой единицы, в какой наращивают ее стоимость. Даже если бы жандармы умыли ландскнехтов и испанцев кровью перед своей гибелью, это не могло стать большой проблемой. Крепких деревенских парней, готовых взять в руки пику, всегда имелось сколько угодно, а производство такого оружия не стоило почти ничего. Ручное огнестрельное оружие постоянно совершенствовалось: цена пороха и самого оружия падала, а качество того и другого улучшалось. Количество конницы могло даже не меняться, просто ландскнехтов вербовалось столько, что количество само по себе делало их основной боевой силой. Наконец, даже в кавалерии элите осталось не так много места. Простых бедных дворян, способных накопить на плохонькую лошадь и необходимый минимум снаряжения, имелось в достатке. А вот французский благородный жандарм, со сложной высокотехнологичной экипировкой и его дестриэ — тяжелый конь — совершенно не походили на расходный материал. К тому же война усложнилась по сравнению со временами Сида и даже Войны Роз и требовала профессионалов на офицерских должностях. В этом смысле, вне зависимости от знатности происхождения, выделялись командиры, имеющие достаточный уровень компетентности и опыта.

Аристократия поняла, что смертна, а война быстро делалась не достоянием узкой касты элитных воинов, а солдат, служащих за деньги и вполне способных со спокойной совестью уйти к нанимателю, лучше исполняющему свои обязанности. В этом новом мире война стала для многих людей своего рода социальным лифтом, и наступающая эпоха — в том числе в этом отношении — была свободнее уходящей. Конечно, трудно увидеть в горе трупов с огнестрельными ранениями признаки Brave New World, но прогресс иногда принимает своеобразные формы.

Приложение. Литература

итературы, посвященной такому узкому предмету, на русском языке почти нет. Единственная (но, надо отметить, весьма достойная) связная и подробная работа принадлежит перу Ангуса Констама. Она издавалась у нас в серии «Новый солдат» как «Триумф немецких ландскнехтов». Прочие описания (например, таковое имеется у Дельбрюка и даже в «Истории военного искусства» Разина), как правило, кратки и сосредоточены непосредственно на самом бое. Читающие по-английски могут отыскать, например, отличную работу Jean Giono — The Battle of Pavia 24th February 1525. О тогдашнем военном деле как таковом имеется достаточно много работ, отметим, в частности, The transformation of war, 1494–1530 авторства Michael Mallett из сборника Italy and the European powers. The Impact of War, 1500–1530. Также следует отметить блог antoin.livejournal.com. Это настоящая энциклопедия эпохи, написанная прекрасным языком. Блог имеет не только историческую, но и литературную ценность.