В постиндустриальном мире идеологии расцветают ещё более пышным цветом, чем ранее, ведь интернет позволяет людям с похожими мыслями объединяться быстрее, легче и на более дальних расстояниях, чем когда-либо прежде. Трансгуманисты, неопанки, экофашисты и ещё сотни и тысячи необычных пышных цветов мысли имеют свои сообщества в интернете, своих кумиров, свои правила и принципы. Каждый день появляются новые идеи, которые, опять же, попадают в интернет, из интернета — в сознание индивидуума и снова в интернет, распространяясь, подобно вирусам. Не все из них успешны, не все из них популярны, однако важно понимать, что в современном сверхидеологизированном обществе почти все идеи черпаются из старых источников и обретают «новизну» лишь за счёт небольших усовершенствований и переосмыслений. И под «старыми источниками» я имею в виду три основных идейно-политических течения современности: либерализм, социализм и консерватизм, о котором и пойдёт речь ниже. Впрочем, три вышеперечисленных столпа не столько идеологии, сколько «идейно-политические течения», системы взглядов на человеческую природу, на общество, на историю.
Идеологии и религии во многом похожи. Все они пытаются ответить на вопрос, каково же место человека в системе властей, в обществе, в мире. Впрочем, я не отношусь к идеологиям слишком серьёзно, потому что, как говорится, «Переселение душ — это для масс… Я верю только в крикет». Как религия создана для масс, так же созданы и некоторые идеологии, об этом прекрасно писал Д. Галковский: «Идеология — это обман. „Проталкиватели идеологии“ — обманщики. Великой нации никакая идеология не нужна. Нужна правда и трезвое осознание своих интересов». Поскольку я — сторонник рациональных, оптимальных решений, я верю, что любую идею следует изучить, забрать всё самое нужное и интересное, а ненужное — откинуть, не жалея. В этом тексте я пройдусь по верхам консервативной догматики, чтобы уважаемые читатели могли решить, что из консервативной идеи будет интересно русскому национализму, а что — нет.
Как я писал выше, идеологии и религии пытаются определить, как же следует взаимодействовать человеку с государством (и наоборот). Проще говоря, все идеологии стремятся найти тот вариант общества, который будет наиболее комфортен для людей, живущих в нём. Эдмунд Бёрк так писал об обществе:
Консерватизм вносит в довольно неустойчивую систему из государства и личности третьего игрока — социальные группы и институты, вроде семьи, церкви, цехов. По мнению консерваторов, эти группы должны выступать посредниками между индивидом и государством и, соответственно, должны обладать своими правами и обязанностями, своими сферами влияния. Таким образом, сокращается количество прав государства и индивида, однако это облегчает взаимодействие в обществе в целом. С точки зрения стороннего наблюдателя, все три идеологии (консерватизм, либерализм, социализм) имеют своих собственных «любимчиков» в обществе: социализм отдаёт предпочтение государству, консерватизм — социальным институтам (на самом деле, как мы увидим позже, он не даёт предпочтения никому), либерализм же утверждает, что права личности должны быть самыми широкими в обществе (как и обязанности).
Мы начнём с изучения отношения консерватизма к истории и традициям, продолжим отношением к разуму и предубеждениям, к власти, к свободе и равенству, собственности и жизни и закончим религией и нравственностью в понимании консерваторов. Хотел бы обратить внимание читателей на то, что описываться будет исключительно классический консерватизм, консерватизм, созданный Эдмундом Бёрком, Бенджамином Дизраэли, Алексисом де Токвилем и Жозефом де Местром. Неоконсерватизм нас интересовать будет несколько меньше, поскольку это американское политическое течение, которое к классическому консерватизму имеет мало отношения (вдобавок именно неоконсерваторы показали свой «профессионализм», когда настояли на вторжении в Ирак, обернувшемся для США лишь проблемами).
История и традиции
Основой консервативной идеи является её отношение к истории. По мнению консерваторов, лишь история заслуживает истинного доверия, поскольку история действительно предоставляет человечеству накопленный им опыт, в отличие от абстрактных и дедуктивных измышлений и даже фантазий, которыми руководствуются прочие идеологии. Здесь впору вспомнить фразу Бёрка о «партнёрстве между живыми, мёртвыми и ещё не рождёнными».
С точки зрения консерваторов, общество проще всего понять в контексте истории — и если мы не знаем, где мы были до этого и куда мы идём, мы не поймём, где мы находимся сейчас (и наоборот). По мнению некоторых консервативных авторов (Ньюман), все явления в нашем обществе, например, католичество, являются продуктом исторического развития, продуктом, формировавшимся столетиями по определённым законам, и, зная эти законы, мы можем окинуть взглядом всю историю этого явления, начиная от сегодняшнего дня и заканчивая предпосылками рождения этого явления. Однако и наоборот, зная законы развития (или выведя их из истории), мы можем предсказать то, как будет развиваться это явление в дальнейшем. Именно такой подход вдохновил «прогрессивный эволюционизм» таких основателей социологии, как Сен-Симон и Конт.
«Исторический метод» служил консерваторам и как оружие против Бентама и его утилитаризма: по словам Дизраэли:
Бентамовское определение государства Бёрк называет «бездушным», «холодным», «механистическим», «негуманным» etc.
Само собой, то, что консерваторы во многом полагаются на историю, вовсе не означает того, что они автоматически принимают любую мысль или идею, которую им предлагает прошлое. Как и любая философия, как любая идея, консерватизм селективен и иногда даже эклективен, будучи склонным совмещать идеи из разных периодов истории, которые ему кажутся разумными и полезными. Чтобы консерватизм было возможно применить на практике, он обязан опираться на прошлое, но ни в коем случае не должен стремиться это прошлое возродить (т.е. если человек, скажем, хочет восстановить крепостное право, он не консерватор, а радикальный традиционалист).
Люциус Кэри, 2-й виконт Фолкленд, герой английской гражданской войны (роялист), произнёс известную фразу: «Если перемены проводить не нужно, их нужно не проводить». Консерваторами эта фраза нередко обыгрывалась. Безусловно, это отдаёт ретроградством, но нужно помнить, что виконт произнёс её, говоря о монархии в период гражданской войны. Бёрк и его последовали, однако, не противились переменам лишь потому, что это перемены: например, Бёрк свято верил в американскую революцию, поскольку был убеждён, что Англия подавляла американских колонистов.
Нет, Бёрк не сражался против перемен. Тем, против чего он и его последователи сражались, был — его словами — «дух инноваций», дух перемен ради перемен. Особенно опасным Бёрк считал «ненужные» инновации в сфере социальных институтов. Все консерваторы полагали якобинские (как мы знаем, консерватизм родился как реакция на французскую революцию) убеждения не чем иным, как дурной шуткой. Де Местр писал: «Они написаны для Человека, но на целом свете не существует человек как таковой. Я встречал… французов, итальянцев, русских… Однако заявляю, что никогда в жизни я не встречал человека…»
В понимании консерваторами старого и традиционного есть ещё один аспект: убеждение, что определённые структуры и определённый способ действия пусть и устарели, однако несут в себе жизнеспособную функцию, от которой люди выигрывают — либо целым обществом, либо некоторыми его частями. В основном консерваторы воспринимают революции как трагедии именно потому, что гибнут рабочие институты, а не только потому, что при разрушении старых институтов не были выстроены новые, а при их обвале погибли тысячи людей. Консерваторов интересует не столько каток репрессий, ставший результатом неудачных попыток «очистить» общество, их интересует гибель старых привычек и традиций.
Джон Морли, английский историк, либерал, приравнивал консервативное мировоззрение к отсутствию надежды на лучшее будущее и вере в то, что может стать намного хуже (возможно, он и прав: старики всегда ощущают прошлое ярче, потому что в прошлом они были молоды и здоровы). Впрочем, нельзя обвинить, например, Макса Планка в нелюбви к переменам, а Макс Планк уважал прошлое и был твёрдо убеждён, что его теория родилась из старой физики. Так же и Томас Элиот, автор не только множества стихов и прочих произведений революционных по своей форме, но и целого эссе о традиции и таланте, в котором он выразил мысль, что талант, не опирающийся на традицию, не прорастает.
Итак, консерватор понимает Историю и учит её уроки, доверяет только ей и только опыту, полученному за сотни лет. Он не противится необходимым инновациям, но противится идее инноваций ради инноваций, поскольку старые институты, по его мнению, будут эффективнее не проверенных временем новых.
Разум и предубеждение
Эдмунд Бёрк, родоначальник консерватизма, понимал предубеждения как дистиллят целого процесса освоения, понимания, прочувствования людьми определённых фактов и измышлений. Предубеждение — это эмоциональная убеждённость в том, что что-либо является правдой. В отличие от рационалистического подхода, предубеждения в консервативном подходе ценятся. Консерватизм не восхваляет чистый разум и чёткие дедуктивные правила, с которыми мы встретимся скорее в математике, а не в жизни. Бёрк утверждал, что использование дедуктивного метода в жизни строго ограниченно, поскольку человеческим существам необходима не только логика, но и чувства, эмоции, вековой опыт. Предубеждение легко можно использовать сразу в кризисный момент, поскольку кризисные моменты, с которыми сталкивается человек в своей жизни, так или иначе похожи на кризисные моменты, с которыми сталкивались прошлые поколения. Через предубеждение, по мнению Бёрка, индивид может прикоснуться к мудрости и авторитету традиции. Впрочем, и здесь необходима разумность: согласитесь, сворачивать в сторону при виде чёрной кошки в современном мире просто смешно.
При этом есть предубеждения другого типа — например, предосудительное отношение к мигрантам из Средней Азии. Предубеждение говорит, что они — варвары, иностранцы, которые не говорят на нашем языке и не приемлют нашу культуру. Как уже говорилось выше, предубеждение — это эмоциональная убеждённость, но мне не нужно быть эмоционально убеждённым, чтобы знать, что среднеазиаты — варвары, которые не говорят на моём языке и которые вырезали русское население у себя на родине (например, в Таджикистане с 390 тысяч в 1989 русское население сократилось до 70 тысяч в 2000). Мне не нужно быть эмоционально убеждённым, чтобы знать, что каждое пятое преступление в Москве совершают мигранты, а также знать, что в 2010 году, например, мигрантами было совершено пятьдесят тысяч преступлений по России. Как видите, есть ситуации, когда и предубеждения не нужны. Впрочем, на ситуацию можно взглянуть с другой стороны — природная ксенофобия нас предупреждает: чужак опасен. Мы, не послушав природную ксенофобию — предубеждение, предрассудок, — получаем лишних 50 000 преступлений.
Вернёмся к Эдмунду Бёрку. Говоря о французских идеологах революции, он писал: «Для них достаточной причиной для уничтожения старого порядка является то, что он — старый». Уместно тут будет вспомнить и вино, которое с возрастом становится только лучше; и стихи, которые лишь прибавляют в своём очаровании с годами. Суть в том, что нужно различать, что из старого следует сохранить, а что нет, и это сделать сложнее всего. Бёрк продолжает беспощадно крушить философию революционеров:
В XIX столетии атака Бёрка на чистый рационализм обрела широкую поддержку. Иронично, что именно бёрковская идея предубеждения послужила вдохновением демократической идее «воли народа», «предубеждение» Бёрка воспринималось как противоположность гностицизму, который был воспринят западной интеллектуальной прослойкой ещё во времена раннего христианства. Бёрку была неприятна сама мысль о том, что гнозис может быть доступен только интеллектуальной элите вместо целого народа, несущего в себе мудрость поколений. Здесь Бёрк близок с основателем прямой демократии — Руссо, однако в понимании Руссо «всеобщая воля» — это воля, очищенная от всех традиций и привычек, в то время как в понимании Бёрка «всеобщая воля» как раз-таки и должна произрастать из традиций и привычек.
Если консерваторы говорили о «предубеждении», они говорили об особом, по их мнению, типе знания — «знании чего-то», в отличие от «знания о чём-то». К «знанию чего-то» относятся знания, полученные на практике, опытом; ко второму типу консерваторы относили научное знание, добытое из учебников. Это довольно тонкий и важный момент, поскольку здесь речь идёт не столько о житейских знаниях или знаниях законов природы, но о «знании», которое было применено в революционной Франции, — «знании» чисто теоретическом и не работающем на практике, так же, как, например, классический марксизм-ленинизм (а между прочим, по марксизму-ленинизму сдавали экзамен даже в медицинских вузах!). Именно такое теоретическое «знание» привело к жестоким провалам плановой экономики и к падению социалистического государства.
В связи с разрывом между «знанием чего-то» и «знанием о чём-то» консерваторы подвергали критике даже рационализм, поскольку были убеждены, что рационализм следует лишь книжным знаниям. Впрочем, в наше время политический реализм доказал свою эффективность, и ныне это уже доказанная теория.
Ирвинг Бэббит в книге «Лидерство и демократия» обличает так называемый «внутренний империализм», вызываемый рационализмом. «Внутренний империализм» заключается в постепенном притяжении всё больших и больших сфер общества под власть государства, собственно, притяжении больших и неорганизованных меньшинств под власть организованного меньшинства. В западных странах большинство попадает под власть образованных, богатых и влиятельных людей, в то время как в нашей стране из-за привычки пускать всё на самотёк (а по сути, отдавать на откуп государству) большинство, т.е. 83% русского населения, попадает под власть космополитичной или инородческой элиты, которая его беспощадно терроризирует. Здесь русский национализм, безусловно, может (по моему мнению, должен!) использовать консервативную идеологию к своей выгоде, пропагандируя максимальное отделение функций общественных организаций от государственных. Мы уже доказали, что прекрасно можем это сделать, — хотя бы на примере негосударственного финансирования Ополчения.
Ясно, что Бёрк в чём-то прав, предпочитая рационализму опыт прошлых поколений. Но нужно помнить, что и рационализм бывает разный: рационализм якобинский и марксистский безусловно опасен, рационализм современного демократа и националиста — полезен. Впрочем, всё ещё остаётся опасность развития «внутреннего империализма», но для предотвращения его и нужны социальные институты. Предубеждения и опыт же, будучи не всегда полезными, всё же чрезвычайно важны: по убеждению Бёрка, именно они, не абстрактное понимание своих прав или врождённое свободолюбие, вынуждают людей год за годом бороться с подавлением со стороны государства за свободу, которую мы так любим. Именно к ним обращается человек в кризисной ситуации, и к ним же должно обратиться всё общество во времена кризиса (а мы как раз и находимся в перманентном кризисе уже десятилетия).
Власть
Власть и собственность — два главных столпа консервативной философии. Безусловно, нельзя забывать свободу как одну из величайших ценностей консерваторов, однако Бёрк о свободе писал:
Свобода в понимании консерваторов вторична, но неотделима от порядка, порождаемого властью. Бёрк утверждал, что первоочередной потребностью каждого общества является существование инструментов, способных на ограничение персональных людских желаний и порывов, важно, чтобы: «люди были часто ограничены, их воля — регулирована, а их чувства — подконтрольны». Выше написанное можно неверно истолковать как то, что государство должно управлять чувствами людей и контролировать их поступки. Это в корне неверно. Бёрк имел в виду, что в каждом обществе должны существовать инструменты, которые должны помогать гражданам управлять самими собой.
По мнению Бёрка, теория «естественных прав», ius naturale, допускала ошибку в том, что оставляла без внимания серьёзный авторитет традиций и общественных привычек. Жан-Жак Руссо, с точки зрения консерватизма, интересовался свободой только в рамках личности и государства, забывая о существовании таких институтов, как семья, церковь, местные союзы, цеха. Как я писал вначале, и либерализм, и социализм просто забывают о третьем игроке внутри общества, что серьёзно сказывается на точности их прогнозов. Признать существование этой третьей стороны — уже означает встать на консервативную позицию.
Консервативная теория власти содержит в себе элемент феодализма. Почти все классические консерваторы интересовались феодальным строем, и большинство из них даже отдавали ему предпочтение. Круг замкнулся: после идеологов Просвещения, ненавидевших феодализм, пришли идеологи Традиции, которые феодализм превозносили. Впрочем, современному человеку, почти равно далёкому как от Просвещения, так и от феодализма, будет проще встать на среднюю позицию — признать, что феодализм был таким же строем, как и капитализм, и обладал своими выгодами и невыгодами. Лично я отношусь к феодализму с толикой скептицизма, но это уже сугубо моё дело. Современные люди должны изучать феодальный период своей истории точно так же, как и любой другой.
Отто фон Гирке охарактеризовал Средневековье словами, с которыми согласилось большинство консерваторов:
«Из основной идеи общественного организма Средневековье вывело целый ряд дальнейших. Во-первых, развилось понятие „членства“, служащее для описания уровня, который занимает индивид в различных церковных и политических группах… Таким образом, индивиды, составляющие элементы этих коллективов, начали понимать не как арифметически равноценные единицы, но как члены общественных групп. Тем, с помощью чего одного отличали от другого, была принадлежность к различным группам».
Считаю необходимым отметить, что подобное отношение до сих пор сохранилось в высших аристократических кругах Европы: человека из их среды до сих пор можно описать не только по принадлежности к древнему роду, но и по тому, в каких студенческих клубах он состоит, выпускником какого университета он является, какой гольф-клуб он предпочитает, какую церковь посещает. Принятие такого способа описания члена правящей элиты поможет лучше понять мотивы элиты в частных деталях и в целом.
Современную историю Бёрк понимал как тусклый постепенный распад феодального синтеза власти и свободы. В средневековые времена «свобода», записанная в законах, прежде всего означала претензию определённой группы на определённую автономию — свободу действий. Ныне свобода в основном понимается лишь как свобода индивида (и очень зря). Таким образом, всё время, прошедшее со времён Средневековья, индивид и государство получают всё больше и больше свободы, в то время как общественные институты её теряют. Даже немцы соглашались: Гегель утверждал, что государство никогда не должно ограничивать автономию социальных групп и слоёв. А тирания, как был уверен Луи де Бональд, заключается именно во вмешательстве одной группы в дела другой (впрочем, это можно отнести и к столь любимой консерваторами католической церкви с её инквизицией).
Бёрк выразил своё мнение о «разделении свободы» в книге «Мысли и заметки о проблеме бедности», написанной по просьбе премьер-министра Питта. Питт попросил Бёрка, чтобы тот сформулировал свой взгляд на последовательность действий, которые государство должно было бы совершить в случае какой-либо внутренней катастрофы, например, голода. Бёрк ответил, что организация государства всегда должна быть одинаковой в любое время:
«Государство должно было бы ограничить себя и свои инструменты в том, что касается организации внешней силой религии, военных сил земных и водных, сбора налогов, управления корпорациями, чьё существование зависит от одобрения государства, — одним словом, во всём, что действительно законно является частным делом, вроде частного покоя, частной безопасности, частного порядка и частной собственности».
Здесь Бёрк звучит в тон со своим другом Адамом Смитом, который, правда, утверждал, что образование и некоторые другие вещи государство может взять на себя, если они ведут ко всеобщему расцвету. Однако Бёрк путает вещи частные и не частные: голод, наводнение — дела не частные. В подобных случаях государство и общество должны работать вместе на благо единичных людей, пострадавших от чрезвычайной ситуации. Государство и общество доказали, что они способны справляться с этой проблемой на высоком уровне, однако, чтобы государственная помощь не пропала даром, общественные организации должны следить за действиями государства и действиями его специальных комиссий (доказавших свою эффективность), и лишь при правильном всестороннем взаимодействии проблема будет решена в наиболее быстрые сроки оптимальным способом. Непонятен остаётся также кивок в сторону армии, абсолютно неотделимой от государства, имеющего монополию на массовое насилие, так же как и критика повышенного внимания к взиманию налогов, ведь налоги — это то, за счёт чего государство вообще существует. Впрочем, касательно религии и госкорпораций Бёрк абсолютно прав, так же как и прав он, говоря об обеспечении частного покоя и безопасности (нет, он не говорит о роспуске полиции, он говорит о том, что людям нужно выдать оружие, чтобы снизить нагрузку на полицию, и ещё и налог ввести, если в доме меньше двух автоматических винтовок). Частная собственность для Бёрка абсолютно священна, поскольку он, вдохновляясь феодализмом, вдохновляется и феодальным правилом, которое говорит, что именно собственность (материальная, в основном земля, но ни в коем случае не акции и пр.) определяет человека.
Там же Бёрк пишет:
«Чем больше перенос — с государства на провинцию, с провинции на округ, с округа — на частный дом — тем быстрее теряется эффективность. <Государство> не может исполнять низшие функции, и чем сильнее оно старается их исполнить, тем неизбежнее терпит неудачи в исполнении функций высших».
Иными словами, Бёрк выступает за саморегулируемое на низких уровнях общество, за разумное самоуправление (которое у нас было столетиями до известного момента и которое до сих пор по-человечески не восстановлено). Laissez-faire и децентрализация для консерваторов неприкасаемы, потому что они — основа любого здорового общества. В этом смысле многие из нас — консерваторы. Просто потому, что мы понимаем, что таким образом радикально снижается нагрузка на государственный аппарат и заодно серьёзно ограничивается сфера действия бюрократии, которая в ином случае разрастается до бесконечности, пожирая общество. Что такое разросшаяся бюрократия, мы, к сожалению, знаем на собственном примере.
Сравним Российскую империю с СССР, а СССР — с РФ: с каждым разом всё хуже, потому что в Российской империи на начало ХХ века чиновников было 500 тысяч, а население на 1914 — 166 миллионов, соотношение — 0,003. В СССР на 1990 год население было 293 миллиона, а чиновников было 2,4 миллиона, соотношение — 0,008, т.е. чиновников стало почти в 3 раза больше на душу населения. На 2014, по оценке Росстата, в РФ проживают 146 миллионов, чиновников же из них (данные 2013 год) — 1,455 миллиона, соотношение — 0,01. Это — катастрофа. Конечно, всё нужно рассматривать в сравнении, поэтому введём другой показатель — занятость в экономике — и будем смотреть по проценту чиновников среди трудоспособного населения. В России их 30,6%. В РБ — 43,1%, в Египте — 63,4%. Ну так мы и не Египет, верно? И не любители Лукашенко со знаком качества. В Норвегии — 35,4%, но Норвегия — это европейское демократическое социальное государство со сверхприбылями от нефтянки. А вот в самом успешном государстве современности, США, чиновников только 14,4% среди работающего населения. В другом, во властительнице ЕС, Германии, — 14,3%. С кого мы пример брать собираемся? С Египта? Когда единоросс говорит вам, что он консерватор, — не верьте, он не консерватор, он — лжец. Впрочем, конечно, внутренний империализм, следствием которого является рост бюрократии, — это общемировой тренд, но почти нигде вы не найдёте настолько запущенную ситуацию, как у нас. Закончим наше небольшое лирическое отступление.
Ньюман утверждает, что власть в государстве должна быть основана на четырёх принципах: координации, субординации, делегации и участии — и исключительно в приведённом порядке. Заметьте, делегация — на третьем месте. Во всей идее консерватизма вы не найдёте ничего даже отдалённо напоминающего «один человек — один голос». Именно благодаря влиянию консерваторов в США до 1913 года сенаторы выбирались непрямо (членами законодательных собраний штатов), поскольку Сенат был задуман создателями как «консервативная» организация. Это ещё один пример того, что консерваторы предпочитают непрямые выборы, предпочитают экономить нервы избирателей и деньги на безумные избирательные кампании. Прямая демократия хороша только для восьмимиллионной Швейцарии, да и история у Швейцарии долгая: она насчитывает уже 700 лет государственности в нынешнем виде.
Вообще даже сама Конституция США — это консервативный документ. Почти в каждой части Конституции за государствообразующие обозначены консервативные принципы: разделение власти, система сдержек и противовесов, непрямая власть и внутренние ограничители против превышения властями своих полномочий. Величайшим благом для США стала именно Конституция (первая в мире конституция в современном понимании!), потому что её создавали действительно очень умные и знающие своё дело люди. Их Конституция написана с великим тщанием, в ней проверена каждая мелочь, и поэтому она хорошо работает и обеспечивает людям свободу. Когда встал вопрос о создании своей «Magna Carta» для Америки, Александр Гамильтон выступил резко против, потому что основой свобод в Америке стала гарантия того, что федеральная власть не будет вмешиваться во внутренние дела штатов. Более того, подобная «Magna Carta» даже бы урезала свободы американцев, потому что в ней были бы определённые пробелы (так или иначе) и, соответственно, она бы скорее запрещала действия, в ней не упомянутые. Вдобавок всегда остаются лазейки, и Гамильтон писал:
И вся история США именно такова: идёт противостояние тех, кто желает расширить личные свободы, и тех, кто желает расширить свободы местной власти.
Ни в коем случае, однако, нельзя полагать, что консерваторы предпочитали (предпочитают) слабую центральную власть. Ни в коем случае. Как становится понятно при ближайшем рассмотрении, ослабление контроля местной власти в регионах (без выдачи регионам своих «республик») — как раз-таки в интересах власти центральной, поскольку она снимает с себя лишнюю нагрузку, которую де Токвиль в книге «Демократия в Америке» называет администрированием. Упрощая администрирование в простых вопросах и повышая автономию регионов, центральная власть повышает и свободу, и порядок. Впрочем, повышение автономии, разумеется, невозможно касательно армии, полиции, создания собственных конституций, собственных парламентов и т.д. (лично я считаю, что налоги тоже должны быть универсальны, но это уже спорно), потому что в таком случае мы бы получили опасно уязвимую для внешних угроз конфедерацию (да и зачем нам конфедерация?). Поэтому г-н Широпаев, активно призывающий разделить русскую нацию на множество кусков, при консервативной власти бы давно оказался на виселице. То есть, с точки зрения консерваторов, идеальный вариант обустройства местной власти в РФ таков: беспощадно выжечь священным огнём все национальные республики, установить на их месте губернии с меньшей степенью автономии (пока не привыкнут), все прочие регионы переформатировать в губернии с большей степенью автономии.
Кстати говоря, именно по причине отсутствия местной автономии и одновременно наличия отвратительных местных парламентов и собственных партий Советский Союз столь неприятен консерваторам. Когда власть перехватывает чужую ответственность, когда она пытается отвечать за каждодневное существование гражданина, когда она присутствует в каждом моменте жизни гражданина и даже провозглашает себя учителем нравственности и добродетельности, происходит самое ужасное, что может представить себе консерватор. Бёрк предполагал, что ценой, которую общество заплатит за нарушение естественных прав и обязанностей, будет постепенное подчинение власти армии (об этом писал Роберт Хайнлайн в «Звёздном десанте»). Однако ни Бёрк, ни Хайнлайн в тоталитарных государствах не жили, ведь всем известно, что власть в тоталитарном государстве стоит за всемогущим Министерством Любви (МВД) и его аналогами, которые берут на себя власть казнить и миловать неугодных. Армия же теряет свой престиж (со временем), положенный ей по праву, и править бал начинает именно тайная полиция, аморальная по своей природе.
Как уже писалось выше, консерваторы предпочитают непрямую демократию, что, впрочем, совсем им не мешает критиковать демократию в целом. Возможно, это связано с пессимистическим взглядом на историю как на разложение феодального идеала. Де Бональд писал: «Монархия инстинктивно признаёт общество и его части, когда демократия постоянно пытается его подавить». Консерваторы всегда опасались «внутреннего империализма», который, по их мнению, обязан развиться при демократии. Также демократии в вину ставили чрезмерное развитие бюрократического аппарата.
Критика демократии ранними консерваторами понятна и иногда верна. Но видел ли современный мир что-либо лучше демократии? Бюрократия развивается как раз при отсутствии демократии, а «внутренний империализм», стремящийся всё зачесать под свою гребёнку, — так на то она и демократия. Берите и обсуждайте, думайте, где дать больше прав, как сократить вмешательство, решайте, нужно ли это вообще. Именно так и работает парламент в действительно демократических государствах — он обсуждает. И в споре нередко рождается истина. В общем, классические консерваторы именно демократии приписывают множество грехов именно тоталитарных режимов, а многие вещи вообще выходят за рамки идеологии и относятся скорее к закономерному развитию общества, истории, и тут классические консерваторы просто требуют отдать математику под суд. Но нужно держать в уме, что ранний консерватизм формировался более чем 200 лет назад, поэтому о настоящих тоталитарных режимах консерваторы не имели понятия.
Итак, консерваторы выступают за сильную центральную власть и за широкую автономию регионов. Свобода должна быть непременно сопряжена с порядком, а государство, по мнению консерваторов, не должно превышать своих полномочий и определённые задачи предоставить решать обществу. В общем, и здесь они придерживаются своей генеральной линии: свобода должна быть справедливо поделена между индивидуумом, социальными институтами и государством.
Далее: часть вторая
Настоящий материал публикуется в открытом доступе, так как мы считаем, что с этой информацией должен ознакомиться каждый уважающий себя русский националист. Если статья вам понравилась, пожалуйста, поблагодарите редакцию по реквизитам ниже. Спасибо!
