Как коммунисты накормили грузин, ямайцев, азербайджанцев, болгар и еще сто тысяч народов. Кроме русских.
12 марта умер один из последних мастодонтов советской эпохи, 95-летний Анатолий Черняев. Некогда ближайший помощник Горбачева долгие годы играл немалую роль в советской внешней политике. Славу ему принесли дневники, которые Черняев вел на протяжении нескольких десятилетий. Эти подробные свидетельства последних 20 лет СССР позволяют назвать Черняева главным летописцем застоя, перестройки и распада Союза.
Вообще советские дневники — жанр особый, по причине малого числа. Записи почти не велись. Даже в максимально либеральную — по советским меркам — эпоху Хрущева-Брежнева. Опасно. Еще один, кроме черняевских дневников, срез эпохи — воспоминания газетчика Игоря Дедкова. Они интересны на контрасте. Черняев гораздо лучше осведомлен о советской политике, его наблюдения зачастую безжалостны по отношению к системе. Дневники Дедкова — дополнительное подтверждение слов Черняева на низовом уровне.
Дедков — провинциальный журналист, литературный критик. После знаменитого фестиваля молодежи 1957 года — для того поколения событие, равное падению железного занавеса — Дедкова распределяют из Москвы в провинциальную Кострому на почти три десятка лет. Звездный час наступает в перестройку. Дедкова переводят в Москву, в журнал «Коммунист», и он становится зачинателем нового мышления — ходовой термин в перестройку, исчезнувший с СССР.
Дедков — не демшиза и не ловкий перебежчик. Он до конца жизни остается скорее демократическим социалистом, вроде того, каких хотел создать Горбачев, но не смог. Обычно поклонники СССР в ответ на дневники Дедкова, не лучшим образом характеризующие провинциальный быт страны, возражают — одному из прорабов перестройки и антикоммунисту верить нельзя. Это не так. Дедков крайне негативно воспринял развал Советского Союза и стихийный капитализм начала 90-х годов.
Дневники Дедкова интересны эволюцией. Пламенный, увлеченный революционерами юноша стареет, становясь скептиком, который смотрит на режим с сомнением, но и надеждой на изменения и обновление.
Дневники Черняева — совсем другое дело. У видного советского партийного деятеля — далеко не самая типичная биография. Родился на излете Гражданской войны. Отец — инженер, мать из дворян. Один из немногих сохранившихся представителей дореволюционных русских. О себе вспоминал так:
«Безнадежные попытки матери удержать невозможное — воспитать меня в духе дворянской традиции, по канонам той, дореволюционной среды, в которой она сама выросла (фортепьяно, французский и немецкий языки с гувернанткой Ксенией Петровной) — все это не прошло даром…, хотя и не дало мне умения играть по-настоящему».
Дедков и Черняев
Черняев — не какой-то убежденный антисоветчик, поклонник России до переворота или даже националист. Нет, он вполне советский человек, просто образованный и сформировавшийся не в условиях глубочайшего информационного вакуума, как большинство. Благодаря этому взгляды его отличались от типичных советских, но все же за пределы социалистических рамок слишком далеко не выходили. Во всяком случае — до конца СССР.
Он прошел войну, попав на фронт в 20 лет и дослужившись до звания капитана. Прямо на войне вступил в партию. Оппонировал дочери Сталина на защите диплома (при живом Сталине). В 1958 году получил заоблачное по тем временам назначение в Прагу, в коммунистический журнал «Проблемы мира и социализма».
С поздних хрущевских времен на протяжении четверти века работал в одном из самых закрытых и влиятельных партийных отделов — международном, фактически пришедшем на смену Коминтерну. Начал простым референтом, поднялся до заместителя главы отдела Бориса Пономарева — одного из самых влиятельных советских деятелей, в одиночку три десятилетия рулившим партийной международной политикой, и, к слову, дедушки нынешнего оппозиционера Ильи Пономарева. Работа была связана с частыми поездками за границу, встречами делегаций партий из социалистических и капиталистических стран. В общем, один из 0,1% счастливчиков, которые в советской стране социализма на себе толком не ощутили. Как и железного занавеса, чуть приподнявшегося во времена Хрущева, но не исчезнувшего.
Пика Черняев достигает при Горбачеве, войдя в состав ЦК и став личным помощником и одним из наиболее доверенных людей Михаила Сергеевича. Черняев вел дневники с начала 70-х годов.
Мы публикуем наиболее интересные отрывки с комментариями.
14.4.62. Дедков
«Приходил в редакцию маленький молодой мужчина — Вячеслав О., электромонтер. Пришел чумазый, пьяный, искать помощи. У него жена и маленькая девочка, лет трех, что ли. Живут в сыром подвале, очень тесном. У девочки врожденный порок сердца. Возили ее в Москву, жили у знакомых, в железнодорожном вагоне. „Хоть воздухом чистым подышали после подвала“. Врачи посоветовали операцию. Скоро повезут девочку оперировать. Сейчас жена в родильном доме. „Роды назначены на двадцатое“. А квартиры все не дают и не дают. Вот он и пришел в редакцию за помощью, хлебнув для храбрости. Говорит мне: „Не знаю, что делать, Игорь. Бьюсь, бьюсь, а ничего не получается“. А чем я ему могу помочь? Сколько таких, как он, обивает пороги нашего отдела писем?
В обмороки падают, плачут. А я ведь Вячеслава знал раньше. Он приносил ультрапатриотические стихи, написанные аккуратнейшим почерком очень ясного человека.
Сейчас ему писать некогда. Жена давно не работает из-за больной девочки, и он после работы ставит счетчики, делает проводку и прочую мелкую работу случайным клиентам. Но мне кажется, что, если он опять притащит мне стихи, написанные все в том же подвале, они будут прежними, ультрапатриотическими».
Первый критический отзыв в дневнике за пять лет.
Времена еще хрущевские. Да, жилье в СССР действительно давали бесплатно, но с соблюдением ряда требований (определенное количество членов семьи, определенный стаж на предприятии). Нужно очень долго ходить по инстанциям со справками и бумажками. В некоторых случаях процесс затягивался на долгие годы. Уже сильно позже, к 80-м годам, появилось кооперативное жилье. Фактически оно строилось за счет кооператива — что-то вроде современных дольщиков. Серьезное отличие от современной долевки — купивший на свои сбережения кооперативную квартиру не становился собственником. Жилье принадлежало кооперативу и продать квартиру было нельзя, а обменять — только с разрешения этого самого кооператива.
23.6.63. Дедков
«Никто в Шабанове газет не выписывает. Дядю Харитона за это ругают, а он говорит одно: у людей нет денег. Но это и правда. В колхозе уже два месяца ничего не платят, за сдаваемое ежедневно государству молоко — тоже.
Меня повысили в должности, а через некоторое время попросили зайти в обком партии, чтобы получить медицинскую карточку на себя и на жену для спецполиклиники. Так здоровье жены и мое стало особо важным для партии. Я повысился в своей ценности: до этого события я мог вскочить в шесть утра и бежать в общую поликлинику, чтобы занять очередь за талончиками к зубному врачу. Теперь я могу не стоять в общей очереди рядом со всякими там пенсионерами, мелкими служащими и простыми работягами. Я повысился в цене, раз я лечусь там, где лечатся все городские начальники. Спецполиклиника — романтика исключительности, привилегированности, избранности».
Про колхоз комментировать нечего. Там жилось не очень хорошо, особенно если речь шла о зерновых колхозах.
А спецполиклиники — весьма распространенная практика. Советское государство на словах декларировало всеобщее равенство и бесклассовость. На деле СССР был невероятно иерархичным. Между разными стратами населения пропасть возникла глубже, чем между дореволюционными сословиями. Распределительная система имела любимчиков: безоговорочно лучшие распределители и спецполиклиники получили партия и КГБ. Простых смертных туда не подпускали на расстояние пушечного выстрела. Что касается других ведомственных распределителей и спецосблуживания, то все зависело от активности министров или других возглавлявших их лиц в пробивании у Кремля различных льгот и послаблений для своей вотчины. Как правило, в самом низу иерархии находились заводские поликлиники (если речь не шла об очень богатом и крупном заводе, такие часто имели отношение с ВПК).
25.10.77.
«Говорю дома: пишите дневник, такой быт уходит, не будут знать, как мы жили, что скрывалось под покровом официальных слов, всякой чепухи.
Быт все выедает; все в нем сквозит, все воплощается. Я имею в виду не только быт домашний, но быт конторский, служебный тоже.
В эти дни повсюду по конторам собирают по 7 — 8 рублей (на колбасу и за курицу), чтобы можно было отметить 60-летие родного государства. Сам видел, как в отделе комплектования областной библиотеки среди стоп новых книг на полу лежали грудами куры и стоял густой запах. Все ходили и посмеивались.
Такая пора: все ходят и посмеиваются.
В эти дни в магазинах нет туалетного мыла.
Нет конфет. Само собой разумеется, нет мяса (на рынке в очередь — по четыре рубля за кг), нет колбасы, сала и прочего».
13.11.77
«Уже больше недели, а может быть, и дольше в городе нет электрических лампочек. У нас в люстре из трех лампочек перегорели две. Так и сидим при включенной настольной лампе. Я шучу: чему удивляетесь? Все идет как нужно. Так было задумано».
22.12.77.
«В редакции услышали „туркменскую“ поговорку: годы подъема дают много героев, годы упадка — много начальства. В диетическом магазине, где не было ни творога, ни сливочного масла, раздраженный немолодой мужчина обронил: „Не по Леньке шапка“. На областном собрании физкультурного актива представители из районов говорили о том, что нельзя ждать никаких результатов от штангистов, потому что спортсмен в районе, даже в областном центре, не может поддерживать необходимый режим питания. Все запасы пищи, которые я привез из Москвы, закончились; осталось немного корейки».
28.12.77.
«Приближение праздника чувствуется во всем: несут елки, в пять вечера на улице выстраивается очередь за маслом, по конторам (служащим) продают мясо по килограмму, низшей категории. Значение пролетариата как авангарда сказывается в том, что рабочим выдают тот же килограмм, но двухрублевый».
Конец 70-х годов — первый серьезный упадок советской экономики при Брежневе. Из-за гонки вооружений и заточенности советской экономики на милитаризм военная промышленность занимала в структуре советской экономики около 80%. То есть из десяти произведенных в СССР товаров — восемь связаны с военной промышленностью. Интересно, что страны соцлагеря в Восточной Европе таких проблем не знали. Эти государства умудрялись не только удовлетворять свои потребности, но и поставлять товары на советский рынок. Также из-за плановой экономики в СССР в гигантских масштабах производился ненужный товар, остававшийся на складах невостребованным.
Пагубно сказывалась и распределительная система.
Советская экономика работала крайне парадоксально. В магазинах могло ничего не быть, но холодильники некоторых граждан ломились от еды благодаря ведомственным отовариваниям — так именовались выдачи продуктовых наборов во многих ведомствах и на некоторых заводах. В целом жизнь простого трудящегося, не приписанного ни к какому блатному и влиятельному ведомству или заводу, была унылой. Ассортимент в магазинах удручал, а товары на колхозном рынке стоили в несколько раз дороже, чем в магазинах (в их цену не закладывались скрытые дотации и субсидии). А люди не хотели переплачивать за один и тот же товар в 2–3 раза. Начальная ставка молодого специалиста не превышала 80–100 рублей, люди выживали.
Наконец, товары распределялись не только поведомственно, но и по республикам. Перворанговым было снабжение союзных республик. Люди, приезжавшие из России в изобильные Прибалтику или Молдавию 70-хх годов, не верили своим глазам. А наивные и наглые туземцы искренне думали, что живут лучше, потому что «эти русские не работают, ленятся и пьют». Крушение СССР и последующая деградация республик без русской финансовой капельницы показали ошибочность тезиса. Также коммунисты делали все для снабжения городов Москвы и Ленинграда и закрытых советских городков, как правило, связанных с атомной отраслью. Особо удачливые жители таких городов, связанные с торговлей, общепитом, КГБ или партией, вообще ни разу за всю жизнь могли не услышать слово дефицит. Некоторые выходцы из семей, чье детство пришлось на поздние советские времена, теперь стали блогерами и пишут про продуктовое изобилие в СССР.
Хуже всего снабжалась глубинка России. Жители городов, находившихся от Москвы на расстоянии не более 5 часов езды, по выходным нередко ездили в Москву за едой. Явление получило название колбасных электричек. Кострома — наиболее яркий пример. Интересно, что воспоминания Дедкова удивительным образом перекликаются с дневником Черняева, который тоже пишет о Костроме:
6 января 1976
«На Новый год моя секретарша ездила в Кострому на свадьбу дочери своего мужа. Спрашиваю:
— Как там?
— Плохо.
— Что так?
— В магазинах ничего нет.
— Как нет?
— Так вот. Ржавая селёдка. Консервы — „борщ“, „щи“, знаете? У нас в Москве они годами на полках валяются. Там тоже их никто не берет. Никаких колбас, вообще ничего мясного. Когда мясо появляется — давка. Сыр — только костромской, но, говорят, не тот, что в Москве. У мужа там много родных и знакомых. За неделю мы обошли несколько домов и везде угощали солеными огурцами, квашенной капустой и грибами, то есть тем, что летом запасли на огородах и в лесу. Как они там живут!Меня этот рассказ поразил. Ведь речь идет об областном центре с 600 000 населения, в 400 км от Москвы! О каком энтузиазме может идти речь, о каких идеях»?
Возвращаемся к дневнику Дедкова:
26.10.78.
«В Кострому прибыли 25 молодых азербайджанцев-мелиораторов. „Северная правда“ сообщила об их приезде на первой полосе, с фотографией под заголовком „Интернациональная нечерноземная…“ Это нужно понимать так: братья азербайджанцы явились на помощь своим русским братьям. Теперь-то матушка-Россия будет спасена, навалятся дружно азербайджанцы, грузины, узбеки да туркмены, отмелиорируют ее бедные земли на славу, и начнется новая жизнь, новее прежней. Не справиться нам, русским, самим, не суметь, наконец-то дождались подмоги, и газета костромская захлебнулась в восклицательных знаках. И уже в Сусанине строят, спешат ракетчики — отложив какие-то свои дела — 60-квартирный дом для азербайджанцев и тех, кто прикатит следом. А про азербайджанцев уже поговаривают, то ли в шутку, то ли всерьез, что они уже просят барашков и удивляются, почему это в Костроме буквально каждый день — мяса нет.
Галунина рассказывала, как ходила недавно в ресторан Берендеевка. Там обедала группа грузин; какая-то заехавшая в Кострому делегация, а не предприниматели с базара. И вот один из грузин, разговорившись с Аней, сказал, что у вас здесь нет достоинства. У вас нет того и другого, а вы делаете вид, что так и должно быть, что все в порядке. У вас нет достоинства, повторил он и, уходя, сказал: „Подумайте об этом“».
Грузия
Все видели, что союзные республики, особенно кавказские, жили значительно лучше РСФСР. Любой, хоть раз посетивший Кавказ, замечал это. Бросалась в глаза Грузия. Потрясенный русский турист видел в Грузии добротные каменные дома вместо покосившихся и разбитых халуп центральнороссийских деревень, зажиточных местных жителей. В СССР возник целый жанр популярных анекдотов с началом «едет грузин на «Волге». Эти машины, в отличие от «Жигулей» и «Москвичей», редко попадали в частные руки. Но не в Грузии.
К 70-м годам Грузия построила коммунизм за счет русских. К примеру, в 1985 году число автомобилей на тысячу человек в Грузии составляло 79 штук, тогда как в РСФСР — только 44,5. К слову, в настоящее время ситуация прямо противоположная: в России автомобилей на душу населения почти в два раза больше. Теперь понятно, кто ленивый, тупой и не хочет работать. Да и кто кого кормил в СССР.
Грузия
Особого внимания Грузия удостоилась еще со времен товарища Сталина. Землякам демонстрировали — Сосо важный человек, управляет огромной страной, но и про родину не забывает. Поэтому грузин — единственный житель СССР, к которому даже в сталинские времена относились как к человеку. Конечно, сейчас грузины тоже пытаются подать себя в роли самых пострадавших в советское время, рассказывая о небывало лютых репрессиях. Действительно, репрессии сталинского периода отмечены даже в Грузии. Известно о 3,5 тысячах репрессированных. В это число входят как расстрелянные, так и отправленные в лагеря. Кроме того, среди репрессированных — большое количество людей не грузинского происхождения (русских, армян, немцев), поскольку до войны Грузия была в значительной степени интернациональной по своему составу республикой. Но это наследие проклятого царизма в СССР исправили и превратили республику в мононациональную.
Наконец, в Грузии, как и в некоторых других союзных республиках, советская власть всегда была как бы понарошку, не всерьез. Местные партийные элиты лавировали так, чтобы своих не обидеть. Шеварднадзе, хозяин Грузии в советское время, вспоминал:
«В самом бедном районе Грузии — Абашском — я сказал людям: „Возьмите в пользование на 10–15 лет землю. Сколько хотите, хоть четыре гектара, хоть шесть. Обрабатывайте, отдавайте государству 20 процентов, а остальное пусть будет вам“. Вначале никто мне не поверил. Потом землю начали постепенно разбирать. И за два-три года все люди разбогатели.
Грузия
Приехал как-то в Абашу Михаил Горбачев. Побывали у одного крестьянина. Тот жил в деревянном доме и держал свиней. Крестьянин рассказал, что после того, как свиньи вырастут, он отдаст колхозу его долю, а на доходы от продажи остального мяса выстроит себе каменный дом. (Позже я, кстати, узнавал, он действительно дом построил.) Горбачев повернулся ко мне и говорит: „Если об этом узнают в Политбюро, тебя исключат из партии“».
В РСФСР подобное просто немыслимо. Местное начальство к интересам русских никогда не прислушивалось. Напротив, выжимало все соки во имя интернационализма и светлого будущего — ну, в смысле, на грузин, армян и прочих многонационалов. Те же — а среди них больше всех грузины — посматривали на русачков, с их интернационализмом и прочими глупостями, свысока. В 1978 году в Тбилиси состоялись многотысячные демонстрации протеста против введения в республиканскую конституцию в качестве второго официального языка республики русский. Главными активистами демонстраций стали дети грузинской партийной и творческой элиты. Москва уступила.
21.5.80.
«Вчера ездил в Красное. В пять часов пошли к первому секретарю Анатолию Алексеевичу Смирнову. Я заранее попросил Корнилова о содействии, и он написал Смирнову письмо. А просьба моя была такая: помочь в оформлении покупки избы в деревне Демидково. В самой деревне этой из семи изб мало живописного, да и продаваемая (за шестьсот рублей) изба невелика и негорда. Но вокруг поля, леса, воля, в избе — русская печь, чуть в сторонке за двором — банька. Искать другую — значит ездить, бродить, тратить время, которого нет. Вот и подумал: а что? Взять и купить. И Никите радость, и нам отрада. Кажется, просто: договорились, плати деньги и переезжай. Да не тут-то было. Оказывается, продавать горожанам нельзя. Нельзя продавать, закон не велит. В колхозе ли твоя изба, в совхозе ли — все равно. Ничем не может мне помочь первый секретарь. Вы там с бабушкой этой договоритесь, куплю-продажу как-нибудь оформите, но ни в сельсовет, ни в совхозную контору не обращайтесь».
Очередная советская глупость, призванная вытравить из советского человека мещанство и буржуазные предрассудки. Если живешь в городе, не можешь купить дом в деревне. Нельзя. Карла Марла не велела. Поэтому в ходе стремительной урбанизации многие деревни исчезали. Дачу можно только получить. От партии или производства. В подарок. Советский человек либо получал что-то в подарок и чувствовал себя обязанным безгранично любимой и заботливой партии, либо на свой страх и риск приобретал что-то, подвергаясь немыслимым бюрократическим препонам. Способы обойти многочисленные дурацкие запреты и ограничения существовали — например, оформить дарственную. Но сама по себе покупка превращалась в нехилый квест.
31.3.81.
«В полдень мы с Никитой пошли гулять. День был теплый, солнечный, таяло, текло, капало, брызгало, сверкало. Мы решили спуститься к Волге и около кинотеатра „Орленок“ свернули на улицу Чайковского. На противоположной стороне улицы у магазина стояла очередь; у меня еще мелькнула обычная мысль: за чем? — но Никита о чем-то спросил, я повернулся к нему, и тут раздался этот шум обвала, крик, я оглянулся и увидел, что очередь сокрушена и разбросана по тротуару оползнем снега и льда с крыши этого трехэтажного дома.
Можно сказать, что все случилось у нас на глазах. Суматоха, толпа, бегущие к телефонам-автоматам люди… Я оставил Никиту стоять на месте, сам пошел туда. Кто мог встать, тот встал. Трое женщин лежали неподвижно, двое сидели, их поддерживали. Валялись глыбы льда. Потом одна за другой стали подъезжать машины „скорой помощи“. На сегодняшний день итог таков: две женщины умерли (одна была из Галича, приехала в командировку), еще трое — в тяжелом состоянии. На следующий день состоялся городской актив, по всему городу принялись чистить крыши, опутали тротуары красными флажками…
А очередь была за майонезом. Еще женщины лежали и сидели на земле, еще ужас был на лицах сгрудившейся вокруг толпы, а очередь за майонезом уже снова стояла, на всякий случай прижимаясь к стене дома, и зрелище случившегося несчастья ее не распугивало».
Майонез — дефицитный продукт для простого люда в СССР. В чем сложность наладить производство дешевого соуса в промышленных масштабах? Партия знала! Плановая экономика исходила из весьма сомнительных расчетов: сколько и чего требуется среднестатистическому гражданину. Товаров не хватало, и в ходу появился термин «выбросили». Это означало, что на прилавках появился какой-то дефицитный товар. Такие выбросы сопровождались слухами, и вскоре весь город стоял в очереди. Люди толпились и толкались, срывали злобу друг на друге. Сама суть плановой системы вела к дефициту. Даже если товара выпускалось достаточно, граждан запасались впрок, и это еще сильнее закрепляло дефицит.
29.8.82.
«Ульяновский дом в Симбирске побуждает к вопросу: почему молодые люди, в нем жившие, так стремились к перемене власти, к революции? Этот дом с прилегающей территорией, с садом — по нашим временам для нашей семьи, например, нечто недоступное. Как бы с Тамарой ни старались — такого не будет. Вероятно, тогда, в 70 — 80-е годы прошлого века, так жить было для интеллигенции круга И. Н. Ульянова — нормой».
То, что дореволюционная интеллигенция жила лучше советской, не новость. Дореволюционный уровень быта достигли в 60–70-е годы, да и то местами и не все. И только в 70-е годы потребление определенных продуктов превысило дореволюционные показатели. Например, потребление мяса в хрущевский период лишь на 10–15% превышало дореволюционный, то есть практически не изменилось за 40 лет.
Серьезные проблемы в советской экономике начинаются с конца 70-х, когда советская власть совершенно перестала поспевать за растущим благосостоянием ведущих держав мира. Свидетельствует Черняев.
25 апреля 1976
«Вчера утром пошел в молочную и булочную. Народу!.. Ворчание-симфония случайной толпы: мол, вот, нет порядка, не могут организовать дело, две бабы на столько народа и не торгуют, а ящики перетаскивают да коробки вскрывают; Выходной день, а тут стой в очереди: и продуктов никаких нет: о твороге уж забыли, как он пахнет, и т. д., и т. п. И вдруг над всеми грубый голос мужика лет 40:
— А что вы хотите! У нас система такая. Эти бабы (продавщицы) не виноваты. Виноваты те, кто за зеленым забором икру жрут. У них там и творог есть. А у нас в стране хозяина нет. Хозяин только и делает, что о светлом будущем коммунизма выступает, а с каждым годом все хуже и хуже.
Никто не удивился, не возмутился. Это, видимо, привычное дело — такие речи в магазинах. Толпа в основном поддакивала и благожелательно комментировала, в том числе молодой милиционер, стоявший в очереди за молоком. В булочной бабы передрались из-за куличей».
13 ноября 1978
«По мясу. Ростов-на-Дону: после вычета на ясли, детсады, на рестораны и т. п. в розничную продажу поступает из расчета 1,5 кг на человека в год! Есть лучше районы, но больше 7 кг на душу в год нигде нет».
1 марта 1980
«Афганистан им на Западе, конечно, совсем ни к чему. Как, впрочем, и советским людям. В народе поносят эту никому не понятную интернационалистическую акцию на фоне, фигурально выражаясь, того, что „жрать нечего“… Даже из таких городов, как Горький, «десантники» на экскурсионных автобусах продолжают осаждать Москву. В субботу к продовольственным магазинам не подступиться. Тащат огромными сумками что попало — от масла до апельсинов. И грех даже плохо подумать об этом. Чем они хуже нас, эти люди из Торжка или Калуги?! Скорее, даже лучше, так как они, наверное, все-таки что-то создают, а не бумагу переводят».
19 сентября 1980
«Дела у нас с продовольствием очень плохи. Особенно бросается в глаза после олимпийского периода. Очереди увеличились. Но нет ни картошки, ни капусты, ни лука, ни моркови, ни сыра. Колбасу, как только появляется, расхватывают иногородние, которые вновь наводнили столицу. План выполнили едва на 50%».
Хотя по общим показателям забоя скота и мяса на душу населения СССР давал относительно неплохие цифры (хотя и значительно уступал всем европейским странам и значительной части американских), необходимо учитывать сложную и абсурдную советскую плановую и распределительные системы. Далеко не все произведенное мясо оказывалось на прилавках. Цифры получались внушительные, а реальное потребление — не очень. Во-первых, значительная доля производства мяса приходилась на — и снова здравствуйте — отдельные союзные республики, где в итоге и оставалось. Замечательным грузинам, солнечным азербайджанцам, мудрым прибалтам и зажигательным молдаванам хотелось много свежей баранинки, сочной говядинки. Русне перепадали кости. Во-вторых, значительная часть произведенного мяса поступала не на прилавки магазинов, а в различные учреждения: детские сады, школьные и заводские столовые, сети общественного питания (рестораны, пельменные и т. д.). Там процветали хищения. От безобидных до промышленных масштабов. Продавец продуктового и повар столовой — блатные профессии в позднем СССР. Люди мечтали отдать детей в мясо-молочные техникумы.
Кроме того, мясо попадало в продуктовые наборы в спецраспределителях.
В государственных магазинах мясо — не лучшего качества — продавалось по более низкой цене, чем на рынках. В итоге в магазинах — дефицит и длинные очереди.
9 июля 1978
«Был пленум ЦК по сельскому хозяйству. Приводились ошеломляющие цифры, когда колхоз, совхоз, район, целая отрасль сельского хозяйства в области, давая продукции вдвое, втрое больше и перевыполняя план на 30-40%, с каждым годом становилась все убыточнее, заканчивали свои годовые балансы с огромным дефицитом и попадали во всё большие долги государству. Потому что новый трактор, например, производительнее, допустим, на 15–20%, а стоит он вдвое дороже. Такое же положение с централизованным автотранспортом, удобрениями и проч. „услугами“, которые оказывает селу промышленность, или, проще, механизированные подразделения, не принадлежащие колхозам непосредственно».
Вот частичное объяснение сложившейся ситуации.
Созданная при Сталине система снабжения — относительно невысокая стоимость продуктов питания обеспечивается путем полунасильственного удерживания в колхозах огромной крестьянской массы и сознательного занижения их доходов через трудодни и крайне низкие закупочные цены — исчерпала себя. Деревня выдохлась. Да и колхозники получили статус людей — им даже выдали паспорта и повысили закупочные цены.
В брежневские времена починку системы откладывали, предпочитая затыкать дыры в сельскохозяйственной системе нефтяными деньгами. Пик кризиса пришелся на 1981 год, когда СССР совершил рекордные закупки продовольствия за границей. И только после смерти Брежнева появилась продовольственная программа СССР, автором которой считается Михаил Горбачев, тогда куратор сельского хозяйства.
Сейчас блогеры, начитавшиеся Тупичка Гоблина и подобных ресурсов, рассказывают, что еды в СССР производили столько, что даже врагов народа расстреливали мясом из мясных пушек. А в начале 80-хх годов даже первые лица страны открыто признали серьезные проблемы с продовольствием.
Продовольственная программа была весьма амбициозной. Предполагалось увеличить производство продуктов, в первую очередь мяса и зерна, в 2-3 раза. К слову, по части потребления мяса программа до сих пор так и не выполнена.
Хотели создать огромные агропромышленные комплексы, либерализовать законодательство в плане предоставления частной инициативы в умеренных пределах (например, передача загородных земельных участков в бессрочное пользование частным лицам), а также интенсивно стимулировать животноводство.
Но наступила перестройка. Появились первые кооператоры, начался развал Союза и про детище Горбачева окончательно забыли. Каковы бы ни были недостатки РФ, дефицита — кроме здравого смысла — в ней нет.
Вернемся теперь от еды к политике и делам больших дядь. Черняевские дневники в основном ей и посвящены. Встречи с зарубежными делегациями, написание речей для партийных бонз, общие настроения, царившие в верхах партийной номенклатуры — вот о чем повествуют его дневники. Разумеется, все интересные моменты из дневников привести просто невозможно, они очень содержательные и большие по объему. Тем не менее мы не могли пройти мимо самых ярких моментов.
7 марта 1972 года:
«Несколько дней тут был О’Риордан (со 2 по 7) — Генеральный секретарь КП Ирландии. Опять просил оружия для ИРА (выступает в роли посредника, чтоб „после победы“ было на что сослаться). Ему уже два года отказывали. Загладин устраивал ему встречи с кгбэшниками, которые ему доказывают, что по техническим причинам переслать оружие трудно, опасно, почти невозможно. А он дело представляет себе просто: советская подлодка или рыболовный корабль сбрасывает где-то километрах в 100 от Ирландии груз, оставляет буек, а потом ировцы на лодке забирают его… Пока удается морочить ему голову…».
Любопытно, что ИРА — едва ли не единственная революционная организация, которая не получала совсем никакой поддержки от Советского Союза. СССР с готовностью слал тонны оружия всевозможным арабам и азиатам, но вот ИРА этой помощи ни разу так и не получила. Хотя и боролась с капиталистической Англией. Ирландцам оружие приходилось получать от всяких сомнительных палестинцев и арабов (хотя ходили слухи, что к поставкам оружия причастно даже ЦРУ).
Судя по записи 8 апреля 1972 года, не все в советской экономике и технологиях радужно.
«Брежнев пригласил Байбакова объясниться. Тот спокойно подошел к микрофону, едва сдерживая ироническую улыбку. И стал говорить, оперируя на память десятками цифр, подсчетами, сравнениями.
1. Нам нечем торговать за валюту, сказал он. Только лес и целлюлоза. Этого недостаточно, к тому же продаем с большим убытком для нас. Ехать на продаже золота мы тоже не можем. Да и опасно, бесперспективно в нынешней валютной ситуации.
2. Американцев, японцев да и других у нас интересует нефть, еще лучше — газ. Топливный баланс США будет становиться все напряженней. Импорт будет расти, причем они предпочитают получать сжиженный газ. И предлагают:
а) построить газопровод из Тюмени до Мурманска, а там — газосжижающий завод, и на корабли;
б) построить газопровод из Вилюя через Якутск в Магадан.
Нам выгоднее последнее. Через 7 лет окупится. Все оборудование для строительства и эксплуатации их».
Еще ценное наблюдение о советской внутренней политике. Это проговаривалось множество раз, но тем ценнее подтверждение от человека чрезвычайно осведомленного:
22 апреля 1972
«Обсуждался доклад Андропова в связи с обнаруженным на Украине документом. Написан он еще в 1966 году группой националистов. Суть — против „русификации“ и за отделение.
Между тем, как говорил на ПБ (Политбюро) Пономарев (непосредственный начальник Черняева, — прим. авт), никогда за всю историю Советской власти не было такой „украинизации“ Украины. Я, говорит, привел такой факт — ведь со времен Мануильского и еще раньше Пятакова и др. первыми секретарями на Украине были не украинцы: Коганович несколько раз, Постышев, Хрущев и др. Так было до Подгорного.
А теперь — единственное „деловое“ и „политическое“ качество при подборе кадров — является ли украинцем? Если да — значит, уже хороший. Это сказал Щербицкий (новый глава Украинской ССР, как раз в 1972 году назначенный вместо Шелеста, — прим. авт.), который гораздо резче и самокритичнее выступал на ПБ, чем Шелест.
К Брутенцу (Карен Брутенц — еще один заместитель начальника Международного отдела ЦК КПСС, — прим. авт.) сходятся некоторые армянские и азербайджанские нити. И ему рассказывают, что нелюбовь и даже ненависть к русским растет на почве распространения убеждения (которое, кстати, широко внедряет сам местный партийный и государственный аппарат — как алиби для себя), что все идет плохо потому, что все сверху зажато, а там — вверху — сидят русские и руководят некомпетентно, неграмотно, глупо.
Отличие нынешнего национализма в том, что его главным носителем является именно национальный аппарат, а истоки его в том, что „бывшие колониальные окраины“ живут много лучше, чем российская „метрополия“, они богаче и чувствуют „свои возможности“. Благодарность же — не политическое понятие».
Еще одно меткое наблюдение о советском интернационализме. Другим все, а своим ничего. В данном случае речь — о делегатах от европейских коммунистических партий, приехавших на встречу по проблемам молодежи:
«Подписывая сегодня бланки на выдачу карманных денег прибывающим на „молодежную встречу“ (по 100 рублей каждому, и это на два дня! При полном пансионе и прочем сервисе), я подумал: ведь это все „за счет тамбовского мужика“. Пожалуй, ни одна другая страна не выдержала бы так долго долг интернационализма. И он давно бы загнулся совсем, если бы революция (главная) произошла не в России, а, допустим, в Германии или во Франции».
Встреча с англичанами 24 февраля 1973 года:
«Английская делегация вернулась в Москву (Ленинград, Киев, Вильнюс, Львов). Много пришлось с ними возиться, но в итоге — это интересно. Они начали (еще в Москве, на заводе малолитражек) интересоваться: „Какая средняя зарплата у вас на заводе? — 150. Ага…, — быстро считает что-то на бумажке, — значит надо три года работать, не есть, не пить, в кино не ходить…, чтобы приобрести автомобиль“.
После этого начинается скандальная перепалка с переменным успехом. Ночью бородач Ральф Пиндор, рыжий, молодой шоп-стюард из Шотландии попросил главу делегации собрать всех вместе: „Вы зачем сюда приехали? Бузить, как провинциалы? Портить отношения между партиями? Вы что — в баре за углом находитесь или выполняете политическое задание?“
На утро все извинялись.
С каждым днем их критический пыл ослабевал. Даже те вопросы, которые они задавали всюду и хотели донести до ЦК КПСС, они в конце концов так и не поставили».
Кое-что о тех, кто руководил советской политикой:
«Потом Капитонов (секретарь ЦК — прим. авт.) говорил „о партии“. По бумажке, какую-то совершенную нелепость с точки зрения нужд англичан. Взахлеб рассказывал о том, как сегодня был подписан Леонидом Ильичем билет №1 — Ленину. Англичане таращили глаза и еле сдерживали ехидство на лице. Еще что-то, оторвавшись от бумажки — и уж совсем понять было нельзя этого косноязычия. Джавад, который переводил, выруливал как мог, ища среди бессвязности, что же передавать по-английски.
Сначала мне было очень стыдно, потом стало страшно. Ведь этот человек ведает всеми руководящими кадрами Союза ССР! И счастье, что по случаю он не злой человек. Но его интеллектуальный потенциал, его представления о достоинствах человека, о том, что нужно нашему народу, просто не поддаются определению, потому что это нечто глинообразное, способное принять любую форму и выдавиться в любом направлении».
Любопытный отрывок о приеме делегации лейбористов и о том, в каком вообще состоянии находилась советская внешняя политика. Сидел на протяжении 31 года во главе Международного отдела ЦК старичок сталинской закалки и определял всю политику исходя из своих личных симпатий и антипатий. Ни о какой дипломатической гибкости тут и говорить не приходилось:
«Приехала лейбористская делегация. Семь человек: председатель партии, генеральный секретарь… И сразу вторглась циничная политика. „Мы приехали как политическая партия, которая хочет быть у власти. Если, вы, КПСС, хотите в Англии лейбористского правительства, помогите нам. А для этого нас должен принять Брежнев и Громыко. Пусть на 5 минут. Нам важно только, что мы их видели и можем сообщить прессе. Дискуссии, конечно, хорошо. Мы готовы даже выслушать ваши замечания по нашей новой внешнеполитической программе. Но главное — поддержка престижа лейбористов с вашей стороны. В Лондонском аэропорту нас провожали десятки корреспондентов, они злорадно ждут нашего возвращения. И если вы не пойдете нам навстречу, вся Англия будет неделю смеяться над нами. И на ближайших парламентских выборах мы наверняка провалимся“.
Я понимал, что на Пономарева это не произведет впечатления: для него лейбористы это даже не просто идеологическая, а лично-идеологическая проблема, т. е. как бы трапезниковцы не обвинили его еще раз в попустительстве ревизионизму. Я предложил Иноземцеву позвонить прямо Громыке (он с ним лично знаком). Позвонил мне, говорит: „Громыко считает все правильным с нашей стороны, сам готов их принимать, только пусть Международный отдел внесет в ЦК формальное на этот счет поручение“. Посоветовал Иноземцеву настоять в Международном отделе, чтоб записка была „в истеричном тоне, чтоб дошло“…
Вдохновленный, я явился к Пономареву (он не хотел даже принимать меня так рано, ему надо было какую-то бумажку редактировать, но я настоял).
— Что там у вас?!
Я с большим нажимом передал заявки делегации.
— Анатолий Сергеевич! Не поддавайтесь, не будьте наивным. Они вот сладкие речи говорят, а приедут домой опять будут плохие вещи о КПСС говорить».
Встреча в итоге состоялась. Но не с Брежневым, а с Громыко и Международным отделом ЦК. Но оцените, сколько понадобилось усилий, чтобы провести эту встречу даже не у Брежнева.
Едва ли не главной причиной краха советской системы Черняев считает Афганскую войну, которая вызвала растерянность даже среди высшего руководства. Даже непроницаемый и стальной Пономарев, никогда не сомневающийся в партийной линии, пришел в некоторое замешательство:
«Б.Н (Борис Николаевич Пономарев, — прим. авт.)., который суетился больше всех, чтоб оправдать в глазах международной общественности афганскую акцию, понимает, что сделана глупость. Может быть, в душе считает это преступлением. В пятницу перед отъездом к избирателям в Саратов, говорит: „Это, мол, все ладно (о текущих и важных делах). Главное — как распутывать афганский узел. Может быть, так?“ Берет со стола листок, написано самим. Читает: „Соединенные Штаты обязуются не вмешиваться в дела Афганистана. Советский Союз выводит войска“… Спрашивает: „Согласятся?“ Отвечаю: „С радостью. Но вот согласятся ли у нас“… Он: „В том-то и дело!“ В аппарате и в Москве действительно гадают на этот счет. И я гадаю (по поводу того, чьей инициативой было введение войск, — прим. авт.) Но кто сыграл? Вроде — не Громыко, не похоже, чтоб и Устинов. Явно — не Суслов. Остается одно — ГБ. Значит, опять, как однажды уже было: там формируется политика».
Иногда встречаются воспоминания о том, как персонажи из стран Третьего мира приезжали в Москву клянчить деньги. С успехом.
«В середине месяца была делегация Ямайки во главе с генсеком Данкеном. Он приехал просить. Не дадим, — они, Мэнли, правительство КНП, прогрессивный режим, будут сброшены на ближайших парламентских выборах. Лидер враждебной им партии (лейбористов) съездил в США и, вернувшись, по TV сказал, что привез 50 тыс. долларов для проведения избирательной кампании. Данкен, очевидно, хотел с тем же вернуться из СССР.
Однако от наших МВТ и ГКЭС ничего за так не получишь. А по партийной линии (он после переговоров попросился остаться со мной с глазу на глаз и „изложил“ — 1 млн. американских долларов и восемь автомобилей, иначе — провал) — мне неожиданно для самого себя удалось выклянчить 40 тыс. долларов и, кажется, удастся добиться 5 автомобилей „Лада“. Меня неприятно поразило отсутствие элементарной нравственной и даже формально-дипломатической культуры у этих негров-мулатов с дипломами английских и канадских университетов. Они не скрывали своего пренебрежения к нам, к СССР, к тем, кто с ними возился.
И еще раз убедился в своей правоте — в спорах, давних с Карэном. Лучшая политика в отношении внешнего, в том числе „третьего мира“ — изоляционизм. Послать всех крупно на х.. и пусть потом умоляют нас с ними общаться. Но и не лезть в их дела».
Через три года просить денег приезжали уже социал-демократы с Ямайки:
«В конце помимо всяких рядовых просьб (радиоаппаратура, автомашины, газетная бумага, студенты и проч.)… генсек попросил своих коллег выйти и передал обращение Мэнли к Андропову: дать денег на избирательную кампанию. Вот и вся недолга!»
Не забывает Черняев делиться слухами из высоких коридоров:
«Арбатов (член ЦК КПСС, — прим. авт.) видит главное зло в Громыке, хотя теперь все больше склонен думать, что замешаны и андроповские ребята, которые и его, и других „обдурили“ ложной информацией и страхами. Логика примерно такая: войны все равно не будет, наращивание военной мощи нам нужно по многим причинам, в том числе и чтоб содружество было в порядке, а некоторая напряженность с американцами даже полезна, так как позволяет оправдывать напряженку с продуктами, ширпотребом, услугами и проч. Громыко в узком кругу прямо высказал такую мысль (особенно, последнее — в отношении собственного населения)».
Любопытно, что уже к середине 80-х годов до советских вождей, в связи с экономическим кризисом, стало постепенно доходить, что «братские» социалистические страны самым бессовестным образом разводят Москву на деньги. Однако приказа покончить с этой практикой тогда еще не поступило.
«Андропов очень откровенен и не стесняется подвергать сомнению „святыни“. Например, обсуждался вопрос о ценах (и дотациях) на сельско-хозяйственные продукты, которые нам поставляет Болгария. Ясно было, что „другари“ нас все нахальнее обдирают: лучшие, дефицитные сорта вообще перестали поставлять (гонят за валюту на запад), обычные — с опозданием, некондиционные и проч… по ценам — выше мировых. Но при этом еще требуют сохранения ежегодной дотации (400.000.000 рублей) за просто так. (В 1978 году они получили этот подарок якобы для развития сельско-хозяйственной инфраструктуры, но с тех пор ни одного рубля из этих дотаций не пустили на развитие сельского хозяйства, т.е., в частности, и для расширения экспорта к нам!). Так вот, встал вопрос, чтобы отменить хотя бы эту дотацию — ежегодный подарок. Ю.В. выступил против».
Рекомендуем к прочтению. Вероятно, это самый обширный и достоверный источник по внутренне- и частично внешнеполитической кухне позднего СССР. Там все: и ошибки, и откровенная глупость, и личные амбиции партийных бонз, по факту действующие не в государственных интересах, и нерешительность, и слабые попытки что-то изменить. Словом, исчерпывающая картина позднесоветской номенклатуры застойных и перестроечных времен.
Конечно, как и автор всяких мемуаров, Черняев стремится подать себя в более выгодном свете. С поправкой на это мы его мемуары и прочитали.
