17 мая умер Ричард Пайпс, человек, запахом которого пропитаны все направления ведущих университетов страны, хоть как-то связанные с политикой и историей России: откройте программы МГУ, ВШЭ, МГИМО, и вы неизбежно встретите это имя. Интересный, чисто социальный вопрос — проследить, сколько нынешних кандидатов и докторов наук, выросших из тысяч студентов, конспектировавших его работы, несут в себе родовую травму взглядов Пайпса на Россию. Еще более интересный вопрос — почему нам вообще приходится об этом говорить в 2018 году. Все-таки повод для разговора был бы и без смерти 94-летнего «советолога»: с кончиной Пайпса каких-то изменений в учебных планах будущей российской элиты ожидать не приходится. Попытаемся приблизить этот момент.
У гроба
Тут есть несколько предположений (оговорюсь, вовсе не конспирологических). Академические историки в России — народ в большинстве своем непуганый. Даже если забыть все, что касается деградации образования в РФ, для этого есть и более объективные причины. Постмодернизм к 70-м породил далеко идущие конфликты внутри социологии знания (споры Т. Кун — М. Полани, Д. Блур — Б. Латур, П. Бурдье — Дж. Александер и т. д.), которые к 90-м переросли в то, что получило название научных войн, навсегда перекроив ландшафт знания о человеке и обществе. Ревизионистский удар пришелся практически по всем дисциплинам: казалось бы, самоочевидные вопросы «что мы считаем научным?», «почему?», «где заканчивается социальное и начинаемся мы — ученые?» встали стеной, протянувшейся от философии и антропологии до этологии и политических наук. Везде, кроме истории.
Затронула ли хотя бы частично эта волна историческую науку на Западе? Затронула, безусловно. Конечно, не в той мере, что фундаментальную социологию, но некоторое влияние можно отметить. Вопросы о надежности источников как таковых ставились по обе стороны океана: книга американского историка Энтони Брандеджа Going to the Sources: A Guide to Historical Research and Writing с 1989-го пережила уже пять изданий; Себастьян Ольден-Йоргенсен еще в 1998-м предложил свою работу Introduction to historical source criticism, в которой были сформулированы и раскрыты основные принципы критического источниковедения; даже методы археологии пытаются пополнить достижениями криминалистики… В общем, работа идет. Но стоит заикнуться о ревизии исторического знания у нас — в ответ незамедлительно прилетает плевок: «ФФФФ-ФОМЕНКО!» Нашу историю нельзя переписывать. Вернее, нашу историю, многократно переписанную чужими руками, вам переписывать нельзя.
Здесь в дело и вступает Пайпс. Его версия истории России последние лет пятнадцать вполне удовлетворяет наш реконструируемый Минобрнауки, и, полагаю, работа уже совершена Большая, учитывая как изучают оригиналы текстов в российских вузах. Причем, специально заостряю внимание, здесь пайпсовские оценки и выводы из событий X–XVI вв. вбиваются не начальным классам, где все Средневековье прокручивается за три года и забывается как страшный сон: догматические чтения «Двух путей России» рассчитаны на уже взрослых, критически мыслящих людей. Тем не менее все, что могут предъявить польско-еврейско-американскому историку в нашем академическом сообществе — это его происхождение. Вот, к примеру, оценка из ожидаемо поднятого газетой «Завтра» воя, разразившегося уже 18-го числа:
«Он с очевидностью подталкивает своих читателей к выводу о том, что до тех пор, пока Россия и её народ сохраняют свою национальную идентичность и остаются сами собой, наша страна обречена на „плохое поведение“ на международной арене и заслуживает отношения к себе как к государству-изгою. …Да, слов нет, судя по всему многотомному и тысячелистному творчеству Пайпса, он — прежде всего лютый и злобный русофоб. Его ненависть к советской России органически вытекает из его ненависти и презрения к России дореволюционной, ибо он истово считал и считает СССР лишь продолжателем московской Руси и царской империи, традиций ненавистного ему „византийства“ (кстати, аналогичных взглядов придерживался знаменитый автор теории и практики „холодной войны“ и концепции сдерживания СССР Джордж Кеннан). …Причина ненависти к России путинской, которую не скрывает сегодня Пайпс и ему подобные — страх перед призраком возрождения нашей страны», — пишет доктор философских наук Леонид Доброхотов, профессор кафедры социологии международных отношений Социологического факультета МГУ.
Той самой кафедры, с которой четыре года назад выкинули Дугина. Впрочем, в том же МГУ у покойного немало симпатизантов. К примеру, академик Юрий Сергеевич Пивоваров, бывший директор ИНИОНа и заведующий кафедрой сравнительной политологии. Читает сейчас курс по российской политической традиции, на Пайпсе, по сути, выстроенный, и вообще питает к Пайпсу особенно нежные чувства. Вот отрывок из интервью на «Эхе» от 12-го года:
Ю. ПИВОВАРОВ — …Почитайте замечательного, сейчас я скажу, и на меня накинутся, как на русофоба, замечательную книгу Ричарда Пайпса, выдающегося…
В. ДЫМАРСКИЙ — Он, кстати говоря, у меня был два раза.
Ю. ПИВОВАРОВ — Блестящий человек, которого какие-то просто негодяи считают русофобом, хотя человек, который отдал всю жизнь и написал замечательные книги. Его двухтомник о Струве потрясающий совершенно…
Русские издания книг Пайпса
При уровне дискуссии «плохой, отвратительный русофоб, работавший на ЦРУ» vs. «хороший, замечательный русофоб, работавший на ЦРУ» Пайпс останется с нами надолго. Но если на секунду вспомнить, что Ричард Пайпс — в первую очередь ученый, а не «поляк», «еврей», «рейгановский фашист», то какая-то надежда у нас все-таки останется. Так что давайте попытаемся начать с того, что это просто плохой исследователь.
Выкрутим криминалистическую метафору несколько шире, чем это делают западные археологи. Условно, у нас есть «подозреваемый» (Р. Пайпс, 1 шт.) с зафиксированной биографией и целым спектром разных личностных и профессиональных оценок его персоны. Есть некоторая научная традиция, «сфера деятельности» (американская русистика и географический детерминизм, 2 шт.), к которой можно подходить со стороны других традиций и школ. Наконец, есть задокументированный образец деятельности «подозреваемого» в виде его текстов (возьмем, к примеру, самый хайповый, злополучную «Россию при старом режиме»). С текстом тоже можно работать по-разному: в первом случае, мы можем анализировать то, на кого ссылается Пайпс, подтверждая или опровергая его источники, что непременно будет отбрасывать нас либо к уровню научной традиции, либо к уровню личностных оценок. Это достаточно трудоемкий процесс, продуктивность которого спорна: без имеющегося консенсуса вокруг каждого использованного источника спорить об их достоверности и адекватности применения можно целую вечность. Второй вариант — остаться в тексте и посмотреть на а) то, каким образом происходит операционализация тех или иных терминов, б) сколько авторских суждений имеют чисто декларативный характер, в) принять на веру все посылки и все источники автора и посмотреть, насколько честно, логично и консистентно он выводит из них далеко идущие заключения о предмете. Для полноты «состава преступления» и вынесения «приговора» останется только выслушать реакцию автора на критику. Поехали…
Ladies and gentlemen of the jury…
— Покойный Ричард Эдгар Пайпс (урожд. Рышард Пипес), 1923 г. р. Место рождения — Цешин, Польша. Из еврейской семьи. Отец — предприниматель, ветеран легионов Пилсудского. В 16 лет был свидетелем оккупации и раздела Польши; по собственным словам, перед бегством семьи лично видел выступление Гитлера на Маршалковской улице. Эмигрирует в США в 1940-м через Италию и Португалию. В 1943 году натурализуется, поступает на службу в авиацию, но не проходит по здоровью. Тем не менее благодаря знанию нескольких языков становится военным дознавателем, параллельно получая степень бакалавра Корнеллского университета. Там же женится на Ирен Рот, также еврейской эмигрантке из Польши. В браке двое детей: Стивен и Дэниэл. Последний — известный историк-арабист. В 1946 году демобилизуется в качестве «лейтенанта запаса по специальности военная разведка и допрос военнопленных».
[из зала с громким эхом «усё ясно» выходит половина аудитории]
Молодой Пайпс, слева — в 1945-м году в военной форме США
— Наставниками г-на Пайпса в Гарварде, куда он поступил на аспирантуру после окончания военной службы, были Крейн Бритон и Михаил Михайлович Карпович. Второй руководил специализацией г-на Пайпса на славистике. Сам Карпович имеет польские и грузинские корни, был осужден за пособничество террористам СР в 1905 году. Затем эмигрировал во Францию, где смог поступить в Парижский университет. В 1908-м возвращается в Россию, продолжая поддерживать контакт с эсерами вплоть до 1917-го. После Февраля оказывается в американской миссии Б. Бахметьева. Прекраснейшая характеристика его русских лет дается в некрологе Russian Review от января 1960 года, (редактором журнала периодически выступал сам Карпович). Просто держите в уме то, что эти строки написаны всего лишь спустя три года после окончания маккартизма:
…Но на этот период пришлись самые основательные изыскания молодого человека, обладавшего столь острым умом. Тогда никому и в голову не могло прийти, что революция окажется тоталитарной. Он порвал с эсерами еще до дела Азефа в 1908-м, номинально сохраняя лояльность партии до 1917-го, когда в ходе апрельского кризиса его всерьез насторожил радикальный поворот событий. Он был вынужден обратить свои симпатии к кадетам и даже участвовал в безуспешных уличных демонстрациях за сохранение власти Милюкова, а к концу своей карьеры в этой стране он предпочел консервативного конституционалиста Маклакова радикальному демократу Милюкову. Как и многие люди его поколения, он переосмыслил «старые добрые времена проклятого самодержавия». Но в этой эволюции присутствует куда более серьезная логика: идеология СР была достаточно рыхлой и сводилась к вере в право всех людей на достоинство, что всегда являлось основой собственных ценностей М. М. Его поздняя приверженность кадетам просто обновила этот принцип тем, что право может быть обеспечено только в режиме конституционного порядка и законности. Между двумя революциями М.М. стал более осмотрительным в отношении средств, но его цели не изменились.
Очевидно, сотни жертв терактов СР в 1904–1907 гг. были результатом «недостаточно радикального поворота событий», чтобы как-то повлиять на взгляды будущего гарвардского профессора. Подробную статистику можно посмотреть у Ольденбурга. Кстати, в отличие от Карповича Сергей Сергеевич смог вывести из страны архивы, на которые ссылался в эмиграции.
[аудиторию с подмигиваниями покидает еще четверть слушателей, остаются историки]
— Карпович также был соавтором opus magnum Георгия Вернадского, History of Russia. Если Михаила Михайловича можно назвать отцом русистики в Гарварде, то Вернадский был им в Йеле.
Карпович и Вернадский
Биография сына великого русского геолога менее празднична, но тут есть минимум два момента, которые вбили клин в зарождающуюся йельскую школу:
1. Если очень долго вчитываться в штудии украинофильствующей малоросской интеллигенции XIX в., очень скоро можно дойти до весьма экзотических выводов. Так, именно Вернадский стал главным апологетом представления о казаках как об отдельной нации, генеалогию которых он прослеживает вплоть до полумифических хазар (бо́льшая часть источников и текстов, касающихся Хазарского каганата, обнаружена и опубликована соответственно в начале XX в.).
2. Евразийство в имперских университетах, разработка которого была начата аккурат к Первой мировой, и евразийство в университетах американских — это два несколько разных евразийства. Аспиранты Ключевского выводили связи России с Золотой Ордой в условиях, когда по уже заключенным договорам Империи доставались колоссальные территории в Китае и Средней Азии. Стандартная, в общем, европейская практика: от натяжения Ганноверской династии на трон Великих Моголов у британских историков сова не порвалась, перед нашими академиками стояла аналогичная задача. Вот только после того, как Империи не стало, наработанный исторический материал каноничной интерпретации «для своих» так и не получил. Зато «чужим» зашло на ура, чем г-н Вернадский, находившийся в центре этих исследований, охотно воспользовался, обеспечив себе и имя, и безбедное существование в Стране Возможностей. Не думаю, что здесь была какая-то злая воля: человек просто оказался в нужном месте в нужное время. Собственно, это справедливо и для самого Пайпса. В годы работы на ЦРУ в команде внештатных специалистов (Team B) и в качестве советника Рейгана перед ним стояла задача в простых терминах объяснить, почему Советский Союз вообще существует. Вот вам и вся американская русистика.
[половина оставшихся отправляется шерстить JSTOR, в зале теперь только отпетые пайпсофилы]
— С географическим детерминизмом все проще. Вообще ко второй половине XX века энвайронменталистские заходы касательно политики и истории в основном перекочевали в теорию международных отношений и геополитику: объяснять климатическими факторами менталитет целых наций в годы расцвета постструктурализма и конструктивизма все-таки уже было несколько моветон. Не только из-за того, что подобные концепции оказываются по существу расистскими (можно вспомнить и высказывания Аристотеля о варварах, и строки Монтескье о неграх) — нам приходится принять допущение, что в течение веков условные брянские крестьяне оставались теми же самыми брянскими крестьянами, что не было ни социального развития, ни миграционных волн из Польши и Германии. Любопытна реакция самого Пайпса на критику его детерминизма, причем критику западную:
Тот факт, что изданная коммерческим издательством книга [«Русская революция»] разошлась тиражом с пятизначной цифрой, в то время как университетские издательства обычно продавали количество экземпляров, измеряемое четырьмя цифрами, не внушал к ней доверия в академической среде. Враждебно настроенные критики постоянно сообщали своим читателям, что я работал в администрации Рейгана, показывая тем самым, что человек, служивший у такого неинтеллектуального поборника «холодной войны», очевидно, и сам не был интеллектуалом и являлся «ястребом», а значит, его не стоит воспринимать всерьёз.
«Вы просто мне завидуете». В целом тексты Пайпса написаны так, будто перед нами классический автор Нового времени: логика аргументации, методология, отношение мнений к полноценным выводам, — если полностью убрать все, связанное с СССР, мы бы могли с легкостью отнести его книги к 30-м годам XIX в. То, что человек смог с таким материалом сделать себе имя при Форде, Картере и Рейгане — удивительное достижение. Здесь правда есть, чему завидовать. Но давайте уже наконец к тексту.
Когда текст дает сдачи
— Для начала вслед за Д. Блуром скажем, что мы должны отличать научное знание от «всего лишь мнения». Конкретный пример (здесь и далее используется перевод В. Козловского, 1993 г.):
Всякий россиянин стремился отвязаться от земли: крестьянину больше всего хотелось бросить пашню и сделаться коробейником, ремесленником или ростовщиком; деревенскому купцу — пробиться в дворяне; дворянину — перебраться в город или сделать карьеру на правительственной службе.
Вполне возможно, что стремился. Вполне возможно, что даже «всякий». Вполне возможно, что даже на протяжении всех затронутых Пайпсом веков. Вот только в тексте это обосновывается примерно никак. Ни самим автором, ни в виде ссылок на внешние источники. Можете ради интереса посчитать, сколько таких авторских «хотелок-желалок» встречается в его работах. Очень интересно и то, каким образом г-н Пайпс жонглирует разными западными примерами в разных контекстах соотнесения единого монолитного Запада с нашей восточной деспотией: там, где речь заходит о феодализме, используется английский опыт, где речь заходит о сельском хозяйстве — примеры даже не Германии, а отдельных ее областей.
Беспроигрышный ход, но здесь есть и нечто большее. Допустим, что вся фактическая база Пайпса — это литая истина в первой инстанции, и утверждает ее не польский эмигрант, а некое бессмертное существо, проследившее всю тысячелетнюю историю России. В этом случае нам останется работать исключительно с логикой самого автора. На чем она строится?
Внутри традиции географического детерминизма можно обнаружить разные мнения касательно России: Монтескье, например, на равных сравнивал петровскую Россию со Швецией. Тем не менее географический детерминизм Пайпса несет подчиненную задачу: климатические факторы используются им для обоснования детерминизма уже экономического. Таким образом, можно выстроить логический скелет всей «России при старом режиме»:
1. У нас есть непригодная для ведения хозяйства земля, на которой живут крестьяне.
2. Есть каста феодалов, прибивших крестьян к земле, так как никаких иных стимулов ее обрабатывать нет.
3. Следовательно, у нас есть политическая традиция, определившая контуры русской версии феодализма, заточенной на эксплуатации земли. Традиция была настолько сильной и ригидной, что рано или поздно должна была уничтожить всю имеющуюся систему…
4. …что и произошло в 1917 году.
Пау! Но теперь посмотрим, как это все связывается в тексте. С цитатами: пусть автор на этот раз говорит исключительно от себя, а мы попытаемся поймать этот переход от географии к экономике за руку:
1. Таким образом, не было экономического стимула, чтобы попытаться восполнить то, чем обидела природа. И российский помещик, и российский крестьянин смотрели на землю как на источник скудного пропитания, а не обогащения.
2. …российская монархия выросла прямо из порядка власти удельного княжества, то есть из порядка, который был рассчитан первоначально на экономическую эксплуатацию, основанную большей частью на рабском труде.
Теперь для опровержения Пайпса достаточно только найти его же аргументы, где он бы про экономические стимулы все-таки проговорился, и вся конструкция повалится. И такой момент в тексте есть. Одним из источников Пайпса является герр Гакстгаузен, немецкий агроном, работавший в России в 40-х гг. XIX в. Его заключения Пайпс берет на вооружение без каких-либо оговорок:
Согласно этому автору (Гакстагаузену), поместье в России могло стать доходным лишь при двух условиях: при использовании на сельскохозяйственных работах труда крепостных (что освободит помещика от расходов по содержанию крестьян и скота) или сочетании земледелия с мануфактурой (что поможет занять крестьян, сидящих без дела в зимние месяцы).
Получается, что экономические стимулы для развития сельского хозяйства в суровой средней полосе все-таки есть. И для мануфактурного производства, кстати, тоже: по тем же причинам Пайпс отказывает в существовании сильной российской буржуазии как классу. Очевидный парадокс, но предлагает ли автор какие-то стратегии для его преодоления?
Не в тексте. В принципе, у нас остается только два варианта: либо «Россия при старом режиме» не консистентна в своем фундаменте, либо нам следует допустить, что десятки поколений русских крестьян и феодалов были законченными дебилами, столетиями растившими брюкву на обледеневших камнях, сами не понимая, зачем. Обе эти стратегии к науке никакого отношения не имеют.
Сумерки идолов
Голос русского ученого, пишущего историю своего народа, отвечающего его нуждам и его будущему, а не прошлому, уже сто лет почти неслышен. Взявшись за написание нашей версии нашей истории, русским придется не только искать, переоценивать и отмывать от противоречий сотни тысяч документов, мнений и монографий, но и разрушать концепции своих противников.
Но для этого у нас есть все. Авторы, попавшие под лупу Холодной войны, очень часто писали плохие тексты, которые не выдерживают предметной и хладнокровной критики. В мои задачи входило показать лишь наброски методики работы с историческим текстом, позволяющей смыть весь дискурсивный шум вокруг «русофобий», «юдофобий» и громких слов о судьбах человечества. Никакой ангажированности. Только сухой подход, опирающийся на достижения современных социальных наук (к слову, использованная здесь практика аналитических чтений сейчас активно применяется в МВШСЭН, флагмане российской фундаментальной социологии).
Ограничившись лишь ею, можно устроить Пайпсам вполне подобающие похороны. А хоронить еще придется много.
Подготовка этого материала оплачена подписчиками «Спутника и Погрома».
Купите подписку (клик по счетчику просмотров справа внизу) или подарите ее друзьям и близким!
