«Какая мерзость».

Эти слова довольно часто используются для описания положения дел в России. Справедливо или нет, но часто, и сама частота уже оправдывает их. Мерзость, мерзость, тут всё мерзко и погано. Место проклято. Мы — прореха на ризах человечества, гноящаяся язва на теле его. Всё достало, бесконечно достало. Хочу ездить на велосипеде по всечеловеческим холмам, яснеющим в Тоскане, есть настоящий вкусный хлеб, пить молодое вино, вечером возвращаться в какой-нибудь крошечный городок с золотыми фонариками, ночь проводить в любви или в размышлениях, а вот этого вот всего — не хочу. Ну и те де и те пе — песня старая, знакомая, её и отцы, и деды певали с горюшка.

На это есть всякого рода патриотические ответы, от приторно-слащавых до злобных и угрожающих. На них тоже есть ответы, от обиженно-моралистичных до глумливеньких. Колбаситься и кипешиться в этих спорах можно сколь угодно долго. Собственно, русская мысль в основном этим и занята. И вы, дорогие читатели, бывалоча, отдавали этому занятию дань. И я, и я тоже — ибо homo sum, humani nihil a me alienum puto.

Но всё же — есть ведь и иные возможности продолжения той же дискуссии. Ну хорошо, мы скажем: «ну мерзость». То есть хорошего в этом нет ничего, но примем как факт, что мерзость вокруг нас есть. Не будем спорить. Но почему бы нам не исследовать её, так сказать, структуру? Из чего именно состоит вот это вот всё, чего мы так не хотим? Что именно нам не по нраву, как оно устроено, как крутятся колёсики этой машинки? И нет ли кого-то, кто её, собственно, крутит? Нет, правда, почему бы не разобраться с тем, какая именно мерзость нас терзает и как она это делает? Хотя бы попробовать?

Ну давайте попробуем. Точнее, я попробую. На примере, мне близком. Можно сказать, родном.

Почти всю свою жизнь я прожил в Москве, в Хорошёвском районе, на улице Куусинена. Ну то есть на самом-то деле дом к этой улице имеет отношение весьма отдалённое. Подъехать к дому можно только по улице, именуемой «Проектируемый проезд номер 6084». Куусинену же я даже из своего окна не вижу. Нет, вру — виден, виден маленький кусочек в просвете между домами. Вечерами оттуда доносится шум машин и что-то поблёскивает.

Однако с самой улицей я знаком почитай что всю сознательную жизнь. И что там да как — знаю доподлинно.

Улица эта — далеко не худшая в Москве. Наоборот, она поавантажней многих будет. Однако ощущение мерзости она всё же вызывает. Мерзости такой, какой не встретишь на улицах Праги, Кракова или Вены, хотя там тоже есть неуютные места. И не деться от вопроса — ну почему? Почему так, почему именно у нас?

Начнём с основ, с фундамента.

Погода.

Погода в России кошмарная, полгода лютая зима, полгода просто холодно. То, что в нормальном мире называют «летом», в этой стране бывает раз в три года дня на два, на три в июле или там августе. «Ну вот так всё устроено», претензии к предкам —

мы живём в самом кошмарном климате, какой только бывает на этой планете

(хуже только в Сахаре и в Антарктиде, но там не живёт никто, а мы в таком аду именно живём). Кстати, стоит вспомнить, что слова «мерзость» и «мразь» происходят от «мороза». И тут ничего не поделаешь, вся тёплая земля занята народами получше нашего.

Однако тут есть нюансы, которые любому русскому человеку хорошо известны. На морозе самое страшное — ветер. Он превращает «морозец» в настоящий ад. И как представишь себе улицу, по которой змеёй ползёт позёмочка — это даже не мерзко, это страшно.

Соответственно, улицы в Москве бывают продуваемые или не очень. К продуваемым относится, например, чёртова труба Нового Арбата, бывший Калининский. Говорят, ветер там усиливают «дома-книжки», скопированные чуть ли не с Гаваны, где подобная архитектура нужна, чтобы ветерки разбавляли духоту. Не знаю, правда ли это, но околевать от лютого ветра зимним утречком на Калининском мне приходилось.

В этом отношении Куусинена — далеко не самое скверное место. Иногда её продувает, но всё-таки редко. Спасает парк: агрессивные воздушные массы сваливают туда и среди деревьев теряются. Ставим плюсик.

Теперь о следующей беде.

Грязь.

Мы все привыкли, что грязь в Москве — это природное явление типа снега с дождём. Но привычность явления не делает его объяснимым. Ну смотрите — вот улица, она покрыта асфальтом. Асфальт трескается, крошится, но не потеет же он грязью? Значит, она откуда-то берётся. Откуда же именно?

Вы не поверите, но я догадался сам. В довольно юном возрасте. И свою догадку тут же засунул себе обратно, потому что она показалась мне невероятной, нереальной. Из серии — если признать её истиной, то, значит, нужно и к летающим тарелкам присмотреться, а вдруг они есть. Да что там тарелки — придётся вообще менять мировоззрение.

Догадка посетила меня в году так восемьдесят шестом, кажется. Хочется написать, что случилось это именно на улице Куусинена. Но это было бы неправдой, а писать неправду нехорошо. Я постиг истину, созерцая Хорошёвское шоссе, где в одном месте имеются крутые склоны, напоминающие какие-то предгорья.

Глядя на них, я вдруг понял, что склоны-то состоят из земли. И что дождик и тающий снег уносят с собой эту самую землю, которая и превращается в грязь. Причём склон сделан так, что это будет происходить ну просто обязательно. При этом забрать весь склон в бетон — для советской-то власти — не стоило ровным счётом ничего.

Дальше я перевёл взгляд на другую сторону. Там не было склона. Там был самый обычный московский «газон» — ну то есть кусок земли, на котором растёт дикая серая трава. Это место обычно огораживается бордюрчиком из длинных серых камней. И что интересно — земля насыпана по верхнему краю. То есть — любой дождик обязательно смывает её вниз.

Фото — varlamov.ru

Это самое зрелище — что земля у нас всегда выше дороги — для меня было что-то вроде ньютоновского яблока. Потому что за этим следовало вот что. Я точно знал, что в этой стране всё делается по ГОСТу и по приказу начальства. Нет, конечно, в колбасу не докладывали мяса. Но это было, во-первых, выгодно, а во-вторых — глазом незаметно. Но вот чтобы сделать что-то видимое глазом, очевидное, вездесущее, притом безвыгодное в плане украсть, да без ГОСТа и без начальского приказа — этого в СССР не водилось. Если есть установленное расстояние от дома до дома — оно выдерживалось. Если забор полагается делать такой-то высоты — он будет такой-то высоты. То есть это начальство приказало.

Дальше у меня в голове должен был включиться органчик «начальники у нас дураки, ничего не понимают». Но к тому времени я точно знал, что начальство у нас очень умное. Не просто умное, а очень. А тут ума не нужно, если даже я, дурак, додумался. Ведь любой специалист по дорожным и строительным делам должен сказать то же самое. С высоких газонов будет натекать грязь.

Значит что? Или есть какая-то очень важная тайная причина, почему газоны ну просто нельзя делать ниже уровня дороги. Или… страшно молвить…

именно этого начальство и хочет — чтобы было грязно.

Проверить это можно было только одним способом: оказаться где-нибудь за пределами СССР и посмотреть, как там у них. Скажу сразу: выбрался я за эти пределы — уже не СССР, а РФ — довольно-таки поздно. И убедился, что был совершенно прав. Везде, везде, абсолютно везде газоны были ниже уровня дороги. Если где-то кусок земли оказывался выше, он не просто ограждён, а заизолирован от дороги. У нас же жирный слой грязи окантовывают редкозубые бордюрные камни, щели между которыми работают дозаторами грязи — чтобы не всё дерьмище растеклась сразу, а стекало, стекало, стекало много лет.

Но это было потом. Заинтересовавшись вопросом, я стал буквально выискивать источники грязи. И довольно быстро нашёл ещё несколько. Например, специальные чёрные непролазные грязи, которые почему-то всегда образовывались весной и осенью возле любых домов. Как правило — на пути протоптанных гражданами тропинок, обходящих какие-то непонятные объекты, выставленные начальством. Квакающе-чавкающие чёрные топи, убивающая любую обувь, кроме резиновых сапог.

Впрочем, тропинки вились и там, где непонятные начальские объекты не стояли. Потому что пешеходные участки в советских городах сделаны толщиной с соплю: двум человекам разойтись сложно, мамаша с коляской создаёт затор, компанию курящих подростков приходится обходить по газону или по проезжей части, и т. п. Советский человек всё время ставился в ситуацию выбора между агрессией (против таких же, как он) и унижением: нужно было или переть буром напролом, тараня подростков и ругаясь с мамашами, или тихариться, шхериться, обходить все эти препятствия какими-то незаконными кривыми путями, глухими окольными тропами. И опять же: за этим чувствовалась не «ошибка», а сознательная злая воля.

Сейчас на тех же гноищах сейчас обычно ставят машины. Парковок не хватает, и все газоны заставлены грязными, уделанными вусмерть иномарками. Естественно, на каждом колесе — по килограмму грязи.

Кстати об этом. Почему в современном городе не хватает парковок? Потому что советское начальство не только не форсировало автомобилизацию, но и не планировало её. Более того, оно с ней намеревалось бороться весь двадцать первый век. По советским ГОСТам, на которые советские дураки до сих пор молятся, вся инфраструктура строилась в расчёте «два автомобиля на сто семей». Транспортный коллапс в случае хоть какого-то повышения уровня жизни советской нищебродии был заложен, так сказать, прямо в бетон.

Но тогда я об этом ничего не знал. Я просто смотрел на грязь и не понимал: ну почему в двадцатом веке в современном вроде бы городе существует вот это, из пятнадцатого века? Это же не космическая техника — засыпать или забетонировать вот эти места? Не?

Так вот, в смысле грязи Куусинена — вполне приличное место. Когда на ней не роют и не копают, грязи не так уж много. Причина — газоны довольно далеко от проезжей части. Разумеется, машинами грязи наносит, и в белых туфельках по улице не погуляешь даже в июле. Но всё-таки «по меркам местности довольно чисто». Ставим плюсик.

Далее, покрытие.

Один вид советской дороги — колдобистой, перекосоёбанной, с заплатками, с торчащими надолбами люков — может довести до слёз. При этом дорогу всё время «чинят» в каких-то непонятных местах. Всё всегда расковыряно, кривоёбчиво, всегда надо обходить какие-то разрытки-распоганки по каким-то шатающимся мосткам. Так есть сейчас, так было и раньше. Сейчас, правда, уже все знают, что бесконечный вскрытый асфальт и дорожные работы — «это они так деньги воруют». Но в советское время происходило то же самое. При этом в нескольких местах в Москве асфальт был относительно гладким, ничего не рыли и не копали. Например, возле некоторых зданий в центре.

Но и тут у нашей улицы всё относительно пристойно. Как-то так сложилось, что многослойные заплатки на ней никогда не лежали, особых колдобин нет, роют её мало и редко. Ещё плюсик.

Теперь дома.

Улица образуется домами. Куусинена в этом отношении выглядит нетривиально: с одной стороны у неё парк, с другой — череда старых «сталинских» домов, некоторые даже со дворами, выходящими на улицу. За их спинами прячутся хрущёвские уродцы. Но с улицы их не видно.

Несколько слов об этом. Я хорошо знаю, как устроена хрущоба, снаружи и изнутри. Я даже умею счищать снег с двускатной крыши — приходилось в молодости подрабатывать. Но я никогда не мог понять и пережить вот этого продуманного уродства каждой детальки. Включая цвет кирпича — серый с ноткой бурого, «ископаемое говно мамонта».

Всё, абсолютно всё в советских послесталинских домах — поганое, поганое, поганое.

При этом, в отличие от многих москвичей, я имел перед глазами альтернативу. Пересекающее Куусинену Хорошёвское шоссе было когда-то застроено совершенно дивными, удивительными, потрясающими небольшими домиками (двух- или трёхэтажными, на шесть — восемь квартир), которые строили немецкие военнопленные. Потрясающими эти домики были не из-за какого-то волшебного качества строительства или фантастической архитектуры. Нет, они были сделаны из говна и палок. Однако пропорции и цвет! Эти домики были правильных пропорций, с пристойными архитектурными украшательствами, даже штукатурка была правильного цвета — специального жёлтого или голубого оттенка, который хорошо смотрится и летом, и зимой. Я бывал и внутри — у моих друзей, там живших. Заходишь в комнату — чувство такое, будто какой-то постоянно давящий на голову груз с головы сняли. Хотя казалось бы — комната как комната. Просто деревянные стены — и, опять же, пропорции.

Многие тогда думали, что домики строились по проектам немецких архитекторов. Но я с детства знал, что архитекторы как раз были вполне себе русские, просто они ещё помнили человеческую жизнь. Потом я прочёл, что советские «архитекторы» называли этот стиль, если мне не изменяет память, «псевдонеоклассицизмом» и считали его «неинтересным», в отличие от уродливых серых скотомогильников «с интересными архитектурными решениями». Не знаю, где они сами предпочитали жить — в «интересных решениях» или как. Но что-то мне подсказывает, что «интересные решения» они приберегают для людишек попроще.

Советская власть терпела домики довольно долго, пока не занялась расширением Хорошёвки и строительством третьего кольца. Тут большую часть всех этих домиков посносили нахрен, а моих друзей, там живших, выселили в Свиблово, в блядоуёбищные четырнадцатиэтажные зиккураты, пребывания в которых даже египетские мумии не выдержали бы. Но советский человек выдерживает и не такое — лишь бы сверху не лило и теплецо было.

Что касается немногих оставшихся «немецких» домиков. Сейчас в них обитают в основном мелкое местное начальство, любящее комфорт. Однако они обречены: их не ремонтируют, они уже увиты — прямо по фасадам — трубами (разумеется, покрашенными в омерзительный жёлтый цвет) и, скорее всего, их скоро снесут, а на освободившееся место воткнут торговые сракоёбины или офисные дристопиздища. А как же ещё-то?

Но вернёмся к улице Куусинена. «Немецких» домиков на ней не было никогда. Она застроена сталинками, добротными и не очень. Но всё-таки — высоченные первые этажи, рустировка, пилястры. Сделано добротно, на совесть. В одном дворе — библиотека, в другом — ментовка. С другой стороны, как я уже говорил — парк. Однозначно плюс.

Ещё одно дивное свойство советских улиц – это вонь.

Нигде в мире не воняет так гадостно, как в советском «нечерноземье». Вонь обычно имеет техническое происхождение. Так и сейчас, так было и в советское время. Советский пердячий автобус опоганивал даже пустую и чистую улицу минуты на две. За это время по улице успевал проехать дорогой гость — чудовищно грязный советский грузовик с дизелем.

И опять же: Куусинена в советское время была не особо забита транспортом, к тому же парк рядом давал кислорода. Сейчас транспорта хватает, но грузовики ездят крайне редко. Плюс.

Однако есть минус, который все эти плюсики, в общем, перечёркивает.

Это название.

Я в конце концов выучился произносить это проклятое слово — «ку — у — си — не — на». Да, я знаю, это имя финского коммуниста Отто Вилле Куусинена, которого потом, как великую ценность, привезли в СССР, обласкали, сделали академиком, героем Соцтруда, дали четыре ордена Ленина и преогромный паёк. Но я так и не понял, какое отношение имеет финский коммунист к Москве и к улице, на которой я живу. Такое название для улицы русского города — как плевок в мозги. Я ненавижу это название, сколько себя помню. Другие «просто морщатся». Но поганое слово «куусинена» отравляет нам всем тут жизнь. Даже тем, кто привык и ежели спросить — не захотел бы ничего менять.

Да, я прекрасно знаю, что вся Москва и все русские города запоганены, заблёваны, загажены всякими «улицами саморы машела», «площадями имени двадцать пятого октября», «ленинским проспектами» и тому подобной блядопоеботиной, именами африканских дикарей, казахских и киргизских акынов, мелких политических деятелей Чехии и Словакии, румынских красных вампиров, вьетнамских людоедов, еврейских чекистов, грузинских грузин и лысых чертей. В конце концов, есть же «улица урицкого», и её очень много: если верить Википедии, «по данным на 2013 год имя Урицкого носили 665 площадей, улиц и переулков в городах и сёлах России». Представляете, 665 площадей, улиц и переулков в городах и сёлах России зассаны этой уриной!

Но я живу на улице Куусинена, и мне противно именно от этого слова.

Это ещё не всё. Параллельная ей улица носит имя Зорге. Не буду сейчас спорить об исторических заслугах этого деятеля, но название меня раздражает, как и имя Алабяна, которым названа улица, в которую Зорге упирается. Дальше там счастливый посёлок Сокол, чудесный деревенский уголок в центре Москвы, где даже улочки названы именами Верещагина, Серова, Шишкина и Саврасова. Но по этим улочкам ходят только свои — такое уж особенное это место. А для обычных граждан — улица Луиджи Лонго, Вальтера Ульбрихта и Георгиу-Дежа. Поселились в русском городе чорт итальянский, чорт немецкий и чорт румынский. И где-то ещё там улица Сальвадора Альенде.

И опять же: рядом — просвет. Не то чтоб вот прямо свет в конце тоннеля, но место топонимически полноценное.

Это Песчаная площадь. Где Куусинена как раз кончается.

Честно сказать: мне ненавистны революционные названия, но и московские переулочки со сложными церковными именами тоже не вполне утешают. Не потому, что церковные, а потому, что мне непонятные. Я не очень понимаю, что такое «спасоглинищевский переулок» — тем более что там теперь не церковь, а совсем даже наоборот. А вот Песчаная площадь — место абсолютно понятное. Смысл тут совпадает с денотатом: грунт там именно песчаный.

Кстати, чтобы меня не упрекали в какой-то специальной ненависти ко всему, что делали советские. Название это было дано, насколько мне известно, в пору советской застройки: раньше на этом месте были просто «песчаные улицы». И на том спасибо.

И чтобы два раза не вставать. Если бы к власти пришли какие-нибудь идейные антисоветчики и переименовали бы «советские» улицы в «антисоветские», а улицу Сальвадора Альенде — в Пиночетштрассе, я был бы против. Мне хочется жить в простом русском городе, где улицы названы просто, по-русски, и названия соответствовали бы реальности. Восточный проспект. Долгий переулок. Липовая аллея. Школьная улица. И чтобы Восточный проспект был на востоке, Долгий переулок — действительно длинный и с архитектурными причудами, на Липовой аллее росли бы липы, а на Школьной стояла бы школа, а лучше две… А уж если назвать чьим-то именем — так это именем хорошего человека, который на этой улице жил. Если нет таких — значит, это блядоуродливый спальный район, позор Вселенной, который так и так надо сносить. Вот так надо действовать, да, именно так, и никак иначе.

Но я всё о своём, о Куусинене.

Помню свои школьные ещё ощущения. Зима, ночь, еду в автобусе — вонючем, набитом, гнусном — в школу. Самое неприятное было — тащиться именно по Куусинене. «Остановка Песчаная площадь» воспринималась как облегчение, будто развиднелось. Тут и чувство, что недолго осталось мучиться, ещё две остановки — и всё. И само место — после сумрачной Куусинены оно действительно посветлее. Но и название: кончилась финская глиста, начался русский островок.

Я начал писать эту колонку, когда узнал, что Песчаную площадь собираются переименовать в Фиделя Кастро. Выбесило это меня тогда неимоверно. Потом пошла успокаивающая информация — дескать, нет, назовут площадку рядом, на пересечении Второй Песчаной и Новопесчаной. Но меня это утешило не слишком. Потому что ещё один кусочек русской земли будет назван именем чорта, которого Сысысырия кормила до отвала (отнимая последнее у замученных русских людей), а Эрефия под конец простила чудовищный долг в тридцать миллиардов, за что русские не получили даже паршивый бочонок рома. И прирастёт вся эта распогань с Луиджи Лонго и Сальвадором Альенде ещё и бородатой кастрой.

При этом стоит задуматься вот о чём.

А ради чего все эти улицы носят чортовы названия? Может, какая выгода начальству от этого есть?

В советское время выгоду объясняли через международничанье. Дескать, мы назовём улицу именем чеха или румына, и от этого нас будут больше любить чехи и румыны. При этом улицы называли именами ненавистного чехам и румынам коммунистического начальства, так что если кто и знал про «улицу Георгиу-Дежа» в Москве, то ещё больше ненавидел русских. Новое начальство, пришедшее вместо сдохшего старого, тоже не пылало благодарностью. А уж после антикоммунистических революций весь этот поганый хлам стоило бы снести на свалку. Но нет же! Как же это можно жить-то без Луиджи Лонго, Сальвадора Альенде, без сахарного восточного сладкопевца Мухбуллы-глыглы и чернокожего революционера Нгбобмо Бпгхфьятты? Как можно терпеть русское название, когда есть чудесное, ласкающее начальский слух нерусское?

Вот в этом-то всё и дело.

Россия — это не просто ад, а ад рукотворный.

Фото — varlamov.ru

Этот ад создан сидящим на нашей шее начальством, начальством нерусским и русских ненавидящих, которое испытывает к этой стране и её населению ненависть, презрение и желание всё тут убить и изгадить. Единственное, что сдерживает его — это необходимость делать зло по возможности незаметно, постепенно и выдавая его за явления природы и «русское разгильдяйство». Но они очень стараются.

Впрочем, во всём этом, кроме чистого удовольствия от измывательства над русскими, есть и рациональная сторона. Даже очень рациональная.

Как известно ещё со времён Макиавелли, люди готовы сражаться только за что-то ценное, и прежде всего за ценности материальные. Если они считают нечто малоценным, они за это бороться не будут. Или будут, но не до предела сил. Не до смерти.

Ну, например. Самые жестокие войны всегда шли за тёплую и плодородную землю. Чем теплее и плодороднее земля — тем сильнее за неё резались. С другой стороны, землю, не представляющую ценности, оставляли довольно спокойно.

Что сделали с Россией? ЕЁ ОБЕСЦЕНИЛИ. Причём обесценили в глазах самих же русских.

Противные, поганые города. Мерзкие дома, в которых не хочется жить. Всё серое, грязное, угрюмое, вонючее, скверное. Даже называется всё это какими-то погаными названиями. Либо нерусскими, либо просто скверными.

Мне, кстати, довольно часто говорят — а чем ты недоволен, в Москве полно русских названий. «Мытищи». «Чертаново». Ага, вот именно. Если русское слово корявое и страшное, его убирать не будут. Напротив, ему будут рады. «Мытищи». Да просто срам какой-то. «Чертаново» — ещё того сквернее. Даже если бы это были райские края, одно только название их обесценивает в хлам. На таком-то фоне и площадь Карацыпета Выбляджана марципанчиком покажется.

Фото — varlamov.ru

Ну да ладно, это всё реальность. А теперь, наконец, мечта. О мире, в котором мне лично хотелось бы жить.

…Я закрываю глаза и вижу чугунный шар, врезающийся в бочину облезлой хрущёвки. Звука не слышно, его заглушают взрывы на Хорошёвском шоссе: советские брежневки превращаются в труху. Там будут стоять особняки, воссозданные по сохранившимся чертежам XIX века — из числа уничтоженных советскими.

Решение приняла Комиссия по Восстановлению ещё три года назад, но много времени заняло расселение. Впрочем, самих расселенцев было немного: после ликвидации диаспоральных бизнесов и новой паспортизации выяснилось, что в Москве живёт не так уж и много народу. А когда столицу Русской Республики вернули во Владимир, так и вовсе немноголюдно стало. Но всё-таки дома старые, заселённые ещё с семидесятых. В «инвестиционном жилье» ельцинско-путинской эпохи большая часть квартир оказались пустыми.

Я смотрю под ноги. Улица ровная, сверху — слой неубиваемого покрытия с резиновой крошкой, ниже — железобетонные плиты, стянутые стальными тросами. Технология известна с шестидесятых, но нерусь ставила везде асфальт, чтобы он трескался. Эти дороги простоят ещё полвека. Жаль, поторопились — в новых русских городах уже перешли на пластик.

Спотыкаюсь. Поднимаюсь. На светлых брюках — влажное пятно: недавно прошёл дождь. Ничего, высохнет. В Москве чисто. Грязь там, где ей и место — под покрытием. Или в ливнёвке. Газоны есть, но они опущены на тридцать сантиметров ниже уровня покрытия.

Иду вдоль стены дома. В нише — мраморный бюст поэта Веневитинова. В этом доме жил крупнейший русский специалист по малым поэтам пушкинской эпохи. Точнее, не в этом — здесь стоял маленький жёлтый домик «немецкой» постройки. Но сейчас он воссоздан. Чтобы его восстановить, пришлось убрать «точечную застройку» и ещё кое-какое дерьмо, натыканное здесь ельцинскими и путинскими. Впрочем, убирать пришлось бы по-любому: эти уродливые здания не соответствуют новым ГОСТам. И всё-таки ниша с бюстом и мраморной доской очень уместна. Как и название улицы — теперь это улица Веневитинова. А при советских это был «Проектируемый проезд номер 6084» (было ещё и такое издевательство — улицы с такими вот названиями).

Иду мимо вывесок. Рюмочная «Тмин» — крохотное заведение на два стоячих столика, где подают чудесный тминный полугар своего приготовления. Лавочка мясника — можно оставить заказ, робот-мультикоптер принесёт стейк прямо в окно. Но мне не нравятся их стейки, предпочитаю травяной откорм, прохожу мимо.

Проезжает белая машина, оставляя за собой лёгкий аромат чего-то технического. Морщусь. Двигатели внутреннего сгорания запретили в городах ещё три года назад, только электричество и водород. А это что тут ездит? Снимаю телефоном номер и электронную метку: дома посмотрю, что за тачка.

Ещё один маленький аккуратный домик. Отделение «Русского союза». Организация общественная, но влиятельная, власти к ней прислушиваются. В том же домике — кафе и прачечная-автомат. Кофейня венская, там работают два молодых немца из Вены.

Ёжусь. Холодновато. В России холодно, вот с этим ничего не поделаешь. На московских улицах не будет абрикосов, падающих с деревьев. У нас не будет калифорнийского вечного рая, мы не будем счастливы так, как счастлив любой бездельник на Гоа. Но вот ада у нас не будет. Никогда больше.

И я, наконец, выхожу на Берёзовую улицу — названную в честь парка, который расширен, прибран, освещён и засажен по краю берёзами.

Как же она при советских-то называлась? Ку-ку… ку-си… не…

Не, не помню.