За историческими катаклизмами неизбежно широким шлейфом тянутся стройные ряды мемуаров. Количество людей, переживших за относительно короткий отрезок времени аномальные события, оказавшихся в круговороте из ряда вон выходящих «приключений», возрастает многократно. Человека охватывает острое желание сохранить пережитое для потомков, ведь для многих эти годы или даже дни остаются самыми яркими в жизни. Написание воспоминаний становится попыткой оправдаться или справиться с психической травмой, обличить врага или отдать должное другу. Некоторые показывают в воспоминаниях незаурядные способности, — в таких случаях мемуары зачастую становятся первой ступенькой в литературной карьере.

Гражданская война в России являлась, безусловно, достаточно серьезным катаклизмом, чтобы вслед за её концом сплошным потоком начали выходить мемуары. По клавишам печатных машинок застучали военные и гражданские, генералы и простые солдаты — сотни людей стремились сохранить для нас свои знания, донести свою правду. Особняком в этом литературном море была и остается белогвардейская мемуаристика. Попытаемся аргументировать утверждение об особом её положении:

Во-первых, белые мемуары выгодно смотрятся на фоне большинства советских творений. На «мемуарный расцвет», т.е. активный период осмысления события, в России пришлась сталинская эпоха ({{1}}), а вместе с ней и «роль вождя и партии в обороне города N». Воспоминания же бывших белогвардейцев не знали никакой цензуры, кроме внутренней. Именно поэтому до нас дошли не только неизбежные хвалебные песни Белому делу, но и гораздо более критический взгляд, иногда отрицательный, к которому радостно обращалась и, например, советская обличительная печать 1920-х («яркое доказательство быстрого разложения реакционно-монархического и мелко-буржуазного…»). Это положение нам видится более честным и объективным, — значит, и более интересным.

Во-вторых, воспоминания белогвардейцев — это классические «выводы побежденных». В положении проигравшего немного плюсов, но стремление к анализу и здоровая критика явно относятся к преимуществам этого незавидного положения.

В данной статье читатель найдёт антологию белогвардейской мемуаристики, ни в коем случае не претендующую на полноту. Это был бы титанический труд, выходящий за рамки самого формата статьи. Здесь приведена обзорная характеристика наиболее ярких воспоминаний. Некоторые книги из нашего списка стали бестселлерами еще при жизни авторов; другие, найденные пытливыми исследователями или сдувшими с рукописей пыль родственниками, были изданы лишь в последние годы. Часть этих воспоминаний была написана людьми, вершившими судьбы, другие позволяют нам взглянуть на жизнь глазами юнкеров и солдат. Их мемуары могут быть захватывающими и прекрасно изложенными беллетризованными работами — или сухими фактическими справочниками. Авторы всех этих свидетельств — разные люди, с разным социальным статусом, взглядами на жизнь и Белое дело; по-разному сложились их послевоенные судьбы. Между всеми ними только одно общее звено — проигранная война и тоска по Родине, за клочки которой каждый из них до последнего цеплялся.

По оценкам Сергея Волкова, русское военное зарубежье за период своей активной деятельности оставило огромное печатное наследие: более тысячи отдельных печатных изданий (книг и брошюр), около 300 периодических изданий. Несмотря на такой внушительный объем, мы с уверенностью можем сказать, что большая часть дневников и воспоминаний осталась «в столе», и на протяжении последних 25 лет исследователи не перестают удивлять нас всё новыми и новыми изданиями ранее неизвестных произведений. Здесь приведены как давно изданные воспоминания, так и работы, увидевшие свет совсем недавно.

В предисловии к своей книге «1920» Шульгин писал о роли той работы, которую проделали в частности и наши герои. Пусть эта цитата станет эпиграфом ко сборнику.

«Бесполезно, конечно, напоминать, что мы живем в эпоху, которой будут весьма интересоваться наши потомки. Но, может быть, следует помнить о том, что о Русской революции будет написано столько же лжи, сколько о Французской. Из этой лжи вытечет опять какая-нибудь новая беда. Для нас это ясно. Мы, современники Русской революции (начавшейся в 1917 году), прекрасно знаем, какую роль в этом несчастье сыграло лживое изображение революции Французской. Поэтому в высшей степени важно для нашего будущего правдивое изображение того, что сейчас происходит перед нашими глазами».

Часть первая

Бронепоезд «Офицер» — В Белой армии генерала Деникина — В большевистской Москве — Война и люди. Семнадцать месяцев с дроздовцами — Воспоминания корниловца — Генерал, рождённый войной — Дневник Судоплатова — Дроздовцы в огне — Воспоминания белого офицера

Бронепоезд «Офицер»

Георгий Пронин

еоргия Федоровича Пронина (1898–1962) революция застала юнкером Николаевского инженерного училища. После Октябрьского переворота судьба забросила его из революционного Петрограда в Харьков, где Георгий некоторое время проучился в университете. «Своя» война 21-летнего юношу все же настигла. Весной-летом 1919 года все большие пространства Юга занимали части Добровольческой армии. Учащаяся молодежь с энтузиазмом встречала добровольцев. Неуклонность движения Белой армии вселяла уверенность и давала многим надежду на счастливый исход борьбы. В войска записывались новобранцы. Командир Белозерского полка Борис Штейфон так описывал первые дни в занятом Харькове:

«Прием добровольцев протекал без признаков какой-либо системы. Каждая часть образовывала свое вербовочное бюро, которое и принимало всех желающих без лишних формальностей. Выбор части зависел исключительно от желания поступающих, причем это желание являлось зачастую следствием чисто внешних впечатлений».

Свой выбор в атмосфере общего оживления сделал и Георгий Пронин. Бывший юнкер инженерного училища записался сначала в броневой дивизион, оперировавший в донецком каменноугольном бассейне, а затем в команду бронепоезда «Офицер».

Эта война стала «звездным часом» бронепоездов. Так в журнале «Военная быль» значение паровых машин в Гражданской войне описывал участник событий, подпоручик бронедивизиона Андрей Власов:

«Особые условия гражданской войны благоприятствовали применению бронепоездов. Можно сказать, что таких условий никогда не было до 1918 года, и, вероятно, никогда не будет впредь. Военные действия развивались на обширных пространствах. Численность войск им не соответствовала. Сплошной линии фронта не было. Насыщенность отдельных участков фронта войсками была ничтожной… Артиллерия была слаба как по числу орудий, так и в смысле запаса снарядов…В условиях гражданской войны приобретала особое значение борьба за крупные населённые пункты. Рядом с ними были почти всегда и узловые станции железных дорог. Близ таких станций могли лучше всего маневрировать бронепоезда…».

С таким важным и одновременно опасным родом войск связал свою судьбу вольноопределяющийся Пронин. Бронепоезда всегда были на острие атаки, подходя на максимально близкое расстояние к противнику и наваливаясь на него всей огневой мощью орудийных платформ. Команда бронепоезда должна была состоять из людей хладнокровных и сплочённых. Служба внутри железной коробки, двигавшейся только вперед или назад со скоростью, не превышающей отметку в 45 км/ч, чья броня не была способна выдержать прямого попадания снаряда, требовала известную долю мужества. В поездные команды шли бывшие морские офицеры, привыкшие к службе в ограниченном пространстве, инженеры и молодежь.

«Офицер» был легким бронепоездом В.С.Ю.Р., одним из старейших в железнодорожных войсках Добровольческой армии. Он имел, несомненно, «кустарное» происхождение (составлен из разных обшитых платформ). Поезд 2-го бронедивизиона сформировали в Екатеринодаре в августе 1918 года, он прошел славный путь на острие наступления белых до самого Орла, в штурме которого принимал активное участие. Некоторое время команда поезда несла службу по охране Ставки Главнокомандующего. В марте 1920 года, в последние дни перед эвакуацией, «Офицер» взорвали. В Русской армии Врангеля поезд с названием «Офицер» был восстановлен и воевал вплоть до оставления Крыма.

Пронин служил в команде бронепоезда до ноября 1920-го. В эмиграции окончил Пражский университет, жил и работал в Польше, Западной Германии, после 1950 года — в США. Умер в возрасте 64 лет, похоронен на Сербском кладбище города Сан-Франциско.

Воспоминания Пронина — эпитафия важному периоду его жизни: молодость, война, друзья, подвиг. Георгий Фёдорович начинал воевать с чистым взглядом юного романтика, прошёл неизбежный путь взросления, если не сказать старения, но сохранил в душе решимость и уверенность в своей правоте, которые помогли ему не разочароваться в пережитом:

«Не отрицал войны: принимал её как есть, с ее неизбежной усталостью, переутомлением, кислым вкусом во рту от прогоркшего хлеба, постоянно подмокающими ботинками, холодом и грязью…».

При этом Пронин подчёркивал, что

«необходимость борьбы с разнуздавшейся стихией зла давала Добровольческой армии священную уверенность не только в правоте, но и в святости своего дела. Все можно было вынести и перетерпеть».

С утилитарной точки зрения книга «Офицер» — это ценное свидетельство о войне бронепоездов, явлении столь же ярком сколь и мимолетном. С другой — это пример исповеди молодежи Белой армии, несчастного поколения русских людей, большая часть которого сгинула в 1917–1920 годах.

В Белой армии генерала Деникина

Петр Махров

Читать онлайн

етр Семёнович Махров (1876–1964) был профессиональным военным высшего звена Императорской армии. Выпускник Виленского пехотного училища и Академии Генерального штаба (окончил по первому разряду в 1907 году), он, как и большая часть молодого офицерства, с энтузиазмом встретил начало русско-японской войны и добился перевода в действующую армию, прервав учёбу в Николаевской академии. В 1905 году 29-летний штабс-капитан был награжден орденом Св. Анны IV степени за участие в боях с японцами.

Между войнами, в период активного реформирования армии, Махров занимал штабные должности, активно печатался в военной прессе, уделял большое внимание теории военного дела, роли и функциям офицеров Генерального штаба в войсках. Такие люди, как Михаил Дроздовский, одинаково талантливы и на поле боя и в штабе. Махров к этому типу не относился, гораздо увереннее и полезнее он себя чувствовал на паркетных должностях, и ролью штабного адъютанта не тяготился.

В годы Первой мировой войны Петр Семенович стал последовательно начальником штаба дивизии и армии, некоторое время пробыл командиром полка. Окончил войну в звании генерал-майора и должности начальника штаба Юго-Западного фронта. Генерал Врангель, бывший позднее начальником Махрова, вспоминал:

«Это был чрезвычайно способный, дельный и знающий офицер генерального штаба. Ума гибкого и быстрого, весьма живой».

Революция стала для Махрова личной трагедией — многие офицеры, с которыми Петр Семенович был дружен, служили в Красной армии на командных должностях (в частности, Сергей Каменев и Николай Петин, однокурсники Махрова по Академии). Кроме того, термин «братоубийственная война» в случае с Махровым потерял метафоричный характер. Младший брат — Николай — оказался в годы смуты по другую сторону баррикад. Некоторое время он пробыл начштаба 3-й дивизии 13-й армии, которая действовала на Южном фронте, т.е. фактически воевал непосредственно против брата (В РККА Николай Махров дослужился до звания комбрига, умер в 1936 году без посторонней помощи).

«Мы всем сердец любили друг друга, но судьбой вынуждены были идти один против другого, как враги».

Петр Махров до последнего стремился уклониться от участия в конфликте, но Полтава, в которой он очутился в 1918 году, оказалась не лучшим местом для нейтралитета. При приближении Красной армии Махров сделал выбор в пользу Добровольческой армии и уехал в расположение белых войск. Позднее в своих записках он писал:

«Участие в братоубийственной войне претило всему моему существу, а служба в Красной армии, которой в это время распоряжался проходимец Троцкий, казалась позором. Это было несовместимо с моим чувством национальной гордости и с понятием о чести офицера».

Во В.С.Ю.Р. Махров служил по линии военных сообщений (в т.ч. в штабе Кавказской добровольческой армии Врангеля), а также в должности генерал-квартирмейстера при генерале Деникине. Петр Семенович стал свидетелем летнего наступления 1919 года и интриг вокруг Московской директивы, участвовал в Военном Совете, на котором должность Главнокомандующего передали генералу Врангелю, являлся последним начальником генштаба В.С.Ю.Р. Перу Махрова принадлежала секретная докладная записка на имя Врангеля, ставшая толчком к небезызвестным крымским реформам барона. Махров долгое время был представителем Главнокомандующего в Польше. Он занимался защитой русских солдат и офицеров, оставшихся в стране после Рижского мира.

В 1925 году уже бывший генерал переехал в Париж. В эмиграции Махрова ждала довольно стандартная жизнь русского военного эмигранта. Он был уже не молод, не имел никакой гражданской профессии. Зарабатывал на хлеб репетиторством (русский и английский языки), был активным участником эмигрантской жизни, публиковался в военных журналах.

22 июня 1941 года сильно повлияло на позицию Махрова. Он послал заказное письмо на имя советского посла во Франции Богомолова с просьбой зачислить его в состав Р.К.К.А. на любую должность. Эмоциональный порыв белого генерала не прошел бесследно — следующие полгода он провел в немецком лагере Вернэ. Позиция Махрова была относительно поддержки частью эмиграции немцев очень жёсткой и непримиримой, он все больше проникался советским патриотизмом в пику антикоммунистическим настроениям эмиграции. В архивных документах советского посольства сохранилось любопытное свидетельство, конспект речи генерала Махрова в Ницце перед конгрессом эмигрантов. В своем выступлении он говорил:

«Я считаю долгом русской эмиграции показать всему миру, что больше нет эмиграции, оппозиционной Советскому Правительству, что мы духовно уже слились с нашим народом…».

Несмотря на просоветские настроения, генерал не пошел на репатриацию и остаток жизни прожил в эмиграции. После Второй мировой войны Махров активно трудился над своими воспоминаниями: собирал свидетельства, документы, работал с изданной литературой. Однако при жизни мемуары генерала так и не увидели свет. Рукопись и сейчас хранится в Колумбийском университете. В 1994 году труд «В Белой армии генерала Деникина» был издан в России при активном участии историка эмиграции Н.Н. Рутыча и племянника генерала К.В. Махрова.

Как верно заметили издатели книги, воспоминания Махрова фактически единственный «развернутый комментарий к „Очеркам“ генерала Деникина». Это действительно так. Он обладал, по всей видимости, хорошей памятью и цепкостью взгляда. Махров стал непосредственным свидетелем большинства процессов, протекавших в деникинском штабе, лично знал практически весь генералитет В.С.Ю.Р. и оставил о многих персонажах меткие характеристики; а та ответственность и скрупулёзность, с которыми генерал подходил к написанию воспоминаний, не оставляют сомнений в качестве материала. При этом книга Махрова отличается живостью изложения, несёт в себе много мелких деталей, личных воспоминаний и переживаний. Она не похожа на стратегический опус генерала Деникина, является камерным и эмоциональным произведением.

Примечательно, что начштаба Деникина Романовский был убит в 1920 году, а воспоминания начштаба Врангеля Шатилова никогда не издавались целиком. Таким образом широкой аудитории об истории развития и функционирования Генерального штаба В.С.Ю.Р. доступны воспоминания только одного человека из ближайшего окружения обоих Главнокомандующих.

В большевистской Москве

Василий Клементьев

Читать онлайн

асилий Клементьев родился в 1890 году в Бобруйске. Отец Василия, отставной унтер-офицер, смог дать сыну достойное образование в виде полного курса реального училища. Клементьев решил связать свою судьбу со службой и поступил вольноопределяющимся в Императорскую армию. Из полка перспективный молодой человек был командирован в Виленское пехотное училище. Со рвением, которым отличаются лишённые протекции выходцы из небогатых семей, он окончил училище по первому разряду. С 1911 года Клементьев служил в 3-й артиллерийской бригаде, с которой и встретил начало Великой войны. Воевал, был награжден орденами Св. Анны и Св. Владимира. В РГВИА сохранился его послужной список, который мы впервые публикуем. Войну он окончил в чине капитана и должности адъютанта артиллерийской бригады.

В сущности надо признать, что на момент Февральской революции Клементьев оставался заурядным офицером — добросовестным, целеустремленным, безусловно смелым и решительным; но такими были десятки тысяч русских офицеров, большая часть которых исчезла в годы смуты, а имена их стерлись из истории. Клементьеву же судьба приготовила жизнь куда более интересную.

В 1917 году он в учебной команде познакомился с полковником Перхуровым, — человеком, вскоре прославившимся организацией Ярославского восстания. Вместе они после октябрьского переворота пробрались на Дон, откуда вернулись в Москву с заданием по организации офицерского подполья. Поиски союзников привели двух офицеров к Борису Савинкову, одиозному террористу-эсеру, который в это же время в Москве конструировал свою подпольную организацию. Результатом общих усилий группы офицеров и эсеров стало создание грозного Союза Защиты Родины и Свободы.

Клементьев был адъютантом при штабе СЗРиС, присутствовал на совещаниях, выполнял корреспондентские и связные функции — т.е. обладал большим объемом информации. Лично знал большую часть руководства подполья и оказался арестован вместе с верхушкой московской организации. Ждала его, конечно, незавидная участь, но счастливый случай уберег капитана. Он не был расстрелян как все арестованные по делу СЗРиС, так как настоящую личность арестованного следствию установить не удалось: «крестьянина и бывшего солдата Соколова» приговорили к исправительным работам.

Перхуров был пленен после разгрома Колчака, судим и расстрелян, Савинков также был схвачен и покончил с собой в советской тюрьме; другие руководители подполья, такие как Бредис и Григорьев, не пережили и 1920 года. Воспоминания счастливо спасшегося Клементьева позволили нам узнать подробности о работе СЗРиС в Москве, о последних часах жизни его арестованных офицеров. Книга эта — уникальный источник информации об антибольшевистском подполье в стране и любопытные заметки о жизни советской столицы в первый год ее существования.

Капитан же после разгрома СЗРиС нашел Савинкова и стал его помощником в Польше, работая над возрождённым Народным СЗРиС. Он всю жизнь интересовался деятельностью Союза, восстанавливал потерянные факты, вел переписку с немногими оставшимися в живых свидетелями. Результатом этой работы стали воспоминания «В большевистской Москве», захватывающее повествование о подпольных буднях русских офицеров, которые не могли себя и представить в террористической борьбе, но были вынуждены вступить в схватку с «ЧэКа».

Клементьев в годы Второй мировой войны активно сотрудничал с немцами, входил в штат «Зондерштаба Р», стал майором РОА. Хорошо знал генерала Хольмстон-Смысловского, который, по всей видимости, имел некогда отношение к Союзу Защиты Родины и Свободы. После войны благополучно перебрался в США, где и умер после 1981 года в городе Баффало, штат Нью-Йорк.

Война и люди. Семнадцать месяцев с дроздовцами

Георгий Венус

Читать онлайн

еоргий Давыдович Венус (1898–1939) был этническим немцем. Он вырос в немецкой общине Санкт-Петербурга в семье питерского рабочего-прядильщика, учился в Катериненшуле, немецком реальном училище, и явно тяготел к гуманитарному будущему. Читал Блока, возможно, и сам что-то писал уже тогда. Когда началась Первая мировая война, Венус на правах вольноопределяющегося записался в Лейб-гвардии гренадерский полк, был откомандирован в Павловское военное училище, закончил его ускоренный курс и в числе тысяч других прапорщиков направлен в действующую армию в феврале 1917 года. Сын Георгия Давыдовича так описывал фронтовой период жизни отца:

«Несмотря на свое происхождение и воспитание в немецкой школе, отец, выросший в традициях русской культуры, не представлял для себя другого пути кроме защиты Отечества… Георгий Венус социально был совершенно чужд русской офицерской касте. Однако время юнкерства и офицерские погоны все же оказали влияние на формирование характера молодого человека, и это влияние сохранилось навсегда…».

После октябрьской революции он жил некоторое время в Петрограде, но голод выгнал его в Харьков, где Венус и застал приход Добровольческой армии. В деникинские войска он пошел добровольно, чего никогда не скрывал. Воевал в рядах 2-го Офицерского генерала Дроздовского полка, с которым прошел боевой путь вплоть до эвакуации из Крыма. Был тяжело ранен. После эвакуации жил в Германии, дружил с поэтом Вадимом Андреевым, который так описывал Венуса:

«Немецкого в нем ничего не было, разве только то, что он говорил по-немецки превосходно. Он был старше меня лет на 6, и война сожгла его молодость. Участвовал он и в белом движении и возненавидел его. Сознание собственной вины было в нем очень глубоко».

Жизнь Венуса в эмиграции не заладилась, хотя в Германии его нашел состоятельный родственник, управляющий завода Сименс. Бывший офицер работал в рекламном агентстве, неплохо зарабатывал, особенно по меркам нищей эмиграции, но уже в 1926 году стал возвращенцем (еще с 1923 года обладая советским паспортом). В том же 1926 году в СССР вышел его автобиографический роман «Война и люди» (рукопись была закончена в эмиграции), в котором он повествует о службе в рядах Дроздовского полка.

«Семнадцать месяцев…» это не столько антибелогвардейская, сколько антивоенная книга. Её автор не смог смириться с гражданской войной, он боялся её, для него семнадцать месяцев на той войне стали, кажется, самыми несчастными в жизни. Воспоминания Венуса честны, он не заискивал перед новой властью, а просто рассказывал о том, что видел своими глазами, не находя оправдания происходящему. Кто-то закрывается от жестокости идеей, кто-то людьми, ради которых он готов переносить ужасы войны. Венус ничего этого за плечами не имел, для Белой армии он был попутчиком, спрыгнувшим в первый же удобный момент. В уста одного из героев книги он вложил свое отношение к Белому делу:

«…Отступающий всегда гибнет. Я погибнуть не хочу. И вот белое движение волочит меня за собой. Идея, способная на вырождение, не есть идея. Над идеей белого движения я ставлю крест. А бессмыслица ползет дальше…».

Книга имела в СССР успех, была отмечена и литературными критиками и писателями, в числе которых оказались Горький и Алексей Толстой. Фактически «Война и люди» стала первым покаянием бывшего белогвардейца, а советские литераторы всячески муссировали эту тему, перемывая кости реакционерам и белогвардейцам из воспоминаний Венуса. Впрочем, такой взгляд кажется нам недалеким.

«Семнадцать месяцев» — абсолютное противопоставление книге Антона Туркула «Дроздовцы в огне». Последняя есть героическая ода Белому делу, пронизанная идеей, в ней нет места обывательским ужасам. «Семнадцать месяцев» — книга, написанная сторонним наблюдателем, по нелепой случайности ставшим участником боевых действий. Озлобленность и жестокость в ней выведены на первый план, смакуются автором. Литературный критик Андрей Арьев очень точно написал, что Венус «мог оказаться по воле случая на любой из сторон», а увиденное им было «страшно далеко от любых идеалов».

Новая Родина встретила Венуса не очень гостеприимно: он, как бывший белогвардеец, находился под постоянным наблюдением. Писательская карьера в СССР оказалась не самой успешной, хотя литератор публиковался и стал членом Союза писателей. Венус был интересен в качестве разоблачителя белогвардейцев, летописца крушения Белой идеи. Отыграв эту тему, он стал не нужен. Несколько раз с начала 1930-х бывший дроздовец подвергался арестам. После очередного задержания он писал Екатерине Пешковой в надежде на помощь:

Опираясь на слова Великого Вождя народов товарища Сталина, сказанные им на Чрезвычайном 13-м Всесоюзном Съезде Советов: «Во-первых, не все бывшие кулаки, белогвардейцы и попы враждебны Советской Власти», — я прошу при пересмотре моего дела учесть факты моей биографии, свидетельствующие о том, что позорное прошлое моей ранней юности, мое пребывание в рядах белой армии, мною, по мере сил моих, искуплено моими последующими поступками, моей дальнейшей жизнью и работой в СССР.

Последнее обвинение литератор не пережил, в тюрьме Венуса сильно били, в начале лета 1939 года он заболел гнойным плевритом, а 8 июля умер в тюремной больнице. Годом ранее был расстрелян его родной брат Александр, участник гражданской войны и военный летчик Р.К.К.А.

Выдержка из книги Венуса:

«Пленные, мобилизованные крестьянские парни, испуганно толпились на одном месте, очевидно не понимая, что от них требуют…уже выделяли офицеров старой службы — для пополнения нашей офицерской роты. Отведенные в сторону, офицеры слюнили химические карандаши и друг другу на гимнастерках выводили погоны и звездочки.

…Где-то, очень далеко, вновь заухало орудие. Со штыков составленных винтовок сползли лучи солнца. На небо с двух сторон ложились тучи.

— Да ей-богу ж!.. — Галицкий перекрестился. — Ей-богу ж, так и заявил!.. Хошь бей, заявил, хошь!..

Поручики Науменко, Скворцов, штабс-капитан Карнаоппулло и некоторые офицеры других рот встали и пошли через поле. Встали и солдаты. Кольцо вокруг пленных быстро росло.

— И не пойду!.. Расстреляйте!.. Не пойду я!.. — кричал в кольце широкоплечий офицер-пленный. — Эй, вы, наемники заграничные!.. Свалка всероссийская!.. А правды ль не хотите?.. Капитан — думаете?.. Думаете — и побегу сразу?.. К вам?.. В гнездо ваше черносо… — Над головой его серой сталью блеснула шашка. Потом еще и еще. Кольцо быстро расступилось, вновь хлынуло вперед и сомкнулось уже над изрубленным офицером».

Воспоминания корниловца

Александр Трушнович

Читать онлайн

лександр Рудольфович Трушнович (1893–1954) относился к группе непримиримых в русском военном зарубежье. Многие эмигранты разочаровывались с годами в перспективах борьбы. Они либо тихо доживали дни заграницей, либо, уставшие от жалкого своего положения, репатриировались в СССР. Этнический словенец Трушнович свою войну с коммунистами продолжал до самого последнего дня.

Трушнович был австро-венгерским подданным, поэтому, когда началась Великая война, его радостно приняла в свои объятия австрийская армия. Популярное в среде славянских народов неприятие войны с Россией, стремление к освободительной борьбе, нашло отражение и во взглядах молодого словенского врача:

«Мы, группа студентов, собрались вблизи Триеста на высоком скалистом берегу Адриатического моря… Все мы 8 августа получили от воинского начальника направления в австрийскую армию… Мы обсудили положение и решили всеми силами постараться попасть на фронт, чтобы там перейти к русским и вместе с Русской армией сражаться против общего врага. Как студенты, мы могли записаться вольноопределяющимися в полки по своему выбору. Я записался в 47-й пехотный полк… Меня, студента-медика Венского университета, хотели зачислить в тыловую санитарную часть. Многие давали взятку, чтобы туда попасть. Я дал взятку, чтобы попасть не туда, а на фронт. Мы считали себя воинами славянской армии, которую — мы в этом не сомневались — создаст русское командование, принесли ей присягу…».

20 декабря 1915 года Трушнович перешел линию фронта. Воевал в сербской добровольческой дивизии, с весны 1917 года числился в составе Корниловского ударного полка. В качестве начальника пулеметной команды прошел с полком путь до Новороссийска, был вынужден остаться в Советской России, в которой прожил до середины 30-х годов XX века. Военная биография словенца и почти пятнадцать лет жизни в СССР описаны в его воспоминаниях (впервые изданы на сербском в 1930-х).

Трушнович на протяжении всей жизни оставался непреклонным борцом с большевистским режимом. Перейдя, однажды, линию фронта он навсегда остался в Русском мире. Уже в эмиграции вступил в НТС, в годы Второй мировой войны некоторое время служил в санитарном отделе РОА (ВС КОНР). Играл активную роль в устройстве русских беженцев второй волны, жил в Западном Берлине, где и был убит советскими агентами при попытке похищения 13 апреля 1954 года (умер в машине по пути в ГДР). Убийство видного деятеля НТС вызвало волну возмущения — как в эмигрантской, так и в западной прессе, но советских агентов такой ажиотаж не остановил: в следующие несколько лет КГБ провело десятки террористических актов (взрывы, отравления, похищения) против членов НТС и перебежчиков из СССР и ГДР.

Воспоминания Трушновича — это летопись борьбы словенца, оказавшегося в водовороте событий русской смуты. Он был одним из первых офицеров Добровольческой армии и лишь случайно не стал участником Первого Кубанского похода (был отправлен с поручением к Масарику). Корниловский ударный полк, в котором воевал Трушнович, потерял убитыми в боях с 1917 по 1920 год почти 14 тыс. человек, очень немногие первые ударники пережили Гражданскую войну. Трушнович же оставил воспоминания о многих героях начала сопротивления на Юге — первом командире корниловцев Митрофане Неженцеве, убитом в апреле 1918 года при штурме Екатеринодара, командире 3-го Корниловского полка хорвате Игнатии Франце и многих других.

Трушнович, казалось бы, чуждый русской культуре, пронёс с собой через непростую и трагическую жизнь любовь к стране, которая, по сути, ничего хорошего ему не сделала. Он бережно хранил идеалы корниловцев и первых добровольцев:

«…Мы, корниловцы, знали, что все обстоятельства против нас, и все же шли против лавины, готовые при этом погибнуть. Чего мы хотели? Уберечь Россию от разрушения и колонизации. Мы видели, что страну возглавили недостойные правители, видели, как разваливается империя, и ее части, веками с ней связанные и обязанные ей всем, в трудный час от нее отрекаются. Мы же, корниловцы, были носителями российской идеи, воинами трехцветного флага. Для нас Россия была священным именем, и о себе лично мы никогда не думали. Мы рвались только в бой во имя спасения родины…».

Генерал, рожденный войной. Из записок 1912–1959

Борис Пермикин

орис Сергеевич Пермикин (1890–1971) не был военным по профессии, он должен был стать юристом, но неспокойное время сделало войну его настоящим призванием. Слова генерала Туркула, обращенные к комбату дроздовцев полковнику Петерсу, в полной мере относятся и к Пермикину:

«…студент ушел на большую войну… Если бы не война, он, вероятно, кончил бы где-нибудь учителем гимназии, но боевой огонь открыл настоящую его сущность…».

В 1912 году 22-летний юноша уехал на фронт Балканской войны, бросив учебу. В этом поступке было что-то запоздало-«гаршинское», присущее добровольцам второй половины XIX века:

«Я не хотел зла никому, когда шёл драться… Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули» (Гаршин).

Он смело воевал в рядах регулярной болгарской армии, был представлен к болгарской медали «За храбрость», которую в 1914 году отослал обратно в Болгарию.

С началом Великой войны Пермикин пошел добровольцем в армию, воевал в уланском полку, затем перевелся в пехоту. К 1917 году штабс-капитан Пермикин был награжден орденами: Св. Владимира IV степени с мечами и бантом, Св. Станислава II и III степеней, Св. Анны II, III и IV степеней.

Революцию не принял, стал одним из активных участников Московского восстания юнкеров. В 1918 году Пермикин очутился в новом для себя качестве командира эскадрона красного кавполка (сознательное решение, судя по запискам), которым командовал небезызвестный Булак-Балахович. Вместе с личным составом полка перешел на сторону белых в конце 1918 года.

Александр Куприн, участвовавший в гражданской войне в составе Северо-западной армии, вспоминал о генерале с восхищением, посвятил ему значительную часть «Купола Св. Исаакия Далматского»:

«Пермикин понимал громадное преобладание добра над злом… говорил нередко стрелкам:

— Война не страшна ни мне, ни вам. Ужасно то, что братьям довелось убивать братьев. Чем скорее мы ее покончим, тем меньше жертв. Потому забудем усталость. Станем появляться сразу во всех местах. Но жителей не обижать. Пленному первый кусок.

Для большевиков всякий солдат, свой и чужой, — ходячее пушечное мясо. Для нас он прежде всего человек, брат и русский».

В ноябре 1918 года Пермикин с группой офицеров и солдат совершил десантную операцию на остров Талабский. Рыбаки, составлявшие население острова, почти в полном составе записались добровольцами в белую армию, сформировав Талабский батальон. Так Пермикин стал командиром специфического территориального подразделения — батальона рыбаков (позднее развернутого в полк), одного из самых стойких и эффективных формирований в СЗА. Историк Белого движения О. Зирин так описывал талабчан:

«Население островов никогда не знало крепостного права, а свое занятие рыбным промыслом всегда воспринимало как государственную повинность… социальные противоречия были значительно более сглажены, чем на материке. Своеобразный рыбацкий промысел и быт, совместная борьба со стихией по укреплению берегов от разрушения льдами во время наводнений, например — все это как-то уравнивало островитян, демократизировало отношения между ними. Потому и на воинскую службу, по давнему обычаю, молодые талабчане шли гурьбой, „ватажкой“, и уже там, на службе, старались держаться друг за другом спаянно, как и подобает настоящим рыбарям. Недаром поговаривали, что талабчанам ничего не стоило сразу выставить целый батальон новобранцев».

Молодой и решительный Пермикин (всего 29!), по природе демократичный, с обостренным чувством справедливости, очень чутко понимавший гражданскую войну, как нельзя лучше подходил на роль командира талабчан. Батальон превратился в полк: в его состав вошли местные старообрядцы, превосходные охотники и стрелки, учащаяся молодежь Ямбурга и …пленные красные матросы. Куприн писал о действиях талабчан:

«Возьмите Талабский полк. Он вчера первым вошел в Гатчину. Основной кадр его это рыбаки с Талабского озера. У них до сих пор и говор свой собственный, все они цокают: поросеноцек, курецька, цицверг. А в боях — тигры. До Гатчины они трое суток дрались без перерыва; когда спали — неизвестно. А теперь уже идут на Царское Село».

Судьба Талабского полка печальна — он был практически полностью уничтожен (рассеян и, вероятно, потерял знамя) в тяжелых арьергардных боях в последние месяцы 1919-го. Полк умер вместе с Северо-Западной армией, остатки его были интернированы. Возможно, именно из-за трагического финала история этого формирования не так широко известна. К сожалению, носителей славной традиции в эмиграции практически не осталось. Тем ценнее воспоминания его бывшего командира.

Незадолго перед разгромом Юденича Пермикина назначили командиром 5-й Ливенской дивизии, но прокомандовал он всего несколько дней. После разоружения СЗА Пермикин вместе с Борисом Савинковым занимался 3-й Русской армией в Польше, где и остался после краха этого начинания. Василий Орехов, издатель «Часового» и хороший знакомый Пермикина, писал, что он «удалился от дел и переживал тяжелые времена». В деятельности эмиграции принимал очень неохотное участие, изредка приезжал на встречи «северо-западников».

В годы Второй мировой Пермикин находился в резерве чинов РОА в Австрии. Избежал репатриации, жил с супругой в лагере ДиПи Парш, где и скончался в 1971 году. В последние годы жизни сильно бедствовал, по всей видимости, был вынужден продать свои боевые награды, чтобы обеспечить себе минимальное существование. Записи с воспоминаниями (несколько раз бумаги крали) генерал перед смертью передал в архив города Марбурга.

Дневник

Александр Судоплатов

невник Александра Судоплатова увидел свет благодаря Ольге Матич, дочери самого молодого чина Алексеевского полка Бориса Павлова, с которым Судоплатов вел некоторое время переписку в 1970-х. О жизни Александра Судоплатова известно очень мало. Он родился в 1902 году на Украине в семье сельского священника, учился в духовной семинарии и в возрасте 17 лет добровольцем вступил в запасной батальон Алексеевского полка. Служил в роте связи и в офицерской роте. С алексеевцами воевал до эвакуации армии из Крыма.

Всё время своей службы Судоплатов вел дневник, который бережно хранил, а в 1924 году переписал. Этот переписанный дневник он и передал Борису Павлову. Благодаря последнему в 1974-м в журнале «Первопоходник» появилась статья Судоплатова «Последние дни Партизанского им. Генерала Алексеева полка». В 2014 году воспоминания алексеевца впервые изданы в полном объеме.

История Алексеевского полка более чем трагична. Он относился к старейшим в Добровольческой армии и стал одним из четырех привилегированных шефских формирований. Первоначально полк назывался Партизанским и был составлен из остатков отрядов полковников Чернецова и Краснянского, а также киевских юнкеров. Состав полка таким образом обозначился как очень молодой, состоящий главным образом из учащейся молодежи.

Кадр полка практически полностью менялся несколько раз в 1918–1920 годах. Алексеевцы понесли чудовищные потери во Втором Кубанском походе, в ходе осенней кампании 1919 года, а также при знаменитом десанте на Геническ, в котором полк был уничтожен и расформирован. Павлов писал в «Краткой истории полка»:

«Бывали дни, что полку приходилось вести по два боя в день: бой утром, а потом полк перебрасывался на поезде или на подводах за много верст, где нужна была помощь или где не хватало сил».

Алексеевцы, как отмечал Судоплатов, стали для командования «пожарной командой», с помощью которой затыкали дыры на самых опасных участках. Судьба алексеевцев даже на фоне остальных цветных частей, отличалась чудовищной убылью личного состава. Перед эвакуацией из Крыма от некогда полнокровной дивизии оставалось не больше роты.

Тот факт, что у полка практически не имелось своего постоянного кадрового состава, отразился на его судьбе в эмиграции. Объединение алексеевцев не отличалось особенной активностью. Корниловцы выпустили большой сборник «Материалы по истории Корниловского ударного полка», дроздовцы — «От Ясс до Галлиполи», марковцы — «В боях и походах за Россию»; память же об истории Алексеевского полка носила фрагментарный характер. В сущности, ей занимался (спецвыпуск журнала «Первопоходник», посвященный полку) только бывший доброволец-алексеевец Борис Павлов, которому в годы войны было всего четырнадцать. Судоплатов сетовал в первом письме Павлову:

«сколько ни встречал людей (в Париже), а бывших в полку не встретил. Нас, старых алексеевцев, было в Галлиполи человек тридцать… Очень рад, что встретил хоть одного алексеевца».

В этой связи история, рассказанная Судоплатовым в дневнике, имеет большое значение для изучения Алексеевского полка. Произведение алексеевца — это именно хроника, довольно редкое явление в мемуарной литературе интересующего нас периода. В нем нет присущего воспоминаниям пророческого взгляда из будущего, несколько искажающего ход повествования. События разворачиваются в реальном времени

«23 августа. 10 часов вечера. Пишу при свете горящего кабеля… У меня в ушах до сих пор стоит визг и треск снарядов. Не могу уснуть…».

Судоплатов увиденное в боях и в быту зарисовывал. В 1924 году он бережно восстановил стушевавшиеся страницы трогательных детских рисунков. Эти наброски теперь доступны в издании его дневника. В своей переписке с Павловым Судоплатов заметил важную для него вещь, которая должна стать эпиграфом к истории 17-летнего юноши, унтер-офицера Алексеевского пехотного полка:

«Сознание того, что когда-нибудь там в России кто-то возьмет в библиотеке книгу или сборник „Первопоходник“, прочтет ее, задумается и понесет скромный букетик к памятнику Белому воину или поедет поклониться кургану на Перекопе, — нас утешает…».

К сожалению, нам практически ничего не известно о судьбе Судоплатова после Гражданской войны. В 1970-х он жил в Париже, следы алексеевца затерялись после того как их переписка с Борисом Павловым оборвалась. Неизвестно, когда он умер и где похоронен.

«Дроздовцы в огне»

Антон Туркул

Читать онлайн

то первое в нашем списке произведение, которое не нуждается в особом представлении. «Дроздовцы в огне», культовая книга для людей интересующихся историей Белого движения, была написана последним командиром Дроздовской дивизии Антоном Туркулом. Он прошёл всю гражданскую войну в составе дроздовских частей от комроты до командира дивизии, от Ясс до Галлиполи; и, несомненно, как никто другой был достоин стать автором такого одиозного труда. …Он стал живой легендой дроздовцев, прославившись храбростью и безжалостностью. Наш предыдущий герой — Георгий Венус — видел в генерале что-то демоническое и пугающее. Иван Лукаш поэтически так описывал позднее образ Туркула:

«Он самый страшный солдат самой страшной гражданской войны. Он — дикое безумие атак без единого выстрела, подбородок, раскроенный вороненой рукоятью нагана, гарь яростных пожаров, вихрь безумия, смерти и побед».

Книга приобрела славу, даже превзошедшую популярность ее автора. Лучше всего о характере книги сказал сам Туркул:

«…Не воспоминания и не история — это живая книга о живых, боевая правда о том, какими были в огне, какими должны быть и неминуемо будут русские белые солдаты. Цель этой книги — воскресить истинный образ рядовых белых бойцов, безвестных русских офицеров и солдат, и дать почувствовать ту правду и то дыхание жизни, что воодушевляло их в борьбе за Россию».

Большим успехом книга начала пользоваться сразу после первого белградского издания 1937 года и с тех пор является основным мемуарным произведением в истории Белого дела наравне с «Очерками» Деникина. Достаточно сухие «Очерки» Деникина — колоссальный многотомный исторический труд, «Дроздовцы» Туркула — живая и очень эмоциональная история «из окопа». Книга выдержала несколько изданий за рубежом (самые известные — 1937-го и 1948-го годов), а также по меньшей мере семь изданий за 25 лет в России, что само по себе красноречиво говорит о той роли, которую она сыграла в переосмыслении Белого движения в нашей стране.

Решающее значение в успехе «Дроздовцев» сыграл Иван Лукаш — русский писатель и участник гражданской войны, чей авторский стиль отмечали многие именитые писатели, от Набокова до Шмелева. Его литературный талант явно помог Туркулу в художественной редактуре текста, выведя произведение на качественно новый уровень.

Стоит отметить, что Туркул, представитель молодого генералитета Белой армии, получивший в командование дивизию в неестественно ранние 28 лет, написал больше лирическое произведение, основанное на реальных событиях. Речь не идет о том, что автор приукрашивал или искажал факты — «Дроздовцы», как уже говорилось, это Ода «белому рыцарству». В ней нет места фактологии, анализу военного положения, тактике и стратегии, т.е. вещам, присущим профессиональным командирам дивизий, решившим оставить воспоминания о своем боевом пути. В этом смысле «Дроздовцы» — очень импульсивное и эмоциональное, под стать своему автору, произведение.

В книге этой есть что-то от красновского «Венка на могилу неизвестного солдата Русской императорской армии» — бесконечная признательность, трогательное восхищение, возведение нерукотворного памятника русским солдатам и офицерам.

Записки белого офицера

Эраст Гиацинтов

Читать онлайн

раст Николаевич Гиацинтов (1894–1975), потомок знатного дворянского рода, воспитанный «в беспредельной любви к своему Царю», встретил начало Великой войны 20-летним подпоручиком, едва окончившим Константиновские артиллерийское училище:

«Была объявлена война… Мы все рвались на фронт, чтобы положить свою жизнь за нашего Царя и наше Отечество. Многим, к сожалению, это удалось. Около пятидесяти процентов моих сверстников по училищу были убиты…

В этот день мы сделались более взрослыми. Мы поняли, что на нас теперь лежит долг и что мы будем командовать салатами… Это, конечно, большая тяжесть, которая легла на плечи юноши…».

Гиацинтов воевал на германском фронте в составе 3-й артиллерийской бригады, войну закончил командиром батареи в чине штабс-капитана. Был награжден орденами Св. Анны, Св. Владимира и Св. Станислава. Всю свою жизнь офицер оставался убежденным монархистом, поэтому, когда произошел октябрьский переворот, выбор дальнейшей судьбы для Эраста оказался очень трудным делом. Ещё в конце 1917 года он ездил на Юг, в сознании необходимости борьбы с большевиками, но демократический окрас армии претил его убеждениям:

«В Новочеркасске начала только зарождаться армия генерала Алексеева. Но генерал Алексеев, также как и красный генерал Корнилов, мне были совершенно не по душе…».

Тем не менее жизнь в большевистской Москве была невыносима и опасна для Гиацинтова: в конечном счете он принял решение вступить в Добровольческую армию и попал в расчёт орудия. Бывший командир артиллерийской батареи, кадровый офицер Гиацинтов первое время был «военным корреспондентом» при расчете. В его обязанности входило стоять сзади орудия и ждать очереди, т.е. смерти или ранения какого-то номера. Весь расчёт состоял из офицеров, вплоть до ездовых; командовал орудием полковник артиллерии. При этом вид расчета оставлял желать лучшего:

«Мне смешно смотреть кинокартины, в которых изображается Белая армия — веселящаяся, дамы в бальных платьях, офицеры в мундирах с эполетами..! На самом деле Добровольческая армия в это время представляла собой довольно печальное, но героическое явление… Я был в шароварах, в сапогах, на мне вместо шинели была куртка инженера путей сообщения… В скором времени у меня отвалилась подошва от сапога на правой ноге, и пришлось привязать ее веревкой…».

Коренной петербуржец из состоятельной интеллигентной семьи, выпускник элитного Николаевского кадетского корпуса, — словом, настоящая белая кость — ходил в подвязанной веревкой сапоге. Гиацинтов воевал с лета 1918 года в Добровольческой армии (в Марковской артиллерийской бригаде), затем был командиром орудия бронепоезда и командиром группы разведки в той же бригаде. Черная форма марковцев, символизирующая траур по России, несколько примиряла офицера с Добровольческой армией. Взятие Курска, отступление, Новороссийск, Крым, эвакуация… Войну Гиацинтов окончил в звании полковника.

После гражданской войны он оказался в ситуации абсолютной беспомощности и ненужности, столкнувшись с проблемой большинства русских эмигрантов. Все, что умели делать тысячи молодых русских людей, прошедших две страшные войны, — это убивать и умирать. Среди эвакуированных в Галлиполи и Лемнос русских активно вел агитацию французский иностранный легион, которому такие сильные и опытные солдаты были нужны. Вербовщики обещали достойное жалование и легкую службу. Гиацинтов вспоминал, что при штабе был один русский вербовщик, который красочно описывал прелести службы в легионе —

«не знаю, из каких побуждений так немилосердно врал этот человек, но его слова стали решающими».

Двадцать месяцев Гиацинтов служил в Иностранном легионе — организации, заточенной под моральное и физическое подавление французских уголовников, бежавших от каторги. О своей службе он оставил рассказ, названный «Белые рабы». Сам Гиацинтов был демобилизован по состоянию здоровья раньше истечения контракта, что принял за счастье. Далеко не всем нашим соотечественникам повезло так же, многие умерли от болезней или были убиты в далекой Африке или на Ближнем Востоке.

Дальнейшая жизнь Гиацинтова протекала довольно успешна вплоть до начала Второй мировой войны. Учился в Праге, женился (повторно, первая супруга, Софья, осталась в СССР, где стала народной артисткой и лауреатом Сталинской премии), переехал во Францию, работал заведующим химической лаборатории на вискозной фабрике, делавшей искусственный шелк.

Война застала Гиацинтова во Франции, он был вынужден работать на немцев, а его непримиримая патриотическая позиция едва не свела Эраста в могилу, о чем позднее сам рассказывал сам автор записок. Об этом периоде жизни вспоминал старший сын офицера:

«…Мы видели …особенно мой отец, как плохо относились к ОСТам и к полякам. А мой отец не мог переваривать это отношение лагерное с другими русскими, и он поднимал всегда скандал со своим шефом, который был, правда, партиец, но хороший человек, австриец. И, когда он поднимал этот шум, мол, как это так с людьми обращаются, бьют, есть не дают, то через пару дней его арестовывали…».

В 1945 году, когда война кончилась, Гиацинтов, отлично знавший несколько языков, писал паспорта утерявшим документы и этим зарабатывал на жизнь. Семья Гиацинтовых переехала в Америку в 1951 году, жили очень бедно (бывший полковник мыл посуду в ресторанах, его супруга убирала дома), но смогли поставить на ноги троих сыновей, которые и обеспечили старшим Гиацинтовым спокойную старость.

Записки Эраста Гиацинтова, а именно два отрывка воспоминаний «Верность присяге» и «Белые рабы», были им переданы в небезызвестный Пражский архив в 1920-е; вместе с остальными документами они попали в руки советских спецслужб и были вывезены в СССР. Незадолго до смерти Гиацинтов, который тяжело болел и не мог долго писать, на диктофон записал рассказ о своей службе и войнах, посвятив его своим детям и внукам. В 1992 году этот устный рассказ был расшифрован и издан вместе с пражскими очерками в России под обложкой «Записки белого офицера». История Гиацинтова — это рассказ очень уверенного в своём прошлом человека:

«Нас изображают, как каких-то извергов или как святых. Всё это чушь. Мы никогда не были ни теми, ни другими».

Эраст Николаевич скончался в возрасте 81 года 18 января 1975-го и был похоронен на русском кладбище городка Джорданвилль. Своей первой жене Софье, с которой его разлучила Гражданская война, он писал из эмиграции:

«Никогда в своей жизни ни во Франции, ни в Германии, ни здесь (в США) я не уронил своего русского достоинства. В этом я чист».

Далее: часть вторая