Ранее: часть первая

Еврейские погромы, «темная сторона» героического Кубанского похода, тайна рукописи барона Врангеля, рабочие в Белом движении, «самостийный» Дон и многое другое во второй части «Антологии белогвардейских воспоминаний».

Часть вторая

Записки белогоофицера —Записки белогопартизана — Записки Врангеля — Ижевцы и воткинцы — Исповедьприговоренного — Кризис добровольчества — Купол Св. Исаакия Далматского — Ледяной поход — На внутреннем фронте

Записки белого офицера

Сергей Шидловский

Читать онлайн

ергей Николаевич Шидловский (1897-1961) принадлежал к одной из влиятельнейших семей в Империи. Его отец, Николай Илиодорович, был гофмейстером Высочайшего двора и членом Государственной думы последних двух созывов. Род Шидловских обладал крупными земельными наделами в Воронежской губернии и был включен в список «древнейших благородных дворянских родов, доказательство дворянского достоинства которых восходит до времени правления императора Петра I».

Сергей Шидловский, естественно, рос в условиях максимально приближенных к идеальным. Он получил образование в Пажеском корпусе — самом престижном учебном заведении из всех существовавших на территории страны. В 1917 году Сергей окончил последний ускоренный курс корпуса и был прикомандирован к Лейб-гвардии Конной артиллерии, право на зачисление в которую имели только лучшие пажи, окончившие курс по первому разряду. Шидловскому была уготована судьба блестящего гвардейца и наследника родовых имений, но революция внесла серьезные коррективы в будущее молодого офицера.

На фронт Шидловский попал уже в дни летнего наступления Керенского. Воевал. После Октябрьской революции некоторое время жил в Петрограде, где и принял решение присоединиться к Добровольческой армии, слухами о которой были переполнены квартиры притаившихся в бывшей столице «сочувствующих». Как и для многих наших героев, исповедовавших монархические взгляды, решение о вступлении в Белую армию не было очевидным, зачастую к нему приходили далеко не сразу. Шло лето 1918 года, Гражданская война уже полыхала по всей стране. Сергей вместе с младшим братом Илиодором, совсем еще мальчишкой, успел выехать из Советской России на последнем «гетманском» поезде и присоединился к своей старой части — Лейб-гвардии Конной артиллерии (на тот момент «гвардейская конно-горная батарея Добровольческой армии»).

Гвардейская артиллерия входила последовательно в состав Сводной конной дивизии и 2-й кавалерийской дивизии ВСЮР. В начале 1919 года она оперировала на крымском фронте и принимала участие в освобождении полуострова от большевиков.

Шидловский воевал в Добровольческой армии до ноябрьской эвакуации 1920 года, дослужился до звания штабс-капитана. Автор воспоминаний вместе с батареей участвовал в борьбе с партизанами в керченских каменоломнях, в летнем наступлении на черниговском направлении и скорбном отступлении к Новороссийску. Этот тяжелый 1919 год Шидловский позднее и описал в своих «Записках».

После войны бывший гвардеец жил во Французском Марокко, был женат на Надежде Дмитриевне Левшиной, в браке с которой имел сына Владимира. В Африке офицер работал в качестве «управляющего частными имениями» вплоть до начала массовых выступлений аборигенов, вылившихся в признание Францией независимости станы. Шидловский скончался в 1961 году в Париже и был похоронен на кладбище Сент-Женевьев-Де-Буа.

Стойкие консервативно-монархические убеждения Шидловского, столь явно выраженные в воспоминаниях, в наши дни назвали бы экстремистскими и праворадикальными. Это, кстати, одна из причин поскорее ознакомиться с книгой — учитывая нашу действительность, никто не может гарантировать, что мемуары Шидловского будут доступны через какое-то время.

На «Записки» интересно взглянуть в сравнении с гуманистическим произведением Венуса, о котором речь шла в прошлой части. Шидловский, как выразился в предисловии к его мемуарам В.Ж. Цветков, «цинично и антигуманно» описывает войну: расстрелы дезертиров, коммунистов и евреев; погромы и прочее. При этом автор относится к подобным актам как к само собой разумеющимся и необходимым вещам. Он, в отличие от многих мемуаристов, не оправдывается за совершенное. Приведем несколько характерных выдержек из «Записок»:

…Все мы в это время озлобились, достоверно стало известно, что все заправилы в каменоломнях были евреи, и что даже существовала особая еврейская рота. Все попадавшие к нам плен каменоломщики были повешены…

…Забрали пленных и пулеметы. Из пленных евреев ликвидировали, остальных отправляли в тыл, распределяли по частям…

…Все взятые в плен в эту ночь евреи, комиссары и коммунисты были повешены, а остальные жестоко выпороты…

…В Армянске были взяты обозы, и тут же в Армянске произошел здоровенный еврейский погром: ни офицеры, ни солдаты не могли стерпеть, что какие-то евреи, по существу своему буржуи, вздумали принять коммунистический облик…

Отбрасывая идеологию, можем заключить, что «Записки» — ценнейшее свидетельство участника Гражданской войны на фронте «непопулярном» у исследователей. В дни, когда основные силы ВСЮР вели войну на Северном Кавказе и в Донецком каменноугольном бассейне, Шидловскому довелось поучаствовать в ликвидации мощного красного подполья в Керченских каменоломнях, борьба за которые достигла максимального уровня ожесточения. В современной историографии об этом эпизоде войны говорить не принято, исследователи в основном повторяют лаконичное деникинское: «16 июня закончилось очищение Крыма». То, что Главнокомандующий уместил в формат сводки, Шидловский описывает довольно обстоятельно. Автор, вероятно, делал какие-то записи в 1917-1920 годах и переработал их в эмиграции. Его воспоминания изобилуют очень живыми сценами и мелкими фактами, характерными для дневников. Кроме того, Шидловский еще и помещик (идеальная фигура для советского пропагандиста). Это обстоятельство также находит отражение в «Записках»:

…Мы с братом отправились в только что занятое добровольцами наше имение в Воронежской губернии село Покровское… Столь хорошо устроенная трудами деда и отца усадьба и экономия, стоимостью около 150 000 рублей золотом до европейской войны, представляла руины; только сад остался таким, каким был и прежде. Ни одной целой постройки. Среди экономии стояли остовы каменных строений, все без окон, полов, дверей и крыш, некоторые деревянные строения разобраны и увезены. Ни одной живой души, а между тем было 200 пар волов, около 200 лошадей, 60 коров, 400 свиней и баранов. Все земледельческие орудия, повозки, экипажи, телеги, упряжь, инструменты мастерских — все бесследно пропало. Скелеты двух паровых молотилок, разобранных по винтику и растащенных, мрачно стояли посреди двора; один дом сожжен, из другого выбраны все деревянные части; ни одного забора, ни одного плетня, ни загородки не уцелело. Вокруг дома еще можно было найти вырванные листы из сожженной библиотеки…

…среди всего этого опустошения нашли жида…

Записки белого партизана

Андрей Шкуро

Читать онлайн

втор этих воспоминаний фигура столь же известная, сколь и противоречивая. Для кого-то он легенда казачества и блестящий кавалерийский командир, для кого-то олицетворение террора и белобандитизма. Андрей Григорьевич Шкуро (1886-1947) был потомственным казаком, сыном подъесаула Кубанского войска. Совершенно неудивительно, что свою жизнь он связал с военной службой. Ранняя биография Шкуро характерна для сотен и сотен других казачьих фамилий — окончил, выпущен, «участвовал в делах против…», награжден…

Впервые о будущем атамане заговорили в годы Мировой войны, на фронтах которой молодой еще казак стал командиром отряда, если угодно, «быстрого реагирования», носившего неофициальное название — Волчья Сотня. Уже этот этап биографии кубанца носит весьма противоречивый характер. Его методы были непопулярны среди «регулярных» генералов. Так, например, роль отряда оценивал генерал Врангель:

Полковника Шкуро я знал по работе его в Лесистых Карпатах во главе «партизанского отряда»… За немногими исключениями туда шли главным образом худшие элементы офицерства, тяготившиеся почему-то службой в родных частях. Отряд полковника Шкуро … большей частью болтался в тылу, пьянствовал и грабил, пока, наконец, по настоянию командира корпуса Крымова, не был отозван с участка корпуса.

Похожего мнения придерживался и генерал Краснов, невысоко оценивавший значение «партизан» Шкуро в годы Германской войны.

Настоящая слава пришла к Шкуро в смуту. Его характер как нельзя лучше подходил под специфику войны. Его могли критиковать сколько угодно, но популярность Шкуро всё возрастала. Он организовывал собственный отряд, довольно успешно действовавший против красных войск в районе Кисловодска и Ессентуков. Воевал совершенно независимо от какой-либо организованной силы. Этот этап карьеры партизана также вызывал скептическую реакцию. Мнение генерала Краснова:

…Шкуро собирал деньги на продолжение борьбы, был кумиром кисловодских дам как освободитель… Но когда из гор загремела по Кисловодску большевистская артиллерия, а терские казаки Волгского полка из Пятигорска не то держали нейтралитет, не то примкнули к большевикам, Шкуро так же быстро, как пришел, так и скрылся, уведя с собою незначительную толпу кисловодских «буржуев».

Возможно, что отряд был недостаточно эффективен, но Шкуро успешно удавалось поднимать на борьбу с большевиками кубанских казаков, до того весьма скептически настроенных. В середине лета 1918 года его отряд соединился с Добровольческой армией и с тех пор он действовал в составе войск ВСЮР, дослужившись до звания генерал-майора и должности командира корпуса. Несмотря на всю свою противоречивость и негатив со стороны видных белых офицеров, Шкуро был до крайности популярен среди казаков. При этом он благоразумно не питал иллюзий относительно идей казачьей самостийности и не заигрывал с Кубанской Радой. Два этих факта, популярность и лояльность, стали решающими в определении той роли, которую доверил атаману Главнокомандующий Деникин (тоже проявлявший озабоченность относительно методов белого партизана). С ним мирились и ему многое позволяли.

Андрей Григорович был честолюбив, любил помпу. Участвовал в атаках лично и тяготился штабной работой, неизбежной для командира корпуса. В душе он, несомненно, оставался партизаном. Шкуро кутил и в своей любви к выпивке нашел товарища даже в лице командующего Добровольческой армией Май-Маевского. Так первую встречу генералов описал Борис Штейфон:

…Шкуро и Май встретились, по-видимому, впервые. Шкуро не сиделось. Он вставал, жестикулировал… Май сидел грузно, чуть-чуть посапывал и добросовестно изучал по карте пути намеченного рейда.

Его солидность, годы, генеральская внешность — все это известным образом импонировало Шкуро, и он величал Мая не иначе, как «ваше превосходительство».

Очень скоро в дверях нашего купе появилась на мгновенье фигура адъютанта генерала Шкуро. Он сделал своему начальнику какой-то непонятный нам «морговой» знак и исчез.

Шкуро, недолго думая, хлопнул Мая по плечу:

— Ну, отец, пойдем водку пить!

Лицо Май-Маевского расплылось в улыбку, и обсуждение рейда было прервано…

Атаману приписывают фразу — «Иные идут по трупам, а я иду по цветам». Вряд ли это цитата самого Шкуро, он был не так поэтичен, но в целом образ мыслей генерала передан верно. Возможно, ему казалось, что он шел по лепесткам роз, которыми устилали перед ним дорогу благодарные обыватели. Популярность генерала и правда переходила разумные границы — его именем называли бронепоезда и танки, о нем слагали песни, писали книги… За этим флёром таились слухи о погромах и грабежах, проводимых «волками». Способствовал ли Шкуро заработанной его казаками дурной репутации? Сам он это в воспоминаниях отрицал. Однозначно можно сказать, что он не предпринимал серьезных попыток умерить пыл казаков («положить конец неизбежному злу», по выражению барона Врангеля), справедливо полагая, что на этой вольнице держится его популярность.

Именно поэтому после новороссийской катастрофы карьера Шкуро была обречена. Врангель, занявший пост Главнокомандующего, был категорически настроен относительно «партизанщины» в войсках, и атаман (вместе с генералом Покровским) оказался первым в списке на увольнение. Кроме того, Кубани у белых уже не было, а значит и знамя в лице беспокойного Шкуро стало лишним. Уже в мае 1920 года атаман покинул Россию.

Превосходный кавалерист в эмиграции организовал группу казачьей джигитовки. Гастролировал. Фёдор Елисеев, один из казаков-джигитов, вспоминал:

…Генерал Шкуро был духовный организатор всего ансамбля… Исстари захватывающий любимый конный спорт, молодые годы, вера в людей и еще не опустошённая казачья душа, всегда так щедрая, даже на жертвы — все это, вместе взятое, неудержимо двигало многими, чтобы влиться в «джигитский стан», к генералу Шкуро…

Факт работы некогда грозного белого генерала в цирковой труппе был общеизвестен и страшно веселил советских. Так, например, Демьян Бедный посвятил Шкуро стихи:

Средь разоренных сел и брошенных полей
От тифа и от пуль уж не валятся трупы.
Шкуро, готовивший России мавзолей
По воле биржевых царей и королей,
Донской стотысячной уж не составит «труппы».

Но… он готов на все за выгодный куртаж.
Парижский цирк, так цирк! Какого, дескать, хрена!
Ведь должность у него по существу все та ж,
И только сузилась арена.

Когда война пришла в Европу, Шкуро разделил позицию непримиримой части эмиграции: «Хоть с чертом, но против большевиков!». Старый казак почувствовал себя нужным, ведь к этому времени он даже не джигитовал. Шкуро занимал должность начальника конного резерва «Казачьего стана». В 1945 г. в Австрии Шкуро капитулировал в числе прочих казаков в английской зоне оккупации, но был выдан в Лиенце советской стороне. 17 января 1947 г. атамана повесили в Москве по приговору Верховного Суда вместе с генералом Красновым.

«Записки белого партизана» были написаны в 1920–1921 годах в Париже по свежим еще воспоминаниям атамана. Примечательно, что художественной обработкой текста занимался полковник Владимир Максимилианович Бек. Строго говоря, он буквально написал «Записки», Шкуро только надиктовал полковнику материал.

При жизни атамана его воспоминания не увидели свет. Они отправились вместе с Беком в Аргентину в 1936 году, где и были опубликованы спустя почти сорок лет после написания вдовой полковника Бека в русском издательстве «Сеятель». «Записки белого партизана» — это название, присвоенное воспоминаниям издательством — сам Шкуро, не рассчитывая на публикацию, даже не озаботился заголовком.

Воспоминания, несомненно, важный документ эпохи. Однако «Записки» представляются несколько более слабым произведением, чем можно было ожидать от рубаки-генерала, бывшего Царём и Богом на той земле, которую занимали его «волки». Шкуро часто руководствовался «соображениями не стратегического характера», не считался с мнением начальства, на что неоднократно жаловался Деникин. Для такого насыщенного прошлого воспоминания Шкуро слишком тусклы. Возможно, это следствие растерянности и непростого положения, в котором оказался генерал в эмиграции.

Шкуро очень осторожен в оценках и критике, в воспоминаниях практически нет острых замечаний относительно своих бывших товарищей по борьбе. Он был осведомлен об отношении к себе со стороны Врангеля и многих других генералов, но, несмотря на то, что записки составлялись по свежей памяти, атаман благополучно избежал личной критики (исключением является, пожалуй, генерал Покровский, нездоровой жестокости которого автор уделил несколько строк).

Записки

Петр Врангель

Читать онлайн

 этой части нам необходимо несколько изменить формат повествования. Мы будем исходить из того факта, что Петр Николаевич Врангель не нуждается в лишних представлениях, а его воспоминания являются одной из важнейших мемуарных работ, посвященных Белому движению. Поэтому перейдем сразу к мистике.

Барон Врангель скончался в Брюсселе 25 апреля 1928 года. Уже 19 июля, то есть менее чем через три месяца после кончины генерала, свет увидела первая часть «Записок», напечатанная в пятом выпуске альманаха «Белое дело». В следующем выпуске альманаха была издана вторая часть воспоминаний барона. Таким образом, к концу сентября 1928 года «Записки» Врангеля оказались изданы целиком? Нет.

К 1928 году воспоминания Врангеля были уже несколько лет как закончены и бережно хранились в архиве генерала, но барон не решался их издать практически до самой своей кончины. Лишь в феврале 1928 года Врангель составил последний вариант воспоминаний, вырезав некоторые эпизоды, и передал их фон Лампе, издателю и редактору альманаха «Белое дело» для публикации. С фон Лампе было оговорено, что воспоминания увидят свет не в полном объеме, а именно в последнем редакторском варианте, в котором было сокращено около 1/8 части текста.

• 
  

  Одна из сохранившихся страниц

• 
  

  Протокол сожжения рукописи

Работа над изданием воспоминаний барона стоила фон Лампе немалых усилий и значительной суммы денег (порядка 11 000 марок), но ее удалось закончить именно так, как хотел бы видеть Врангель. В предисловии к «Запискам» Лампе посчитал своим долгом сообщить читателям, что свет увидел именно вариант мемуаров:

Кроме того экземпляра рукописи, который был передан в летопись, существовал второй, в котором сохранено все то, что было изъято из рукописи во время переработки ее в феврале 1928 г. Экземпляр этот хранился в личном архиве генерала Врангеля.

Сам Лампе просил заинтересованных лиц разрешить ему издать полный вариант воспоминаний, но в итоге приняли решение напечатать текст, подготовленный рукой барона.

Если у современников не имелось возможности прочесть полную версию мемуаров, а издателей и сподвижников барона сдерживали моральные обязательства, то современный беспринципный исследователь должен был бы поднять на белый свет то, что барон предпочел скрыть. Как бы не так!

Через месяц после выхода «Белого дела» со второй частью «Записок», 31 октября 1928 года, все существующие машинописные копии мемуаров уничтожил секретарь Врангеля Котляровский. Так была исполнена последняя воля Главнокомандующего, приказавшего сжечь после публикации оригинал воспоминаний, включавший и вырезанные части, за исключением нескольких отдельных страниц.

Чем руководствовался Врангель, когда отдавал распоряжение об уничтожении рукописи? Все бумаги из его личного архива бережно хранятся, «Записки» же были именно уничтожены. Почему барон не выпустил мемуары сразу в 1923-24 годах и ждал еще пять лет, периодически редактируя и меняя текст? Мы, вероятно, никогда не сможем ответить на этот вопрос. Некоторые исследователи считают, что таким образом Врангель хотел скрыть какие-то моменты своего участия в деле разгрома Кубанской рады или детали взаимоотношений с генералом Деникиным. Нам остается только констатировать, что более 100 машинописных страниц воспоминаний барона канули в лету.

«Записки» Врангеля в 20-30-е годы не стали бестселлером. Фон Лампе пришлось пережить немало трудностей, прежде чем воспоминания барона увидели свет. В одном из писем он писал:

…заканчивая дело по изданию «Записок» главнокомандующего, я чувствую громадное моральное удовлетворение. Конечно, нужно было бы сделать лучше, но далеко не все доступно. Во всяком случае, дело сделано и записки вышли в свет!! Завет Петра Николаевича исполнен! Но какие с… все состоятельные эмигранты — все в один голос говорили мне о ценности записок и ни один не пришел на помощь материально.

Даже смерть автора не сильно подняла продажи, колебавшиеся вокруг отметки в 1000 экземпляров. Довольно «сухое» произведение встретили с энтузиазмом главным образом в среде РОВС. Интерес к мемуарам просыпался постепенно. В 1929 году «Записки» выпустили на английском языке, еще через некоторое время вышел французский перевод. В 1930 году мемуары барона печатал популярный эмигрантский журнал «Иллюстрированная Россия».

Сегодня «Записки» — одно из основных произведений в библиографии Белого движения.

Ижевцы и воткинцы. Борьба с большевиками

Авенир Ефимов

Читать онлайн

венир Геннадьевич Ефимов (1888-1972) родился в Нижнем Новгороде в семье с крепкими военным традициями. Он окончил Симбирский кадетский корпус и Николаевское инженерное училище. В 1910 году юноша был произведен в чин подпоручика и выпущен в 16-й саперный батальон. 1914 год Ефимов встретил уже в чине поручика и должности начальника кабельного отделения. Потом началась война. В конце 1916 года штабс-капитана Ефимова командировали в штаб дивизии для подготовки к службе в Генеральном штабе. С лета 1917 года он служил в штабе 37-го армейского корпуса. На фронтах Великой войны был контужен, имел награды, в том числе: орден Св. Станислава III степени с мечами и бантом, орден Св. Анны IV степени с мечами и бантом. Ефимов оставался в войсках до самой последней крайности и был уволен уже после большевистского переворота — 28 февраля 1918 года.

В годы войны Авенир женился на дочери офицера Наталье Гусевой, в начале 1917 года у них родился сын. Летом 1917 года супруги виделись в последний раз перед долгой разлукой. Ефимов уехал из отпуска, а Наталья осталась в Одессе, где пережила революцию и войну в невыносимых условиях: в 1918 году умер их годовалый сын, в 1919 году умер отец девушки. В начале 20-х годов советская власть реквизировала квартиру Гусевых. «Сидеть без хлеба на похлёбке, жить в комнате при температуре ниже нуля — всё это уже не страшно», — вспоминала Наталья позднее.

Обо всех злоключениях своей несчастной семьи Авенир не знал. Началась Гражданская война, и он вступил в ряды армии КомУча. «Народная армия», организованная эсерами, без погон, с «гражданами» вместо солдат, являлась не идеальной, но единственной антибольшевистской силой на Востоке России. Ефимов оставался убежденным монархистом, воспитанным «в любви к родине и верности своему Верховному Вождю». Как бы ни было сложно принять это решение, но он вступил в «социалистическую» армию 7 августа 1918 года.

На следующий день в Ижевске заводской гудок сигнализировал восстание рабочих оружейного завода против власти большевиков. С этого гудка началась уникальная в русской Гражданской войне история борьбы рабочих с «диктатурой пролетариата». Мятеж на заводах Ижевска и Воткинска к ноябрю 1918 года подавили, но восставшие рабочие организованно отошли из обреченных городов и присоединились к Народной армии КомУча. 3 января, уже при власти адмирала Колчака, из ижевцев сформировали Отдельную стрелковую бригаду, вошедшую во 2-й Уфимский корпус.

В это самое время с ижевцами впервые встретился и Авенир Ефимов, бывший старшим адъютантом оперативного штаба 2-го корпуса. С февраля 1919 года Ефимов был уже начальником штаба ижевской бригады. К ижевцам тогда отправили практически «на съедение» молодых офицеров не старше капитана. Виктор Молчанов, командир бригады, позднее вспоминал:

…Было слышно, что ижевцы не дисциплинированны, бунтовщики, воевать не хотят и стоят в тылу… Не с моим характером командовать распущенными рабочими — неужели за все, что я сделал, меня шлют на верную гибель?..

• 
• 

Авениру Ефимову и другим офицерам довелось столкнуться с очень сложным и непривычным явлением. На их плечи легла тяжелая психологическая работа, ведь с заводчанами, представлявшими собой сплоченное братство, нужно было найти общий язык. Рабочие не имели опыта воинской службы, не знали дисциплины и воспитывались в весьма вольных традициях. Но опасения относительно лояльности заводчан не подтвердились, они стали лучшими солдатами колчаковской армии. Один из офицеров, командовавших рабочими, вспоминал:

…Дрались они с упоением, за раненых, пока их не вынесут, с ожесточением; своих офицеров беспрекословно слушались, чужих не ставили ни в грош; в бою дисциплину понимали с правом расстрела, но в тылу, входя в избу, называли командиров по имени отчеству и запросто подавали руки…

Авенир Ефимов проделал с ижевцами весь скорбный путь Гражданской войны на Востоке, вплоть до ноября 1922 года, когда с остатками Земской рати перешел границу с Китаем. Так, за тысячи километров от дома, закончилась борьба «рабоче-крестьянской Белой армии». В истории Белого движения были и воронежские рабочие и донбасские шахтеры, но ижевцы и воткинцы феноменальны даже в этой бело-пролетарской среде.

В жизни полковника Ефимова началась эмиграция — Гирин, Шанхай, переезд в Сан-Франциско. После долгой разлуки Авенир воссоединился со своей супругой… в Мексике. «Мексиканская эпопея» белого полковника стала одной из самых трогательных историй американской эмиграции о настоящей любви и преданности. Так встречу родителей вспоминал сын Авенира Алексей:

В конце 1923 года он перебрался в Америку. Оттуда в 1924 году отправил маме в Одессу короткую телеграмму: «Natalie come to Mexico Avenir». Ей удалось с помощью взятки получить документы на выезд заграницу… Маме удалось добраться до Франции, затем на пароходе в Англию и через Атлантический океан — в Мексику. Отец поехал на восточное побережье Мексики и проверял списки всех прибывающих на пароходах из Европы. Наконец, они встретились…

Сразу после переезда в Америку Ефимов начал писать книгу «Ижевцы и воткинцы». В годы Гражданской войны он вел подробный дневник боевых действий — даты, названия населенных пунктов и пр. На основе этих записей, сохранившихся штабных документов и благодаря помощи бывших сослуживцев книга Ефимова постепенно превращалась в подробную историю боевого пути ижевской стрелковой бригады.

Издать свой труд Авенир Геннадьевич не успел — он скончался 25 апреля 1972 года. Книга «Ижевцы и воткинцы. Борьба с большевиками» продолжила наш скорбный список воспоминаний, изданных после смерти авторов. Впервые труд Ефимова увидел свет в 1975 году при помощи председателя объединения ижевцев и воткинцев Блинова и сына полковника Ефимова. В России единственное издание вышло в 2008 году.

Книга «Ижевцы и воткинцы» не похожа на воспоминания в общепринятом смысле слова. Ефимов был от природы скромным человеком, что отразилось и на стиле книге — в ней нет доминирующего «Я». Может показаться, что это отстранённый труд историка, но Ефимов был непосредственным участником большей части описанных событий.

Исповедь приговоренного

Александр Перхуров

Читать онлайн

лександр Петрович Перхуров (1876-1922) родился в сельце Шерепове Корчевского уезда Тверской губернии в семье титулярного советника Петра Александровича. Перхуровы были небогатым, но древним дворянским родом, добросовестно исполнявшим свой «военно-служилый» долг на протяжении сотен лет. У Александра имелось два младших брата — Борис (1881 г. р.) и Сергей (1890 г. р.). Все трое окончили кадетские корпуса и военные училища, стали офицерами. Все трое воевали в Великую войну, а в годы Гражданской войны выступили на стороне белых. Один из братьев погиб в бою, другой был расстрелян, а третий пропал без вести.

Военное образование Александра Перхурова состояло из 2-го Московского кадетского корпуса, Александровского военного училища и Академии Генерального штаба. Службу в армии он начал в 39-й артиллерийской бригаде, участвовал в русско-японской войне в чине штабс-капитана (14-й Сибирский корпус, 1-я артиллерийская дивизия). В 1907 году был произведен в капитаны.

Первую мировую Перхуров встретил, несмотря на курс Генштаба, «в поле», в должности командира 5-й батареи 16-й Сибирской стрелковой бригады. За боевые отличия 31 января 1915 года произведен в подполковники, а 28 января 1916 года в полковники (после награждения орденом Св. Георгия). Перхурова назначили командиром 3-го стрелкового артиллерийского дивизиона на румынском фронте, с 20 февраля 1917 года являлся командиром 186-го Сибирского отдельного стрелкового лёгкого артиллерийского дивизиона Северного фронта. Зимой 1917-1918 должен был принять участие в работе военных курсов в Вендене (затем в Юрьеве). В декабре 1917 года демобилизован как солдат, «достигший 40-летнего возраста».

Зимой 1917 года Перхуров расстался с семьей, судьба которой осталась неизвестной (Жена Евгения Владимировна, дочь Тамара 19-ти лет и шестилетний сын Георгий).

Перхуров не принял переворота, себя аккуратно называл «конституционным монархистом» и после прихода к власти большевиков поехал в Добровольческую армию. Он стал одним из первых офицеров, приехавших на Дон. Не исключено, что Корнилов лично знал полковника — такой вывод мы можем сделать из сохранившихся свидетельств. В начале 1918 года командующий Добровольческой армией командировал Перхурова в Москву в качестве своего официального представителя. Войскам требовались средства на ведение борьбы, которые могли предоставить только торгово-промышленные круги Москвы. В задачу Перхурова входила координация со «спонсорами», а также организация вербовочного центра и переправка офицеров из Первопрестольной в Добровольческую армию. Но судьба превратила Перхурова из эмиссара Корнилова в товарища и «коллегу» экс-террориста Савинкова, ведущего в это время в Москве подпольную деятельность. Александр Перхуров стал одной из центральных фигур «Союза Защиты Родины и Свободы».

Дальнейшая история широко известна благодаря руинам Ярославля: мятеж, ожидание помощи союзников, окружение. Перхурову удалось с небольшим отрядом вырваться из обреченного города (этот факт некоторые исследователи ставят в вину полковнику). Он пробился к Казани и вступил в Народную армию. Воевал на Восточном фронте, дослужился до генеральского звания. Зимой 1920 года при отступлении за Байкал был пленен вместе со своей частью. Содержался в лагерях для военнопленных, но был освобожден и полгода прослужил в большевистском штабе как «военспец». Весной 1921 года Перхурова арестовали и судили за организацию Ярославского восстания. Летом 1922 года в Волковском театре города Ярославля был организован открытый судебный процесс, по результатам которого Перхурова приговорили к высшей мере наказания:

Военная коллегия Верховного трибунала ВЦИК приговорила Перхурова Александра Петровича, 46-ти лет, бывшего генерал-майора, окончившего академию Генерального штаба, потомственного дворянина Тверской губернии, на основании части 1 58-й, 59-й и 60 статей уголовного кодекса, подвергнуть высшей мере наказания — расстрелять.

Ярославский мятеж стал очень болезненным для большевиков эпизодом. Во-первых, в нем участвовала масса горожан, включая рабочих; во-вторых, восставших поддержали городские ячейки эсеров и меньшевиков. То есть мятеж, поднятый небольшой группой офицеров, перерос в восстание. Совсем немного решительности не хватило крестьянам окрестных уездов (точнее, волнения вспыхнули, но слишком поздно). Выступление подавили с большим трудом и ценой огромных разрушений, буквально уничтоживших старый город. На переговорах с Антантой в середине 20-х годов Ярославль шел отдельной строкой в претензии советского правительства за интервенцию!

Политически это было опасное выступление антибольшевистских сил, удивительным образом консолидировавшихся и сплотившихся. Поэтому советские идеологи и пресса всячески старались обличить мятежников, свалить на них вину за разрушения, дискредитировать. Суд над Перхуровым стал заключительным актом этого процесса.

Генерал был расстрелян 21 июля 1922 года во дворе ярославской чревычайки. Одним из последних людей, которым довелось видеть Перхурова живым, стал Мельгунов, написавший в «Красном терроре»:

Перхуров сидел в тюрьме особого отдела ВЧК, — полуголодный, без книг, без свиданий, без прогулок, которые запрещены в этой якобы следственной тюрьме. Забыли ли его, или только придерживали на всякий случай — не знаю… Его перевели в Ярославль и там через месяц, как прочел я в официальных газетных извещениях, он был расстрелян.

«Исповедь приговоренного» написана Александром Перхуровом в тюрьме. К этим воспоминаниям, естественно, надо относиться с большой осторожностью, так как искренностью их автор, по независящим от него причинам, не отличался. Например, Перхуров умолчал факт своего пребывания в Добровольческой армии в конце 1917- начале 1918 гг. А в заключении писал малоправдоподобное:

Глубоко убежден в том, что время вооруженных выступлений теперь прошло… я считаю, что в данное время, при сложившейся обстановке, единственная власть, которая может вывести Россию из тяжелого положения в более короткий срок, — советская.

В сущности, данные, приведенные в «Исповеди», — это показания Перхурова чекистам, записанные его рукой в заключении незадолго до расстрела и опубликованные отдельной книгой в 1990 году.

Кризис добровольчества

Борис Штейфон

Читать онлайн

орис Александрович Штейфон (1881-1945) известен главным образом благодаря заключительному периоду своей жизни — в годы Второй мировой войны он стал командиром коллаборационистского Русского охранного корпуса.

Борис Штейфон родился в Харькове в семье крещеного еврея, владельца фабрики красок. Борис был младшим из четырех сыновей в семье. Он окончил реальное училище, но решил посвятить себя военной службе. Ограничения для евреев, служивших в Императорской армии, носили религиозный характер и не распространялись на «выкрестов», так что перед Штейфоном не стояло никаких препятствий ({{1}}). Для того чтобы получить доступ к офицерскому званию Штейфон поступил вольноопределяющимся в Воронежский полк и уже через семь месяцев был командирован в Чугуевское юнкерское училище (окончил по первому разряду). Молодым подпоручиком участвовал в японской войне командиром полуроты, получил контузию.

В 1911 году Штейфон блестяще окончил Академию Генерального штаба, и дальнейшая его карьера в Императорской армии напрямую связана со штабной работой. В годы Великой войны Штейфон дослужился до звания подполковника и должности начальника штаба стрелковой дивизии. Он, в частности, принимал участие в разработке операции по захвату Эрзерума и разгрому 3-й турецкой армии, за которую генерал Юденич, командующий Кавказской армией, получил орден Св. Георгия II степени, а сам Штейфон — Георгиевское оружие.

По своим убеждениям Борис Александрович был непоколебимым монархистом. После переворота Штейфон вступил в Добровольческую армию, с которой участвовал в Ледяном походе и штурме Екатеринодара. Был начальником вербовочного центра в Харькове, благодаря которому десятки офицеров смогли пробраться в Белую армию, начштаба 4-й дивизии, участником Бредовского похода и комендантом Галлиполийского лагеря. В своем дневнике галлиполиец Николай Раевский записал комплементарное:

Кутепов, которого вначале почти ненавидели, сейчас, безусловно, пользуется популярностью. Он и Штейфон экзамен выдержали.

В контексте темы нас интересует не самая заметная должность Штейфона в Белой армии. Летом 1919 года он был назначен командиром Белозерского полка — одного из старейших в Императорской армии (сформирован в 1708 году). Полк участвовал в сражениях под Полтавой, Куннерсдорфом, Фридляндом, Бородином, Польском походе, Крымской войне… В последний год Великой войны белозерцы стали одной из «ударных частей смерти». Полк практически перестал существовать в 1918 году и был восстановлен по инициативе офицеров-белозерцев, служивших в Дроздовском полку.

Командиром такого славного полка довелось стать Борису Штейфону. Полковнику пришлось испытать на себе специфическую систему формирования и управления войсками, принятую в Добровольческой армии и не миновавшую вновь созданный Белозерский полк. Система эта — «добровольческая» — произвела на Бориса Александровича неизгладимое впечатление, и он впоследствии стал одним из главных ее критиков. Свою часть командир строил на основах регулярной армии и в этом начинании преуспел.

Ранней весной 1919 года в полку было 79 человек, к лету 1919 уже более ста офицеров в двух офицерских ротах и некоторое количество рядовых. Штейфон развернул полк в полнокровное формирование, отказался от офицерских рот и довел рядовой состав до естественных в регулярной армии 90%. Несмотря на то, что полк состоял из мобилизованных и пленных, он зарекомендовал себя надежной воинской частью наравне с добровольческими и офицерскими «цветными».

• 
• 

Сам Штейфон считал наличие офицерских рот и само положение офицеров на должности рядовых негативным фактором и так описывал свой опыт:

…Офицерская рота воевала вполне прилично, однако подлинную доблесть все эти «рядовые» проявили лишь тогда, когда были распределены по ротам и стали начальниками. Почувствовав себя на своем месте, в привычных им служебных взаимоотношениях, они дали полностью свои лучшие качества…

После Гражданской войны Штейфон жил в королевстве СХС и вел активную преподавательскую деятельность: был профессором, доктором военных наук, печатался в «Часовом» и «Военном вестнике». Фон Лампе вспоминал:

Насколько он оказался на месте и на совершенно новом для него поприще (писательском), показывают его книги… Статьи принесли ему заслуженную славу крупного военного мыслителя и талантливого военного писателя, и, наконец, звание профессора.

С началом Второй мировой войны Штейфон принял участие в формировании Русского охранного корпуса из числа эмигрантов, живших в Югославии. После отстранения от командования корпусом генерала Скородумова, Штейфон занял его место и оставался в должности командира почти до самого конца войны. Борис Александрович Штейфон умер 30 апреля 1945 года, меньше чем за две недели до капитуляции корпуса.

«Кризис добровольчества» — вторая книга Штейфона, вышедшая в 1928 году в Белграде. На свое личном опыте командира полка и начштаба дивизии Штейфон подробно разбирает принципы формирования Добровольческой армии, указывает на те явления, которые он считал ошибочными. «Кризис» — это смесь военно-теоретического труда с живыми личными воспоминаниями. Книга полна оценок и характеристик людей, с которыми внимательному и умному Штейфону довелось столкнуться в годы Гражданской войны.

Ходом событий добровольчество как система должно было бы уступить место регулярству, ибо великодержавные задачи можно было разрешить лишь приемами государственного строительства, а не импровизацией, грубо нарушавшей многовековой российский опыт.

Несмотря на яркое горение добровольческой души, добровольчество являлось все же историческим эпизодом, а трагедия нашего командования и заключалась в том, что исторический эпизод оно восприняло как эпоху.

Купол Св. Исаакия Далматского

Александр Куприн

Читать онлайн

лександр Иванович Куприн (1870-1938) был одним из немногих состоявшихся русских писателей, современников революции и Гражданской войны, которые не только не приняли Октябрьского переворота, но и активно участвовали в борьбе с пришедшими к власти большевиками.

Возможно, Куприн настолько близко принял к сердцу происходящие события потому, что был ментально близок наиболее гонимой революцией группе — офицерству. В далеком 1887 году Куприн был молодым подпоручиком, только что окончившим Александровское училище и выпущенным младшим офицером в пехотный полк, но судьбы с армией он не связал, благополучно став великим писателем.

Второй раз известный уже в России литератор ненадолго облачился в форму офицера Императорской армии в 1915 году. Третий и последний раз погоны на плечах Куприна появились в 1919 году, когда он добровольно вступил в ряды Северо-Западной армии. Конечно, сорокадевятилетний поручик не ходил в штыковые (хотя отличался феноменальной физической силой и, вероятно, имел бы в рукопашной успех), но вносил посильный вклад в общее дело — был редактором печатного органа СЗА «Приневского края». Куприн сменил «кисть художника на шпагу публициста» и воевал по-своему.

Отгремела война, но свой долг перед СЗА Куприн не считал оплаченным. Спустя восемь лет после конца Гражданской войны в Риге свет увидела повесть Куприна «Купол Св. Исаакия Далматского». Предисловие к изданию написал «патриарх рижской журналистики» Петр Пильский.

Сам Куприн повторял, что он «пламенный бард С.-З. Армии», который никогда не устанет «удивлятьсяее героизму и воспевать его». И, конечно, выход книги являлся большой репутационой победой Белого движения. «Купол» считается повестью, хотя это не художественная литература, а самые настоящие мемуары.

«Купол» — это история контраста, который довелось своими глазами наблюдать автору. Куприн жил в Гатчине при большевиках и был свидетелем прихода в город Белой армии. Большевики предстают перед ним в образе «…жалких,изможденных, бледных красноармейских солдат».

С другой стороны, в Белой армии

«нельзя было услышать про офицера таких определений, как храбрый, смелый, отважный, геройский и т.д. Было два определения: „хороший офицер“ или изредка: „да, если в руках“. Там генералы Родзянко и Пален, оба высоченные гиганты, в светлых шинелях офицерского сукна, с оружием, которое в их руках казалось игрушечным, ходили в атаку, впереди цепей, посылая большевикам оглушительные угрозы. Там Пермикин ездил впереди танка, показывая ему путь, под огнем из бронепоездов, под перекрестной пальбою красных цепей, сидя на светлой серой лошади».

Куприн в 30-х годах жил в Париже, сильно болел и влачил довольно жалкое эмигрантское существование. Чувствуя, по всей видимости, приближение смерти, он обратился за разрешением вернуться на Родину. Куприн был убежден и постоянно повторял, что «умирать нужно в России, дома. Так же, как лесной зверь, который уходит умирать в свою берлогу». Последний год жизни писатель провел в России. Литературный критик и личный секретарь Бунина Андрей Седых так вспоминал его реэмиграцию:

Исполнилось всегдашнее желание Куприна: умереть у себя дома, на русской земле. Когда Александр Иванович внезапно уехал в Россию, его никто не осудил за «измену эмиграции». Знали, что в Россию увезли больного, беспомощного старика…

Куприн умер в Ленинграде в ночь на 25 августа 1938 года. На другой день, 26 августа, гроб с телом писателя был установлен в Большом зале Дома писателей. Рядом с гробом стоял почетный караул. На прощание пришла массам советской интеллигенции, возглавляемая Зощенко и Любарским. Тысячи простых людей провожали писателя в последний путь.

Именем Куприна названы улицы, в годы советской власти вышло четыре полных собрания сочинений и бессчетное множество отдельных изданий, «Гранатовый браслет» и «Гамбринус» входили в школьную программу по литературе, но ни разу в СССР (до вседозволенного 1988 года) не появлялся в печати «Купол Св. Исаакия Далматского». И это, наверное, лучшая рецензия, которую могла дать советская власть на одно из главных белогвардейских произведений.

Ледяной поход

Роман Гуль

Читать онлайн

оман Борисович Гуль (1896-1986) родился в Киеве в семье обрусевшего немца Бориса Карловича Гуля и Ольги Сергеевны Вышеславцевой, представительницы старинного дворянского рода, известного с начала XV века. Гуль вырос в Пензе, окончил пензенскую гимназию. В 1914 году поступил на юридический факультет Московского университета, в котором одним из любимых преподавателей юноши был профессор Иван Ильин. Летом 1916 г. Гуль был мобилизован и отправлен в школу прапорщиков. С весны 1917-го. он воевал на Юго-Западном фронте в рядах 467-го Кинбурнского полка в должности комроты. В это время командиром полка был Василий Лаврович Симановский. Гуль стал его адъютантом.

Симановский был решительным противником Октябрьского переворота и в числе первых добровольцев отправился на Дон, где сформировал офицерскую дружину, известную как «Отряд полковника Симановского».

После окончательного развала фронта Гуль отправился в родную Пензу и неизвестно, случилось бы его участие в Гражданской войне, если бы не Симановский. Полковник прислал своему бывшему адъютанту записку с призывом присоединиться к Добровольческой армии, и прапорщик отправился на Дон.

Вместе с армией Гуль ушел в Первый Кубанский поход, участвовал в боях в составе Корниловского полка, был ранен. После гибели генерала Корнилова при штурме Екатеринодара и отхода армии в Ростов, Гуль подал рапорт об увольнении из армии. Не исключено, что и в этом решении не последнюю роль сыграл полковник Симановский, также покинувший Добровольческую армию (позднее он был убит бандитами в родном городе). Сам Гуль так обосновал это свое решение:

…Добровольческая армия политически меня разочаровала… влияние в армии перешло к монархистам. Демократический лозунг созыва Учредительного собрания стал фиктивным… применялись бессмысленные жестокости, бессудные расстрелы, чем Белая армия отталкивала от себя самые главные антибольшевистские силы, основную массу населения России — крестьян…

Гуль благополучно выбрался из охваченной войной России. 1 января 1919 года под охраной немецкого конвоя он вместе с группой русских офицеров, плененных Петлюрой, был вывезен в Германию. В лагере перемещенных лиц в Гарце он начал писать свою первую книгу «Ледяной поход», которая принесла молодому писателю известность и обеспечила ему будущую судьбу. В автобиографии он писал:

…Я, молодой человек двадцати двух лет, был так потрясен зверством Гражданской войны, что чувствовал потребность рассказать о ней правду… Непосредственный толчок к писанию мне дала одна книга: рассказы Гаршина… Я как-то прочел рассказ Гаршина «Рядовой Иванов». В свое время этот рассказ своим «ужасом» военных картин потрясал дореволюционных русских читателей… Я подумал: «Да ведь если сравнить «Рядового Иванова» с тем, что я видел в Гражданской войне, рассказ Гаршина покажется почти детским чтением…

Книга была быстро закончена и сразу нашла читателя. Первые отрывки публиковались Станкевичем в журнале «Жизнь», а уже в 1921 году вышло отдельное издание «Ледяного похода». В 1923 году книгу охотно выпустили в СССР, ведь в своем отрицании Белого движения «Ледяной поход» походит на воспоминания Венуса «Война и люди». А в подобной обличительной литературе советская власть очень нуждалась.

При этом писатель оставался антикоммунистом на протяжении всей жизни и не помышлял о возвращении в советскую Россию. Одновременно он находился в острой конфронтации с белогвардейской частью эмиграции, которую находил целиком реакционной и монархической. В частности, общение Гуля со своим бывшим учителем философом Ильиным закончилось на резко отрицательной ноте. В последнем письме Ильину Гуль писал:

…Я вам ответил, что своего сменовеховства я из своей жизни не вычеркиваю, его не стесняюсь и уж, конечно, ни перед кем не извиняюсь. Мое сменовеховство было для меня большим внутренним переходом от одной общественной группы (если угодно, «класса») к другой. От Белой армии и всего с ней связанного — к массам трудящихся, к народу, к тем, что зовутся униженными и оскорбленными. В своей антибольшевистской борьбе я остаюсь на этих же позициях…

Говоря о своем «сменовеховстве» в письме, написанном в конце 40-х годов, Гуль подразумевает продолжительный, но имевший логический конец период восхищения СССР. Писатель «дал коммунистам шанс», поверив в НЭП и демократическую эволюцию большевистского режима. Он поддерживал связи с советскими литераторами, в частности с Максимом Горьким и Андреем Белым. Надежда на «внутреннее замирение» не оправдалась, и Гуль до конца дней своих уже не верил в возможность эволюции СССР. Советская власть отвечала писателю тем же. Печатать в Союзе его книги быстро перестали. В своем интервью в 1982 году Гуль говорил:

Я очень пессимистически настроен… Я не вижу будущего без какого-то мирового катаклизма… Советский режим ни к какой эволюции не способен…Я был сменовеховцем… можно было поверить… но сейчас, после строек и перестроек…Говорят, что Юрий Андропов куда-то повернет, я думаю, что кроме чекистского подвала он никуда повернуть не может.

До 1933 года Гуль жил в Германии, в которой издал книги: «Генерал Б.О.» (о боевой организации эсеров), «Красный маршал» (о Тухачевском), «Красные маршалы» (о Блюхере, Котовском и Буденном). После прихода к власти НСДАП Гуль попал в один из первых концентрационных лагерей Оранненбург, откуда смог выбраться и уехать во Францию. Во Франции занимался фермерством. После Второй мировой войны перебрался в США, где стал главным редактором эмигрантского «Нового журнала» и оставался в этой должности до самой смерти в 1986 году.

«Ледяной поход» вызвал довольно резкую реакцию со стороны белой эмиграции. Нам кажется, что эта реакция появилась во многом потому, что «Ледяной поход» был выпущен в 1921 году, став едва ли не первой книгой о Гражданской войне и, соответственно, видной мишенью.

«Ледяной поход» книга, безусловно, антивоенная, но в ней нет антибелогвардейского уклона. Повествование Гуля изобилует жестокими описаниями убийств пленных, мародерства, казней. При этом автор не пытается преподнести эти факты в качестве тенденции, характерной для Белой армии, он сознательно сосредотачивает всю мерзость рассказа в одном из отрицательных персонажей — поручике К. «Самыйтрусв бою — самый зверь после боя» — говорит о нем устами одного из своих героев автор. Гуль в позднем своем интервью говорил:

«Ледяной поход» попал в запретные фонды (в СССР), хотя вначале они его трактовали как разоблачение белого террора, что было, конечно, ерундой. Это было разоблачение всей нелепости и всех ужасов Гражданской войны. И под конец они сообразили, вероятно, что это все-таки неподходяще, и «Ледяной поход» также попал в запретные фонды.

Воспоминания Гуля — это страшная летопись первого этапа Гражданской войны, когда загнанная и окруженная со всех сторон Добровольческая армия прорывалась с боями к городу Екатеринодару, казавшемуся спасительным оазисом во враждебной ледяной пустыне. Армия, как дикий зверь свирепевшая от наносимых ей ран, истекала кровью и шла, огнем и мечом прокладывая себе путь. Это книга о времени, когда ужас, смерть и страдания были органической частью степного пейзажа.

Отрывок из книги:

Из боя пришли Варя и Таня. Варя упала на солому. Обе плачут. «Рота разбита. Саша убит, Ежов убит, Мошков умирает. Ходили в атаку наши, но их отбили, всю роту перебили… Вчера во время боя мы своих раненых под стога сена складывали, а к вечеру нас отбили, раненые стали между линиям, ближе к ним. Ночью видим — стога пылают. Стоны, крики слышны. Сожгли наших раненых.

На внутреннем фронте и Всевеликое Войско Донское

Петр Краснов

Читать онлайн: «На внутреннем фронте» / «Всевеликое войско Донское»

пустим, пожалуй, подробности биографии Петра Николаевича Краснова (1869-1947), желающий без труда найдет всю информацию самостоятельно. Блестящий кавалерист из «петербургских казаков», верный генерал Императорской армии, Донской атаман и один из самых известных коллаборационистов. Нас генерал Краснов интересует как «Гр. А.Д.» — талантливый русский военный журналист и писатель. Публиковаться Петр Николаевич начал еще в бытность свою двадцатидвухлетним хорунжим Лейб-Гвардии Атаманского полка, а его литературному успеху весьма способствовала окружавшая его военная действительность. Краснов не сидел на месте, он был свидетелем и участником Боксерского восстания и русско-японской войны, был на русской и персидской границе… Все его армейские странствия нашли отражение в литературных и репортажных работах.

Служба Краснова шла своим чередом. Он довольно успешно продвигался по карьерной лестнице: окончил офицерскую Кавалерийскую школу в Петербурге, был ее инструктором, к 1910 году в чине полковника командовал Сибирским имени Ермака Тимофеевича полком.

Параллельно русская печать полнилась его литературными произведениями. Краснова публиковали как чисто военные издания — «Русский инвалид», «Военный сборник», так и гражданские «Биржевые ведомости», «Петербургская газета» и многие другие.

Даже в годы Великой войны Краснов, уже генерал-майор, издал несколько романов и не прекращал публиковать короткие рассказы. Потом была смута. Краснов стал Донским атаманом. Штейфон, предыдущий наш герой, вообще находил Краснова едва ли не единственным генералом, понявшим сущность Гражданской войны. После того как генералу пришлось сложить с себя атаманские полномочия главы Войска Донского, Краснов вместе с Куприным издавал «Приневский край» — газету Северо-Западной армии. Куприн вспоминал о Краснове:

Я ни на минуту не забывал того, что хотя передо мной сидит очаровательный человек, Петр Николаевич, автор путешествий и романов, которые я очень ценил, но что для меня он сейчас ваше высокопревосходительство, генерал-от-кавалерии… Впоследствии я ближе узнал П.Н. Краснова, и воспоминания о нем у меня самые благодарные, почтительные и дружеские.

После конца войны Краснов, живший в Германии, полностью посвятил себя литературному труду. Первыми его эмигрантскими изданиями стали воспоминания. Уже в 1921 году в первом сборнике «Архив русской революции» появились его мемуары «На внутреннем фронте», на следующий год в том же «Архиве» появилось продолжение, посвященное атаманству Краснова — «Всевеликое Войско Донское».

Краснов писал много и практически не останавливал своей литературной деятельности до самого пленения советскими властями. Последняя его повесть, «Павлоны», была написана в 1943 году и посвящена юнкерской молодости автора. Исторические очерки, романы, повести, учебные пособия по кавалерийскому делу, репортажи… Среди которых роман «От двуглавого орла к красному знамени» — бестселлер своей эпохи, переведенный на 15 иностранных языков и выдержавший десятки переизданий. Краснов издал порядка сорока книг только за период с 1921 по 1943 год.

Способности Краснова как писателя были признаны современниками и нередко вызывали удивление. Пишущий генерал — явление нечастое. Так, Бунин записал в дневнике: «Не ожидал, что он (Краснов) так способен, так много знает и так занятен».

Сам генерал в предисловии к «Двухголовому орлу» написал слова, очень подходящие ко всему своему литературному наследию:

Я торопился, пока жив, пока не расстреляли меня, описать ту великую любовь, которую питали мы к Родине и Армии, ту красивую, полную символов жизнь… ту доблесть Русского солдата, которую мне пришлось наблюдать на войне.

«На внутреннем фронте» и «Всевеликое Войско Донское» — это две книги воспоминаний, посвященные непосредственно Гражданской войне и революции.

«На внутреннем фронте» — повествование о времени разложения русской армии между двумя переворотами и участии Краснова в «корниловском мятеже» и попытке отстоять Временное правительство в конце 1917 года. Книга эта очень живая и эмоциональная, характерная для стиля Краснова.

«Войско» — это воспоминания атамана, главы «Казакии», охватывающие полугодичный период правления Краснова на Дону в 1918 году. Она разительно отличается по стилю от первой книги воспоминаний, несмотря на то, что обе были выпущены практически друг за другом в начале 1920-х годов. Более сухая и официальная книга, даже написана была от третьего лица.

«На внутреннем фронте» принадлежала перу писателя, «Войско» же — это труд генерала, претендующий на исследовательский характер, но пронизанный болью и обидой на Деникина и Добровольческую армию:

Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!

Ужас «Фронта» заключается в бытовых сценах гибели русской армии и офицерства, красочно описанных Красновым, бывшим в то время командиром дивизии. Это горькая летопись развала:

Один полк был застигнут праздником Святой Пасхи на походе. Солдаты требовали, чтобы им было устроено разговение, даны яйца и куличи. Ротные и полковой комитет бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войною Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева, и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами, каялся и божился… и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь.

«Войско» — книга, на наш взгляд, еще более страшная. В ней нет сцен насилия, но тот тяжелый конфликт между белыми, то тыловое гниение и интриганство, царящие на Дону в 1918 году, производят гораздо более удручающее впечатление. Взаимные оскорбления и едва ли не открытая вражда — вот и весь итог союзничества казаков и добровольцев, так печально проиллюстрированный Красновым:

Донской атаман не раз шутя говорил: «У меня четыре врага: наша донская и русская интеллигенция, ставящая интересы партии выше интересов России, — мой самый страшный враг; генерал Деникин; иностранцы — немцы или союзники и большевики. И последних я боюсь меньше всего, потому что веду с ними открытую борьбу, и они не притворяются, что они мои друзья…