Ранее: часть первая
Харизма русского наследия Крыма способна делать людей чуть ли не монархистами. Наталья Поклонская с иконой Николая II могла удивить только тех, кто не знаком с крымскими реалиями. Для образованных русских Крым не раз становился порталом в «ту самую» Россию. Подобная трансформация произошла с двумя советскими химиками из Ленинграда Николаем Калининым и Мариной Земляниченко, которые после взрыва в лаборатории уехали в Ялту залечивать травмы и неожиданно для себя стали лучшими историками крымского периода Романовых и архитектора высочайшего двора, «крымского Растрелли» Николая Краснова. Частички этой харизмы передаются вместе с каждым дворцом, связанным с русской историей.
Ласточкино гнездо
Гаспра, Большая Ялта, постройки конца XIX — начала XX веков
Архитектурный концерт европейских держав на таврических берегах, представленный Италией (Ливадийский дворец), Францией (Массандровский дворец), Англией (Воронцовский дворец), Испанией (неомавританские мотивы всех дворцов), был бы неполон без Германии. Эту почётную роль взял на себя миниатюрный замок на краю отвесной скалы, ставший в итоге эмблемой русского Крыма.
История его, как и полагается романо-готическому замку, окутана мистическим флёром. Первый хозяин стоявшего здесь дома неизвестен, «Ласточкино гнездо» тут не одно, а на старой картине Айвазовского изображена башня, принимаемая некоторыми за первый здешний замок.
Мыс Ай-Тодор был обжит при римлянах. Они и дали здешней скале, смотрящей на восход, имя богини утренней зари Авроры. В конце XIX века на Аврориной скале для тяжело раненного на русско-турецкой войне 1877–1878 годов генерала был построен небольшой деревянный дом, из которого видны были «лишь море и небо». Согласно преданию, генерал явился на мыс тяжело хромая, с тростью, увидел иссушённое зноем и ветром дерево, растущее на скале прямо из камня, и воодушевился: «Видно, в природе — как в бою: кто-то должен первым броситься на врага, пробить малую брешь в его обороне и тем самым расчистить путь для других». Отчего-то дача получила двойное название «Замок любви» и «Генералиф», последнее — не от «генерала», а от знаменитой испанской виллы «Хенералифе», с которой схожа.
Генерал Михаил Драгомиров, возможный хозяин старого «Ласточкиного гнезда»
Хотя имя хозяина неизвестно, есть основания предположить, что им был Михаил Драгомиров, раненный в колено при обороне Шипки. Рана была столь тяжёлой, что военачальнику грозила ампутация ноги. После этого Михаил Иванович был вынужден оставить действующую армию и возглавил Академию Генштаба, в стенах которой подготовил свой главный труд, «Учебник тактики» — настольную книгу целого поколения русских офицеров.
Доподлинно неизвестен не только первый хозяин и первоначальный облик дома, но и дата его постройки. В путевой книжке А.Н. Нилидна «Силуэты Крыма» 1884 года издания нет ни слова о каких-либо сооружениях на мысу Ай-Тодор, за исключением знаменитого маяка. Однако уже во втором издании «Практического путеводителя по Крыму» от 1889 года Анна Москвич в сноске обращает внимание на «один из домиков» господина Тобина, носящий название «Ласточкино гнездо», который построен «чрезвычайно смело на совершенно отвесной почти скале», с балкона которого видно море, «лежащее как бы в глубокой бездне».
Адальберт Тобин — придворный врач Ливадийского дворца — приобрёл «один из домиков» («Генералиф»), чтобы разбить на мысу, известном своим целебным воздухом, небольшой курорт из нескольких дач. Однако уже к 1901 году после смерти доктора художник Лев Лагорио застал «домик» в запустении, с полуразрушенной крышей и балконом, а через два года — восстановленным.
Главным достоинством дома, который не мог похвастаться чем-либо, кроме элегантной четырёхщипцовой крыши, служило смелое расположение. Популяризатор русских курортов Владимир Святловский проводил параллель с Кавказом:
«Над самым обрывом мыса, над самой морской бездной, приютилась дача покойного врача Тобина под названием „Ласточкино гнездо“. Действительно, это настоящее гнездо, напоминающее гнёзда осетинских деревушек на Военно-грузинской дороге».
Столь привлекательный приём не мог не породить подражателей. Двойник «Ласточкиного гнезда» расположился совсем рядом. Григорий Москвич в путеводителе по Крыму указал, что на Ай-Тодоре существовали: «„Генералиф“ — замок любви, принадлежащий барону Штейнгелю. Дача более известна под именем „Ласточкино гнездо“, как построенная чрезвычайно смело на краю совершенно отвесной скалы». И на том же мысу — имение П.Г. Шелапутина «Жемчужина», одна из дач которого была «расположена над обрывом (между „Генералифом“ и маяком) и также известна под именем „Ласточкино гнездо“». Это второе «Ласточкино гнездо» живо по сей день и больше известно как «Белая ласточка». Подражание оригиналу выразилось не только в смелом расположении над обрывом, но и в архитектурных элементах вроде треугольных сводов оконных проёмов. Впрочем, таинственность истории айтодорских построек и вовсе заставляет сомневаться, какое из «гнёзд» оригинал, а какое — подражание.
Автор нового «гнезда» Леонид Шервуд и сам был похож на средневекового монаха
Леонард Штейнгель с супругой, хозяин и заказчик последнего «Ласточкиного гнезда»
Новый хозяин дома, упомянутый барон Штейнгель, впервые решил привести в соответствие топографической форме «гнезда» его архитектурное содержание: героическому расположению — героическое сооружение. Для воплощения замысла он пригласил скульптора (что тоже само по себе любопытно) Леонида Шервуда из знаменитой творческой династии обрусевших англичан Шервудов. Сохранив ступенчатую архитектонику здания, зодчий обыграл её во вкусе средневекового замка. Романтизм местоположения преобразился в ультраромантизм дворца.
Зубчатые стены прямоугольной крепости подхватили круглую башню, увенчанную короной из готических пинаклей, чьи конические фиалы пронзили небо, а флигели, словно паруса, задышали морским бризом. В таком облике замок будто парил каменной бригантиной над Чёрным морем, являя собой пример классического фолли.
Стоит ли уточнять, что и личность «барона Штейнгеля» окутана таинственной неопределённостью. Баронов Штейнгелей в России было немало, но скорее всего тем самым был Леонард Штейнгель из обрусевшего рода промышленников Штейнгелей, известных своими удивительными дворцами в Терской области.
В 1927 году природа услышала замысел владельца и архитектора и прибавила «Ласточкиному гнезду» романтизма, расколов под ним скалу мощным землетрясением и обрушив в море здешний сад. Досталось и дворцу, полностью восстановить который удалось лишь полвека спустя.
В наши дни место всё так же притягивает любителей риска: Аврорина скала используется для соревнований по клифф-джампингу, а подводные пещеры в ней — для дайвинга.
Посетить «Ласточкино гнездо» стоит дважды. В первый раз осмотреть с моря, откуда вид его особенно величествен. В другой раз навестить по суше в непопулярное для туристов время и поразиться контрасту: как такое маленькое здание может вызывать такое величественное впечатление.
Харакс
Гаспра, Большая Ялта, 1908 год
Руины крупнейшей в Крыму римской крепости Харакс, основанной при императоре Веспасиане, сохранились до наших дней. Некогда на мысу Ай-Тодор (буквально «Святой Фёдор») кипела жизнь. Римские воины парились в термах и купались в бассейнах, куда вода поступала из акведука, приносили жертвы в храме Юпитера, занимались в палестрах, содержали маяк. Последними место покинули воины XI Клавдиева легиона, учреждённого ещё Юлием Цезарем. Руины вновь вернули к жизни в середине XIX века русские археологи, тут же на месте былого маяка поставили новый, ставший самостоятельной достопримечательностью мыса.
Георгий Михайлович в старорусском образе
Выдающийся нумизмат и августейший управляющий Русского музея великий князь Георгий Михайлович решил возвести близ Ай-Тодора одноимённый дворец. Но строительство упиралось в отсутствие воды. Проблему удалось решить арендой у татар источника «Хачамлар» с последующим выкупом. Для проектирования и возведения дворца был приглашён Николай Краснов, которого открыл для семьи Романовых великий князь Петр Николаевич, владелец «Дюльбера».
Прежде всего в «Хараксе» поражает его простота. По собственному определению Краснова, дворец был «исполнен в современном шотландском вкусе из местного известняка мозаичной кладкой со вставкой орнаментальных частей, высеченных из того же камня, и покрыт английской черепицей». «Харакс», будто специально замаскированный под простенькую шотландскую деревушку, на деле являлся прогрессивным сооружением. При его проектировании Краснов вплотную приблизился к рационализму позднего модерна с его утилитарной функциональностью. В «Хараксе» угадывались черты грядущего русского конструктивизма: игра с геометрическими объёмами и пропорциями, монолитность внешнего облика, отсутствие декоративной затейливости, супрематизм форм и цвета (исключительно рубленые формы крыш, к примеру). Многоскатные крыши и выступили главными героями: чередование красных кровельных плоскостей, выразительно контрастирующих с серыми стенами, задало единство всему ансамблю зданий, в котором одних только комнат насчитывалось под полусотню. Здание обыгрывалось по периметру четырёхуровневой террасой, задававшей игре объёмов дополнительный контекст.
«Харакс» был оборудован водопроводом, канализацией, телефоном. В нём предусматривались гараж, дом для шофёра и склад горючего, сооружался самый большой в России железобетонный бассейн для воды. Тем удивительнее, что всё это возводилось чуть ли не на лунном пейзаже. «Куда ни кинешься копать — везде натыкаешься на скалу… везде камень, камень, камень…» — сообщал Краснов.
Прогрессивными были и методы организации строительства. Краснов завёл нечто вроде фотоблога. «Теперь я обзавелся собственным Кодаком, — писал он заказчику, — и поэтому могу сам снимать виды построек в Хараксе. Из прилагаемых снимков изволите усмотреть, насколько продвигаются работы».
Бенефис зодчего на этом не заканчивался: архитектор выступил и проектировщиком парка. Обосновывая, почему в том или ином месте необходимо посадить то или иное растение, он исходил из их внешнего вида через 75 лет. Позднее в имении было устроено ботаническое хозяйство и даже содержались собственные коровы. Помещения «Харакса» сдавались внаём отдыхающим, им же продавалось произведённое молоко.
При обустройстве Харакского парка зодчий с заказчиком воплотили ещё одну оригинальную идею, соорудив «античную беседку» из колонн и антаблемента трагически погибшего в пожаре знаменитого дворца в Ореанде (Ялта), некогда построенного для супруги Николая I, императрицы Александры Федоровны. Атриум Георгию Михайловичу подарил правнук императрицы, Николай II.
Неподалёку по желанию Георгия Михайловича, выросшего в Грузии и даже носившего среди домашних прозвище «Гоги», была возведена церковь в грузинском вкусе, которую Краснов считал одной из лучших своих работ.
Особый накал стройке придали события 1905 года. Обстановка в Ялте стала сложной, что отразилось и на настроениях рабочих. Краснов писал:
«Идет ужасное брожение — народ прямо голову потерял, приходится целые дни проводить начеку в сплошном напряжении, чтобы как-нибудь ладить с рабочими, предупреждать всякие случайности… Обращаться к полиции и вообще к силе я лично считаю не слишком удобным — могут испортить отношения между собой рабочие (греки, турки, русские, армяне и т. п.), поэтому приходится все время… действовать уговорами и тактикой, что слава Богу до сего времени удается. Словом, такое жестокое время, что просто ужасно. Дай Бог, чтоб скорей прошло бы это Божье наказание».
Ужасное время вернулось вновь — в феврале и октябре 1917-го. Георгий Михайлович был расстрелян вместе с владельцем «Кичкине» Дмитрием Константиновичем и двумя другими великими князьями в Петропавловской крепости в 1919 году. Нумизматическая коллекция князя, ранее переданная в дар Русскому музею, была растащена и распродана. Но имение «Харакс» ждала достаточно счастливая судьба: за прошедший век оно не пострадало и сохранило почти первоначальный вид.
Ай-Тодор
Гаспра, Большая Ялта, вторая половина XIX — начало ХХ веков
Архитектурно скромное имение «Ай-Тодор» заслуживает упоминания в первую очередь в связи с выдающейся личностью его владельца «Сандро» — великого князя и брата «Гоги» Александра Михайловича.
Великий князь Александр Михайлович
Большинство сыновей великого князя Михаила Николаевича, приходившихся внуками Николаю I, были увлечены историей. Николай Михайлович издал фундаментальный труд по эпохе Александра I, совершивший в своё время переворот в наполеонистике и актуальный поныне. Георгий Михайлович возглавил Русский музей и собрал, вероятно, полнейшую в мире частную коллекцию русских монет. Несмотря на раннюю смерть в 19 лет, младший Алексей Михайлович успел стать членом международного Дрезденского и Лондонского марочных обществ. Александр Михайлович увлекался археологией, его коллекция древностей насчитывала свыше полутысячи единиц. По его инициативе были проведены масштабные раскопки крепости Харакс, а обнаруженные артефакты — выставлены в музее.
Но Александр Михайлович, в отличие от прочих, обладал куда более редкой способностью — заглядывать не только в прошлое, но и в будущее. Ещё в 1896 году он предсказал, что русско-японская война состоится в 1903–1904 годах, «поторопившись» всего на год. В 1898 году совместно с инженером Скворцовым разработал проект (нереализованный) тяжёлого броненосца с дальнобойными орудиями, предвосхитив грядущую революцию дредноутов. И даже фанатичная увлечённость мореплаванием (прошедший «кругосветку» князь маялся на суше и признавался, что «нельзя превратить моряка в сухопутного человека») не помешала Александру Михайловичу воплотить своё главное прозрение, связанное с плаванием… по воздуху. Заядлый моряк «Сандро» стал отцом русской военной авиации.
«Как-то утром, просматривая газеты, — вспоминал он, — я увидел заголовки, сообщавшие об удаче полета Блерио над Ла-Маншем. Эта новость пробудила к жизни прежнего Великого Князя Александра Михайловича. Будучи поклонником аппаратов тяжелее воздуха еще с того времени, когда Сантос-Дюмон летал вокруг Эйфелевой башни, я понял, что достижение Блерио давало нам не только новый способ передвижения, но и новое оружие в случае войны».
Когда военный министр Сухомлинов услышал о «новом оружии» великого князя, то «затрясся от смеха». Не восприняли всерьёз «игрушки Блерио» и другие генералы. Но близкий друг «Сандро» Николай II, на родной сестре которого был женат великий князь, идею шурина и по совместительству двоюродного дяди поддержал и позволил использовать собранные всем миром военные пожертвования на аэропланы вместо новых крейсеров. «Сандро» направил русских офицеров во Францию учиться на пилотов и основал Севастопольскую (больше известную как Качинскую) школу военных лётчиков. Так Крым стал малой Родиной не только для русского Космоса (на горе Клементьева в Коктебеле начинал свой путь Сергей Королёв, так и назвавший один из своих планеров — «Коктебель»), но и для русской авиации.
Имение «Ай-Тодор» было куплено отцом «Сандро» Михаилом Николаевичем у княгини Мещерской и стало едва ли не третьим по размеру имением Романовых на южнобережье после Ливадии и Ореанды. Автором первых построек здесь был ялтинский зодчий Михаил Котенков. Он возвёл Малый дворец, выдержанный в популярном для Крыма «бахчисарайском» духе — лёгкий, с деревянным фасадом, навесной крышей, мушарабиями и верандами, с толикой итальянского в виде веерных окон. Ныне Малый дворец используется как спальный корпус одноимённого санатория для детей.
Руке Котенкова принадлежит и постройка, занимаемая столовой санатория. Помимо некогда выразительного парапета это здание отличается ещё двумя деталями: редким для жаркого Крыма стеклянным потолком (или мансардным окном), служащим для освещения пространства; и двумя фонарями-колоннами, подпирающими навес. Их плафоны, словно головы на шеях волют, выглядывают из-под навеса вот уже полтора века.
Детский дворец (также используется как спальный корпус) был возведён по заказу «Сандро» Николаем Красновым. Архитектор творчески обыграл идею стеклянного потолка из соседнего здания, смело повесив люстру прямо на переплёт окна. Сам Детский дворец стал ещё одним шагом к конструктивизму позднего модерна. Его строгие геометрические формы и скупое убранство компенсировались пространственной игрой: с одного фасада здание представляется невысоким, с другого, напротив — рослым. В оформлении Краснов использовал свой фирменный приём, включив в декор мотивы, отражающие занятия хозяев. Барельеф с изображением античных хлебопашцев отсылал к увлечению князя археологией и сельским хозяйством. «Ай-Тодор» был прибыльным имением: из здешнего винограда делали вино и выращивали фрукты, в том числе знаменитые груши.
Провидческие способности помогли Александру Михайловичу спастись от верной гибели. Он вовремя уехал в Крым, и пока его братьев по приказу Ленина решали расстрелять с формулировкой «революции не нужны историки», организовывал под арестом оборону «Дюльбера». В мемуарах великий князь сокрушался:
«Если бы мои братья Николай, Сергей и Георгий своевременно прибыли бы к нам в Ай-Тодор, они были бы живы до сегодняшнего дня».
Навсегда покидая Крым и Родину на корабле с символичным названием «Форсайт», великий князь, увидев вдалеке айтодорский маяк, подумал:
«Он был построен на земле, которую мои родители и я возделывали в течение последних сорока пяти лет… Мои мальчики должны были закрываться салфетками, чтобы не запачкать рубашки, кушая наши великолепные, сочные груши. Было странно, что, утратив так много лиц и событий, память моя сохранила воспоминание об аромате и вкусе груш из нашего имения в Ай-Тодоре».
Навестить «Ай-Тодор» стоит после полудня в одиночку или вдвоём, чтобы неспешно насладиться наслоением времён: побывать на руинах древнеримского амфитеатра, помнящего воинов Веспасиана, увидеть полуторавековую могилу воспитательницы княгини Мещерской, фонари, освещавшие путь наместнику Кавказа Михаилу Николаевичу, лицезреть чудом сохранившийся столетний интерьер Детского дворца, окружавший большую семью основателя русской военной авиации, и съесть, если повезёт, ту самую айтодорскую грушу.
Карасан
Утёс, Большая Алушта, 1887 год
Кучукламбатская бухта Большого Партенита, где расположен «Карасан» (он же «Усадьба/дворец Раевских») — пример того, как даже самое маленькое селение крымского южнобережья может быть связано сотней уз с перворанговой русской историей.
Впервые здешние земли были пожалованы Екатериной II участнику знаменитого Таврического вояжа австрийскому принцу Шарлю де Линю, лично лицезревшему их. Просвещённый европеец решил организовать здесь плантаторское хозяйство с рабами, набранными из скитавшихся по Лондону «беспаспортных арапов». Проект вовремя пресёк своим вмешательством русский посол в Англии Семён Воронцов, отец хозяина Воронцовского дворца, после чего Линь выгодно продал землю назад российской казне.
В начале XIX века землю купил Таврический (по-нынешнему Крымский) генерал-губернатор Андрей Бороздин. Будучи выпускником Кембриджа по медицинской специальности, он спас Крым от эпидемии чумы 1812 года. Бороздин считал имение «премией природы, которой можно воспользоваться, не выезжая из Отечества». «Не выезжая из Отечества», руками иностранных садоводов он положил начало здешнему парку, насчитывающему сотни растений со всего мира, о котором семейный врач Воронцовых Эраст Андреевский вспоминал:
«Он насадил здесь пропасть прекрасных растений, но уже не имел средств, чтобы воздвигнуть барские чертоги… Бороздин жил в доме ниже домика, занимаемого женой, где все было устроено как по струне».
Прекрасный парк Бороздина сохранился до наших дней, в отличие от «домика». Последний представлял собой итальянский палаццо, расположенный у самого берега, о котором военный писатель Владимир Броневский отзывался так:
«Наружность дома проста, внутреннее расположение удобно и покойно. Я много видел подобных домов в Италии… у фасада, обращенного к морю, пристроена круглая стеклянная галерея, покрытая куполом».
Впрочем, по отзыву Ивана Муравьёва-Апостола, решающее значение имела вовсе не архитектура палаццо, а его окружение:
«Его дом здесь, не совсем еще устроенный, стоит на прекраснейшем месте, над круглою, небольшою бухтою, которая как будто нарочно здесь выкопана, чтобы дать жилищу сему картинный вид».
Имение Бороздина было одним из первых в русском Крыму. Потому за вышеописанным видом сюда являлись многочисленные гости, среди которых Александр Грибоедов, Адам Мицкевич, Василий Жуковский, Андрей Муравьев, Павел Свиньин, Густав Олизар, Василий Туманский и другие. Французский посол на Кавказе Ж. Гамба вспоминал:
«Много путешествовавший, хорошо образованный Андрей Михайлович отличался широким гостеприимством: его дома в Саблах и Кучук-Ламбате кишели постоянно приезжими русскими и иностранцами».
Среди «кишевших», скорее всего, был и Пушкин. Его друг и будущий секундант на дуэли с Дантесом Константин Данзас делился пикантным откровением: одна из дочерей Бороздина «показала себя Пушкину в наготе, кажется, при купании в море». Считается, что поэт именно ей посвятил строки:
Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,
На утренней заре я видел Нереиду.
Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:
Над ясной влагою полубогиня грудь
Младую, белую, как лебедь, воздымала
И пену из власов струею выжимала.
Писатель Павел Свиньин и вовсе прозрачно намекал, что «Кучук-Ламбат есть будуар всего Крыма». Будуар был свёрнут после смерти Бороздина. Губернатора похоронили по его собственному завещанию в Ламбате, в склепе под церковью на вершине мыса Плака.
Михаил Николаевич Раевский, хозяин дворца «Карасан»
Николай Раевский—младший, 1826
Анна Михайловна Раевская, дочь М.М. Бороздина, жена Н.Н. Раевского—младшего
Ещё при жизни генерал-губернатор разделил Кучук-Ламбат на три имения: одну часть оставил себе, другую продал надворному советнику А. Андрееву, а третью уступил своему брату Михаилу Михайловичу Бороздину. На единственной наследнице его Анне Михайловне Бороздиной и женился близкий друг Пушкина Николай Раевский-младший, чем продолжил историю имения, отныне больше известного как «Карасан».
Название это (в честь знаменитой персидской области Хорасан) часто приписывают Раевскому-младшему, прославленному участнику Персидской кампании. Однако «Карасан» упоминал ещё Михаил Бороздин. Надел размером с «фруктовый сад» Раевский-младший расширил скупкой соседней земли Партенита, «заключающей в себе садовые, льняные и хлебопашные участки», но рано умер. Дело продолжили его сыновья Николай и Михаил, воспитанные матерью Анной Михайловной. Увлечённая науками, археологией (её личная коллекция древних монет и медалей насчитывала 25.000 экземпляров), просвещением (активно жертвовала на открытие школ), она признавалась:
«Я редко выезжаю в свет, но чаще всего я выезжаю на лекции, которые составляют почти мои единственные развлечения».
Неудивительно, что оба сына выросли приверженцами научного подхода. Названные в честь своих прославленных дедов Николая Раевского-старшего (героя «батареи Раевского») и Михаила Бороздина (в честь которого Бородинское сражение именовали «битвой шести Михаилов»), внуки не могли обойти военную карьеру. Однако погоны не мешали им упражняться в аграрных науках. Участник Туркестанской кампании, Николай высадил первую в Крыму экспериментальную плантацию хлопчатника в долине Партенита, продвигал крымское вино на зарубежных рынках, содержал имение в таком порядке, что «все владельцы Южнобережские завидовали и удивлялись выгодному управлению Карасанскому».
Награждённый золотым оружием за храбрость, проявленную в русско-турецкой войне 1877–1878 годов, Михаил окончил Московский университет первым кандидатом по математике. Страстно увлекался астрономией, объездил все европейские обсерватории и встретился с «отцом астрофизики» Анджело Секки. Но увлечённость небом не помешала его связи с землёй. Михаил Николаевич продолжал развивать парк и карасанское хозяйство, где одни только виноградники насчитывали свыше ста тысяч кустов, издал знаменитый труд «Плодовая школа и плодовый сад», возглавил Императорское общество садоводства.
Но самым известным его наследием стал дворец Раевских «Карасан». Здание было спроектировано в смешанном стиле. В нём угадывается влияние «бахчисарайского» вкуса, мавританской архитектуры и русской усадьбы. Спрятанное с моря вековой рощей сосен пиний, каменное двухэтажное здание массивной полигональной кладки с цоколем и мезонином, имеет несколько смещённый ризалит, по поверхности которого и сегодня вьются растения. Игривость фасаду придают разнообразные арочные проёмы: полуциркульные арки дверей, ажурные мавританские окна, стрельчатые своды и плоские сжатые арки окон. Пропорции галерейно-балконного блока с навесными крышами значительного выноса, украшенными деревянным подзором, придают ему схожесть с пирамидой. Любопытно, что северному, не парадному фасаду зодчий добавил более выраженную декоративность, заполнив рядом живописных полуколонн витражными окнами с плотным переплётом и богатой орнаментикой.
Загадкой дворца является бельведер, расположенный весьма странно, так как обзор оттуда на северо-запад загорожен мезонином. Кто и зачем так разместил обзорную башню, и служила ли она вообще в качестве таковой, пока неясно. Землетрясение 1927 года и поздние переделки исказили внешность дворца. Исчезли прекрасные шлемовидные пинакли со шпилями, придававшие зданию торжественность, утрачен ряд балконов, «по-советски» переделан мезонин. С отбытием в эмиграцию вдовы Михаила Николаевича история родового имения Раевских в Карасане закончилась.
Что же стало с третьим участком в Кучук-Ламбате, проданным некогда А. Андрееву? Постепенно он перешёл к внуку Наполеона Бонапарта Луи Мюрату, который проиграл его в карты, после чего земля оказалась во владении Императорской фамилии. По отзывам современников, Николай II любил бывать в Кучук-Ламбате и подолгу всматриваться в море, сидя под деревом. Имение могло стать царской резиденцией, но выбор пал на Ливадию. Ляг карта иначе, возможно, сегодня мы бы знали Кучук-Ламбат или Карасан благодаря дворцу августейшей семьи.
Дворец Гагариной
Утёс, Большая Алушта, 1907 год
Однокоренное с «лампадой» название «Ламбат» переводится с греческого как «светильник» или «маяк». Вероятнее всего, именно маяк располагался в древние времена на мысу Плака (буквально «Плоский камень»), делящем земли Ламбата на Биюк-Ламбат («Большой маяк») по одну сторону и Кучук-Ламбат («Малый маяк») по другую.
Этот мыс издревле встречался на картах под различными именами. Ныне вслед за одноименным посёлком он часто зовётся Утёсом. Ещё при Андрее Бороздине на Плаке была воздвигнута церковь, в склепе которой был похоронен вначале он, а затем и его дочь.
Судьбы фамилий Бороздиных, Раевских и Гагариных так плотно сплелись на землях Ламбата, что впору рассматривать их владения как одно целое. Жена Андрея Бороздина Софья Львовна приходилась единоутробной сестрой Николаю Раевскому-старшему. Михаил Раевский-внук взял в жёны княжну Марию Гагарину. Дочь Михаила Бороздина вышла замуж за Николая Раевского-младшего. А дочь Андрея Бороздина — за князя Александра Гагарина. Князь стал предпоследним владельцем Утёса.
Их брак был бездетным, поэтому после внезапной смерти Марии Андреевны (от удара, в ванне из холодного нарзана) князь Гагарин унаследовал кучукламбатское имение.
Княгиня Анастасия Гагарина
Вторым браком Александр Иванович сошёлся уже в Грузии с туземкой Анастасией Орбелиани, будучи военным губернатором Кутаиса. «Настенька Орбельян» или княжна Тасо, как её звали современники, была писаной красавицей и привередой: она засиделась в девках (на момент брака ей было 28 лет), «долго крепилась, отказывала всем местным женихам и наконец дождалась, чего хотела — русского князя». Примечательно, что сводником, как и в случае с первой женой, похоже, выступил хозяин Алупкинского дворца Михаил Воронцов, чьим адъютантом раньше служил Гагарин.
В чине кутаисского градоначальника князь определил классический облик города: проложил бульвар, устроил сады, здание гимназии, мосты через реку. Погиб Гагарин неожиданно. Сванетский князёк Константин Дадешкелиани во время переговоров накинулся на князя и смертельно ранил его ножом. За эту выходку дикаря по решению суда пристрелили и закопали в позорной яме. За одно только дозволение позже перезахоронить преступника генерал-губернатор Колюбакин лишился своего поста.
Несмотря на отсутствие детей, вдова Гагарина навсегда осталась верна князю и в брак больше не вступала. Она уехала в имение мужа Кучук-Ламбат, где вела уединённый образ жизни, построила и содержала больницу для местных жителей. Но в 77 лет, уже прожив в Крыму без малого полвека и будто что-то осознав, она начала возведение дворца, ставшего её единственным чадом. Княгиня Тасо умерла в год окончания строительства.
Архитектор Николай Краснов расположил мощный, похожий на миниатюрный замок дом в седловине мыса Плака. Отсюда открывался живописный вид на Кастель, Медведь-гору, Судакские горы. На оконечности мыса замок смотрелся бы эффектней (и тогда опередил бы «Ласточкино гнездо»), но массивное здание пришлось бы разместить на месте склепа, на неудобной каменной площадке.
Прежде всего в его облике бросается в глаза богатая, щедрая рустовка. «Диким» камнем здесь обыграны все углы, плинтусы, карнизы, наличники, что придаёт дворцу брутальность и силу. Сделанный в старогерманском вкусе, он отсылает зрителя к суровому северному зодчеству. Из Германии была заказана черепица, чья основательная фактура уравновешивалась золотистой облицовкой стен (плиткой из Италии) и венецианскими стёклами (из Франции).
Внешне дворец перекликался с Массандровским, с которым его сближало разнообразие форм красных крыш, охристая облицовка, сходство с замком, готические мотивы, историзм форм. Гагаринский дворец обыгрывал всё тот же стиль шато, но в более в рубленом германизированном духе «шато форт».
По иронии судьбы, в основном известен не парадный, а торцевой фасад дворца — из парадных элементов с этой стороны видны только родовой герб Гагариных с двумя рыцарями, виноградной лозой, дубом и кабаном. В остальном его популярность можно объяснить разве что доступностью для обзора: четыре слепых окна и вальмовая крыша с маленькими глазками слуховых окон, подчёркивающих её широкий и высокий, как бы давящий скат, не дают ухватить целое архитектурного замысла. Дело осложняют два кипариса, заслоняющих ступенчатый щипец, который включает трапециевидную крышу в общую динамику здания.
Представление о дворце даёт в первую очередь восточный фасад, где та же крыша повёрнута к зрителю узким и вытянутым вальмом, возвышающимся готической доминантой, уравновешенной контрдоминантой пинакля с конической фиалой. Мощная прямоугольная башня (служившая флигелем для прислуги) и зубчатые стены романтично увиты лозами. Парадный ризалит венчают два декоративных бартизана, придающие дворцу дополнительное сходство с крепостью.
Умело избегая характерной для замковой архитектуры монотонности, Краснов разнообразил фасад ритмичным чередованием прямоугольных и арочных проёмов, формами арок и группировкой окон. Главная башня, начинаясь стрельчатым порталом, продолжается цельным прямоугольным окном, венчается полуциркульным трифорием, а точку ставит прямоугольное окошечко мансарды. Стена справа от неё начинается двумя полуциркульными бифориями, продолжается двумя цельными прямоугольными окнами, а точку ставит стрельчатое слуховое окошечко в крыше. Исключение составляет лишь башня флигеля, где все проёмы прямоугольны. К сожалению, буйная растительность не даёт насладиться фасадом вполне и заметить такие смелые детали, как свисающие ярусами длинные подоконные ниши, придающие этой башне стройность.
Интерьер дворца, напротив, был сделан по последней моде — в стиле ар нуво. Фирменные линии в стиле «удара бича» в сочетании с прямолинейным геометризмом придают главному холлу одновременно и строгость классицизма, и игривость модерна.
Гагарину похоронили во дворе домовой Александро-Невской церкви, также возведённой Красновым. О чём размышляла грузинская княгиня, добровольно и навсегда покинувшая Кавказ, оставшаяся верной своему мужу, долгожданному «русскому князю», и посвятившая себя крымскому южнобережью? Быть может, в голове её звучали стихи Муравьёва-Апостола, сложенные, вероятно, ещё до её рождения:
Ламбат! Ламбат! Приют покоя,
Для сердца милый уголок!
Где легкокрылое, златое
Летает счастье и далек
Унылый мир с его страстями.
И смертных жизнь не тяготит,
Кто равнодушными очами
Тебя мог видеть и забыть?
Рассмотреть восточный фасад целиком нынче можно в парке миниатюр
Романтическая Александрия
Гаспра, Большая Ялта, 1836 год
«Романтическая Александрия» в первой половине XIX века входила наряду с Воронцовским дворцом в число главных достопримечательностей южнобережья. Историю её можно проследить по одним лишь названиям: в разное время она именовалась Голицинским дворцом, Гаспринским дворцом, усадьбой графини Паниной, «Ясной Поляной».
Владелец имения и с детства ближайший друг Александра I князь Александр Голицын служил обер-прокурором Святейшего Синода и министром народного просвещения. Несмотря на деликатную особенность (Голицын был почти открытым геем), князь пользовался гигантским доверием августейшей семьи. Уезжая в 1828 году на русско-турецкую войну, Николай I оставил вместо себя временную верховную комиссию в составе всего трёх человек, одним из которых был Голицын. А посетив в 1837 году в отсутствие хозяина Гаспринский дворец, Император сделал надпись на портрете князя:
«Рад видеть портрет, но оригинала никогда не желаю здесь видеть, ибо кого душевно любишь, с тем не расстаешься вечно…
Николай, 1837 год. Сентябрь». Ниже прибавлено: «Согласна. Александра. Александра, Мария, Елена».
Здание спроектировал русский зодчий Филипп Эльсон. Выпускник Императорской Академии Художеств и автор множества крымских построек первой трети XIX века, он за казенный счёт долго учился в Италии, где получил звание академика Римской и Флорентийской академий. Знание итальянской архитектуры позволило ему найти оригинальное решение: соединить замковый стиль с венецианской готикой.
Архитектоника дворца напоминает симметричный замок, фланкированный двумя угловыми башнями. Восьмигранные сооружения увенчаны согласно эстетическим стандартам фортификационного искусства выносным парапетом, покоящимся на характерных кронштейнах с декоративными машикулями. Несмотря на то, что заниженные стены с ризалитом приближали здание к пропорциям гражданского особняка, дворец всё ещё смотрелся тяжеловесным. И тогда Эльсон применил один из тех приёмов, что доступны лишь мастерам, учившимся из первых рук и видевшим образцы воочию: он облегчил проект венецианской готикой.
В отличие от классической готики венецианская лишена экзальтированного мистицизма, с его пронзающими небо сводами. Характерная готическая невесомость в ней достигается за счёт стрельчатых окон и аркад, крыши же могут оставаться пологими. Эльсон использовал эту особенность стиля и аккуратно вписал венецианскую готику в композицию окон. Стрельчатыми проёмами он заполнил фасад, каждую грань башен и даже порталы оформил стреловидными арками. Прореженная готическими проёмами, внешность дворца обрела более лёгкий, южный, романтический вид. Усадьба так и называлась «Романтическая Александрия».
Инженерными работами руководил англичанин Вильям Гунт, сооружавший одновременно Воронцовский дворец в соседней Алупке. Ему иногда приписывают и авторство замечательной, но, увы, не сохранившейся домовой церкви, будто списанной с форм Алупкинского дворца. В этой церкви много лет спустя обвенчалась с Карелом Крамержем будущая вторая леди Чехословакии и покровительница русской эмиграции Надежда Хлудова-Абрикосова. Здесь отпевал своего пятилетнего сына Ивашечку создатель религиозно-философского учения о Софии Сергей Булгаков. Возможно, и самого Голицына отпевали здесь после смерти. Похоронен он в Георгиевском монастыре на Фиоленте.
После кончины бездетного Голицына дворец в несколько этапов перешёл к последней из рода Паниных — графине Софье Паниной. Падчерица «кадета» Петрункевича, она недалеко ушла от взглядов отчима, отчего носила прозвище «красная графиня» — несмотря на благорасположение царской семьи (Александр III даже согласился быть посаженным отцом на её свадьбе).
Панина прошла путь, характерный для незрелой русской интеллигенции начала ХХ века, великодушной и подлой, образованной и глупой, альтруистичной и мелочно тщеславной. Она была щедрой меценаткой и создала Народный дом, покровительствовала русской эмиграции и поддерживала Белую армию. И в то же время принимала у себя Горького и Короленко, поддержала «февраль» и стала благодаря ему первой русской женщиной-министром. Образование позволило ей пристроить к Гаспринскому дворцу балкон и мостик с прорезями из характерного для венецианской готики четырёхлистника, но не позволило предвидеть Октябрь и арест. Примечательно, что самым известным её гостем стал Лев Толстой, такой же мудрец и глупец, милостивец и подлец, что и почти всякий русский интеллигент его времени.
Толстой провёл в имении меньше года. Здесь он писал «Хаджи-Мурата» и статьи. Разумеется, обличительные. Пребывая в Гаспре, литератор саркастично признавался:
«Гаспра, именье Паниной, и дом, в котором мы живем, есть верх удобства и роскоши, в которых я никогда не жил в жизни. Вот те и простота, в которой я хотел жить…»
Здесь же великий писатель заболел так тяжело, что уже был куплен участок в Крыму для его захоронения. Распорядись судьба иначе, и могила Толстого находилась бы в благословенной Таврии, что было бы вполне справедливо: с Крымом его связывало участие в войне, многое определившей в его жизни.
Толстого с визитом навещали Чехов, Куприн, Бальмонт, Шаляпин. Ялтинского обитателя Толстой любил особенно, звонил Чехову по телефону, просто чтобы сказать:
«Сегодня у меня такой хороший день, так радостно душе, что мне хочется, чтоб и вам было радостно. Особенно — вам! Вы очень хороший, очень!»
Другой великий писатель поселился в Гаспринском имении уже на волне революционных событий. Владимир Набоков, тогда ещё юноша, позже описал атмосферу наступившей в Крыму катастрофы:
«Местное татарское правительство сменили новенькие советы, из Севастополя прибыли опытные пулеметчики и палачи, и мы попали в самое скучное и унизительное положение, когда вокруг всё время ходила идиотская преждевременная смерть, от того, что хозяйничают человекоподобные, и обижаются, если им что-нибудь не по ноздре. Тупая эта опасность плелась за нами до апреля 1918 года».
Но даже в такой атмосфере он не изменял своей эстетско-аристократической манере: ловил бабочек, играл в шахматы и писал стихи. Позже в «Подвиге» он восстановил воспоминания юности:
«Слева, во мраке, в таинственной глубине, дрожащими алмазными огнями играла Ялта… Стрекотали кузнечики, по временам несло сладкой хвойной гарью, — и над черной Яйлой, над шёлковым морем, огромное, всепоглощающее, сизое от звёзд небо было головокружительно…»
На этом сизом от звёзд небе зубчатые башни Голицынского замка смотрят на нас из глубины двух столетий особенно величественно.
