Сегодня ты поп-арт создашь,
А завтра Родину предашь!

Я искренно рад, что мои детские воспоминания вызывают настолько сильный отклик у реакционеров от культуры. Чем больше художников и их галеристов заблокируют меня в фейсбуке или назовут врагом современного искусства в комментариях — тем лучше. Не упомянув никого лично и не назвав ни одного из этой братии по имени, у меня получается оскорблять их всех и смешивать с грязью, из которой они лепят свои поделки. Это забавно. Но хватит о дураках! Продолжим о моем детстве.

Вы узнали, что из себя представляют современные художники. Вы прочли о том, что ими движет, как ими стать (см. Допинг контроль Vol.1 и Допинг контроль Vol.2). А теперь в финальном эссе я расскажу вам о том, что они делают, когда оказывается, что их бездарное творчество никому не нужно.

ногие из вас помнят времена школьных обменов в средних школах времен Перестройки. Я, честно говоря, не верил, что такое бывает. Мне казалось, что все это — комсомольская пропаганда. Конечно, никого к нам не пустят. И, тем более, нас не выпустят. Каково же было мое удивление, когда меня и моих друзей (того самого Диню, о котором я уже писал в предыдущих выпусках, а также хиппи Митю и панка Тараса), вызвали к директору. Все мы были очень разные, но троих из нас связывало одно. Мы, Митя, Диня и я, были начинающими художниками. А Тарас был просто фарцовщиком. Но все вместе мы являли собой настоящую школьную богему и единственными не вступили в ВЛКСМ.

Поэтому немудрено, что как только руководство узнало об официальном визите в школу детской канадской делегации, нас, как самых неблагонадежных, решили срочно и категорически изолировать от интернациональной дружбы.

Директриса, смерив нашу четверку презрительным взглядом, вознегодовала:

— На кого вы похожи, ребята?! У одного — крашенные рыжие пакли, как у клоуна!

(Тарас смущенно попытался пригладить дерзко торчащий ирокез)

— У другого — длинные волосы, как у бродяжки!

(Митя сердито зыркнул из-под челки)

— А ты, да-да, вот ты! Носишь значок с Николаем Вторым! Что ты этим хочешь сказать?! Нет! Не отвечай!

(Диня хмыкнул)

— А у тебя, Дима, вообще —крест на груди, как у попа!

(Я лишь пожал плечами. А что тут такого? Я же православный…)

Директриса, не справляясь с эмоциями, ритмично затрясла вавилоном на голове.

— Ну как?! Как вас показать нашим иностранным гостям? Нет! Нельзя вас к канадцам допускать… Даю вам выходные дни на время пребывания иностранной делегации у нас в гостях. Можете уйти и не появляться в школе несколько дней.

Мы, надо заметить, совершенно не расстроились и даже обрадовались, что можем не учиться. И вообще в этой дрянной школе не появлялись бы, кабы не одно происшествие…

Делегация прибыла не через неделю, как ожидалось, а на следующий день. Все произошло внезапно, когда мы, прогуливая очередной урок, преспокойно курили на крыльце, где и застали нас канадцы. Их автобус остановился возле школы и пестренький табунок высыпал наружу, заинтересованно озираясь.

В школе среди администрации тут же началась нешуточная паника и, как следствие, ступор. Гостей не ждали так рано, и те, такое ощущение, специально устроили такую подставу, заявившись в непротокольное время. Шары, транспаранты, флажки и горнисты, речь взволнованной комсомолки и стихи четвероклассницы в бантах… Каравай на вышитом рушнике… Все это в полном смятении, сопровождаемое паническим грохотом и сдавленными криками, перемещалось в школьном вестибюле, а на крыльцо так никто и не осмелился выйти… Может, искали каравай, может, заплетали шары или надували банты… Не суть.

Пока мы курили, отстраненно созерцая все это диво дивное, единственный не-художник из нашей компании, профессиональный фарцовщик панк Тарас, сбегал домой и вернулся, крест на крест обвешанный двумя сумками с противогазами. Подмигнув нам, он рванул прямо в толпу иностранцев и та его мгновенно и жадно поглотила, как первого русского туземца, встреченного ими в походе. Мы только услышали «Хэллоу фрееендс!», и наш друг панк исчез в салоне автобуса.

Через десять минут Тарас вернулся к нам с яркой спортивной сумкой фирменного производства, в которой оказались два флага — канадский и американский, свитер, пара футболок, несколько блоков «Мальборо» и так еще, по мелочи — значки-флажки и вымпелы разных городов.

И да, добавил он, я со всеми познакомился и могу вас представить. Мы, пропустив мимо ушей его фарцовское бахвальство, разумеется, тут же согласились знакомиться. Вскоре он подвел к нам иностранцев весьма симпатичного вида.

— Это — Морган. Это — Джейн, — стал он представлять своих новых канадских друзей, — А это, — указал он на нашу троицу, — Питерский арт-андеграунд — современные художники, непризнанные гении современной России!

Канадцы понимающе закивали:

— О! Модерн артист! О!

Это было то, что нужно.

— Йес йес, — радостно закивала наша троица, — Мы те самые!

Пока школа истерично готовилась к приему гостей и торжественной линейке, мы уже в частном порядке подружились с послами мира.

Вокруг нас все время шнырял какой-то взрослый тип с фотоаппаратом и щелкал любые наши с канадскими школьниками телодвижения. Да и школьники были, на самом деле, престранные. Ну, если Джейн и ее подруга Джеки еще тянули на школьниц, то Морган явно был из универа и значительно старше нас. А вскоре мы узнали, что он вообще американец, а не канадец, и поехал с ребятами за компанию. Но все происходящее было настолько невероятным и непривычным, что на какой-то момент захотелось отключить бдительность и критическую зоркость и просто пообщаться с народом из другого мира. И им, мне показалось, тоже. Одно дело телемосты и переписки, а другое дело, когда вот так, среди бела дня, из-за океана на твой школьный двор прибывает целый автобус иностранных школьников. Ну или почти школьников.

Впрочем, торжественной части избежать не удалось.

Все-таки вышли комсомольцы, перевязанные атласными лентами, с хлебом и солью в подрагивающих руках. Зрелище это вызвало у гостей крайнее недоумение и, обняв нас, они заявили, что вот эти ребята пусть теперь будут с нами везде. Мы с ними подружились.

Прожигаемые преисполненными ненавистью взглядами комсомольцев, мы, единственные не-комсомольцы, заполучили ведущие роли в этой международной игре.

Еще одна показная игра, кстати, не заставила себя ждать. Канадские ребята сыграли с русскими матч дружбы в баскетбол. Мы в нем не участвовали. Как и наши новые друзья: Морган, Джейн и Джекки. Лишь гаденько хихикали над тем, как потели комсомольцы и скауты с двух сторон, отдуваясь за мир, перестройку и рухнувший железный занавес, пока мы расслаблялись на скамейках в спортзале.

В какой-то момент директриса, отчаянно жестикулируя, привлекла мое внимание и отозвала в сторону. Вид у нее был гораздо более встревоженный, чем обычно, хоть это и трудно представить.

— Дима, — прошептала она, озираясь, — Будьте внимательны и осторожны. Этот фотограф не снимал матч. Он ходил по школе и фотографировал наши туалеты. Он ищет антисоветские кадры и, по всей видимости, —шпион! Он о чем-то с вами говорил? О чем-то расспрашивал?

Я отрицательно покачал головой в ответ на этот параноидальный бред и вернулся рассказать о нем друзьям, а заодно и канадцам.

Мои друзья засмеялись, а вот внезапно посерьезневшие канадцы — нет, что меня немного удивило. Наоборот, Морган, вцепившись в скамью, сбивчиво рассказал нам, что это настоящий школьный фотограф из настоящей канадской школы, он давно его знает, и да-ладно-ну-вы-чо-не-волнуйтесь.

Но потом он вскочил, отошел к фотографу и что-то тому прошептал на ухо, будто предупредив. Предположение нашей директрисы, как по мне, выходило не таким уж и параноидальным. А после того, как этот фотограф попросил нас на крыльце попозировать с сигаретами, от чего мы вежливо отказались, намерения этого типа стали абсолютно ясны: скомпрометировать как угодно эту поездку дерьмом в сортире или курящими русскими старшеклассниками.

В принципе, всего этого было полно, но акцент на этом показался несколько неуместным.

Впрочем, вечером был коллективный поход в бар и безалкогольная дискотека агента-фотографа окончательно добила. Никаких наркотиков и крепкого алкоголя на вечеринке у старшеклассников — это уже перебор! Он смылся, не дождавшись конца.

На следующий день мы все встретились снова. В этот раз у нас должен был состояться культпоход в Мариинку. И у нас выдалась минутка для ознакомления иностранных друзей с нашим творчеством.

Я рассказал, что мое искусство никогда не выставлялось на Родине, потому что везде фигурирует мой член в виде природы России, превращаясь то в горный пик, то в морскую впадину.

Морган внимательно слушал и кивал, Джейн и Джеки зарумянились: длина шахты им понравилась. Но в целом картина осталась непонятой.

Следующим на сцену вышел хиппи Митя и достал из заднего кармана джинс вчетверо сложенный альбомный лист. Развернул его и объявил, что нарисовал эту картину лично для Джейн (в которую уже успел ветрено влюбиться). Это была какая-то огненная абстракция, похожая на рисунки шизофреников или людей под ЛСД.

Джейн осторожно переспросила:

— Что это?

И Митя ответил:

— Любовь Бога!

Джейн, совсем сбитая с толку и красная от смущения, задала последний вопрос:

— А вы верующий?

И Митя бесповоротно добил всех ответом:

— Да! Я кришнаит!

Тут канадка испуганно дернулась и отошла в сторону от него, как от психа. Видно, ей мозг промыли тем, что кришнаиты — опасная секта, и после этого признания шансы Мити на ее благосклонность были сведены к нулю.

На предложение принять в дар это произведение она сказала, что ей, увы, его некуда сейчас положить, и она боится его помять.

Митя сложил рисунок вчетверо и разочарованно спрятал его обратно в джинсы.

Последнюю попытку арт-коммуникации попытался сделать Диня, предложив поход в домашнюю галерею, где иностранцев ожидал настоящий рай русского модернизма.

Но канадцы быстро устали от художеств и поспешно уведомили, что, к превеликому сожалению, не смогут посетить наше арт-подполье, так как по программе у нас запланирована Мариинка, а завтра они уже улетают.

Но это утро и вечер они все равно хотят провести только с нами, потому как больше им никто не нравится. Особенно эти! И они враждебно скосились на комсомольцев в серых костюмах, которые то и дело бросали на нас взгляды, полные ненависти.

Особенно доставал комсорг, все время ходивший между директрисой и завучем.

Но директриса и завуч, конечно же, этого не знали, и он был их любимчиком и главной надеждой. Он умудрялся выглядеть как ужасное чмо, несмотря на хорошие вещи, которые Тарас иногда ему перепродавал.

Его и группу комсомольских активистов канадцы игнорировали полностью.

Малость погоревав о несостоявшейся карьере русских поп-артистов, мы отправились выгуливать зарубежных гостей дальше. Вскоре мы уже сидели в Царской ложе Мариинки. Никак не менее! Интернациональный обмен школьников — это вам не хухры-мухры! Канадцы не понимали, где они и зачем. Спрашивали то и дело — куда нас привезли, что за театр, а что за спектакль? Я в Мариинке, каюсь, сам был впервые и, увидев по дороге афишу «Жизель», решил, что мы идем на нее, всем об этом радостно объявив. С первыми проблесками розового света юпитеров на сцене я увидел двуглавого гербового орла России и почувствовал, что промахнулся — это явно не Жизель. Вторая афиша, которую я успел заметить, была к «Хованщине». Стало ясно, что мы попали… Попали в оперу на «Хованщину».

Первые 15 минут я сидел неподвижно и судорожно сглатывал, потрясенный звуком. Ничего подобного я раньше не слышал. На 16-й минуте я оглянулся вокруг. Все завороженно смотрели на сцену. И канадцы, и мы. На 17-й минуте я снова отвлекся и по возможности тихо высказал Денису, какой отличный тут звук. Объемный…

Денис согласно кивнул и серьезно продолжил слушать и смотреть.

На 18 минуте уже он наклонился ко мне и сказал: Звук тут супер… Объемный такой…

Я тоже вежливо согласился.

На 19 минуте друг другу подобные вещи сообщили все, кто сидел в ложе. А на 20-й минуте по эстафете было передано предложение выйти всем в туалет. Мы скопом все и вышли, сопровождаемые удивленными взорами комсорга, завуча и директора.

Канадцы и мы размялись в холле и стали тут же болтать и ржать. Сначала поржали о том, как «Жизель» превратилась в «Хованщину». Потом Морган честно заявил, что любит Айрон Мэйден, а Джейн призналась в любви к Твистед систер. Выяснилось, что мы любим Аксепт и Ганс энд Роузес и никто совсем не любил оперу.

Возвращаться в Царскую ложу смысла не было, и мы ломанулись в туалет, где накурились всласть. После этого Моргана как-то разморило и он вдруг разоткровенничался:

— Понимаете, ребята, — сказал он, — Вот вы тут все молодые художники… Это все ясно… Мы с вами слушаем одну музыку… Все ваши работы это, конечно, здорово и интересно, но такого на Западе полно и без вас. Понимаете? В вашей стране сейчас происходят перемены. Вам нужно показывать гражданскую позицию. Она важнее умения рисовать. Вам нужно перестать бояться и больше выражать себя!

Морган затянулся, выпустил струйку дыма в потолок и продолжил:

— Вы можете сказать нам пару слов, передать послание, и это прозвучит сильнее романа какого-то Достоевского… или вы можете разрисовать стену Петропавловки или какой-нибудь памятник вашим тиранам вроде Ленина… и об этом напишет весь мир скорее, чем о всех ваших подпольных выставках и каракулях. Потому что в этих поступках есть бесстрашие и гражданская позиция. А не какое-то бессмысленное искусство, от которого все устали, как от этой классики в театральном зале!

Вот тогда я и подумал, что это за странную фигню несет канадский очкарик, точнее, американский?

Почему это какая-то антисоветчина лучше моей картины с моим членом? И зачем мне пачкать стены Петропавловки, место гибели декабристов и символ нашего города? Что за ахинея у него в голове? Пусть пачкает у себя в Канаде что хочет или перекрасит Белый дом в черный цвет. Какие-то левые эти канадцы…

После этой пламенной речи Морган взбодрился и вернулся на место в ложу, а мы своей компанией решили не возвращаться и посетить буфет. Там и созрел вскоре коварный план моих коллег по искусству. Денис, повторяя слова Моргана, предложил написать большое антисоветское письмо русских школьников Канадскому и Американскому правительству.

Недолго думая, он принялся сочинять.

Начиналось письмо со слов: «Вас обманывают! Все, что вы видите — ложь! На самом деле все не так!»

А как именно на самом деле — он еще не придумал и для этого устроил мозговой штурм.

Цель была определена и задача поставлена: раз искусство наших канадских друзей не интересует вовсе, то стоит заинтересовать их продажей чего-то более глобального, чем наши творения. А именно — Родины. На это юные советские дарования и решили поставить.

А передать кляузу придумали напрямую журналисту-фотографу — этому шпиону, приставленному к детям. Он даже, пока мы сидели в буфете, попросив бумагу и авторучку, ходил кругами, покинув оперный зал, будто предчувствуя, что рядом зреет подлое предательство. Ради чего он, собственно, и приехал в нашу страну. Ребята же обсуждали перспективы такого письма вполголоса: идеально, если его опубликуют в местной прессе и нас после этого выгонят из школы! Тогда мы будем несовершеннолетними диссидентами и подвергнемся политическим гонениям! И всей нашей компанией переедем в Канаду. Второй вариант — прочитав наше письмо, канадцы организуют выезд для нас четверых по культурному обмену, и так мы сможем убежать из СССР и вслух озвучить весь тот ужас, который нам довелось тут пережить. Пережитой ужас и кошмар, впрочем, еще стоило выдумать, что стопорило весь процесс. Вскоре я предложил тоже вернуться в зал, чтобы не вызывать подозрений, и отложить антисоветскую фантазию на потом.

Вернувшись в царскую ложу, мы обнаружили канадцев, изнывающими от скуки. Русская классика их добила. А мы, накуренные и бодрые, напротив — с еще большей радостью включились в наслаждение академическим искусством. Когда утихли последние ноты, Денис и я вскочили и, хлопая громче всех, закричали на весь зал «Браво! Браво! Бис!» Вдруг меня схватила рука Моргана и на корявом русском он жалобно заскулил: «Не надо! Бис не надо! Плиииз!»

Письмо с бодрым началом, которое набросал Диня, вручили мне и дали задание дописать, как самому главному сказочнику. Приехав домой, я ничего дописывать не стал, а завалился спать. Почему?

Наверное, потому что этот провокатор студент Морган и антисоветчик фотограф выглядели как-то препогано. Не было в них самих никакой борьбы против режима. Сплошная фальшь и попытка найти дерьмо в чужом доме. А я как-то этим дерьмом быть совсем не хотел.

На следующий день мы провожали группу канадцев в аэропорт. Они скидывали нам остатки сигарет, значков и футболок. Я ничего не брал, вежливо отказываясь. Что-то накануне вечером пробежало между нами, и мы уже не были друзьями. Да и все эти фарцовские темы я считал всегда ниже своего достоинства. Тарас же работал за всех и нагружал свою сумку до отказа всем, что давали. В какой-то момент к нам подошел журналист-антисоветчик и спросил, нет ли у нас желания что-то специальное сказать ему или передать канадской прессе? Он пошел ва-банк.

Все напряглись и посмотрели на меня. Ведь домашнее задание по написанию антисоветского послания было возложено на меня. Но я вежливо улыбнулся и ответил нашему гостю, что у нас для него ничего нет. Он, явно разочарованный, покинул нас. Задание было окончательно провалено.

Мои друзья, прощаясь с канадцами, все еще поглядывали на меня, видя как я держу руку в кармане куртки, где, по их мнению, должно было быть то самое наше письмо. Они только и ждали как директриса с завучем и комсомольцами отойдут подальше, и я исполню свой гражданский долг, озвучу присутствующим свою гражданскую позицию.

И вот наступил момент расставания. Мы остались на какой-то миг без соглядатаев, и я, вытащив пустую руку из кармана, пожал руку Моргана, прощаясь.

Канадцы ушли на регистрацию. Несколько раз оглянулись, будто что-то забыли или ждали, что их окликнет кто-то из нас. Но в итоге разочарованно помахали руками и скрылись за таможенным контролем.

А на меня смотрели мои друзья-подписанты и в их наивных широко закрытых глазах читалось: А как же мы?! А как же Канада?! А как же письмо?! Как же наше великое предательство?! Наше диссидентство?!

И заметному. Но мы не стали выслушивать их угрозы, стоя со всеми на продуваемой семью ветрами автобусной остановке, а укатили на такси, окончательно взбесив руководство неслыханной наглостью.

В такси же претензии и упреки в мой адрес посыпались уже от моих друзей. Что я, отказавшись предать родину, их всех продал. Оправдываться я не стал, а просто ответил, что проспал и поэтому не успел ничего написать. Ответ был принят, проспать — причина уважительная! И о несостоявшемся предательстве вскоре забыли.

Из школы нас не выгнали. Но и в Канаду никого в ответ не отправили. Культурный обмен оказался каким-то односторонним.

На следующий год мы закончили школу и разбежались каждый по своим делам.

Троим моим друзьям все же удалось Родину если не продать, то хотя бы покинуть. Панк Тарас стал поваром на корабле и сбежал в южно-американском порту, после чего следы его затерялись. Хиппи Митя все-таки добрался до Канады со своими рисунками и гитарами и вскоре оказался в ночлежке для бездомных. Самым удачливым оказался монархист Денис. Он до сих пор скрывается от Интерпола где-то в Европе.

Ваш же покорный слуга, так и не написавший ни одного предательского письма и не проявивший свою гражданскую позицию, испачкав какой-нибудь исторический памятник, остался жить на Родине. По странному стечению обстоятельств из нашей богемной компании я единственный, кто в итоге стал художником. До сих пор непонятно почему. Все мы были в юности одинаково талантливы и полны идей. Иногда вспоминая эту историю, я думаю, что, может быть, секрет моего профессионального успеха и творческого долголетия в том, что я все же так и не продал тогда что-то важное и сохранил до сих пор?

Мой детский триптих закончен. Пришло время поговорить по-взрослому. В следующем выпуске читайте интервью с Денисом Евгеньевичем Егельским. Первым, Последним и Единственным живым Профессором Новой Академии первого созыва. Вместе с ним мы выясним, пройдет ли Допинг-контроль новый русский классицизм, оставшийся без вождей и запущенный на коммерческую орбиту балаганного постмодернизма.