После распада Советского Союза стало модным говорить, что лишь головокружительный экономический рост отдаляет Коммунистическую партию Китая (КПК) от расплаты. Говорилось, что коммунистическая идеология была дискредитирована, но пока размер экономического пирога (ВВП, отображённый в виде секторной диаграммы, схожей с пирогом — прим. переводчика) будет увеличиваться, граждане отставят в сторону глобальные вопросы и возьмут свой кусочек. Но что если рост был прерван, скажем, глобальным финансовым кризисом, обвалом мировой торговли и массовыми сокращениями в китайских цехах? Музыка замрёт, маскарад закончится, и Дженнифер Коннели проложит себе путь прямо через тюрьму из мыльных пузырей Дэвида Боуи, если так можно выразиться (отсылка к фильму «Лабиринт» — прим. переводчика).
Всё так, кроме того, что так не будет. Экономика Китая испытала на себе именно этот катастрофический сценарий в течение последних нескольких месяцев 2008 года. Уменьшающаяся уверенность и функциональное нарушение мировой финансовой системы заставили бизнесменов массово отменять заказы. Это стало серьёзным ударом по китайской производственной сфере, дополнительно ослабившим местную экономику, и без того хрупкую после попыток государства в течение нескольких месяцев сдуть ценовой пузырь на рынке недвижимости и снизить чрезмерную инфляцию. Десятки миллионов китайских сезонных рабочих были отстранены от работы в преддверии Нового Года по лунному календарю в конце января 2009 года. Они вернулись в провинцию, встретили праздник с родными и ждали, пока стихнет кризис.
Тем временем, высокопоставленные бюрократы из Чжуннаньхая (Чужуннаньхай — озеро, где расположены резиденции высших органов управления КНР) начали потеть от волнения. Всемирная экономика скатилась в самую серьезную рецессию с 30-ых годов прошлого века. Китай поспешно отреагировал мощной стимулирующей программой, вселившей уверенность, но неспособной создать рабочие места одновременно и для сокращённых рабочих, и для миллионов выпускников вузов, а также для молодых сезонных работников, которые стекаются на городские рынки труда каждый год в течение десятилетий. Ранее, в 2009 году, китайские власти открыто проявили своё беспокойство обеспечением социальной стабильности в сельской местности Китая. Состояние экономики в 2009 году действительно было шатким, даже по китайским стандартам, не то, что в сравнении с остальным миром. Реальный рост китайского ВВП замедлился до однозначных цифр — самый низкий показатель за почти десятилетие. Поэтому Китай перешёл от спячки к обзорным статьям и теледебатам, предсказывающим крах китайского рынка труда, а также экономический и политический кризис.
Вместо этого, рынок рабочей силы стал развиваться слишком высокими темпами.
В течение двух следующих лет, китайские экономические стратеги наполнили экономику банковскими кредитами, финансированием нового бесчисленного муниципального жилья, необычайно умело модернизировали инфраструктуру и попутно снабдили её парочкой потрясающих чемоданов без ручки (англ. white elephant — в биржевой практике известно выражение «белый слон» как обозначение операции, при которой расходы превышают прибыль от сделки). Сезонные рабочие устремились на миллионы рабочих мест, созданных на стройплощадках, или же назад на фабрики, чьи портфели заказов были полны из-за спроса, вызванного инвестициями. К началу 2010-го года количество объявлений о приеме на работу начало превышать количество соискателей впервые с начала китайского ресурсоёмкого экономического бума в начале XXI столетия, периода, который мы называем панда-бумом (по привычке этого прелестного создания жадно поглощать бамбук, по 10-15% от своей массы). Звучит неожиданно, но скорее нехватка рабочих рук, а не недостаток заказов не дала заводам возможности заработать во всю мощь в 2010-ом году.
В запале было неясно, что именно спасло страну от катастрофы. Спасли ли экономику от обрыва, ведущего к рецессии, мощные стимуляционные меры? Или же кризис в корне изменил рынок труда каким-то непредвиденным способом? После оценки произошедшего через несколько лет, становится ясно, что рынок труда изменялся даже до начала кризиса.
ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ РАБОТОДАТЕЛЕЙ
Структура китайской рабочей силы изменилась — и всё ещё меняется намного быстрее, чем этого ожидал Пекин.
Во время панда-бума, все основные факторы, регулирующие трудовые отношения в Китае, толковались в пользу работодателя: во главу угла ставились спрос и предложение. Во-первых, из-за демографии: страна пользовалась эффектом небольшого бэби-бума, который ближе к концу XX столетия увеличил ежегодное количество новичков на рынке труда, — эхо бэби-бума времен относительного спокойствия и социальной стабильности в десятилетие после воссоединения Китая в 1949 году. Во-вторых, из-за урбанизации: после самых первых рыночных реформ 80-ых, в 90-ые и 2000-ые крупный поток работников устремился к заводской работе на побережье, что заставило модернизировать труд на фермах, невероятно увеличив показатель сельскохозяйственной производительности в расчете на одного работника. И в-третьих, вернулись десятки миллионов работников, уволенных из государственных компаний в конце 90-ых, что обеспечивало высокий уровень реальной безработицы среди городского населения Китая (в противоположность тому, что утверждала бессмысленная официальная статистика) на протяжении большей части 2000-ых. Добавьте к этому миллионы подростков, ежегодно достигающих рабочего возраста, и вы получите рай для работодателя: рабочим места нужны сильнее, чем работодателям нужна рабочая сила.
Во время демографического взрыва в Китае поддержание роста числа рабочих мест было главным приоритетом правительства. Техника безопасности, право на коллективные договоры и другие дорогостоящие меры по охране труда были намного менее важны, и, в целом, игнорировались. Эта ситуация стала понемногу меняться с принятием закона «О трудовом договоре» от 2008 года, центрального элемента в наборе предписаний по более строгому регулированию трудовых отношений, который обязал работодателей договариваться с партийными профсоюзами по вопросам уровня зарплат и льгот, а также предоставил работникам новые возможности по отстаиванию своих прав перед работодателем в судебном порядке. Ожидалось, что после вступления в полную силу регулирующие мероприятия увеличат стоимость найма китайских работников примерно на 10-20%. Но в то время, когда закон принимался, никто не придавал этому большого значения. В конце концов, в городах всё ещё существовало около 200 миллионов наёмных работников, и ещё миллионы ожидали возможности уехать с ферм. Пока предложение оставалось избыточным, рай работодателя продолжал своё существование.
Тем не менее, к 2010 году стали проявляться трещины. В том году они стали наиболее заметными и получили широкое освещение в результате серии «диких» забастовок (без согласования с руководством или профсоюзом — прим.переводчика) на заводах, принадлежащих иностранцам. Международные и китайские производители урезали зарплаты во время спада 2008-2009 годов и медленно поднимали их в течение следующего года по мере того, как производство стало приходить в порядок — несмотря на то, что темп инфляции резко увеличился.
Для зарубежных работодателей это было двойным потрясением. Во-первых, они были сбиты с толку тем фактом, что работники были полны решимости прекратить производство так скоро, что многие производители были поставлены на грань банкротства. Управляющие всё ещё содрогались от воспоминаний о событиях 2008 года, когда экономика была в столь плачевном состоянии, что в Шенчьжене многие владельцы перебирались через стены своих фабрик под покровом ночи, оставляя позади своих работников без зарплаты. Во-вторых, сам факт того, что забастовки вообще произошли, заметно задел их предвзятое мнение: ведь в Китае не должны проходить забастовки.
Повышение зарплаты на несколько десятков процентов в конце концов покончило с забастовками, но трудовой рынок уже не станет прежним. Работодатели с заводов, медленно поддерживающие баланс заработных плат с рыночными ценами, смотрели как их сотрудники уходят прочь. Сокращение ежегодного количества рабочей силы в два раза или даже больше не было чем-то необычным для некоторых фабрик. После отставания от роста ВВП предыдущего десятилетия, средний уровень заработной платы в Китае рос быстрее, чем ВВП в 2011 и 2012 г.г., одновременно с серьёзным замедлением экономики в целом.
МИГРАНТЫ ПРИШЛИ, ПОСМОТРЕЛИ И УШЛИ
Недавняя нехватка рабочих показала, что обычное объяснение того, как работает китайский рынок синих воротничков, не является достаточным. Оно существенно преувеличивает количество избыточной рабочей силы. В частности, неверно толкуется динамика большого количества трудовых ресурсов из сельской местности, потенциально имеющей возможность стать частью рабочей силы в качестве сезонных рабочих. Было популярно мнение, что китайцы покинут фермы, придут в города, где они будут намного более продуктивны, ВВП вырастет до небес, а наличие бесчисленных частично безработных, всё еще бездельничающих на фермах, помешает росту уровня заработных плат.
Но эта история игнорирует неприятную правду о том, как устроена рабочая сила в Китае, или, по крайней мере, как она была устроена раньше.
Многие на Западе так и не смогли понять, например, что размер китайского трудового рынка существенно ограничен китайскими предрассудками. По западным стандартам Китай считался бы расистским, эйджистким (эйджизм — дискриминация по возрасту — прим. переводчика) местом. Недискриминация расценивается китайскими работодателями как заморская юридическая концепция. Во время предыдущего десятилетия неослабевающего роста многие заводы нанимали лишь работников женского пола из народа хань (основная этническая группа в Китае — прим. переводчика) в возрасте до 25 лет, так как они считали, что ими проще управлять, чем мужчинами, и они более энергичны, чем работники старшего возраста. Для мигрантов старше 40 лет поиск работы был намного сложнее, чем для молодых (и иногда невозможен). Если бы кому-то захотелось оценить действительный запас потенциальных малоквалифицированных работников для китайских фабрик, основываясь на предпочтениях работодателей, было бы нереально включить в него многих потенциальных работников в возрасте от 40 до 60 лет.
Аналитики также переоценили количество «синих воротничков» из-за еще одного немаловажного аспекта. На самом деле, в прошлом десятилетии вузы выпустили миллионы студентов, которые могли пойти прямо на работу. Но большинство из них предпочли учебу в институте заводу или строительной площадке. С 2000 по 2010 год число молодых людей, участвующих в программах высшего образования, вместо трудоустройства после получения среднего образования, утроилось, увеличившись с 2,2 миллионов до 6,6 миллионов. С таким количеством молодёжи, сидящей за книгами, очередь рабочих к воротам очередной фабрики сильно сократилась.
Китайские руководители фабрик, желая того или нет, в той или иной степени приспособились к новой реальности. Работодатели, само собой, увеличивают зарплаты ровно настолько, чтобы их работники не ушли. Производители также переносят заводы во внутреннюю часть Китая — прочь от крупнейших городов страны, где стоимость ведения бизнеса (и зарплаты) выше всего, туда, где они могут найти более охочих мигрантов — таких, кто скорее будет работать в шести часах езды от своей деревни, нежели в двадцати шести.
Близкое расположение работы к дому представляет интерес не только для мигрантов постарше как практический способ поддержания баланса между работой и семейными обязательствами, но и для мигрантов поколения конца 80-ых начала 90-ых, хоть и по другим причинам. Мигранты помоложе склонны серьёзнее относиться к своему образу жизни, а их отношение к работе характеризуется совершенно иными ожиданиями и подходами, отличными от старших поколений.
Раньше, в период после реформ 1978 года (Политика реформ и открытости), мигранты зачастую оставляли своих родителей, братьев и сестер (политика «одного ребёнка» в сельской местности исполнялась не так строго, как в городах), чтобы жить в рабочем поселке или в городе. Разумеется, работа, которую они могли найти на китайских заводах, была тяжёлой и отупляющей, но всё равно более подходящей по сравнению с изматывающими тяготами сельской жизни.
Новое поколение сезонных рабочих, напротив, мало трудилось на ферме (если вообще трудилось) и зачастую даже никогда не видели, как их родители занимались полевыми работами. Недавние исследования китайских аналитических центров показали, что эти новые мигранты менее мотивированы просто финансовыми возможностями, нежели возможностью продвинуться по карьерной лестнице, а также личными интересами. Более того, они придают исключительное значение социальной справедливости и хорошему отношению. В их укладе жизни близость к дому, семье, друзьям, а также знакомому диалекту и культуре (которые в Китае разнятся точно так же, как разнятся современные потомки латыни, на которых говорят в разных уголках Европы) столь же важны, как и их зарплата, если даже не больше.
СУРОВАЯ ШКОЛА ЖИЗНИ
Оборотной стороной нехватки голубых воротничков является переизбыток выпускников университетов, которые едва ли найдут работу на китайском трудовом рынке с высокой конкуренцией. В 90-ых, во время эпохи рыночной экономики, менее 3% молодых людей в Китае получали четырёхгодичное университетское образование. Закрытой группе дипломированных элит предоставили блестящие карьерные возможности и образ жизни, соответствующие их социальному статусу.
Это было тогда. Сегодня выпускники университетов сталкиваются с жизнью, полностью отличной от жизни предыдущего поколения, обладающего преимуществом первопроходцев. Расширение системы высшего образования в три раза всего лишь за десятилетие означает быстрое увеличение количества новых учреждений, большая часть которых предоставляет образование (наряду с возможностью профессиональной реализации на том уровне), которое нельзя сравнивать с образованием прежних выпускников университетов из высшей лиги. Массовые беспорядки 2006 года показывают, насколько различны перспективы для выпускников элитных и новых университетов: выпускники филиала университета в центральном регионе Китая пришли в ярость, когда обнаружили, что в их дипломах значится, что они выпускники филиала, а не главного университета, как им было изначально обещано.
В ситуации, которая может показаться знакомой для американцев, выпускники новых университетов и университетов невысокого статуса с большим трудом находят хорошую работу на начальном этапе. Они живут в маленьких переполненных общих квартирах на окраине крупных городов, кое-как перебиваясь, чтобы заплатить за аренду. Хлебные должности в государственных компаниях, в правительстве или в модных международных компаниях доступны выпускникам отнюдь не в большей степени, чем сезонным рабочим того же возраста. И выпускники вузов не возьмутся за работу на производстве, возможно, из-за невыгодности: средние начальные зарплаты для выпускников фактически ниже, чем средние зарплаты сезонных рабочих в 2011 году. Без хорошего работодателя, способного защитить их место в городах Китая, эти молодые люди не просто пострадают экономически; во многих случаях, они подобно мигрантам могут быть отстранены от экономической и социальной стороны своей жизни в городе.
ЧТО ТЕПЕРЬ?
Последствия преобразования трудового рынка в Китае ни в коем случае не являются полностью негативными; собственно, они облегчили управление китайской экономикой во многих важных аспектах. Одновременный приток выпускников вузов и дефицит новичков — голубых воротничков сузит разрыв между более и менее образованными китайцами, а также между сельским и городским населением. Для правительства тот факт, что постоянные демографические изменения уменьшают неравенство так, как неспособна их собственная политика, должно быть, является облегчением. Тем не менее, быстрые изменения населения также приносят новые и неизвестные ранее сложности. Темпы роста замедляются по мере того, как экономика Китая начинает испытывать нехватку неквалифицированных рабочих, чтобы поддерживать их мощную экспортную силу и главный символ — «китайскую цену», который делает страну столь знаменитой.
Эти изменения весьма заметны в недавней статистике по экономике Китая. В номинальном выражении с 2011 по 2012 год ВВП вырос на 9,8 %, но для Китая изменилось то, что большая часть дохода от этого роста пришлась скорее на работников (благодаря рынку труда с высоким спросом на рабочую силу), чем на собственников капитала. Средний совокупный чистый доход в городах вырос на 15 %. Для сравнения, прибыль производственных компаний выросла лишь на пять процентов. Быстро растущие заработные платы ускорили сдвиг страны от экономики, ориентированной на экспорт, к экономике, сфокусированной на внутреннем рынке. Слабая экономическая активность в Соединённых Штатах, Европе и Японии тоже ничем не помогают Китаю.
Да, до определённого предела «похмелье» от китайской демографии и переход экономики к ориентации на потребление — это, в целом, хорошие новости. Чрезмерное увлечение инвестициями и экспортом является не совсем надёжным. Но от процесса перехода кто-то выиграет, а кто-то проиграет. Восстановление равновесия означает, что население, живущее на свои доходы, получит большую часть «экономического пирога». Предприниматели, «красные капиталисты», международные компании, получатели налогов, скорее всего, в равной степени окажутся с меньшим доходом.
Тем временем, контроль и поощрение экономического развития станет существенно более сложной задачей. Управлять экономикой намного проще, когда мощнейший демографический ветер дует правительству в спину, двигая его экономику вперёд, даже если законы и не являются наилучшими. А когда ветер стихает, то отдельные законы и экономические решения начинают иметь намного большее значение. Сейчас Китаю нужно быть намного умнее и изобретательнее при разработке стратегии стимулирования.
Рост продуктивности (это и есть рост в выработке на одного работника) скорее всего, существенно замедлится, частично из-за менее дружественной к производству экономической активности. Рост потребности в услугах означает, что большая часть китайского ВВП будет производиться сферой услуг. И намного тяжелее удвоить ВВП на душу человека, занятого в этой экономической области, по сравнению со сферой производства. Более медленный рост, в свою очередь, разрушит некоторые из наиболее эффективных правительственных способов управления экономикой со смешанным рынком. Пекин прославился невероятным умением выходить за рамки экономических проблем. К примеру, безнадёжные кредиты, разрушающие банковский сектор на заре эры бурного роста в начале двухтысячных, так и не были выплачены — они лишь уменьшились по сравнению с остальной финансовой сферой, и, в конце концов, перестали представлять системный риск для экономики. Китаю ещё придётся разбираться с последствиями кредитного бума 2009-2010 годов, что неизбежно создаст значительное количество безнадёжных кредитов; старая стратегия перерастания проблем может оказаться не столь эффективной в период после роста в десятки процентов.
Кое-что поменяется в том числе и для иностранных и для местных компаний. Они уже перемещают заводы во внутреннюю часть Китая и поднимают зарплаты, чтобы приспособиться к новому балансу сил между мигрантами и работодателями. Многие компании начнут внедрять бизнес-методики для управления полноценной рабочей силой, подобно тем, что были внедрены в Соединённых Штатах или в Европе.
Если говорить более откровенно, корпоративным стратегиями придётся приспособиться к концу эпохи дешевой китайской рабочей силы. Это изменение будет иметь первоочередное значение для международных компаний, распределяющих инвестиции, научно-исследовательские работы и административные ресурсы между Китаем и другими рынками. Некоторые компании из США начали рассматривать возможность вернуть производство назад в Соединённые Штаты, Мексику или Вьетнам. Но более низкий рост и более дорогой Китай не отпугнет все международные компании. Находиться в непосредственной близости к самому быстрорастущему рынку в мире, который ежегодно вносит наиболее крупный вклад во всемирный совокупный спрос — по-прежнему бесценно. Следовательно, те, кто останутся, скорее всего предпочтут увеличить долю автоматизации. По мере удорожания труда машины становятся относительно дешёвой и более привлекательной возможностью увеличения эффективности.
Наконец, «похмелье» от китайской демографии может совпасть с верной оценкой ожиданий того, что Китай может сделать для международного бизнеса. Управляющие могут быть менее склонными к тому, чтобы приноровиться к «китайским особенностям» — смеси из неуверенности в нормативах, нарушениям в сфере интеллектуальной собственности и риска быть замешанным в коррупционном скандале, которого здесь намного сложнее избежать, чем на развитом рынке. Иными словами, для государства эта динамика может послужить катализатором в деле обновления экономических и институциональных реформ — заманчивого предложения по привлечению иностранных инвестиций.
«Похмелье» от китайской демографии уже можно ощутить сейчас, оно неожиданно и неприятно, словно утро на следующий день после тридцатилетия. Учитывая инструменты, с помощью которых правительство урегулировало сложные экономические перемены в течение последних 20 лет — выдавливание военных из рыночной экономики в 90-ые, и начало панда-бума в этом десятилетии — экономическое измерение в чистом виде обескураживает, но не больше, чем другие подвиги КПК. Напротив, социальное и политическое измерение демографических последствий выглядят наиболее озадачивающе.
Что наиболее очевидно, перспектива независимого трудового движения, пусть даже и небольшого, содержит в себе потенциал для запуска революционных изменений. Более десяти лет назад китайские работники, исторически будучи слабо представленными в политике страны, оказались обеспокоенными своими собственными интересами и стали явно выражать свои запросы. Если китайские лидеры хотят, чтобы музыка играла и дальше, появление заинтересованной группы из числа рабочих вполне может потребовать обдумывания условий этой большой сделки — рост в обмен на стабильность — заключенной с обществом, которым они руководят.
Оригинал текста.
