Новый год еще не успел начаться, а уже оказался насыщен событиями. Причем не в России, как это часто бывает, а во Франции. Расстрел редакции сатирического журнала, захват заложников и прочий аллах акбар растревожили подуставшее от споров вокруг Украины и Крыма общество. Но сейчас мы не будем об этом, тем более что тут и без нас все очевидно: если надо объяснять, то не надо объяснять.
Мы же постараемся разобраться, как Франция докатилась до жизни такой. Как она оказалась своеобразной иллюстрацией проблем с мигрантами в Первом мире. Сначала французские беспорядки 2005 года — одни из самых масштабных и запоминающихся в новом тысячелетии. Теперь расстрел целой редакции, беспрецедентный случай.
Традиционно Франция считается страной с одними из самых серьезных проблем с миграцией. Туристы, посещавшие Францию, в большинстве своем поражаются не Эйфелевой башне, а толпам людей с многонациональной внешностью. Однако если говорить о мусульманах, то их число пока не столь велико, как кажется на первый взгляд. Из 60-миллионного населения Франции мусульман порядка 10%, то есть около 5–6 миллионов. При этом в их число включаются как только понаехавшие, так и живущие во Франции уже несколько поколений.
В отличие от России, где мигранты живут как придется, во Франции они давно сформировали гетто. Живут мигранты в основном в городах, а районы их компактного проживания на толерантном языке чиновников именуются ZUS — sensitive urban zone. Чувствительные, а в переводе на человеческий язык, проблемные городские зоны характеризуются преобладанием мусульманского населения и молодежи (которая составляет более трети населения таких зон), высокой преступностью, зашкаливающим уровнем безработицы, низкими доходами населения, скверной инфраструктурой, плохими школами и больницами и так далее. Всего во Франции 751 такая зона — 718 из них находятся в континентальной Франции и еще 34 в заморских территориях. Крупнейшей такой зоной является парижская агломерация, в которой сосредоточено полторы сотни ZUS, где в совокупности проживает почти полтора миллиона человек.
Клиши-су-Буа в 16 километрах к северо-востоку от Парижа — одно из самых известных гетто Франции. Осенью 2005 года эта коммуна стала одним из очагов массовых беспорядков, произошедших после гибели двух подростков североафриканского происхождения, пытавшихся скрыться от полиции. В коммуне с населением в 30 тысяч человек царит безработица (40% среди молодежи), здесь практически не осталось белых людей, а добраться сюда можно только на одном-единственном маршруте автобуса.
Всего по всей Франции в «чувствительных зонах», к которым приковано повышенное внимание властей, живут порядка пяти миллионов человек. Нетрудно заметить, что эта цифра практически полностью совпадает с численностью мусульманского населения Франции.
Начиная с середины 90-х годов французские власти уделяют повышенное внимание исламским гетто. Ради преодоления разрухи в этих районах для них устанавливаются различные налоговые льготы и другие послабления. Предпринимателям, готовым инвестировать в такие зоны и создающим там рабочие места, также даются различные льготы, для отстаивания их интересов и облегчения их деятельности в проблемных районах даже создана специализированная организация FNAE-ZUS.
Несмотря на предпринимаемые усилия, ситуация в гетто не изменилась в лучшую сторону, и они превратились в No-Go Zone — заповедные места, где белым людям лучше не появляться. Заезжать туда порой побаиваются даже пожарные и полиция. Коммунальные службы там работают значительно хуже, уровень преподавания в школах крайне низкий. В общем, аналог американских гетто — государств в государстве, которые живут своей жизнью. Но в отличие от негритянских гетто, где читают рэп, продают крэк и убивают друг друга, французские гетто осложнены родовой исламской травмой. Эти районы — благодатная почва для распространения самых радикальных исламских идей. Французские власти уже неоднократно пытались противодействовать распространению исламизма, принимая законы о депортации иностранцев, которые призывают к насилию и ненависти к определенным социальным или национальным группам, а также к женской дискриминации, однако такие меры носят половинчатый характер, поскольку значительная часть проповедников и радикальных мулл имеют французское гражданство.
Пару лет назад в связи с продолжающимся ухудшение обстановки в гетто было принято решение о создании новых особых зон. Они получили название ZSP — zone de sécurité prioritaire. Зоны приоритетной безопасности — это самые криминальные и проблемные мусульманские гетто в стране. В ZSP будут действовать мощные силы полиции и жандармерии, поскольку штатные силы полиции совершенно неспособны содействовать порядку в столь криминальных местах. Наибольшее число подобных гетто создано в Марселе, который является одной из главных дислокаций мусульманской диаспоры (свыше трети населения города). Проблемность Марселя заключается в том, что это южный портовый город. Подобные города, помимо крайней этнической пестроты населения, всегда характеризуются повышенным уровнем преступности (контрабанда, наркотрафик и т. д.).
Всего было создано 15 таких зон. Позднее к ним присоединились еще 16. Также в списках на расширение еще почти 50 проблемных территорий. Они созданы практически во всех городах, где присутствуют крупные гетто: Париж, Марсель, Амьен, Лилль, Лион, Страсбур и т. д. Особым сторонником их создания зарекомендовал себя бывший министр внутренних дел, а ныне премьер-министр Франции Мануэль Вальс, как это ни странно, социалист. Если уж левые понимают пагубность ситуации, то что тогда говорить про правых? Хотя Вальс, скорее, свой среди чужих, чужой среди своих. Для левых он весьма правый, а по меркам правых он слишком левый. Будучи социалистом, он тем не менее предлагал отменить закон о воссоединении семьи для исламских мигрантов, снести все цыганские таборы/лагеря, а также гнать из Шенгена румын и болгар вместе с их цыганами.
Впрочем, не все левые понимают, что происходит. Вернее, понимать-то понимают, но из-за левой установки «максимально нагадить обществу» они прикидываются дурачками в стиле: «проклятый царизм заставил дашнаков взрывать бомбы и захватывать заложников ради выкупа. Неисчислимы преступления проклятого царизма!». Вот что писал о погромах 2005 года левый исследователь с типично французским именем Гхали Хассан:
«Французы мусульманского и североафриканского происхождения составляют наибольший процент заключенных в системе французских тюрем, где отношение к заключенным просто адское, а условия жизни напоминают пытку. Физическое и моральное насилие играет значительную роль в управлении переполненными тюрьмами. В своей последней книге L’Islam dans les Prisons Фархад Хосрокхавар, профессор социологии в Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales (Париж) оценивает количество французских мусульман в 70% от всех 60 775 заключенных во Франции. Социологи обвиняют в этом маргинализацию и растущую бедность и безработицу среди арабо-мусульманского меньшинства. Французская ситуация не уникальна, это тенденция, характерная для всей Западной Европы.
Что бы ни говорили Саркози и западные СМИ основного направления с их голословными заявлениями о том, что протесты организованы „исламистами“ и мечетями, протесты — это форма молодежной солидарности против французской дискриминационной системы и полицейского насилия в отношении французских граждан с мусульманскими и североафриканскими корнями. Мусульмане во всей Франции призывают к спокойствию. Саркози должен извиниться за свои расистские заявления. Недавний закон, запрещающий ношение платка (хиджаба) в общественных школах, больницах и правительственных учреждениях — это форма экстремизма. Он не только провоцирует расизм, он отбирает у французских мусульманок их право на образование. Франция остро нуждается в толерантности, чтобы смыть с себя пятна позора фашистского расизма Жана-Мари Ле Пена».
Как это часто бывает, пламенный товарищ вообще не имеет к Франции никакого отношения и живет попеременно в Канаде и Австралии, но уж больно душа у него болит за несчастных жертв французского фашизма и расизма. Тем не менее даже он понимает ситуацию (высокая преступность, отсутствие социализации), только выводы делает парадоксальные (такое бывает у шизофреников). Но поскольку он обладает степенью PhD, вряд ли он является сумасшедшим.
Главный вопрос — как вообще Франция докатилась до такой ситуации? Ведь изначально Франция страна совершенно немусульманская. В отличие от балканских государств, под османским игом французские территории не были, и даже более того — именно франки сыграли важнейшую роль в истории Европы, под командованием Карла Мартелла разбив войска Омейядского халифата в битве при Пуаре и предопределив ход развития европейской цивилизации, предотвратив дальнейшее продвижение мусульман в Европу.
Спустя тысячу с лишним лет уже французы делили исламские полугосударства Африки. В XIX веке великие державы нарезали себе кусочки повкуснее, и французам достался практически весь север и центр Африки. Важнейшую роль в будущем облике Франции сыграл Алжир. По соседству находились еще и Тунис с Марокко, но они официально не включались в состав Франции, а были протекторатами. Тогда, в XIX веке, никто и представить не мог, каким подарком потомкам обернется присоединение Алжира. В те времена права человека и мультикультурализм еще не придумали, поэтому Алжир хоть и был частью Франции, находился в несколько подвешенном состоянии. Алжирцы не являлись гражданами Франции автоматически, для этого им надо было подать специальное ходатайство. Французские колонисты-земледельцы («черноногие») заселяли лучшие земли страны. За несколько лет европейцев туда приехало столько, что они составляли почти одну пятую часть населения страны. Естественно, все рычаги управления они взяли в свои руки, а туземцев-мусульман к управлению не допускали, впрочем, не трогая их и не пытаясь изменить их нравы и традиции. Фактически туземцам позволялось находиться во внутренней эмиграции. Тем не менее инфраструктура выстраивалась, эхо цивилизации долетало и до пустынь, и в итоге уровень жизни туземцев стал значительно выше, а достижения медицины поспособствовали уменьшению детской смертности, что привело к троекратному увеличению населения Алжира за какие-то полвека. Арабов стало больше, места перестало хватать и они стали задумываться: а какого черта эти неверные французишки тут всем распоряжаются, сидят на лучших землях и вообще их сюда никто не звал.
День победы во Второй мировой войне алжирцы отпраздновали требованиями независимости и погромами европейцев. К сожалению для арабов, старик де Голль ничего не слышал о мультикультурализме и не знал, что арабы — чуткие натуры, требующие особого подхода и терпимости к их странным обычаям убивать белых людей, поэтому он не стал уважать их религиозные обычаи. Французские войска весьма сурово и без сантиментов разобрались с теми, кто нападал на «белые» фермы и участвовал в погромах. По алжирской версии, за несколько дней французскими войсками было убито 45 тысяч человек, но эта цифра явно завышена. В ответ на весьма жесткое подавление беспорядков в стране стали появляться подпольные группы повстанцев, что спустя пять лет привело к войне за независимость Алжира — весьма неприятной для Франции (что-то типа Первой чеченской войны для России. Тем более что война длилась 8 лет, однако официально никакой войны не было, было «восстановление общественного порядка», официально во Франции признали этот конфликт войной только в конце 90-х). Обе стороны были крайне неразборчивы в методах и не заботились хотя бы о минимальном сохранении своего лица: пытки, массовые расстрелы, убийства мирных жителей по национальному признаку — все стороны конфликта замазались в этом по уши.
Несмотря на фактическую победу с военной точки зрения, Франция в итоге предоставила Алжиру независимость. К тому моменту все устали от войны и были только рады, за исключением ультраправых. Как принято в «молодых демократиях», в стране сразу же был установлен ультрарасистский диктаторский режим. Во главе Алжира встал победивший на безальтернативных выборах один из лидеров подполья Ахмед бен Белла — бывший футболист марсельского «Олимпика» и солдат французской армии. Как и подобает националистам молодых наций, он даже не знал их языка (арабский он начал учить только в заключении, его родным языком был французский). Правда, отца алжирской нации уже через пару лет сверг его лучший друг Бумедьен, который стал автором теперь уже легендарной фразы про вагины мусульманок, которую кому только не приписывали. В действительности он сказал:
«One day, millions of men will leave the Southern Hemisphere to go to the Northern Hemisphere. And they will not go there as friends. Because they will go there to conquer it. And they will conquer it with their sons. The wombs of our women will give us victory».
И, надо сказать, он не так уж далек от истины. Пока все происходит в соответствии с его распутинскими пророчествами. Это было маленькое лирическое отступление, а теперь вернемся к вопросу, как алжирцы основали крупнейшую исламскую диаспору во Франции.
Первые алжирские мигранты—рабочие появились во Франции еще до Первой мировой, но тогда счет шел на тысячи и особым религиозным рвением они не отличались. За время пребывания в составе Франции часть коренных алжирцев весьма тесно сблизилась с колонистами и впитала их культуру, язык и привычки. Этих людей стали называть «харки». Изначально так называли тех мусульман, которые воевали на стороне французской армии против сторонников независимости, но позднее термин распространился вообще на всех алжирцев, симпатизировавших французам. После провозглашения независимости новые власти провели общенациональную кампанию «Чемодан или гроб», недвусмысленно намекая «харки» на необходимость уехать «в свою любимую Францию» или умереть. Уходя из Алжира, французы позволили переселиться во Францию всем симпатизировавшим алжирцам. Таких набралось, по некоторым оценкам, около ста тысяч человек. Именно они и заложили фундамент многочисленной ныне мусульманской общины в стране. Позднее к ним присоединились выходцы из других стран Магриба, а также из «черных» африканских колоний.
Казалось бы, все логично: французы позволили поселиться в своей стране тем, кто в той или иной мере разделял их ценности, и все должно было быть замечательно. «Харки» практически не идентифицировали себя как мусульман, они ели свинину и нередко давали детям французские имена. Однако проблема пришла оттуда, откуда ее не ждали. Первое поколение мигрантов действительно было адекватным и честно пыталось заработать на жизнь и вписаться в систему. Однако большинству это не удалось, работа им доставалась низкооплачиваемая, непрестижная и неквалифицированная, жили они чаще всего в социальном жилье (HLM), районы с которым постепенно превратились в замкнутые гетто, став государством в государстве. По идее, все должно было пойти по американскому сценарию, когда родители могут быть кем угодно, а дети вырастают американцами, но здесь получилось все наоборот. Потомки первого поколения, которые родились уже во Франции и с детства росли во французском обществе, и стали источником всех проблем. Это они внезапно полюбили шариат, Аллаха и стали большими патриотами тех стран, откуда когда-то убежали их родители. Этот феномен еще предстоит осмыслить, пока выдвигаются только невнятные предположения, почему так произошло. Так, считается, что первое поколение ехало в чужую страну с готовностью принять установки и традиции чужого общества, тогда как их дети, с детства получившие все готовое (жизнь в развитой европейской стране, а не ковыряние в песке под вопли муэдзинов), но неудовлетворенные из-за ограничений жизни в гетто (высокая безработица, отсутствие перспектив и слабые социальные лифты), стали источником смуты.
До сих пор мусульмане алжирского происхождения существенно опережают все остальные диаспоры, в том числе и из других стран Магриба (Марокко, Тунис).
Казалось бы, во Франции все очень плохо. С одной стороны, населенные молодыми и агрессивными от безделья мусульманами районы, переломить ситуацию в которых практически нереально. С другой стороны, все познается в сравнении. Если сравнивать с Россией, то во Франции вообще все замечательно. Мусульман в процентном соотношении меньше, преступность практически изолирована в гетто. Несмотря на криминальную жизнь гетто, уровень убийств во Франции один из самых низких в мире, всего 1,1 на сто тысяч. Для сравнения, в России — 8,7, то есть в 8 с лишним раз больше. К тому же во Франции нет региона, управляющегося падишахом, который обладает личной армией головорезов. Мигранты во Франции, несмотря на традиционное присутствие левых у руля страны, действительно находятся, прямо скажем, в экономклассе. Несмотря на наличие гражданства, социальных лифтов для них только два — шоу-бизнес и спорт. Ни о какой привилегированности не идет речи. Типичная французская картина — арабы, убегающие от полицейских. В России же обыденна обратная картина — полицейские, убегающие от чеченца с золотым «Стечкиным» и удостоверением Генпрокуратуры или ФСБ.
Французский мусульманский репер Kery James в одной из самых популярных своих песен жалуется на непростую жизнь этнических меньшинств в толерантной Франции: «Это письмо всем расистам и лицемерам, ворам и убийцам арабов и африканцев, что построили свою нацию на крови. Вы относитесь к нам как к пустому месту, вы хотели бы, чтобы нас вообще не было или чтобы мы были белыми. Но я африканец, мусульманин и я горд этим. Я вырос в грязном гетто Орли, в сердце фавел Франции, и ничего не видел, кроме уличной войны, наркоторговли, ограблений и преступности. Ксенофобская, исламофобская Республика, ты держись нас всех за грязь и требуешь, чтобы мы славили тебя — но как можно уважать страну, которая не хочет уважать нас?»
Тем не менее Россия — случай особый. Нынешняя РФ курильщика — это очень печально, а РФ здорового человека пока никто не видел. А вот как будет решаться проблема во Франции — действительно интересно. Ведь мусульман становится больше, они чаще рожают, недавно приехавшие перевозят семьи по программе воссоединения семьи и т. д. А на фоне усиления по всему миру джихадистов они вообще превращаются в бомбу замедленного действия в пригородах французских крупных городов. Главная проблема здесь даже не столько в наличии мусульман, сколько в присутствии левых сил. Они заинтересованы в наличии национальных меньшинств и мигрантов. Это их целевая аудитория, их избиратели, благодаря им Олланд победил на последних французских выборах. При их поддержке левые могут побеждать. Если они полностью ассимилируются, левым будет не на кого опираться. Сексуальные меньшинства, конечно, останутся, но они слишком малочисленны.
И все же Францию рано хоронить. История показывает, что когда очень надо, европейцы могут без проблем изобразить «покерфейс» и на время позабыть о гуманизме, правах человека, толерантности и прочем мультикультурализме.
Полвека назад в одной цивилизованной европейской стране решили, что у них стало слишком много евреев. Поначалу их пытались выселить из страны, но оказалось, что это невозможно, и не потому, что евреи не хотят уезжать, а потому, что ни одна страна не хочет их принимать. Получилась почти анекдотичная история: в 1938 году во Франции американцы созвали международную конференцию по делам беженцев и… объявили, что они не станут принимать евреев, потому что и без того приняли уже 27 тысяч (смехотворная по американским меркам цифра), предложили другим странам проявить гуманизм и приютить у себя преследуемых в Германии беженцев. Тогда все страны по очереди стали проявлять гуманизм: англичане с неизменным «покерфейсом» отказались увеличивать крошечную квоту на переселение евреев в британскую Палестину, зато заверили, что в джунглях и болотах их восточноафриканских колоний немало свободного места, и если евреи захотят, то пожалуйста, но они же не захотят. Канадцы заявили, что у самих безработица и евреев им сейчас только не хватало. Добрые голландцы сказали, что у самих места нет, но они готовы помочь переправить евреев куда угодно, только не к себе. Швейцарцы сказали «наша лодка полна» и вообще закрыли границу, и только далекая Доминиканская республика была вроде как не против. А что было дальше — все и так прекрасно знают.
Так что нельзя исключать, что мы еще доживем до тех времен, когда в европейской практике появятся какие-нибудь депортации за плохое поведение или еще какие-то вещи, кажущиеся пока что фантастикой.
