Сирийская цивилизация считается одной из древнейших. Издавна она была центром притяжения на Ближнем Востоке. Исключением не стал и XXI век, в котором Сирия оказалась в центре геополитических интересов всех ведущих мировых держав. С марта 2011 года продолжается гражданская война, которая, по разным оценкам, унесла жизни более 150 тысяч человек. Информационные агентства по-разному освещают ход конфликта, причем взгляды на одни и те же события могут быть кардинально противоположными (в зависимости от того, чью сторону в конфликте поддерживает автор). В условиях широкомасштабной информационной войны трудно найти истину. Именно с целью выяснить, что на самом деле происходит сейчас в Сирии, я и отправился в эту страну.
Летели мы прямым рейсом из Москвы в Дамаск. Приближение боевых действий чувствуется уже в аэропорту российской столицы. Наш рейс переносили 2 раза: слишком мало было желающих лететь в зону боевых действий. Ну вот, наконец, мы на борту, готовимся к худшему, предельно собраны. Хотя люди смеются и непринужденно разговаривают, атмосфера весьма напряженная. Взлет, последний взгляд на благоустроенное Внуково, а впереди — сплошная неизвестность. 5 часов спокойного полета — и вот, наконец, самолет снижается: подлетаем к Дамаску. Небо ясное, ни одного облака, в таком небе легко найти глазами подлетающую ракету, выпущенную из ПЗРК, чем, собственно, и занимаюсь. Опасения не оправдались. И вот уже самолет коснулся взлетки, турбины ревут, русские по старой привычке хлопают. Ну, долетели! Пока самолет катится к аэропорту, успеваю разглядывать окрестности. Много старой советской техники, бензовозы, тягачи… А вот и первый признак войны: возле какой-то вышки стоят два Т-72. Противник не дремлет, а без аэропорта Дамаску будет совсем худо.
Еще в Москве мы договорились с проводником, обещал встретить в аэропорту. Восток — дело тонкое, доверяй, но проверяй. Возле паспортного контроля встречает нас с табличкой. Долгая процедура оформления, расспрашивают про цель нашего визита. Не верят. После получаса объяснений все-таки пускают в эту безумно загадочную и не менее опасную восточную страну.
Проводник — будем называть его Али — чувствует наше напряжение и пытается шутить, говорит, что сейчас в стране уже относительно спокойно. При этом показывает дырки от пуль на своей машине. А спокойно ли? Или просто народ за три года уже привык к войне? Дорога до Дамаска занимает около часа, хотя расстояние не более 40 километров. Али говорит, что сейчас можно ехать, не опасаясь, хотя в некоторых местах приходится пригибаться. «Мы же не военные, зачем оппозиции стрелять по нам?» — спрашиваю я. «А им все равно», — говорит с восточным акцентом Али, — «если ты не против режима, ты уже враг. А если узнают, что русский, тогда вообще плохо будет, голову отрежут без разговора». Здесь миропонимание у людей очень отличается от того, к чему я привык в Москве. Здесь не имеет большого значения, чем ты занимаешься, учитель ты, военный или иностранный журналист, гораздо больше о тебе скажут твоя национальность и вероисповедание. Это своего рода система распознавания «свой-чужой».
Дорогу к Дамаску перекрывают десятки блокпостов, на каждом спрашивают документы и проверяют багажник машины. Вынужденная мера. Уже около двух лет в Дамаске не было терактов с использованием смертников. Хорошая работа в условиях войны всех против всех.
Проехав более десятка КПП, наконец добираемся до министерства информации, где госпожа Хаддат с улыбкой на лице и на чистом английском общается с нами и выдает разрешения. Без этих синих бумажек дальше Дамаска не выедешь: война кругом. Размещаемся в гостинице. С нетерпением и одновременно тревогой ждем следующего дня. Нам предстоит проехать половину страны и очутиться на северной границе Сирии в окрестностях города Кесаб.
И вот, наконец, наступил этот день, еще раз проверили аппаратуру, бронежилеты — и в путь. Дорога неблизкая. В пути постоянно приходится пригибаться, есть еще много простреливаемых мест на дороге, но в целом спокойно. Поймал себя на мысли, что, когда вокруг нет машин и вы несетесь на бешеной скорости по пустой дороге, становится не по себе. Переводишь дух на КПП, здесь стоят солдаты Асада. Они точно не тронут. Русских любят везде, где правительство контролирует ситуацию.
Объехав по окружной дороге Хомс, направляемся в Латакию. Кругом стоят разрушенные дома, сгоревшие машины… жутковато. Латакия — портовый и туристический город, до войны считалась курортным центром Сирии, сейчас лишь журналисты могут позволить себе отдыхать в этом месте. Забираем генерала Х, и вперед на позиции в горы. Чем ближе к турецкой границе, тем больше разрушений. И вот, наконец, мы оказываемся на передовой. За горами видна турецкая граница, а впереди, как на ладони, белеет печально известный город Кесаб. Нас встречают не более 30 солдат, у всех уставший вид, но есть одна вещь, которая заставляет задуматься. Глаза сирийских солдат излучают небывалую гордость. Гордость вообще проявляется во всем. Несмотря на кровопролитную войну, на улицах в городах нет нищих. Даже самый бедный и беспомощный старик никогда не опустится до того, чтобы ходить с протянутой рукой… Такой народ, такие нравы.
Генерал Х начинает рассказывать о боях за Кесаб. Утром 21 марта террористы с территории Турции напали на мирный город Кесаб, в котором преимущественно проживают армяне. Через границу с Турцией террористы провезли не только легкое вооружение, но и танки и БМП. Без поддержки правительства Турции этого сделать было бы невозможно. Основной целью боевиков было овладение городом Кесаб и окрестными высотами. Также они пытались получить доступ к морю, чтобы открыть новый канал снабжения. Взяв Кесаб, террористы устроили геноцид армян (показывает фотографии отрезанных голов на телефоне). По мнению полковника, это было сделано специально. На примере этого маленького городка террористы показали христианам и алавитам, населяющим Сирию, что будет с ними, если они не поддержат построение средневекового исламского государства.
Война на Ближнем Востоке кардинально отличается от европейских войн. В Европе воюют за идеи, а в Сирии изначальный социальный протест превратился в войну наций и религий. Особенно остро это чувствуется в Кесабе. Убивать в извращенной форме мирное христианское население, которое демонстративно занимало нейтральную позицию в конфликте, — верх цинизма. Печально известный Кесаб — это пример, на котором проявляется вся суть нынешнего положения дел в Сирии. Латакия — родная провинция президента Башара Асада. По вероисповеданию он алавит. Также все ближайшее окружение президента составляют алавиты. Латакия — это провинция с преимущественно алавитским населением, при этом Сирия является преимущественно суннитской страной (по некоторым оценкам, сунниты составляют около 80% населения Сирии). Террористы напали именно в районе горда Кесаб для того, чтобы нанести максимальный урон Асаду. Нападение на его родную провинцию — это своего рода пощечина президенту. Ну и, конечно, главной целью было запугивание христиан и алавитов, поддерживающих Башара Асада. К счастью, у террористов ничего не вышло. Быстро среагировав на ситуацию, правительство смогло перехватить инициативу, и вот уже сейчас террористы оказались зажаты между сирийскими войсками и турецкой границей. Почему они снова не уйдут в Турцию, чтобы внезапно атаковать в другом месте? Турецкое правительство преследует исключительно свои интересы в этом конфликте, приверженцев джихада они воспринимают как средство достижения своих целей. По словам генерала Х, Турция отказалась пускать их обратно на свою территорию, оставив оппозиционерам только один путь — смерть во имя чужих интересов. Неужели они не понимают, что их просто используют в этой войне? Думаю, догадываются, но идеалистические мечты о построении всемирного халифата перевешивают. В этом их суть — выбирать из двух зол меньшее, ведь эти же самые боевики в Ираке совсем недавно воевали против американцев, а теперь на их же деньги приехали свергать законную власть в Сирии. Парадокс, но в этом и заключается весь Ближний Восток.
Большим откровением для меня стал факт участия россиян на стороне оппозиции. Думаете, московские либералы или борцы за права человека поехали воевать за торжество демократии и свергать кровавый режим? Отнюдь, воевать с «кровавым тираном» отправились сотни религиозных фанатиков. Что заставило их отправиться за тысячи километров воевать с сирийцами? Неужели они так тесно связаны с оппозицией, что готовы умереть за нее? По большому счету им все равно, в какую страну ехать воевать и абсолютно все равно, против кого, будь то абсолютно недемократичные сирийцы или крестоносцы демократии — американцы. Они сражаются не за демократию, они сражаются за государство, построенное на «чистом исламе». Будет ли оно демократичным? Сильно сомневаюсь.
Из моих размышлений от всего увиденного меня выдергивает начавшийся минометный обстрел. Солдаты прячутся в укрытиях, и нам тоже пора уезжать. Последний взгляд на позиции: ну держитесь, парни! И вот мы уже мчимся вниз по горной дороге. На несколько минут останавливаемся в небольшом поселке, кругом одни военные, ни одного гражданского — что ж, это война… И тут я замечаю невдалеке группу женщин, что они здесь делают? Подхожу ближе, начинаю общаться. Оказывается, это комитет солдатских матерей Латакии. На свои деньги эти женщины покупают продукты, сигареты, теплые вещи — в общем, всячески поддерживают солдат. Узнают, что я из России, — их радости нет предела, говорят, что Россия — самый верный союзник Сирии, они очень любят Путина. Угощают меня апельсинами, говорят, что это мне за Владимира Владимировича. С радостью принимаю их подарок. Несмотря на то, что западные издания пишут о зверствах правительственных войск, простое население безгранично любит армию. Многие машины ездят с портретами Асада на стеклах, люди ходят в футболках с изображением президента, на стенах магазинов красуются сирийские флаги, причем люди делают это от чистого сердца безо всякого давления. Красноречиво говорят об уровне поддержки президента прошедшие выборы, на которых Башар Асад набрал 88,7% голосов избирателей. Не стоит удивляться, что западные страны не признали выборы легитимными, — ну что ж, это их выбор, а народ Сирии уже сделал свой выбор на первых демократических выборах в истории, и теперь с этим фактом придется считаться.
Дальше наш путь лежал в Хомс, один из крупнейших городов Сирии. До войны здесь жили около миллиона человек, работал нефтеперерабатывающий завод. Что стало с ним за три года?
Мы были первыми иностранными журналистами, которым удалось попасть в освобожденный Хомс. Мы оказались там через неделю после того, как последние боевики покинули город. Последние месяцы террористы были окружены в историческом центре Хомса. У них не было воды, закончилась еда, не хватало боеприпасов. Как же поступил с ними кровавый режим Асада? Около двух тысяч террористов были вывезены на автобусах с личным оружием на территорию, контролируемую оппозицией. Почему было принято такое решение? Президент приказал сохранять памятники архитектуры и особенно мечети. Некоторые постройки в Хомсе сохранились еще со времен Римской империи. Сирийское правительство уже сейчас думает о восстановлении страны, оппозиция вряд ли об этом заботится.
Освобожденный Хомс мог бы послужить декорациями для фильма про апокалипсис: большинство зданий разрушено, некоторые из них придется сносить. В освобожденных районах нет света, воды, канализации — одним словом, полная разруха.
Мы направляемся к мечети Халида ибн аль-Валида. Первое, что бросается в глаза, — мертвый лес перед мечетью. До войны здесь был прекрасный сосновый парк, а теперь стоят лишь обугленные стволы. Даже природа отступает под натиском войны, но только не человек. Для мусульман мечеть Халида ибн аль-Валида является святыней, оппозиционеры готовы были стоять за нее до последнего бойца… Однако это не помешало им перед бегством разграбить мечеть и осквернить мощи святого. По словам сирийского полковника, террористы искали в гробнице золото и поэтому пошли на такой шаг. К демократии этот поступок не имеет никакого отношения, к «чистому исламу» — тоже, это больше похоже на мародерство. Предлагаю вам самим сделать вывод.
Именно в Хомсе ты начинаешь задумываться, а можно ли вообще прекратить эту кровавую бойню? И вы знаете, для себя я нашел четкий ответ на этот вопрос. Только правительство Сирии может прекратить этот хаос. В старом Хомсе ты чувствуешь это шестым чувством. Ты видишь это по лицам беженцев, которые возвращаются в свои дома. В их глазах больше нет страха. На территории, контролируемой армией, уже не имеет значения, кто ты: суннит, шиит или христианин. Здесь заканчивается религиозное мракобесие, которому не должно быть места в XXI веке. Когда город был в руках у оппозиции, тебя могли казнить за то, что ты молишься не пять раз в день, а, например, три, — вот оно, истинное лицо демократии. В Хомсе женщины уже могут ходить так, как они захотят, а не так, как сказал духовный лидер. В этом и заключаются достижения современного общества: светскость и гуманизм. Да, конечно, правление Башара Асада не было безупречным, и, безусловно, требовало реформ.
А теперь предлагаю вам самим сделать выбор между светским, но достаточно жестким правительством, которое не всегда следовало западным демократическим ценностям, и оппозицией, поддерживающей религиозную вакханалию, напрочь отрицающей гражданские права и свободы в угоду религиозному культу под вывеской борьбы за демократические ценности. Мне, как европейцу, гораздо ближе пусть и не всегда истинно демократическое, но гарантирующее мои права и свободы правительство, хотя выбор остается за вами.
Когда я уезжал из Хомса, меня преследовала мысль, что, несмотря на все трудности, в этой стране еще возможно восстановить мир. Да, пусть прекращение огня не будет устраивать всех, но любой худой мир лучше войны. Сирия стала лишь еще одним доказательством того, что, несмотря на все достижения демократии и либерализма, многие проблемы не могут быть решены по этим формулам. В сирийском клубке переплелось слишком много интересов различных сторон, разрубить его невозможно, распутать — тоже.
В христианстве одна из главных добродетелей — смирение. Улетая из этой разрушенной, но не сломленной страны, я бы хотел призвать все стороны конфликта к смирению: только научившись слушать противника, можно достичь мира. Возможно, именно так и произойдет в ближайшем будущем, по крайней мере, я хочу в это верить.
