Керченский эпизод эвакуации Русской армии из Крыма в 1920 году, ч. II
Ходаковские К. Н. и В. Н., отрывок из книги «Русский исход», часть вторая
Вследствие произошедшего на Украине государственного переворота и общественно-политического кризиса полуостров Крым снова вернулся в состав России. Сегодня «Спутник и Погром» вспоминает о городе Керчи, занявшем особое место в русской истории. 240 лет назад он первым из крымских городов (вместе с близлежащей крепостью Еникале) вошёл в состав Российской Империи согласно условиям Кючук-Кайнарджийского мирного договора, заключённого с Османской Империей 21 июля 1774 года по окончанию очередной русско-турецкой войны. Порта утратила контроль над Керченским проливом и протекторат над Крымским ханством, а уже через 9 лет неизбежным следствием этого стало присоединение всего Крыма.
Полтора века спустя, с окончанием гражданской войны на юге России, Керчь стала последним городом, где был спущен русский национальный флаг. Отсюда уходили последние корабли Русского исхода, уносившие на чужбину тысячи участников антибольшевистского сопротивления и гражданских лиц. Как показали дальнейшие события, проведённая Петром Николаевичем Врангелем эвакуация спасла изгнанников от неминуемой гибели в горниле Красного террора, который захлестнул Крым с приходом советской власти.
В работе братьев Ходаковских подробно описан ход керченского эпизода эвакуации частей Русской армии из Крыма в холодные ноябрьские дни 1920 года. Особое внимание уделено воспоминаниям участников тех трагических событий. Все даты указаны по новому стилю.
Предзаказ на книгу «Русский исход» по специальной цене 500 рублей (предложение действует только до 31 октября, далее цена будет повышаться) открыт прямо сейчас на сайте издательства «Черная сотня». Подписчики «Спутника и Погрома», указавшие при покупке специальный бонусный код (увидеть который можно на этой странице), получат подарок — книгу Ивана Лукаша «Голое поле» (1921 года издания) о так называемом Галлиполийском сидении — периоде нахождения регулярных частей Русской Армии под командованием генерала барона Врангеля в районе греческого города Галлиполи (ныне – Турция) после эвакуации из Крыма.
ЧАСТЬ ІI. Погрузка войск в Керчи и выход транспортов в море
а подходе Донских частей к Керчи 14 ноября по полкам был разослан приказ, в котором указывалось, когда, в каком порядке и на какое судно предстоит грузиться, и предписывалось выслать вперёд квартирьеров ({{1}}).
В течение 14 ноября суда продолжали по очереди подходить за углём к «Дыхтау». В этот день из Керчи в Константинополь самостоятельно ушло моторное судно «Елизавета Валентина де Дио» с 58 людьми на борту. 15 ноября почти все боевые корабли, кроме ледокола «Всадник», на котором был поднят флаг начальника 2-го отряда, и канонерской лодки «Грозный», отошли от берега и стали на позиции в Камыш-Бурунском створе. Канонерская лодка «Урал» была направлена крейсировать по каналу до входа в Азовское море ({{2}}).
На рассвете 15 ноября донцы вступали в Керчь. На окраине города их встречали квартирьеры и батальон офицеров Керченского гарнизона, призванный обеспечить порядок в порту. Казакам указывали дорогу к пристани и сообщали правила погрузки. Во избежание скученности и неудобств в городе, войскам было приказано оставить всех лошадей и обозы при въезде в Керчь. Каждому полку разрешалось взять с собой лишь несколько подвод для казённого имущества, запасов продовольствия и тяжёлых вещей. Характер войны в Северной Таврии требовал быстрого маневрирования, а потому пехота преимущественно перемещалась на подводах. Кроме того, все пулемёты возились на тачанках, число которых могло доходить до сотни на полк. Тысячи лошадей и запряжённых повозок остались за городом. Ехавшие в обозе старики, женщины и дети нестройными кучками толпились у войсковых колонн.
Начальник штаба 3-й Донской дивизии генерал-майор Сысой Капитонович Бородин вспоминал:
«С восходом солнца 15 ноября 1920 года многие улицы и площади города Керчи заполнились всадниками в чёрных и белых папахах, в защитных английского образца шинелях, с пиками и без них, с шашками и винтовками за плечами. Во вьюках всадников видны были чёрные кожаные и серые полотняные доверху наполненные перемётные сумы, и сверху сум, подпирая заднюю луку, приторочены были одеяла, попоны, мешки с продовольствием, полушубки. Всадники колоннами входили в город, останавливались и слезали с лошадей. Не было среди всадников ни шумного разговора, ни смеха, ни бесшабашной ругани. Каждый посматривал в сторону моря и сосредоточенно думал и ждал приказаний».
С тяжёлым сердцем и слезами на глазах расставались казаки с боевыми конями: одни из чувства вины старались не смотреть в глаза своим лошадям, другие целовали их в морды и, перекрестившись, уходили к пристани. Животные чувствовали, что хозяева их оставляли, пугливо поводили ушами, сиротливо озирались и жалобно всхрапывали. Бойцы шли к месту погрузки пешком, неся оружие и личное имущество, и почти незамедлительно грузились на баржи, развозившие их к транспортам на рейде, или прямо с пристаней — на более мелкие суда. Неизвестно, как пролегал путь через город к Широкому молу и пристаням, но на некоторых участников этих событий Керчь произвела тягостное впечатление: они вспоминали невзрачный и однообразный вид построек, грязные и неровные улицы ({{3}}).
В порту широко разносилась весёлая бодрая музыка маршей, которую играл военный оркестр. Но на неё никто не обращал внимания, и даже обычных казачьих песен не звучало — люди были сосредоточенны и молчаливы. Погрузка проходила в полном порядке, не было криков и пьяной ругани, как в Новороссийске.
Повсюду кем-то были расклеены вырезки из свежего номера местной, уже полубольшевистской, газеты с приказом П. Н. Врангеля и обращением правительства. Казаки шёпотом обсуждали разрешение остаться в Крыму на милость победителей. Но слишком широко были известны ужасы большевистской неволи: «Лучше в море броситься, чем опять к красным попасть», — говорили многочисленные свидетели унижений и жестокостей, совершаемых над пленёнными в Новороссийске казаками. Все предпочли уйти в изгнание, чем остаться в красном отечестве, за малым исключением из бывших пленных красноармейцев, жителей Крыма, санитаров и врачей. Впрочем, никто не думал, что покинет родину навсегда — царила уверенность, что весной начнётся новый поход против большевиков ({{4}}).
В 10 часов утра 15 ноября в Керчь прибыло французское посыльное судно «Туль», чтобы забрать подданных Франции и Греции, и после полудня, исполнив свою миссию, ушло в Чёрное море. Весь день продолжалась погрузка, а транспорты, на которых она была окончена, постепенно оттягивались буксирами на рейд. В этот день стало ясно, что войск будет значительно больше запланированных 25 тысяч человек. Вдобавок было получено распоряжение П. Н. Врангеля принять кубанские части, не сумевшие погрузиться в Феодосии и направленные в Керчь. К вечеру погрузка была приостановлена, и суда на ночь отведены в пролив — на них уже находилась 3-я Донская дивизия, интендантство и тыловые учреждения Донского корпуса, керченский гарнизон, гражданские учреждения и беженцы.
Вечером М. А. Беренс донёс командующему флотом:
«Эвакуация должна закончиться завтра ночью. В таком случае выйду с рассветом 17-го. Нужно около 100 тысяч пудов угля, так как у меня угля в обрез на 500 миль. Уголь всё ещё не погружен, буду догружаться у Кыз-Аула. Миноносцам нужно 200 тонн нефти. Самая острая нужда в воде для войск, так как „Водолей“ неисправен, а мастерские разбежались. Приказал взять запас забортной воды. Имею много мелких судов, требующих буксировки. В последний момент узнал об отступлении на Керчь Кубанских дивизий, для которых нужен тоннаж на 3000» ({{5}}).
В трудных условиях керченской эвакуации, когда на суда, казалось, удастся попасть не всем, некоторые донцы не преминули припомнить старые обиды уходившим с ними малочисленным группам бойцов бывших добровольческих частей. Марковской дивизии предназначалось грузиться в Севастополе, но накануне эвакуации она оказалась разбросанной по всем участкам фронта, а потому некоторые её части попали и в другие порты. От станции Владиславовки в Керчь пришла пулемётная команда 1-го полка Марковской дивизии, которая несла охрану города вплоть до начала эвакуации, а затем (15 ноября) получила место в угольном трюме парохода «Дыхтау», на котором разместились донские казаки. Последние препятствовали погрузке марковцев, припоминая им новороссийскую эвакуацию, и пришлось даже грозить оружием, чтобы попасть на корабль ({{6}}).
В Керчь пришла и 1-я генерала Маркова батарея, которая накануне вела бои с превосходящими силами противника, отступая в Крым в составе Марковской дивизии.
2 ноября все части Русской Армии оставили Северную Таврию и с потерями отошли на полуостров, утратив значительное военное имущество. На следующий день три марковских полка покинули Геническ и не без затруднений переправились на Арабатскую стрелку через узкий дощатый мост, который пришлось ремонтировать. Для прикрытия отступления дивизии на стрелке был оставлен отряд в составе 1-й батареи, в командование которой вступил штабс-капитал Павел Николаевич Каменский, полсотни всадников Зюнгарского калмыцкого полка Донского корпуса и взвод конных разведчиков штаба Марковской дивизии. Отряд разместился в урочище Геническая Балка и 4 ноября пулемётным и орудийным огнём отбил разведывательные группы красных. Вечером ушёл конный взвод и прибыл 6-й Донской пластунский полк. Командование отрядом принял генерал-майор Алексей Александрович Курбатов и отвёл его на хорошо оборудованную позицию полустанка Водоснабжение. Правый фланг обеспечивал 2-й отряд Черноморского флота, при поддержке которого 7 ноября были обращены в бегство крупные силы противника. Бой закончился контрнаступлением пластунского полка на урочище Геническая Балка, в результате которого было захвачено около тысячи красноармейцев, вещи и оружие которых сожгли в кострах, а раздетых пленных оставили в ближайших хатах. 12 ноября отряд двинулся к Ак-Монаю, а затем — на оборонительные позиции для прикрытия Керчи: в арьергарде шёл Зюнгарский полк, музыканты-трубачи которого, ранее отбитые у красных под Александровском, разбежались во время перехода ({{7}}).
В Керчи один из полковников Донского корпуса отказал присланным квартирьерам в погрузке 1-й генерала Маркова батареи, предложив ей направиться в Севастополь, а на возражение, что батарея прикомандирована к Донскому корпусу согласно приказу и погрузить её — вопрос чести, был дан ответ: «В Новороссийске вашему корпусу не было дела до донских казаков, а теперь — нам до вас».
Помогло обращение к коменданту пристаней капитану І ранга В. Н. Потёмкину, который вместе с взводом Марковской батареи оборонял Батайск в феврале 1918 года. «Прошу передать господам офицерам и солдатам старшей Добровольческой части, что для неё во всех случаях место найдётся», — сказал он. 15 ноября батарея была погружена на плавучий маяк «Запасный № 5» вместе с командами двух бронепоездов и многими другими чинами с семьями. Лошадей и орудия было приказано оставить, поэтому пушки выкатили на мол к барже, распрягли коней и вывели их за ворота во внутренний двор пристани, сняли сёдла, а с орудий — замки и панорамы, погрузили на судно пулемёты. Трубач объявил сбор, затем орудийная прислуга сбросила все пушки и зарядные ящики с причала в воду. Около 22 часов подошёл миноносец и вытянул маяк на внешний рейд, где он был взят на буксир колёсным пароходом «Веха», который ночью 16 ноября снялся с якоря и вышел из Керченского пролива ({{8}}).
Капитан 3-й батареи Марковской артиллерийской бригады Александр Михайлович Леонтьев писал:
Поручик Сергей Людвигович Туржанский эвакуировался из Керчи в составе 2-го Донского конно-артиллерийского дивизиона. Отступление в Крым донских частей началось во второй половине октября и, по его воспоминаниям, проходило в условиях постоянных столкновений с отрядами красных.
Бой 1-й и 2-й дивизий Донского корпуса с 6-й пехотной дивизией противника, наступавшей на сёла Большая и Малая Белозерки близ Мелитополя, окончился занятием ближайшей деревни Балки, разгромом красных и взятием около двух тысяч пленных. Впрочем, противник выдвинул свежие пешие и конные силы, нависла опасность окружения, поэтому было принято решение отступать в Крым. Очередное сражение произошло в деревне Елизаветовке — наступавшая бригада красных была полностью разбита, причём пленено около тысячи и изрублено порядка трёхсот человек, оказывавших упорное сопротивление. При выходе после ночёвки из немецкой колонии Александерфельд [ныне Верховино] был обращён в бегство вражеский пехотный полк. Затем при селении Сокологорное отброшена красная конная дивизия. Перейдя из Северной Таврии в Крым, конный Донской корпус остановился в деревне Богемке [ныне Лобаново] на четыре дня ввиду перехода красных через Сиваш, который из-за сильных морозов и западного ветра обмелел и местами замёрз.
После перехода большевиков по льду и взятия Юшуньских позиций Донскому корпусу было приказано начать отступление на восток, о котором Сергей Людвигович оставил воспоминания:
«Идём на погрузку — наш корпус, говорят, в Керчь. Тревожит мысль, будет ли достаточно пароходов. Новороссийск не забудешь. Ночевали в татарской деревушке восточнее Симферополя. Забираем влево, стремясь обойти противника, задерживаемого 3-й дивизией по железной дороге Джанкой — Керчь.
На следующий день — снова 50-вёрстный переход. Дорога невозможная, грязь по колено лошади. Получили две пушки из Гвардейской батареи и через два перехода бросили. Измученным лошадям не под силу. В татарской деревне около Карасу-Базара остался больной тифом ветеринарный врач Кржипов. Дальше ехать не было сил.
Прошли ограбленный Карасу-Базар, где яблоками кормили лошадей, за неимением сена. Снова ночлег в деревне Байбуга [ныне Ближнее], в 7 вёрстах от Феодосии. Только стали в ауле в 20 вёрстах по дороге на Керчь и стали кормить лошадей и готовить какую-нибудь похлёбку для себя, как приказ идти дальше. Противник недалеко. Три часа простояли в немецкой колонии в 50 вёрстах от Керчи, покормили соломой лошадей — и дальше в Керчь. 14 ноября подошли к Керчи и остановились в деревушке в 3-х вёрстах от города. Здесь в последний раз переночевали на русской земле, а утром погрузились на пароход „Поти“ и 16 ноября отплыли от берегов Крыма в полную неизвестности Европу…
Сегодня закончилась наша почти шестимесячная борьба с большевиками в Крыму. Шесть месяцев наша маленькая группа, не желавшая склонить голову перед советами, боролась с противником, во много раз более сильным, и наконец принуждены были сдать Крым, когда враг перебросил против нас свои лучшие силы и массу кавалерии с Будённым и Мироновым. Дорого стоили мы красным, и ушли из Крыма почти все те, кто не хотел сдаваться на милость хама-победителя… Один момент мелькнула мысль остаться. Может быть, удалось бы сохранить жизнь. Но тотчас же пришла в голову картина бродяжничества по голодной России, невозможность вернуться домой, на каждом углу сытый комиссар — и мысль остаться показалась нелепой. Впереди тоже мало радости, но этот путь лучше. Буду до конца тянуть лямку белогвардейца…» ({{10}}).
События эвакуации из Керчи ярко описаны в воспоминаниях начальника военно-судной части штаба Донского корпуса полковника Ивана Михайловича Калинина, возвратившегося в советскую Россию в 1922 году и, несмотря на лояльность советской власти, расстрелянного в 1937 году в должности преподавателя Ленинградского автодорожного института. Ещё в Болгарии И. М. Калинин содействовал репатриации казаков на родину, где многих из них ждала смерть, а уже в Москве в условиях идеологической диктатуры опубликовал три книги своих мемуаров. Автор пересмотрел прежние взгляды и старался оправдаться перед большевиками в продолжительной службе русским контрреволюционным силам, а потому в характерной для подобных изданий иронической манере он осуждает Белое движение, выпячивая и преувеличивая негативные факты. Несмотря на очевидную предвзятость, воспоминания отличаются подробностью изложения и интересны с исторической точки зрения. И. М. Калинин, отступавший со штабом Донского корпуса и тыловыми учреждениями, обстоятельно рассказал о переходе к Керчи, куда группа прибыла ночью 15 ноября, а также о посадке на транспорт:
«Донскому корпусу для погрузки предназначалась Керчь. Нам, которые только что промаршировали поперёк всего Крыма с востока на запад, снова предстоял такой же путь с запада на восток, и даже более дальний, так как Керчь находится в самом отдалённом, юго-восточном углу Крыма.
12 ноября всё ринулось из Сарабуза страшным потоком. Разумеется, под аккомпанемент пушечной музыки. Мысли притупились. Еле-еле запечатлеваются картины скорбного пути. Погром в Карасубазаре [ныне Белогорск]. Всё как в тумане. Ясно одно: мы мертвецы, гражданская война кончена.
— Как бы не пали лошади и как бы застать в Керчи хоть один пароход! — мелькает в голове.
— Спешите в Керчь, — сказал утром 12-го ноября генерал Абрамов, проезжая из Симферополя в Джанкой, чтобы оттуда направиться в Керчь поездом. — Если доберётесь в три дня — ваше счастье, иначе сядете на мель.
Всякий из нас понимал, что значило „сесть на мель“.
…Я со своими двумя подводами отбился от „дежурства“ на второй же день пути. Генерал [Николай Иванович] Тарарин так торопился, что прибыл в Керчь на сутки раньше меня. В Старом Крыму мои лошади выбились из сил. Пришлось добывать новых.
— Заморени са кончета… Сега току че от Феодосия са заврыштали (Лошади заморены… Сейчас только что вернулись из Феодосии), — взмолились подводчики-болгары, которых мои писаря словили среди деревни.
— Ладно! До утра дам отдых, — согласился я и сам всю ночь сторожил их во дворе. Мои люди отсыпались в хате.
Чуть рассвет — снова путь в гуще каких-то неведомых обозов. Снова мелькают горки, деревни и всюду телеграфные столбы.
— А ведь эти не спешат! — кричит с задней подводы Маркуша [вестовой казак Марк Пименов].
— Кто? Где?
— Вон справа, возле дороги.
Взор падает на группу каких-то милых людей, свернувших с пути. Они расставили столы, стулья, пьют чай из самовара. Разнокалиберное общество. Женщины. Мужчины. Точно пикник. Едут с прохладцей.
— Что за учреждение?
— Комиссия…
— Военно-судебная?
— Нет! По реализации военной добычи.
— Видим, видим!
Подводы нагружены всяким добром сверху донизу.
— А это тоже военная добыча? — кричит Маркуша, тыча в подводу с мягкой мебелью. — У какого неприятеля отбили? У васильевских молокан или мелитопольских евреев?
В Феодосии уже господствовала местная красная власть. В этом порту грузились кубанцы Фостикова, успевшие побыть в Крыму не более двух недель. Когда я проезжал через порт, большие толпы злополучных казаков бродили по берегу, усеянному осколками взорванных снарядов, и со злобой поглядывали на морскую синеву, среди которой чернело несколько пароходов.
— Почему вы не погрузились?
— Та вин, бисов сын Хвостик, не велел. Нема, бачит, места. Пулемёты выставил.
— Что же вы думаете делать?
— Та в горы… зелёные примут.
Многие из этих несчастных, брошенных своими, брели по берегу, направляясь пешком в Керчь. Один подарил мне хотя и не ценную, но с красивой резьбой на меди кавказскую шашку.
— На якой вона мне бис… Я воевать больше не пийду. Навоевался.
В Керчи этот подарок у меня украли свои же штабные казаки.
Проехав вёрст 30 за Феодосию, мои подводы свернули с тракта на просёлочную дорогу и поехали совсем пустынным берегом. Возницы-болгары так убедительно доказывали своё знакомство со здешними местами, что пришлось согласиться на их предложение пробираться в Керчь кратчайшим путём. Ночью часа четыре отдохнули в татарской лачуге. Хозяин угостил нас сыром и призывал на наши головы благословение Аллаха, когда мы утром, ещё в абсолютной темноте, направились дальше, не причинив ему никакой обиды.
— Недобрый знак! — подумал я, поглядев в сторону гор и заметив там несколько беззвучных разрывов шрапнелей.
Сердце ёкнуло. Неужели не удастся пробраться в Керчь? Чтобы не навести паники на своих подчинённых, я промолчал о своих зловещих наблюдениях.
Лошади насилу волочат ноги. Мы перерезаем напрямик какой-то кряж. В большой деревне Марфовке, населённой болгарами-колонистами, веселье: справляют свадьбу. Звенят бубенцы, разливается песня, даже палят вверх для удовольствия и шума.
Их мало трогает то, что творится у Ак-Моная и в Владиславовке, где я заметил разрывы снарядов, и уж наверно они вовсе не думают о той трагедии, которая разыграется сегодня или завтра в керченском порту. А наивные из нашего стана ещё мнили, что мы кого-то от кого-то спасаем, творим великий жертвенный подвиг…
— Какая-то конница… Неужто красные? Вон внизу, по большому трахту, — кричит зоркий Маркуша с задней подводы.
Спускаемся мелкой рысцой по прямоезжей дороге на широкий почтовый путь. День яркий, даже тёплый. У колодца нас настигает конница. Но это свои: конвой командира Донского корпуса, во главе с начальником оперативной части полковником Генерального штаба [Петром Алексеевичем] Ситниковым.
— Как? Вы ещё не в Керчи?
— Отстал от „дежурства“ из-за лошадей.
— Гоните! Можете ведь опоздать… Сзади уже никого нет. Мы последние.
Всё, что уцелело от крымской армии, так стремительно неслось в порты, что красные много отстали. Подъехав к Керчи, мы увидели два конных донских полка, которые были выставлены для ночной охраны. Погрузка предполагалась только завтра, так как неприятель не наседал. В запруженном подводами городе я насилу добрался до генерала Абрамова, остановившегося со штабом 2-й армии в лучшей гостинице. Но прежде чем я попал к нему, на меня набросился очень изысканно одетый генерал Генерального штаба:
— Где у вас погоны на пальто? Почему их нет? Безобразие… Что вы, большевик, что ли? Экая распущенность!
— Они были начерчены химическим карандашом, но стёрлись в дороге. Ведь три недели беспрерывного бегства…
Генерал долго не мог успокоиться и, если бы командующий армией не подоспел мне на помощь, то готов был отправить меня под арест. …От генерала Абрамова я узнал только то, что „дежурство“ уже погрузилось, что завтра будут грузиться строевые части и что на пароходах будет поднят французский флаг. И больше ничего!
Оперативная часть нашего штаба заняла гарнизонное собрание. Котик Д-ий, хозяин собрания, готовил ужин. Он тоже остался верен себе до конца: его подводы ломились от баранов и всякой живности, которую его сподвижники хватали, где могли, не боясь теперь никаких военно-судебных комиссий.
…Ночь я проспал в битком набитой зале гарнизонного собрания, уместив ноги на подоконник, а туловище с головой на ломберный стол. Наступило утро, серенькое, неприветливое. Солнце пряталось где-то в толще тяжёлых облаков. Начался парад, последний парад на родной территории. К гарнизонному собранию подошёл конный полк [Г. И.] Чапчикова. Едва на крыльце показалось корпусное начальство, калединовский оркестр грянул марш. И, наконец, — шествие на пристань. Музыка, наигрывая „Мичмана Джонсона“, движется впереди полка, а сзади его — в первую голову несколько бочек с вином. Погрузка началась скандалом.
— Вон тыловую сволочь! — орал командир Платовского полка генерал [Алексей Георгиевич] Рубашкин, назначенный комендантом парохода „Екатеринодар“.
Когда же он узнал, что на пароход раньше его полка погрузилась ненавистная ему военно-судебная комиссия, пришёл в неистовство:
— В нагайки их… Ставь пулемёт!
На пристань полетели с бортов вещи злосчастных служителей Фемиды. Выбравшись с парохода, жрецы врангелевского правосудия не знали, как благодарить Бога за то, что хоть остались целыми. Не лучше обстояло дело и в 3-й Донской дивизии, у генерала [Адриана Константиновича] Гусельщикова. Когда обнаружилось, что казакам не хватает места на пароходе, он приказал выгнать всех бывших красно-армейцев.
— Долой с парохода Ваньков. На кой нам чёрт сдались эти гниды!
— Ваше превосходительство! Вы же нас в строй поставили… Мы честно служили… Красные не простят нам измены…
— Не рразговаривать!.. И подохнете, не жалко!..
— Воевали, так мы нужны были, а спасаете шкуры, так нас побоку. Эх, вы!.. Раньше нас сами подохнете.
Каждый своевольничал, как ему нравилось. О планомерной погрузке не могло быть и речи. Время шло, а от беспорядка погрузка замедлялась. От замедления же возникала паника, так как красные в любую минуту могли подойти к городу. Я со своими людьми покорно ждал на пристани, думая, что вот-вот какой-нибудь распорядитель укажет, на какой пароход мне грузиться. Но проходили час, другой, третий. Один из моих писарей успел за это время сбегать в винный погреб, который грабили, и принёс несколько бутылок „Массандры“. Маркуша купил у бабы два хлеба, но не на деньги, а в обмен на несколько аршин ситца, утащенного в Геническе.
— А вы ещё бранили тогда меня, что я украл! Сидели бы теперь голодом без ситца, — укоризненно заметил он мне.
Старик, по доброте своего сердца, не забыл и подводчиков, отрезав им тоже аршина по три. Болгары раскрыли глаза от изумления и рассыпались в благодарности.
— Если ещё раз будете в Крыму, непременно гостите к нам, — лепетали они.
Проходит ещё час. На пристани дым коромыслом. Давка увеличивается. Между людскими толпами уныло бродят всеми покинутые лошади, чувствуя близкую гибель от голода и жажды.
— В баржу, братва! Её повезут к пароходу, который стоит на рейде. Там пересадят, — проносится среди окружающей нас толпы.
Движение последней увлекает и нас. В баржу так в баржу, не всё ли равно? В барже — каша. Дно её покрыто слоем мелкого угля, который местами плавает, так как из пазов выступает вода. Чем больше набивается народу, тем больше покрывает она дно. Вокруг меня — незнакомые лица. Только один свой — инспектор артиллерии нашего корпуса почтенный генерал Александр Иванович Поляков. Изнемогая от усталости, он расстилает бурку на угольный бугор и садится, опустив ноги в воду. Я держусь за его плечи.
Наш Ноев ковчег, набитый только одними нечистыми (такими нас сделало бегство), начинает двигаться. Со дна не видно, кто буксирует нас. Мы видим небо и больше ничего. А „протекция“ баржи всё больше и больше даёт себя знать. Скоро можно стоять только на больших кучах угля. Низины превращаются в озера. Казачня, спасаясь от потопа, лезет на борты.
Буксир во время эвакуация из Крыма (предположительно)
— Когда же на пароход? Тут утонуть можно.
Неслыханная подлость. Наблюдатели сообщают с бортов, что нас становят в хвосте целой цепи таких же барж, из которых первая держится за какой-то пароход. Недолгий ноябрьский день кончается. Не кончаются только наши мучения. Бурка генерала Полякова плавает. Ноги подкашиваются, но сесть нельзя. Без конца длится эта мучительная ночь на воде — и в воде. За деревянной стенкой слышны лёгкие всплески волн. Мы ещё, видно, не выбрались из Керченского пролива.
Чуть брезжит рассвет. С бортов несутся нечеловеческие вопли.
— Оторвались! Ночью канат развязался…
— Ай… ай… пропали… мать честная!
Положение безвыходное. Лёгкий утренник гоняет нас по поверхности пролива. Кто схватится на пароходе об участи самой дальней баржи — восьмой по счёту? До того ли? Никому не придёт в голову в хаосе этого великого переселения народов разыскивать среди моря двести человек, которых унесло волнами.
— Станичники! — Исступлённо кричит на борту рябой, вихрастый казак. — Да ведь это Таманский берег… Тут большевики… Уж деревья на берегу видать. Ведь смерть приходит!
Сначала всё замирает. Последние слова звероподобного оратора ножом режут сердце. А утренник делает своё дело. Баржа, незаметно ковыляясь, всё ближе и ближе подбирается к львиной пасти. Потом нечеловеческий вой оглашает и баржу, и тот кусок молочно-туманного неба, который повис над нею. Адскую мелодию дополняет дребезжанье колокола, в который неистово дубасят на носу. Объятые смертным ужасом, двести человек голосят себе отходную. Над нами носится дыхание смерти. Чёрно-угольная смерть — в грязном озере между бортами, голубая смерть — в грациозных улыбках морской пучины, красная смерть — там на берегу, где подкарауливают нас те самые, от кого мы бежали с берегов Крыма.
И вдруг — якорь спасения! С дали, точно с неба, несётся глухой голос:
— Слышим, слышим… сейчас пошлём катер. Это говорят в рупор с какого-то судна.
Четыре мучительных часа проходит, пока неведомый спаситель от слов переходит к делу. Везут… Чувствуется и в нашем угольном озере, что снаружи дует холодный ветер. Сильная качка — значит, мы уже выбрались из пролива на простор Чёрного моря» ({{11}}).
Одной из наиболее трагичных оказалась судьба особого Донского офицерского полка, состоявшего из шести сотен под командованием полковника Семёна Силовича Афанасьева. Большая их часть погибла во время эвакуации.
При отходе Русской армии из Северной Таврии в Крым четыре сотни этого отряда, нёсшего службу в районе сивашских позиций от Чонгарского моста до села Карпова Балка, были отозваны в Джанкой. Но 12 ноября вместо намеченной отправки в Керчь на гарнизонную службу им было приказано выдвинуться обратно к сивашским позициями ввиду прорыва фронта красными. 1-я сотня под началом войскового старшины Алексея Леонтьевича Филатова отправилась к Карповой Балке и там погибла, а 2-я, 3-я и 4-я сотни шли к Чонгарскому мосту на соединение с 5-й и 6-й сотнями. Примерно на полпути стала очевидна опасность окружения, но попытка связаться с командиром полка, находившимся в Джанкое, не удалась, и продолжилось движение в сторону противника. С наступлением темноты на одном из артиллерийских пунктов в 6—7 километрах от места назначения удалось выяснить, что командир уже отбыл в Керчь и отрядам нужно отступать в том же направлении. Предстояла трудная задача избежать окружения. 5-я и 6-я сотни получили распоряжение присоединиться к ядру отряда, и, как только это произошло, полк на рысях начал отход. Предвидя неблагоприятный ход событий, с самого начала пути рядовые офицеры стремились взять подводы для возможности быстрых манёвров. На рассвете 13 ноября полк находился у Джанкоя, к которому подходила конная лава противника, уйти от которой было бы невозможно, если бы не артиллерийский огонь двух орудий конной группы белых, по счастливой случайности стоявшей в трёх километрах к югу от города. Лава приостановилась, а донцы тем времени пересекли полотно железной дороги и изо всех сил погнали лошадей. Отряд стал напоминать растянувшийся на километры караван, а не воинское формирование: кто-то останавливался по пути, чтобы взять бельё и обмундирование в брошенных вагонах, часть направилась на Феодосию, кто-то отстал в пути из-за переутомления лошадей.
Ещё засветло 14 ноября полк не в полном составе прибыл в Керчь и сразу был размещён в больших трюмах стоявшего в порту парохода «Поти» — все могли вздохнуть свободно. Однако уже в полночь было приказано сойти на берег, оставив при вещах по два человека на взвод: особому офицерскому отряду поручено нести охрану города. Есаул 3-й сотни Иван Никандрович Плахов так описал дальнейшие события:
«Помощник командующего отрядом полковник Владимир Николаевич Хопёрский собирает командиров сотен и распределяет районы города между сотнями. Сотни выступают, чтобы занять указанные им районы для охраны. Ночь. Холод. Офицеры небольшими группами в 4—5 человек „выбивают дробь“ на углах пустынных улиц, ожидая с нетерпением рассвета. Светает, но распоряжений никаких. Промёрзшие, голодные офицеры начинают волноваться. Самотёком, небольшими группами, офицеры начинают стекаться к пристани. Вскоре подвели старый миноносец „Живой“, стоявший до того в порту из-за порчи машин, нагруженный дровами. Особому офицерскому отряду приказано погрузиться на „Живого“. Отряд погрузился. Было немного тесновато.
3-я сотня расположилась на корме миноносца на дровах, не отдавая себе отчёта в том, что при первой же буре все эти дрова с их пассажирами полетят за борт. В тот момент действительно никто не предвидел той страшной катастрофы, какая поджидала „Живого“ и его пассажиров. Разместившись на „Живом“ кто как мог, все успокоились. Нервность упала, но стал ощущаться голод. Но вот подходит миноносец „Дерзкий“ и пришвартовывается к „Живому“. Подходят к борту матросы, и завязывается разговор. Офицеры просят хлеба. Матросы охотно делятся. К борту подходит полковник Попов, командир 3-й сотни, который устроился на „Дерзком“, где один из офицеров экипажа был ему родственником или станичником. 3-я сотня сразу же обратилась к нему с просьбой устроить пересадку сотни на „Дерзкого“. Полковник Попов, переговорив с капитаном и получив его согласие, передал о том сотне. Сотня перебралась на „Дерзкого“, а с ней и несколько человек из пулемётной команды. „Дерзкий“ был совершенно пуст, и 3-я сотня была его первыми пассажирами».
На «Дерзкий» было погружено ещё триста человек из 3-й Донской дивизии генерала А. К. Гусельщикова. 4-я сотня до выхода в море была перегружена на катер «Херсонес», взявший на буксир угольный эсминец «Живой», на котором остались 2-я, 5-я и 6-я сотни, часть пулемётной команды, штаб особого Донского офицерского полка и эскадрон 17-го гусарского Черниговского полка ({{12}}).
Накануне эвакуации бронепоезда Русской армии вели бои в Северной Таврии, затем — защищали подступы к Крыму благодаря проложенной по распоряжению П. Н. Врангеля особой ветки на Юшунь, а в последние дни прикрывали отступление конных и пеших частей. Из Керчи уходили команды всех трёх поездов 3-го бронепоездного дивизиона.
С 8 ноября лёгкий бронепоезд «Дмитрий Донской» вместе с «Святым Георгием Победоносцем» вели напряжённые бои в районе Юшуни, нанося большие потери прорывавшемуся в Крым противнику. Во время боя 9 ноября было разбито головное орудие «Дмитрия Донского», а около полудня 11 ноября при сдерживании наступления красных со стороны Карповой Балки бронепоезд был вынужден отойти к узловой станции Джанкой, не имея возможности продолжать бой вследствие сильных повреждений бронеплощадок. «Святой Георгий Победоносец» продолжал отбрасывать красные войска, прикрывая отступление Русской армии на этом участке. Поздно вечером в двух километрах от станции Джанкой произошло случайное столкновение составов этих двух бронепоездов, в результате чего с рельс сошёл вагон резерва и три вагона-мастерских. 12 ноября «Дмитрий Донской» был уже в Симферополе, а на следующий день — в Севастополе.
Ночью 11 ноября тяжёлый бронепоезд «Иоанн Калита» прошёл станцию Джанкой и направился к Керчи для прикрытия отхода частей Донского корпуса. Ту же задачу выполнял боевой состав под командованием капитана Делова, состоявший из спешно отремонтированных и вышедших из Феодосии 11 ноября старых бронеплощадок «Дмитрия Донского».
Ещё 6 ноября по приказанию начальника бронепоездных дивизионов лёгкий бронепоезд «Волк», находившийся до этого на ремонте в Джанкое, был отправлен на станцию Керчь в распоряжение коменданта крепости. 14 ноября в Керчь прибыл «Иоанн Калита», прикрывавший арьергард Донского корпуса — 2-ю бригаду 3-й дивизии под командованием генерала Александра Петровича Фицхелаурова. В ночь на 15 ноября команда бронепоезда была погружена на плавучий маяк «Запасный № 5», в тот же день в город пришёл «Дмитрий Донской». Взрывать бронепоезда было запрещено, поэтому перед посадкой на суда команды сняли замки с орудий и испортили материальную часть на боевых площадках ({{13}}).
В ночь с 15 на 16 ноября в город постоянно приходили новые войска. В 5 часов утра начальник 2-го отряда донёс контр-адмиралу М. А. Кедрову: «Принял 25 000, больше не вмещает тоннаж. Остаются непогруженными около 5000. Нужен срочно транспорт к Кыз-Аулу. Керчь продержится, вероятно, до вечера 16-го ноября». В ответ ему было сообщено, что около 14 часов в Керчь придёт пароход «Россия» и ледокол «Гайдамак» с начальником штаба флота контр-адмиралом Николаем Николаевичем Машуковым.
До 11 часов в проливе стоял густой туман, но корабли продолжали грузиться и выходить из залива в Камыш-Бурунский створ, становясь под прикрытие с востока боевых судов, из которых в гавани оставались только «Всадник» с начальником 2-го отряда судов Черноморского флота М. А. Беренсом и «Грозный» с руководящим эвакуацией в Керчи командующим 2-й армией Ф. Ф. Абрамовым. Последние воинские части грузились уже на баржи, катера и эсминец «Зоркий», а затем подвозились к группировке судов на рейде для перегрузки на военные корабли и уже загруженные транспорты. Последние, приняв до отказа людей, снимались с якорей и отправлялись к Тузлинскому плавучему маяку в южной части пролива. К той же стоянке буксировались последние баржи с людьми ({{14}}).
16 ноября были погружены подошедшие строевые части Кубанского корпуса, а также 1-я и 2-я Донские конные дивизии, прикрывавшие отход пехоты и штаб Донского корпуса. На кораблях находилось одних только донских казаков около 22 тысяч человек военных и 6515 донцов-беженцев, которым пришлось сильно потесниться, чтобы принять на борт кубанцев ({{15}}).
Так же как в Севастополе и Феодосии, по распоряжению командования расквартированное в Керчи Корниловское военное училище (до 11 сентября 1920 года — Пехотная имени генерала Л. Г. Корнилова юнкерская школа) несло охрану порядка в местах посадки. Поэтому патрули юнкеров были посажены на корабли только ярким солнечным днём 16 ноября. Во всё время эвакуации в городе сохранялся полный порядок. Но ситуация была чрезвычайной, и в условиях дефицита товаров, еды, а также суеты сборов перед отплытием в неизвестность некоторые деморализованные солдаты приняли участие в грабежах магазинов в ночь на 15 ноября. Однако это были частности, не служащие характеристикой последних дней белого Крыма, наполненных общим спокойствием и молчаливым сочувствием жителей к армии, выполнившей свой долг и стоящей перед новыми испытаниями. Эксцессов против военных не было ({{16}}).
Несколько ранее обещанного срока, в 13:15, в город пришли ледокол «Гайдамак» и пустой пароход «Россия». Оба корабля недолго простояли у Широкого мола, забрав всех оставшихся одиночных людей, и снова вышли в пролив. В 14:10 канонерская лодка «Грозный» вышла из порта, генерал Ф. Ф. Абрамов объехал на катере все погруженные пароходы и, отдав распоряжения, приступил к выводу транспортов в Чёрное море к Кыз-Аульскому маяку. В 14:20 последняя гружённая людьми баржа № 56 отчалила от Широкого мола, на котором не оставалось ни одного солдата. Только после этого, в 14:22, вооружённый ледокол «Всадник» под флагом начальника 2-го отряда вышел из Керчи в пролив к ледоколу «Гайдамак» для переговоров с начальником штаба флота Н. Н. Машуковым.
После этого «Гайдамак» отправился к Кыз-Аулу для непосредственного доклада Главнокомандующему, телеграфировав в пути: «В Керчи всё идёт в исключительном порядке. Все войска посажены на корабли и вышли в Керченский пролив. Посадка окончена. В городе не осталось ни одного солдата, все раненые увезены. Противника нет. Угля хватает всему отряду. В городе полный порядок. Беренс — на „Всаднике“, а Абрамов — на „Грозном“. К 16 часам выйду к „Корнилову“», а затем последовало второе дополнительное сообщение: «Посадка закончена. Взяты все до последнего солдата. Для доклада Главкому везу генерала Кусонского. Иду на соединение» ({{17}}).
В целом, по сообщению штабс-капитана Владимира Михайловича Кравченко, погрузка в Керчи прошла достаточно гладко, лишь одна баржа перевернулась по вине погруженных. Кроме того, когда отчаливало последнее судно, в Керчь уже вступали части Красной армии и на набережную выехал броневик. Однако он не стал открывать огонь, вероятно опасаясь судовой артиллерии находящегося поблизости ледокола «Всадник» и других кораблей на рейде — враги расстались мирно и торжественно ({{18}}).
Впрочем, по свидетельству начальника штаба 3-го кавалерийского корпуса Красной армии Александра Михайловича Хмелькова, якобы некая передовая группа всадников, войдя в город, погрузилась на рыбацкие лодки и направилась к стоящим на рейде судам, обстреливая их из пулемётов и требуя сдачи; но когда был открыт ответный огонь станковых пулемётов и нацелены в их сторону тяжёлые корабельные орудия, от затеи пришлось отказаться. Судя по тем же воспоминаниям, на мыс южнее Керчи (вероятно, Ак-Бурун) были выведены две полевые батареи с целью воспрепятствовать кораблям на рейде покинуть пролив. При этом автор воспоминаний сообщает: «Однако ночью… скрытно подошли несколько судов противника с потушенными огнями и помогли им выйти из Керченского пролива…» ({{19}}) Если это обстоятельство имело место, то, вероятно, речь идёт о транспортных средствах, оторвавшихся от буксиров и не способных двигаться самостоятельно. По крайней мере, по приведённому ранее свидетельству И. М. Калинина, с одной из барж случилось такое происшествие с ночи на утро 17 ноября.
После полудня 16 ноября на канонерской лодке «Страж», стоявшей у «Ростислава», была получена радиотелеграмма начальника 2-го отряда контр-адмирала М. А. Беренса: «Давайте, давайте, давайте!», условно означавшую, что эвакуация в Керчи завершена, «Стражу» приказано уходить, «Ростислав» — затопить. Вывести плавучую батарею в условиях эвакуации было невозможно из-за отсутствия свободных буксиров и по причине недостатка времени: летом имеющий глубокую осадку бывший линкор полтора месяца тащили через весь пролив ко входу в Азовское море с постоянными посадками на мель.
С заходом солнца с обычной церемонией были спущены флаг и гюйс, затем открыты кингстоны и с помощью подрывных патронов пробито днище — офицеры и команда перешли на «Страж». Из-за малой глубины корабль погрузился только до уровня адмиральского балкона, поэтому с орудий предварительно были сняты оптические прицелы и у замков вынуты грибовидные стержни. Пожелавшие остаться в России были посажены в шлюпку, на которой они собирались ночью переправиться на таманский берег ({{20}}).
В 15:30, когда все транспорты ушли от Тузлинского к Кыз-Аульскому маяку и уже был потоплен «Ростислав», с якоря начали сниматься стоявшие в проливе военные корабли и отправляться в Чёрное море, замыкал движение ледокол «Всадник» с М. А. Беренсом на борту, вышедший из пролива в 18:30. К 22 часам вся керченская флотилия собралась у Кыз-Аула ({{21}}).
Последним заслоном была канонерская лодка «Страж». После потопления «Ростислава» она направилась к проливу и достигла его, когда окончательно стемнело. На крымском и таманском берегах начали загораться костры, возможно служившие какими-то условными знаками. Керчь была погружена в полный мрак. Сложный фарватер тоже не был освещён фонарями, и в это неподходящее время отказала рулевая машина. Тогда командир лодки капитан ІІ ранга Константин Григорьевич Люби, неоднократно проходивший Керчь-Еникальский канал, отправил рулевого к ручному кормовому штурвалу, а сам передавал команды с мостика. Несмотря на значительные сложности и риск сесть на мель, судно благополучно вышло в Чёрное море и ночью подошло к Кыз-Аульскому маяку, где уже находились все плавучие средства, ушедшие и уведённые из Керчи ({{22}}).
Об организационных трудностях во время эвакуации командующий флотом М. А. Кедров писал:
«Много было затруднений, часто казавшихся непреодолимыми. Поступают донесения: машины не вертятся, якоря не выбираются; заявления, что если будет посажен ещё один человек, то пароход будет сидеть на грунте, отходят от пристаней с полупогруженными трюмами и тому подобное.
Никто не подозревает, что, как выяснилось, надо принять не 35 тысяч, а более 100 тысяч и, значит, грузить суда до отказа. Никто не хочет оставаться, несмотря на обращение Главнокомандующего, указывавшего, что мы идём в неизвестность. Приходится посылать всюду морских офицеров с диктаторскими полномочиями, угрозами, револьверами и матерными словами, после чего всё приходит более или менее в порядок: машины вертятся, суда не садятся на грунт и всех желающих эвакуироваться приглашают на борт» ({{23}}).
Участник керченской эвакуации старший лейтенант Б. В. Карпов вспоминал:
«К счастью, как здесь в Керчи, так и во всех портах Крыма, благодаря энергии и распорядительности всех чинов флота, начиная с командующего флотом вице-адмирала Кедрова и его штаба и кончая мичманами-комендантами транспортов, эвакуация прошла в полном порядке, и ни один солдат или гражданин не был оставлен на берегу. Наш отряд до последнего момента прикрывал отход из Керчи, выставил боевые суда в Керченском проливе, будучи готов вступить в бой с неприятелем, если бы он вздумал преследовать транспорты. Но большевики не появились, транспорты снялись с якоря 16 ноября и вышли в море. Последним покинул рейд Керчи начальник 2-го отряда судов Черноморского флота контр-адмирал М. А. Беренс.
Это было его последним делом до… верим, твёрдо уповаем… нового его возрождения в великой и национальной России под славным Андреевским флагом» ({{24}}).
В числе покидавших Керчь белых воинов был поэт Сергей Сергеевич Бехтеев, главными мотивами творчества которого были идеи русской монархии и Белого движения. На борту уходившего в Константинополь парохода «Самара» он написал следующие стихотворения:
Прости
Гремит гроза! Ликует Тора!
Всё ближе, ближе красный смерч.
Прощай, прекрасный край Боспора,
Прощай, задумчивая Керчь!
Дымятся трубы; винт железный
Бросает белый хвост назад.
Прощай, наперсник шумной бездны,
Красавец гордый Митридат.
Тебя мы с болью покидаем,
Окончив долгий, тщетный бой,
И с тихой скорбью оставляем
Последний клок земли родной.
Синеет даль, клубятся волны,
Туман скрывает берега;
Сердца и мысли грустью полны,
На радость дерзкого врага.
В глазах раскинулся широко
Простор безбрежного пути,
И шепчем мы с тоской глубокой:
«Отчизна милая, прости!»
Изгнанники
На сердце вновь тоска и горе.
Замолк вдали последний бой;
Вокруг шумит седое море
И гонит плещущий прибой.
Исполнив честно долг заветный,
Плывём мы грустно в край чужой;
На мачте вьётся флаг трёхцветный —
Последний знак земли родной,
Последний символ прежней славы,
Величья царственной страны,
Эмблема гордая державы,
Погибшей в омуте войны…
На сердце скорбь, на сердце горе.
А вкруг, куда ни кинешь взор, —
Одно бушующее море
И необъемлемый простор ({{25}}).
По всей видимости, из Керчи с Русской армией эвакуировался поэт и литературный критик Юрий Константинович Торопьяно. В 1919 году его родители, Константин Васильевич и Софья Андреевна, были убиты революционерами в своём имении в селе Темеш близ Керчи (ныне не существует), после чего летом того же года он вступил в Добровольческую армию, записавшись под псевдонимом Терапиано. В начале 1920 года был освобождён от воинской службы вследствие ранения и проживал в Крыму. В эмиграции в 1953 году он написал следующие строки, посвящённые Русскому Исходу:
Отплывающие корабли,
Уносящиеся поезда,
Остающиеся вдали.
Покидаемые навсегда!
Знак прощания — белый платок,
Замирающий взмах руки,
Шум колёс, последний свисток —
Берега уже далеки.
Не видать совсем берегов;
Отрываясь от них, посмей
Полюбить — если сможешь — врагов,
Позабыть — если сможешь — друзей.
Крейсер «Генерал Корнилов» у берегов Керчи и прибытие в Константинополь
вакуация Севастополя окончилась. 15 ноября время и обстановка в Ялте позволили Главнокомандующему сойти на берег, а в 2 часа дня крейсер «Генерал Корнилов» вместе с ялтинской группой судов вышел в открытое море в сопровождении французских крейсера «Вальдек-Руссо» и миноносца. В 16 часов корабль Главнокомандующего догнал транспорт «Дон» — Пётр Николаевич перешёл на него и поприветствовал войска, которые ответили ему громким «Ура!». Выслушав доклад генерал-лейтенанта М. А. Фостикова о возникших сложностях при проведении им эвакуации в Феодосии, в 17 часов 30 минут П. Н.
Врангель вернулся на крейсер и по радиотелеграфу передал в Керчь приказ генерал-лейтенанту Ф. Ф. Абрамову во что бы то ни стало погрузить кубанцев ({{26}}).
Командующий 2-й Кубанской казачьей дивизии генерал-лейтенант Михаил Архипович Фостиков 10 ноября получил приказ отходить на эвакуацию к Феодосии, где для его частей были приготовлены суда «Дон» и «Владимир», а для казённых учреждений и раненых — пароходы «Аскольд», «Пётр Регир» и «Корнилов». 12 ноября в 16:30 М. А. Фостиков прибыл в Феодосию и обнаружил там полное столпотворение: улицы города были запружены брошенными лошадьми, подводами, колясками и тачанками. Командующий застал пароходы «Дон» и «Владимир» уже частично загруженными и сразу распорядился снять всех людей и груз, чтобы осуществить посадку своих частей в должном порядке.
Вечером 12 ноября генерал Фостиков доложил по радио П. Н. Врангелю о катастрофическом положении в порту. Количество людей, прибывших в Феодосию, значительно превысило расчётные числа, что вызвало серьёзные трудности в проведении эвакуации. Положение усугубилось отправкой из Феодосии на Керчь двух крупных транспортов: 10 ноября — «Екатеринодар» и 12 числа «Харакс»; последний был загружен углём. В тот же день в Феодосию прибыл из Севастополя вместительный пароход «Дыхтау», который мог несколько поправить ситуацию, но судно невозможно было оставить в городе, так как оно направлялось в Керчь для доставки крайне необходимого там угля.
Генерал Фостиков и старший морской начальник капитан І ранга Иван Константинович Федяевский настаивали, чтобы суда «Харакс» и «Дыхтау» были возвращены в Феодосию, но это было невозможно осуществить ввиду того, что на них уже велась погрузка в Керчи, куда постоянно прибывали новые войска. В ночь на 14 ноября командующий флотом адмирал М. А. Кедров распорядился срочно направлять войска в Керчь, если тоннажа для них окажется недостаточно. Таким образом, в последний пункт крымской эвакуации из Феодосии ушли 1-я Кубанская дивизия генерала Л. М. Дейнеги и кубанская пехота генерала С. Ф. Цыганка общей численностью 4—4,5 тысячи человек. Не погруженными в Феодосии остались ещё порядка пяти тысяч неорганизованных солдат и офицеров. Танки и тяжёлая артиллерия были сброшены в море.
Вечером 14 ноября в Константинополь отправились загруженные до отказа пароходы «Пётр Регир», «Корнилов» и «Аскольд» с баржей на буксире, а ранним утром следующего дня вышли в море перегруженные в 2—3 раза сверх нормы (некоторые люди на борту не могли даже присесть) крупные транспорты «Дон» с катером «Доброволец» на буксире и «Владимир», буксировавший канонерскую лодку «Кавказ» (последнюю во время перехода пришлось затопить после снятия людей). Всего из Феодосии было вывезено около 30 тысяч человек ({{27}}).
Вечером 15 ноября «Вальдек-Руссо» встретил у берегов Крыма вызванный из Константинополя пароход «Россия», принадлежащий Русскому транспортному и страховому обществу, и телеграфировал об этом командующему флотом М. А. Кедрову. Контр-адмирал ответил в 22 часа: «Прошу пароход „Россию“ направить срочно в Керчь. Главнокомандующий приказал мне поддержать наши прикрытия на Ак-Монайских позициях. Поэтому иду в северную часть Феодосийского залива в 12 милях к востоку от г. Феодосии. В Керчь с моим начальником штаба пойдёт ледокол „Гайдамак“» ({{28}}).
Крейсер «Генерал Корнилов» с Главнокомандующим на борту взял курс к Феодосийскому заливу и в 9 часов утра 16 ноября стал на якорь — с корабля едва виднелись очертания города. П. Н. Врангелем была получена радиотелеграмма от генерал-лейтенанта Ф. Ф. Абрамова: «Кубанцы и терцы прибыли в Керчь, погрузка идёт успешно». Чуть раньше, в 6 часов, французский крейсер «Вальдек-Руссо» прошёл у берегов Феодосии и направился ко входу в Керченский пролив.
В 10:30 на «Генерале Корнилове» была объявлена тревога и корабль приведён в боевую готовность: в бинокли были замечены группы вооружённых людей на берегу, возможно красных. Около 11 часов П. Н. Врангель о чём-то совещается с поднявшимся на борт командиром французской канонерки. Берег обстреливать не стали — корабль снялся с якоря и Пётр Николаевич направил его к Керчи, желая лично проконтролировать ход эвакуации. В последнем пункте погрузки шла большая и сложная работа: в сжатые сроки было необходимо вывезти не только Донской корпус, но и оставленные в Феодосии части ({{29}}).
В случае крайней необходимости «Генерал Корнилов» мог принять на борт несколько десятков человек. Крейсер предназначался только для Главнокомандующего, его штаба, командующего флотом со штабом и некоторых лиц из центральных управлений, но во время эвакуации выяснилось, что мест на кораблях оказалось недостаточно, тогда на борт флагмана в виде исключения стали приниматься также семьи военных и морских офицеров. К. Тимофеевский свидетельствует, что в последние дни эвакуации (возможно, у Керчи) люди принимались уже без разбора: «Все палубы, трюмы, кубрики — всё было переполнено беженцами, вещами. Команда ютилась вперемежку с частной публикой… Единственное место, не столь загруженное, — это адмиральское помещение на корме, отведённое для Главнокомандующего» ({{30}}).
У Кыз-Аульского маяка на юго-восточной оконечности Керченского полуострова группировались все плавучие средства, уходящие и буксируемые из Керчи, там же около пяти часов простоял «Вальдек-Руссо» в ожидании подхода крейсера «Генерал Корнилов». «После недавних жестоких морозов вновь наступило тепло, на солнце было жарко. Море, как зеркало, отражало прозрачное голубое небо. Стаи белоснежных чаек кружились на воздухе. Розовой дымкой окутан был берег», — так П. Н. Врангель описывал погоду у берегов Керчи днём 16 ноября.
Перед уходом «Вальдек-Руссо» в Константинополь состоялось взаимное приветствие союзных крейсеров: французский корабль поднял флаг Главнокомандующего Русской армии и произвёл салют, «Генерал Корнилов» ответил тем же и поднял французский флаг.
Воспоминания об этом событии оставил Пётр Семёнович Бобровский, находившийся на «Вальдек-Руссо»:
«Тут мы пережили сильное волнение. Разнёсся слух, что французский миноносец, пришедший к Керчи раньше нас, был обстрелян с берега большевиками и что теперь „Вальдек-Руссо“ будет стрелять по городу. Действительно, с орудий начали снимать чехлы, послышалась команда, боевые башни задвигались. Вся эта суматоха продолжалась довольно долго. А мы стояли и смотрели. Никогда я не чувствовал так своего бессилия, как в этот момент. Пароход, на котором я еду, будет обстреливать русские берега! И я должен молчать! И я должен быть гостем тех, кто обстреливает!
Но судьба не дала нам пережить такое страшное испытание. „Вальдек-Руссо“, действительно, дал 21 выстрел, но это были холостые выстрелы — прощальный сигнал Врангелю на „Генерале Корнилове“, который вслед за нами пришёл под Керчь и стоял недалеко от нас. „Генерал Корнилов“ нам отвечал. Очевидно, весь этот слух об обстрелянной будто бы миноноске был кем-то пущенной уткой. Толка добиться мы не могли. Французские офицеры хранили молчание, а матросы и сами ничего не знали.
Приняв несколько десятков пассажиров, мы около 2 часов дня 16 ноября снялись с якоря и пошли снова вдоль крымских берегов вплоть до Севастополя. Но на этот раз мы шли далеко от берега. И я уже не пережил чувства близости к России. В Севастополь мы не зашли, а двинулись прямо в Константинополь. Я стоял на корме и прощался с родными берегами. Берега под Севастополем низкие, и скрылись они из глаз довольно скоро. Кругом было безбрежное море. Мы окончательно уехали из России…»
На крейсере «Вальдек-Руссо» было вывезено около полутысячи русских беженцев ({{32}}). По донесению французской разведки, адмирал Карл Дюмениль принимал участие в проведении эвакуации Севастополя, южного берега Крыма, а затем и Керчи, откуда 18 ноября прибыл на своём крейсере в Константинополь ({{33}}).
«Генерал Корнилов» остался у входа в Керченский пролив в ожидании ледокола «Гайдамак». Было перехвачено радио из Феодосии с сообщением какого-то комиссара об отсутствии местных сил для насаждения и проведения коммунизма. Получив радиосообщение от контр-адмирала Н. Н. Машукова об успешном окончании посадки, П. Н. Врангель отправил радиотелеграмму председателю Правительства Юга России А. В. Кривошеину в Константинополь для широкого распространения, в которой сообщил, что армия ушла из Крыма, эвакуация проходит блестяще, вывезено около 130 000 человек на более чем ста судах Русского флота.
В 15:40 из Керчи пришёл «Гайдамак» с начальником штаба 2-й армии генералом Павлом Алексеевичем Кусонским, который доложил Главнокомандующему, что погрузка прошла прекрасно благодаря энергии генерала Ф. Ф. Абрамова и неутомимой работе моряков под руководством контр-адмирала М. А. Беренса: забраны все до единого донцы и пришедшие из Феодосии кубанцы, у всех настроение на редкость бодрое, никто не пожелал оставить своего оружия — все готовы продолжить борьбу.
«Огромная тяжесть свалилась с души. Невольно на несколько мгновений мысль оторвалась от горестного настоящего, неизвестного будущего. Господь помог исполнить долг. Да благословит Он наш путь в неизвестность…» — оставил в своих записках Пётр Николаевич Врангель.
В 17 часов 20 минут подошёл французский миноносец «Альжерен», перейдя в распоряжение Главнокомандующего П. Н. Врангеля. Крейсер «Генерал Корнилов» продолжил ждать у Кыз-Аульского маяка подхода всех судов керченской флотилии.
«Темнеет. Опускается густой туман и, как молочной пеленой, окутывает всё кругом. В нескольких шагах ничего не видно. Раздаются гудки и мерный звон колокола. Точно набат… Как тоскливо, точно похоронный звон. Какие-то мрачные мысли лезут в голову. Что впереди? Куда, зачем? Действительно чем-то погребальным веет от этого звона и непроницаемой завесы. Как-то сыро. Может быть, это действительно хоронят Россию? Может быть, никогда и не суждено нам её увидеть снова? В далёкие, неведомые, чужие края, неизвестно на какие лишения…» — вспоминал К. Тимофеевский ожидания вечера 16 ноября на борту крейсера «Генерал Корнилов» ({{34}}).
На всех русских судах, уходящих из Крыма, было распространено обращение Главнокомандующего:
«Русская армия, оставшаяся одинокой в борьбе с коммунизмом, несмотря на полную поддержку крестьян, рабочих и городского населения Крыма, вследствие своей малочисленности не в силах отразить нажима во много раз сильнейшего противника, перебросившего войска с польского фронта, и я отдал приказ об оставлении Крыма. Учитывая те трудности и лишения, которые Русской армии придётся претерпеть на дальнейшем горестном пути, я разрешил желающим оставаться в Крыму, и таких почти не оказалось. Все солдаты Русской армии, все чины Русского флота, почти все бывшие красноармейцы и масса гражданского населения не захотели подчиниться коммунистическому игу, они решили идти на вдвое тяжёлое испытание, твёрдо веря в конечное торжество своего правого дела. Сегодня была закончена посадка на суда. Везде она прошла в образцовом порядке. Неизменная твёрдость духа флота и господство на море дали возможность выполнить эту беспримерную в истории задачу и тем спасти армию и население от мести и надругания. Всего из Крыма ушло 120 000 человек и свыше 100 судов Русского флота. Настроение войск прекрасное. У всех твёрдая вера в конечную победу над коммунизмом и в возрождение нашей Великой Родины. Отдаю армию, флот и выехавшее население под покровительство Франции, единственной из великих держав, сознавшей мировое значение нашей борьбы» ({{35}}).
Главнокомандующий Русской армией генерал Врангель на Лемносе
Лично убедившись, что в целом погрузка завершена и все плавучие средства благополучно вышли из Керчь-Еникальского пролива, Пётр Николаевич отдал приказ крейсеру отправляться в Константинополь — ночью 17 ноября в 1:30 «Генерал Корнилов» снялся с якоря и пошёл по направлению к Севастополю. Принято радио на французском с «Вальдек-Руссо»:
«Генералу Врангелю от адмирала Дюмениля.
В продолжение семи месяцев офицеры и солдаты армии Юга России под вашим командованием дали блестящий пример. Они сражались против в десять раз сильнейшего врага, стремясь освободить Россию от постыдной тирании. Борьба эта была чересчур неравной, и вам пришлось покинуть вашу родину, — я знаю, с каким горем. Но вы имеете удовлетворение в сознании образцово проведённой эвакуации, которую французский флот, вам оказавший от всего сердца содействие, счастлив видеть столь блестяще законченной. Ваше дело не будет бесплодным: население Юга России быстро сумеет сравнить вашу справедливую и благожелательную власть с мерзким режимом советов. Вы тем самым окажете содействие прозрению и возрождению вашей страны. Горячо желаю, чтобы это произошло в скором времени. Адмиралы, офицеры и матросы французского флота низко склоняются перед генералом Врангелем, отдавая дань его доблести».
К. Тимофеевский сохранил в памяти последние часы пребывания у побережья уже красной России:
«Утром 17 ноября яркое солнце в последний для нас раз озарило берега Крыма. Через несколько часов скроется и этот последний клочок родной земли. Медленно идёт „Корнилов“, море усеяно барашками, стаи дельфинов плескаются, кувыркаются и резвятся у самого борта, играя на солнце блестящей кожей. Едущие облепили борта и в последний раз смотрят на берега Крыма, наслаждаясь чудесным видом южного побережья. В одиннадцатом часу нагоняет французский миноносец, отставший почему-то от крейсера. На небе ни облачка. Лёгкий ветерок. Слегка прохладно. Вот виднеется Ялта. Спустя некоторое время различаются вершины Ай-Петри, Байдарские ворота, далеко сзади вершина Могаби. Вечереет. У южной оконечности Крыма „Корнилов“ поворачивает и идёт прямо в открытое море. Где-то далеко виднеется смутно Балаклавская бухта. Там Севастополь, ещё так недавно столица Южной России, оплот армии. Как-то странно, непривычно и даже жутко подумать, что теперь там льётся невинная кровь, что торжествующие победители „мстят“ своим уже бессильным врагам».
«Спустилась ночь. В тёмном небе ярко блистали звезды, искрилось море. Тускнели и умирали одиночные огни родного берега. Вот потух последний… Прощай, Родина!» — этими словами закончил свои знаменитые записки П. Н. Врангель.
Ещё 16 ноября за особые отличия по службе командующий Черноморским флотом контр-адмирал М. А. Кедров приказом Главнокомандующего был произведён в вице-адмиралы. На следующий день, находясь в море Михаил Александрович обратился к своим подчинённым:
«Флагманы, командиры, офицеры и матросы Черноморского флота. В неравной борьбе нашей с неисчисленными превосходными силами противника Русской армии, истекающей кровью, пришлось оставить Крым. На доблестный Черноморский флот выпала исключительная по трудности задача, когда без иностранной помощи своими средствами и силами, в весьма краткий срок, в осеннее время нужно было подготовить и эвакуировать из Крыма армию и часть населения общей численностью свыше ста тысяч человек. Черноморский флот, сильный своим духом, блестяще справился с этой задачей. Из всех портов Крыма в трёхдневный срок почти одновременно, по составленному заранее плану, транспорты, перегруженные до крайности, под прикрытием военных судов вышли в Константинополь. Одновременно были выведены на буксирах все находившиеся в ремонте большие суда и плавучие средства, имеющие какое-нибудь боевое значение. Противнику оставлены только старые корабли со взорванными ещё в прошлом году иностранцами механизмами.
Наш Главнокомандующий, желая отметить такую исключительную работу флота, произвёл меня, вашего командующего флотом, в вице-адмиралы. Низко кланяюсь и благодарю вас за эту честь. Не ко мне, а к вам относится эта награда. Не могу не отметить исключительной работы моего начальника штаба контр-адмирала Машукова. Не буду говорить об этой работе его — вы её все видели, оценили и откликнулись, следствием чего явилась ваша доблестная и исключительная по достигнутым результатам работа» ({{36}}).
Сумерки 17 ноября застали крейсер Главнокомандующего «Генерал Корнилов» в открытом море. Спустили русский флаг, люди продолжали смотреть в тёмную даль, которая покрыла крымские берега. К вечеру 18 ноября на горизонте появились маяки Босфора, в половине одиннадцатого ночи крейсер поднял французский флаг в знак перехода под покровительство союзников и стал на якорь в ожидании рассвета. Утром 19 ноября в 9 часов 20 минут крейсер двинулся по проливу в сопровождении подошедшего из Стамбула катера под Андреевским стягом. В 10 часов 15 минут «Генерал Корнилов» бросил якорь на месте международной стоянки в заливе Золотой Рог.
К крейсеру постоянно подходили катера, у каюты П. Н. Врангеля столпились представители командования, общественные деятели и корреспонденты иностранных газет, желавшие узнать о последних днях Крыма. Главнокомандующий отдал распоряжения о реорганизации армии, расформировании многих правительственных учреждений, распределении войск и беженцев и многие другие — один за другим от пригорода Мода уходили русские корабли ({{37}}).
В 18 часов Пётр Николаевич дал представителям прессы подробное интервью о причинах и ходе эвакуации, в котором среди прочего сказал следующее (по записи публициста и издателя Владимира Львовича Бурцева):
«После завершения эвакуации в Севастополе я посетил Ялту, Феодосию и Керчь, где наблюдал за погрузкой частей и населения, и уехал из Керчи только после того, когда убедился, что последний солдат был погружен… Могу сказать с уверенностью, что будь достаточное количество судов, — с нами выехало бы всё население Крыма. Все раненые уже размещены в госпиталях в Константинополе. Участь гражданских беженцев продолжает оставаться ещё нерешённой…»
Вскоре тот же В. Л. Бурцев, находившийся до революции в крайней оппозиции к царскому правительству и участвовавший в революционном движении, напишет:
«Мы знаем, что оставили за собой в Крыму. Мы знаем также, что с собой принесут в Крым большевики. Я пробыл последние две недели в Крыму и нашёл там полный порядок и уверенность в завтрашнем дне. Все знали, что там нет чрезвычаек. Нет всего того кошмарного и ужасного, что приносят своим приходом большевики. Крым оставлен нами. В настоящую минуту мы не получили ещё сведений о том, что там делается, с приходом большевиков. Но мы хорошо знаем, что они делали во всех городах, когда приходили, и отсюда делаем верный вывод, что в данный момент во всём Крыму льётся кровь. Везде — торжество негодяев, предателей, убийц, — всюду грабёж, пожарище, и Крым стонет, вероятно, так же, как и вся остальная Россия. Только этим можно объяснить это массовое бегство жителей из Крыма. Большевики повсюду составили о себе прочную славу, и двух мнений не существует о них. Мы заранее знаем, что они сделают, начиная от Перекопа до Севастополя и Ялты: они зальют кровью весь Крым…» ({{38}})
Предзаказ на книгу «Русский исход» по специальной цене 500 рублей (предложение действует только до 31 октября, далее цена будет повышаться) открыт прямо сейчас на сайте издательства «Черная сотня». Подписчики «Спутника и Погрома», указавшие при покупке специальный бонусный код (увидеть который можно на этой странице), получат подарок — книгу Ивана Лукаша «Голое поле» о так называемом Галлиполийском сидении — периоде нахождения регулярных частей Русской Армии под командованием генерала барона Врангеля в районе греческого города Галлиполи (ныне – Турция) после эвакуации из Крыма.
