Керченский эпизод эвакуации Русской армии из Крыма в 1920 году, ч. III
Ходаковские К. Н. и В. Н., отрывок из книги «Русский исход», часть третья
Вследствие произошедшего на Украине государственного переворота и общественно-политического кризиса полуостров Крым снова вернулся в состав России. Сегодня «Спутник и Погром» вспоминает о городе Керчи, занявшем особое место в русской истории. 240 лет назад он первым из крымских городов (вместе с близлежащей крепостью Еникале) вошёл в состав Российской Империи согласно условиям Кючук-Кайнарджийского мирного договора, заключённого с Османской Империей 21 июля 1774 года по окончанию очередной русско-турецкой войны. Порта утратила контроль над Керченским проливом и протекторат над Крымским ханством, а уже через 9 лет неизбежным следствием этого стало присоединение всего Крыма.
Полтора века спустя, с окончанием гражданской войны на юге России, Керчь стала последним городом, где был спущен русский национальный флаг. Отсюда уходили последние корабли Русского исхода, уносившие на чужбину тысячи участников антибольшевистского сопротивления и гражданских лиц. Как показали дальнейшие события, проведённая Петром Николаевичем Врангелем эвакуация спасла изгнанников от неминуемой гибели в горниле Красного террора, который захлестнул Крым с приходом советской власти.
В работе братьев Ходаковских подробно описан ход керченского эпизода эвакуации частей Русской армии из Крыма в холодные ноябрьские дни 1920 года. Особое внимание уделено воспоминаниям участников тех трагических событий. Все даты указаны по новому стилю.
Предзаказ на книгу «Русский исход» по специальной цене 500 рублей (предложение действует только до 31 октября, далее цена будет повышаться) открыт прямо сейчас на сайте издательства «Черная сотня». Подписчики «Спутника и Погрома», указавшие при покупке специальный бонусный код (увидеть который можно на этой странице), получат подарок — книгу Ивана Лукаша «Голое поле» (1921 года издания) о так называемом Галлиполийском сидении — периоде нахождения регулярных частей Русской Армии под командованием генерала барона Врангеля в районе греческого города Галлиполи (ныне – Турция) после эвакуации из Крыма.
ЧАСТЬ ІII. МОРСКОЙ ПЕРЕХОД КЕРЧЕНСКОЙ ФЛОТИЛИИ
а стоянке у Кыз-Аульского маяка старший морской начальник контр-адмирал Михаил Андреевич Беренс намеревался закончить перегрузку угля, равномерно распределить людей между кораблями и снять их с барж и мелких судов, перевозка на которых осенью через бурное Чёрное море была слишком опасной. Однако ночью на 17 ноября задул свежий норд-ост, поднявший сильную волну и помешавший осуществить запланированное. Поэтому в 8:35 утра начальник 2го отряда М. А. Беренс приказал всем судам идти в Феодосийский залив, чтобы скрыться от ветра за мысом Чауда.
Переход окончился вечером того же дня, сразу началась перегрузка угля и людей. Ветер крепчал, и температура воздуха сильно упала, начались густые испарения от воды, отягощавшие положение эвакуируемых. На запросы командующего флотом контр-адмирал доложил следующее: все корабли стоят на якоре у мыса Чауда, а «Ростислав» оставлен под Керчью и обезврежен; суда чрезвычайно перегружены, брать шхуны и баржи в море невозможно, а большинство судов несамостоятельны и требуют конвоирования, включая миноносцы с недостаточным для перехода запасом нефти, но из-за нехватки угля для стоянки и малых запасов пресной и котельной воды задерживаться на месте в ожидании дополнительных транспортов тоже нельзя. В этих тяжёлых условиях М. А. Беренс не мог поручиться за успех операции и выражал опасения за жизни вывезенных из Керчи людей, запрашивая помощи. Прежде всего, для конвоирования мелких шхун с ранеными он просил выслать «Гайдамак», но последний ушёл с крейсером «Генерал Корнилов» и был уже далеко от русских берегов ({{1}}).
Это был последний пункт эвакуации, так что керченская флотилия в целом могла рассчитывать только на свои силы. Количество прибывших в порт людей оказалось гораздо больше ожидаемого даже без учёта пришедших из Феодосии войск. Половина судов была представлена мелкими паровыми шхунами, рассчитанными на каботажные перевозки близ берега и не оснащённые сколь-нибудь надёжными навигационными приборами. Некоторые корабли были настолько перегружены, что в трюмах, сидя, было трудно вытянуть ноги, а где-то приходилось почти весь переход стоять плечом к плечу. Палубы, шлюпки, крыши кают, мостики едва ли не до капитанских были завалены вещами, на которых сидели люди. При необходимости пробраться от носа до кормы требовалось приложить большие усилия и затратить немало времени, но подчас это было совершенно невозможно. Дополнительные неудобства создавало то, что многие пароходы были попросту не приспособлены для перевозки людей. Например, не имели больших водохранилищ или опреснителей. Пассажиры испытывали нужду в пище и крайний недостаток пресной воды, где-то во время похода была выпита даже вода из недействующих котлов с примесью машинного масла. В тесноте тёмных трюмов или пронизываемые ледяным ветром, брызгами и дождём на палубах, люди страдали от голода и особенно жажды ({{2}}).
Так как на миноносцах не было достаточно нефти на путь до Константинополя, то контр-адмирал М. А. Беренс распорядился перекачать топливо с «Дерзкого» на миноносец «Беспокойный», которому этого запаса едва хватало на переход. «Дерзкий» был взят на буксир ледоколом «Джигит», а «Живой» с испорченными ходовыми машинами — катером «Херсонес» ({{3}}).
Весь день 18 ноября у Чауды продолжалась догрузка угля и перераспределение людей: со всех барж и одного из плавучих маяков, выведенных из Керчи, пассажиры были переведены преимущественно на миноносцы и канонерские лодки. В 16:25 начальник 2-го отряда дал сигнал к отправлению первых кораблей. Первую группу возглавила канонерская лодка «Урал», за которой из-за своих плохих компасов в кильватерной колонне следовали паровые шхуны. Транспорт «Поти» сильно кренился из-за своей конструкции и огромного числа находящихся на его борту людей. Поэтому для усиления устойчивости пришлось 18 и 19 числа загружать в трюмы зерно с одной из брошенных барж — корабль вышел в открытое море позже всех судов с заметной задержкой. Только после этого с якоря снялся ледокол «Всадник», на котором находился старший морской начальник М. А. Беренс.
Ещё накануне, 17 ноября, с крейсера Главнокомандующего «Генерал Корнилов» была послана радиограмма военно-морскому агенту капитану І ранга Олегу Александровичу Щербачёву, исполнявшему должность старшего морского начальника русского флота в Константинополе: «Самым срочным образом вышлите два больших и быстроходных парохода в Керчь навстречу Беренсу, который идёт с перегруженными судами. Готовьте продовольствие и воду прибывающим кораблям». Но, не получив ответа, командующий флотом вице-адмирал М. А. Кедров на подходе к Босфору в 22 часа 18 ноября повторно приказал немедленно выслать из Константинополя транспорт «Далланд» и участвовавшие в севастопольской эвакуации ледокол «Илья Муромец», спасательный буксир «Черномор», буксир «Голланд» для оказания помощи керченской флотилии в море, что и было исполнено ({{4}}).
Вечером 18 ноября и предрассветной ночью 19-го суда керченской флотилии отошли в следующем порядке по направлению к турецкому острову Кефкен на Черноморском побережье (указано примерное количество эвакуируемых в порядке достоверности источников):
17 часов — канонерская лодка «Урал» (900 человек), «Кача» (521), паровые шхуны: «Феникс» (830), «Павел» (1480), «Астрея» (500), «Пандия» (850 или 510), «Яков» (600 или 385), гидрографическое судно «Веха» (800) с плавучим маяком «Запасный № 5» (552) на буксире, катер «Херсонес» (764) с эскадренным миноносцем «Живой» (250 или 380) на буксире.
18 часов 30 минут — транспорт «Мечта» (5000 или 6000) с катером «Пантикапея» (?) на буксире.
19 часов — пароход «Харакс» (2444) с паровой шхуной «Алкивиадис» (860) на буксире.
20 часов — канонерская лодка «Страж» (400) с тральщиком «Чурубаш» (570) на буксире, транспорт «Самара» (2500) с катером «Азовец» (?) на буксире.
Полночь — эскадренный миноносец «Беспокойный» (545), вооружённый ледокол «Джигит» (900) с эскадренным миноносцем «Дерзкий» (900) и тральщиком «Альбатрос» (?) на буксире.
1 час 15 минут — эскадренный миноносец «Зоркий» (446), пароход «Дыхтау» (3010), транспорт «Екатеринодар» (6542) с катером «Никола Пашич» (?) на буксире, пароход «Россия» (1738).
1 час 25 минут — канонерская лодка «Грозный» (195) с катером «Ногайск» (?) на буксире.
4 часа — транспорт «Поти» (3000 или 3500), вооружённый катер «Петрель» (?).
4 часа 10 минут — вооружённый ледокол «Всадник» (200) ({{5}}).
У Чауды удалось завершить необходимую подготовку, и вся керченская флотилия отправилась в Константинополь, бросив за собой неподходящие к переходу плавучие средства. Однако путь предстоял нелёгкий, и не всем суждено было его пройти. Ночью с 19 на 20 ноября сильный осенний ветер перерос в опасный семибалльный норд-остовый шторм. Порывы ветра вздымали громадные волны, которые бросали мелкие суда из стороны в сторону и сильно раскачивали крупные транспорты. Палубы то и дело заливало водой, и было несколько случаев, когда людей смывало за борт. Тросы часто рвались, и не всегда оторвавшиеся суда удавалось снова взять на буксир. Поэтому в море пришлось оставить катера «Ногайск» и «Пантикапея», предварительно сняв с них людей ({{6}}).
Согласно некоторым данным, количество судов, пришедших из Керчи в Стамбул, превышало 45, включая мелкие, которые не были учтены в официальных сводках, но могли перевезти по нескольку десятков человек. Например, в весьма неточном донесении красной разведки присутствуют несколько парусно-моторных деревянных судов ({{7}}).
Трагично сложилась судьба эскадренного миноносца «Живой», который шёл на буксире «Херсонеса». Находившиеся на последнем чины 4-й сотни особого Донского офицерского полка были свидетелями случившейся драмы. Вскоре после начала движения в сторону Константинополя при сильном порыве ветра оборвался трос. Тогда на «Живой» была подана якорная цепь, которая вскоре тоже лопнула. Снять людей не удалось. На обоих судах не было радиосвязи, поэтому, использовав все имевшиеся в распоряжении средства, капитан «Херсонеса» передал на «Живой», что вынужден догнать флотилию и сообщить о происшедшем для принятия срочных мер по спасению. Беспомощный из-за порчи машин миноносец был оставлен на милость морской стихии. Оповестить командование удалось, лишь достигнув Царьграда. А высланные немедленно транспорт «Далланд», французские и английские миноносцы и посыльные суда так и не смогли обнаружить «Живого» за несколько дней самых тщательных поисков, которые продолжались по меньшей мере до 27 ноября. По-видимому, судно старой конструкции было повёрнуто поперёк волны и, не выдержав шторма, пошло ко дну. На его борту находились около 250 человек преимущественно донских офицеров, командир лейтенант Евгений Иванович Нифонтов, гардемарин Владимир Сигизмундович Скупенский и пять человек судовой команды (остальные члены экипажа вместе со своим командиром старшим лейтенантом Павлом Антоновичем Эмеретли находились на «Херсонесе», команда которого решила остаться в Керчи) ({{8}}).
Сохранилось письмо, адресованное вдове командира миноносца Е. И. Нифонтова, в котором излагаются многие подробности трагедии на основании рассказа командира буксира «Херсонес» С. А. Милошевича (присутствуют некоторые расхождения по числу людей и наличию радиосвязи):
«…Познакомившись случайно со старшим лейтенантом Слав. Александровичем Милошевичем и узнав, что он 2 месяца как приехал из Бизерты, я спросила его, не знает ли он о судьбе миноносца „Живой“. Вот что я услышала из его рассказа.
Он капитан морской сербской службы, приехавший в Россию добровольцем, где был назначен командиром миноносца „Дерзкий“, который заодно вместе ходил по Азовскому морю с „Живым“. Милошевич был приятелем Вашего мужа, где в Керчи они немало проводили вместе время, и даже Ваш муж, знающий хорошо немецкий язык, учил его русскому языку.
Незадолго перед эвакуацией, когда „Живой“ стоял в починке, Милошевич был назначен командиром буксира „Херсонес“. Во время эвакуации был получен приказ взять миноносец „Живой“ на буксир, посадить 4-й кавалерийский казачий полк и вести в Константинополь. Я, — говорил Милошевич, — и все, там бывшие, указали на несообразность приказа Командующего Флотом, так как „Живой“ имеет 7 пробоин свежезацементированных, но слушать было некому, и „Живой“ был взят на буксир „Херсонесом“ с 380 людьми на борту.
„Херсонес“ всё-таки после долгих усилий поймал его. Тогда Милошевич по радио предложил, как другу, Вашему мужу перейти к нему на пароход, пока не поздно, но Ваш муж сказал, что, как командир миноносца, он оставить своё судно не может. Когда дошли до [крена] под 48°, „Живой“ оторвался снова. „Херсонес“ ловил его снова 10 часов, но шторм так увеличился, что „Живого“ всё время уносило дальше и поймать его не было возможности. Выстрелили и по радио взывали о помощи, но она не пришла. Тогда по семафору Ваш муж передал, что вода заполняет офицерские каюты и на миноносце страшная паника; пускай „Херсонес“ сам спасается, идёт в Константинополь и приведёт помощь. „Херсонес“ пробовал ещё раз поймать „Живого“, но тщетны были усилия. Последний раз семафором ваш муж передал: „Разыщите мою жену и передайте ей моё благословение и сыну“.
„Херсонес“ ушёл в Константинополь. По приходе Милошевич всё доложил Беренсу, прося прийти на помощь „Живому“, но Беренс слишком долго собирался, тогда Милошевич обратился к французам, которые в сопровождении двух английских миноносцев вышли в море, но нигде следов от „Живого“ не осталось. Были посланы запросы по радио в Болгарию и на другие берега, но там тоже их не было, а прибить к советским берегам не могло, так как дул норд-ост. В Константинополе Вас Милошевич искал, но когда поехал на „Кронштадт“, то узнал, что Вы уехали на Лемнос. Его судно ушло в Бизерту, и вот теперь, как сербский подданный, он вернулся сюда…»
Все находившиеся на судне люди считаются погибшими, однако вице-адмирал М. А. Кедров спустя многие годы написал в своих воспоминаниях скупые строки, ставящие под сомнение официальную версию происшедшего: «Без вести пропал, однако, миноносец „Живой“, которого мы потом искали по всему Чёрному морю. Как потом выяснилось, он затонул недалеко от берега и почти все спаслись, но попали к большевикам — по-видимому, была измена среди команды миноносца» ({{9}}).
Подобным образом могла сложиться и судьба миноносца «Дерзкий» с тральщиком «Альбатрос». 20 ноября произошёл обрыв троса от буксировавшего ледокола «Джигит», который сам с трудом выдерживал шторм (ходил хорошо он только по зыби). Последний попробовал подойти к «Дерзкому», чтобы подать новый трос, но сделать это не удалось, и пришлось уйти, отставив «Дерзкого» в открытом море. Прицепленный к миноносцу тральщик бился о корму, причиняя обоим судам значительные повреждения, вследствие чего «Альбатрос» пришлось оставить, с большим трудом сняв с него экипаж. Используя остаток нефти, капитан запустил машины и направил эсминец к Синопу, стремясь достигнуть турецких берегов. Через час хода небольшой запас топлива был израсходован, шторм развернул перегруженный людьми корабль поперёк крупных волн и гнал по направлению к минным полям у болгарских берегов. Чтобы замедлить движение, был выброшен плавучий якорь. Судно бросало из стороны в сторону и кренило порой так, что всё валилось с коек, посуда летела со столов, а в кубриках становилось совершенно темно.
Спасло «Дерзкий» два обстоятельства: миноносец был новой конструкции, построенный в 1916 году, к тому же на нём имелось радио, по которому принимались переговоры и непрерывно передавался сигнал бедствия с указанием приблизительного местоположения. Главное командование в ответ послало «Дерзкому» пароход «Илья Муромец», а «Далланд» — для помощи другим встречным судам, которые могли в ней нуждаться. Но именно «Далланду» 21 ноября в 14:40 удалось обнаружить миноносец и выручить его, подав сразу три троса различной толщины. Затем подошёл и «Илья Муромец» ({{10}}).
Уже упомянутый плавучий маяк «Запасный № 5» шёл на буксире транспорта «Веха» и, в свою очередь, тянул маленький пароход, машины которого не действовали. Чины 1-й батареи Марковской дивизии и команды бронепоездов несли вахту у штурвала и наблюдали за буксирными тросами, которые в продолжение плавания рвались дважды, вызывая панику среди гражданских лиц. Для оповещения экипажа удаляющегося парохода «Веха» марковцы даже открыли огонь из пулемёта в воздух, а чтобы ободрить пассажиров, запели бравурные песни, но слушателям они показались совершенно неуместными. Ведущие и сами почувствовали, что буксир оторвался, остановили пароход и скрепили трос.
На буксируемом пароходике был значительный запас питьевой воды, но пассажиры — тыловые чины штаба одного из корпусов — наотрез отказались давать её на плавучий маяк даже страдавшим от жажды детям, чем вызвали против себя огромное возмущение. Но вскоре они сами попали в беду: в пути их судно дало течь, и, прежде чем пошло ко дну, 36 находившихся на нём людей были переведены на уже переполненный маяк. Караул 1-й батареи разрешил новым постояльцам брать с собой только ручную кладь, остальному же их огромному багажу было суждено уйти под воду. Владельцы имущества пытались оспорить это законное требование и даже угрожали револьверами, тогда марковцы пустили в ход приклады, и первый же проносимый на борт большой чемодан генерала был брошен обратно ({{11}}).
Цитировавшийся ранее полковник И. М. Калинин, который после гражданской войны признал советскую власть, продолжает свой критический рассказ о длительном морском переходе в Царьград после пересадки на транспорт «Мечта» c баржи, оторвавшейся от буксира 16 ноября и подобранной утром 17 ноября, когда вся керченская флотилия уже двигалась по направлению к мысу Чауда:
«Не верится, что можем пересесть на пароход. Из ямы виден нос громадного океанского чудовища. На холодном солнышке, на минуту вынырнувшем из-за тяжёлых туч, ярко переливаются золотистые буквы. Их всего пять: „Мечта“. Мечта наяву. Так оригинально зовётся наша спасительница. С парохода спускают верёвочную лестницу.
— Берите только то, что можно прицепить к плечам, — командуют сверху.
Люди поочерёдно карабкаются вверх. Доходит очередь и до меня. Лестница от качки баржи колыхается. Вещевая сумка отягощает спину. Но вот борт парохода. Чьи-то руки подхватывают за плечи. Заветный Рубикон переступлен. Под ногами палуба, по сторонам живые стены. Маркушу, моих писарей человеческие волны увлекают в одну сторону, меня в другую. В одном месте удаётся притиснуться к борту и бросить прощальный взгляд на баржу, на море, на родину.
Баржа уже предоставлена произволу волн. На дне её плавают мешки и другое имущество, которое не удалось втащить на пароход. Среди угольного озера на кочке стоял баран и жалобно поглядывал наверх, словно отыскивая того, кто похитил его из стада и обрёк на неизбежную гибель от голода и жажды в злополучной барже. Целые сутки мы плыли с ним вместе, но только теперь я увидел впервые этого крымского пленника, которому, однако, не удалось уплыть в эмиграцию.
По инерции, следуя за другими, я спускаюсь на самое дно кормового трюма. Здесь сплошная клоака. Люди буквально ходят по людям, навалены в кучи, как товар, копошатся, как черви на трупе. Неслыханный смрад. Картинка, достойная Дантова ада.
…Трудно примкнуться куда-нибудь. Даже постоять не позволяют, отовсюду гонят. Занято. В одной сторонке на мешках с мукою засела дружная компания человек в 30. Узнаю донцов.
— Какая часть?
— Корпусной продовольственный магазин.
— Благодетели! Я такой-то. Можно прижаться?
— Жмитесь. Вы какой станицы? — Этот вопрос неизбежный у донцов, когда они знакомятся.
— Вы где грузились? — продолжаю интервью.
— В Керчи.
— Какие здесь погружены части? Наши?
— Наших мало, разве отсталые или отбившиеся. Главным же образом — керченские учреждения: местное интендантство, пограничная стража, комендатура и всякий тыловой сброд.
— А куда везут? У вас на пароходе есть радио. Нет ли известий? Мы сутки просидели в барже, ничего не знаем.
— Пока никуда не везут. Вся армия погрузилась на суда, но стоит у берегов Крыма. Наша „Мечта“ подле Феодосии. Врангель издал приказ, в котором сообщает, что ни одна страна не соглашается принять нас. Но он ведёт переговоры.
Впоследствии, во время стоянки на цареградском рейде, генерал Абрамов, рассматривая с миноносца, кажется „Жаркий“, на котором он ехал, флотилию, определял степень нагрузки пароходов, судя по тому, заметно ли на палубе движение людей или незаметно. Если глаз различал движущиеся группы, — значит, судно ещё не было нагружено до отказа.
В большинстве случаев ни о каком довольствии тысяч людей на пароходах не могло быть и речи. Кто какой имел сухарь, тот его и грыз. На „Мечте“, на которой я пробыл около двух недель, дело обстояло лучше. Здесь находились довольствующие учреждения вроде керченского интендантства, вывезшего большие запасы продуктов. Хотя и с трудом, но удалось организовать ежедневную выдачу небольших порций консервов решительно всем пассажирам. Зато хлеба не хватало, хотя ехали на муке.
Более мучились от жажды. В воде ощущался страшный недостаток, невзирая на работу опреснителей. В день выдавали по небольшой кружке на человека. …Как ни наводили порядок юнкера, единственная сколько-нибудь реальная сила в руках „начальника эшелона“ генерала [Николая Алексеевича] Жигулина и его помощника генерала Гембичева, всё равно у крана с пресной водой происходили бои.
…Чтобы получить лишний глоток воды, пускались во все тяжкие. Старые полковники униженно упрашивали молокососов-юнкеров разрешить им присосаться хоть на миг к их флягам. Юнкера, все вооружённые, на пароходе занимали привилегированное положение, как административный персонал. Охрана крана возлагалась на них, так что сами они набирали воды, сколько хотели. Судовая команда спекулировала водой вовсю. За бутылку этой ценной влаги иные давали матросам не только смены белья, но и штаны и френчи.
Неимущие от жажды галлюцинировали. Другие сходили с ума. Особенно туго приходилось тем, кто награбил в Керчи корзины вина, первый день на пароходе пил мёртвую и теперь страдал от изжоги. 2-я Донская дивизия погрузила 6 бочек вина, заявив пароходной администрации, не допускавшей погрузки лишнего хламу, что это — запасы воды. Расплата за такое удовольствие была ужасна. На „Екатеринодаре“ один казак, мучимый изжогой, вдруг вскочил на борт, перекрестился, крикнул: „братцы, простите меня грешного“ — и бросился в воду. Никому и в голову не пришло спасать его…
— Мы едем на муке, — ещё умудрялись разглагольствовать окружавшие меня казаки, — но умираем от голода; едем по воде, но умираем от жажды.
На нашей „Мечте“ были случаи родов, были случаи смертей. Мучился в тифу, который потом свёл его в могилу, бывший начальник штаба генерала Шкуро генерал [Антон Мейнгардович] Шифнер-Маркевич; скончалась древняя старушка, жена полковника, а под лестницей нашего трюма разрешилась от бремени какая-то дама.
…Одинаковые бедственные условия нивелировали всех, показывая, сколь не высока цена внешней человеческой культуры. У всех лишь одна забота: как бы утолить властные требования желудка и не позволить паразитам заживо съесть своё обросшее грязью тело. Днём, когда через верхний люк достигает донизу свет, сотни жёлтых, измождённых людей сбрасывают с себя своё зловонное тряпьё и ведут борьбу с „вошатвою“.
…Особенно мучительна и тягостна ночь. Спать по-настоящему почти не удаётся, так как нельзя ни вытянуть ног, ни облокотиться как следует. Жмут отовсюду живые прессы. Часто в лицо въезжает чей-нибудь каблук. А мы ещё считались счастливцами, так как притаились в стороне и имеем определённый пункт для жительства — мешки. Другие колыхались из стороны в сторону по дну трюма, как морские волны. Но и забыться, застыть, онеметь с поджатыми под себя ногами и с навалившимися на бока соседями тоже не всегда приходилось из-за качки. В редкую ночь с палубы не раздавалась команда:
— Пересядь все на левый (или на правый) борт!
Тогда в темноте творился ад кромешный. Ввергнутые в эту бездну грешники отводили свою душу в том, что извергали дикие проклятия по адресу „обожаемого вождя“. Палубные пассажиры тоже не благоденствовали. Помимо всех прочих бед у них имелись добавочные — сильный холод по ночам и невероятная давка днём, когда трюмные обитатели выползали за водой. На палубе вместе с людьми везли четырёх коров, которых время от времени тут же резали для довольствия судовой команды и для группы избранных с генералом Гембичевым во главе.
Эта компания, по преимуществу хозяйственная часть штаба 2-й армии, все свои помыслы устремила на то, чтобы обеспечить себя возможно больше валютою в Константинополе. Они везли множество всякого добра, кипы мануфактуры и съестных припасов, особенно ценных в турецкой столице. Однако им этого показалось мало. Проведав о запасах керченского интендантства, а равно и донского продовольственного магазина, генерал Гембичев вступил в сделку с судовым начальством и начал предъявлять этим учреждениям беспрерывные требования о выдаче для „нужд судовой команды“ (человек 20) то 150 пудов муки, то 5 мешков сахару, то 10 пудов сала. Грабёж шёл явный.
Я и донской контролёр Абашкин, ехавший тут же, указал начальнику своего продовольственного магазина, чиновнику Ламзину, на незаконность таких ежеминутных требований. Его миссия в кают-компанию, где обитал генерал Гембичев, не имела успеха. Равным образом там начихали и на меня с контролёром. Когда же, подстрекаемый нами, начальник магазина наотрез отказался от новой выдачи продуктов, с палубы ему погрозили немедленным преданием военно-полевому суду. Вскоре на наше дно прибыло четыре матроса и начали силою забирать наши мешки.
— Станичники! — крикнул несчастный начальник магазина сотне 18-го Донского Георгиевского полка, находившейся тут же в трюме, — спасите, если хоть не меня, то наше донское имущество.
— Чёрт с ним! — отвечали казаки. — Всё равно нам оно не достанется.
Матросы произвели изъятие. Предвидя новые покушения, я дал совет начальнику магазина раздать часть продуктов всем донцам, какие только оказались в трюме, чтобы заинтересовать их в обороне донского имущества. Всю ответственность за такую меру перед командиром корпуса я взял на себя. В кают-компании, видимо, узнали, что в трюме приготовились к гражданской войне, и на время приостановили грабёж нашего магазина.
Генерал Гембичев и его кучка благодушествовала, объедаясь разными лакомыми блюдами, которые им готовили из награбленных продуктов судовые повара. А в среднем трюме в это время мой Маркуша кое-как поддерживал корками чёрствого хлеба существование инспектора донской артиллерии генерала А. И. Полякова, который беспомощно сидел на своих вещах среди группы калмыков, насилу отбиваясь от одолевшей его армии вшей.
Живописные берега Босфора… Фантастический вид былой столицы мира… Какое значение имела царственная красота этих мест для людей, измученных бегством и эвакуацией, отверженных от родины, окунувшихся в физическую и моральную грязь?
…Крымское духовенство всё время так жаждало чуда. Теперь оно воочию увидело его. Даже такие дырявые суда, как угольщик „Феникс“, который в последнее время с большим риском ходил даже по Керченской бухте, благополучно добрался до Босфора. На него ещё 15 ноября погрузилось „дежурство“ во главе с генералом [Н. И.] Тарариным, комендантская сотня штаба корпуса и другие учреждения. Вода тотчас же начала заливать его. С минуты на минуту ожидали, что он затонет. Команда в ужасе сбежала на берег, предпочитая отдаться в руки красным, нежели идти на верную гибель. Только капитан и его помощник не изменили долгу. Офицер комендантской сотни, поручик Волков, техник по профессии, встал у машины. Престарелого генерала Ракова, председателя штабного военно-полевого суда, капитан приспособил за рулевого. „Перст Божий“ сказался: „Феникс“ не затонул в пути, хотя все его пассажиры уже в Керчи сжились с мыслью о смерти» ({{12}}).
Уходивший из Крыма на французском крейсере П. С. Бобровский с горечью вспоминал имевшие место недостатки в организации эвакуации:
«Вообще условия эвакуации до Константинополя были ужасны. Все пароходы были битком набиты, некоторые оказались на полпути без воды и без угля. Про грязь и говорить нечего. Но что самое худшее — это неодинаковость условий эвакуации. Я не говорю про американские пароходы, на которых беженцы пользовались всеми удобствами и даже комфортом, не говорю и про наш „Вальдек-Руссо“, на котором мы, по сравнению с условиями на других судах, просто благоденствовали. Это — иностранные пароходы, и пассажиры их — случайные счастливцы, попавшие в условия, которых, конечно, не могло предоставить правительство Врангеля при эвакуации всем беженцам. Но, казалось бы, на русских судах условия эвакуации должны были быть более или менее одинаковы.
Позже, в Константинополе, я видел при погрузке беженского багажа качающиеся на лебёдке гарнитуры мебели, клетки с курами, дуговые электрические фонари. Это всё везли запасливые люди в виде валюты. Но эта „валюта“ занимала на иных пароходах так много места, что многие из желающих попасть на пароход не попадали на него. Если верны сведения константинопольской газеты „Presse du soir“ о терроре в Крыму, то гибель тех, кто не мог уехать, целиком на совести этих не в меру заботливых о себе господ» ({{13}}).
Упомянутый ранее С. Л. Туржанский из 2-го Донского конно-артиллерийского дивизиона так описывал уход на чужбину:
«Три дня мы были в открытом море. Изрядно нас трепало. С „Поти“ 5-й полк и 20 человек артиллеристов с хорунжими Шкараборовым и Золкиным перегрузили на маленький пароход каботажного плавания „Дыхтау“, а остальной дивизион — на пароход „Павел“. С борта „Дыхтау“ можно было рукой достать воду. Пароход впервые поневоле шёл в Константинополь, и то в бурю. Набрались мы страху и намучились без воды.
Наконец, 19-го [?] прошли редкие по красоте зелёные склоны Босфора с бесполезными орудиями, спрятанными в складках гор, и вошли в Константинопольский рейд. Жизнь кипит. На рейде масса судов всех национальностей. Снуют моторные лодки с великолепно одетыми и чистенькими англичанами и французами. Невольно сравниваешь свою небритую физиономию и выпачканную в трюме в угле одежду, и жаль становится свою голодную и грязную персону. Тут же с борта парохода идёт обмен всего того, что в Крыму стоило громадных денег, как бельё, обмундирование, револьверы, — на хлеб. Наган идёт за лиру или 10 фунтов хлеба. Рубашка — хлеб. Хитрые турки живо учли голод беженцев и понизили цены на платье до невозможности. 20-го [?] с восторгом выгрузились на берег в Константинопольском порту…
Многие из поневоле оставшихся в России обрели участь худшую, чем наша, и далеко не все вынесут её. Вот и сейчас, записывая при свете карбидного фонаря эти строки, я думаю о своих родных, о дорогих детишках, и сжимается сердце болью за них. О, если бы не они, мне изгнание не было бы таким тяжёлым. Везде при энергии можно устроиться, и всюду есть хорошие люди. Их, пожалуй, как это ни грустно, здесь встретишь чаще, чем на Руси, особенно после нашей „бескровной“ революции» ({{14}}).
Одно за другим суда входили в константинопольский пролив, спереди на форстеньгах, по приказанию П. Н. Врангеля, были подняты французские флаги, а на кормах развевались русские — военно-морские Андреевские и национальные. Франция, спасённая русской кровью во время Великой войны, единственная из великих держав взяла Русскую армию под своё покровительство. Все старались выйти из трюмов наверх, чтобы воочию лицезреть сказочную панораму европейского и азиатского берегов Босфора. Все крыши, мачты и даже ванты были облеплены казаками, которые шумно делились впечатлениями друг с другом. В свою очередь, на набережной Стамбула и балконах домов виднелось множество вышедших посмотреть на невиданную картину жителей, многие из которых приветственно махали русским платками ({{15}}).
Турецкий Стамбул, византийский Константинополь — павший столетиями ранее второй Рим, разделяющий своими проливами Чёрное и Средиземное моря, святыня христианского мира и важнейшая цель русской государственной и культурной экспансии… По секретному соглашению 1915 года между странами Антанты Россия должна была получить контроль над Мраморным морем, а её выдающиеся победы над Османской Империей служили тому залогом. Но внутригосударственная измена во время Мировой войны привела совсем к другому итогу… Русский флот всё же достиг Царьграда, но прибыли на нём не победители, а изгнанники. Все завоевания русского народа, достигнутые талантом его военачальников и доблестью солдат в продолжение трёх лет невиданной доселе кровопролитной войны, были с избытком возвращены мусульманской Турции большевистским правительством.
Все находящиеся на кораблях приободрились: казалось, что тяжёлый переход завершился и скоро можно будет сойти на берег. Но контролировавшие Константинополь союзники разрешили покинуть суда только раненым, больным и немногим гражданским лицам (преимущественно женщинам). Из-за большого числа нуждавшихся в медицинской помощи людей береговых госпиталей оказалось недостаточно, и при французской помощи были организованы плавучие госпитали на транспорте «Ялта», пароходах «Румянцев» и «Цесаревич Георгий». Большинству же пришлось ещё долго томиться на кораблях:
«Это было, в сущности говоря, самое тяжёлое время. Несмотря на прибытие в порт, казаки всё ещё страдали от жажды, так как воду подвозили на пароходы в недостаточном количестве, а на некоторые и вовсе не подвозили; продовольствия также выдавали очень мало. Страдания ещё больше усугублялись сознанием бесцельности пребывания на судах и видом близкого берега. Впрочем, „берег“ сам подошёл к казакам, в виде бесчисленного количества лодочников, торговцев съестными припасами, которые со всех сторон облепили суда. На лодках самым соблазнительным образом были разложены великолепный константинопольский хлеб, копчёная рыба, фрукты и сладости. Были и спиртные напитки. Ко всему этому потянулись руки изголодавшихся казаков, но торговцы сразу же объявили, что они согласны продавать на какие угодно деньги, только не на русские. Конечно, кроме русских, никаких денег у казаков не имелось. Но соблазн был велик. И вот в жадные руки торговцев посыпались долго хранимые серебряные рубли и золотые монеты, часы, перстни, обручальные кольца, портсигары и даже нательные кресты. Цены при этом устанавливались самые произвольные, в зависимости от жадности торговца и сопротивляемости голодного казака. Были случаи, когда за хлеб отдавалось золотое кольцо или часы. Французы принимали меры к прекращению этого грабежа и пытались было отгонять лодочников от пароходов, но это ни к чему не повело. Точно жадные акулы, ища добычу, лодочники, отогнанные в одном месте, назойливо подходили к другому. И много, много казачьего добра перешло тогда к ним» ({{16}}).
Стояние на рейде Моды на пароходе «Херсон» С. С. Бехтеев описал такими проникновенными строками:
Царьградская всенощная
Сияла ночь над дремлющим Стамбулом;
Тонули в мгле уступы дальних гор;
И волны синие с спокойным, стройным гулом
Гнал гордо вдаль чарующий Босфор.
Горели звёзд червонные лампады,
Купаясь в зеркале серебряных зыбей,
И в дымке высились заснувшие громады,
С лесами мачт бессчётных кораблей.
Сияла ночь над куполом Софии,
Над колыбелью первых христиан,
Встречая нас, изгнанников России,
Восточной сказкой гордых мусульман…
Замолк вдали последний грохот битвы,
И в тишине над плещущей волной
Неслись с судов вечерние молитвы,
И пели мы с измученной душой.
И слушали нас древние твердыни,
Седой Царьград и трепетный Босфор,
И пел в слезах у ног своей Святыни
Незримый православный хор.
А там, из мглы туманного простора,
Где над мечетью искрилась луна,
Преданья старые лазурного Босфора
Шептала нам скользящая волна.
И снилось нам — с таинственного брега,
Из зарева огней, из мрака диких скал,
Державный призрак вещего Олега
Над нами щит победно простирал ({{17}}).
21 ноября Главнокомандующий генерал-лейтенант барон Пётр Николаевич Врангель издал приказ:
«Тяжёлая обстановка, сложившаяся в конце октября для Русской армии, вынудила меня решить вопрос об эвакуации Крыма, дабы не довести до гибели истекавшие кровью войска в неравной борьбе с наседавшим врагом. Вся тяжесть и ответственность за успех предстоявшей работы ложилась на доблестный наш флот, бок о бок с армией разделявший труды и лишения крымского периода борьбы с угнетателями и насильниками Родины.
Трудность задачи, возлагавшейся на флот, усугублялась возможностью осенней погоды и тем обстоятельством, что, несмотря на мои предупреждения о предстоящих лишениях и тяжёлом будущем, 120 тысяч русских людей — воинов, рядовых граждан, женщин и детей — не пожелали подчиниться насилию и неправде, предпочтя исход в неизвестность. Самоотверженная работа флота обеспечила каждому возможность выполнить принятое им решение. Было мобилизовано всё, что не только могло двигаться по морю, но даже лишь держаться на нём. Стройно и в порядке, прикрываемые боевой частью флота, отрывались один за другим от Русской Земли перегруженные пароходы и суда, кто самостоятельно, кто на буксире, направляясь к далёким берегам Царьграда.
quote
Спасены тысячи людей, кои вновь объединены горячим стремлением выйти на новый смертный бой с насильниками Земли Русской. Великое дело это выполнено российским флотом, под доблестным водительством его контр-адмиралом Кедровым.
Прошу принять Ваше Превосходительство и всех чинов военного флота от старшего до самого младшего мою сердечную благодарность за самоотверженную работу, коей ещё раз поддержана доблесть и слава российского Андреевского флага. От души благодарю также всех служащих коммерческого флота, способствовавших своими трудами и энергией благополучному завершению всей операции по эвакуации Армии и населения из Крыма» ({{18}}).
23 ноября последние вышедшие из Крыма корабли прибыли в Царьград. Малочисленный и изношенный русский Черноморский флот достойно выполнил чрезвычайно трудную задачу. Важную помощь оказало французское командование, поддерживая связь как через радио, так и посредством подчинённых адмиралу Карлу Дюменилю посыльных судов, которые сопровождали транспорты в плавании ({{19}}). Из иностранных судов наибольшую роль в эвакуации сыграли французские пароходы «Сежет», «Сиам» и «Текла-Болен», итальянский транспорт «Корвин», американские пароход «Фараби» и военная яхта «Скорпион», польский транспорт «Полония», английские миноносцы «Серафим» и «Торч», греческие пароходы «Сфинкс» и «Кенкен» — всего этими кораблями было вывезено около 10 тысяч человек. В операции также участвовали и ряд других зарубежных судов, вклад которых был гораздо менее значительным ({{20}}).
О численности эвакуированных сообщают данные разведывательного отдела штаба французской Восточно-Средиземноморской эскадры на 20 ноября:
«К настоящему времени прибыло 111 500 эвакуированных, из которых 25 200 — гражданских лиц и 86 300 — военнослужащих, среди которых 5500 — раненых; ожидается только прибытие из Керчи отряда кораблей, которые, как говорят, должны доставить ещё примерно 40 000 беженцев. Согласно заявлению самого Врангеля, это число эвакуируемых будет состоять только из 40 000 бойцов».
Позже П. Н. Врангель сообщит более точную цифру эвакуированных, которая соответствует и данным французской разведки от 27 ноября (146 тысяч эвакуированных): на 126 судах и ряде мелких транспортных средств было вывезено 145 693 человека, не считая судовых экипажей. Из этого числа военных было 116 758 человек (из них 6628 раненых), а гражданских — 28 935 ({{21}}). Никто не мог себе представить, что число желающих покинуть Крым, направляясь в полную неизвестность при тяжёлых условиях эвакуации, вдвое превзойдёт расчётные цифры накануне проведения операции: ещё 9 ноября флот ожидал принять порядка 72 тысяч человек, для которых тоннажа было достаточно. На деле в Константинополь пришлось идти со страшной перегрузкой, особенно в Феодосии и Керчи ({{22}}).
Молебен на Митридате
белых войсках, как и прежде в царской армии, присутствовали священнослужители, которые духовно окормляли войска, служили молебны во время торжеств и перед ответственными военными операциями, воодушевляли своей проповедью солдат на подвиг спасения родины от безбожной власти. Духовная жизнь была настолько естественной для граждан Российской Империи, что в их воспоминаниях церковные службы и обряды обычно упоминаются лишь вскользь. Но, разумеется, уходя на чужбину, русские люди лично или сообща возносили свои молитвы к Богу, испрашивая Его покровительства и помощи. Например, в Севастополе по распоряжению Правителя Юга России Петра Николаевича Врангеля перед самой отправкой на всех судах одновременно служился последний молебен у родных берегов, и только после его окончания корабли снялись с якорей ({{23}}).
Устное предание сообщает, что и в Керчи военное командование организовало молебен перед эвакуацией. И. А. Кузьмина по воспоминаниям своей бабушки, коренной керчанки Клавдии Трофимовны Пантюшкиной, рассказывала, что в день сдачи Керчи (16 ноября) в женской гимназии, где она училась, были отменены занятия, и воспитанницы поднялись на вершину горы Митридат, где у часовни состоялся торжественный молебен в присутствии войск. Ей запомнился стройный мужчина в белой бурке и белой папахе, которого она приняла за П. Н. Врангеля (повидимому, это был один из казачьих командиров). По её словам, в эти осенние дни вся Керчь провожала уходившие войска, многие плакали ({{24}}).
Эту картину дополняет рассказ Ю. А. Субботина. В 1979 году он, как главный инженер Центра обработки сообщений ТАСС, был командирован в Париж для оснащения средствами международной телекоммуникации нового регионального отделения ТАСС в бывшем здании банка Рокфеллера (проспект Боске, 27). Техническая проблема заключалась в том, что средства связи нужно было разместить в бывших подвальных денежных кладовых, оборудованных как громадный сейф. В процессе работы ему пришлось взаимодействовать со специалистом компании France Telecom, который оказался потомком офицера белой армии. Родившись в Париже, Жан (так запомнил его имя господин Субботин) тем не менее был воспитан в глубоком уважении к русским и хорошо владел русской речью. С малых лет он хранил в памяти рассказ своего отца о самом ярком событии в его жизни — эвакуации из Керчи и прощании с родиной.
Этот офицер служил в 1-й Кубанской дивизии генерала Льва Миновича Дейнеги, которой не удалось погрузиться в Феодосии. Казаки верхом дошли до Керчи и с большим трудом, с несколькими пересадками с корабля на корабль, вышли в море. После первой погрузки, находясь на стоявшем в заливе судне, все смотрели, передавая друг другу бинокли, на вершину горы Митридат, где рядом с часовней просматривалось собрание людей в военной форме; среди прочих выделялась одиноко стоящая на возвышенности («Первое кресло Митридата») фигура высокого человека в бурке, смотревшего в бинокль на залив. Последовали возгласы: «Это Врангель!», «Это Пётр Николаевич!», «Он нас провожает!», «Он нас благословляет!», «Он уйдёт последним!» — находившиеся на судне войска отдали честь человеку, принятому ими за Главнокомандующего.
Юрий Анатольевич Субботин, детство и юность которого прошли в Керчи, запомнил относящийся к истории города рассказ, но тогда не придал ему особого значения и не выяснял подробностей ({{25}}).
В марте 2006 года в приморском сквере Керчи был установлен, а 7 мая — освящён поклонный крест в память исхода Русской армии. Памятник был создан и подарен Севастополю приснопамятным скульптором Вячеславом Михайловичем Клыковым для установки на Графской пристани. Но бывшая столица белого Крыма отказалась принять этот дар, благодаря чему крест был установлен в Керчи — последнем и наиболее сложном пункте Крымской эвакуации.
В воспоминание доблестного подвига защитников отечества и беспримерной в истории морской эвакуации в ноябре 1920 года, а также в дань духовному мужеству русских людей, сумевших преодолеть все невзгоды и лишения, сохранив свою культуру и веру на чужбине, в Керчи с 2002 года ежегодно совершается крестный ход. Начинается он молебном на горе Митридат, подходит к поклонному кресту и заканчивается у набережной возложением на воду венков.
Вечная память белым воинам, сражавшимся за веру и русское отечество.
Предзаказ на книгу «Русский исход» по специальной цене 500 рублей (предложение действует только до 31 октября, далее цена будет повышаться) открыт прямо сейчас на сайте издательства «Черная сотня». Подписчики «Спутника и Погрома», указавшие при покупке специальный бонусный код (увидеть который можно на этой странице), получат подарок — книгу Ивана Лукаша «Голое поле» о так называемом Галлиполийском сидении — периоде нахождения регулярных частей Русской Армии под командованием генерала барона Врангеля в районе греческого города Галлиполи (ныне – Турция) после эвакуации из Крыма.
