Дети мороза

Для нынешних поколений русских чукчи ассоциируются в основном с героем анекдотов, глуповатым, забавным и в целом безобидным. Однако если бы у нас нашелся свой Джек Лондон, способный и готовый подробно описать историю присоединения к России ее дальней северо-восточной провинции, охотников шутить в стиле «тундра ходим — зверя ловим» заметно бы поубавилось. Реальные чукчи были одним из самых отчаянных и свирепых племен, с которыми русским приходилось сталкиваться в их движении далеко на восток.

Воля к жизни

ля понимания некоторых особенностей происходящего, нужно постоянно держать в голове вот что. Действие нашей истории происходит на громадной территории. Это гористая тундра с крайне суровым климатом: летом средняя температура едва доходит до 9 градусов, зимой же на Чукотке царят лютые холода на уровне, в среднем, 27 градусов ниже нуля. Сорокаградусный мороз зимой — не редкость, а норма жизни.

Эти пространства и сейчас трудно назвать хорошо освоенными, а во времена, о которых пойдет речь, край чукчей состоял из дичайших пустошей, и был с нашей точки зрения почти не населен. Впрочем, коренные жители едва ли разделили бы такой взгляд.

Привычный уклад жизни на Чукотке с оленеводством как основным способом хозяйства сформировался достаточно недавно, с XVII века. Тогда же появилось и само слово «чукча», искажение слова, означающего как раз человека, «богатого оленями». Сами себя они обозначали затейливым словом «луораветлян», что значит буквально «настоящие люди».

Чукчи жили общинами по несколько семей. Во главе каждой стоял умилык — вождь.

Четкой военной организации у чукчей не было. В походы ходили, сговорившись несколькими стойбищами под командой выборных начальников. От каждого стойбища собиралось по 15–50 мужчин и, что интересно, иногда женщин. Поскольку мужчин быстро выбивало на войне или просто в силу тяжких условий жизни на крайнем севере, самостоятельные женщины, иной раз участвующие в набегах, не то чтобы составляли значительную часть чукотских дружин, но никого не удивляли. На моржовом бивне до нас донесена в виде гравировки история одной такой амазонки. Согласно старинному «комиксу», когда в стойбище в отсутствие мужа явился супостат, женщина встретила его в поединке (причем даже возвращение мужа не остановило эту дуэль: мужчина только взял на руки ребенка) и самостоятельно победила. Разумеется, это элемент художественной культуры, однако как минимум представления о должном он отражает.

Отряды по несколько сот человек у чукчей не были чем-то из ряда вон выходящим, но вот толпы по 1–2 тысячи собирались крайне редко. Орды в несколько тысяч чукчей выходили против русских или их союзников всего несколько раз.

Дикие условия выживания сами по себе вели жесточайший отбор и неизбежно порождали специфическую культуру и подход к жизни. В тундре выживали сильные, выносливые и ловкие. Неуклюжим увальням и пацифистам в тундре делать было совершенно нечего. Храбрость, жестокость, ловкость и стойкость чукчей отмечали все жители менее суровых краев, сталкивавшиеся с ними: все, кто такими качествами не обладал, до контактов с другими народами просто не доживали. Ситуация, в которой за жизнь необходимо постоянно бороться, а самое необходимое — вырывать у жестокой тундры, порождала много обычаев, жестоких с точки зрения современного человека, но диктуемых самим укладом. Например, частым явлением было самоубийство не только стариков, но и просто людей, страдающих от какой-либо болезни. «Причиной добровольной смерти», — писал этнограф Владимир Богораз, — «часто является ярость, особое чукотское нетерпение. Чукчи не способны бороться с болезнями и вообще с физическими и психическими страданиями. Они стараются как можно скорее избавиться от них, хотя бы ценой своей жизни». Более того, в начале XIX века отмечалось, что «У чукчей, по естественная смерть почитается бесчестною и прилична одним лишь бабам». Миссионер Андрей Аргентов оставил такое описание смерти старого чукчи:

Старик-чукча Мирго на р. Колыме скончался, к сердечному прискорбию его детей, без обычной и священной у чукчей церемонии, соблюдаемой ими при смертных случаях. Эта священная отпускная церемония состоит в том, что умирающего при последнем издыхании его прикалывают, пронзая сердце сквозь ребра левого бока. Умирая, Мирго так увещевал своих: «Смертельно мучусь я, сжальтесь, отпустите меня к родникам!» Но у предстоявших не поднимались руки исполнить отпускательного обряда, т. е. убить его. «Вы мучите меня; за слабодушие ваше я тоже стану мучить вас!» — сказал, наконец, Мирго. Это были последние его слова. Он умер. И многие плакали о нем, сожалея наипаче о том, что он был лишен последнего долга. И вот, выполняя заклятие свое, покойный вошел в своего сына, чтобы исполнить правду, мучить родных и потомство.

На войне они вели себя так же. «Если я стал тебе оленем, торопись», — просьба о добивании не была праздной: представления о почетном плене у чукчей были не слишком распространены, и пленника могли со вкусом запытать до смерти.

Характеры чукч были взрывные, обычай кровной мести почитался, как и поединки. Драться и воевать чукчи умели и любили, и заслуженно считались «жесточе всех сибирских народов… Двадцать чукчей прогонят верно пятьдесят человек коряков». Все, кроме собственно, чукчей (и позднее русских), почитались ими за недочеловеков. Набеги на всех подряд соседей (эскимосов, юкагиров, коряков) шли постоянно. Нападать старались внезапно, или ночами, или в тумане, или в то время, когда мужчины атакуемого племени на охоте. «Чукчи почти ежегодно на байдарах приходят на их землю, истребляют их убийством, имение их грабят, а жен и детей берут в плен», — писал капитан Биллингс об эскимосах в XVIII веке. В бой чукчи ходили в доспехах из моржовых шкур — вполне прочный и практичный материал, особенно в ситуации, когда не то что огнестрельного оружия, а даже металла почти ни у кого из противников нет. Основным оружием были лук, копье (наконечники — кость или кремень, иногда железные), которым старались заколоть неприятеля прямо в яранге. Почти всегда чукчи носили при себе костяные или металлические ножи. Нападали они или налетев врасплох на оленьих упряжках, или десантом с моря с байдар. Основным предметом таких набегов бывали обычно олени. Впрочем, захватом рабов тоже не брезговали. Среди прочего, известна история женщины из Америки. Как сообщает Богораз, она «была взята, островитянами десяти лет от роду, продана затем оленным чукчам за копье с железным наконечником и два белых пыжика, а потом перепродана анадырскому казаку за медный котел».

Образ жизни — охота, скотоводство и сами ежегодные набеги — способствовали тренировке воинских качеств. Впрочем, боевой подготовке уделялось внимание и целенаправленно. Широко распространены рассказы об «экзамене», когда отец якобы пускает стрелу в сына, и если тот не умеет увернуться, то становится жертвой естественного отбора. Стрелы были на самом деле тупыми, но остальное верно: юного чукчу таким образом старались готовить к любой неожиданности. Кроме того, были популярны тренировки в виде бега в доспехах или с тяжестями вокруг стада оленей, метание камней из пращи и прочая и прочая.

Вот в такой миролюбивый край и явились в XVII веке русские.

Край света. Экспедиции Дежнева

ервый контакт между русскими и чукчами был зафиксирован в 1641 году, и это был бой. Русских представлял казачий атаман Семен Дежнев, знаменитый землепроходец-первооткрыватель. Как всякий порядочный конквистадор, Дежнев попал в те края не ради удовлетворения праздного любопытства или экстремального туризма: его отряд собирал с племен ясак — дань шкурами. Сборщики шли малым отрядом в полтора десятка человек и были атакованы группой из нескольких десятков чукчей. Ясак землепроходцы сохранили и благополучно ушли.

Следующая встреча также не была благостной.

Русских толкали на восток вполне практические соображения. При удаче сорвавший куш и вернувшийся с мехами или какими-то другими ценными товарами становился состоятельным человеком, а от тех, кого постигла неудача, не оставалось даже костей. Короче говоря, в этом смысле казаки не особенно отличались от конкистадоров, викингов и всех прочих авантюристов, отправлявшихся на край и за край известного света.

В 1646 году Исай Игнатьев сходил на восток до Чаунской губы (северное побережье Восточно-Сибирского моря) и привез в Нижнеколымск моржовую кость, добытую при неизвестных обстоятельствах у аборигенов. Успех Игнатьева заинтересовал торговцев, так что было решено составить новый, более масштабный поход. Конкретной целью было отыскание реки Анадырь в качестве возможного пути коммуникаций и источника богатств. Руководителем похода стал Федот Попов (часто его именуют по отцу — Алексеев), приказчик московского купца. Дежнев также вошел в команду сразу в двух ипостасях. Во-первых, он был опытный офицер, много служивший в Восточной Сибири. Во-вторых, он должен был блюсти интерес государства и следить за выплатами в казну в случае удачи.

Первая попытка выйти в море не удалась, в июне 1647 года море после устья Колымы было забито льдами. Однако на следующий год новая, более многочисленная экспедиция все же вырвалась на открытую воду.

Всего из устья Колымы экспедиция вышла на семи кочах. Руководителями похода были Попов, Дежнев и еще один казачий атаман, Герасим Анкудинов. Дежнев и Анкудинов откровенно друг друга недолюбливали, соперничая из-за руководства, и это обстоятельство позже сыграло свою роль. Анкудинов принадлежал к тем ярким персонажам, которые встречаются в изобилии на фронтирах. Своенравный, амбициозный и предприимчивый, он несколько лет назад начал ходить в экспедиции на восток без разрешения воеводы, начальства над собой не признавал и вокруг себя собрал таких же людей, как сам он: храбрых, жестоких и своевольных беглых. Якутская приказная изба сохранила массу жалоб на Анкудинова и его людей, в которых его прямо именуют вором (тогда это слово имело более широкий смысл и обозначало вообще преступника и асоциального типа). Такие флибустьеры полярных морей и были готовы идти по-настоящему далеко. Однако Дежнев считался более надежным и основательным человеком.

Летом 1648 года кочи с первопроходцами вышли из устья Колымы и отправились на север. Экспедиция была сопряжена с чудовищными рисками: в тех краях даже летом холодно, а ни воды, ни земля первопроходцам не были знакомы. Для XVII века и вообще для эпохи Великих географических открытий была типична массовая гибель участников таких экспедиций. Поход на Чукотку не стал исключением. Два коча разбились о скалы во время бури, часть экипажей сумела выбраться на берег, но оказать им помощь товарищи из-за шторма не смогли. Еще два корабля пропали и, видимо, тоже стали добычей океана. Путешественники обогнули Большой Каменный Нос. Здесь они вскоре приискали место для высадки на берег, когда разбился еще один коч — принадлежавший Анкудинову (сам он спасся и пересел на корабль Попова).

Казаки вышли на стойбище местного вождя Эрмэчьина. Поначалу все шло превосходно: казаки одарили аборигенов зеркалами, бусами, котлами и водкой, получили в обмен моржовую кость и соболей. Контакт удался, однако дело испортила жадность Анкудинова. Вскоре после первой встречи кочи двинулись дальше, Анкудинов же вернулся и разграбил стойбище, унеся все, что не удалось сторговать. Несколько дней спустя уцелевшие кочи вновь попали в бурю. Дежнев и Попов были вынуждены сойти на берег, но там их ждал взбешенный Эрмэчьин, только и дожидавшийся, когда же можно будет поквитаться. В результате казаки были принуждены отступить обратно на корабли после тяжелого боя с чукчами, где был ранен Попов. Больше Дежнев не видел ни Попова, ни Анкудинова: шторм разлучил их. Впоследствии, как утверждается, Попов и Анкудинов умерли от цинги. Дежнев остался на единственном коче, который в конечном итоге тоже разбился о прибрежные скалы.

Дежневу пришлось с оставшимися людьми (всего двадцать пять путешественников) идти на Анадырь пешком. Марш продолжался десять недель. Припасы кончились на шестой. Путь пролегал через горы, по морозной погоде, в совершенно дикой и неизвестной местности. Только двенадцать человек ухитрились добраться до вожделенного устья, где и перезимовали. По Анадырю они поднялись на сделанных своими руками лодках до поселений юкагиров и основали зимовье, из которого позже вырос Анадырский острог. Удивительно, но племена аборигенов Дежнев сумел объясачить и даже, как утверждается, слегка «погромить». Только весной 1650 года остатки отряда Дежнева были найдены партией Семена Моторы, дошедшей на Анадырь сухим путем. Так завершилась поразительная экспедиция, в которой русские по-настоящему столкнулись с чукчами в обоих основных вариантах: в качестве торговых партнеров и военных противников. И здесь же возник важнейший опорный пункт русских в крае: Анадырский острог.

Неукротимая Чукотка

этого времени идет история постоянных столкновений русских с чукчами. Одной из основных особенностей этой борьбы была крайняя малочисленность участвовавших в ней отрядов. Русские пытались объясачить туземцев, чукчи со своей стороны считали полезным пограбить и русских торговцев, которых становилось все больше в этих краях, и объясаченных юкагиров, которых русские должны были защищать. Русские быстро поняли, что столкнулись с неожиданно неприятным противником. В отличие от, например, крымских татар здесь нельзя было заключить никакого перемирия: чукчи подчинялись огромному количеству вождей, и договор с одним ничего не значил для другого. Ответные походы били в пустоту: гибель полутора десятков яранг для чукчей не была чем-то, производящим серьезное впечатление. Мало того, противника еще надо было найти. Например, в 1649 году два казачьих похода окончились ничем: «чукоч» просто не отыскали. Попытка действовать через заложников с треском провалилась: чукчи не настолько ценили жизнь, чтобы такое «принуждение к миру» сработало. Например, в 1656 году вождь по имени Мита был захвачен и возвращен в обмен на троих родственников, однако тут же напал на союзных юкагиров.

К тому же русские не могли устраивать действительно массовые походы. Русская власть на площади размером в крупное европейское государство могла зиждиться на фортеции с парой-тройкой десятков казаков и солдат внутри (в 1679 году фиксируется ситуация, когда в Нижнеколымском осталось вообще десять человек).

Любой недогляд мог стоить жизни. Русские чаще всего хорошо несли караульную службу, тех же, кто этого не делал, ждал естественный отбор по-чукотски: нечаянное нападение, убитые и раненые. Одним из крупнейших успехов чукчей стал разгром внезапным налетом отряда полусотника Кузнецова в 1688 году, когда погибло сразу тридцать человек.

В условиях дикой нехватки людей чаще всего русские устраивали карательную экспедицию из нескольких десятков, собственно, русских и нескольких сот коряков или юкагиров для создания массовки. Русские выступали в качестве основной ударной силы с ружьями и иногда пушками, юкагиры и коряки не позволяли истребить пышущих огнем союзников.

Примером такого похода стала экспедиция казачьего командира Алексея Чудинова. Событие имело место в 1702 году. Чудинов выступил из Анадырска для защиты ясачных юкагиров во главе отряда из 24 русских (служилые и вообще все, кто хотел присоединиться) и 110, собственно, защищаемых юкагиров и коряков. На Анадырском носу союзники захватили некоторое количество застигнутых врасплох чукчей. То, что произошло дальше, впечатлило и суровых казаков. Полоненные женщины убивали себя и своих детей. Вскоре против казаков и дружественных аборигенов собралось ополчение примерно в три сотни чукчей. Учитывая общую слабую связь чукотских стойбищ и малочисленность колонистов, это вполне можно назвать генеральным сражением. Против ружейного огня северным воинам было трудно устоять: как утверждали участники похода, удалось выкосить около двухсот неприятелей.

На следующий день русские и юкагиры были атакованы, как утверждается, тремя тысячами чукчей. Вряд ли заявленное число соответствует действительности, но, судя по всему, немирные оленеводы действительно явились на поле боя огромной для тех мест армией. Союзники устроили «вагенбург» из нарт и сели в осаду. Бои шли пять дней, убитых в остроге было немного, но количество раненых быстро росло, вскоре их было уже семьдесят человек, так что русским пришлось ретироваться.

Надо сказать, чукчи были изрядно впечатлены «огненными врагами», как они называли вооруженных ружьями русских. В чукотской легенде русских описывают так:

«Торчат у них усища, как у моржей, копья длиною по локтю так широки, что затмевают солнце; глаза железные, круглые, вся одежда железная. Копают концом копья землю, вызывают на бой».

Интересно, что само слово «казакоподобный» у чукчей значит то же, что «жестокий».

Казаки за долгое время службы освоились на севере и зачастую уже неплохо представляли себе уловки своих противников. Характерное казачье предание описывает такой эпизод:

Одна партия дошла до самой Индигирки. Так молодые ребята гоняли гусей. И был старичок Портнягин на Портнягинской тоне. Молодые-то пришли к нему и сказали: «Диво дивное. Когда мы гоняли гусей, прилетели на наш берег чукотские костянки, а откуда — неведомо. Одного уже убили. А выйдем на берег, начинаем искать, никого нет». Он сказал: «Пойдемте туда. Может, я найду чего». Портнягин на место сторожа вышел на бережок, ничего не видно, только кочки торчат из болота, такие круглые, да крупные. «Вот, говорит, палите по этим кочкам». Стали палить. Что ни выстрел, то из-под кочки падает чукча убитый. Всех перебили, а было их побольше двадцати«.

Эти же легенды описывают и набеги самих чукчей на казачьи поселения. Эти рассказы выглядят довольно достоверно, и дают представление о том, что такое была жизнь на сибирском фронтире:

Как-то старичок стоял на карауле. Занимался рассвет. Он посмотрел через реку, Чукотскую Протоку, такая есть узкая и тихая протока. На той стороне лежал древесный ствол и вот показалось ему, что человек в чукотской камлее из тюленьих кишек ступил через дерево. Тогда старичок сказал молодым: «Смотрите, ребята. Чукчи будто прячутся и хотят напасть на наше селение». Но молодые ребята не стали его слушать. Вот он собрал свою котомку, взял посох и ушел на Похотскую пешком. Прошло лето, стала осень. Когда ночи стали дольше, чукчи напали на деревню, захватили их сонными и всех перебили. Как выбежит какой из дому, тотчас его и убьют. Два брата были такие легкие. Этих никак не могли ни копьем поколоть, ни стрелой угодить. Бегают кругом. Старший-то брат побежал мимо старухи. Она насилу ходить могла и сидела на нарте. Вот она стрелила костянкой и угодила ему под коленко. Он упал и вскричал: «Эй, брат, один без меня хочешь на свете жить». Другой брат тут же поддался и обоих убили.

Еще один упал с мертвецами лицом навзничь и притворился мертвым. Он лежал и смотрел сквозь прижмуренный глаз. Они одели старшего брата в белую кухлянку, а младшего — в пеструю кухлянку и положили старшего на белой шкуре, а младшего — на пестрой шкуре. Старуха-то безногая поползла от мертвого к мертвому и заглядывала всем в глаза. Когда доползла до того живого притворщика, подняла свою старую палемку (палемка — кроильный нож) и стала потихоньку рубить его по переносью. А палемка-то у ней была старая, совсем тупая. В то время у чукоч железа не было. Тук, тук, тук. Вырубила все переносье, да он укрепился и ничем не шевельнул. А когда они ушли, притворщик поднялся и пошел в Похотскую с вестями. Послали отписку в Нижнеколымский город. В то время в городе казаков было как комаров. Амбары с провиантом, теперь пустые, были завалены мукой до потолка. Послали команду с оружием перенимать чукоч. Они подошли к чукочьей деревне и увидели дым над высокой Чукотской Едомой [Едома — гряда холмов], на запад от Колымы. Но они своровали и про дым не сказали ничего. В то время они боялись самого имени чукоч и не решались напасть. Так они воротились и сказали: «Мы ничего не видели».

Между тем далеко на западе, где Москву в качестве столицы сменил Петербург, произошли радикальные изменения в представлениях о том, как следует жить Дальнему Востоку. До сих пор полярный вестерн шел «сам собой»: походы и бои были более инициативой на местах, чем частью государственной политики. Однако то, что сходило за норму в Русском царстве, не могла терпеть Российская империя. В Петербурге без восторга смотрели на фронтир, где царской власти так или иначе подчинились массы племен и народов, а буквально десяток тысяч почти первобытных обитателей приполярных районов пытается оспаривать могущество государства.

«Вконец разорить и в подданство привесть». Походы Шестакова и Павлуцкого

1725 году в Кабинет министров в Петербурге поступило «доношение» от Афанасия Шестакова, якутского казачьего головы. Шестаков призывал власти обратить внимание на окраины государства и организовать экспедицию в целях приведения «немирных» к покорности. Голова неслучайно озаботился этой проблемой именно в начале XVIII века. Дело в том, что как раз в тот период чукчи начали распространяться на запад и юг, в традиционные ареалы расселения юкагиров, отбирать у тех оленей и земли. Нельзя сказать, чтобы чукчи вели какую-то целенаправленную экспансионистскую политику. Периодически в печати проскакивают разговоры о некой империи в тундре, однако в реальности чукчи из-за специфики устройства их общества просто не могли вести какую-то целенаправленную общую политику. Все проще: движение русских и внутренние процессы сделали Сибирь тесной. Это может прозвучать странно, однако не следует забывать, что при том примитивном хозяйстве, какое вели народы северо-востока, на прокормление даже малого числа людей требовались огромные площади. Потому чукчи постепенно теснили своих менее брутальных соседей. Русских, разумеется, такая ситуация вовсе не устраивала.

Реакция властей на сигналы Шестакова была вполне недвусмысленной. Сенат изложил свое мнение документом, первый же пункт которого звучал так: «Изменников иноземцев и которые народы сысканы и прилегли к Сибирской стороне, а не под чьею властию, тех под российское владение покорять и в ясачный платеж вводить».

Сказав «А», следовало сказать и «Б». Вскоре был обрисован контур будущей операции. Установлена численность экспедиции: четыреста человек, назначен район действий (Чукотка, Камчатка) и определены командиры. Начальником экспедиции становился сам Шестаков (благо, он приехал в Петербург целенаправленно ради «лоббирования» идеи своего похода), а командиром, собственно, по военной части был поставлен капитан Тобольского полка Дмитрий Павлуцкий. Формирование получило название Анадырской партии.

Сенат рассматривал утверждение русской власти на Чукотке не только как предприятие, важное само по себе, но и как создание плацдарма для будущих контактов с Японией, Кореей, Китаем и Америкой. Короче говоря, в Петербурге уже всерьез задумывались о полноценном проникновении на Тихий океан. Этим планам племя, мутящее воду на Дальнем Востоке, конечно, мешало.

Специфика Дальнего Востока, среди прочего, состояла в том, что ход жизни, коммерции и воинских операций в тех краях было крайне трудно контролировать. Это обстоятельство не замедлило сказаться. Начальники Анадырской партии сразу же рассорились. Павлуцкий, как офицер регулярной армии, категорически не хотел подчиняться казаку Шестакову. В итоге оба начальника сделали худшее, что могли придумать: разделились и начали действовать поодиночке.

Отряд Шестакова (двадцать три русских казака, около сотни дружественных туземцев) летом 1729 года двинулся в Охотск, а оттуда — на немирных коряков. Дорогой Шестаков принуждал аборигенов платить ясак и немилосердно жег дома тех, кто отказывался. Уже в дороге Шестаков узнал, что чукчи затеяли очередной набег на ясачных коряков и отправился их ловить. У Пенжинской губы на реке Ергаче 14 марта 1730 года Шестаков настиг супостата.

Интересно, что русские, несмотря на эпоху, шли в бой в куяках и шлемах. Логичное решение: чукчи были не шведы, и засыпали противника тучей стрел. Численность чукчей неизвестна, однако они планировали идти в крупный набег, так что можно смело предположить, что собралось войско в несколько сот человек. Шестаков встал в центре с русскими и якутами, а фланги прикрыл коряками и тунгусами. Позади он устроил «острожек» из саней.

Чукчи продемонстрировали свои лучшие бойцовские качества: после обмена залпами они обошли фланг, обрушились на нестойких коряков с нескольких сторон и смяли их. Увидев это, убежали тунгусы. Шестаков выскочил из-за своих саней и был ранен стрелой в горло. Голова попытался спастись, сев в нарты, но не умея управлять ими заехал в середину толпы чукчей. Один из воинов добил его копьем. Более половины русских сумело пробиться из окружения: в конечном итоге убит был 31 человек, в том числе Шестаков и еще десять его соотечественников, остальные — якуты, коряки и тунгусы. Чукчам достались пятнадцать ружей.

По меркам края это был серьезный удар, однако впереди русских ждали еще более мрачные испытания. Гибель Шестакова (который, кстати, не только воевал с чукчами, но и способствовал изучению края) сильно ударила по авторитету властей. Начали массово бунтовать коряки и даже ительмены. Прибывший на театр действий Павлуцкий должен был экстренными мерами восстанавливать репутацию. В качестве таковой меры в его понимании более всего годилась тактика выжженной земли.

Дмитрий Павлуцкий снискал себе своеобразную славу антигероя местного фольклора. И он действительно исходил из того, что с местными можно позволить себе любые меры для достижения целей.

Весной 1731 года Павлуцкий затеял поход во главе огромной по местным меркам армии: 236 казаков, 280 коряков и юкагиров. Всё, что сопротивлялось, истреблялось огнем и железом. В дневнике Павлуцкого содержится, например, такая запись:

«И 9 маия дошед до первой сидячих около того моря чюкоч юрты, в коей бывших чюкоч побили… Усмотрели от того места в недальнем разстоянии… сидячих одна юрта и бывших в ней чюкоч побили… И дошед до их чюкоцкого острожку… и в том остроге было юрт до осьми, кои разорили и сожгли». Другая запись лаконична: «Чукоч, не призывая в подданство, побил до смерти».

Чукчи при приближении Павлуцкого регулярно совершали самоубийства, иногда сразу стойбищами. Один раз Павлуцкий даже заслал к чукчам инфицированного оспой пленного соплеменника, дабы спровоцировать эпидемию. Его подчиненный, казачий сотник Шипицын, вызвал на переговоры дюжину чукотских вождей и их перебил.

Юкагиры со своей стороны имели свои взгляды на все эти ужасы. Это племя подвергалось опустошительным набегам со стороны чукчей, юкагиров истребляли в некоторых налетах сотнями (при том, что весь народ состоял буквально из нескольких тысяч человек), поэтому они посвящали Павлуцкому и его бойцам эпические баллады, например такую:

Смотри, как черный медведь там по бору идет; смотри, как все лесины пред ним гнутся, валятся; земля дрожит; волки и росомахи падают мертвы от дыхания его: это Павлутский! Это Русак! — Смотри, как за ним его славная дружина, его ясные соколы летают и увиваются!
Но там что под камнем чернеет, там в ущелине той крутой скалы? — То берлога медведя Чукотского, славного шамана и витязя, сильного Кочина юрта! Все чукотское разбитое воинство в нем только видит спасение.

Ой! ты славный русский герой! не в юрте ты меня здесь убьешь; не баба я: выйду тотчас в бой! Дай надену я свой куяк, вооружусь тяжелым копьем, повяжусь большим ножом. Успех решит: кто сильней, мои ли духи, твой ли бог?

И нечистый спускается на свое достояние, на Кочина. Кровь и огнь брызжут из глаз его, и рука его уже поднимается, адом подкрепленная!

Павлутский видит дерзость адову против всесильного бога, противу воинства христианского. Вдруг наморщилося чело его, глаза засверкали так, что солнце потеряло свет; он бросается на Кочина, вырывает копье сильного, хочет поразить его тяжелым палашом; Кочин уклоняется, исторгает листвень с корнем, взмахивает, да поразит ею русского, — но тут пуля роковая просвистала славному прямо в грудь. «Кто из вас осмелился отнять славу мою и честь мою? Пусть орлы вас чукотски всех убьют!»

Зашумело стадо орлиное; свистом бросилося на русских. Долго дралися ясны соколы с орлами мощными; много пало ясных соколов — и русскому стало жаль своих! Он взревел зычным голосом, и все стадо разлетелося в разные стороны.

Христианские мотивы не должны удивлять: юкагиры с XVII века постепенно крестились, так что в их былины вплетались соответствующие ремарки. В той же поэме, кстати, императрица Елизавета именуется ни много ни мало — Дщерь Солнца.

«Адская колонна» Павлуцкого прошла за десять месяцев около двух тысяч километров. Для транспортировки людей и грузов использовали семьсот оленьих упряжек, запасных оленей гнали следом. Собственные потери оказались умеренными: погибло в боях десять человек, один потерялся в тундре, восемь умерло от болезней.

Чукчи как минимум трижды собирали ополчение и пытались вступить в генеральную битву. Кончались эти столкновения всегда одинаково: град свинца из фузей навстречу, и те, кто еще может убегать — убегают, другие остаются лежать на снегу, а кто-то и поканчивает с собою.

Павлуцкий поначалу пытался действовать так, как привык на службе в регулярных войсках: плотными построениями. Вскоре, однако, он сам убедился, что «коробки» пехоты лишены смысла против огромных толп чукчей и начал по совету ветеранов дальневосточных походов использовать рассыпной строй.

Марши Павлуцкого дали, казалось бы, зубодробительный эффект: за десять месяцев убито от восьмисот до полутора тысяч чукчей (учитывая, что всего их было 12–13 тысяч, это чудовищные потери), полторы сотни попало в плен, отобрана большая часть трофеев, взятых у покойного Шестакова, из рабства освобождено двое русских и сорок два коряка, уведено назад сорок тысяч оленей.

На практике, однако, чукчи пусть понесли тяжелые потери, но и близко не были покорены. Их ополчения были разбиты несколько раз, но это означало только смену линии поведения: теперь чукчи изо всех сил старались откочевать куда-нибудь подальше от устрашающего врага. Благо, пространства были таковы, что пять или шесть сотен русских и их союзников просто терялись на них как иголка в тундре. Между тем из Петербурга слали все более и более свирепые директивы.

«Итти на немирных чюкч военною рукою и всеми силами стараться не только верноподданных Е. И. В. коряк обидимое возвратить и отомстить, но и их чукоч самих в конец разорить и в подданство Е. И. В. привесть», — пишут летом 1740 года. А 18 февраля 1742-го сенат доводит до исполнителей уже такой указ: «На оных немирных чюкч военною оружейною рукою наступить, искоренить вовсе, точию которыя из них пойдут в подданство Е. И. В., оных, также жен их и детей, взять в плен и из их жилищ вывесть и впредь для безопасности распределить в Якуцком ведомстве по разным острогам и местам между живущих верноподданных». Многозначительная ремарка. По сути, она означает, что в Петербурге были всерьез раздражены таким неожиданно упрямым противником и были готовы растоптать аборигенов дальней колонии, не останавливаясь ни перед чем.

Павлуцкий предпринимает все новые и новые походы. Уровень ожесточения сторон накручивался час от часу.

«Когда воевали таньги (русские — прим. S&P) с чукчами, люди бежали из внутренней страны к морю, но таньги следовали сзади и истребляли не успевающих. Когда ловили, худо убивали — мужчин разрубали топором между ног, вниз головой; женщин раскалывали, как рыбу для сушения», — повествует очередное предание.

А в 1747 году происходит нечто неожиданное.

В марте чукчи нападают на коряков неподалеку от Анадырска и уводят оленей, в том числе гарнизонных, а заодно крадут восьмерых коряков. Павлуцкий, имея без малого сотню бойцов, гонится за ними на собачьих упряжках и оленях и 14 числа настигает похитителей. Тех неожиданно оказывается около полутысячи человек. Павлуцкий держит совет, и один из заместителей предлагает стать вагенбургом, но это было не то, что хотел бы услышать деятельный покоритель тундры. Павлуцкий атаковал чукчей в лоб, однако те вопреки обычаю не стали тратить время на перестрелку из луков. Сразу же после первого залпа вся толпа бросилась на русских врукопашную. Начался отчаянный бой на копьях и ружьях. Казаки сами отлично умели фехтовать на обычных в этих краях копьях, но численный перевес был не на их стороне. Павлуцкий отмахивался стволом ружья и рубил все вокруг себя саблей, которую держал в другой руке. Когда весь его маленький отряд начал отступать, он еще дрался. Закованного в железо, бросающегося в атаку подобно берсерку, его долго не могли убить. Чукчи стреляли в Павлуцкого из луков и кололи его копьями, и, в конце концов, сумели свалить, только спутав арканами. Кто-то из чукотских воинов пробил ему горло копьем. Едва ли этот энергичный и свирепый офицер желал бы себе иной смерти.

Кроме Павлуцкого погибло еще около сорока казаков и одиннадцать коряков. Чукчам досталась даже одна пушка.

Павлуцкий стал чрезвычайно популярным персонажем легенд Дальнего Востока. «Этот капитан — самый популярный герой на крайнем северо-востоке Сибири. Он местный Роланд», — писали о нем в конце XIX века. Чукчи сложили о гибели Якунина (так они по неясным причинам называли Павлуцкого) отдельную сагу, отрывок из которой приведен здесь:

Наутро пошли сражаться, Якунин, железом одетый, Нанкачгат, одетый лахтами, двое. Копье Якунина, острие длиной в локоть, копье Нанкачгата такой же длины. Солнце обошло вокруг небо, сражаются, не могут. Люди кругом стоят, смотрят. Копье Якунина притупилось, стерлось об землю до обуха. Железная одежда рассечена, язык Нанкачгата свешивается до плеча. Не могут. Тогда Эургын, из смотрящих, молодой парень, выстрелил из лука стрелой из китового уса, пробил Якунину глаз. Облился кровью Якунин, сел на землю, оперся локтем о землю. Множество людей приступают; еще убивает, ибо силен. Тогда Эургын ударил ножом под броню, распорол брюхо; тогда убили.

В другой балладе Павлуцкого зажаривают. Еще одна версия попросту непристойна. Вообще, сладострастное выдумывание разнообразных вариантов гибели Павлуцкого с изобретением затейливых и даже утонченных способов умерщвления много говорит о том, как чукчи боялись и ненавидели этого человека.

В более реалистичной версии Павлуцкий выступает «просто» отчаянным богатырем:

«Прыгал; прыгнул раз через санки, двух парней убил, прыгнул обратно. Прыгнул другой раз, пять парней убил, обратно прыгнул. Стрел, копий не боялся совсем, твердую рубаху имел. На третий прыгнул, двух парней опять убил, а назад прыгнуть не успел; арканами взяли, повалили, стали душить; тут он сам открыл железный нагрудник и от копья кончилось дело».

Смена приоритетов

ибель Павлуцкого произвела в Петербурге эффект ледяного душа. Впрочем, решимости покончить с чукчами это поначалу не убавило ни на йоту. Более того, в столице осознали, что дело покорения Чукотки труднее, чем казалось, и начали накачивать Анадырский острог войсками и деньгами. Последующие годы — это бесконечная летопись стычек, нападений, захватов добычи и перестрелок. Малое число обычно погибавших в этих стычках не должно обманывать: в условиях, когда на весь край русских солдат было несколько сот человек, а русских в принципе — несколько тысяч (и не радикально больше — чукчей), ежегодная гибель десятков и сотен людей означала стремительное прореживание поселений.

Чукчи попросту истребили несколько племен в пограничье. Русские ходили в тундру уже не столько с целью привести к покорности, сколько собираясь поубивать всех, кто не сдастся сразу же. Анадырский острог располагал огромным по местным меркам гарнизоном в пятьсот—шестьсот казаков и солдат. Новый наместник на Чукотке, поручик Кекеров, периодически возвращался, пополнял отряд, давал людям отдых и снова уходил в тундру, оставив острог на попечение прапорщика, своего заместителя. Документы и литература скупо говорят о конкретных событиях, однако тон распоряжений, приходящих в острог из столицы, был недвусмысленным: «всех безо всякого милосердия побить и вовсе искоренить», и можно с уверенностью говорить, что это требование исполнялось с великим энтузиазмом. Интересно, что одновременно попытались взбунтоваться коряки, но эти выступления подавлялись стремительно, бескомпромиссно и жестко. Тот же Кекеров докладывал о разгроме такого восстания:

И гнались за тем изменником еще двои сутки денно и ношно на оленях и на лыжах пешие и ностичь не могли, затем что от великого глубокого снегу как у солдат, так и у служилых олени пристали, к тому ж де марта против 3 числа в ночи был великой ветр со снегом, так что света не видеть и едва друг друга сведали, которой ветр продолжался суток до двенадцати, и тогда он, Тыкыетог, ушел на Чендон к изменникам. А по прибытии к Каменному сидячему острогу марта 15 числа на приступе ранен он, порутчик Кекеров, из фузеи между крылец да в левую ногу в колено, от которых ран обдержим весьма великою болезнию.

И изменники против означенного числа в ночи, прирезав жен и детей своих человек до тридцати, ушли из того острогу в Ягачинской острог, и в погоню за ними посланы были служилыя, токмо они, изменники, засели в осаду в пещеру и приступитца к ним нельзя для того де, что в тое пещеру ходят на ремнях, а солдаты и служилыя отошли благополучно.

И из них, изменников, как у Тыкыетога, так и в том Каменном остроге взято в плен мужеска и женска полу больших и малых до сорока пяти человек.

Однако постепенно и в Петербурге, и на местах начали склоняться к радикальной смене стратегии. Экспедиции против «немирных» давали удручающе однообразный результат: падение активности чукч на короткое время и возобновление набегов из этой первобытной страны. Дополнительно запугать кого бы то ни было в тундре было уже невозможно. С другой стороны, война постоянно поглощала средства. За время борьбы с «немирными» на содержание крепости и гарнизона было израсходовано 1 381 006 рублей. Доходов за все это время крепость принесла 29152 рублей. Чукчи так и не были замирены, столкновения с коряками продолжались, некоторые племена юкагиров были просто перебиты чукчами. Позиция Сената сменилась: «чукоч, в разсуждении лехкомысленного и зверского их состояния, також и крайней неспособности положения мест, где они жительство имеют, никакой России надобности и пользы нет и в подданство их приводить нужды не было». С другой стороны, сами чукчи были несколько измотаны постоянными столкновениями. При всей любви воинов тундры к эпическим подвигам, жить в постоянной готовности к бегству в глубину Чукотки при приближении очередного отряда вооруженных до зубов и решительно настроенных казаков — это не то, чего бы им хотелось. А главное, умерив итерации кнута, русские сумели паче чаяния сменить настрой чукчей при помощи пряника.

Начало нового этапа отношений русских и их союзников с чукчами можно отнести к 1755 году, когда из Петербурга пришло указание сменить стиль отношений с чукчами. Из столицы дали понять, что настроены на широкую амнистию, и при согласии чукчей перейти к цивилизованным отношениям не будут продолжать зачистку тундры. В будущем, 1756 году, русским удалось заманить на переговоры одного из солидных вождей, и договориться с ним о мирном сосуществовании. Знатный чукча присягнул империи. Далее, впрочем, случилась некрасивая история, когда коряцкие вожди предложили чукчам вечный мир и пастбища, после чего устроили расслабившимся вождям кровавый пир, перерезав на «банкете» нескольких расслабившихся умилыков. Это спровоцировало очередной виток насилия, чукчи даже осадили Анадырск. Кекеров, продолжавший свою службу на востоке, устроил чукчам еще одно показательное избиение, попутно добыв рыбы и оленей для прокормления крепости, однако происходящее уже слишком явственно напоминало дурную бесконечность.

В 1763 году в крепость приехал новый комендант, подполковник Фридрих Плениснер. Ознакомившись с обстановкой и произведя нехитрые подсчеты, он предложил вовсе ликвидировать Анадырскую партию по причине дороговизны ее содержания и полной бессмысленности существования. Экономически, Анадырский острог поглощал огромные средства, политически — проблема защиты населения от чукотских набегов не была решена, а в смысле связей с Америкой и восточной Азией русские уже прочно угнездились на Камчатке, так что и в этом аспекте проникновение в глубину Чукотки уже никому не было действительно нужно. Аналогичные мысли к тому моменту уже высказывал губернатор Восточной Сибири.

Все эти соображения произвели впечатление на Петербург. В 1764 году произошла крайне редкая для XVIII века вещь: Российская империя отступила. Отступила перед небольшим предельно отчаянным племенем. Анадырский острог был оставлен. Церковь была разобрана. Ее колокола и утварь отправились в Гижигинск и Среднеколымск. Вскоре была отозвана и значительная часть гарнизона Нижнеколымска.

То, что не было достигнуто при помощи ружей, было сделано торговцами и дипломатами. В 1776 году Екатерина Великая распорядилась организовать мирное принятие чукотских аборигенов в подданство империи. Русские начали энергично вести переговоры с вождями племен. Работа эта была крайне кропотливая: требовалось обойти действительно всех умилыков и договориться с каждым отдельно. Однако с этой задачей удалось управиться. На этом этапе главным орудием русской экспансии стала ярмарка. На реке Анюе в небольшом остроге ежегодно проходил обмен. С чукотской стороны торговались бобры, лисьи шкуры, куницы, моржовая кость, в ответ русские предлагали табак и металлические изделия, позднее в список основных товаров добавился чай. Звучит не слишком впечатляюще, однако фактически оборот находился на уровне двухсот и более тысяч рублей ежегодно. Для совершенной глухомани, какой были эти края, деньги баснословные. Интересно, что в итоге в чукотской мифологии появился любопытный мотив: согласно их представлениям о творении, русский народ был создан ради производства чая, табака, сахара, соли, железа и торговли этим товаром с чукчами. В обмен на эту торговую идиллию русские хотели только формального признания суверенитета империи. Ясак как таковой чукчи платили в том объеме, в каком хотели, в обмен получая кое-какие подарки. Некие принципы совместной жизни были выработаны. Впоследствии на Чукотке случилось много разных вещей, и далеко не всегда радостных, однако грохот ружей уже как правило означал охоту на зверя, а не на человека.

Литература

Подавляющее большинство материалов об отношениях России и Чукотки, какое вы можете найти, базируется на считанном числе работ. В первую очередь это капитальная работа В. Богораза (он же Тан-Богораз) «Чукчи». Обойти этот исполинский труд желающий узнать о быте и нравах полуострова просто не может.

Тот же, кому любопытны военные аспекты жизни «чукоч» найдет море информации в книге А.К. Нефедкина «Военное дело чукчей». Книга строго научна и документальна, содержит массу фактического материала и снабжена превосходным справочно-ссылочным аппаратом, который способен сам по себе повергнуть в благоговейный трепет. К тому же автор приложил к книге довольно много фольклорного материала.

«Сибирская книга» Михаила Кречмара — на данный момент последнее слово в освещении темы «индейских войн» России. Работа охватывает куда более широкий пласт событий, чем настоящая статья, и касается истории покорения Сибири в целом, со времен Ермака и ранее. Отдельные очерки легко найти в ЖЖ kiowa-mike.

Еще один ЖЖ, включающий значительный массив материала по теме: haritonoff, раздел «История чукчей». Автор излагает в основном тех же Нефедкина и Богораза, и делает это вполне качественно и доступно.

Аргентов, «Путевые записки». Рассказы миссионера, пытавшегося обратить чукчей в православие в середине XIX века. На практике, Чукотка больше повлияла на миссионера, чем миссионер на Чукотку.

Статья «Образ русского казака в фольклоре народов Северо-Восточной Сибири» В.И. Кузьминых добавляет кое-какие штрихи к портрету русского колониста.

«Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке» — за идеологически выдержанным названием скрывается сборник оригинальных документов.

А.С. Зуев. Небольшой, но весьма информативный цикл статей о проникновении русских на северо-восток Азии. Среди прочих отметим «Анадырская партия: причины и обстоятельства ее организации», «Поход Д.И. Павлуцкого на Чукотку в 1731 г.», «Русская политика в отношении аборигенов крайнего Северо-Востока Сибири (XVIII в.)», «Немирных чукчей искоренить вовсе…».

Г.Ф. Миллер. «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с Российской стороны учиненных» — работа об открытии Дальнего Востока.

Н. Оглоблин, «СЕМЕН ДЕЖНЕВ (1638-1671 ГГ.).(Новыя данныя и пересмотр старых)» — старая статья, Журнала министерства народного просвещения об экспедиции, в которой состоялись, видимо, первые полноценные контакты с чукчами.