читается, что в окрестностях нынешнего Мариуполя весной 1223 года состоялось важное для истории России событие — битва на Калке. Калкой, по одной из распространённых версий, принято считать нынешнюю речку Кальчик — правый приток реки Кальмиус. В устье последнего несколько веков спустя расположился Мариуполь. По легенде, объединённое русско-половецкое войско схлестнулось с монголами, возглавлявшими конгломерат степняков, собранных по пути из раскидистых евразийских степей. Несмотря на превосходящие силы и первоначальные успехи в атаке, многонациональная армия русских князей потерпела поражение от раскосых завоевателей. Войска Мстислава Удатного и Даниила Галицкого успешно напали на авангард сил Субэдэя и Джэбэ и даже принудили его к отступлению, но в ходе монгольской контратаки половцы подвели русских полководцев, ударившись в бегство, тем самым обрекли последних на гибель и плен. С этого момента символически отсчитывают начало монголо-татарского нашествия на Русь.

Правда, история эта кажется несколько сказочной. С научной точки зрения, неправдоподобны уже хотя бы запредельные оценки численности войск в несколько десятков тысяч человек с обеих сторон. Бесплодными остались все попытки найти археологические доказательства битвы. И тем не менее, данное фентези вполне могло иметь под собой реальные прототипы — конечно, из куда более позднего времени и в куда более скромных масштабах. Немногочисленные татарские племена кочевали вдоль азовского побережья по транспортному коридору Крым-Дон-Кубань и теоретически могли вступать в вооружённые стычки с немногочисленными обитателями устья Дона. Такова протоистория мариупольской округи, служившей транзитной точкой на пути указанных кочевий.

Для верной расшифровки «реальных событий», на которых могла быть основана легенда о битве на Калке, достаточно перевести взгляд с главных героев на роли второго плана. Считается, что на стороне русского войска в качестве вспомогательных сил сражались половцы (полулегендарная тюркская народность приазовско-крымской степи), а на стороне монгольского войска в качестве вспомогательных сил — бродники (полулегендарная нетюркская народность нижнего Придонья). Если представить, что битва на Калке была столкновением кочевников Приазовья с обитателями устья Дона, а не русских князей с монгольскими ханами, то весь летописный ход событий встанет на свои места: русские половецкие отряды действительно могли двигаться навстречу монгольским бродницким к устью Дона, русские половецкие войска действительно могли вступить против монгольских бродницких с правого на левый берег Калки, действительно могли гнать монголов бродников, предположительно, до укреплений на Дону, затем потерпеть поражение и обратиться в продолжительное бегство на запад в сторону Днепра.

Не исключено, что именно эту фабулу русские хронисты использовали, для того чтобы надстроить над нею в качестве главных героев русских и монголов. Зачем пристроились они к пораженческому, на первый взгляд, сюжету? Затем же, зачем придуманы ими прибитый на ворота Константинополя русский щит, иго монголо-татарской орды, мать городов русских Киев, Великое княжество Литовское (и Русское) и норманнские варяги, пришедшие править Русью с Балтики, — чтобы обосновать притязания российской короны на все перечисленные земли. Проигрыш русских войск монгольским подельникам, например, исчерпывающе объяснял, почему в пустынном Северном Приазовье русские не обнаруживали себя вплоть до конца XVII века: потому что проиграли. И почему стали возвращаться: чтобы взять реванш. Это ясно отражено на гербе Мариуполя, о чём позже. Реальная же история куда прозаичнее, ведь до поры до времени ни один народ себя здесь в качестве постоянного оседлого населения не обнаруживал.

Большое Северное Причерноморье, за исключением Крыма, вплоть до конца XVIII века представляло собой полуобитаемую пустошь, Дикое Поле, антропопустыню, а кое-где и пустыню в буквальном географическом смысле, как, например, Алешковские пески в Херсонской области. Но уже после того как она была завоёвана, обустроена и заселена русскими, за пустыню эту задним числом развернулась отчаянная борьба в идейном пространстве. Нынешнюю Мариупольщину украинствующие, советские да и российские историки стали заселять всевозможными мифическими обитателями, якобы облюбовавшими здешние края ещё раньше, в Средневековье.

Уроженец Дебальцево историк-краевед Николай Руденко со ссылкой на источники, почти сплошь сомнительные, приводит весьма типичную хронологию подобного пошиба.

XII-XIII века. В устье Кальмиуса расположились русские порты. Эти порты на древних генуэзских картах обозначались как гавани древнего города Адомахи.

1500 год. Потомки бывших бродников — казаки — ещё до объединения в Запорожскую Сечь построили в устье Кальмиуса зимовник Домаха. Зимовник перерос в городище Домаха.

1584, 1593 годы. Донские казаки ходили на татар под Кальмиус [возможно, этот сюжет и лёг позже в основу фентези о битве на Калке в 1223 году. — Ф.М.]. Татары имели в устье Кальмиуса «город Кальмиус».

Начало XVII века. На правом берегу устья реки Кальмиус у запорожцев была крепость Кальмиус.

1660 год. В устье Кальмиуса состоялся большой бой между татарами и стрелецким отрядом Изосимы Маслова [а возможно, что и этот сюжет лёг позже в основу фентези о битве на Калке. — Ф.М.].

1694 год. Вместе с отрядом малороссийских казаков кошевой атаман Иван Шарпило в начале осени ходил под город Паланку, каковой «паланкой» была Кальмиусская крепость.

• 

  1/2. Типичный пример удревления и украинизации истории Новороссии. Памятная монета к «500-летию» Кальмиусской паланки запорожских казаков. Цель — доказать, что Мариуполь — цэ Украина испокон веков. Как это часто бывает, факиры саморазоблачились: обратите внимание на крайнюю левую фигуру на реверсе монеты — гениальный автопортрет типичного украинского историка

• 

  2/2. На печати Кальмиусской паланки были изображены скрещенные сабля и пика па фоне щита, вокруг которого располагались буквы «К», «П», «П», «П», означавшие слова «Кальмиусской паланки полковая печать». Р.И. Саенко

1734 год. Запорожские казаки построили в устье Кальмиуса новое укрепление, рядом возникло поселение.

Поскольку мифологизацию историки проводили вразнобой, в разные эпохи и с разными целями, фактура по истории дороссийской Мариупольщины превратилась в шутовской балаган саморазоблачения: то татары оказывались в ней казаками, то казаки — бродниками, то появлялись и исчезали бесследно целые города. Приведённая хронология ещё сравнительно кратка. В расширенных версиях сообщается, например, что князь Святослав Игоревич, разгромив хазар и уничтожив Саркел, основал к концу Х века на месте теперешнего Мариуполя или в его окрестностях город Белгород, который позднее татары переименовали в Белосарай. Следов ни одного из этих поселений, разумеется, не обнаружено. Но Белгород-Белосарай-Домаху-Кальмиус-Мариуполь наделили в результате подобных манипуляций непрерывным существованием длиною в тысячу лет.

Как видно, обряд разгадывания прошлых жизней клиента в душном салоне ряженой цыганки перенесли на целый город. Заглянув в хрустальный шар и помахав пыльной тряпкой, увидели в прошлой жизни Мариуполя город Адомаху, сверкающий портами пред очами удивлённых выходцев из итальянской Генуи. Пример с Адомахой настолько значим для дороссийской истории Мариупольщины, что заслуживает показательного разбора.

Впервые река Адамаха отмечается на карте 1768 года. Однако начало истории об одноимённом городе связывают с другим именем. Историк Лидия Кучугура указала, что упоминание об этом поселении впервые обнаружено в посланиях губернатора Азовской губернии Василия Черткова. В своем рапорте от 23 февраля 1776 года он писал: «…когда отдать донцам [земли с востока на запад, включая Кальмиус] по Кальчик, то уже удобного места для постройки полагаемого в том краю города, где и развалины древнего города же Домахи состоят, сыскать едва ли будет можно».

Далее краевед отмечает, что в описаниях городов и территории Азовской губернии 1775-1776, 1777, 1779, 1786, 1797 годов можно найти повторяющуюся фразу о «развалинах прежде бывшего города Домахи». В последующих документах, в зависимости от того, каким источником пользовался тот или иной автор, встречаются названия то «Домаха», то «Адомаха». На планах Мариуполя начиная с 1782 года также чётко прорисован отдельный правый рукав Кальмиуса при его впадении в Азовское море.

Что же это всё-таки: останки древнего города или старица Кальмиуса? Буде это город, он нашёл бы своё упоминание на картах былых времён. Но даже изучение нескольких сотен старинных карт Азово-Черноморского бассейна, по данным Лидии Кучугура, не обнаруживает ни одного упоминания Домахи. Быть может, итальянские картографы прошляпили сияющий град? Нет, цепочка названий «Паластра», «Ла Какхи», «Папакома», «Фиуме россо», «Порто Пизано» вдоль северного побережья Азовского моря встречается регулярно. В конце XVII — начале XVIII веков по распоряжениям Петра Первого ряд картографических экспедиций составили новые карты здешних мест, но и на них Домахи не оказалось. Как и на картах периода русско-турецкой войны 1730-х и последующих годов XVIII века.

Быть может, блестящий русский дворянин и основатель Екатеринослава (Днепропетровска) Чертков сошёл с ума и про Домаху всё придумал, а никакой Домахи не было в помине? Было, и предостаточно. Кучугура навскидку насчитала 63 топонима «Домаха» и похожих на него в Поднепровье, верховьях Волги, на Чудском озере, на Южном Буге, Днестре, в Закарпатье. Сёла с таким названием стоят поныне и в Орловской области России, и в Харьковской области пока ещё Украины. Есть «домаха» и в словаре Даля, где означает «домашний». Домахами называли, среди прочего, стоянки рыбаков. Таковая располагалась и в богатом на рыбу устье Кальмиуса. Упомянутые развалины «древнего города» не найдены до сих пор, но располагались, очевидно, в местечке «домахе», вблизи пересохшего рукава в пойме Кальмиуса. Однако кого убедит эта проза перед лицом величественной легенды о сияющей перед глазами восхищённых генуэзцев Адомахе? Всё равно как офисному планктону вернуться в серую будничность после того, как цыганский факир в былых перерождениях узнал в нём короля Исландии.

Постоянных городищ в устье Кальмиуса не было и быть не могло по вполне прозаичным причинам. Венчавшие каждую новую русско-турецкую войну Константинопольский (1700), Адрианопольский (1713) и Белградский (1739) мирные договоры фактически блокировали развитие поселений в Северном Приазовье, и без того пустынном. Накануне последней из упомянутых войн территория Запорожья была разделена на паланки — казацкие военные округа, — среди которых выделена Кальмиусская. Как отмечает краевед Рена Саенко, границами вновь образованной паланки служили реки Кальмиус — на востоке, Берда — на западе, Волчья — на севере и береговая черта Азовского моря от устья Кальмиуса до устья Берды — на юге. Другой историк Мариупольщины, известный под псевдонимом LV, отказывает казакам и в этой дате, отмечая, что, наиболее вероятно, Кальмиусская паланка появилась в середине 1740-х годов.

При этом она была самой малочисленной. По сведениям крупного авторитета по истории Новороссии Аполлона Скальковского, в ней на девяти урочищах располагался всего 61 зимовник. В 1762 году, в канун очередной русско-турецкой войны, во всей паланке находились 674 казака. Сколько из них — в устье Кальмиуса, неведомо, но определённо меньше. Административным центром служило укрепление — сторожевой пост Кальмиус. Нетрудно догадаться, что он не сохранился. Считается, что во время войны, в 1769 году, крымские татары напали на паланку, разорили зимовники и разрушили пост, находившийся в черте нынешнего Мариуполя. На следующий год было принято решение отодвинуть границу с Крымским ханством на запад строительством Днепровской оборонительной линии, за пазуху которой попали земли Кальмиусской паланки.

Саенко отмечает, что в связи со строительством Днепровской линии оживилось движение по почтовой дороге, соединившей крепости святого Дмитрия Ростовского на Дону (Ростов-на-Дону) и строящуюся Петровскую на Берде (ныне посёлок Новопетровский города Бердянска). Кальмиусскому полковнику с командой была поручена охрана этой дороги в пределах паланки. В 1774 году затянувшаяся война с Турцией была окончена заключением Кючук-Кайнарджийского договора, по которому России окончательно отошло чуть менее чем всё Северное Причерноморье. В 1775 году Запорожскую Сечь ликвидировали за ненадобностью, а с ней — и Кальмиусскую паланку. С этого момента была открыта дорога для мирной колонизации устья Кальмиуса. Но успех предприятия всецело зависел от решения ещё одного вопроса — крымского. Нависая над Северным Приазовьем, полуостров несколько веков служил естественным плацдармом для его контроля.

Кючук-Кайнарджийский договор, с которого в официальной историографии начинается новейшая история русского Крыма, был на деле половинчатым решением. Полуостров выходил из подчинения Османской империи, но и частью Российской империи не становился. Султан сохранял крымских мусульман в своём ведении по вопросам вероисповедания. В формально независимом Крымском ханстве Россия удерживала за собой Керчь с крепостью Еникале (местечко Ениколь). Кроме того, на полуострове временно располагались русские войска. В этом отношении ситуация 1774 года напоминала ту, что сложилась в Крыму ровно 240 лет спустя, когда на формально украинской территории законно находились российские военные базы. В это кючук-кайнарджийское межвременье и была организована, возможно, первая «вежливая операция» в истории России — переселение православных Крыма в Северное Приазовье, положившее начало Мариуполю.

Принятие решения по Крыму не было простым для российской короны и зрело несколько лет. Сомнений в необходимости полностью завладеть полуостровом, по сути, контролирующим Чёрное и Азовское моря, не было, но были сомнения иного порядка: Крым населяли этносы, несколько веков прожившие под протекторатом османов и практически ассимилированные ими. Екатерина II поставила вопрос ребром в 1770 году, в разгар русско-турецкой войны, перед Советом, который заключил, как цитирует С.Соловьёв, что «крымские и другие соединенные с ними татары по их свойству и положению никогда не будут полезными подданными Ее Величества, никакие с них порядочные подати собираемы быть не могут и для защиты русских границ служить не будут, ибо без них никто не нападет на эти границы». Но главное препятствие лежало в иной плоскости, его сухо раскрывают дальнейшие строки:

«… принятием их под свое непосредственное подданство Россия возбудит против себя общую и основательную зависть и подозрение в стремлении бесконечно увеличивать свои владения…»

И тогда русский правящий слой сделал то, что умел и делал неоднократно: из нескольких минусов — один плюс. Таганрогский учёный Фёдор Ходеев в объёмном историческом очерке подробно излагает ход и контекст тех событий.

Русско-турецкая война 1768-1774 годов, в ходе которой русские эскадры впервые в истории вышли в Средиземное море, ознаменовалась активным использованием повстанческих сил из числа греков, боровшихся с османской оккупацией. По окончании войны императрица высочайшим рескриптом на имя графа Орлова-Чесменского повелевала организовать переселение под покровительство российской короны не только указанных ополченцев с их семьями, но и вообще всех желающих иноземцев без ограничения. Для размещения были определены в Крыму Керчь с Ениколью и северное побережье Азова, прежде всего нынешний Таганрог, где в память о военном происхождении первопоселенцев до сих пор живо название местечка Греческие роты. Переселенцам были даны колоссальные привилегии, как-то: обустройство и строительство сооружений на новом месте за казённый счёт, выделение земли, освобождение от уплаты налогов и иных повинностей.

Присказка начавшегося переселения открывала готовившуюся в это время сказку. Митрополит Готфийский и Кефайский (по ареалу паствы — Крымский и Азовский) Константинопольской православной церкви Игнатий Гозадинос с подачи генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского в 1776-1777 годах провёл секретные переговоры с князем Потёмкиным-Таврическим и командующим русскими войсками в Крыму Александром Прозоровским. В это же время граф Суворов-Рымникский представил Потёмкину расчёт-обоснование сил и средств, необходимых для содействия переселению крымских христиан в Азовскую губернию и включавших в себя приискание 6 тысяч воловьих подвод, объём финансов, необходимый для выкупа у переселенцев урожая, недвижимого и неудобоперевозимого имущества, которые они не могли взять с собой, на погашение долгов покидающих полуостров перед татарами, а также на путевое довольствие. Кроме того, была организована работа по активной агитации и вербовке неправославных христиан, за что своё вознаграждение позже получили армянский архимандрит Маргос и католический патер Яков.

Весной 1778 года в день Святой Пасхи после литургии в пещерной церкви под Бахчисараем, ныне известной как Свято-Успенский пещерный монастырь, митрополит Игнатий объявил о решении переселить в Россию христианскую паству.

Одни татары от услышанной вести впали в бешенство, иные оказались глубоко расстроены, ведь многие татарские семьи породнились с греческими. Сообщается даже, что некоторые татары почитали икону Божьей Матери, хранившуюся в Успенском ските, и даже умоляли её оставить. Взволнованный хан Шахин Герай направил в Санкт-Петербург ходатайство о прекращении переселения и обратился к Суворову с предложением о его отсрочке на 25 дней. В ответ Екатерина II приказала завалить последнего крымского хана подарками, а мурзам и другим влиятельным лицам выделить 50 тысяч рублей, что снизило накал страстей. Суворов писал об одном из таких татар:

«Казы-гирей ласкается; детина добрый, весельчак, никогда денег ни полушки; просил в долг 500 рублей, я обчелся, прислал 600, был очень рад… Деньги, деньги, деньги; сочтетесь после, убыток будет не велик; ой, голубчик, тяжко, денег нет; рад бы все мои деревни заложить, — некому».

Где денег не было, русские войска демонстрировали особо боевитым крымцам «вежливый» вид своего оружия, чего обычно оказывалось достаточно. Вместе с тем приходилось торопиться, так как вывод основных вооружённых сил Российской империи из ханства был запланирован на 1779 год.

Азовский губернатор Чертков, тот самый, упомянувший Адомаху, прислал необходимые несколько тысяч воловьих подвод. У переселенцев был скуплен урожай, в качестве компенсации за оставляемые сады и виноградники выплачено 4,5 тысячи рублей, на путевое довольствие приготовлено свыше 23 тысяч рублей. В августе того же года переселение началось.

Из Крыма вышли, согласно суворовской ведомости, 31 385 человек, из них: греков —
18 395 душ, армян — 12 611, грузин — 218, валахов («молдаванорумын») — 161. Из городов — Кафа (Феодосия), Бахчисарай, Карасубазар (Белогорск), Козлов (Евпатория), Акмечеть (Симферополь), Сур Хат (Старый Крым) и иных, а также множества сёл. Переселенцы гнали с собой около 100 тысяч голов скота.

Поначалу «вежливая» спецоперация по уводу христиан из-под носа крымцев развивалась в плановом режиме. Однако на границе Крымского ханства караваны подверглись пристрастному таможенному досмотру татар, вызвавшему протесты и волнения и грозившему срывом похода. Ситуацию удалось разрешить очередным проявлением «вежливости» в виде взятки в 5 тысяч рублей (больше, чем компенсация за все сады и виноградники, оставленные переселенцами, коих было 272). Однако главная «вежливость», очевидно, осталась втайне и позволила судить о себе по следующему косвенному факту: князь Прозоровский впоследствии был награждён Орденом св. Георгия за то, что «1778 году, предводительствуя знатным отрядом войск в Крыму, содействовал в выполнении всей препорученной ему от Его Императорского Величества секретной комиссии и уничтожением всех неприятельских действий».

• 

  1/3. Крёстные отцы Мариуполя — организаторы переселения христиан из Крыма: Василий Чертков, Александр Суворов

• 

  2/3. Александр Прозоровский, Григорий Потёмкин

• 

  3/3. Пётр Румянцев и Митрополит Игнатий Мариупольский. На груди святителя блестит дарованный Императрицей в благодарность за исполненную миссию бриллиантовый энколпион

Покинув Крымское ханство, экспедиция разделилась. Армяне-григориане были направлены в окрестности нынешнего Ростова-на-Дону, где основали Нахичевань-на-Дону. Армяне-католики расселены окрест Екатеринослава первого (в отличие от нынешнего, второго), располагавшегося при впадении р. Кильчени в р. Самару. Но с греками вышла заминка.

Первоначально их также расселили в окрестностях Екатеринослава первого, во вновь заложенном городе Марианполе. Но тут возникло затруднение при распределении мест поселений. Внук митрополита Игнатия позже писал:

«Иная местность не нравится никому, другую желали бы многие общины. Удовлетворить всех — нет никакой возможности. Митрополит сам тоже недоволен отведенным для греков местом. Ведь он мечтал создать чисто греческую колонию, состоящую из города и вокруг него расположенных сел, совершенно обособленную от других национальностей; но приходилось селиться разбросанно, между другими городами и селениями Азовской губернии. Это было бы совсем не то, чего он желал; и вот, осенью 1779 года он опять предпринимает продолжительное и трудное путешествие в северную столицу, но на этот раз уже с племянником».

В Санкт-Петербурге грекам удалось добиться своего и получить право поселиться на побережье Азовского моря. Однако тут всех поджидала вторая трудность. Деятельный генерал Чертков, обустраивая вверенную ему губернию, уже запланировал в 1776 году в устье Кальмиуса город, именованный Павловском или Павлоградом. Историк Раиса Божко сообщает, что в Павлограде уже было построено 55 домов, возведены стены церкви, население в 1779 году составляло 75 человек, даже была проведена хлебная ярмарка.

В свою очередь, греки желали основать моноэтническое поселение, не смешиваясь с павлоградцами, и получить в ведение земли, уже занятые. Таким образом, перед Потёмкиным встал трудный вопрос, который он решил с лёгкостью и размахом, отличающими русский колонизационный стиль в Новороссии. Князь организовал масштабную рокировку. Павлоград вместе с населявшими его горожанами попросту… перенесли в екатеринославский Марианполь, ставший нынешним Павлоградом Днепропетровской области после ещё одной, более поздней, передислокации. Марианполь же с реки Вольчей вместе с греками перенесли, если так можно выразиться, в устье Кальмиуса, положив начало нынешнему Мариуполю и Мариупольскому уезду, совпадавшему границами с ликвидированной Кальмиусской паланкой.

Российская корона одним ударом убила трёх зайцев: заселила часть вновь приобретённых пустующих земель Новороссии, подрубила ноги Крымскому ханству изъятием экономически активного и податного населения, а главное — продемонстрировала покровительство грекам, коим отныне символически наследовала: знаменитый «греческий проект» обосновывал геополитические притязания России на Черноморские проливы. И даром что вышедшие с полуострова греки могли считаться наследниками эллинов весьма условно. За длительное время проживания под властью тюркских народов они отатарились, образовав субэтнические градации от максимально отатарившихся урумов до минимально отатарившихся румеев. Но Российскую империю было уже не остановить: как всякая великая европейская держава, в символическом пространстве она обрела свою античность — греческую Византию.

По колонизационной традиции, переселенцы называли закладываемые в Прикальмиусье поселения в память о родных местах: Ласпи, или Старая Ласпа — в память о крымской Ласпи, Урзуф — в память о крымском Гурзуфе, Ялта — в память о крымской Ялте, Мариуполь — в память о местечке Мариамполь (ущелье Марии, или Мариам-Даре), где располагался и стоит поныне Свято-Успенский храм, с которого начался их исход из Крыма.

• 

  1/3. Поселения в Мариупольщине: Мариупольский Урзуф и крымский Гурзуф

• 

  2/3. Мариупольская Ялта и крымская Ялта

• 

  3/3. Мариупольская Старая Ласпа (Староласпа) и крымская Ласпи

Площадь выделенных грекам земель была колоссальной и составляла половину площади всего Крымского полуострова. Каждый мужчина получал 30 десятин или, наглядно выражаясь, 66 футбольных полей земли. Однако число поселенцев значительно уступало числу изначальных выходцев: многие погибли либо осели по пути в ходе долгой экспедиции. По собственным оценкам, из 9000 душ выходцев мужского пола не осталось и трети. Дошедшими до бассейна Кальмиуса переселенцами было заложено, помимо Мариуполя, 23 села, из которых 22 греческих и одно, состоявшее из грузин и валахов.

Начало жизни колонистов на новом месте выпало трудным, породив поговорку: «В Крыму был — инжир ел, сюда пришёл — и тёрн не нашёл». Первый же сельскохозяйственный сезон выдался засушливым. Следующий, помимо засухи, ознаменовался нашествием саранчи. На третий год ударили заморозки — снег лежал на полях до июня месяца. К этому времени Крым после новой русско-турецкой войны был включён в состав России, и часть выходцев стала возвращаться назад на полуостров. Процесс притормозили административным путём, но вплоть до начала XIX века стремление части греков вернуться на крымскую родину не утихало.

В то же время всё указывало скорее на благополучие греческой колонии на новом месте, нежели на прозябание. Характерный показатель — средняя численность семьи, которая возросла к концу XVIII века до 6,5 человек. В самом Мариуполе в 1795 году насчитывалось 459 дворов, 469 домов (из них четверть каменные), заселённых горожанами в составе: 233 купца, 870 мещан, 1488 цеховых, 32 духовных лица. В городе функционировало 163 торговых заведения, 3 кофейных и постоялых двора, 4 харчевни, 4 кузницы, 10 мельниц, 21 табачная, 2 войлочных, 1 кожевенная фабрика и 1 кирпичный завод, 1 школа и 1 греческий суд.

Мариуполь застраивался по генплану, предположительно, составленному ещё для Павлограда. Вид на город сверху в разные эпохи его развития обнаруживал фирменный почерк русского градостроительства — использование принципов «регулярного» геометризма. Притягательный стиль зрелого регулярства Мариуполя проявил себя в щепетильно-аккуратных четырёхугольниках кварталов, решительно-прямолинейных профилях проспектов, заносчиво-высотных доминантах церквей, задававших модуль квартальной сетки. Город устремился навстречу девятнадцатому столетию окрепшим уездным поселением.

Но XIX век припас для молодого Мариуполя испытание — тест на состоятельность в качестве города. Исход не был предрешён заранее, а в иные моменты казалось, что Мариуполь не справится. Первый крупный удар последовал в 1807 году, когда город был разжалован из уездной столицы и переведён вместе с Греческим округом в ведение Таганрогского градоначальства. И удар этот был по заслугам.

В краеугольном труде по истории Мариупольщины XIX века «Мариуполь и его окрестности», представляющем собой изданный в 1892 году отчёт об учебных экскурсиях Мариупольской Александровской гимназии, сообщается, что грекам был отведён под заселение весь Мариупольский уезд, однако он оказался для них слишком велик и с задачей его колонизации они едва ли справились. Город вплоть до переломного 1859 года практически не рос.

• 

  1/3. Планы Мариуполя разных годов: 1782

• 

  2/3. 1811 г.

• 

  3/3 1826 г. Штриховкой показаны застроенные участки

В 1823 году здесь проживал 1591 мужчина, в 1824 году — 1460, в 1843 году — 1518. Греки не размножались, рождаемость не всегда превышала смертность: в 1803 году в Мариуполе родились 45 детей, умерли 103 человека. Не впечатляло и хозяйственное освоение городской земли. В 1826 году город насчитывал «всё те же» 15 винных погребов, 2 трактира, 2 заездных двора, 5 харчевен, 3 кузницы, 2 ветряных и 3 водяных мельницы.

В 1837 году, ожидая визита наследника престола Великого князя Александра Николаевича, будущего Александра II Освободителя, таганрогский градоначальник направил в Мариуполь для осмотра чиновника, который, исследовав состояние города, заключил:

«Церковная ограда вокруг собора развалилась, в ограде всякие нечистоты и неопрятности. Улицы имеют рытвины и выбоины, а на иных лес и прочее не должное, близ собора площадка в ямах и буграх, дома во многих местах требуют починки, крыши ветхи, по крайней мере, не обмазаны, трубы развалились и нигде не побелены, также во многих домах нет стекол, а в других забиты дощечками или залеплены бумагой, заборы каменные развалились и не обмазаны, деревянные обрушились или редко где сделаны через доску и около обросли бурьяном, во многих местах нет ворот, а в других хотя и есть, но изломаны и ничто не окрашено. Ряд требует починки, штукатурки и побелки и в конце его ветхие лавочки угрожают падением, а около них поставлены бочки с дегтем, с дручками и кучи лубья и прочие нечистоты и неопрятность».

Чуть лучше дела обстояли с главной функцией Мариуполя — торговой. Центром её был порт при впадении Кальмиуса в Азовское море. В 1800 году здесь учреждена таможенная застава, в 1809 — основано портовое управление. Поначалу морскую торговлю выходцы из Крыма строили на контактах с бывшими соотечественниками, обменивая, в частности, приазовскую пшеницу на соль в Евпатории. Но постепенно усилиями Новороссийского генерал-губернатора Михаила Воронцова в дело вошли итальянские торговцы и купцы из числа италинизированных славян австрийских провинций Адриатического побережья. Генуэзский дом Станислава Галлеано работал с генуэзцами, дом Видовича — со славянскими судохозяевами. Основали свои торговые фирмы Джербулини и Мембели. Итальянец Кавалотти в 1824 году впервые, как считается, соорудил в Мариуполе судно, положив тем самым начало здешнему судостроению. В городе появилась Итальянская улица, среди горожан замелькали фамилии Пиниони, Пеллагати, Сангвинетти, Мерелло, де Мартино и другие. Даже знаменитый военный вождь Рисорджименто, а тогда ещё молодой генуэзский мореплаватель Джузеппе Гарибальди посетил в 1833 году мариупольскую пристань на пути в Таганрог, открывший итальянцу дорогу к объединению Италии. Впрочем, роль русских в организации Рисорджименто — тема отдельного увлекательного сюжета…

На генуэзской предприимчивости мариупольская торговля шла в гору. Но период процветания оказался недолгим. Засорение обеих гирл Кальмиуса поставило под угрозу отгрузку главного экспортного товара — зерна — из мариупольского порта. Тогда итальянец славянского происхождения Попович обратился к Воронцову с ходатайством об основании на Бердянской косе по соседству с Мариуполем порта с таможней и города Бердянска. Воронцов, недовольный случившимся ранее отказом греков разводить овец-мериносов, не только откликнулся на просьбу Поповича, но и даровал новому поселению льготы, которых не было у Мариуполя: таможню 2 класса и бесплатные места с обязательством застроить их. Кроме того, в Бердянске открывали комиссионные дома, более выгодные по своим условиям, нежели предприятия, торговавшие на свой страх и риск, как это было заведено среди мариупольских резидентов. Результатом такой политики стали следующие сухие цифры:

Отпущено товаров средним числом в год:

	1836-1840 гг.	1841-1845 гг.	1846 г.
Из Мариуполя	1.099.000 р.	888.000 р.	856.000 р.
Из Бердянска	721.000 р.	911.000 р.	1.027.000 р.

Заходы заграничных судов:

	1836-1840 гг.	1841-1845 гг.	1846 г.
В Мариуполь	95	62	61
В Бердянск	65	65	82

Если морскую торговлю постепенно прибрали к рукам итальянцы, то греки всё ещё оставались главными землевладельцами. Однако с задачей сельскохозяйственного освоения весьма обширного Греческого округа они не справлялись. Устав ожидать от уже сорокалетней греческой колонии прорыва, русское правительство стало постепенно отдавать незанятые земли другим племенам: в 1821 году — израильским христианам; в 1822 и в 1824 годах — немцам-меннонитам, прусским и баденским выходцам; в 1824 году — петровским мещанам и казённым крестьянам; в 1829 году в юго-западном углу уезда поселены казаки, вернувшиеся под российское подданство из Задунайской Сечи и образовавшие Землю войска Азовского; в начале 1840-х основаны еврейские колонии; разновременно были привлечены переселенцы из Полтавской, Харьковской, Черниговской, Курской и Смоленской губерний.

• 

  1/3. Земля Войска Азовского в 1839 г. (показана красным цветом)

• 

  2/3. Семья немцев-меннонитов в России

• 

  3/3. Меннонитский дом 1911 г.

По мере насыщения негреческими переселенцами спорилось аграрное освоение здешних степей. К примеру, немецкие колонисты засевали земли пшеницей сорта «Гирка» (привет Игорю Ивановичу), ценившейся выше всех прочих вплоть до середины XIX столетия за рубежом, куда зерно шло на экспорт из приазовских портов.

Медленная колонизация и слабое заселение Мариупольщины, утрата городом морских торговых позиций и эксклюзивные права, ставившие греков в положение собаки на сене, служили важными, но всё же не решающими факторами пересмотра отношений русской власти с ними. Главная претензия к греческим переселенцам была, как думается, иного свойства и касалась самой природы городской культуры. Россия претендовала быть и в значительной мере была первостатейной европейской державой и уже поэтому предъявляла к городам и их обитателям повышенные требования. Но история Мариуполя показала, что стандарты эти для греков оказались обременительны. В связи с этим показательны два эпизода.

Реализуя программу распространения всеобщего образования, в 1817 году Таганрогский градоначальник генерал-майор Пётр Папков предписал учредить в городе приходское училище с двумя учителями. Постройка здания и содержание учреждения возлагались, причём по их же выбору, на горожан. Из числа мариупольцев избраны были состоятельные попечители.

В 1818 году проездом из Таганрога в Крым Мариуполь посетил император Александр I, остановившись в здании Греческого суда. Здесь Императору городские и сельские депутаты лично заявили, что для увековечения памяти монаршего пребывания в этом доме отдают его под училище. Само училище решено было наименовать Александро-Мариупольским. Начался сбор средств на открытие заведения. Однако тут начались трудности, ибо деньги собирались слишком медленно.

От Таганрогского градоначальника и от Харьковского университета, курировавшего училище, последовали запросы о причинах замедления его открытия. Тогда городское общество постановило в 1820 году новый приговор, по которому устанавливался сбор с продавцов пшеницы по 10 копеек с четверти. Таганрогский градоначальник был вынужден эту инициативу отклонить, так как уплата средств на училище в случае зернового сбора падала исключительно на иногородних. Как видно, с момента решения об открытии учебного заведения прошло уже несколько лет, а воз был и ныне там.

Тогда директор Таганрогской коммерческой гимназии устроил официальным попечителям училища письменную выволочку:

«Считаю долгом поставить Вам, милостивые государи, на вид весьма медлительное открытие училища в Мариуполе. Г-н Министр Народного Просвещения, снисходя к просьбе всего Мариупольского общества, дал согласие на открытие училища для образования малолетнего юношества и согласие сие последовало уже около 6 лет, но общество, вместо того, чтобы из благодарности привести позволение сие тогда же в действие, делает проволочку в открытии оного и до сих пор, и, конечно, не потому, чтобы оно совсем на хотело иметь училища, но потому более, что оно не понимает цены просвещения [здесь и далее выделение мое — Ф.М.], а вы, г.г. Попечители, верно, не обращаете на это никакого внимания… Если и засим вы не примете мер к скорому открытию училища, то я буду о сем писать г. Министру Народного Просвещения».

Опасаясь дальнейшего развития скандала, мариупольцы спешно открыли училище, но расположили его в старом здании. Слово, данное Государю, о размещении его в здании Греческого суда сдержали лишь ещё год спустя, переселив заведение в его стены в 1821 году. Но и на этом мытарства мариупольских просветителей не закончились.

Собранная незначительная сумма скоро была израсходована, город денег на содержание училища не отпускал, здание требовало ремонта, учителя месяцами не получали жалованья. Попечители училища писали в 1824 году директору Таганрогской коммерческой гимназии:

«Так как издержана на расходы по училищу вся собранная сумма и на лицо ныне никакой не имеется, даже и за присланные книги нечем заплатить, то мы потребовали от Градской Думы на расходы училищные денег по заключенному обществом приговору, однако Городской Голова в отношении своем поясняет, что якобы общество отказывается от содержания училища через неимение суммы на жалование учителям и чтобы оный суд возымел содействие о сборе суммы по приговору общества».

Выходцам из татарского Крыма, грекам была непонятна сама необходимость оплачивать на общественных началах даже самое элементарное образование малолетнего юношества — необходимый минимум городской культуры. Многие из колонистов были выходцами из сёл полуострова либо городов, деградировавших под властью татар, и уже поэтому несли на себе печать деревенского образа мыслей.

• 

  1/2. «Греки» Приазовья. Найдите десять отличий от татар. (Подсказка: их нет)

• 

  2/2

Второй эпизод касался самого Греческого суда, учреждённого на основании гражданских привилегий, дарованных Екатериной II в 1779 году и ставивших переселенцев в условия правовой автономии. Несмотря на то, что с самого основания Мариуполя рядом с Греческим судом были органы государственной власти России: нижний земский суд, управа благочиния, уездное казначейство и полицейское управление с городничим во главе, — переселенцы стали постепенно подминать власть под себя.

Авторы «Мариуполя и его окрестностей» пишут, что греческое общество через свой суд начало хлопотать о закрытии управы благочиния и переводе городничего в другой город. Начали с того, что объявили городничему Ковалевскому, что они его не признают и распоряжений его исполнять не будут. Грекам терпеливо разъясняли, что городничий необходим уже хотя бы потому, что в Мариуполе и уезде живут люди разных национальностей. Забастовщиков увещевал даже специально прибывший для этого губернский предводитель дворянства, но ничего не вышло — греки добились, что учреждения одно за другим были закрыты и обязанности их переданы Греческому суду.

Результатом стало такое смешение судебной, исполнительной и частично законодательной властей, от которого Монтескьё наплакал бы кувшин слёз.

«Суд совмещал в себе обязанности административную, судебную, полицейскую, т.е. в нем сосредоточены были дела уездного, сиротского и словесного судов, магистрата, уездного полицейского правления и волостного правления. Все дела решались коллегиально при закрытых дверях; тяжущиеся допускались только к личному состязанию перед судом. На заседателей не по закону, а по обычаю возлагались на одного полицейские обязанности, на другого — следственные и на третьего — казначейские».

Следствием такой практики стало то, что дела в судах рассматривались не только лицами, не имевшими юридического образования, но даже не знавшими грамоты. В делопроизводстве царил бардак: дела не регистрировались месяцами, волокита могла длиться годами. О злоупотреблениях, связанных со срастанием судебных и исполнительских функций, и говорить нечего. Азиатское судилище дополнялось азиатским же вече аксакалов. К примеру, городская дума избиралась исключительно греками и из их же среды, хотя ни закон, ни привилегии не предоставили им этого исключительного права.

Утверждённый в 1821 году первый герб Мариуполя, по словам Дмитрия Янатьева, выглядел так: «Над поверженным серебряным полумесяцем (символ мусульманской веры), стоящим в чёрном поле (выражение религиозного угнетения христиан в Крыму), вознесён золотой шестиконечный крест (символ христианской религии) на голубом фоне („в знак всемилостейшего Ея Императорского Величества принятия из-под ига магометанского под сильную защиту Российской державы вышедшее из Тавриды христианство“)».

К середине XIX столетия встал вопрос о радикальном переустройстве самих начал жизни города и округи. За 70 лет своего существования Мариуполь отстал не только от городов-ровесников, но и от более юных собратьев по Новороссии. И причиной тому почти исключительно было то, что права греков резко превосходили их колонизационный талант, что постепенно превратило переселенцев в собаку на сене, которая сама не ест и другим не даёт. Покончить с этим одним ударом русской власти мешала сложная амальгама чувств, которые она испытывала к греческим переселенцам: от обиды за провальную колонизацию до вины за их изъятие с насиженных мест в Крыму, от благодарности за их решительное переселение в Приазовье до раздражения от их сельского уклада жизни. Деятельно перейти к новой политике освоения Мариупольщины помогли надвигавшиеся на страну грозные военно-политические события.

Автор выражает признательность создателям проектов «Папакома» и «Старый Мариуполь», а также коллективу Мариупольского краеведческого музея за колоссальную работу по исследованию и обнародованию истории их родного края.

Продолжение следует