Страх и ненависть в Баварии
Крушение советской республики
1919 год для нас связан, разумеется, в первую очередь с титанической драмой Гражданской войны. Мечущаяся как в припадке линия фронта; тачанки в степях; шеренги марковцев, сходящиеся с конными лавами буденновцев — в этот год в России и небу было жарко. Искры пожара, так и не ставшего мировым, полетели далеко, и в нескольких местах серьезно подпалили Европу. Однако взрыв пороховой бочки так и не состоялся: даже в тех странах, где старые режимы полетели в тартарары, коммунистические революции либо вовсе не произошли, либо красные продержались у власти очень недолго. Одним из наиболее острых выпадов коммунистов в Европе после Первой мировой войны стало восстание в Баварии. Баварская советская республика просуществовала лишь несколько недель, однако успела серьезно повлиять на настроения в германском обществе и показать миру, что леворадикальные революции — это не экзотическое явление, относящееся только к России, а часть куда более масштабного процесса.
Для русского общества история провалившейся красной Баварии может быть любопытна как пример смуты, идущей параллельно нашей Гражданской войне, из которой местные белые вышли победителями, а власть, установившаяся по результатам крушения монархии, продолжила функционировать. Конечно, в любой подобной аналогии есть неизбежные натяжки, однако в немецких событиях легко угадать черты, характерные и для погрузившейся тогда в куда более глубокую пучину России. Кроме того, баварский опыт может оказаться неожиданно актуальным в наши дни, когда мятежные толпы регулярно оказываются важными действующими субъектами политики по всему миру, от Туниса и Ливии до Грузии и Украины. Эволюция и коллапс Баварской республики показывают логику развития подобных государственных образований.
Предчувствие гражданской войны. Контекст
1918 году Германия уверенно двигалась к катастрофе. Страна проигрывала войну, и это делалось чем далее, тем более очевидно. Бавария, стоявшая несколько наособицу среди германских земель, разумеется, никуда не могла деться от общих для Германии военных бед. Экономический крах, возвращающиеся с фронта искалеченные люди (и люди, с фронта не возвращающиеся), дискредитация властей в Берлине — все это в конечном счете привело к гибели еще одной европейской империи, низложению монархии и радикальным переменам в жизни общества.
Окончание войны вызвало не меньший шок, чем все ее ужасы. С фронта в города возвращались толпы вооруженных людей. В Мюнхен входили бойцы, еще не отошедшие от окопных кошмаров, готовые мстить всем подряд за свои искалеченные судьбы — и, как и все, желающие сохранить свой кусок хлеба. Важная деталь: первыми демобилизовались именно хорошо социализированные солдаты, имевшие семьи, профессии и хотя бы какое-то место под солнцем. Те же, кто до войны еще не нашли или за время ее потеряли место в мирной жизни, оставались в частях, где могли рассчитывать, по крайней мере, на пайки и винтовки. Выступая за мир во что бы то ни стало, они были во многом как личности сформированы именно войной, и сохранили привычку разрешать любую проблему при помощи огнестрельного оружия.
Вернувшиеся с войны люди явились как раз к революции. Партии, кружки и движения росли как грибы после дождя. Формировались советы, на улицах избивали офицеров, туда же, на улицу, отправлялись уволенные работники военных предприятий — короче говоря, тот, кто видел в 1917 году Петроград, тот почувствовал бы нечто знакомое в Мюнхене конца 1918 года.
1/2 Курт Эйснер
2/2 Антон Арко-Валли — убийца Эйснера
Почти сразу местные левые радикалы попробовали перехватить власть в Баварии. Возмутителем спокойствия выступил Курт Эйснер, марксист и пацифист, арестованный за организацию забастовки на оборонном предприятии и отпущенный по всеобщей амнистии в конце войны. Принадлежа поначалу к социал-демократам, Эйснер разругался со своей прежней партией и создал собственное леворадикальное движение. Благодаря своим ораторским качествам и энергии, он на короткий срок принял руководство Мюнхеном, объявил Баварию независимой республикой и создал революционное правительство.
Однако суровая действительность быстро управилась с Эйснером. Будучи талантливым ритором и популистом, чтобы не сказать демагогом, он слабо разбирался в текущих административных делах. Пока его бывшие коллеги из «системных» социал-демократов формировали классическое правительство и закладывали основы Веймарской республики, на Эйснера в Баварии обрушился град критики. Злополучного вождя успели по понятным причинам возненавидеть правые, умеренные левые считали его предателем, а с точки зрения ультралевых («Союз Спартака», будущая основа Компартии Германии) Эйснер выглядел недостаточно радикальным. К тому же Эйснер был еврей, что в определенных кругах само по себе дискредитировало его. Партия Эйснера на выборах в баварский ландтаг (парламент) с треском провалилась. Растерянный Эйснер собирался подать в отставку, но не успел даже этого. Прямо на улице революционера-неудачника застрелил молодой студент, дворянин и монархист Антон фон Арко ауф Валлей. Его поместили в тюрьму уже раненого. На суде Арко ауф Валлей заявил, что покойный — большевик и предатель родины. Фанаты Эйснера немедленно отправились в ландтаг с оружием и там уложили нескольких депутатов от социал-демократов.
В Германии старого режима такие политические приемы казались бы полным безумием, но прежняя страна рухнула, а в новой, пережившей войну, никого не удивляла стрельба.
Пальба в ландтаге привела к тому, что депутаты разбежались, и парламент так и не смог начать работать. В Мюнхене начались массовые митинги и погромы, а один из соратников покойного призвал «взять пример с замечательных борцов за всемирное освобождение в России».
«Фактор России» оказался одним из решающих в последующих событиях. При этом революционеры в Баварии очень смутно представляли себе, что действительно происходит в настоящем государстве большевиков. Некий революционный матрос заявил на митинге:
«Войны там нет. В Мюнхене босяки тоже грабили магазины, но настоящие революционеры столь же непричастны к грабежам в России, как и здесь в Германии».
Пламенная речь произносилась, напомним, в конце 1918 года. С такими невероятными представлениями о состоянии дел на русских просторах красные Баварии готовились брать власть по образцу революции в России.
В этот странный период, когда власть переходила из рук в руки, нигде не задерживаясь, на первый план вышла КПГ, Коммунистическая партия Германии, созданная на базе «Союза Спартака» и еще нескольких радикальных левых организаций. Лозунги улицы становились все более острыми, поэтому красные с их ударной программой социальных преобразований могли иметь успех.
Каин, Киллер и другие товарищи
ервые собрания коммунистов проходили в пивной, где сформировался своего рода штаб восстания. Лидером красных был еще один сын израилев, выходец из России Макс Левин, действовавший при поддержке эмиссара из берлинской КПГ — Евгения Левинэ (бывший эсер, опять-таки выходец из России и представитель национального меньшинства). Левинэ позднее его советские товарищи характеризовали довольно уничижительно, но этот человек уже за счет того, что приехал из Петербурга, приобрел большой вес в глазах местных. Вообще, многие дискуссии в руководстве КПГ заканчивались веской репликой «в России мы сделали иначе», вне зависимости от того, насколько опыт революции в Петрограде подходил к Баварии. Помощником этих борцов был яркий оратор и публицист товарищ Каин. Последний не только умел красиво говорить, но и обладал определенными организаторскими и лидерскими качествами.
В Баварию стекались со всей Германии экстремисты, готовые поучаствовать в революционных событиях, а из Москвы шли деньги и некоторое кадровое усиление: в Баварию явились старые большевики Аксельрод и Абрамович. Многие предложения «экспортеров революции» оказались вполне действенными. Например, упомянутый товарищ Абрамович, член первого ревкомитета Баварии, гордо отмечал, что именно по их инициативе солдаты, демобилизуясь, забирали с собой оружие.
Может показаться странным и диким, что революционная организация действует посреди Мюнхена, нимало не скрываясь и вполне публично. Однако нужно понимать общую обстановку в Германии. Положение правительства оставалось шатким, достаточно надежных войск не имелось, а в самой Баварии царила такая атмосфера, что ее впору назвать демопанком: в регионе действовало более шести тысяч разнообразных советов, которые к тому же постоянно переизбирались. На этом фоне даже коммунисты не выглядели чудовищной опасностью для местной администрации. Интерактивность этого шоу зашкаливала: в каждой пивной кто-то выступал, за каждым углом в кого-нибудь стреляли, любой мог приобрести через советы свои пятнадцать минут власти. Дополнительно разогревали атмосферу слухи об огромных деньгах, присылаемых левым активистам из Москвы (в действительности из России шли весьма скромные средства).
В Берлине озадачились и обеспокоились происходящим в Баварии. В столицу постоянно наезжал Иоганн Гофман, формальный глава правительства этой земли. Однако от него только требовали усмирить волнения собственными силами. Гофман попытался возобновить работу ландтага, но эта затея провалилась, причем по иронии судьбы парламент Баварии солдаты гарнизона Мюнхена разогнали, почти дословно повторив фразу «караул устал».
1/4 Франц фон Эпп — командир баварского фрайкора
2/4 Иоганн Гофман — глава правительства Баварии
3/4 Евгений Левинэ — эмиссар из берлинской КПГ
4/4 Макс Левин — лидер местных коммунистов
Любопытно, что советскую республику в Баварии провозгласили не коммунисты. Власть в земле перехватил пестрый конгломерат левых партий, где коммунисты не составляли даже большинства. К процессу подключились «независимые» социал-демократы — соратники покойного Эйснера, и анархисты. Коммунисты требовали организации революции по всей Германии, а кроме того, не хотели участвовать в таком выступлении, где они не будут играть главную роль. Правительство между тем в растерянности наблюдало за происходящим буйством из Берлина. В конце концов Гофман уехал в Бамберг. В это время в Тюрингии из баварцев формировался фрайкор — добровольческий отряд, создаваемый из бывших фронтовиков для противодействия революционерам. Как эту ситуацию поэтично описал товарищ Абрамович, «Социал-демократы, выполняя свою предательскую затею, начали вербовать белую гвардию». Однако в одночасье воинская часть появиться не могла, а вот в Мюнхене уже существовали вполне боеспособные распропагандированные до основания части гарнизона. Интересно, что из Берлина Гофману предлагали помощь непосредственно войсками. Однако «правитель в изгнании» отказался от такого варианта. Локальное чувство солидарности в Баварии было развито достаточно сильно, и наступление прусских фрайкоров оказалось бы воспринято почти как иноземное вторжение. Натравить Пруссию на Баварию — на это местные политики пойти не могли. Впрочем, за качество будущего фрайкора для Баварии они могли быть спокойны. Формировал это подразделение Франц фон Эпп, опытнейший военный. Командир баварского фрайкора уже успел побывать в огромном количестве передряг, от восстания ихэтуаней в Китае и гереро в Африке до Вердэна и Италии в Первую мировую. «Белая гвардия» Баварии заранее получила командира с серьезнейшим послужным списком.
Представители власти на местах успели перед своим отъездом из Мюнхена принять кое-какие важные меры для осложнения жизни социалистам. В частности, им удалось увезти с собой клише для печатания денег. Сильный ход: возможность добывать средства, просто печатая их, стала бы серьезным козырем красных. Не обошлось и без комичных эпизодов: самозваный министр иностранных дел жаловался в Москву (!) по поводу того, что Гофман во время побега унес ключи от министерских уборных.
Однако в Берлине Гофманом были, разумеется, недовольны. Правительство Германии совсем недавно управилось с советской республикой в Бремене, незадолго до этого — с восстанием прямо в Берлине, и теперь испытывало те же чувства, что Геракл в начальной стадии общения с Гидрой. Поначалу меры борьбы ограничивались экономической блокадой: деятельность банков приостановили, Мюнхен и окрестности перестали снабжать топливом. Одновременно думали о том, чтобы ввести в Баварию прусские войска под баварским флагом.
Тем временем 7 апреля в Баварии публично объявили о создании не просто независимой республики, но республики советской. Правда, на тот момент сретение левых сил выглядело свадьбой без жениха и невесты: ни коммунисты, ни социал-демократы не присутствовали, поэтому красное знамя торжественно несли отщепенцы от СДПГ и анархисты. Более того, коммунисты ласково поименовали устроителей советской республики социал-предателями. По пивным Мюнхена разошлись коммунистические агитаторы, проклинающие советскую власть. Однако коммунистов пока рассматривали просто как дующихся нарциссов.
Тем временем к БСР присоединялись сельские районы Баварии (в основном прилегающие к Мюнхену). В церквях по этому случаю без особенной охоты в директивном порядке торжественно звонили в колокола. В самой же столице делили министерские портфели. Особенную трудность вызвал поиск уполномоченного по военным делам. Руководство БСР вообще состояло из богемной интеллигенции: поэт и драматург Эрнст Толлер в окружении других поэтов, философов и витий. По этой причине поиск адекватного главы для военного ведомства стал не вполне тривиальной задачей. Сперва пост предложили деятелю солдатского совета товарищу Киллеру, но тот отказался, считая, что без коммунистов полноценную армию не собрать. Тем не менее Красную армию создали, а ее бойцам даже выплачивались приличные деньги, существенно выше средней зарплаты. Любопытно, что при этом революционеров еще могло остановить желание действовать по закону (sic!) — именно этими соображениями обосновали нежелание сделать налет на оружейный завод в Дахау, хотя для конфискации винтовок приготовили даже бронепоезд. Зато в Мюнхене ввели комендантский час, что для этого города откровенно неудачная идея: после восьми вечера в пивных жизнь как раз расцветала. Правда, этот декрет и не соблюдался. Предприятия готовились к социализации, газеты цензурировались. Молодая республика пыталась устроиться всерьез и надолго. Казалось, революция прошла успешно и почти бескровно. Однако коммунисты перехватывали улицу и быстро набирали очки, а Гофман исподволь готовил контрудар.
Баварская Советская Республика
Баварская Советская Республика
Пивные путчи каждый день
ервой ход сделала КПГ. 9 апреля спартаковцы пригласили в пивную возле мюхненской ратуши Толлера, одного из лидеров нового правительства. Толлеру устроили головомойку в присутствии представителей советов, а затем там же в пивной просто арестовали. Коммунисты принялись захватывать полицейские участки. Однако здесь революционеров ждало разочарование: полиция располагала только револьверами и небольшим числом винтовок. Погромщики унесли даже деревянные дубинки, но это все равно оказалась не та добыча, на которую они рассчитывали. К вечеру коммунистов нейтрализовали, но Толлер, освобожденный из своего пивного узилища, решил не развивать тему и не подвергать коммунистов репрессиям. Однако отношения между разными фракциями красных оставались натянутыми.
Следующий ход сделал Гофман. Правитель в изгнании по-прежнему считал себя в состоянии управиться с мятежными левыми собственными силами. Белые исподволь приготовили оружие и людей в самом Мюнхене. План состоял в том, чтобы взять под контроль мюнхенский вокзал и позволить выгрузиться там войскам, подходящим по железной дороге с севера Баварии. Благо, революционеры не блокировали город, и заговорщики внутри могли сноситься со своими единомышленниками снаружи. Отметим, кстати, что здесь немецким белым несколько недоставало лихости русских: например, Чернецов со своими железнодорожными партизанами в таких случаях не ждал помощи со стороны, и обычно просто захватывал станцию, на которой собирался высадиться, внезапным десантом своими силами. В распоряжении белых имелся довольно скромный арсенал в две сотни винтовок и 5 пулеметов. Несмотря на недостаток оружия, в ночь на 13 апреля белогвардейское подполье Мюнхена — «республиканские охранные отряды» — вышло из тени и атаковало.
К утру вокзал после коротких стычек удалось захватить. Заодно белые скрутили нескольких лидеров БСР. Однако затем выяснилось скверное обстоятельство: белые в Мюнхене восстали, ожидая подхода основных сил снаружи, но основные силы не пришли вовсе. Как утверждается, курьера с вестью об успехе перехватили красные. Как бы то ни было, республиканцы оказались зажаты на вокзале примерно пятитысячным войском красных. Результат боя не составляло труда предсказать, но белые целый день отбивались под огнем пулеметов и минометов. Вечером разбитые баварские белогвардейцы покинули вокзал, потеряв около сотни людей убитыми и ранеными.
Миномет на улице
На волне успеха коммунисты решили, что их час пришел, и наконец перехватили руководство в Баварии, сместив часть прежних лидеров Баварской республики. С этого момента аморфный союз «неправильных» социал-демократов с анархистами сменился диктатом КПГ с ее узнаваемым силовым стилем. Коммунисты дорвались до руководства и теперь собирались показать всем сразу, как правильно делать революции. Для начала красные остановили выход вообще всей прессы, включая даже свою «Роте Фане», оставив только собственный информационный листок. У «буржуинов» изымалось оружие, полицию разоружали организованно, а транспорт и бензин конфисковали у частных владельцев. Левинэ начал нажимать на банкиров с тем, чтобы те выдавали деньги. Деталь, немыслимая, пожалуй, в России: в условиях уже вовсю идущей революции, большевики только сейчас начали угрожать вскрытием банковских сейфов. Гофман сумел защитить ценности рейхсбанка перед своим отъездом и вовсе нехитрой мерой: забрал ключи от хранилищ, а входы велел завалить мебелью. Ленин из Москвы, что характерно, как раз живо интересовался вопросом социализации банков. Правда, экономические неурядицы в стране, а паче того предусмотрительность банкиров привели национализаторов к обидному фиаско: когда некоторые банки все же выпотрошили, из них удалось извлечь совершенно смешные суммы. Тем не менее финансового коллапса не случилось: на те несколько недель, которые коммунисты продержались у власти, им хватило средств, добываемых точечными реквизициями.
Между тем гладкую бумагу планов красных начали пересекать овраги грубой реальности. Для начала, баварские коммунисты оказались брошены берлинскими. КПГ палец о палец не ударила, чтобы поддержать собственных товарищей в Баварии. Красные на древней земле Виттельсбахов остались в гордом одиночестве и теперь должны были сами выплыть из бурного моря германской политики или погибнуть. Парадоксально, но, кажется, большевики из Москвы оказали больше помощи революционерам в Баварии, чем их собственные товарищи в Германии.
Винтовка — это праздник
дминистрация Баварской республики погрузилась в хаос. Никто ни за что не отвечал, документы пропадали, зато беспрерывно появлялись новые. На работу параллельно и дисциплинированно ходили чиновники старого режима и служащие советских учреждений. При этом лидеры победившей революции не забывали о комфорте: Исполком советской Баварии окопался во дворце Виттельсбахов, а Левинэ ежедневно столовался в фешенебельном ресторане. В Мюнхене действовало сразу несколько разнообразных полиций, включая старорежимную и политическую. Все эти деятели хотели жалования и часто действительно его получали. Несмотря на то, что советской Баварии было от роду лишь несколько недель, внутри уже процветали кумовство и коррупция. При этом забастовки вменялись в обязанность: особыми декретами перечислялись профессии, представителям которых разрешалось не бастовать: булочники, гробовщики, два раза в неделю — банщики.
В руководстве республикой процветала атмосфера террариума единомышленников. Народные уполномоченные непрерывно обвиняли друг друга в измене (обычно ложно) и некомпетентности (что обыкновенно соответствовало истине). Идеал государства, управляемого творческой интеллигенцией, в известном смысле нашел свое действительное воплощение, однако, как выяснилось, без профессиональных чиновников обойтись все же невозможно. Тем более многие новые назначенцы в действительности относились к республике как к финансовой пирамиде, с которой нужно снять сливки и вовремя сбежать. Характерен пример бывшего актера, ставшего главой комиссии по социальному обеспечению и скрывшегося с полумиллионом марок, когда все рухнуло.
Зато указы издавались ежедневно и во множестве. Декреты развешивались повсюду, постановления порождались множеством разнообразных ведомств, распоряжения противоречили одно другому. Постоянно грозили расстрелами, но никого не расстреливали, зато иногда стреляли без предупреждения. Продовольствие подвозилось по железной дороге, поэтому за контроль над вокзалами случались бои между разными отрядами. Трамваи не ходили из-за принудительной стачки, зато работали театры. Все это производило впечатление какого-то спектакля, к которому мог подключиться любой желающий, особенно если у него имелся револьвер. Короче говоря, в Мюнхене правил бал хаос.
В хаос сползали и окрестности баварской столицы. В одном городке южнее Мюнхена вокзал занимали красные, почту — белые. Те и другие увлеченно издавали распоряжения, а бургомистр имел знамена обеих сторон и вывешивал их сообразно тому, чей отряд приближался.
Удивительно, но при этом в Баварии все еще сохранялось достаточно много продовольствия. Возможно, один-два года такого хозяйствования разорили бы республику, но пока мюнхенский исполком мог вести реквизиции в щадящем режиме. Среди продуктов, великодушно оставляемых бюргерам, имелся даже такой пункт, как тридцать бутылок вина на семью. Иной раз владелец за взятку и обильный обед получал от советской комиссии свидетельство о том, что собственные шампанское, кофе и рейнвейн отданы ему на хранение. Беда в том, что после «легального» продотряда мог наведаться продотряд вовсе не легальный, а то и самообеспечивающаяся воинская часть. Таким образом, например, монастырь бенедиктинцев лишился 500 кг копченостей, двадцати тысяч яиц и, как вершина всего, половины пирога, съеденного экспроприаторами на месте. В другом месте группа практичных красных активистов завладела особняком, устроив базу и минометную позицию непосредственно внутри: вилла была не только хорошо обустроена, но и имела до поры вместительный винный погреб.
Особенно скверно положение в советской Баварии обстояло в новых силах правопорядка. В полицию валили уголовники, охранявшие порядок в Мюнхене вполне определенным образом. Полиция действовала решительно и напористо: «буржуи» арестовывались нетрезвыми полицмейстерами, после чего у них реквизировалось все ценное. В конце концов, глава мюнхенской полиции окончательно вывел из равновесия своим поведением даже собственных руководителей. Последней каплей стало ограбление советскими полицейскими директора кинотеатра. Патрульные отправились искать у него на квартире оружие, но вместо этого нашли 70 тысяч марок и именем закона их изъяли. Взбешенный «буржуин» побежал жаловаться на произвол, в результате чего самого потерпевшего арестовали, обвинив в клевете и потребовав залог еще в шесть тысяч.
После такой истории прежнего главу полиции все же сняли с должности и даже на несколько дней арестовали (о судьбе 76 тысяч марок история умалчивает). Новое руководство советской полиции не произвело фурора, но, по крайней мере, самые вопиющие эскапады предшественников отошли в прошлое. Зато возникла новая беда: в городе появилась самозваная полиция, занявшая часть полицейских участков и требовавшая жалования. Мало того, в городе одновременно примерно те же функции, что полиция, выполняла комендатура, в которой заправлял, как водится, художник и солист кабаре Вайнбергер.
В комендатуре у живописца царил творческий беспорядок, а свои функции он отправлял, окруженный симпатичными секретаршами (которые иногда подписывали за него приказы), но надо отдать должное, он хотя бы освобождал арестованных полицейскими буржуев, а не хватал их. Вообще, Вайнбергер оказался человеком жизнелюбивым и не вредным, но на роль непримиримого борца подходил мало, и интриговать не умел. Дело кончилось убийством коменданта, вероятно, силами новообразованной баварской ЧК. Одна из секретарш позднее учинила частное расследование, пугая свидетелей извлекаемым из декольте револьвером, а еще позже, уверившись в том, что любимого коменданта застрелили коммунисты, превратилась в активного свидетеля обвинения после победы белых. В действительности убийцы так и остались толком не узнанными: точно выяснилось только, что Вайнбергера застрелил некий революционный матрос.
Можно лишь добавить, что при таком обилии полиций и спецслужб в Мюнхене совершенно спокойно жил прусский представитель граф Цех, который нимало не скрываясь регулярно оповещал Берлин об обстановке в городе.
Эти увлекательные метаморфозы оплота законности, по сравнению с которым «Полицейская академия» — царство стальной дисциплины, прервались только с падением республики.
Если гражданская администрация работала через пень-колоду, то с формированием Красной армии дела обстояли куда лучше. После Мировой войны в Мюнхене находилось множество солдат, в городе имелась огромная толпа безработных, к тому же поблизости находился лагерь русских пленных. В Красной армии, по крайней мере, кормили и платили неплохое жалование. Правда, многие красноармейцы расточались, получив винтовку и аванс, но значительная часть людей все же осталась под знаменами. Из-за общего беспорядка трудно было оценить численность бойцов, и даже учет оружия велся из рук вон плохо. Всего по Баварии циркулировало от 20 до 50 тысяч винтовок, при этом в красноармейцы пошло от 7 до 15 тысяч человек.
Красноармейцы в Мюнхене
Свои отдельные трудности испытывали русские пленные. С развалом рейха и образованием сначала Веймарской, а потом советской республики эти люди оказались на птичьих правах в чужой стране. О происходящем дома они знали немногим больше, чем баварцы. Свое государство развалилось, чужому не было до них дела. В результате люди искали себе будущее каждый в соответствии с собственными представлениями о разумном. Многие просто разбрелись по Баварии в поисках работы, заметное количество людей сумело более-менее организованно отправиться к Деникину, иные же пошли в Красную армию Баварии. Судя по всему, русских красноармейцев в Баварии оказалось несколько десятков человек. Впоследствии присутствие русских в рядах повстанцев рассматривали как свидетельство иностранного влияния, но это скорее поиски чужеземной агентуры «под фонарем»: эти люди оказались вовлечены в события больше волей случая, чем сознательными усилиями.
Уже в середине апреля новосформированную Красную армию опробовали в деле: отряд во главе с Толлером взял Дахау, захватив три десятка местных белогвардейцев (Аксельрод на радостях доложил Ленину о семи сотнях пленных). Победители немедленно переругались между собой: коммунисты откровенно не любили социал-демократа, который вдобавок пытался договориться о снятии блокады с Мюнхена через голову правительства. В итоге «большевики» объявили об отставке Толлера, каковое распоряжение тот просто игнорировал.
Пока красные проклинали друг друга, Гофман согласился с планом усмирения Баварии силами прусских частей, но совместно с баварским фрайкором и под командой баварского генерала. На этот план правительство пойти могло, и группировка для удара по красной Баварии начала выдвигаться к границам.
Белый марш
есмотря на то, что еще недавно Германия располагала одной из самых боеспособных армий Европы, наряд сил для подавления красной революции отличался пестротой. В это войско входила россыпь разнообразных фрайкоров, несколько армейских отрядов, морская бригада и отдельные мелкие части. Во фрайкорах, подходящих к Мюнхену, состояло множество будущих известных ультраправых: Отто Штрассер, Эрнст Рем, Рудольф Гесс… Впрочем, нацисты у власти для Германии были делом отдаленного будущего, а сейчас будущие политики и преступники с винтовками в руках продвигались к столице Баварии.
В Мюнхене не собирались умирать, поэтому заранее подготовили пути к отступлению. Иллюзий по поводу возможностей республики никто не строил. Руководители БСР собирались уходить с тонущего корабля разными путями. Эрнст Толлер вступил в переговоры с белыми, но получил требование сначала сдать оружие, а уже потом разговаривать. Глава полиции Карл Ретцлав пошел иным путем и просто принялся штамповать поддельные паспорта для себя и соратников. Самый оригинальный путь избрал глава финансового ведомства Эмиль Мэннер. Он объявил, что в ближайшие недели, если война не кончится, советскую Баварию ждет голод, и сообщил, что останется в Мюнхене и отчитается о своей работе перед правительством Гофмана, когда оно вернется. Неожиданным образом повели себя коммунисты. Их лидеры во главе с Левинэ, еще недавно наиболее радикально настроенные, просто ушли в отставку. 28 апреля Баварская советская республика осталась без головы.
Рудольф Эгльхофер — революционный матрос и глава Красной армии
На боевом посту остался только суровый революционный матрос Рудольф Эгльхофер, возглавлявший Красную армию. Как ни относись к мятежникам, этот человек, по крайней мере, выдержал образ до конца, и оказался действительно красным командиром, сохраняющим волю к борьбе и за пределами пивной. В это время Левинэ и Аксельрод организовывали спасение самих себя, а в полиции жгли архивы. Последним ходом умирающей республики стал акт террора.
Так и осталось неизвестным, кто именно отдал этот приказ, однако 26 апреля красные арестовали группу членов праворадикального общества «Туле» и вскоре расстреляли их: пожилого профессора, ведшего недостаточно восторженные речи, и пару пленных — всего десять человек. Еще шестерых отпустил лично Толлер, не хотевший добавлять кровавые подробности в свое будущее уголовное дело. Судя по всему, эта зверская акция стала плодом отчаяния: никакого смысла в убийстве не было, а пленные — старик-преподаватель и группка фриков — не играли никакой существенной роли в событиях. Идея пошла во вред самим же красным: белые быстро узнали о расстреле и потом часто отправляли под расстрел уже сдавшихся левых.
Двадцатитысячная белая армия приближалась. Руководил операцией прусский генерал фон Офен. Этому человеку хватало твердости и решительности — как раз тех качеств, которых недоставало революционерам. Характерен приказ Офена:
Войскам выполнять боевые задания, не останавливаясь перед применением силы; всякие переговоры с противником или с населением безусловно запрещаются. Всякая мягкость будет истолкована как небрежение своими служебными обязанностями, добродушие или ненадежность подразделения.
Белые не бросали слов на ветер: многих захваченных живыми красных просто поставили к стенке. Правду сказать, особенно сильного сопротивления им не оказывали: красные не сумели воодушевить свое войско в такой степени, чтобы оно действительно самоотверженно дралось. С белой стороны только в уличных боях за Мюнхен погибло 38 человек (58 за все время операции). Учитывая, что Красная армия насчитывала тысячи бойцов, подобные потери можно оценить как весьма умеренные, хотя и не такие, чтобы считать военно-полицейскую операцию в Баварии просто вооруженной прогулкой.
26 апреля Мюнхен окружили с юга. Организованная линия обороны так и не появилась, поэтому белые продвигались быстро и неостановимо. Возникающее то тут, то там сопротивление быстро и уверенно подавлялось. Лишенные лидеров разрозненные красные не могли и думать о том, чтобы остановить отряды уверенных в себе и своей правоте хорошо организованных и дисциплинированных ветеранов. Многие части Красной армии начали сами собой распадаться. Среди тех, кто сорвал красную нарукавную повязку и растворился в солдатских толпах, был сам ефрейтор Адольф Гитлер. Сложись обстоятельства чуть по-другому, фюрер германской нации мог быть убит своими будущими партайгеноссен.
1 мая в Мюнхен с разных сторон входили белогвардейские отряды. В этот момент в центре города собралось небольшое скопление народа, откликнувшегося на призывы красных властей о защите столицы советской Баварии. В советской печати обычно не упоминали о таких вещах, но другая толпа в это время окружила фрайкоровцев, восторженно их приветствуя. Между тем белые пока не имели повода ложиться на лавры и там почивать. В центре Мюнхена оставались серьезные очаги сопротивления. Правда, армия давно лишилась генералов: скрывался и не руководил ничем даже энергичный Эгльхофер.
В Мюнхене стихийно формировалось гражданское ополчение, искавшее и разоружавшее отдельные группы красноармейцев. На площадях начинались спонтанные гуляния, а в это время совсем неподалеку шел бой: у железной дороги красноармейцы оказали решительное и отчаянное сопротивление. На сей раз речь шла не о бандитах, а о людях, искренне уверенных в справедливости своего дела. Белые вошли в город, основательно подготовившись, имея артиллерию, бронепоезда и даже конницу. Теперь всем этим силам нашлось применение. 1 мая начался жестокий бой за вокзал, который уже становился ареной сражения во время путча Гофмана. Теперь стороны поменялись местами: красные отстреливались из окон, белые штурмовали железнодорожную развязку. Красным удалось в первые сутки не подпустить к вокзалу даже бронепоезда. Кому война, кому мать родна: в ходе боя белогвардейцы подожгли табачную лавку, в которой красные установили пулемет — и в пламя тут же кинулись мародеры, самоотверженно спасая сигареты.
К вечеру следующего дня фрайкоровцы выбили красных из зданий вокзала. К 6 мая сопротивление оказалось сломлено почти повсеместно. Началась достаточно жесткая зачистка. «Спартакистов» разыскивали по домам и часто расстреливали по доносу соседей. Если в боях погибло более девяноста красных, то более пятисот красноармейцев оказалось расстреляно или убито «при попытке к бегству». Среди расстрелянных оказалось несколько русских пленных, заподозренных в участии в Красной армии или действительно служивших в ней. Советская печать сделала из этих людей стойких оловянных солдат революции, в действительности же эти несчастные несли только караульную службу и при приближении белых по большей части организованно сдались. Однако для трибунала было достаточно того, что они не пошли искать обычную работу, как большинство товарищей, освобожденных из лагеря, а поступили на службу к красным. Хотя, надо отметить, что один из них, некий Стреленко, судя по всему, принимал участие в казни заложников. Он получил на суде пятнадцать лет каторжной тюрьмы. Последующие дни хорошо показали, что гражданская смута редко когда приносит в жизнь счастье. Баварцы активно пользовались беспорядками, чтобы свести счеты друг с другом — в первые несколько дней расстрелы шли просто по решению ближайшего офицера, так что доносчики могли безнаказанно отправлять на казнь людей, не имевших вообще никакого отношения к революции. Иногда люди расстреливались сразу десятками. Военное руководство, надо отдать ему должное, постепенно сумело справиться с разгулом насилия, но далеко не сразу. Помаленьку беспредел сменялся организованной работой следственных комиссий (в одной из них теперь работал Гитлер) и комендатур (заместителем коменданта, кстати, стал Эрнст Рем). Один из коммунистов замечал, что лучшей пропагандой павшей республики являются действия победителей.
Знаменитое фото — расстрел спартакиста
По Мюнхену ходила масса оружия. Поначалу за найденную винтовку расстреливали, так что родители отправляли детей сдавать якобы только что найденные стволы. Однако уже 9 мая правительство перешло к более продуктивным мерам: за оружие начали платить деньги. Изъятый таким образом и в результате прочесывания местности арсенал впечатляет: 30 тысяч винтовок, пистолетов и револьверов, 760 пулеметов и 179 орудий, которые, правда, красные по большей части так и не пустили в дело.
Любопытны скачки настроения баварцев. Еще недавно они радостно приветствовали фрайкоры, позднее проклинали их, а когда речь зашла о выводе войск, мюнхенцы перепугались и просили их не уходить. В городе сохранилось спартакистское подполье и красные пытались, например, захватить оружейный склад в начале июня. Только ближе к концу лета жизнь в Баварии пришла к относительной норме и власти отменили военное положение.
Все это время белые военные и полиция упорно отыскивали лидеров мятежа. Толлер прятался по разным конспиративным квартирам, его считали убитым, в ходе поисков одного из полицейских по ошибке застрелили, приняв за него. В конце концов Толлера, с бородой, для маскировки выкрашенной в рыжий, изловили. Приговор не оказался чрезмерно суровым — в 1925 году он уже вышел на свободу. В дальнейшем биография этого человека оказалась довольно бурной: Толлер вернулся к литературе, много ездил по миру, но все более разочаровывался в своих идеалах и все сильнее сомневался в перспективах левой идеи. Его серьезно обескуражил реальный сталинский Советский Союз, а когда в Испании потерпела поражение республика, которой Толлер сочувствовал, неудачливый писатель и политик покончил самоубийством.
Евгений Левинэ прятался на квартире у знакомого живописца, однако правительство назначило достаточно большую награду за его голову — на лидера баварских коммунистов кто-то донес. Суд длился три недели, приговор был очевиден заранее. Левинэ произнес энергичную речь — что-что, а речи он произносить умел и любил — объявив коммунистов мертвецами в отпуске, после чего его расстреляли.
Революционный матрос Эгльхофер считал ниже своего достоинства скрываться. Его взяли, когда бывший главком Красной армии преспокойно пил чай на квартире у любовницы. Сопротивления он не оказывал. Эгльхофера сильно избили в камере и вскоре расстреляли без суда. Матрос был, как ни крути, цельной личностью, но взявший в руку оружие, разумеется, должен быть готов к тому, что эту руку могут сломать.
Левинэ под арестом
Любопытной оказалась дальнейшая судьба Товия Аксельрода. Под видом туриста эмиссар Ленина с двумя товарищами пытался бежать в Австрию. Троица перебралась через альпийский перевал, но все по ходу подвига вымотались, кто-то неудачно упал, и в итоге революционеров в первой же гостинице скрутила австрийская полиция.
Аксельрода (и другого известного революционера Карла Радека) обменяли на немцев, арестованных на советской территории. Однако в Петрограде он оказался чужим. Аксельрод вернулся не со щитом, но и не на щите: ни успехов, ни даже особых страданий от рук белых. К тому же любителю комфорта не понравилось в балансирующей на грани между бедностью и полной нищетой советской России, и вскоре Аксельрод уехал с женой в Италию, где клянчил пособие у советского полпредства. Когда же красным дипломатам это надоело (запросы у Аксельрода были немалые), борец за новый мир переквалифицировался в Паниковского и принялся разъезжать по Европе, выдавая себя за жертву белого террора и выпрашивая деньги у всех левых активистов, которых встречал. На брошенной советской родине на эти эскапады долго не обращали внимания, но в 1924 году сына лейтенанта Шмидта изгнали из РКП(б) с унизительной формулировкой — за мошенничество. В конце концов, бомбардируя письмами старых товарищей, Аксельрод добился реабилитации, но ему пришлось приехать в СССР и работать там на незначительных должностях до 1938 года, когда его биографию прервали обычным для этого времени способом.
Нужно отметить, что когда схлынули страсти и дело перешло в руки судейских, к участникам этой богемной революции отнеслись довольно гуманно. Сроки заключения редко оказывались длительными, исключение делалось в основном для тех, кто совершил какие-то конкретные и установленные тяжкие преступления. Смягчающие обстоятельства трактовались хорошо: например, помянутому выше товарищу Каину смягчили приговор из-за его альтруизма: суд счел, что раз Каин не использовал свое положение в КПГ для стяжательства, такой идеализм стоит поощрить более мягким сроком. Также смягчающим обстоятельством считалось участие в мировой войне, а в 1919 году такой пункт в биографии имелся у большинства немецких мужчин призывного возраста. Суд даже не возражал против того, чтобы красные студенты отбыли свои приговоры по частям за время каникул. Ну а рядовым участникам обычно засчитывали в качестве наказания время, проведенное в заключении во время следствия и суда, и после вынесения приговора их разгоняли по домам. Последние баварские красные вышли из заключения в 1927 году.
Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе
сновные события баварской драмы продолжались недолго, на фоне боен и смут ХХ столетия она, казалось бы, не поражает воображения масштабом. Однако баварская революция и ее подавление любопытны сразу с нескольких точек зрения.
Призрак красной Баварии успешно использовался в пропаганде, требовавшей потом более крутых мер по отношению к социалистам. Вообще, баварское восстание хорошо показывает стиль отношений и политики в Европе между мировыми войнами. Уличная политика делалась жестко, бескомпромиссно, а призрак коммунизма не просто бродил по Европе, а периодически прорывался в реальный мир и грозно гремел рваными цепями. Взгляды, которые сейчас могут показаться параноидальными, в частности, опасения тогдашних элит в отношении красной угрозы, имели под собой вполне реальную почву. Леворадикальные движения являли способность не абстрактно рассуждать о революции, а идти добывать власть с револьвером в руке. По большей части созданные ими в Европе автономии оказались нежизнеспособны и пали в течение нескольких дней или недель, однако в некоторых местах, например, в Венгрии, шли серьезные бои, сопровождавшиеся многочисленными жертвами. В самой Германии кроме Баварии кровь лилась в Бремене, в самом Берлине, Руре, Гамбурге. БСР стала не единичным кровавым эксцессом, а одним из последних столкновений несостоявшейся социалистической революции.
Характерно, насколько быстро изменилась политическая ориентация крупного региона: прошло совсем немного времени — и Бавария становится оплотом уже ультраправых. Победа над коммунистами не означала победы над политическим радикализмом как таковым. В известном смысле, коричневые пошли по трупам красных.
События в Баварии вбили клин между коммунистами и социал-демократами. Мятеж подавило именно социал-демократическое правительство, и это сделало отношения между СДПГ и КПГ не просто холодными, а едва ли не антагонистическими. Кровь, пролитая в Баварии и других землях на заре Веймарской республики, отзывалась даже в начале 30-х годов.
С другой стороны, Бавария показала призрачность мечтаний большевиков о мировой революции. Левые выступления в Ирландии, Германии, Венгрии — короче говоря, всюду за пределами погибшей Российской Империи — провалились (и даже на ее руинах в Польше и Финляндии красный проект быстро угас). В самой России красные столкнулись с упорным сопротивлением, ломать которое пришлось годами. Проект мировой революции потерпел крах.
Естественно, вызывает вопрос: почему в Баварии белым удалось так эффективно управиться с красными? Пожалуй, наиболее очевидный ответ: дело здесь в основном в решениях, которые принимали сами революционеры.
Во многом быстрое крушение БСР связано с тем, что ее основатели попали в ловушку собственных романтических представлений о происходящем в России. Надежда на выдвижение лидеров из народной толщи как она есть, например, оказалась беспочвенной. Тем более что ораторствовать на митинге — это одно дело, а вот заниматься логистикой, управлять большим городом и окрестностями, формировать армию — совершенно другое. Опыт реальных красных, которые буквально затащили специалистов старого режима в администрацию и армию — всеми способами, от убеждения до террора — в Баварии, по сути, не использовался. Зато приемы большевиков копировались без понимания их смысла. Только так можно объяснить, например, принудительную всеобъемлющую стачку на контролируемой красными же территории. Похоже, баварские коммунисты поняли, что забастовка — это эффективный прием революции, но так и не собрались разобраться, для чего он нужен. К тому же баварским революционерам не хватило качеств, которыми с избытком обладали Ленин и Троцкий — бешеного фанатизма, огромной энергии и четкого понимания ближайших целей. Даже выбор места для восстания уже делал принципиально разным положение красных в Баварии и в России. Большевики выступили во многих местах сразу, причем ударили государство прямо по нервному узлу, сразу парализовав власть и основные государственные структуры. В результате сибирское белое движение, Добровольческая армия и Дон должны были начинать с нуля, за их спинами не стояла действующая власть. Красные в Баварии устроили восстание далеко от столицы в несколько даже периферийном регионе. В результате фрайкоры, полиция и армия шли в наступление, имея в тылу нестабильный, но функционирующий властный аппарат, способный дать деньги, солдат и боеприпасы.
Наконец, опыт Баварии имеет, пожалуй, значение для любых политиков, решившихся добиваться своих целей путем создания самопровозглашенных республик. Баварские повстанцы, учинив революцию, не смогли наладить функционирование администрации, сформировать по-настоящему боеспособные отряды, зато быстро погрязли во внутренних склоках, путчах и контрпутчах. Лидеры сменяли друг друга как в калейдоскопе, ни у кого не имелось четкого понимания хотя бы ближайшей программы действий. Зато борьба за портфели и кабинеты продолжалась, пока фрайкоровцы не вышибли двери прикладами. Вне зависимости от идеологических пристрастий, БСР проиграла в первую очередь из-за того, что была просто плохо организована. С другой стороны, правительство и фрайкоры после периода растерянности действовали вполне разумно и целеустремленно, и добились своего. Не следует искать здесь прямых аналогий с современностью, хотя они и напрашиваются. Речь в первую очередь о том, что революция, социальная ли, национальная или какая-то еще — это инструмент, требующий определенной организации и дисциплины в обращении с ним. И мятежники в Баварии продемонстрировали всем повстанцам, бунтовщикам и революционерам последующих эпох прекрасный пример того, как революции делать не следует.
Баварская Социалистическая Республика запомнилась немцам надолго. И все же это был только яркий и брутальный эпизод длинной цепи событий. Германия и мир, бурля и громыхая, шли от одной глобальной катастрофы к следующей.
