Бой за знамя
забытый подвиг полуроты 29-го Черниговского пехотного полка

Наш полк! Заветное, чарующее слово
Для тех, кто смолоду и всей душой в строю.
Другим оно старо, для нас — все так же ново
И знаменует нам и братство, и семью.
О, знамя ветхое, краса полка родного,
Ты, бранной славой венчано в бою!
Чье сердце за твои лоскутья не готово
Все блага позабыть и жизнь отдать свою?

— Из стихотворения «Полк» Великого Князя Константина Романова

Любая война сжимает отдельные события до размеров столь малых, что порой трудно разглядеть их истинное значение. Долгие часы и дни, пропитанные кровью, страданием и подвигом ложатся на страницы военных сводок, в абзацы исторических многотомников. Такая участь — если не забвения, то «архивирования» — постигла и 10 августа 1914 года (по старому стилю), один из первых дней Великой войны (Керсновский А.А. — История Русской армии):

10 августа XV армейский корпус завязал бой с 20-м германским у Орлау — Франкенау и на следующий день отбросил его. В боях у Орлау — Франкенау мы имели свыше 3000 убитыми и ранеными.

За этим коротким сообщением скрывается один из самых трагических и героических сюжетов русской военной истории. День славы русского оружия.

***

Август 1914 года. По пыльным дорогам Восточной Пруссии, «без обозов, не получая хлеба по несколько дней», двигалась колонна 8-й дивизии XV армейского корпуса — части 2-й армии, ныне печально известной как «армия генерала Самсонова». От реки Нарев до первых немецких селений путь солдат пролегал по катастрофическому бездорожью — зыбучим пескам, затягивавшим и лошадей, и технику. Утомительные переходы давались войскам с трудом. Особенно страдали обозные части, сталкивающиеся порой с непреодолимыми препятствиями. Местность была населена скудно: «бедность и какая-то культурная дикость». Постепенно армия безнадежно оторвалась от интендантств — ни гужевой, ни автомобильный транспорт не выдерживали маршевого ритма.

На границе пейзаж поменялся разительно. Ухоженные и аккуратные немецкие деревни выглядели яркими пятнами на фоне диковатой Ломжинской губернии. Солдаты с изумлением шли по чужой стране: «смотрели на немецкие, уютные крестьянские усадьбы с черепичными крышами и красивые шоссе, везде обсаженные фруктовыми деревьями» (из воспоминаний капитана А.А. Успенского, командира роты 106-го Уфимского пехотного полка).

Русская армия шла по богатым немецким селениям. Все они, однако, опустели. Жители в спешке уходили за кайзеровскими войсками, оставляя в непогашенных печах тлеющие угли: настоящее бегство, исход. По разным данным в августе 1914 года пределы Восточной Пруссии покинули от 300 до 500 тысяч человек (около ¼ населения области). Немцы, вероятно, чувствовали себя римлянами, вынужденными в ужасе бежать под натиском гуннов. Сергей Кречетов, поэт и участник восточно-прусской кампании, так вспоминал о крепких немецких хозяйствах, оставленных владельцами:

…Четыре комнаты, постели с занавесками и полочки с дешевым фарфором. На стенах портреты… Молодой прусский пехотинец с невестой, миловидной, с большими косами… Стоят, держась за руки. Внизу на паспорту, два голубка и надпись: «Фриц Шольп и Грета Майер. Обручены 1 июля 1914 года»… Где ты теперь, голубоглазая Грета?… Знаете ли вы, что русский варвар беспечно разлёгся на вашей постели и ваши фарфоровые тарелочки дрожат от испуга на своих полочках, когда мимо в своих грузных сапогах проходит мой денщик…?

Фарфоровые тарелочки дрожали по всей Восточной Пруссии, немцы отступали без боя, а солдаты, по воспоминаниям современников, были в характерном «решительно-серьезном» настроении. Всем хотелось блеснуть отвагой, встретиться в открытом бою с опасным противником. В эти дни особенно отчетливо проявились идеалы «верности и служения», духа самопожертвования, в котором воспитывалось предвоенное русское офицерство.

Чувствовалось близкое присутствие немецких войск. Пехота, шедшая до этого тонкими ручейками вдоль обочин дорог, постепенно разворачивалась в цепи. 9 августа XV корпус наконец вошел в соприкосновение с войсками генерала фон Шольца, но немцы в тот день вели себя нерешительно и опасливо — после незначительных перестрелок они отошли на 15 километров вглубь страны. Русские дивизии двигались вперед, стремясь как можно быстрее соединиться с частями 1-й армии генерала Ренненкампфа, обходившей Мазурские озера с противоположной северной стороны.

Запыленная колонна 8-й дивизии шла к деревне Орлау. Где-то с запада слышалась канонада — это корпусная артиллерия ровняла с землей центральную площадь городка Найденбург, в котором немецкие самокатчики обстреляли разъезды Оренбургского казачьего полка. По армии еще в походе начали распространяться неизбежные слухи о зверствах немцев: якобы приграничные поселки жгли, местных женщин насиловали, а в Найденбурге нашли убитого казака с выколотыми глазами. Как тренер разогревает перед поединком боксера, так и русская армия настраивалась на первый серьезный бой, запасаясь доброй порцией необходимого ожесточения.

Не ожидая серьезного сопротивления, 10 августа 8-я дивизия начала медленно втягиваться в Орлау. В деревне была назначена первая днёвка за все время похода, о ней генерала Мартоса, командира XV корпуса, буквально умоляли в полках. Мартос ждал упорного боя за Найденбург, но немцы сдали город, и по рассчетам главного штаба Орлау тоже пустовала.

Русское командование совершило непростительную ошибку, проигнорировав значение разведки. 8-я дивизия шла трехкилометровым фронтом (очень скученно) не на покинутую деревню, а ровно на позиции 37-й немецкой дивизии. Корпус генерала Фридриха фон Шольца имел приказ любой ценой удержать линию Орлау-Френкенау. Егеря Отдельного Графа Йоркского батальона накануне боя расположились бивуаком в лесу за деревней. О настроении немцев сообщает «Tannenbergder Einsatz des letzen Mannes»:

Какое-то праздничное, особенное, неиз­вестное до тех пор настроение овладело все­ми. Мно­гие, выкупавшись и надев чистое белье, дол­го потом сидели группами за тихой беседой. Здесь, у бивачных костров, чувствовалось не­зримое присутствие всесильной судьбы, ко­торая может завтра оказаться роковой для многих… Но сегодня не будем над этим заду­мываться. Дымятся трубки, фляги еще полны красным вином, так будем жить сегодняшним днем.

По вымершей улице деревеньки, которую и сейчас можно найти на карте Польши (Orlowo), днем 10 августа осторожно двинулись два батальона русского авангарда. Это и есть главные герои нашей истории — солдаты 29-го Черниговского полка. Из окон покинутых домов, из-за заборов и стогов на русских солдат внимательно смотрели дула немецких винтовок…

Отступление первое

Славная история Черниговского полка началась 25 июля 1700 года, когда один из прародителей армии «нового строя» и автор петровского воинского устава Адам Вейде сформировал в Москве свое генеральство (дивизию). Среди семи полков, пришедших с Вейде под Нарву в октябре 1700 года, был и солдатский полк, носивший тогда имя своего первого командира Вилима Ивановича фон Шведена, погибшего позднее, в 1708 году. В 1708-м же, согласно общей тенденции переименования по территориальному принципу, полк получил название Черниговского, так как квартировал и комплектовался в одноименной губернии. С самого своего основания он множество раз трансформировался, побывав «солдатским», «мушкетерским» и «пехотным», некоторое время даже назывался 1-м Углицким, а также носил имена шефов — Бибикова, Эссена и де Жерве. Только в 1829 году за полком окончательно утвердилось наименование «…пехотный фельдмаршала графа Дибича-Забалканского». Черниговцы участвовали под командой графа в осаде турецкой крепости Силистрия, под стенами которой особо отличились, и в качестве награды получили шефство Дибича, разделив, таким образом, балканские лавры генерала. В 1864 году полк получил номер «29».

Несмотря на то что полк принимал разные формы и обличия, история его оставалась непрерывной на протяжении более чем 200 лет — в ней как в зеркале отражается русское военное прошлое. Черниговцы участвовали в сражении под Нарвой и Прутском походе, в турецких кампаниях, Отечественной войне 1812 года, обороне Севастополя в 1854–55 годах. В Крымской войне солдаты полка отчаянно дрались на Забалканской батарее и Камчатском люнете. В ту войну черниговцы потеряли убитыми и ранеными 3689 человек (фактически произошла полная ротация). Одна из улиц Севастополя названа в честь полка, его солдаты изображены на знаменитой панораме «Оборона Севастополя», а на стыке 1-й и 2-й Бастионных улиц города и сейчас можно увидеть памятную табличку, посвященную черниговцам.

Полк отличился в боях многочисленных войн Российской Империи: после войны 1812 года ему были пожалованы Георгиевские знамена «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России»; в 1830 году на головных уборах солдат появилась надпись «За отличие» в Турецкой войне; первый, второй, третий и четвертый батальоны имели собственные наградные знамена за Крымскую кампанию: «За Севастополь в 1854 и 1855 годах».

До 1914 года черниговцы больше в кампаниях не участвовали, неся гарнизонную службу в Польше, но «охотники» из числа офицеров воевали и под Плевной, и под Мукденом.

Это скучное перечисление совершенно необходимо для того, чтобы читатель смог понять, что за полк входил 10 августа в Орлау. В Русской Императорской армии чтили полковую историю, а в случае с 29-м Черниговским предмет для гордости был более чем очевиден — один из старейших и славнейших полков среди 20-ти старейших полков в армии.

Это формировало и внутреннюю атмосферу в воинской части. Иосиф Руликовский, хорошо знавший многих офицеров полка в 20-х годах XIX века, оставил такую характеристику:

Общество офицеров … гордилось мужеством и заслугами своих героических предшественников. Считая себя первой после старой царской гвардии воинской частью в государстве, объединенные одной общей мыслью, офицеры воспитывали и развивали и самих себя, и простых рядовых солдат в началах хорошего обращения и воинской чести.

Упомянутая связь с гвардией хорошо ощущалась в полку — к черниговцам переводились многие гвардейские офицеры, чей карьерный рост в лейб-формированиях тормозился. Для полковника Алексеева, командира Черниговцев в 1911–1914 годах, всю жизнь прослужившего в лейб-гвардии Литовском полку (командовал последовательно ротой и батальоном гвардейцев), вакансия командира 29-го полка стала достойным продолжением карьеры.

Цензовое командование батальонами и ротами в полку отбывали также выпускники Николаевской академии Генштаба. Квартировали Черниговцы в Варшаве, а не в одном из тысяч отдаленных гарнизонов, разбросанных по границам огромной страны. В общем, к началу XX века полк был во всех отношениях успешным и благополучным, а служба в нем — весьма привлекательной.

Пожалуй, что единственной мрачной страницей черниговской истории оставалось 29 декабря 1825 года. Несколько офицеров во главе с командиром одного из батальонов Сергеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом подняли в полку восстание, ставшее органическим продолжением выступления декабристов на Сенатской площади. Мятеж стал единственным реальным действием «Южного Общества» и крайне неблагоприятно отразился на репутации полка. Чуть более десятка лет прошло с тех пор, как под Витебском лихим штыковым ударом солдаты полка отбили у французов русскую батарею, за что тогдашний командир черниговцев Иван Ушаков получил эполеты полковника. И вдруг несмываемое пятно мятежа!

Современники говорили, что одна из причин бунта — распущенность, воцарившаяся в полку в послевоенное время. Возможно, это обвинение небеспочвенно, но основной причиной, конечно, являлась «темнота» солдатской и унтер-офицерской массы, на которую давили непосредственные начальники (офицеры-мятежники) — прямыми приказами, подкупом и… водкой. От участия в мятеже уклонилась только гренадерская (мушкетерская) рота капитана Козлова (позднее в полном составе переведена в гвардию). Опешившие солдаты, с трудом понимавшие происходящее, не участвовали в расправе офицеров над командиром полка Густавом Гебелем и вообще вели себя довольно пассивно, что и спасло большую часть нижних чинов от сурового наказания (900 черниговцев перевели на Кавказ). Сомнительная известность, однако, сохранилась: потомки знают Черниговский полк именно благодаря его участию в восстании Муравьева-Апостола. «Сенатская площадь» и «Черниговский полк» — имена нарицательные в «декабристской» истории. Постараемся исправить эту чудовищную несправедливость и вернемся в 10 августа 1914 года.

***

…Авангард 29-го Черниговского полка, первого полка 8-й дивизии, около 16:00 зашел в Орлау. Немцы подпустили стрелков вплотную к своим позициям. Теплый августовский воздух разрезала первая очередь пулемета, ей завторили винтовки егерей. Завязался ожесточенный бой, быстро перешедший в рукопашную схватку. Немцы первые, пользуясь внезапностью своей атаки и тяжелым эффектом ружейного огня, бросились в штыки.

Полковник Алексеев, командир черниговцев, напряженно наблюдал за боем, в который постепенно втянулись все его батальоны и соседний 30-й пехотный Павловский полк. Основная схватка развернулась на просторах Лувенского поля и за обладание прилегающими высотами, но отдельные очаги боя возникали на огромном пространстве, то тут, то там, разгораясь и затухая. Строй полков в сумятице горячей схватки совершенно перемешался. Артиллерия самоотверженно била картечью, нанося колоссальный урон немецкой пехоте.

Русские солдаты дрались отчаянно, но замешательство, возникшее в первые минуты, и более выгодная немецкая позиция заставляли полковника Алексеева сомневаться в исходе столкновения. Он не мог допустить поражения своего полка, впервые оказавшегося в бою со времен далекой уже Крымской войны. Не было и речи об отступлении.

Немцы в свою очередь держались с потрясающим упорством и самоотречением. Отринув всякую осторожность, они бросались на русские цепи. Германцев вели их офицеры, демонстрировавшие завидный пример мужества. Немецкий автор писал:

Командиры батальонов все до последнего выбыли из строя, вместе с ними многочислен­ные офицеры и сотни их верных егерей и мушкетеров.

Время шло, из жестокой схватки начали выходить первые малодушные. В любой момент цепи Черниговского полка могли дрогнуть. Первый бой и поражение? Невозможно. Отрывистые приказы: рядом с полковником Алексеевым появился подпрапорщик, держащий в руках массивное желтое древко. По ветру гуляло полотнище полкового знамени; сверкнула сабля командира; на винтовках знаменной полуроты засверкали штыки. Последний резерв полка — полурота и штаб (около 250 человек) — спускались в штыковой атаке на Лувенское поле.

Впереди цепи шел немолодой уже (в апреле ему исполнилось пятьдесят) Алексеев. Справа от командира шагал знаменщик, слева, оборачиваясь на цепь и подбадривая стрелков, полковой адъютант поручик Голубев. Цепь шла «по-скобелевски» лихо, поблескивая на солнце штыками.

Конечно, эта атака была «последним сном старого мира». Очень скоро машины, выплевывающие в минуту по несколько килограмм смертоносного свинца, отучили противоборствующие стороны не кланяться пулям, но в тот день на поле у деревни Орлау разворачивалась поистине величественная картина.

Дальнейшие события современники описывают сумбурно, так как ни один из непосредственных участников боя с русской стороны воспоминаний не оставил. Нам приходится довольствоваться пересказом.

Как только последний резерв черниговцев поднялся в атаку, шею полковника обожгла пуля. К командиру подбежал фельдшер с бинтами, но Алексеев только раздраженно отмахнулся. Цепь продвигалась вперед под плотным огнем, стараясь максимально приблизиться к противнику и ударить в штыки. Не дойдя до вражеской позиции, Алексеев упал, смертельно раненный. Пуля разбила ему челюсть. Рота дрогнула и остановилась. Ситуация складывалась явно не в пользу черниговцев: они лишились командира и к тому же понесли большие потери, двигаясь вперед под огнем. Перед знаменщиками ясно стояла только одна задача — сохранить святыню полка любой ценой. Противоположная цель читалась в глазах немецких егерей: те двинулись к одинокой и прижатой огнем цепи знаменщиков. Прочие черниговцы, увидевшие над дымкой боя родное знамя, бросились к попавшей в беду полуроте.

«Как магнит притягивает железо, так и вид гордо реющего знамени неудержимо влёк к полковой святыне и немцев и Черниговцев» — писал в воспоминаниях полковник Богданович, адъютант штаба 8-й дивизии.

Вокруг знамени завязалась ожесточенная рукопашная схватка. Это был бой не ради победы. Это был бой за знамя.

Отступление второе

Позволим себе процитировать фрагмент из знаменитой военной энциклопедии И.Д. Сытина:

ЗНАМЯ (древ.-рус. Стяг, Прапор, Бунчук, Хоругвь, древ.-римское manus, signa, sexilla) — знамена являются святынями-символами, объединяющими воинскую часть и служащими знаком состояния ее на службе государству.

Энциклопедия дает очень четкое определение знамени и той роли, которую оно играло в жизни воинской части. Это не просто кусок материи, но символ единства и доблести полка, свидетель его боевого пути. Святыня в самом буквальном смысле.

Александр Успенский, участник прусской кампании в армии Ренненкампфа, вспоминал о полковом знамени:

Сколько раз за свою долгую военную службу я всегда с особым наслаждением любил переживать чудный момент отдания чести полковому знамени! Мысленно перед моим взором проносились картины славных боев, где это знамя в течение ста лет водило полк к победам и славе! Невольно задумался я теперь, глядя на него: осенит ли оно полк новыми победами?

Вне всякого сомнения, каждый офицер Императорской армии испытывал нечто подобное по отношению к знамени родной части.

Полк, лишившийся регалии, подлежал расформированию. Это правило соблюдалось не всегда, но, во всяком случае, служба в потерявшем знамя полку становилась тяжелым бременем. Поэтому спасение знамени являлось главной задачей попавшей в тяжелое положение части. До тех пор, пока в руках солдат оставалась полковая святыня — полк был жив. Примечательно, что в ходе русско-японской войны, не самой успешной для нашей армии, русские части не потеряли НИ ОДНОГО знамени.

Стяг играл значительную роль в войсках еще в царские времена, но полного своего значения достиг в годы петровских реформ. Именно воинский устав Петра I впервые огласил:

Которыя стоя пред неприятелем или в акции уйдут и знамя свое или штандарт до последней капли крови оборонять не будут, оные имеют шельмованы быть; а когда поимаются, убиты будут.

Солдаты и офицеры полка несли и моральную и юридическую ответственность за сохранность знамени. Почитание этого символа как главной святыни прививалось солдатам с первых дней службы. Цитата из солдатской памятки:

Знамя — Царское благословение на верную службу родине. Полковое знамя — это святыня и честь полка, которую надо защищать до смерти. Потерять в бою знамя — все равно, что нарушить присягу, изменить Царю и Родине, а таких клятвопреступников, которые отдали свое знамя врагу на посмеяние, карают лишением воинской части и смертной казнью.

За сохранность знамени отвечал весь полк, но в первую очередь ответственность ложилась на знаменную роту, знаменный взвод и знаменщика, которым мог стать только унтер-офицер. Приоритет отдавался обладателю Георгиевских наград.

Несмотря на то, что знамя фактически олицетворяло полк, в годы Российской Империи поначалу было принято устранять из армии регалии, пожалованные войскам предыдущим монархом. Такая тенденция продолжалась до начала царствования Александра I, сохранившего знамена своего отца (Павел повелел «впредь знаменам и штандартам служить бессрочно»). Новые штандарты с начала XIX века стали получать только вновь сформированные части, а само знамя даровалось Высочайшим повелением и не могло ремонтироваться или даже сниматься с древка без согласия монарха.

Знаменная чехарда отлично прослеживается на примере нашего Черниговского пехотного полка. Первой регалией черниговцев в 1712 году стал белый штандарт с вензелем Петра I, затем знамена менялись в 1727, 1730, 1747, 1763 и 1798 годах. В ходе войн 1812 и 1854–55 годов полк получал Георгиевские знамена с отличительными надписями, причём отдельные для каждого батальона.

Летом 1900 года в честь двухсотлетия полку было пожаловано юбилейное знамя с весьма редкой на тот момент иконой Рождества Христова. Надписи на полотнище гласили: «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России в 1812 году» и «За отличие в 1854 и 1855 годах» ({{1}}) — все боевые заслуги Черниговцев за последние годы. Массивное желтое древко имело на конце посеребрённое Георгиевское навершие. На Александровской ленте была вышита надпись: «1700 год. Пехотный фон Шведена Черниговский полк».

Именно это знамя и возвышалось (в буквальном смысле — длина древка 328 см.) над дымом тяжелого боя 10 августа 1914 года.

…

…Бой кипел вокруг знамени и ради знамени. Со страшным ожесточением сходились в рукопашной русские и германские солдаты. Немецкий источник подробно описывал этот эпизод:

…навстречу обер-лейтенанту Фенски выбегает с обнаженной шашкой в руке русский офицер, и клинки офицеров скрестились в коротком рыцарском поединке. С пронзенной грудью русский офи­цер опускается, как подкошенный, на землю. В тот же момент, спеша на выручку своему офицеру, русский солдат стреляет в победите­ля, и обер-лейтенант Фенски, сраженный вы­стрелом в упор, падает рядом со своим против­ником. С особенным ожесточением бой ведется за овладение русским знаменем…

Дрались всем, что попадалось под руку. Трижды раненный, упал подпрапорщик, и на минуту Черниговское знамя над лязгающим и звенящим клубком человеческих тел пропало. Из рук убитого солдата стяг принял поручик Голубев, но и он вскоре упал мертвый. Ряды защитников таяли. Черниговцы приняли решение спороть полотнище штыком — ткань намотали под гимнастерку солдату, а над полем боя вновь поднялось пустое уже древко с Георгиевским навершием.

Все немцы, подошедшие к штыкам знаменной полуроты, оказались переколоты, и егеря поменяли тактику — отказавшись от бесплодных попыток захватить стяг, они приняли решение перебить его защитников ружейным и пулеметным огнем. Перераненные знаменщики не имели никакой возможности отойти к своим, но и немцы не могли забрать знамя. Место жестокой схватки отлично простреливалось обеими сторонами. К сумеркам вокруг древка на ногах не осталось никого. Все были убиты или ранены. Место, где остался лежать солдат, прячущий под гимнастеркой полотнище знамени, стало нейтральной полосой, пропитанной кровью и устланной сотнями трупов.

Оставшиеся лежать на земле раненые русские солдаты чувствовали свое бессилие, не знали за кем осталось поле, и боялись, что немецкая трофейная команда ночью заберет древко. Они приняли решение выломать Георгиевский крест из навершия: его отколотили частями разбитого ружейного затвора и отбросили в траву. Само древко пытались закопать, но обессилевшие руки раненых не могли расцарапать землю.

Наконец, над Орлау воцарилась тишина.

…

Первая кровь пролилась, обильно окропив Восточную Пруссию. Битва под Орлау — первый бой войны, всегда самый ожесточенный и упорный. Сергей Андоленко, французский бригадный генерал и русский военной историк, в своей статье «Два Знамени» для эмигрантского журнала «Военная быль» называл немецкие потери: 17 офицеров (больше половины штата) и 254 нижних чина только из состава Егерского батальона. Из документов Черниговского полка следует, что роты только 29-го полка на следующий день похоронили более 600 немцев. 147 Мазурский пехотный полк также оказался сильно потрепан: в некоторых ротах из боя вернулось меньше ста человек. За один августовский день до 1/5 личного состава 37 дивизии выбыло на линии Орлау-Франкенау. Немецкие источники показывают драматическую картину:

«Im Sturm wurden die russischen Stellungen im Bajonett-Kampf genommen. Die Verluste waren schwer. Etwa die Hälfte des II. Btl./Inf.Reg.147 blieb auf dem Gefechtsfeld zurück. Das II. Bataillon der 147er hatte die Hälfte seines Bestandes verloren». (Кратко — в штыковом бою потери дошли до половины состава 2 бат. 147 полка)

Чудовищные потери понесли и русские части. Из документов Черниговского полка следует, что под Орлау остались лежать 896 убитых и 983 раненых солдата (из 3500 тысяч).

К сумеркам ни одна из сторон не могла продолжить боя, окончившегося неубедительной победой русской армии. Немецкие историки до сих пор считают, что бой под Орлау выиграли немцы, так как 37-я дивизия удержала позиции, но около двух часов ночи фон Шольц приказал войскам сниматься с линии и уходить.

Полковник Богданович так описывал последовавшие события:

Черниговцы бросились к тому месту, где шла такая нечеловеческая борьба за их знамя. Горы убитых и раненых окружали это место. Докопались, наконец, до знаменщика, подпрапорщика, он был тяжело ранен, но еще жив, говорить не мог, лишь жестом указывал на свою грудь… расстегнули залитую кровью гимнастёрку и под ней нашли полотнище знамени…

Федор Нирод, командир Лейб-гвардии Драгунского полка, передавал в воспоминаниях чувства беспокойства и ответственности за полковое знамя. Нечто похожее испытывали и черниговцы под Орлау:

Живо припоминаю одну мысль, гвоздем засевшую у меня в голове и не покидавшую меня весь день. Куда девать штандарт в случае неудачи, если нам отрежут единственный путь к отступлению. Под командой в этот день было около 1.000 человеческих жизней, а я думал и мучился о куске шелковой материи, прибитой к куску дерева. Что же это значит? Теперь, когда у нас все потеряно, значение этого куска материи еще ярче выступает и еще более понятно. Это была эмблема всего святого, всего соединяющего, без чего немыслима никакая правовая организация, и за нее то я боялся больше, нежели за все человеческие жизни, мне порученные.

На счастье черниговцев и благодаря знаменной полуроте, до конца выполнившей долг, знамя удалось спасти. В утренней дымке следующего дня на поле нашли выломанный Георгиевский крест, но древка так и не обнаружили. Позднее оно появится в берлинском Цейхгаузе среди «прочих русских знамён, значительно повреждённых и лишённых в большей своей части полотнищ». Из боя его вынес при загадочных обстоятельствах немецкий егерь Аве. Полковник Богданович предполагал, что Аве набрел на древко ночью после боя, совершенно случайно. Ни Георгиевский крест, ни знаменная лента, ни само полотнище ценой невероятных усилий и сотен жизней не достались врагу.

Черниговцы стали героями дня. Об их упорстве и стойкости, о гибели их славного командира говорили и в дивизии, и в корпусе, и в армии… Увы, события следующих дней затмили подвиг 29-го полка. Уже через неделю знамена придется спасать всей армии.

Ради?

Через неделю после боя под Орлау военная удача изменила русскому оружию. Командир XV корпуса генерал Мартос 11 августа поздравил Черниговцев с победой и спасением полковой святыни, а уже 17 августа попал в плен. В тот же день застрелился командующий армией генерал Самсонов. Русские полки в болотах Восточной Пруссии оказались в полном окружении, не избежала разгрома и 8-я дивизия (командующий генерал Фитингоф попал в плен).

Было много трусости и малодушия, страха и предательства. Солдаты разбивали оружие и разбегались, бросая своих командиров. Но на этом печальном фоне еще ярче смотрелись героические поступки тех, кто своими жизнями спасал честь полка и знамен.

Черниговец, чьего имени история не сохранила, срезал многострадальное полотнище с казачьей пики, на которую то прибили после потери древка, и обмотал его вокруг груди. Уже в плену ему удалось передать знамя полковому священнику отцу Соколову — тому проще было избежать обыска и разоблачения. Русские медсестры, сильно рискуя, забинтовали знамя на теле священника. Иоанна Соколова освободили из плена на следующий день ({{2}}), и он уже в сентябре 1914 года через Швецию вернулся в Россию, где лично передал знамя В. К. Николаю Николаевичу. В дневнике Николая II от 29 сентября есть короткая запись:

Между докладами принял священника 29-го пех. Черниговского полка, спасшего полковое знамя.

Дважды судьба полка висела буквально на волоске и зависела от личных качеств отдельных людей и воли случая. Для Черниговского полка (как организации) разгром армии Самсонова закончился относительно благополучно.

После разгрома XV корпуса удалось спасти знамена всего трех полков: 21-го 23-го и 29-го. Знамена 24-го Симбирского, 30-го Полтавского и 32-го Кременчугского закопали в лесах и болотах Пруссии. Русские солдаты рвали святыни на лоскуты, разбивали скобы и навершия, ломали древки — лишь бы они не достались немцам. Два командира полков XV корпуса были убиты с полковыми святынями в руках — это значит, что до этого погибли как минимум знаменщик, его ассистент и полковой адъютант. В плену материю хранили на теле, постоянно подвергаясь большому риску. Солдаты 143-го Дорогобужского полка пошли в последнюю атаку с развернутым знаменем, неся на руках тело убитого командира. В бою 13 августа был разгромлен 7-й Ревельский полк. Генерал Самсонов писал в донесении — «осталось знамя и взвод»…

Юный офицер 1-го Невского полка Игнатьев осенью 1914 года вместе со знаменщиком, лично зарывшим полотнище при отступлении, вернулся в Пруссию, пройдя линию фронта, и откопал спрятанное знамя!

Самоотверженные поступки солдат и офицеров были прямым следствием их воспитания в традициях Русской Императорской армии. Не вина этих настоящих солдат, что они погибали тысячами в Пруссии. Свой долг бойцы выполняли до конца с самоотверженностью. Именно им П.Н. Краснов посвятил свой «Венок на могилу неизвестного солдата»:

…Разве не помните вы, как густой толпой стояли они, 4-го мая 1917 на станции Видибор, кричали, плевались подсолнухами и требовали вашей смерти? У них на затылках были смятые фуражки и папахи, на лоб выбились клочья нечистых волос, на рубашках алели банты, кокарды были залиты красными чернилами и почти все они были без погон.
Нет… Не об этих будет моя речь.
Я хочу сказать, как сражались, жили, томились в плену и как умирали солдаты Русской Императорской Армии.
Мои венок будет на могилу неизвестного Русского солдата, за Веру, Царя и Отечество живот свой на бранях положившего.
Ибо тогда умели умирать.
Ибо тогда смерть честью венчала…

В битве при Земпахе Эрни Винкельрид бросился на пики австрийцев и тем самым дал возможность своим товарищам нанести по обезоруженному строю врага решительный удар, Архип Осипов взорвал себя вместе с пороховым погребом и сотнями горцев, осаждавших крепость. Это «героизм решительного момента», в нем есть военная практичность, от него зависел результат боя.

Между подвигом, повлекшим за собой вполне осязаемый эффект, и символическим поступком, каким являлось спасение штандарта, лежит пропасть. Для того, чтобы пожертвовать жизнью ради «тряпки» надо уметь умирать, как говорил Краснов, надо руководствоваться какими-то высшими принципами. Солженицын назвал это «честностью и простотой боевого случая».

Есть, однако, в подобном отношении к знамени и практичная сторона. Кроме всего прочего, почитание и оберегание знамени является коллективным действием. Вся знаменная полурота 29-го полка легла костьми, защищая стяг. В этом был ее главный долг. Такое упорство показывает эффективность полка как организации, его сплоченность. Чем упорнее солдаты дерутся за знамя, тем надежнее часть. Почему военные законы тех времен так строги в вопросах отношения к знамени? Ведь разумному человеку расставание с жизнью ради символа может показаться глупостью. В этом трепетном отношении к флагу — сила коллектива, слаженного и сложного механизма. Через знамя понимали триединое «Веру, Царя, Отечество».

Очень скоро реалии Первой мировой войны заставили военных задуматься о целесообразности присутствия знамен в боевой линии. Согласно данным Сергея Андоленко, немцы перестали брать знамена в боевые выходы с 1915 года, англичане, наученные опытом туземных войн ({{3}}), не брали знамена еще с конца XIX века. Австрийцы тоже отказались от символики в окопах в годы Первой мировой. Русские же полки выходили на фронт под знаменами до самого 1917 года. Уже в годы советской власти многие бывшие царские офицеры оказались под судом по 58 статье за хранение полковых святынь.

…

Вышедшие из Мазурских болот черниговцы вернулись в Россию и собрались вокруг спасенного знамени, на котором, сложись история иначе, наверняка появилась бы и надпись «1914. За дело под Орлау». Полк воевал до 1917 года в составе того же XV корпуса. Постепенно традиции полка, бережно хранимые кадровыми офицерами и солдатами, растворялись в море плохо обученных новобранцев и офицеров военного времени, заполнивших часть. Роль и значение знамени также стали жертвой жестоких потерь, понесенных черниговцами в том числе и в Восточной Пруссии. Для воспитания и подготовки новых солдат не хватало ни времени, ни возможностей. Полк постигла печальная участь всей армии — пропаганда, штыки в землю, братание с врагом. Как воинская часть 29-й Черниговский пехотный полк прекратил свое существование в 1918 году.

Нет больше ни полка, ни знамени, ни истории. Древко, с таким трудом доставшееся врагу, хранилось в Берлинском Цейхгаузе до 1945 года, а после его перевезли обратно в Россию. Сейчас оно, испещрённое следами от пуль и сабельных ударов, лежит в «запасниках» Государственного исторического музея. В современной армии оно никому не нужно. В этой новой действительности вопрос «Ради чего?» звучит громко и убедительно.

[[1]]Согласно сборнику русского униформиста Владимира Звегинцова[[1]]

[[2]]Священника и 20 солдат немцы отпустили в качестве жеста доброй воли по отношению к России и как свидетелей гуманного отношения к пленным[[2]]

[[3]]Для туземцев захват знамени был особенно важен. См. «Битва при Изандлване»[[3]]