Гибель армии
Зарисовки из 1917 года

За Веру, Царя и Отечество умирали, и этим создавалась Россия, но чтобы пошли умирать за Государственную Думу, — вздор!

1917 год стал последним в многовековой истории Императорской армии. Каждый следующий месяц наносил по войскам все более ощутимые удары, от которых все сложнее было оправиться. Эксперимент с «Революционной армией свободной России» сначала превратил её в небоеспособную, подлую и трусливую толпу, и только потом уничтожил, оставив агонизирующие осколки ударных батальонов, деникинских, колчаковких и прочих Белых армий, спасавших честь канувшего в лету мундира.

Случилось то, чего еще несколько лет назад не могли представить ни друзья, ни враги — некогда самая большая армия в мире исчезла. Это было хуже, чем поражение и гибель — дезертирство и убийства, пьянство и грабежи охватили войска. Многомиллионная военная машина медленно падала в пропасть.

***

Образ большого бурого медведя, популярный в Европе символ русской военной мощи, волей-неволей вызывал почтительное уважение даже у противника.

«Русский паровой каток», второй международный символ царской армии, был под стать первому. Машина с легкостью катилась по европейской политической карте, подминая под себя пунктиры и линии государственных границ.

Такой взгляд на вещи можно посчитать наивным стереотипом, а можно — прочной репутацией. Даже неудачи русско-японской войны не смогли поколебать уверенность европейцев в чудовищном потенциале русского оружия.

Через три года после начала войны даже самый большой оптимист не мог представить себе русскую армию в качестве грозного медведя или тяжелой машины. В первые месяцы после Февральской революции еще сохранялась призрачная надежда на боеспособность войск и их надежность хотя бы в обороне, но исход лета и «наступление Керенского» отчетливо показали всем сомневающимся, что люди, сидевшие в окопах на тысячекилометровой линии фронта — уже не армия. Октябрьская революция, Брестский мир и окончательная демобилизация лишь вбили последние гвозди в крышку гроба; убийство Императорских войск началось за восемь месяцев до этого — не смертельный удар, а удавка, которая неумолимо затягивается на шее.

I. Последняя зима Русской армии

 ноябре 1916 года Милюков выступил с трибуны Государственной думы с речью, известной впоследствии под названием «Глупость или измена». Этот монолог впервые кристаллизовал претензии к власти, ставшие двигателем Февральской революции и политики Временного правительства. В частности, в выступлении Милюкова были такие слова:

…Мы сами те же, что прежде. Мы те же на 27-м месяце войны, какими были на 10-м и какими были на первом. Мы по-прежнему стремимся к полной победе, по-прежнему готовы нести необходимые жертвы и по-прежнему хотим поддерживать национальное единение. Но я скажу открыто: есть разница в положении. Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе…

Милюков говорил от лица депутатов, общества, страны. Возможно, в Петрограде ситуация представлялась в подобном бескомпромиссном свете, но переносить это утверждение на войска по меньшей мере наивно. Армия не просто изменилась за время войны — это была совершенно другая армия.

Только по данным военно-санитарных органов к сентябрю 1916 года убитыми и умершими до поступления в медицинские учреждения считалось 562.644 человека. Количество выбывших из строя к 1917 году достигало 1 млн человек (вместе с умершими от ран в госпиталях, комиссованными и пропавшими без вести). С учетом пленных это число увеличивается минимум в два раза. Страшные цифры полностью перекрывают состав кадровой армии (1.4 млн человек) на начало войны.

Затянувшийся конфликт и огромные потери с каждым годом требовали от страны всё больше человеческих ресурсов. Профессор Головин оценивал общее количество людей, призванных на воинскую службу в период с 1914-го по октябрь 1917 года, в 15.5 миллиона человек. Среди них было 4.5 миллиона новобранцев и почти 3 миллиона второочередных ратников, то есть людей, никогда не проходивших военную службу.

Старые солдаты и унтер-офицеры тонули в массе новобранцев. Всей этой многомиллионной толпе только предстояло стать армией в результате обучения в запасных батальонах и благодаря опытным офицерам… Но офицерский корпус понес еще более страшные потери. С лета 1914-го до начала 1917 года на фронте погибли или получили ранение 64.526 офицеров, при этом 2/3 из этого числа выбыли из строя в кампании 1914–15 годов.

Место кадрового офицера повсеместно занял «офицер военного времени». Все училища перешли на подготовку командиров по ускоренному курсу, длившемуся от трех до восьми месяцев. Выпускники таких курсов получали звание «прапорщик»; они должны были не только заменить своих погибших товарищей на фронте, но и занять должности командиров литерных рот, а иногда и целых запасных батальонов. Отличившиеся на фронте унтер-офицеры тоже имели право на производство в чин прапорщика при наличии необходимого образования. В годы войны более 220.000 человек произвели в прапорщики (оценка С. Волкова). Лимит «служилого сословия» при этом полностью исчерпался еще в 1915 году и в армию постепенно стали попадать сомнительные элементы, которые в обычных условиях ее сторонились. Для многих получение офицерского звания превратилось в способ избежать «забривания» в солдаты. Генерал Снесарёв (годы жизни 1865-1937,  русский генерал, военный теоретик и философ. Участник экспедиций в Индию и Афганистан. Участник ПМВ. После революции был военруком и начальником Академии Генштаба РККА. Герой труда. Арестовывался, содержался в Соловецком лагере (в том числе). Умер после освобождения из лагерей в 1937 году) писал в 1917 году об одном таком офицере-толстовце, якобы презиравшем войну и подстрекавшем солдат к оставлению окопов. Вероятно, толстовец окончил военное училище именно для того, чтобы оказаться подальше от так нелюбимых им траншей где-нибудь в штабе дивизии, а лучше корпуса.

Русская молодежь, без сомнения, в Великую войну дала армии лучшие свои силы. Именно офицеры военного времени осуществили «Брусиловский прорыв», многие из них стали героями будущих войн, но в целом приходится констатировать деградацию офицерского корпуса, постигшую войска в 1915–1916 годы.

Даже при лучших побуждениях молодой офицер оказывался в заведомо проигрышном положении. «Вчерашний гимназист, а то и недоучка-полуинтеллигент в прапорщичьих погонах командовал ротой в полтораста — двести мужиков в солдатских шинелях. Он мог их повести в атаку, но не был в состоянии сообщить им воинский дух, той воинской шлифовки и воинской закалки, которой сам не обладал», — так охарактеризовал офицерский дефицит А. Керсновский.

Русская армия в 1917 год вошла в образе «вооруженного народа» в самом худшем понимании этого термина, имевшем мало общего с философскими представлениями Кольмара фон дер Гольца (автор книги «Вооруженный народ»). «Отяжелевшие темные мужики, которым все на свете кроме их собственной хаты и села было чуждо и не нужно» заполнили армию.

При этом в значительной степени «вооруженным народом» стал и многотысячный офицерский корпус, вобравший в себя за последние годы представителей всех сословий и званий. Армейские традиции, передававшиеся со знаменем от поколения к поколению, перестали играть сколько-нибудь заметную роль в армии. Особенно это касалось пехоты, которая в войну сменила не меньше шести составов, что привело к гибели «старой полковой семьи».

Обучение запасных стало острой проблемой практически сразу после неудачных боёв в болотах Пруссии. Уже летом 1915 года на заседании Государственной думы депутат Шингарев выступил с речью. Тревожные слова:

В армии справедливо жаловались, что приходящие туда на пополнение частей запасные недостаточно обучены, что они приходят сплошь и рядом невооруженные, не имеющие достаточного опыта обращения с оружием, не имеющие достаточного навыка к самым необходимым приемам военного дела…

Несмотря на то что проблема обучения солдат была ясна и понятна, преодолеть ее так и не удалось. Качество пополнений, поступавших на фронт, неизменно ухудшалось с каждым годом. Целый букет проблем охватил запасные части: не хватало оружия для обучения и людям объясняли принцип работы винтовок, пулеметов и гранат «на пальцах»; запасников размещали не в специальных военных лагерях, а на квартирах старых полков в крупных городах, то есть делали их невольными свидетелями обывательской жизни с одной стороны, и подвергали обывателей влиянию солдат с другой (французы, которым так же не удалось избежать волнений в войсках, размещали солдат в специальных военных лагерях, таких как Ля-Куртин, где в сентябре 1917 года произошло восстание бригады русского экспедиционного корпуса. Опыт подавления мятежей в военных лагерях говорит о том, что бороться с восстанием в лагере несравненно проще, чем в городе). В феврале 1917 года Петроградский гарнизон состоял из 200 тысяч солдат учебных батальонов. Похожая ситуация наблюдалась в Москве, Ярославле, Нижнем Новгороде и других крупных тыловых центрах по всей России. Вчерашние крестьяне «от сохи» и рабочие «от станка», которых от гражданских отличало разве что наличие погон, один-два офицера на тысячу солдат, тягостный быт и общее нежелание попасть на фронт — вот характеристика любого запасного батальона того времени.

Дисциплина падала все больше и больше, а в тылу даже появлялись случаи «насилия над офицерами». Роман фон Раупах, тогда военный следователь в Финляндии, вспоминал, что к февралю 1917 года у него на столе лежало шесть дел, квалифицированных как «явное восстание».

Второй проблемой армии стал военно-промышленный комплекс. Несомненно, что военное производство совершило колоссальный скачок в предвоенные годы и в период с 1914 по 1917 год, но к началу роковой зимы в войсках еще ощущался дефицит практически всего необходимого. Министр иностранных дел России Сазонов вспоминал: «Мы знали, что для приведения России в состояние боевой готовности надо было еще три или четыре года усиленной работы…». Не успели и оказались в положении вечно догоняющих.

Мобилизационное расписание 1910 года не соответствовало тем требованиям, которые поставила перед командованием и промышленностью война. Например, насыщенность войск артиллерией в 1914 году соответствовала «наполеоновским» нормам, т. е. рассчитывалась по 5 орудий на тысячу штыков, что не могло удовлетворить реальной потребности в артиллерии. Всего с 1914 по 1917 год русские орудия совершили более 50 миллионов выстрелов. Такой огромный (хоть и наименьший среди прочих воюющих стран) расход снарядов складские запасы не покрывали. Плотность и эффективность огня напрямую зависели от усилий не поспевающей промышленности. Даже самым современным заводам, таким как Путиловский, требовалось время, чтобы наладить выпуск оборонных заказов, соответствующих людоедским требованиям армии. Как только производство орудий, патронов, пулеметов и снарядов приближалось к установленной норме, цифры в запросах Ставки Главнокомандующего умножались. Это относится ко всем производственным сферам: некомплект в снабжении армии винтовками колебался на уровне 35%, патронами на уровне 11%.

Снабжение продовольствием также оставляло желать много лучшего. Перед революцией суточная потребность фронтов в крупе составляла 146 вагонов, в то время как главный полевой интендант сообщал в Ставку, что может обеспечить только 116 вагонов. Хронический недостаток мяса привел к появлению в меню «постных дней». Напряжение железных дорог достигало абсолютного максимума: на железной дороге Бендеры-Рени (Румынский фронт) пропускная способность была 200 вагонов в сутки, а для обеспечения фронта всем необходимым требовалось доставлять ежедневно более 400 вагонов.

К этим «личным» неприятностям русской армии прибавилась извечная проблема, жертвой которой в большей или меньшей степени стали все противоборствующие стороны. Сам характер позиционной войны располагал к деморализации и общему падению духа в войсках, к распространению пацифистских настроений. Томительное ожидание атак, артиллерийские обстрелы, холод и грязь траншей приводили людей в отчаяние, ломая даже самых волевых солдат, а общим состоянием фронтовиков к исходу третьей зимы стала усталость:

…Целый месяц войска роются в вязкой грязи, пробивая траншеи по направлению к укрепившемуся врагу. Измучились солдаты ужасно. Чуть прислоняться во время работы к стенке окопа, так полусидя и засыпают…Нужно сознаться, что война начинает утомлять всех. Порыв воодушевления не может длиться бесконечно…

Да, состояние армии зимой 1917 года было безрадостным, но отнюдь не катастрофическим. Дисциплина на фронте держалась крепко, войска готовились к широкомасштабному наступлению. ЮЗФ (Юго-Западный фронт) уверенно закрепился в Галиции, дав по зубам австрийцам и немцам в ходе Луцкого прорыва, на Кавказе Русская армия наголову разбила османские войска, захватив Эрзерум и Трапезунд. Русская кампания 1916 года показала впечатляющие результаты, особенно в сравнении с кровавой бессмысленностью Соммы и бесперспективным зарыванием Западного фронта все глубже в траншеи. Постепенно спадал извечный «снарядный голод», чему активно способствовали и союзники. Резюмируя, приведем цитату из «Очерков русской смуты» А. Деникина:

Я не склонен идеализировать нашу армию. Много горьких истин мне приходится высказывать о ней. Но когда фарисеи — вожди российской революционной демократии, пытаясь оправдать учиненный главным образом их руками развал армии, уверяют, что она и без того близка была к разложению, — они лгут.

II. Свободная весна и рождение «первого солдата революции»

 великой сокровищнице ленинского учения всесторонне разобран вопрос о роли солдатских масс в революции» — сообщает нам марксистский историк в предисловии к сборнику «Революционное движение в Русской армии в 1917 году». Позволим себе усомниться в этой роли. Безусловно, «солдаты» принимали активное участие в свержении монархии в феврале-марте 1917 года, но к настоящей армии, лежавшей в это время в окопах, они относились весьма условно.

Генерал Селивачев в траншее

События развивались молниеносно. Меньше чем через неделю хлебные бунты переросли в вооруженное восстание и мятеж учебных команд в Петрограде. Тогдашнее нездоровое состояние власти создало обстановку, в которой требовалась только искра, только повод для выплеска недовольства. Этим поводом в равной степени могло стать немецкое происхождение Императрицы, самые незначительные перебои с поставкой хлеба или что-нибудь еще.

Армия некоторое время жила в абсолютном неведении, сильно отставая от тыла. Реально ситуацию понимали только в штабах командующих фронтами. Даже немцы были хорошо осведомлены о произошедших событиях, а фронт все еще томился в неизвестности. Генерал Селивачёв (годы жизни 1868-1919, русский военачальник, генерал-лейтенант. Участник русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. После революции был мобилизован в Р.К.К.А. и, возможно, отравлен за сочувствие белым в 1919 году. По официальной версии умер от тифа), командир фронтовой дивизии, записал в дневнике 3-го марта:

В штабе 14 Ф.с.п. (14-го Финляндского пехотного полка) оказался плакат, вывешенный сегодня ночью немцами…

В плакате значится, что в Петрограде вспыхнула революция, что власть захвачена 12-ю членами гос. думы… по-видимому, нет дыма без огня, так как из ставки ожидается объявление важного акта…

3 марта солдатам зачитали манифест об отречении Николая II. Тянули бы и дальше, боясь непредсказуемой реакции фронтовиков, но немцы стали забрасывать в траншеи бомбы с прокламациями. Новости стали полной неожиданностью как для офицерского, так и для рядового состава, не подозревавшего о волнениях в столице. О произошедшей революции ходили самые дикие слухи: что убито 20.000 человек, что был дворцовый переворот, что Николай II призвал для усмирения восстания немцев и так далее.

Пока не был готов текст новой присяги Временному правительству и не дошёл до фронта печально известный приказ N1 (который стал попадать в окопы с первыми возвращающимися отпускниками довольно быстро), солдаты пребывали в состоянии, которое большинство современников описывало как смесь растерянности и спокойствия.

В 10-х числах марта полки начали выводить на присягу. Полковник Месснер (годы жизни 1891-1974, русский военный теоретик, автор книги «Мятежвойна». Участник Первой мировой войны. Участник Гражданской войны на стороне белых. Последний начштаба Корниловской дивизии), в то время старший адъютант на Румынском фронте, охарактеризовал её максимально лаконично: «Присяга была принесена солдатами тупо, офицерами с отвращением…». В воспоминаниях многих современников отмечалась отчетливая неискренность происходящего.

Так, довольно прозаично и даже нелепо, произошла смена власти на фронте. Мало кто отдавал себе отчет в том, к чему приведут армию эти перемены.

• 
  

  9-й сибирский полк присягает Временному правительству

   

• 
  

  Присяга на верность Временному правительству 145-го Новочеркасского пехотного полка

   

Возможно, если бы новая власть понимала армию, то история сложилась бы иначе, но революционные лозунги, «демократизация», «свобода», «равенство» — всё это было пущено в окопы и вихрем разнеслось по траншеям, произведя колоссальный эффект на солдатские умы. Предвестником зарождающейся бури стал «первый солдат революции».

Тимофей Иванович Кирпичников в 1917 году был старшим фельдфебелем запасного батальона Волынского пехотного полка. Несмотря на то, что на военную службу его призвали еще до 1914 года, на фронт Кирпичников не попал. В последних числах февраля в ходе известных событий фельдфебель стал вдохновителем мятежа запасной команды Волынского полка в Петрограде и виновником смерти командира этой части — штабс-капитана Лашкевича (непосредственные убийцы — унтер-офицеры Марков и Орлов). Фактически Кирпичников стал первым солдатом, поднявшим оружие против власти. За «гражданский подвиг» фельдфебель удостоился Георгиевского креста с натянутой формулировкой: «… 27 февраля, став во главе учебной команды батальона, первым начал борьбу за свободу народа и создание Нового Строя, и несмотря на ружейный и пулеметный огонь в районе казарм 6-го запасного Саперного батальона и Литейного моста, примером личной храбрости увлек за собой солдат своего батальона и захватил пулеметы у полиции…» (в реальности никакого серьезного сопротивления полиция солдатам не оказывала, не говоря уже о пулеметном огне, но Георгиевскими крестами принято было награждать за боевые подвиги, поэтому наградной лист приукрасили батальной сценой).

Поступок Кирпичникова (позднее он получил офицерский чин, после Октябрьского переворота пытался примкнуть к Добровольческой армии, но был узнан и расстрелян) стал чудовищным прецедентом. О нем любили писать газеты, многократно тиражируя «подвиг» героя, дельцы наладили выпуск открыток с портретом бравого фельдфебеля со сверкающим крестом на груди. Солдаты увидели, что вещи, за которые раньше полагался трибунал, теперь называются подвигом, что гражданская позиция важнее всякой дисциплины. Равнение на Кирпичникова и ощущение безнаказанности привели к ужасным последствиям.

Пока в тылу кипели нешуточные страсти, фронт еще пребывал в относительном спокойствии. Согласно «докладу старшего адъютанта военно-цензурного отделения штаба 5-й армии Скворцова генерал-квартирмейстеру Черному о настроении войск по письмам за март 1917 года», настроение войск армии оценивалось как повешено-бодрое. Из общего числа просмотренных 20 287 офицерских писем недовольство войной обнаружило — 16, недовольство начальством — 2. Из общего числа просмотренных 161 160 солдатских писем пессимистического содержания оказались 372 письма.

Первым ударом по дисциплине стало проникновение в армию приказа N1, действие которого началось в Петроградском военном округе, но неизбежно расползлось сначала по всему тылу, а затем и фронту. Согласно этому документу, в армии полагалось устроить выборные комитеты, а оружие держать под контролем солдат, изолировав его от офицерского состава. Одновременно отменили титулование офицеров и отдание чести, а солдаты «вне строя» получили равные с прочими гражданами права. Приказ N1 отвечал самым заветным чаяниям солдат и был страшным сном офицеров, так как полностью лишал последних контроля над подчинёнными. Основные его положения, такие как создание комитетов и неотдание чести, позднее официально подтвердили через Ставку.

К этому «штампу социалистической мысли» можно было бы отнестись как к глупости, ошибке или случайности, но в конце весны 1917 года, уже после того, как стали понятны его последствия, вышел еще один документ, закрепивший завоевания революции в армии и подтвердивший сомнительные постулаты приказа N1. «Декларация прав солдата» утвердила угождение солдатским массам в ущерб дисциплине и здравому смыслу в качестве программы Временного правительства.

Уже в марте упразднили военно-полевые суды, а дела, находившиеся в их ведении, отправили на пересмотр. При каждом полку образовывались полковые суды, в которых судьями становились сами солдаты. Солдаты получили равные права с прочими гражданами, в том числе и в политической жизни, то есть смогли вступать в партии, примыкать к союзам и прочее. Это значило, что некогда наглухо закрытые армейские ворота настежь отворялись для политической пропаганды. Многочисленные агитаторы и думские спикеры, перемешанные с провокаторами, тут же наводнили войска, внося смуту в сознание солдат. Одна только Государственная дума только в марте направила в армию 54 комиссара. В стране, где 80% населения не знало грамоты, на солдатских митингах самыми популярными словами стали «республика» и «конституция», значение которых митингующие представляли весьма смутно.

Каждая из российских партий стремилась завоевать расположение единственной убедительной силы в России — армии. Ставка робко пыталась оградить войска от пропаганды разноцветных социалистов, но уверенного эффекта не достигла. И если большинство партий хотя бы выступали под лозунгами «Война до победного конца» и «Защита свободы и революции», то большевики, которые получили равный доступ к агитации в армии, пришли в войска с откровенно пораженческими кличами. При этом РСДРП вела агитацию крайне умело и эффективно, хорошо представляя свою целевую аудиторию. Начав в марте-апреле с роли непопулярных маргиналов, к октябрю 1917 года большевики стали одной из ведущих армейских партий, их поддержка в войсках достигла по разным данным от 40 до 60%. Чем меньше солдаты были довольны правительством и затянувшейся войной, тем больше они проникались доступным ленинским лозунгом «Долой войну!».

Сторонники демократических «реформ», закрыв глаза на очевидное, твердили:

«В армии и флоте Кромвеля были комитеты офицеров и солдат, настоящий парламент с двумя палатами! И тем не менее армия революции разгромила короля!»

«Из таких же молодцов выросла армия Великой французской революции. Санкюлоты 1792 года быстро превратились в непобедимые батальоны французской армии Жемаппа и Ватиньи»

В реальной жизни солдат, награжденный правом выбора, сразу показал свои желания — в лучшем случае на фронте говорили о том, что не будут наступать за пределами государственной границы, в худшем же отказывались не только наступать, но и защищать собственные позиции. «Гражданин-солдат» знал только свою волость «и ее только считал своим отечеством». До галицийских окопов ему дела не было. Раньше его держал в них долг и страх, в крайнем случае «шестипудовый унтер».

Идеалисты надеялись на слом палочного метода и приход новой «сознательной» солдатской дисциплины. В реальности одной дисциплины не стало, а другой не появилось. Солдаты голосовали ногами: количество дезертиров, согласно данным профессора Головина, в марте 1917 года увеличилось на 400%, количество заболевших на 120%.

Чаяния солдат вопреки обманчивым мечтаниям демократической публики оказались самыми приземлёнными. Андрей Снесарёв в апреле занимал должность начальника 159-й пехотной дивизии (7-я армия). В одном из писем жене с фронта он передавал картину увиденного им митинга:

Говорили солдаты. Попадались люди сильные словом, но в большинстве — бедные, темные люди, закруженные вихрем событий, жадно просящие разгадок и условно настроившиеся на непонятные слова. Слушать их — и смех и грех: то вопрос о войне, мире, будущем переустройстве родины, то о харчах и побольше жалования. Оружейный мастер Гусак, к которому они обратились за разъяснением томительных вопросов, дает такое объяснение: «Конституция — это, братцы, такой порядок, при котором вы за день будете получать 15 копеек да на своих харчах, а при Республике — 5 рублей на день, да харчи казенные. Вот и выбирайте, чего вам хочется». «Желаем Республику», — горланят православные…

Братание

Первой серьезной эпидемией, захлестнувшей войска с приходом свободы, стало братание. Случаи такого специфического контакта с противником фиксировались еще в 1915 году, но в устойчивую тенденцию движение превратилось весной 1917 года. Отдельную партию в хоре сторонников братания исполнили большевики. Ленин писал в статье в апреле 1917 года о роли братания:

Хорошо, что солдаты проклинают войну… Хорошо, что они ломают каторжную дисциплину, сами начинают братание на всех фронтах. Все это хорошо!

Братание охватило все фронты и корпуса. Из 220 дивизий, стоящих на позициях, браталось 165. Подобное «общение» между солдатами первоначально поощрялось как немцами, так и австрийцами. Противник, пользуясь братанием, передавал в окопы агитационные листки, фотографировал позиции и всячески способствовал разложению армии.

Массовое братание продолжалось на фронте до мая, когда на исходе второго месяца стало понятно, что это становится опасно и для самих немцев. Чума пацифизма лихо передавалась воздушно-капельным путем, не обращая внимания на языковые различия. К концу весны немцы стали препятствовать своим солдатам выходить из окопов. Пик братания пришелся на середину апреля (православная Пасха), а к концу мая это явление в большинстве своем прекратилось, но не исчезло совсем.

Большая заслуга в борьбе с братанием принадлежала русской артиллерии, на тот момент гораздо менее распропагандированной. Батареи почти всегда открывали по братающимся солдатам огонь, несмотря на угрозы со стороны пехоты поднять артиллеристов на штыки.

Весенние доклады начдивам и начкорам полны одинаковых в своей дикости историй:

1. Унтер-офицер 4-й сотни 772-го Калашинского полка громким голосом вызывал немцев, приглашая их в наши окопы. Командир полка приказал прекратить общение с немцами, но в ответ услышал от унтер-офицера ругань по своему адресу. Унтер-офицера арестовали и предали суду, но солдаты не дали следователю закончить следствие, отобрали у него дело и уничтожили.

2. Солдаты 774-го Байкальского полка вышли для братания, но огнем нашей батареи были разогнаны. Тогда солдаты полка явились в батарею и пригрозили офицерами и солдатам кровавой расправой.

3. Из доклада депутата Государственной думы Масленникова: «Солдаты пехоты часто перерезали телефонные провода артиллерийских наблюдательных пунктов. Грозят артиллерии в случае стрельбы в противника поднять артиллеристов на штыки. Не позволяют под угрозой штыков открывать пулеметный огонь. Братания продолжаются, хотя и в значительно меньшей степени, чем на Пасху, когда братания приняли прямо уродливые формы… Рассказывают, что в наших окопах, удаленных от немецких шагов на 30, пулеметы в чехлах.

4. Во 2-й дивизии 1-го Туркестанского корпуса Особой армии наши и немецкие солдаты разгуливают вместе, причем последние доходят до наших резервных рот; то же наблюдается и на участке 431-го полка 108-й див. 7-й армии. Особенно усиленное братание наблюдается на территории 19-й див. 12-го корпуса 7-й армии, где за неделю — с 20 по 27 октября — было два случая увода в плен наших солдат во время братания; кроме того, пользуясь легкомысленным доверием наших солдат, австрийские офицеры 21 октября ходили по своему берегу реки Збруч с планшетками и фотографическими аппаратами и снимали наши окопы. Уговоры и увещания офицеров и комитетов вызывают озлобление. В районе 432-го полка завязана меновая торговля с неприятелем, окопы украшены белыми флагами, раздается музыка. В 442-м полку 57-й див. Особой армии офицерам, протестовавшим против братания, угрожали штыками. К прискорбным результатам привело братание на территории 6-й армии, где три наших солдата пошли к проволочным заграждениям противника, здесь их сфотографировали и дали табаку. Возвращаясь, они нашли головку дистанционной трубки, при разборке которой все три были ранены.

Чистка командного состава

Еще одним следствием Февральской революции, непосредственно затронувшим армию, стала чистка среди генералитета РИА, организованная первым военным министром Временного правительства Гучковым. В результате увольнения неблагонадежных из армии устранили более 140 генералов, в их числе 35 командиров корпусов и 75 начальников дивизий. Подполковники получали должности в обход генералов от инфантерии — шок для профессиональных военных, привыкших к спискам и очередности назначений. Официально все маскировалось идеей уничтожения «устаревшего и неспособного» и появления «талантливого и энергичного».

Большая чистка быстро закончилась, но чехарда в командном составе вплоть до должности Главковерха продолжалась весь 1917 год. Реальной целью кадровых перестановок было создание лояльного новой власти командного состава, но добиться абсолютной преданности правительству не удалось.

О преследовании каких-то рациональных целей в этом процессе не приходится и говорить. Субординация и боевая эффективность оказались принесены в жертву политикам, опасавшимся «революции справа». Генерал Деникин заметил по этому поводу:

Улучшился ли действительно в серьезной степени командный состав? Думаю, что цель эта достигнута не была… Быть может, выдвинулось несколько единичных «талантов», но наряду с ними, двинулись вверх десятки, сотни людей случая, а не знания и энергии.

Одновременно с избиением генералитета шла самостоятельная солдатская чистка офицерских рядов. Комитеты только в марте 1917 года и только на Западном фронте потребовали отстранения от должности 22 офицеров. Точное количество отстранённых таким образом командиров установить невозможно, но их число неуклонно росло. Огульное обвинение в «старорежимности» могло стать достаточным основанием для смещения офицера с практически любой должности. Нередко офицеры сами писали рапорты на оставление частей после того, как солдаты высказывали им ультимативное требование.

В марте обычным явлением стали самовольные аресты командиров полков (Клеванский полк, Каширский полк), а во второй Кавказской гренадерской дивизии солдаты сместили поголовно весь комсостав не только дивизии, но и корпуса. Командование неоднократно заявляло о недопустимости выборов начальства во фронтовых частях, но правительство шло на поводу у солдатской массы и в большинстве случаев удовлетворяло их требования. Ответственности за самовольные аресты и смещения никто не нес.

Были и курьёзные случаи. Генерал Селивачёв записал в дневнике 13 марта:

Саперная отдельная 74-я рота, стоящая при дивизии, подала мне заявление на к-ра роты шт.-кап. Яковлева, обвиняя его в том, что он читает им не все распоряжения Временного Правительства, объяснив это тем, что они идиоты и все равно ничего не поймут… Тут же саперы заявили, что они никак не могут служить с прапорщиком Мейстером и фельдфебелем, так как они дерутся…

В особенно неблагополучных частях неподчинение принимало совсем отвратительные формы. Генерал Краснов вспоминал:

Один полк был застигнут праздником Пасхи на походе. Солдаты потребовали, чтобы им было устроено разговенье, даны яйца и куличи. Ротные и полковой комитет бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войною Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира полка за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами, клялся и божился, что он употребил все усилия, чтобы достать разговенье, и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь.

В ответ офицерство объединилось в «профессиональный союз», призванный защитить обладателей золотых погон от произвола как политиков, так и солдат. Вместе с офицерским союзом консервативные объединения стали охватывать и другие отдельные группы военных (например, Союз георгиевских кавалеров и Союз Казачьих войск). «Союзы» в советские времена было принято определять как «контрреволюционную военщину». Доля правды в этом есть — организации офицеров, георгиевских кавалеров и казаков находились в открытой конфронтации с пораженцами. Уже в апреле «Союз офицеров» выпустил резолюцию:

Офицерство в своем огромном большинстве категорически настаивает в целях спасения Родины и добытой свободы на энергичном продолжении войны…

«Категорический» тон резолюции послужил причиной появления очередной трещины между офицером и солдатом, в скором будущем превратившейся в пропасть.

Временное правительство, не доверявшее офицерству, потакало солдатам в их революционной бдительности и способствовало все большему разложения войск. Отдельные увещевания, например, рапорт генерала Алексеева на имя Гучкова, успеха не имели:

Разложившаяся армия — не армия, а вооруженная толпа, страшная не для врага, а для своего народа и для той свободы, которую он только что завоевал. Нам нужно остановиться в своем течении в сторону утопических вожделений и всем, всей России, громко сказать: родина в опасности…

Строки, принадлежащие генералу Снесарёву, выражали общее мнение военных, буквально кричавших о том, что процессы, начатые политиками, ведут к неминуемому краху:

Отмените войну, говорю я многим, а за этим вычеркните из жизни государства, все то, что зовётся вооруженной силой, но раз вы этого не можете, поступайте так, как указывает военная наука… другого выхода нет!

Результатом поиска «благонадежных» и «сознательных» офицеров стало выдвижение на всех армейских уровнях революционных демагогов, чьи профессиональные обязанности ограничивались заигрыванием с солдатской массой, заходившим все дальше и дальше. Между тем завоевать преданность солдат таким образом никому не удавалось, они слушали популистов ровно до той поры, пока их речи отвечали представлением самих солдат о справедливости.

Наглядно представим чехарду, инициированную чистками Гучкова:

С марта по ноябрь сменилось восемь Верховных Главнокомандующих:

— До 2 марта Император Николай II

— Первую неделю после революции Великий Князь Николай Николаевич

— 11 марта — 21 мая генерал М.В. Алексеев

— 22 мая −19 июля — генерал А.А. Брусилов

— 19 июля — 27 августа — генерал Л.Г. Корнилов

— 30 августа — 3 ноября 1917 — А.Ф. Керенский

— 3 ноября — 20 ноября — генерал Н.Н. Духонин

По этим назначениям отчетливо видны метания правительства. Совершенно неуместного Великого Князя сменил либеральный генерал Алексеев, активный участник февральских событий. Он, впрочем, показал себя слишком рьяным защитником интересов армии и офицерства (открывал съезд Союза офицеров в Могилёве).

Алексеева заменил более послушный Брусилов, но его политика слепого согласия с правительством потерпела полный крах в ходе летнего наступления и Керенскому в рамках срочных спасительных мер пришлось обратиться за помощью к «контр-эго» Брусилова — Корнилову. Потом Керенский, напуганный корниловским выступлением, лично возглавил армию. Наконец, место главковерха занял несчастный генерал Духонин, ставший алтарной жертвой революции.

На Северном фронте сменилось семь командующих фронтом.

На Западном фронте сменилось восемь командующих фронтом.

На Юго-Западном фронте сменилось восемь командующих фронтом.

И только на Румынском фронте, где официальным командующим был король Румынии, сменилось всего двое помощников командующего.

Такая же картина наблюдалась в армиях и корпусах. Остановимся для примера на 11-й армии Юго-Западного фронта:

До 5 апреля командующим армии был генерал Баланин.

Чуть больше месяца (с 15 апреля по 21 мая) армией командовал генерал Гутор.

Чуть больше двух недель (с 21 мая по 4 июня) армией командовал генерал Федотов.

С 4 июня по 9 июля в должности командующего был генерал Эрдели.

Затем ровно десять дней (до 19 июля) армией командовал генерал Балуев.

С 19 июля по декабрь 1917 года в армии сменилось еще три командующих — генералы Рерберг, Промтов и Такаревский.

В условиях, когда командующие фронтами и армиями выполняли свои функции по две-три недели, говорить о какой-то нормальной работе даже не приходилось.

«Омоложение» командного состава усилилось, во-первых, вследствие объективных боевых потерь и, во-вторых, благодаря интригам и перестановкам. Молодые офицеры «из народа» или со студенческой скамьи традиционно считались менее подверженными старорежимным и реакционным взглядам. А между тем офицеры, минувшие строевой ценз, «не сжившиеся с огнем», губительно влияли на части, в которых служили.

В этом заключалась гибельная армейская политика Временного правительства, особенно усугубившаяся в эпоху Керенского. Временному правительству требовалась победоносная армия, которую мог обеспечить только сильный офицерский корпус, но боязнь контрреволюционных настроений в офицерской среде заставляла новую власть отказаться от безоговорочной поддержки требований профессиональных военных.

Вместо этого всеми силами задабривали солдат, в том числе назначая угодных им начальников. Любые возражения генералитета и робкие попытки сопротивления пресекались тут же, обычно путем отчисления от должности (таким образом Кавказский фронт лишился генерала Юденича, автора многих его побед). На двух стульях, к несчастью политиков, сидеть не удавалось, а попытки балансировать между здравым смыслом и идиотизмом приводили к печальным последствиям.

Боевая ценность армии снижалась со скоростью свободного падения. В этой печальной истине России очень скоро предстояло убедиться.

III. Лето. Последнее наступление армии

 исходу весны 1917 года обстановку в армии можно было бы мягко назвать непредсказуемой. Практически все важные решения (от выхода на плановые занятия и до перехода в наступление) принимались на митингах путем резолюций. Так об этой системе вспоминал генерал Краснов:

…Безусый, окончивший четырехмесячные курсы, прапорщик, или просто солдат, рассуждал, нужно или нет то или другое учение, и достаточно было, чтобы он на митинге заявил, что оно ведет к старому режиму, чтобы часть на занятие не вышла и началось бы то, что тогда очень просто называлось эксцессами. Эксцессы были разные — от грубого ответа до убийства начальника, и все сходили совершенно безнаказанно…

Поведение солдат определялось сиюминутным настроением и успехом того или иного оратора у публики.

Точек соприкосновения между Временным правительством и солдатской массой оставалось с каждым днем все меньше. Керенский, ставший в мае военным и морским министром, одной рукой выводил — «война до победного конца», а другой подписывал в печать «Декларацию прав солдата». Сами солдаты, добившись первых уступок и почувствовав слабость власти, все больше склонялись к желанию завершить войну «без принцесс Аннексии и Контрибуции».

Несмотря на очевидный диссонанс между заинтересованными сторонами, правительство решило провести широкомасштабное наступление по всему фронту (оно несколько раз переносилось, окончательной датой стал июнь 1917 года) — не в последнюю очередь благодаря настойчивым увещеваниям союзников.

Тут важно понимать, что реальное состояние армии и ее образ мало соотносились между собой. В тылу армия всячески преподносилась как образец революционной сознательности, и те, кто не видел окопов, не сомневались в успехе предстоящего наступления. Пропаганда делала свое дело. Реальность жестоко отличалась от крикливых заголовков газет. Генерал Снесарёв отвечал оптимистам в одном из писем:

Я бы предложил желающим обойти войска и посмотреть… ну что бы? Ну хотя бы состояние винтовок и отхожих мест… И кому надо понимать русского солдата, тот по этим двум признакам сразу ответит на вопросы и о дисциплине, и о боевом настроении… посмотрев только винтовку или понюхав воздух в стороне от окопов…

Подготовка. Ударники

«Я помню, что меня спросили, как я смотрю на переход в наступление революционными войсками, с комитетами во главе. Я ответил, что, как русский человек, я очень хотел бы, чтобы оно завершилось победою, но, как военному, сорок лет верившему в незыблемость принципов военной науки, мне будет слишком больно сознавать, что я сорок лет ошибался» — вспоминал генерал Краснов.

План наступательной операции был разработан тщательно, но войска, должные этот план осуществить, не гарантировали операции успеха. В тот момент во главе Русской армии стоял генерал Брусилов, отличавшийся мягкостью по отношению к революционным солдатам. «Хитрый старик», как его определил генерал Селивачёв, «первым стал заигрывать с народом». Вместо того чтобы вернуть ответственность за воинские преступления, восстановить дисциплину и таким образом подготовить солдат к боям, Брусилов, оглядываясь на правительство, сделал ставку на «сознательность».

Моральная подготовка солдат ложилась на плечи многочисленных комиссаров, депутатов-оборонцев и иностранных военных агентов. Началась широкомасштабная пропагандистская кампания в рамках подготовки наступления. Другого выхода у Ставки, лишённой всех инструментов контроля, просто не было. Смертная казнь была отменена еще в начале марта, дисциплинарный устав потерял всякое значение. Офицеры, даже уважаемые солдатами, имели право исключительно совещательного голоса и уговоры оставались единственным доступным средством убеждения.

Правительственные пропагандисты, допущенные на фронт, приступили к выполнению своей агитационной задачи с большим воодушевлением, но положительных результатов добиться не удалось. «Посещающие войска делегаты, принадлежащие к различным полюсам общества… вносили в сознание солдат еще большее смятение, вызывали подозрение и недоверие к тем, кто призывал к повиновению…» — отмечает исследователь революции на Западном фронте Смолянинов. Психологическая защита солдат работала на уровне, достойном восхищения. Депутатов, которые призывали к наступлению, солдаты просто обвиняли в том, что они переодетые генералы и в лучшем случае освистывали. Убедить их в обратном не представлялось возможным.

Пьер Паскаль был одним из представителей французской военной миссии, отправившейся для агитации перед наступлением на Северный фронт в мае 1917 года. Паскаль сам два года провел в окопах во Франции, был два раза ранен и в 1916 году направлен в Россию, как хорошо знавший эту страну офицер. Его дневники содержат очень точную характеристику бардака, царившего в войсках накануне наступления: одни части выражали готовность наступать, другие категорически отказывались; одна и та же часть меняла свое решение относительно наступления по нескольку раз в зависимости от успеха того или иного оратора. Паскаль констатировал, что агитационная миссия потерпела неудачу. Солдаты легко позволяли себя убедить только в том, что имело для них очевидную выгоду.

В качестве второй формы мотивации к наступлению в рамках «революционного подъема» в армии стало явление ударничества. Инициатива снизу быстро нашла отклик в Ставке. Генерал Брусилов объявил себя первым «ударником» и разрешил формирование «батальонов смерти».

Источниками пополнения этих батальонов стали две категории людей. К первой относилась молодежь, проникшаяся в тылу революционной пропагандой о защите Родины и Революции и массово откликнувшаяся на нее, выстроившись в очередь на записи в «батальоны смерти».

Второй категорией ударников стали фронтовые солдаты и офицеры, стекавшиеся из разных подразделений в ударные части. Профессор Головин отмечал, что таким образом «лучшие элементы получали возможность не только продолжать исполнять свой долг, но попросту жить без постоянной угрозы избиения».

Так были сформированы десятки ударных батальонов и два ударных полка (Корниловский и 1-й революционный). На бумаге количество «смертников» было еще больше. Желающих попасть в батальоны, которые находились на особом положении в плане довольствия и обмундирования, было так много, что звучали идеи создать отдельную ударную армию, но этого сделать не успели.

Ударники должны были пробить первый эшелон немецкой обороны, увлечь за собой колеблющихся и подарить умирающей армии надежду на успех, возможно, ценой собственной жизни. Это был простой расчёт, на котором строился весь план наступления, так красиво нарисованного в головах политиков.

«Части смерти» не были похожи на дореволюционную армию. Их «вдохновлял» искусственный девиз: «За землю и волю, за мир всего мира с оружием в руках — вперед!». Ударников объединяла «сознательная» дисциплина, а в батальонах присутствовали все незаменимые атрибуты новой армии, с ее гражданами и товарищами, политической агитацией и прочими прелестями. Далеко не все ударники приветствовали декорации революционного спектакля, окружающие батальоны, но присяга, начинавшаяся со слов «даю честное слово гражданина…» была, по мнению многих, меньшим злом.

• 
  

  № 11–12, 25 марта 1917 г. Заседание совета солдатских депутатов. Фото К. Булла

   

• 
  

  № 11–12, 25 марта 1917 г. Петроград 1 марта. Полк в полном составе (с офицерами) переходит на сторону Временного правительства

   

• 
  

  № 28, 15 июля 1917 г. Прапорщик Бочкарева, командир женского «батальона смерти». Рисунок П. Жилина

   

• 
  

  № 38, 23 сентября 1917 г. Группа ударного полка корниловцев. Фото П. Оцуп

   

• 
  

  № 39, 1917 г. Запись в отряд добровольцев-увечных войнов

   

Началось наступление. Многочисленные «батальоны смерти», батальоны увечных воинов и георгиевских кавалеров, воинов тыла… заведомо оказались обречены на гибель и провал своей миссии. Они понесли чудовищные потери в летнем наступлении, окончившимся более чем бесславно. Лучшие русские люди, оставшиеся еще в стране, тысячами гибли в Галиции. Попытки обратиться к совести солдат в большинстве своём успеха не имели. Часто ударные батальоны шли в атаку одни.

Многие профессиональные военные, такие как генерал Зайончковский, отмечали ненормальность подобного явления для армии, но Русская армия образца 1917 года и не предполагала нормальности. Ударники отдали последний долг стране, спасли честь армии, как потом это сделали юнкера в Москве и добровольцы на Дону.

Наступление и бегство юго-западного фронта. Конец Гвардии

Основные надежды летнего наступления возлагались на части Юго-Западного фронта, наиболее дисциплинированные и боеспособные армии которого ровно год назад уже совершили успешное наступление — Луцкий прорыв.

Генерал Брусилов с тех пор переместился с должности командующего фронтом на должность Главнокомандующего, начальником корпуса стал бывший командарм — генерал Гутор. Комиссаром фронта был бывший эсер-террорист Борис Савинков, немало сделавший для Русской армии в 1917 году.

Гутор, некогда успешный боевой командир (из наградного листа на Орден Св. Георгия:

«За то, что в бытность начальником 34-й пехотной дивизии, лично руководя действиями дивизии 8 окт. 1915 г. и находясь в сфере сильного действительного огня противника, решительным энергичным распоряжением сломил упорное сопротивление превосходного в силах неприятеля, засевшего за тремя полосами проволочных заграждений и овладел сильно укрепленной неприятельской позицией в районе д.д. Волица-Иванье»), предложил Главнокомандующему комплекс мер, «считая настойчивой необходимостью самую энергичную борьбу с создавшимся положением».

Меры эти, поддержанные Брусиловым, были самыми дикими:

1. Командирование в войска членов Петроградского Совета

2. Учреждение выборных дивизионных судов

3. Замена дисциплинарного устава

Фактически Брусилов и Гутор разработали не комплекс мер «по борьбе с положением», а комплекс мер по дальнейшему усугублению этого положения.

Командование готовило план наступления, а в ставку тем временем сыпались донесения угрожающего содержания:

— 17 мая солдатами 707-го полка убит начальник 177-й пехотной дивизии ген. Я.Я.Любицкий…

— 23 мая толпа солдат 650-го полка арестовала командира полка и 7 офицеров, сорвав с них погоны, причем штабс-капитану Мирзе были нанесены несколько ударов по лицу, а подпоручика Улитко жестоко избили и оставили на дороге лежащим без сознания…

— 7 июня арестованные офицеры 103-го полка жестоко избиты и ограблены…

Наступление готовилось в страшных муках, постоянно откладывалось и переносилось из-за капризов солдат, то выражавших согласие на наступление, то выносивших резолюции об отказе.

18 июня наступление началось.

За ходом Галицийского сражения проще всего наблюдать по трем линиям на плане операции. Первая линия повторяет исходные позиции ЮЗФ, вторая показывает максимальную глубину прорыва на западе, а третья, последняя, начерчена далеко на востоке не только за второй, но и за первой, исходной.

Благодаря ударным частям Юго-Западный фронт рванул с места и наступал в течение двух недель, дойдя, в частности, до галицийского городка Калуш. Но наступление расшатанной армии не предвещало ничего хорошего.

«По полученным сведениям — писал командующий 7-й армией Селивачёв — при взятии гор. Калуша VIII армией 1,5 полка так перепились, что обратились в трупы; в городе наши войска стали насиловать женщин, грабить лавки, — словом, проклятая натура сказалась вовсю…»

Неудивительно, что в такой атмосфере армия постепенно остановилась, качнулась и, все ускоряясь, покатилась назад, очистив всю Галицию. Ярости ударников, истекавших кровью, не хватило на воодушевление армии, занятой грабежом. Все попытки повести солдат в контрнаступление проваливались. В войсках началась настоящая паника. «Солдаты толпами неслись по шоссе, рубили постромки повозок, грабили наложенное в них добро, разбивали бронированный автомобиль за то, что он заставляет их держаться на позиции… Поведение солдат ниже всякой критики: повальное бегство, поджоги и грабежи…» — это тоже выписка из дневника генерала Селивачёва. Даже самые надежные некогда части поступали непредсказуемым образом. Полковник Громыко докладывал о выступлениях в Лейб-гвардии гренадерском полку (11-я армия ЮЗФ):

…Гренадерский полк отказался идти на позицию и в то время, когда 1-й Гвардейский корпус двинулся для занятия участка на фронте, Гренадерский полк пошел в обратную сторону и отошел на 20 верст на восток…

На этом эпизоде можно остановиться подробнее, так как он совершенно типичен в своей абсурдности и, кроме того, относится к части, бывшей совсем недавно гордостью армии. Всего два года назад, летом 1915 года, гренадеры намертво вцепились в высоту у деревеньки Крупец и три дня отражали атаки целой германской дивизии, а в последний день обороны перешли в контратаку и в жесточайшем штыковом бою заняли две линии вражеских траншей, потеряв убитыми и ранеными до 80% своего состава.

Прошло два года. Полковой комитет Гренадерского полка 18 июля выразил «полное недоверие Временному правительству», признавая «наступление в настоящий момент вредным». В момент наиболее критический для корпуса гренадеры развернулись и толпой повалили в тыл. Через несколько дней и только при реальной угрозе физической расправы солдаты повиновались требованию командования и выдали зачинщиков, среди которых оказались любопытные типажи:

1. Поручик (на момент следствия штабс-капитан) Игнатий Людвигович Дзевалтовский-Гинтовт. Из потомственных дворян, бывший студент и выпускник ускоренных курсов Павловского училища. В действующей армии с 10 августа 1915 года. Два раза контужен, имел награды: ордена Св. Анны 4-й степени, Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом.

2. Прапорщик Александр Вильгельм — Артур Павлович Эрасмус. Сын потомственного почетного гражданина, выпускник Петроградского университета и ускоренных курсов Павловского училища, в действующей армии с 28 декабря 1916 года. Ранен.

3. Гренадер Израиль Менделевич Шамсон. В действующей армии с мая 1917 года. Бывший студент психоневрологического института (милая черта).

4. Больше 70 фамилий рядовых гренадер и унтер-офицеров, подавляющая часть которых либо была впервые призвана в 1915–16 году, либо повторно призвана из ратного запаса (фигурируют фамилии со сроком службы до начала русско-японской войны).

Бывшие студенты, надевшие офицерские погоны, стали жертвами заигрывания с солдатскими настроениями и в результате попали под суд, который, впрочем, окончился для них благополучно — присяжные оправдали Дзевалтовского и прочих обвиняемых (В.П. в своем безумии дошло до того, что назначило Дзевалтовского заместителем командующего войсками Петроградского военного округа (!!), после Октябрьского переворота перешел на сторону Р.К.К.А.. В 1925 году бежал в Польшу, был советником Пилсудского. Умер в 1925 году, предположительно отравлен). Особое внимание обращает на себя лейб-гвардии гренадер Израиль Шамсон, месяц пробывший в действующей армии и ставший главным зачинщиком беспорядков.

В августе 1917 года вспыхнули беспорядки в Гвардии 1-м стрелковом полку (бывшем 1-м стрелковом Его Величества) гвардейской стрелковой дивизии, закончившиеся самым печальным образом. Селивачёв, в чьей армии находилась дивизия, записал в дневнике:

Беспорядки подготовлялись путем агитации, причем вылились в форму убийства полковника Быкова и капитана Колобова на почве строгости обоих, о чем солдаты заявили комиссару сегодня, не дав, впрочем, ни одного конкретного случая. Наглость солдат дошла до того, что они отказывались даже выдать тела покойных для вскрытия. После убеждений, тела были выданы, но с условием, что им выдадут их обратно, «дабы их не повезли в Петроград или Царское Село, как мучеников.

Убитыми были командир полка Быков, несмотря на звание полковника еще молодой человек, георгиевский кавалер, и командир 2-го батальона Колобов, также юноша, офицер военного времени из прапорщиков производства 1915 года. Генерал Верцинский, командир дивизии, в рапорте показал подробности произошедшего:

…солдаты полка сразу отказались подчиниться требованиям командира полка и своего полкового комитета, а, пользуясь темнотой, некоторые ораторы полка возбуждали солдат против полковника Быкова, старавшегося внести порядок и дисциплину в полк, другие, чтобы внести побольше сумятицы, кричали, что немцы прорвали фронт, что нас атакует немецкая кавалерия и т. п., как это имело место в 3-м батальоне полка.

Со слов гвардии 1-го стрелкового полка штабс-капитана барона Будберга… полковник Быков продолжал сидеть в избе с полковым комитетом, имея вокруг себя под окнами возбужденную толпу солдат, выкрикивавших разные угрозы по адресу полковника Быкова. По имеющимся сведениям полковник Быков пытался уйти из избы, стараясь бежать через кукурузное поле, но был остановлен вооруженной толпой и убит, или под угрозой быть убитым застрелился сам, что в конце концов делает мало разницы. Капитан Колобов самоотверженно вышел усмирять и успокаивать солдат, и также был убит ими.

Считаю, что возмущение среди солдат гвардии 1-го стрелкового полка с убийством командующего полком полковника Быкова и командующего 2-м батальоном капитана Колобова явилось последствием систематического унижения и дискредитирования офицерского достоинства, полной безнаказанности солдат и утери армией даже слабых признаков дисциплины…

Так умирала Гвардия.

Солдаты совершенно отказывались драться. Их невозможно было ни вразумить, ни устыдить. Все боевые решения «политизировались» и выносились на дебаты. Резолюции гласили о «нецелесообразности» — банальная трусость прикрывалась революционной сознательностью. Часто в окопах оставались и гибли верные долгу офицеры, брошенные своими солдатами. Неустойчивость некоторых частей становилась причиной гибели немногих смельчаков, готовых выполнять приказы. Начштаба 8-й армии Каменский докладывал в штаб ЮЗФ:

В ночь с 22 на 23 июля было назначено наступление частей 19-й и 164-й пехотных дивизий с целью вытеснить противника с правого берега Збруча…Задача была выполнена всеми частями, кроме Крымского полка… В Крымском полку в наступление пошли, да и то с большим запозданием, только три роты… Благодаря этому не атакованный крымцами противник расстреливал во фланг вправо и влево ружейным и пулеметным огнем те части, которые задачу свою выполнили… Следствием этого было 45 убитых и 377 раненых, почти исключительно благодаря фланговому огню…

Подобные эксцессы окончательно подрывали боеспособность солдат, терявших веру в надёжность своих соседей по окопам. Нередко отказы перейти в наступление мотивировались именно такими опасениями.

Профессор Головин писал:

…Войсковые части, получавшие боевые приказы, обсуждали их на митингах, в комитетах, упускали время, а еще чаще просто отказывались выполнять их. Началось неудержимое паническое отступление всей XI армии. До какой степени эта армия утратила свою боеспособность, свидетельствует следующий факт. 9/22 июля отступающая XI армия находилась на р. Серет. Атака трех немецких рот обратила в бегство 126-ю и 2-ю финляндскую стрелковые дивизии. Противника сдерживали кавалерия, а также пехотные офицеры с оставшимися при них унтер-офицерами и одиночными солдатами. Вся остальная пехота бежала, заполняя своими дезертирующими толпами все дороги. Каково было число этих дезертиров, свидетельствует то, что один ударный батальон, прибывший в тыл XI армии, задержал за одну ночь в окрестностях местечка Волочиск 12 000 дезертиров…

Отступление, превратившееся в бегство, удалось остановить только на реке Збруч — пограничной реке между Россией и Австро-Венгрией. Таким образом, к концу лета 1917 года Русская армия неуверенно балансировала на рубежах 1914-го.

Апофеоз этого «наступления» запечатлел, среди прочих, репортер британского The Illustrated London. Страшные фотографии русского позора облетели мир.

• 
  

  1 Охваченные паникой русские войска бегут

   

• 
  

  2 Русские солдаты, не поддавшиеся панике, наблюдают с дороги пожар, вызванный немецким огнем

   

• 
  

  3 Левый снимок — капитан Геррард. Правый снимок — отдавая приказы с обнаженным мечом, русский офицер пытается организовать движение стрелков

   

• 
  

  4 Русские и британские офицеры (британец с поднятой рукой) останавливают гужевой транспорт с солдатами

   

Вот масса солдат бежит через поле, пересекая околицу. Солдат пытается прикладом остановить бегущих. Капитан Геррард с маузером в руке идет по насыпи в сторону солдат. Британский офицер с помощью русского солдата останавливает дезертира…

Союзники были шокированы «успехами» революционной армии. Селивачёв записал в дневнике:

Иностранцы возмущены нашим наступлением, называя его комедией, а генерал Нокс поехал в Петроград предложить им либо ввести в армии дисциплину, либо принять к сведению, что Англия отказывается от всяких обязательств по отношению к России…

Наиболее ощутимым итогом летнего наступления стало восхождение звезды генерала Корнилова, сначала сменившего генерала Гутора на посту начфронта, а затем выдвинутого на пост Главнокомандующего вместо дискредитированного Брусилова.

Громкого имени Брусилова и нервных патриотических речей Керенского оказалось недостаточно для настоящего боя. Революционная армия едва не прекратила свое существование, ситуация в ходе немецкого контрнаступления складывалась самая незавидная. Фронт практически рухнул, генерал Корнилов так описывал происходящее:

На полях, которые нельзя назвать полями сражений, царят сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия не знала с самого начала своего существования.

Генерал Врангель, командовавший в это время корпусом на Юго-Западном фронте, писал в воспоминаниях:

…Город (Станиславов) горел в нескольких местах, толпа солдат, разбив железные шторы, громила магазины. Из окон домов неслись вопли, слышался плач. На тротуаре валялись разбитые ящики, сломанные картонки, куски материи, ленты и кружева вперемешку с битой посудой, пустыми бутылками из-под коньяка. Войсковые обозы сплошь запрудили улицы. На площади застряли артиллерийские парки. Огонь охватывал соседние дома, грозя ежеминутно взрывом снарядов… Пехота наша на всем фронте продолжала отходить, не оказывая врагу никакого сопротивления. В день фронт наш откатывался на 20–30 верст. Дисциплина в отходящих частях была совсем утеряна. Войска оставляли массу отставших и грабили беспощадно на пути своего следования…

Керенский был поставлен перед необходимостью признать правоту сторонников старых армейских порядков, олицетворяемых фигурой Корнилова. Десять дней в роли командующего ЮЗФ и дальнейшее назначение генерала Главнокомандующим смогли, по крайней мере, остановить бегущих, что само по себе казалось многим невыполнимой задачей.

Пряник сменился кнутом. Корнилов сразу же стал лоббировать возвращение в действующую армию смертной казни, но даже не стал ждать окончательной санкции правительства — первые бунтовщики были расстреляны по приказу Корнилова на следующий же день после его вступления в должность начальника фронта. На околицах появились повешенные с табличками «дезертир» и «изменник».

Генерал Корнилов писал в телеграмме корпусным начальникам:

Самовольный уход частей я считаю равносильным с изменой и предательством. Поэтому категорически требую, чтобы все строевые начальники в таких случаях, не колеблясь, применяли против изменников огонь пулеметов и артиллерии. Всю ответственность за жертвы принимаю на себя, бездействие и колебание со стороны начальников буду считать неисполнением их служебного долга и буду таковых немедленно отрешать от командования и предавать суду.

Сергей Попов, в то время командир юнкерского ударного батальона, описывал одну из карательных акций против бунтовщиков в книге «Воспоминания кавказского гренадера»:

11-го июля утром наш эшелон отбыл в Проскуров…Тут царило что-то неописуемое, особенно на станции. Мною был принят целый ряд радикальных мер, которые в самый короткий срок дали благоприятные результаты. 13-го утром в штаб батальона прибыл комиссар всех ударных батальонов пр. Иткин. Последний к счастью оказался сторонником решительных мер и уже вечером того же дня, получив тревожные сведения о массовом движении дезертиров по шоссе «Гусятин—Проскуров» и ввиду восстановления смертной казни за воинские преступления, решено было применить эту меру для отрезвления окончательно вышедших из повиновения бывших солдат.

Огромная толпа дезертиров в 500 с лишним человек, везшая с собой арестованных офицеров, была остановлена юнкерами недалеко от Проскурова; после короткого опроса, дезертирами был выдан главный агитатор, который там же и был расстрелян. Через день после этого, по приказанию целого совещания из комиссаров, мне пришлось вновь принять участие в экзекуции над двумя рабочими Военно-дорожного отряда, нанесшими оскорбления действием своим начальникам и отказавшимся подчиняться приказаниям начальства. На этот раз мне назвали две фамилии рабочих, которых нужно было расстрелять. Они были найдены и на месте расстреляны…

Бегство прекратилось и можно было подвести итоги операции. Результатом летнего наступления стало крупное военное поражение. Ни один из фронтов не мог похвастаться особенными успехами, а Северный фронт, кроме прочего позора, 21 августа потерял Ригу. Немногочисленные солдаты, выразившие готовность к продолжению войны, в этом наступлении/отступлении были перебиты, а жесткие вынужденные меры Корнилова по отношению к солдатской массе колоссально увеличили и без того огромную пропасть между солдатом и офицером.

Тыл откликнулся на фронтовые поражения и репрессии июльским мятежом большевиков в Петрограде (под традиционным лозунгом «Долой войну!») и переходом этой некогда маргинальной партии на иной уровень популярности в солдатской массе.

IV. Конец

амый конец лета ознаменовался вспышкой «корниловского мятежа», бывшего то ли попыткой военного переворота, то ли попыткой защиты уверенно оторвавшегося от реальности Временного правительства. Поход корпуса генерала Крымова на Петроград, провал, самоубийство Крымова, арест Корнилова… Несколько августовских дней решали судьбу России. Последний деятельный Главнокомандующий, на которого возлагали в то время серьезные надежды «все здравомыслящие люди», был устранен и заточен с небольшим количеством сторонников в Быховской тюрьме. Среди них оказался и автор цитируемого нами дневника генерал Селивачёв, и Деникин, и десятки других офицеров. Пророческими оказались слова Снесарёва:

В конечный его (Корнилова) успех я не верую; все, что он может достигнуть, это внешняя благопристойность… против его одинокого центростремительного напряжения будут работать десятки центробежных сил, и они его сомнут…

В то время, когда в Быхове томились в ожидании несостоявшегося суда будущие лидеры Белой армии, армия русская продолжала деградировать и самоуничтожаться. Присмиревшие было солдаты, почувствовав слабость власти, принялись расшатывать части с удвоенной силой. Главнокомандующим армии стал Керенский — трудно было бы найти фигуру менее для этого подходящую, хотя осенью 1917 года любые формальные процессы отражались на армии только косвенно, ведь каждый в ней был занят своим важным делом — спасением. И солдаты, и офицеры стремились покинуть линию фронта любыми путями. Одни не возвращались из отпусков и из госпиталей, другие просто дезертировали. По оценке Верховского, к октябрю в действующей армии осталось не более 20% от ее предполагаемого состава. Офицерам приходилось особенно туго.

Корнилов был своего рода эпохой в истории революционной армии. При нем офицеры и комиссары пытались вернуть войска к дисциплине. Жесткие меры возымели определенный успех. Вокруг фигуры Корнилова и Союза офицеров стала консолидироваться группа поверивших в силу кнута. Поражение Корнилова, его снятие с поста главкома и арест нанесли страшный удар по «корниловцам», к коим относилось большинство патриотического офицерства, оставшегося на фронте. Солдаты подняли настоящую истерику относительно контрреволюционной сущности опального генерала. Расправы над офицерами, ставшие частым явлением летом, к осени превратились в печальную тенденцию. Озлобленные и напуганные солдаты после короткой «корниловщины» активно вымещали злобу на офицерах и ударниках, олицетворявших для солдат репрессивную политику власти.

Жертвой солдатской толпы стал даже комиссар ЮЗФ Фёдор (а точнее Фридрих) Линде, что недвусмысленно показывало полную потерю контроля правительства над солдатами. Свидетелем гибели комиссара был генерал Краснов, сопровождавший его в роковой поездке:

…Вдруг раздался чей-то отчаянный резкий голос, покрывая общий гомон толпы.

— В ружье!..

Толпа точно ждала этой команды. В одну секунду все разбежались по землянкам и сейчас же выскакивали оттуда с винтовками. Резко и сильно, сзади и подле нас застучал пулемет и началась бешеная пальба. Все шесть тысяч, а может быть и больше, разом открыли беглый огонь из винтовок. Лесное эхо удесятерило звуки этой пальбы. Казаки шарахнулись и понеслись к дороге и мимо дороги на проволоку резервной позиции…

…Полк, мой отборный конвой, трубачи, — все исчезло в одну секунду. Видна была только густая пыль по дороге, да удаляющиеся там и сям, упавшие с лошадей люди, которые вскакивали и бежали догонять сотни. Остался при Линде я, генерал Мистулов и мой начальник штаба, генерального штаба полковник Муженков. Но стреляли действительно вверх, и у меня еще была надежда вывести Линде из этого хаоса.

Автомобиль повернули обратно, и мы поехали при громе пальбы снова на прогалину мимо землянок. Но в это время пули стали свистать мимо нас и щелкать по автомобилю. Ясно, что теперь уже автомобиль стал мишенью для стрельбы.

Шоферы остановили машину, в мгновение ока выскочили из нее и бросились в лес. За ними выскочили и Линде с Гиршфельдтом. Гиршфельдт побежал в лес, а Линде бросился в землянку. На спуске в землянку какой-то солдат ударил его прикладом в висок. Он побледнел, но остался стоять. Видно удар был не сильный. Тогда другой выстрелил ему в шею. Линде упал, обливаясь кровью. И сейчас же все с дикими криками, улюлюканьем бросились на мертвого. Мне нечего было больше делать. Я с Мистуловым и Муженковым рысью поехали из леса. Выстрелы провожали нас…

Многие офицеры не выдерживали издевательств солдат и сводили счеты с жизнью. По данным Волкова, только зарегистрированных случаев суицида среди офицеров было больше 800. Не меньшее количество офицеров стало жертвами убийств. Антипатия постепенно превращалась в кровавую войну.

«…Девять офицеров жили у меня в доме. Мы всюду ходили вместе: даже бриться и за папиросами…Тирасполь, полный солдат и матросов, тоже митинговал, но никто из нас не снимал погон, и ходили мы по улицам с ручными гранатами, обычно четверо впереди, четверо позади, а я посредине…Товарищи нас явно боялись, а когда попытались напасть, мы отбили нападение ручными гранатами. Гранаты нам пришлось бросать около самой женской гимназии, и сотни детских лиц смотрели на этот нечаянный бой, прижавшись к стеклам окон…» — вспоминал в «Дроздовцах в огне» Туркул.

Антивоенные настроения солдат стали на фронте доминирующими. В тыл сыпались возмущенные письма с требованием прекратить войну. 16 сентября пулеметная команда 9-го стрелкового Ростовского полка написала письмо в редакцию одной из Петроградских газет:

Товарищи! Неужели вы еще думаете зиму воевать, товарищи?.. Нам нечем чая вскипятить, мы уже неводки, мы уже больше терпеть не можем, мы 3-й дивизии уже совсем обессилили… Товарищи, мы, солдаты с большой просьбой к вам: делайте нам какой-нибудь мир. Мы же просим вас, что нам уже больше нельзя переносить голод и холод… Мы больше не в силах переносить эту проклятую бойню. Просим вас, товарищи, чтобы до зимы вы заключили мир, а если до зимы миру не будет, то все равно мы все разойдемся по домам: мы уже больше терпеть не можем… Вы сами все хорошо знаете, что солдаты все только до октября сидят на фронте…

В декабре агонизирующая армия представляла собой жалкое зрелище. Последний Главнокомандующий (врио) Духонин был растерзан толпой солдат на вокзале Могилёва, в километре от Ставки Главнокомандующего на глазах представителей новой власти. Советское правительство выпустило декрет об уравнении в правах всех военнослужащих, фактически упразднив офицерский корпус. Старые офицеры в званиях полковников и генералов в большинстве были уволены «как солдаты, достигшие 45-и летнего возраста». Без малого год прошел с момента гибели Империи, когда окончательно погибла и ее армия.

…Фронт следует считать только обозначенным. Укрепленные позиции занесены снегом. Оперативная способность армии сведена к нулю… Позиция потеряла всякое боевое значение, её не существует. Оставшиеся части пришли в такое состояние, что боевого значения уже иметь не могут и постепенно расползаются в тыл в разных направлениях…

Использованная литература:

Major-General Alfred Knox. With the Russia army (1914-1917). Being chiefly extracts from the diary of a military attache.

1917. Разложение армии. Сборник.

А.А. Керсновский. История Русской армии.

А.Е. Снесарёв. «Письма с фронта». 1914-1917

А.И. Верховский. Россия на Голгофе.

А.И. Деникин. Очерки Русской смуты.

Архив русской революции. Сборник.

Г.М. Катков. Дело Корнилова.

Е.З. Барсуков. Артиллерия русской армии (1900-1917 гг.) в 4-х томах.

Журнал «Новый Часовой» N4 за 1996 год.

Журнал «Отечественная история» NN1,2,4,5,6 за 2007 год.

Журнал «Русское прошлое». N11 за 2010 год.

«Красный архив»/ Из дневника генерала Селивачёва. 1925.

И.Н. Гребёнкин. Разложение российской армии в 1917 году. Факторы и акторы процесса// Новейшая история России.

И.С. Ратьковский. Восстановление смертной казни на фронте летом 1917 года.

Исторический журнал NN7,9 за 1939 год.

М.М. Смольянинов. Морально-боевое состояние российских войск Западного фронта в 1917 году.

Материалы для истории Корниловского ударного полка.

Н.Н. Головин. Военные усилия России в Первой мировой войне.

Н.Н. Головин. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. Том Первый.

П.Н. Краснов. В походах и боях.

Падение Империи. Сборник.

Р.Р. Фон Раупах. Лик умирающего.

Революционное движение в Русской армии в 1917 году. Сборник.

С.В. Волков. Русский офицерский корпус.

С.П. Мельгунов. Мартовские дни 1917 года.