Ранее: часть первая

рмия терпела нужду во всем. Особенно остро выглядел недостаток боеприпасов: на человека имелось до двухсот патронов, вся артиллерия располагала семью сотнями снарядов, и перспективы добыть еще выглядели неочевидными. Положение с медицинским обслуживанием было и вовсе кошмарным: нехватка самых простых лекарств и полная невозможность хотя бы пару недель подержать людей под крышей. Раненые страдали при каждом рывке измученных лошадей, на бинты шло все что могли найти, сестры милосердия изодрали на перевязки даже собственное белье. Нечем было бороться с сепсисом. Многие, не выдержав мучений, кончали с собой, тем более что пистолеты и револьверы у раненых не забирали по этическим причинам: последний выбор считался законным правом добровольца. Тем не менее о том, чтобы бросить раненых, не помышляли. Боевой дух и повиновение приказам вообще находились на изумительно высоком уровне. Здесь, опять-таки, нельзя избежать сравнения с отрядами того же Антонова-Овсеенко: красные сумели разными путями поставить под ружье значительное по меркам Гражданской войны число солдат — но ценой катастрофического падения дисциплины.

Пройдя Егорлыцкую, добровольцы покинули область Войска Донского. Впереди лежала неизвестная им Ставропольская губерния.

В бесконечные пропасти

«Мы попадаем в сплошное осиное гнездо…» — Деникин

Добровольцы стремились к Екатеринодару: крупный город, политический центр, резиденция антибольшевистского правительства. Кубань была наводнена еще не демобилизованными частями, уходившими с Кавказского театра — в основном просоветски настроенными. Их ядром стала полностью красная 39-я дивизия, ударная сила большевиков в регионе. Все железные дороги целиком находились в руках большевиков, восставшая дивизия занимала крупные станции от Торговой до Армавира — поезда были для добровольцев недоступны. Но и спокойно пройти пешим маршем тоже было невозможно: крестьяне по большей части поддались пропаганде. В тонкостях политических программ никто не разбирался, и про «кадетов» знали только, что они хотят отобрать землю и вернуть царя. Зато на белых работала плохая организация красных ополчений. Антонов-Овсеенко с его кипучей энергией и диктаторскими полномочиями остался далеко к северу, и этот факт быстро сказался на интенсивности и эффективности действий красных. Тем не менее легкой прогулкой поход не выглядел. Шли жестокие бои, и обстановка неизбежно диктовала столь же мрачное отношение к пленным. Захваченных с оружием красных расстреливали. Один из ротных еще осведомился у Маркова, что делать с пленными, и услышал только: «Странный вопрос». А вот захваченных в одном из боев офицеров, утверждавших, что к красным они пошли под угрозой расправы с семьями, после суда просто поставили в строй.

Интересно, что если одни станицы защищались от добровольцев, выставляя собственные ополчения, в других местные старики сами пороли склонных к большевизму соседей. Так или иначе, местные бойцы тонкой струйкой вливались в Добрармию, и учитывая ее малую численность, каждая лишняя винтовка и шашка были ценным приобретением.

На Кубани шла своя отдельная гражданская война. Здесь события развивались во многом так же, как и на Дону. Первый добровольческий отряд возник еще поздней осенью 1917 года, впоследствии появилось еще несколько групп под руководством офицеров и казаков. Кубанская рада, представлявшая казаков, и отдельный левый по убеждениям съезд работали параллельно. Большевики агитировали против Рады, по всей области постоянно собирались советы, съезды, создавались военизированные отряды самой разной направленности. Белые более или менее добились единства своих частей. Красные были представлены солянкой из большевиков, эсеров, анархистов. Вдобавок офицеры по понятным причинам охотнее шли в белые части, чем в красные, так что добровольческие группы лучше управлялись и были гораздо дисциплинированнее. Политически их объединяло правительство Кубанской рады.

Местные добровольцы начали с успехов. Сильнее прочих отличился отряд бывшего летчика Покровского, энергичного организатора, хотя и склонного к браваде и грабежам. Авиатор сумел быстро понять главное: побеждал тот, кто действовал энергичнее, напористее, кто успевал быстрее и лучше организовать пусть и небольшой, но дееспособный отряд. Парадоксальным образом, в казачьем краю самым ярким командиром белых стал вовсе не казак. Покровский разбил красных в нескольких небольших сражениях и отбросил их на 100 км от Екатеринодара. В городе ему устроили чествование древнеримского размаха. Тем не менее хорошая выучка может компенсировать нехватку людей только до известного предела. Как выражался кубанский атаман Филимонов, большевики охватывали Екатеринодар медленно и неуверенно, но факт состоял в том, что они его охватывали. Красные действовали медленно и методично, продвигаясь по железным дорогам от станции к станции.

Большевики наступали из района Тихорецкой, и Покровский со своими людьми выступил против них. Однако бывший военлет, хотя и поднялся высоко, Суворовым все же не был. Став командующим всеми войсками Кубани, он упустил из виду собственный отряд, а тот быстро терял дисциплину. В результате красные внезапным ударом разгромили покровцев на станции Выселки и отбросили их обратно к городу.

Это был один из наиболее значительных моментов во всей истории Ледяного похода. К Выселкам Корнилов подошел через две недели после того, как оттуда выбили людей Покровского, и взял село с большими потерями. Продержись Покровский эти две недели, ситуация на Кубани была бы совершенно иной. Однако теперь предстояло решить, что делать с Екатеринодаром, находившимся в кольце. На собрании политических и военных лидеров Кубани было решено эвакуировать город.

13 марта войска Кубанрады оставили Екатеринодар. Было ли это решение разумным? Хотя в пользу оставления города выдвигались те же аргументы, что и в спорах по поводу Ростова и Новочеркасска, постфактум это решение не выглядит бесспорным. Часть сил в результате покинула ряды маленькой армии. И главное — красным легко доставался крупный город, значимый в любом отношении — как станция, населенный пункт, политический центр. При этом, в отличие от того же Ростова, помощь шла, и находилась не так уж далеко, о ее приближении в Екатеринодаре знали. Учитывая слабую организованность красных отрядов, взять Екатеринодар до прибытия добровольцев им было бы затруднительно, а после подхода корниловцев и вовсе невозможно. Тем не менее решение приняли, и в середине марта отряды собрались в горском ауле Шенджий.

Авторитет Покровского после провала у Выселок упал, и старшие офицеры не желали его слушать. Полковника Улагая удалось убедить — тот скрепя сердце согласился подчиниться бывшему военлету. Другой офицер, полковник Деменик, ушел в оппозицию. Оставшиеся в рядах Кубанрады силы составляли 2500 штыков, 500 сабель, 12 орудий и 24 пулемета. Как и в случае с добровольцами, воевали в основном офицеры. Деменик позднее увлек с собой часть этих сил, 300 человек под началом другого полковника — Кузнецова — и пытался отдельно от всех прорваться в Абхазию. Его судьба была печальна: красные разгромили маленький отряд, пленив и перебив почти всех. Только часть офицеров смогла после долгих и опасных приключений присоединиться к Добровольческой армии.

Этого, однако, предвидеть еще не могли. Пока что маленькая армия Покровского блуждала в поисках таких же изгнанников Корнилова.

В это время сам Корнилов продирался сквозь заслоны красных, сражаясь каждый день. Ближайшей целью стал крепкий орех, станица Кореновская. Станица обладала самостоятельной ценностью: там располагались крупные склады боеприпасов. Но их еще предстояло забрать, расплачиваясь остатками запасов и кровью. В расчете на захват складов Корнилов распорядился выдать в войска последние снаряды и патроны. Белые задействовали для атаки все, что у них оставалось, обоз защищался от атакующей с тыла красной конницы, встав вагенбургом с двумя пулеметами, резервы кончились, и в итоге последнее напряжение сил дало результат: ценой 400 убитых и раненых (самые большие до сих пор разовые потери) добровольцы пробились в станицу и завладели ее складами. Красные дрались упорно, но дело решил обходной маневр офицерского полка.

Деникин приводил диалог офицеров по поводу этого боя:

— Ну и дерутся же сегодня большевики!..

— Ничего удивительного — ведь русские…

Разговор оборвался.

В Кореновской белых достигло ужасающее известие: Екатеринодар пал, земля обетованная, к которой они так упорно прорывались, сдана. Теперь нужно было выработать какую-то новую стратегию. Весь смысл похода терялся. О том, где находятся войска Кубанрады и уцелели ли они вообще, сведения были самые туманные. К тому же действовать предстояло быстро: армия находилась поблизости от железных дорог, по которым красные могли эффективно перебрасывать резервы, и промедление грозило разгромом. Деникин предложил прорваться в Екатеринодар и одним ударом переменить обстановку на театре боевых действий. Корнилов же решил отвести армию в горские аулы за Кубанью, надеясь обнаружить там войска Кубанрады. Однако из-за отсутствия полноценной связи Покровский и Корнилов нашли друг друга только 27 марта, в ауле Шенджий, ориентируясь на звуки боя.

Близкий локоть

Переговоры между Корниловым и Покровским начались с вопроса о разделении полномочий. Командующий войсками Кубанрады настаивал на автономии его армии в военных и политических вопросах. С точки зрения кадровых офицеров, это требование выглядело безумным. Тем более что сам Покровский, всего лишь капитан (в полковники его произвела Кубанрада), в глазах боевых генералов выглядел обнаглевшим парвеню. Корнилов поставил вопрос жестко: переход в подчинение Добровольческой армии без всяких оговорок. «Одна армия и один командующий. Иного положения я не допускаю».

В итоге Покровскому пришлось унять честолюбие и фактически согласиться на требования Корнилова. Административный политес при этом соблюли: командующий Кубанской армией отзывался в состав правительства для дальнейшего формирования этой самой армии, боевые войска поступали в подчинение Корнилова и его офицеров.

Поход продолжался. Мартовские дожди, холодные и тяжелые, залили армию на марше, пришлось форсировать речку вброд, а потом ударили заморозки. Люди и лошади покрылись ледяной корой. День, несмотря на все тяготы, прошел успешно, станицу, лежавшую на пути, взяли штыковой атакой. Плохая погода сыграла на стороне белогвардейцев: красные не ожидали удара в ненастье. После боя одна из сестер милосердия в разговоре с Марковым впервые произнесла слова «Ледяной поход».

Боевая сила армии теперь составляла около 6 тысяч человек, не считая больных, раненых и гражданских (в сумме еще 3000 человек, 700 из которых — раненые). Кубанцы привели столь необходимую добровольцам кавалерию. От греха подальше добровольческие командиры перемешали казаков со своими отрядами. Части вновь реорганизовали, получив две пехотных (во главе с Марковым и Богаевским) и конную (Эрдели) бригады. Итак, Добровольческая армия имела некоторый резерв боеприпасов, достаточно много бойцов, солдаты и офицеры находились в отличной форме. Уверенность в своих силах достигла пика. В конце концов, армия неделями воевала с погодой и противником — и с момента выхода из окружения знала одни победы. Корнилов решился на штурм Екатеринодара. Единственная проблема состояла в том, что гарнизон города под командованием красного командира Автономова составлял 18 тысяч бойцов (а с учетом прибывающих подкреплений, можно говорить о 25–40 тысячах), то есть белым предстояло атаковать как минимум троекратно превосходящего противника — и это при том, что красные продолжали собственные настойчивые атаки.

План штурма был достаточно сложным. От идеи лобового наступления белые отказались, предпочтя обходное движение. Предполагалось обогнуть город с юга, разбить посты красных, пополнить запас патронов на их складах, обойти Екатеринодар и ворваться туда с запада. План сложный, требовавший форсировать Кубань вблизи рубежа обороны большевиков, но белые были уверены в успехе. У многих развивалось своего рода упоение боем; одна из сестёр милосердия отказывалась уходить с передовой, азартно перезаряжая пулемётные ленты: «Здесь так весело!»

Наступление началось не без накладок, но вполне успешно. Корниловцы и Партизанский полк перерезали железную дорогу у Георгие-Афипской, армия стремительным броском продвинулась до Елисаветинской, западнее Екатеринодара. При помощи двух небольших паромов и лодок за трое суток удалось перебросить все силы, включая обоз, через Кубань. Интересно, что поначалу в резерве оставалась треть сил Добрармии, включая испытанную бригаду Маркова. Как бы то ни было, 9 апреля начался прорыв к Екатеринодару. Корниловцы и Партизанский полк выбили отряды красных из Елисаветинской и вышли к Ферме («Образцовая ферма екатеринодарского сельскохозяйственного общества» и хутора вокруг), в трех километрах к западу от окраин. Так же легко был взят кирпичный завод вблизи города. Легкий успех окрылил Корнилова, и командующий Добрармией распорядился атаковать бригадами Богаевского и Эрдели, не дожидаясь все еще переправляющихся отрядов. Кавалерию Эрдели не собирались гробить на улицах, она шла в обход, отрезая Екатеринодар от внешнего мира. После бешеного боя ферма была захвачена, белые заполучили таким образом возвышенность перед городом. Оттуда открывался отличный обзор, и Корнилов решил остаться и руководить боем с передового наблюдательного пункта. Опасность он презирал, но помимо бравады в этом был и разумный расчет опытного военачальника: командование с передовой при всех рисках позволяет четче представлять себе ход сражения и гораздо быстрее реагировать на изменения обстановки.

Первой заметной потерей среди лидеров белых стал командир Корниловского полка полковник Неженцев, убитый двумя пулями. Неженцев был исключительно энергичный, до фанатизма преданный лично Корнилову, нервный, но храбрый командир — потеря почти невосполнимая. Вскоре под огнем погиб комбат Партизанского отряда. Атака сорвалась — правда, группа алексеевцев ухитрилась проскочить в зазор между красными силами и войти в сам Екатеринодар. Оттуда они выбрались уже по темноте, принятые большевиками за своих. Марковцы сумели потеснить красных и занять артиллерийские казармы.

Белым удалось продвинуться, но общая картина не радовала. В госпитале скопилось полторы тысячи раненых, боеприпасы закачивались. Красные могли поддерживать напряжение даже вне боя, беглым огнем обстреливая добровольцев. Конная бригада не сумела отрезать город, и в Екатеринодар по железной дороге шли подкрепления людьми и боеприпасами. Большевики сносно организовали оборону города. Положение Добровольческой армии было исключительно тяжелым, однако Корнилов с фаталистическим упорством решил продолжать атаки. Командующий полагал, что отказ от штурма приведет к распаду армии и крушению всего дела. 13 апреля должен был состояться финальный бросок.

О том, что случилось дальше, можно спорить до бесконечности. Можно приписать произошедшее случайности — от случайностей на войне никто не застрахован. Можно сказать, что генерал опрометчиво расположил командный пункт в зоне действия красной артиллерии. Можно порассуждать о теории вероятности и о том, что избыток боеприпасов у красных позволял им давить белых огнем — или о том, что красными артиллеристами в любом случае не следовало пренебрегать. Но всё это не имеет значения, случилось то, что случилось. В дом, где располагался командный пункт, попал артиллерийский снаряд. Он влетел точно в комнату, где находился Корнилов. Генерал умер через несколько минут.

Смерть Корнилова положила конец попыткам штурма. Материальные и моральные силы Добровольческой армии были истощены, а красные уже начали теснить левый фланг атакующей группировки — конницу Эрдели к северу от города. Командование принял Деникин. Он приказал начать отход и оторваться от красных. Штурм города, принесший добровольцам только тяжелые потери, завершился. К этому моменту Добровольческая армия только ранеными потеряла четверть боевого состава, а красные начали охватывать ее фланг.

Невозможно точно сказать, чем кончилось бы дело, останься Корнилов в живых. Да, белые превосходили красных штык на штык, три к одному есть три к одному. Гарнизон Екатеринодара усилился полноценными строевыми частями с Кавказского фронта, умевшими воевать не хуже добровольцев. Отражая попытку этих частей выйти белым во фланг, кавалерия Добрармии понесла тяжелые потери (кстати, упомянутая выше София де Боде погибла именно там и тогда). Боеспособность большевиков не следует недооценивать — имея обширные резервы, они могли в конце концов просто раздавить остатки Добровольческой армии. Какими бы ни были качества Добрармии, наступление на кратно превосходящего противника, засевшего в крупном городе — это серьёзное испытание даже для офицерских полков. Не исключено, что остановка наступления спасла армию от полного разгрома.

Корнилова и Неженцева похоронили, по мере сил скрыв могилу. Впоследствии тело Корнилова нашли и сожгли красные. Гибель командующего стала тяжелейшим ударом для Добрармии и для всего Белого движения — на юге у белых больше не было настолько авторитетных лидеров.

Назначение Деникина прошло на удивление спокойно. Алексеев, несмотря на свой конфликт с покойным и предположения о готовности бороться за власть, мгновенно утвердил Деникина на новом посту. Попытку марковцев возмутиться и протолкнуть на должность командующего своего любимого командира пресек сам Марков. Хотя Антону Ивановичу пришлось выслушать несколько довольно обидных фраз («Разница между Корниловым и Деникиным — как между отцом и отчимом» и т. д.), эти речи объяснялись скорее тоской по Корнилову, чем реальной антипатией к новому командующему. Между тем задача Деникина была предельно трудной: ему предстояло вывести с Кубани маленькую потрепанную армию, погрузившуюся в бездну отчаяния.

Донская весна

«Сердце мое мучится, но разум требует жестокости», — Дроздовский

После Екатеринодара белые отступили к немецкой колонии Гначбау. Оттуда армия ушла обратно в сторону Дона. Положение было просто критическим: красные нажимали, ведя артиллерийский обстрел, а белые тащили с собой огромный обоз с ранеными. Удивительно, но большевики не организовали настоящего преследования — притом что они имели реальную возможность разгромить надломленную и потерявшую веру в себя армию. Добрармия была ядром ВСЮР, и если бы после боев у Екатеринодара ее остатки были разбиты, рисунок всей Гражданской войны был бы для красных другим. Но большевики успокоились — они считали, что белых осталась дай бог тысяча человек.

Деникин, тяжело страдавший от бронхита, продолжал, однако, энергично руководить переходом. Нельзя не отдать должное самообладанию этого человека: в ситуации, когда бойцы уже сбивались в группы, готовясь бежать из окружения, он смог удержать армию в руках. Это было важно: некоторые уже начали дезертировать. Куда эти люди могли податься на полностью красной территории, сказать сложно. Однако кое-кто действительно пытался искать спасения самостоятельно — в частности, небольшой отряд генерала Якова Гилленшмидта отделился от прочих и вскоре погиб.

Для дальнейшего марша требовалось пересечь железную дорогу у станции Медведовской. Пехота красных не выглядела здесь большой угрозой. Правда, по железной дороге курсировал бронепоезд. Попытка игнорировать такую угрозу превратила бы железнодорожное полотно в Березину. Операцию против поезда возглавил Марков. Сначала белые захватили железнодорожную будку. Оттуда, держа под прицелом служителя, они успокоили красных на станции. Те, однако, решили проверить, все ли в порядке, и выслали бронепоезд к будке, где находились Деникин, Алексеев и штаб. Как выражался сам Деникин, «одна граната, и в командном составе армии произошли бы серьезные перемены». Расстояние было небольшим, поезд не разгонялся и шел в темноте медленно. А дальше произошла история, фантастическая даже по меркам безумной Гражданской войны. Марков с нагайкой и гранатой вышел к поезду и гаркнул: «Стой! Раздавишь, сукин сын, свои!». Когда машинист остановил своего металлического динозавра, в кабину полетела граната, подполковник Миончинский и его люди выкатили из-за будки орудие и дали несколько выстрелов в упор, а из-под насыпи полезли на абордаж марковцы. Большевики держались отважно и полегли поголовно. Путь был свободен.

Медведовская стала важным локальным успехом. Белые вновь почувствовали веру в свои силы — вдобавок на станции и вокруг нее нашлась масса боеприпасов. В станицах белые начали чувствовать неожиданную перемену отношения. Дон и Кубань, еще недавно совершенно левые, теперь стали склоняться в пользу «кадетов».

О причинах такой перемены откровенно пишет советский историк Николай Какурин:

Обострение отношений между казачеством и иногородними на почве разрешения вопроса о земле и нетактичное поведение в отношении местного населения отрядов черноморских моряков, которые разоружая местное население, прибегали к грабежам и насилиям.

Пока белые путешествовали по Кубани, в занятом красными Ростове Сиверс при помощи импровизированного трибунала занимался жестокими расправами. Этот оборот употреблен не белыми, а непосредственным командиром Сиверса, Антоновым-Овсеенко, и можно себе представить, что происходило в городе, если возмутился даже краском. Меньшевики из местного совета депутатов шли дальше и обвиняли красных в расстреле «неповинных детей» (официальная формулировка — скорее всего, имелись в виду оставшиеся в городе добровольцы-гимназисты), грабежах и насилиях. Против бесчинств Сиверса выступил в Совдепе комиссар Петроградской Красной гвардии — то есть покоритель Ростова оказался действительно выдающимся людоедом.

Уверенность многих белых лидеров в том, что новая власть скомпрометирует сама себя, полностью оправдалась. Командиры Добрармии сделали логичный вывод: Донская область созрела, и можно вернуться туда уже в качестве чаемых освободителей.

Однако Деникину предстояло принять одно из наиболее мрачных и рискованных решений всей экспедиции. В ближайших операциях он собирался сделать ставку на быстрый маневр — но как маневрировать, имея за спиной огромный обоз с ранеными? К тому же медикаменты окончательно иссякли, на подводах умирали раненые. И тогда Деникин принял решение: оставить неходячих (100 с чем-то человек) в станице Дядьковской.

Это решение произвело тяжелейшее впечатление на солдат, но командующий был непреклонен. Кроме медперсонала с ранеными остался захваченный ранее большевик Лиманский, пообещавший сделать все, чтобы облегчить их участь. Что поразительно, Лиманскому удалось сдержать обещание, и из 119 человек от рук красных в итоге погибли лишь двое, хотя других довольно сильно избили. Аким Антонович Лиманский остался практически в безвестности, хотя по меркам времени и места он совершил без всяких натяжек подвиг.

Серией быстрых маневров Деникин сумел вырваться из клубка железных дорог и повел армию к Дону. Вперед вышла разведка, сообщившая по возвращении ошеломительные новости: на Дону антибольшевистское восстание, а к Таганрогу подходят немцы-интервенты.

Казаки целыми группами записывались в армию. Несмотря на бои, Добровольческая армия не уменьшалась, а росла в численности. На Дону уже действовали отряды Попова. Обстановка менялась чуть ли не ежедневно: казаки неожиданно взяли Новочеркасск, а попытку красных вернуть город отбила новая сила — пришедший из-под Ясс отряд Дроздовского. Ростов «дрозды» заняли ещё раньше. 13 мая Добровольческая армия вступила в Донскую область. Последним аккордом ее похода на Кубань стал захват нескольких станций со складами. Бить по расстроенным тылам красных Деникин не стал: большевики на сей раз воевали не только против белых, но и против внешнего врага — немцев.

Поход окончился.

Путь во льдах

Ледяной поход создал ту Белую гвардию, которая осталась в памяти потомков. К Ростову и Новочеркасску возвратилась лучшая из всех белых армий той войны — сплочённая, боеспособная, мотивированная. Она прошла 1055 верст за 80 дней, и 44 дня провела в боях. Убитыми, по подсчетам Деникина, армия потеряла 400 человек, и еще полторы тысячи бойцов числились ранеными.

Результат этой авантюры выглядит необычно, даже неожиданно. Белые постоянно уступали противнику численно, не контролировали продолжительное время ни одного метра железной дороги, тащили с собой обозы с ранеными и гражданскими — и тем не менее не только не погибли, но добились общего успеха. Почему? С одной стороны, армию возглавляла спаянная команда старших офицеров. Несмотря на трения между Корниловым и Алексеевым, оба они были в первую очередь военные профессионалы. В лице же Деникина, Маркова, Богаевского, Тимановского, Эрдели, Миончинского и прочих Добровольческая армия имела отличных командиров тактического уровня, многие из которых вместе воевали в Великой войне и понимали друг друга с полуслова. Костяк строевых частей составляли офицеры, прошедшие мировую бойню. Наконец, важную роль играл сугубо добровольный принцип комплектования армии. Общий идеалистический дух и высокие боевые качества Добрармии первого призыва формировали атмосферу, которой быстро проникались и ветераны германской, и вчерашние гимназисты. Последние быстро учились: было у кого.

К тому же не следует забывать о проблемах большевиков: большинство солдат пришло с фронта за землей, а не за новой войной, квалифицированных командных кадров красным катастрофически недоставало, и чтобы разбить «кадетов» правильным боем им требовалось серьёзное численное и материальное превосходство. Красные командиры прекрасно сознавали собственную слабость, а некоторые из них, как Антонов-Овсеенко, демонстрировали и ясное стратегическое мышление. Коммунисты смогли быстро поставить в ружье многочисленные армии, умели держать удар, не впадая в панику после потерь и разгромов. Их проблемой была в первую очередь именно слабость самих боевых единиц, критическая нехватка не столько руководителей высшего звена, сколько подготовленных младших командиров, способных возглавить взвод, поддерживать в нем дисциплину и грамотно вести бой — и солдат, обладающих высоким боевым духом. Это было прямое следствие ставки на пацифистские лозунги и развал армии — большевики сами превратили старую армию в сборище дезертиров, мародёров и активистов, и теперь это сказывалось. При сопоставимой численности белые шли через боевые порядки большевиков как раскаленный нож сквозь масло.

Наконец, огромную роль сыграли политика и настроения масс. Тотальная апатия и даже благосклонность Дона к социалистическим лозунгам вынудили белых уйти в Ледяной поход, но непопулярные социальные преобразования красных и их демонстративная беспощадность так качнули маятник, что Дон, стремительно покрасневший в конце 1917 года, уже к весне решительно побелел. В конечном итоге единственной настоящей задачей Добровольческой армии оказалось простое сохранение самой себя до весны — дальше у красных на Дону и на востоке Украины начала гореть под ногами земля. Полупартизанский рейд по Кубани успешно решил эту задачу. Конечно, часть решений белогвардейцев выглядит спорно. Сама идея похода как раз вполне разумна, и более того, Корнилов ускользнул из намечающегося котла за считаные дни до того, как крышка захлопнулась. Вполне логично движение на юг вместо Сальских степей: соединение с войсками Кубанрады усилило белых даже несмотря на потерю Екатеринодара. Куда больше вопросов вызывает оставление города: красные безо всякого боя получили важный центр, хотя помощь была уже в пути; даже станцию Выселки Покровский при желании мог бы удержать. Наконец, сама идея штурмовать Екатеринодар естественна, красные качественно уступали белым как военная сила. Но и мальчиками для битья при шестикратном перевесе они тоже не были. Тем не менее случилось то, что случилось, и в конце кампании белые имели множество поводов гордиться собой: по всем мыслимым расчётам, Добровольческой армии полагалось погибнуть в степях.

Отметим, что по другую сторону Добрармию оценивали очень высоко. Николай Какурин, вероятно, лучший из красных историков Гражданской войны, замечал:

Добровольческая армия отличалась очень хорошей боеспособностью, обучением и снабжением, очень сильным командным составом и исключительной контрреволюционностью.

Другой советский автор пишет почти восторженно:

Армию эту не приходилось учить военному делу, ибо она его знала и без того, дисциплина была идеальная и, как боевая сила, эта армия была превосходна, что она и доказала, продержавшись в течение нескольких месяцев против советских войск, во много раз превосходивших ее по силам.

Наконец, Михаил Фрунзе выразился еще более веско:

«В области военной они, разумеется, были большими мастерами. И провели против нас не одну талантливую операцию. И совершили, по-своему, немало подвигов, выявили немало самого доподлинного личного геройства, отваги и прочего. В нашей политической борьбе — кто может быть нашим достойным противником? Только не слюнтяй Керенский и подобные ему, а махровые черносотенцы. Они способны были бить и крошить так же, как на это были способны мы», — важная реплика, особенно от одного из самых мужественных и искусных красных командиров.

Меч в терновом венце, знак первопоходника, впоследствии однозначно указывал на представителя неформальной элиты белогвардейцев. Что важнее, этот поход ознаменовал появление самой мощной и боеспособной силы белых, той их части, которая была ближе всего к победе в Гражданской войне. Людям, вернувшимся из Ледяного похода, предстояло пройти множество испытаний, проиграть войну, оказаться в эмиграции. Многие из них так и остались в степях от Орла до Кубани. Но легенда о Белой армии, в самый страшный час России вставшей из ледяных степей, жива — и пока живы русские, они будут помнить своих добровольцев.