Ранее: часть первая
Последние (условно) свободные выборы в Германии при жизни Адольфа Гитлера состоялись 5 марта 1933 года. НСДАП на них, конечно, победила, как и следовало ожидать, но победа эта все равно не была полной и окончательной — 44% голосов избирателей, 288 мест в рейхстаге, что опять-таки не давало нацистам абсолютного большинства, которое позволило бы обойтись вообще без коалиции. Социал-демократы потеряли некоторое количество голосов, но все же остались второй по численности фракцией. Центристы даже немного увеличили свое присутствие, националисты остались примерно на тех же позициях, что и имели. И что удивительно, несмотря на физический разгром значительной части партии, коммунисты все же приняли участие в выборах, и хоть и потеряли порядка миллиона голосов, остались в рейхстаге. Очевидно было, что у электората КПГ есть прочное и идейное ядро, которое будет голосовать за партию при любых обстоятельствах, пока она не будет полностью запрещена законодательно и снята с выборов вообще.
По крайней мере, выборы решили насущную проблему формирования коалиции. Привлекать к участию в ней центристов больше не требовалось — теперь НСДАП и Национальная партия вместе имели простое большинство в 16 голосов. Во всяком случае, законность правительства Гитлера больше не была под сомнением. Тем не менее расслабляться было рано — простое парламентское большинство, тем более с таким небольшим перевесом, могло испариться так же легко и быстро, как образовалось. Для достижения абсолютной, гарантированной власти требовалось что-то большее.
Гитлер в свое время обещал Гугенбергу и Папену, что состав правительства не изменится. Однако он всегда умел творчески интерпретировать свои обещания — вроде как прямо ничего и не нарушил, а все равно сделал по-своему. Действительно, никто из министров старого состава своих мест не потерял. Однако директор Рейхсбанка формально министром не был, и Гитлер без особого стеснения заменил Ганса Лютера на хорошо известного всей Германии (но преданного уже лично ему) Яльмара Шахта (Лютер был отправлен послом в США). К тому же Гитлер, когда раздавал обещания, ничего не говорил о создании новых министерских портфелей. 14 марта Геббельс стал министром пропаганды и народного просвещения. В этом не было ничего неожиданного — этот пост был обещан Геббельсу давным-давно, и информированные люди ждали его назначения еще в конце января (тогда отсутствие Геббельса в новом правительстве для многих оказалось полной неожиданностью). Однако в то время Гитлеру важно было продемонстрировать скромность, чтобы не напугать президента и своих партнеров по коалиции чересчур резкими движениями. Теперь же повестка дня изменилась. Для того, что Гитлер собирался сделать дальше, ему необходим был в том числе и тотальный контроль над средствами массовой информации.
В этот период он окончательно прощался с «открытыми» методами политической борьбы — с демократической партийной политикой, крутящейся вокруг выборов. Мы должны понимать, что уходя целиком и полностью в политику «закрытого» типа — политику кулуарных интриг и переговоров за закрытыми дверями — Гитлер вступал на поле, где было много сильных и опытных игроков. Те же Гинденбурги (старший и младший), Папен, да, наверное, и Гугенберг, имели больше опыта в кабинетно-коридорных играх, и, по всей видимости, искренне полагали, что находятся в более выгодном положении на фоне Гитлера, которого считали всего лишь удачливым популистом и демагогом, хорошо умеющим завести толпу и творящим чудеса на выборах. Гитлеру предстояло показать, что и в «закрытую» политику он умеет играть ничуть не хуже. Вот только «закрытая» политика в его исполнении была «закрытой» политикой принципиально нового типа. Из демократической политики Гитлер принес туда, во-первых, всеобъемлющую медийность. Классические кабинетные интриганы Веймарской Германии любили тишину. Для Гитлера политика была прежде всего шоу, театром. Оперой Вагнера. Даже если публика не видела, как принимались решения, она постоянно должна была наблюдать яркие внешние спецэффекты. Имидж правителя был важнейшим элементом его власти. Общественное мнение больше не выражалось через выборы — но будучи правильно срежиссированным и направленным в нужную сторону, оно могло стать эффективным рычагом давления, влияющим на принятие решений за закрытыми дверями. Равно как и второй ключевой элемент, принесенный Гитлером в затхлый кулуарный мирок с улицы — использование грубой, зримой и открытой силы для прямого воздействия. Нужные решения за закрытыми дверями принимаются куда веселее, если по ту сторону этих дверей дежурят вооруженные штурмовики, а под окнами ревет толпа, взвинченная пропагандой через массмедиа. Теперь, когда начиналась по-настоящему большая и серьезная игра, без Геббельса было уже не обойтись.
И он немедленно развернул кипучую деятельность. Тотальный контроль — так тотальный контроль. Декрет о чрезвычайных полномочиях, среди прочего, упразднявший свободу слова, давал ему все необходимые инструменты. Неугодные хоть сколько-нибудь оппозиционные периодические издания закрывались мгновенно, издатели и журналисты массово арестовывались без долгих разговоров. Так что концлагерь в Дахау подоспел как раз вовремя.
За день до открытия лагеря в Берлине начал свою работу рейхстаг нового созыва. Дата была выбрана неслучайно — именно 21 марта в далеком 1871 году Бисмарк открыл первую сессию рейхстага Германской империи. Геббельс, занимавшийся организацией церемонии, выжал из этой параллели максимум возможного. На торжественную церковную службу согнали сонм старорежимных персонажей из кайзеровских времен при полном параде, в мундирах и орденах, во главе с кронпринцем и фельдмаршалом фон Макензеном. Гинденбург (тоже при полных регалиях, включая шлем с остроконечным навершием и фельдмаршальский жезл) пару раз даже прослезился от ностальгии. Этой церемонии суждено было остаться самым памятным и славным моментом в истории рейхстага 1933 года. Во-первых, потому что здание парламента к тому времени уже месяц стояло выгоревшей развалиной, и после праздничной службы депутатам предстояло отправиться заседать в оперный театр. А во-вторых, потому что и там они долго не проработали. Два дня спустя, 23 марта, перед палатой выступил канцлер.
Гитлер говорил много и как всегда красноречиво, продолжая гнуть линию тяжелого положения Германии и страшной опасности, которую пока что героическими усилиями удалось отвратить, но которая тем не менее продолжала угрожать стране. Ситуация оставалась чрезвычайной, и она продолжала требовать чрезвычайных мер. Полномочий, данных ему президентским декретом, как показала практика, было недостаточно. Президент не мог произвольно, по своему усмотрению, изменять конституцию. Между тем в нынешних условиях правительству на какое-то время требовалась вся полнота власти, а передать ему всю полноту власти не позволял заложенный в конституцию принцип разделения властей. Замечательный принцип сам по себе, но для спокойных и сытых времен, не для того момента, когда государство балансирует на грани пропасти. Поэтому Гитлер и выносит на рассмотрение депутатов новый законопроект, который он назвал «Закон об облегчении бедственного положения народа и Рейха» (германской публикой того времени, а также иностранными наблюдателями и последующими историками это цветистое название употреблялось редко — в основном этот документ называли просто «актом о наделении полномочиями» — не путать с предшествующим декретом Гинденбурга о чрезвычайном положении). Смысл его был в том, что вся полнота законодательной власти временно (разумеется, только временно, на 4 года) передавалась правительству. Отныне оно имело право самостоятельно, без участия рейхстага, принимать акты, имеющие силу закона, в том числе утверждать бюджет и самостоятельно вносить поправки в конституцию. Проекты законов теперь будет предлагать канцлер, причем отдельно оговаривалось, что эти проекты могли и отклоняться в каких-то аспектах от положений конституции (то есть даже оформлять как поправки их было необязательно). Эти законы ни в коем случае не должны были ограничивать оставшиеся прерогативы рейхстага и президента. Рейхстаг не упразднялся, нет. Он продолжал существовать. Он даже мог заниматься какой-то парламентской деятельностью. Вот только деятельность эта теперь могла иметь разве что символическое значение, потому что правительство отныне спокойно обходилось без парламента.
Разумеется, этот закон означал внесение изменений в конституцию, а потому простого большинства голосов для его принятия было недостаточно — требовалось квалифицированное большинство в две трети. Фракция коммунистов в полном составе отсутствовала в зале — одни ее представители сидели за решеткой, другие пустились в бега или ушли в подполье. Оставались социал-демократы, и их лидер, Отто Велльс, даже поднялся и выступил против (вызвав в ответ гневную тираду от Гитлера в свой адрес). Но у социал-демократов было лишь 84 места, и сами по себе, в одиночку, они не могли остановить законопроект. В какой-то момент его судьба балансировала буквально на лезвии ножа. Нацисты и националисты были «за», социал-демократы «против», коммунисты отсутствовали. В этих условиях все зависело от последней оставшейся фракции — партии Центра. Все взоры, как пишут в дешевых романах, устремились на ее лидера, монсеньора Кааса.
Не так давно Гитлер активно заигрывал с Каасом, склоняя его к вхождению в правую коалицию. Переговоры остановились на том, что Каас потребовал от Гитлера письменную гарантию, что тот будет править в строгом соответствии с конституцией. Гитлер даже вроде бы на словах обещал дать такую бумагу — но фактически не дал. А потом новые выборы сделали вопрос о вхождении центристов в коалицию вообще неактуальным, Гитлер и Гугенберг смогли обойтись своими силами. Так что теперь сторонний наблюдатель, в принципе, мог ожидать от Кааса чего угодно. Сочтет ли он себя обиженным и обманутым? Или предпочтет вспомнить, что с ним готовы были вести переговоры как с доверенным партнером?
Каас поднялся, и спокойным, негромким голосом сказал, что его партия поддержит законопроект, предложенный канцлером.
Голосование состоялось. 441 депутат проголосовал «за», 84 социал-демократа «против». Квалифицированное большинство было достигнуто.
Как это получилось? Почему депутаты — и далеко не все из них нацисты, и далеко не все из них даже связанные с нацистами какими-то формальными обязательствами и союзами — проголосовали с таким редким единодушием за закон, который (как они не могли не понимать) делает их ненужным и нелепым атавизмом?
Почва, конечно, была неплохо подготовлена пропагандой. Последний месяц депутаты жили в обстановке постоянно нагнетаемой и подпитываемой истерии, с ежедневными рассказами о заговорах и угрозах — и не только рассказами, ведь повальные аресты, обыски и уличный террор создавали неповторимую атмосферу массового психоза. Именно в этой атмосфере депутаты готовились к судьбоносному заседанию 23 марта. Они шли на работу по улицам, заполненным штурмовиками. Само здание театра в этот день плотным кольцом окружали боевики СА. Они не были пассивными наблюдателями — они живейшим образом реагировали на происходившее внутри, и присутствие их очень хорошо ощущалось в зале. Например, когда выступал Отто Велльс, тысяча луженых глоток снаружи принялась скандировать: «Полномочия! Полномочия!» Когда были оглашены результаты голосования, все депутаты национал-социалистической фракции, как один человек, вскочили на ноги и хором затянули гимн «Deutschland über Alles», и пение подхватили штурмовики снаружи. Эффект наверняка был впечатляющий.
Гитлер в общем и целом победил еще до начала заседания. 23 марта он мог чувствовать себя уже вполне уверенно, потому что рейхстаг был сломлен, и демократии там оставалось не больше, чем на сталинских съездах. Этот парламент и так выбирали в обстановке весьма сомнительной демократичности, и было бы очень странно, если бы он вдруг начал всерьез сражаться за демократию. Да, формально никто не заставлял каждого конкретного депутата голосовать именно так, но к тому моменту в стране и конкретно в зрительном зале оперного театра «Кролль» сложилась такая психологическая, идеологическая и политическая обстановка, что другой результат был маловероятен. Все фигуры были расставлены. Уже с утра 23 марта рейхстаг по сути превратился в кусок пластилина в руках у Гитлера. И даже социал-демократы только оттягивали неизбежное — в прошедший месяц они уже попали под репрессии вместе с коммунистами.
Историки, которые говорят, что германская демократия закончилась 23 марта 1933 года (вот до этого дня она была, а потом ее — раз! — и не стало), сознательно или неосознанно выдают желаемое за действительное, пытаясь свалить всю вину за крах демократии на одного Гитлера. Демократия в Германии к тому времени закончилась уже давным-давно, и Гитлер нес за это меньше ответственности, чем многие. Что действительно закончилось 23 марта, так это «закрытая» политика старого веймарского образца — политика, которая делалась на тайных встречах в кулуарах президентского дворца, без вынесения на публику. Закончился междусобойчик старой веймарской теневой элиты, группировавшейся вокруг Гинденбурга и его ближайшего окружения — собственно, теневая элита как раз и погубила немецкую демократию. 23 марта было триумфом принципиально новой антидемократической политики медийности и открытого силового давления. И только отблеском наступавшей эпохи.
В совокупности два закона — о чрезвычайной ситуации и о наделении полномочиями — позволяли Гитлеру править страной по своему усмотрению, как полновластному диктатору. Понятно было, что такую власть берут не для того, чтобы просто сохранить старое. Германия окончательно превратилась в диктатуру — то есть сбылось, наконец, то, к чему она давно шла стараниями многих политиков, еще до того, как Гитлер стал звездой первой величины. Теперь внешнюю форму требовалось привести в соответствие с содержанием.
Гитлер начал с федеративной структуры государства. Первым законом, принятым в новом порядке в соответствии с Актом о наделении полномочиями (то есть без участия рейхстага), стал закон от 31 марта 1933 года, который распускал законодательные собрания всех федеральных земель, кроме Пруссии. Их предписывалось сформировать заново на основе результатов последних федеральных парламентских выборов (но без учета голосов, поданных за коммунистов). Правительства земель были нейтрализованы еще раньше — в рамках закона о чрезвычайном положении, путем назначения полномочных рейхскомиссаров (опять-таки, во все земли, кроме Пруссии). Наконец, 7 апреля канцлер подготовил новый закон, который решал вопрос окончательно. Отныне в земли просто централизованно назначались губернаторы, обладавшие в рамках своей земли полномочиями, сходными с полномочиями канцлера на федеральном уровне, и строго иерархически подчиненные Берлину. Они могли своими указами назначать правительства земель, формировать и распускать местные законодательные собрания, назначать и увольнять всех чиновников и судей. Все новые губернаторы были членами НСДАП.
Почему для Пруссии сделали исключение? Дело в том, что ее правительство и ландтаг нацисты уже неплохо контролировали. Там сидел Геринг, который стремительно превращался в формального мини-диктатора. Поэтому Пруссия была удобным полигоном, лабораторией, где как раз в это время успешно отрабатывались различные новаторские идеи. В апреле, опираясь на подведомственные ему структуры прусской полиции (уже, как мы помним, подвергшиеся изрядной нацификации), Геринг начал формирование принципиально новой полицейской структуры, призванной охватить не только Пруссию, но и всю территорию Рейха. Он назвал эту организацию Государственной тайной полицией, или, сокращенно, Гестапо (по аналогии с принятыми в Германии сокращенными наименованиями традиционных полицейских подразделений — Крипо, «криминальная полиция», и Орпо, «полиция общественного порядка»). Руководителем Гестапо Геринг назначил Рудольфа Дильса, бывшего начальника Политической полиции Пруссии (кстати, Дильс был одним из немногих не-нацистов, оставленных Герингом на высоких должностях в силу незаменимости — изначально он был вообще-то социал-демократом). Гестапо, таким образом, стало не партийной структурой (как СС, подразделением которого его часто считают), а чисто полицейской. Служить в Гестапо и не быть при этом членом СС, а то и НСДАП, вполне позволялось (хоть с течением времени и становилось все менее вероятным). Вообще именно в силовых структурах наиболее ярко проявилась головоломная до шизофрении запутанность бюрократии Третьего рейха, с вечно пересекающимися компетенциями, дублирующими друг друга функциями и даже альтернативными системами званий и иерархической подчиненности, в которых один и тот же человек одновременно мог занимать несколько разных позиций. Особенно значительный вклад в создание этой неевклидовой административной геометрии внес именно Геринг — человек энергичный, нетерпеливый, с кучей неортодоксальных идей, к тому же крайне честолюбивый. В его манере было запустить множество инициатив сразу по разным направлениям, не очень задумываясь о том, как вписать их в уже существующие организационные структуры (и в идеале замкнуть их все на себя лично). Гестапо у него со временем заберут, но он еще долго будет относиться к этому ведомству с особой ревностью и пристрастием, как к любимой игрушке.
Одновременно Геринг создал еще одну организацию — гораздо менее известную, чем Гестапо, но ничуть не менее важную — так называемое Управление научных исследований (Forschungsamt, сокращенно ФА). Впоследствии его формально подчинят Министерству авиации, но изначально это было независимое ведомство, которое в основном занималось организацией технической прослушки. Прослушки всего и вся — телефонных звонков и устных переговоров, причем как частных лиц, так и всех госучреждений, и в особенности — соратников Геринга по партии. Развитие технологии как раз к 1930-м годам сделало эту задачу вполне реальной — но Геринг был первым в Германии (а весьма вероятно, что и в мире), кому пришло в голову систематизировать и централизовать эту деятельность в таких масштабах. И, разумеется, сосредоточить контроль над ней в своих руках, надолго установив почти что монополию. ФА — пожалуй, наименее известная из всех спецслужб Третьего рейха (и наименее гламурная), но ее значение трудно переоценить. Все остальные полицейские ведомства нацистского государства (включая и Гестапо, и СД) еще долго вынуждены будут ходить на поклон к Герману Герингу, когда им потребуется систематическая прослушка высокого уровня или широкого охвата. А он будет выбирать между двумя-тремя конкурирующими инстанциями — какой информацией поделиться, кому её отдать. Геринг отлично понимал, что информация — это важнейший ресурс и страшное оружие. В мире нацистской политики обладание ключевой информацией в нужный момент часто было равнозначно жизни или смерти, поэтому ФА превратилась в золотую жилу.
Между тем демонтаж государственных и общественных институтов Веймарской республики продолжался. Теперь пришла очередь профсоюзов.
Немецкие профсоюзы были одним из столпов германского общества с самого начала истории Республики. Им неоднократно доводилось участвовать и в германской политике — так, именно профсоюзы сыграли решающую роль в провале попытки военного переворота в марте 1920 года. Так называемый «капповский путч», устроенный частями фрайкоров при бездействии регулярной армии, в итоге был сорван всеобщей стачкой, организованной профсоюзами. Потом на профсоюзы пытался опираться тот же Шляйхер. Хотя влияние в этой среде имели в основном социал-демократы, а не радикалы-коммунисты, рабочее движение в Германии оставалось реальной силой, традиционно вызывавшей неприязнь правых, и в ответ не питавшей к ним никаких теплых чувств.
Тем удивительнее неожиданный широкий жест Гитлера, который, кажется, вдруг решил замостить эту пропасть. Первое мая было объявлено в Германии государственным праздником — Национальным днем труда — и по этому случаю назначены масштабные торжества. На крупнейшую в истории страны рабочую манифестацию и сопутствующие ей мероприятия в Берлин были приглашены лидеры профсоюзного движения со всей Германии. Праздник (организацией которого, естественно, занимался Геббельс) удался на славу. Гитлер выступил перед восторженной стотысячной массой трудящихся с проникновенной речью. НСДАП прежде и превыше всего была рабочей партией, подчеркивал он. Уважение к труду и защита интересов рабочих всегда будут стоять для нее во главе угла. Праздник Первого мая отныне будет отмечаться в Германии всегда, на столетия вперед, пообещал канцлер.
Формально он совершенно не соврал. Как всегда, Гитлер знал, как именно надо сформулировать свои обещания, чтобы они звучали красиво и помпезно, но потом их не пришлось нарушать. Уже на следующий день, 2 мая 1933 года, все лидеры профсоюзов были арестованы (благо, они собрались в одном месте), офисы профсоюзов по всей стране захвачены, а все средства на их счетах конфискованы. Германское профсоюзное движение прекратило свое существование в один день. Первое мая действительно осталось одним из важнейших праздников Третьего рейха, а на смену разгромленным профсоюзам быстро пришли новые рабочие организации — правда, чисто партийные, строго централизованные и подконтрольные государству. Часть из них уже была заранее сформирована внутри нацистской партийной организации — в том своеобразном теневом государстве в государстве, которое Гитлер кропотливо строил еще со второй половины 1920-х. Пропагандистскую важность заботы о благополучии рабочего класса фюрер НСДАП понимал отлично, так что для повышения уровня жизни и условий труда среднестатистического рабочего нацисты действительно сделают немало — но рабочие попрощаются со свободой выбора, а социальные гарантии в нацистской интерпретации чем дальше, тем больше будут означать потерю контроля над своей жизнью — как профессиональной, так и личной.
Следующими на очереди были политические партии. 10 мая полиция, действуя по приказу Геринга, арестовала все имущество, принадлежавшее Социал-демократической партии, в том числе здания и типографии. Часть партийных функционеров посадили за решетку. Партия и ее парламентская фракция, однако, еще продолжали функционировать. 19 мая оставшиеся депутаты от социал-демократов вместе со всем рейхстагом проголосовали в редкостном единодушии, выразив свое безоговорочное одобрение внешней политике правительства. В своем верноподданническом рвении партия даже приняла заявление, обличающее тех из ее бывших руководителей, которые эмигрировали из Германии и теперь высказывались неодобрительно о новой власти. Видимого эффекта это не возымело, и месяц спустя, 19 июня, СДПГ, видимо отчаявшись доказать свою благонадежность и стремясь откреститься от всяких следов своей прежней оппозиционности, избрала новое руководство. Не помогло. Всего лишь через три дня распоряжением министра внутренних дел Фрика партия была распущена как «враждебная государству и ведущая подрывную деятельность». Новое руководство партии и социал-демократической фракции тоже арестовали. Остальные партии посыпались, как карточный домик, из-под которого выдернули основу. Большая часть их уже и так не имела реального политического веса, а потому решения о самороспуске от греха подальше давались им с замечательной легкостью: в конце июня это сделали демократы, 4 июля — Народная партия (из рядов которой когда-то вышел канцлер Штреземанн). На следующий день, 5 июля, самоликвидировалась партия Католического Центра. К тому моменту правительство Гитлера уже перестало быть коалиционным. Еще 21 июня полиция и штурмовики СА просто тихо заняли все помещения, принадлежавшие Национальной партии по всей стране. 29 июня Гугенберг подал в отставку с поста министра экономики и сельского хозяйства. В тот же день было объявлено о добровольном самороспуске партии. Нацисты остались одни. 14 июля эту ситуацию закрепили в законе, который прямо называл НСДАП единственной политической партией в Германии и объявлял любую попытку создания другой партийной организации уголовно наказуемым деянием. Теперь это само по себе каралось тремя годами лишения свободы «при отсутствии более тяжелого состава преступления».
Германии понадобилось меньше полугода, чтобы превратиться в жесткую идеологизированную партийную диктатуру. Никаких попыток организованного сопротивления не было — если, конечно, не считать таковой одну-единственную парламентскую речь Отто Велльса. Да и та не получила никакого развития и продолжения даже со стороны его собственных однопартийцев, которые вместо того, чтобы вывести народ на улицы или любым другим способом вынести вопрос из стен рейхстага, тут же кинулись доказывать свою лояльность. Здесь важно напомнить, что Веймарская Германия последних лет отнюдь не была тихой и травоядной демократической страной. Террор и силовая уличная политика отнюдь не были для нее чем-то новым, шокирующим и беспрецедентным. Все выборы последних лет сопровождались уличными столкновениями и политическими убийствами. У большей части безропотно самораспустившихся партий вообще-то имелись собственные военизированные отряды — по численности, конечно, уступавшие СА, но ведь при желании они вполне могли бы объединиться для спасения Республики. Проблема тут была не в страшном злом Гитлере. Она была в том, что Республику никто не хотел спасать. Германская демократия уже умерла, и речь шла всего лишь о дележе наследства, а в этом вопросе каждый был исключительно сам за себя. Немецких политиков не надо обвинять в глупости. Они как раз действовали абсолютно разумно. Если речь шла исключительно о своем выживании и материальном благополучии, попытка договориться с наметившимся победителем — или по крайней мере не рассориться с ним бесповоротно — действительно была оптимальным способом действий с точки зрения рисков и затрат. Это за абстрактные идеи люди могут жертвовать собой — ради материальной выгоды делать это бессмысленно. Рисковать — да, возможно. Но разумный просчитанный риск подразумевает возможность (и даже желательность) вовремя выйти из игры, если вероятность победы становится слишком низкой. Вот лидеры германских партий и вышли. Гитлер победил, потому что в этой покерной партии все игроки кроме него спасовали.
Еще в апреле–мае 1933 года — даже до того, как процесс концентрации власти завершился — жизнь в Германии начала приобретать черты мрачного сюрреалистического карнавала. 1 апреля был провозглашен общенациональный бойкот еврейского бизнеса, в первую очередь — розничной торговли. 10 мая толпы нацистских активистов устроили сразу в нескольких городах налет на частные и публичные библиотеки, после чего на площадях запылали костры из запрещенной литературы. И это явно был еще не конец. Гитлер сам открытым текстом сказал об этом в своих речах в мае — и снова повторил в июне: «Германская национальная революция еще не окончена!» Немцы затаили дыхание.
Заключение следует
