Цикл жизни зданий превосходит человеческий. Одни и те же стены могут помнить несколько поколений, а то и веков, сменивших друг друга, быть немыми свидетелями смены политического устройства, оказаться в другом государстве и вернуться обратно, оставаясь на месте, пережить несколько глобальных реконструкций, исчезнуть и вновь возродиться. Часто так происходило с крымскими дворцами. В последней части серии внимание уделено тем из них, что известны мало, а то и неизвестны вовсе, спрятаны в разных уголках полуострова или ушли от нас навсегда.

Список далеко не полон. Вот лишь некоторые виллы, дворцы и усадьбы Крыма, не вошедшие в этот цикл: вилла «Селям», вилла «Сольби», усадьба «Олеиз» Токмаковых, вилла «Мурад-Авур», вилла «Нюкта», дом Айвазовского в Феодосии, дача Свиягина, дворец «Меллас», дача Тессели, усадьба Нарышкиных «Софиевка», дворец Устиновых в «Василь-Сарае», усадьба «Новый Кучук-Кой», вилла «Диво», дача «Сельби», вилла «Сфинкс», дача «Альпийская роза», дача «Джалита», дача «Казаса», дача «Терентьева», дача «Миро-Маре», дворец князя Кузнецова, замок Кесслера и многое, многое другое.

«Ореанда»

И. Айвазовский. Ореанда. 1858 год

Этот дворец-призрак погиб в пожаре больше века назад, но доказал, что не горят не только рукописи. «Ореанда» проросла в новых качествах, сохранилась в неожиданных местах, вошла в учебники мировой архитектуры в лице своего alter ego и сохранилась на первых цветных снимках. Историю об «Ореанде» хочется посвятить всем погибшим дворцам Крыма.

Местечко Ореанда было облюбовано одним из первых на южнобережье, но строительства не знало. Когда Александр I приобретал его, тут насчитывалось 35 тысяч виноградных кустов и больше ничего. Ничего особенного не делали и позже, а само место красноречиво называли «Ореандским собственно Ея Императорского Величества садом», ведь «Ея» Величеству, то бишь императрице, и было даровано имение.

Возвести здесь дворец императрица решила, лично посетив имение и лицезрев его захватывающие панорамы, о которых современник писал:

Здесь природа и картины ее совершенно оригинальные, и я не знаю, есть ли живописное место, которое бы так привлекало дикостью своею, как это.

Проект дворца заказали Карлу Шинкелю, лидеру романтического историзма в немецком зодчестве. Автор Берлинского драматического театра испытывал интерес к классическим греческим формам, и потому проект «Ореанды» был исполнен в одновременно актуальном и подражающем древности стиле неогрек.

По замыслу немца, масштабный дворец романтично громоздился на краю скалы, на полвека опережая Ласточкино гнездо. Его строгие каменные стены должны были повторять пропорции античных храмов, портики — исполнены в виде классических ордеров и украшены кариатидами. Никаких арочных сводов, сандриков в виде фронтонов и прочих примет ренессанса — только величественная классика.

Интерьеры предполагали помпезность в прямом и переносном смысле: они отсылали к помпейским виллам, а смысловой и пространственный центр дворца, атриум, был позже расписан «во вкусе помпеевском». Однако в первоначальном замысле проект Шинкеля оказался слишком дорогим. Один миллион рублей за летнюю резиденцию императрицы августейшая семья сочла слишком высокой ценой, и проект перезаказали русскому зодчему Штакеншнейдеру.

Андрей Иванович переработал изначальный замысел, удешевив проект вдвое, но сохранив его основные изюминки: неогреческий стиль, кариатидные портики, атриум в помпейском вкусе, общую симметрию и лаконичную монументальность. Побывавший в «Ореанде» Марк Твен вспоминал:

Дворец построен в стиле лучших образцов греческой архитектуры, великолепная колоннада охватывает внутренний двор, обсаженный редкостными благоуха­ющими цветами, а посредине бьет фонтан — он осве­жает жаркий летний воздух и, может быть, разводит комаров, а пожалуй, что и нет.

Возведение поручили Вильяму Гунту, всё тому же англичанину, что построил Воронцовский дворец и «Романтическую Александрию». При этом одной из первых была сооружена полуротонда на обзорной скале над дворцом. Она — единственное, что сохранилось от «Ореанды» на своём месте. Французский путешественник Луи де Судак так вспоминал её посещение:

Я достигаю вершины самой высокой скалы, увенчанной ротондой с греческой колоннадой. С этого места взгляд охватывает ялтинский рейд и всю манящую бездну. Парусники направляются в открытое море, а вместе с ними туда же устремляются наши мысли. Через некоторое время и парусники, и мысли теряются в неведомых далях.

Что до проекта Шинкеля, его эскизы царского дворца ценились высоко и пережили несколько изданий, а не так давно были проданы на аукционе «Сотбис». Эта бумажная «Ореанда» хорошо известна ценителям таланта зодчего. Реальная же «Ореанда» вживую радовала глаз путешественников и гостей, оставаясь наряду с Алупкинским дворцом главной жемчужиной южнобережья. В 1882-м её постигла трагедия — дворец сгорел. Судак вспоминал разговор с местным:

— Вот все, что осталось от нашего старого дворца.
— Но как же случилось, что огонь так быстро и разрушительно уничтожил это огромное здание из мрамора? — спрашиваю его я.
— А, — рубанул тот воздух жестом обреченного, свойственным всем сословиям России…

В действительности огонь испепелил только крышу и интерьеры, стены остались целы, и восстановить дворец оказалось вполне посильной задачей. Но здание тогда принадлежало уже великому князю Константину Николаевичу, не имевшему средств (да и нужды) в капитальном ремонте. Размышляя о том, как обойтись с дворцом, князь пришёл к оригинальной идее: он поручил собрать из подходящих камней «Ореанды» новое строение — церковь. Исполненный в грузинском стиле, храм Покрова Пресвятой Богородицы был отделан Антонио Сальвиати, одним из лучших венецианских мастеров мозаики. Итальянец разместил под сводом купола редкое в иконографии изображение Спасителя без бороды.

Оставшиеся руины продолжали живописно покоиться на своём месте и ещё несколько десятилетий притягивали фотографов и иллюстраторов. Величественные развалины успели попасть и в объектив Прокудина-Горского, побывавшего в Крыму в 1905 году. Чехов неоднократно бывал у руин дворца и уделил ему место в «Даме с собачкой»:

В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали… глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет.

Нет никого из тех, кто видел вживую хотя бы руины легендарного дворца. Но, как ни удивительно, многие бывали в нём, сами того не подозревая. В начале ХХ века правнук первой владелицы дворца Николай II подарил великому князю Георгию Михайловичу тот самый знаменитый атриум «Ореанды» для обустройства парка «Харакса». Смысловой центр великолепного здания стал центром парка и известен в наши дни как «античная беседка». Гуляя среди колонн, некогда ограждавших комнату во «вкусе помпеевском», каждый может попытаться ощутить атмосферу исчезнувшего, но не пропавшего дворца — дворца, который сохранил себя в эскизах талантливого немца, в церковной мозаике итальянского мастера, в полуротонде на вершине скалы, возведённой трудолюбивым англичанином, на первых цветных снимках русского фотографа и в десятках воспоминаний французов, американцев, да бог весть кого ещё. Такое не сгорает.

«Суук-Су»

Сразу несколько мест в Крыму носят топоним «Суук-Су», что понятно, так как переводится он просто как «холодная вода». Одно из местечек с таким именем расположилось в Гурзуфе прямо напротив стоящих в море знаменитых скал — Адаларов. Примечательно оно было разве что башней Крым-Гирея. Пока его не заметил известный инженер Владимир Березин.

Березин относился к той породе русских людей, которая своей жизнью демонстрировала преимущества дореволюционной меритократии. Урождённый Березовский, он поступил на военную службу и был командирован для обучения в Николаевскую инженерную академию, которую окончил с отличием (и какое-то время даже трудился там преподавателем). Вскоре Березовский принял православие и получил разрешение сменить фамилию на Березин. Женился и начал строительную практику.

Инженер быстро прошёл путь от прораба до руководителя строительства мостов. Мостостроение навсегда осталось его главной страстью. При возведении Александровского моста через Волгу он с коллегами изобрёл оригинальный способ транспортировки пролётов на полузатопленных баржах, произведший фурор и закрепившийся за рубежом как «русский способ».

За профессиональную победу Березин был не только повышен в чине, но и зачислен в Министерство путей сообщения в число инженеров-путейцев — для лиц, не окончивших транспортный вуз, подобное делалось лишь в исключительных случаях.

Березин оправдал своё новое звание, возведя по проекту Белелюбского двухъярусный мост через Днепр близ Екатеринослава (ныне Днепропетровск, Днепр). Сооружение стало на тот момент самым длинным в России и соединило железнорудный Криворожский бассейн с угольным Донецким бассейном. Стальная нить моста послужила детонатором дальнейшего взрывного развития региона.

После развода с первой женой и увольнения «по домашним обстоятельствам» из министерства, Березин занялся частной практикой и в качестве подрядчика 10 лет кряду возводил мосты на ключевых направлениях транспортной связности России.

С его фигурой связана известная каждому новосибирцу история о том, что мост через Обь хотели проложить близ Колывани, но сделали это в более узком месте, положив тем самым начало будущему Новосибирску. Меньше известны обстоятельства конфликта вокруг выбора места: инженер-путеец Гарин-Михайловский разумно выступал за «узкий», новосибирский, вариант, а его оппонент и тёзка Михайловский парадоксально — за «широкий», колыванский. Однако в позиции второго был своеобразный резон: на широком русле мост получался намного длиннее, а значит дороже. А раз дороже, то и «откаты», чего греха таить, оказывались для Михайловского больше. Постоянным же его подрядчиком как раз и был Березин.

Уйдя на покой, инженер и предприниматель вместе со второй женой Ольгой Соловьёвой присмотрел участок земли неподалёку от Медведь-горы и решил сделать тут курорт не хуже заграничного.

Для крымской Ривьеры спроектировали четыре здания гостиниц и центральное здание курорта — казино. Впоследствии оно стало дворцом «Суук-Су». Автором его выступил вездесущий Николай Краснов.

Почерк зодчего, современника эпохи модерна, прослеживался в соединении разностилевых композиций. Снаружи здание представляло собой изящный палаццо в духе сдержанного ренессанса. Его ровные стены покрывала богатая лепнина, а крышу венчали вазы с живыми растениями. Не менее богатой была лепнина внутри сооружения, но отражала она совсем иной вкус — мавританский. Расчленённые плотным ритмом лепестков архивольты арок перемежались рельефным гирихом на софитах. Посетители здания неизбежно проходили сквозь это богатство и настраивались на расточительность.

Березин не успел завершить начатое, скончавшись за границей от рака горла. Тело его было перевезено в Россию и захоронено в склепе Суук-Су. Перед смертью он завещал 10 миллионов рублей (почти 15 миллиардов на наши деньги) жене, а часть направил на поддержку инженерных талантов. В его alma mater была учреждена Березинская премия, которая выплачивалась с процентов на завещанный им капитал.

Европейский снаружи, восточный внутри, дворец не стоял в одиночестве. Его окружали созданные с большим вкусом гостиницы в духе модерна. Некоторые казались и вовсе авангардными. Судя по всему, предприятие оказалось успешным, и в крымский Монте-Карло стали приезжать за отдыхом и развлечениями.

Портрет Шаляпина кисти Коровина, оба завсегдатаи Суук-Су

Тут гостили Суриков, Скрябин, писатель Арцыбашев, Шаляпин и его друг художник Коровин, эмир Бухарский, министры Сухомлинов и Коковцев. А в 1914 году курорт навестил Николай II. Шаляпина здешние места покорили. В своей автобиографии он писал:

Есть в Крыму, в Суук-Су, скала у моря, носящая имя Пушкина. На ней я решил построить замок искусств. Именно замок. Я говорил себе: были замки у королей, у рыцарей, отчего бы не быть замка у артистов?

Опьяненный своей идеей, он стал упрашивать владелицу продать ему участок, но натыкался лишь на скалу её непреклонности: «Здесь ничего не продаётся», — отвечала она. Пока не случился эпизод, о котором впоследствии вспоминала дочь Шаляпина:

Однажды, Ольга Михайловна решила устроить небольшой пикник… Мы расположились на берегу, здесь мы устроили стол, на котором мгновенно появились: вино, закусь и шампанское… Мой отец, Федор Иванович, сидел крепко задумавшись. Чуть погодя он встал, прислонился к дереву и вдруг он запел. Из его уст лились грустные русские мелодии, рассказывающие о горе-горюшке людском — они были такие простые и глубокие, что начали щемить душу всем вокруг. Я смотрела на всех и случайно поймала взглядом Ольгу Михайловну. Она сидела слегка вытянувшись. Ее взгляд был направлен никуда и в то же время он был таким напряженным, каким я его никогда не видела. По ее щекам катились слезы…

Но вот прозвучала и унеслась вдаль последняя нота грустнейшей, но такой правдивой песни. На некоторое время настала тишина. Спустя немного времени Ольга Михайловна резко поднялась и вскрикнула: «Федор Иванович, твоя скала!»

Сделку оформили по символической цене в один рубль, и вскоре на скале начались работы по подготовке строительства замка искусств. Но в дело вмешалась революция и принялась исполнять куплеты Мефистофеля, которые по сей день лучше Шаляпина никто не спел. Сатана правил бал, и певец был вынужден навсегда покинуть Россию. В книге «Маска и душа» он оплакивал свою мечту:

Мечту свою я оставил в России разбитой, иногда люди говорят мне: ещё найдётся какой-нибудь благородный любитель искусства, который создаст вам ваш театр. Я их в шутку спрашиваю: «А где он возьмёт Пушкинскую скалу?»

С тех пор Пушкинская скала в Гурзуфе зовётся Шаляпинской. Не бог весть какое утешение.

В 1937 году Суук-Су включили в состав «Артека». Согласно байке, причиной такого решения стала едва ли не случайная рифма. На приёме у председателя Совнаркома Молотова, курировавшего детский лагерь, артековцы спели популярную в своих кругах частушку:

У Артека на носу
Приютилось Суук-Су.
Наш Артек, наш Артек,
Не забудем тебя век.

На что Молотов ответил:

— Ваш намёк нетрудно понять. Придется, кажется, передать «Артеку» Суук-Су.

Дети тут же начали фантазировать:

«Я хочу, чтобы от Артека до Суук-Су по набережной проходила аллея света в виде ландыша. А на Медведь-горе был маяк, и на Большом Адаларе тоже маяк, и они чтобы передавали каждую ночь азбуку Морзе. И я хочу, чтобы была набережная из мрамора и вазы с цветами. Ляля Кузнецова, 12 лет, Москва».

«Мне хочется, чтобы от Артека до Суук-Су была бы виноградная аллейка, и на каждом винограднике были бы лампочки. Шура Чалых, 12 лет, Люблино».

«Я предлагаю построить подвесную, воздушную железную дорогу между Суук-Су и старым Артеком. Л.Тихонова, 13 лет, Горький».

Словно магия места заставляла «детей трудящихся» вновь увидеть в уютном крымском местечке наполненный дореволюционным духом, сияющий огнями и несбывшимися прожектами курорт.

Во Вторую мировую здание было занято оккупационными войсками. В 1942 году во время новогодней пьянки немецкая солдатня спалила дворец дотла. Вместе с ним сгорело огромное полотно «Садко в гостях у морского царя», которое Суриков написал во время отдыха в Суук-Су.

Позже здание восстановили, но лишь в самом общем виде. Ни богатой лепнины, ни вычурных парапетов, ни иных декоративных элементов сегодня в нём найти. Дворец служит напоминанием о самом себе и о днях, когда у подножия Медведь-горы играл живой оркестр и звучал раскатистый бас Шаляпина.

Усадьба Попова

Порой кажется, что в Крыму всё важное сконцентрировано на южном берегу, а выжженная степь на западе украшена лишь живописными берегами обрывистого Тарханкута. Но не тут-то было.

Даже в этой глуши обнаруживаются настоящие образцы дворцового зодчества, связанные с русской историей множеством нитей.

Главных героев присоединения Крыма к России можно узнать уже по их почётным прозваниям: Долгоруков-Крымский или Потёмкин-Таврический (то же, что Крымский) получили свои титулы от Екатерины Великой за деятельное участие в покорении полуострова и того, что лежало на пути к нему. Но, как часто бывает, герои второго плана придают череде главных персонажей неожиданную связность. Таким героем был граф Василий Попов.

Попов родился вроде бы в Казани не то в 1740-м, не то в 1743-м, не то в 1745 году. Дед его будто бы был священником. Современники отмечали во внешности графа татарские черты. Попов окончил Казанскую гимназию. Поступив на военную службу подпрапорщиком, строевых наклонностей не проявлял и сразу посвятил себя канцелярской службе. На этом поприще заметно преуспел и после участия в Польском и Турецком походах обратил на себя внимание Долгорукова-Крымского. Став секретарём знаменитого военачальника, Попов не расставался с князем до самой его смерти. Вместе они участвовали в триумфальном Крымском походе, причём Попов оставался в Крыму вплоть до окончательного покорения полуострова, то есть до заключения в 1774 году Кучук-Кайнарджийского мира.

После смерти Долгорукова прирождённый десница скоро нашёл себе нового покровителя и со временем стал «известным „дельцом“ при светлейшем князе Потёмкине». «Великолепный князь Тавриды» Потёмкин-Таврический вновь вовлёк его в околокрымскую орбиту. Попов был причислен к Таврическому легко-конному полку. Среди крупных проектов занимался и организацией известного Таврического вояжа Екатерины II.

Попов стал незаменимым человеком при князе и пользовался безграничным доверием последнего. Описание их отношений, сделанное Валентином Пикулем, хоть и фантазийно, но, скорее всего, точно:

Потемкин сделал его главной пружиной в своих делах. Под стать хозяину, секретарь тоже путал день с ночью. Но в любой миг он был способен точно ответить — каков калибр пушек в гарнизоне Кинбурна, сколько скошено сена для Бугского, как зовут любовниц английского короля и чем занят сейчас Моцарт.

Современник Попова Адриан Грибовский (к слову, не любивший его) считал главным достоинством его трудоспособность:

Потемкин взял к себе Попова… новый секретарь его не знал почти своей квартиры, и мало раздевался, а безвыходно почти находился в канцелярии бывшей в одних покоях с князем, готов будучи во всякий час ночи, которые князь часто проводил от бессонницы без сна, во всей форме пред ним явиться, как скоро он его спросит. Сим средством, и скорым и точным исполнением дел, снискал он у князя почти неограниченную доверенность, которою до самой его смерти пользовался.

Сообщается, что даже умер Потёмкин на руках у своего помощника. Но картина была бы неполной без главной покорительницы Крыма Екатерины II. Императрица не только одобрила Попова в качестве исполнителя приказаний Потёмкина (служебного и частного характера), но и выбрала доверенным лицом для связи со своим фаворитом. К примеру, он лично перевозил письма от императрицы к князю. Попов сам доставил Екатерине ключи от покорённых Бендер, а позже — отчёт о взятии Измаила.

Благодаря социальному лифту русского государства попов внук (возможно, и фамилия его была лишь прозвищем) достиг невероятных высот и получил помимо генеральского звания и имений в разных частях страны небывалую для своего чина награду — орден Владимира I степени. Главным же призом за его труды было благоволение императрицы, которая и после кончины Потёмкина продолжала доверять в принятии отдельных решений Попову, а затем и вовсе сделала его своим помощником и назначила начальником Комиссии прошений, Горного Корпуса, а позже — управляющим Императорским Кабинетом.

Попов пережил и императрицу. Впрочем, в 1799 году, во время новой волны чисток Павла I, ему всё-таки пришлось покинуть Петербург. Однако нет худа без добра: отстранение от столичных дел освободило время, которое граф посвятил устройству имений, в частности, усадьбы на самой западной оконечности Крыма.

Однако тихой старости судьба ему не подарила. Несмотря на обычные для людей такого уровня обвинения в коррупции (возможно, и небезосновательные), авторитет Попова оставался настолько прочным, что уже в преклонном возрасте он вновь был вызван из деревни для решения дел государственной важности. Александр I писал ему:

Приятно мне весьма, что нашел я человека, который себя ставит свыше той приязни, которую привлекают к себе пагубным потворством и снисхождениями, и предпочитает пользу службы личным неприятностям.

Попову было поручено разобраться, действительно ли дела с тыловым снабжением российской заграничной армии так плохи, как описывал это главнокомандующий Беннингсен, потерпевший Фридландское поражение. Больше того: император послал Попову письмо с открытой печатью, в котором предлагал трезво оценить ситуацию в армии, и если она действительно плоха, передать письмо о необходимости временного перемирия дальше Беннингсену. Иными словами, Попову предстояло самостоятельно решить, продолжит ли Россия войну с Наполеоном. Он решил в пользу перемирия, в дальнейшем вошедшего в историю под именем Тильзитского мира.

Разумеется, император таким образом страховался на случай непопулярного решения (что абсолютно разумно и оправданно), но одно то, что Попов взял на себя такую ответственность, говорит о масштабе личности. Александр I тоже оценил это масштаб, пожаловав ему чин действительного тайного советника (почти вершина Табели о рангах) и назначив управляющим Провиантским Департаментом.

Попов продолжил государственную службу, пока не умер в 1820 году в весьма преклонном возрасте. Большую часть своей жизни он потратил на приращение русской земли, помогая в делах первым лицам государства.

Но и досуг свой в значительной мере посвятил освоению новой территории, устраивая имения в различных областях Новороссии, включая крымское.

Чтобы понять размах его замысла, следует вспомнить, что представлял собой в былые времена, да и представляет сейчас крымский полуостров Тарханкут: выжженная полупустынная степь, живописно обрывающаяся в море. Деревья практически не выживают в безводном знойном климате, из трав и кустарников преобладают засухоустойчивые, здесь не протекает ни одной речки, а летом по дикому полю разносится запах полыни. И вот среди этой необитаемой пустоши граф разбил настоящий парк и сад с небывалыми для здешних мест хвойными и фруктовыми деревьями, благоухающими клумбами, декоративными растениями. В Караджинской бухте установил рыболовные станы, которые сдавал внаём желающим. Вероятно, рукотворный оазис служил не только усладой глаз, но и приносил доход своему хозяину. Сообщается, что устроенная в малоплодородном краю экономия была прибыльной.

Центром же эдема, спрятанного посреди знойного инферно площадью 24 тысячи гектаров, стал дворец в деревне Караджи, а ныне — Оленевке. Его первоначальный облик неизвестен. Унаследовавший Караджинское имение правнук славного предка Павел Попов, возможно, перестроил его в конце XIX века, сохранив общую архитектонику, а возможно ничего не менял.

Галантное здание в духе позднего итальянского Возрождения на сохранившемся ретроснимке выглядит куда интереснее, чем сегодня. Его смысловой доминантой служит диалог между основательной прямоугольной башней, венчающейся бельведером, и игривой пластикой правого ризалита. Если башня составлена из массивных блоков, аскетично украшенных филёнками, то соседствующий с ней объём отличается вогнутыми углами и богатой, почти барочной раскреповкой, единым контуром пробегающей от цоколя до карниза, от бежевой крымской земли до голубого крымского неба.

На старом фото видно, что дворец был фланкирован портиками, а центральная ниша фасада исполнена в виде веранды первого этажа, служащей террасой для второго. Окна, выходящие на террасу, были обрамлены прямыми сандриками, а крыша — увенчана причудливым парапетом. Ничего этого сегодня уже не увидеть вживую. Не сохранился выразительный фронтон и аттик правого ризалита. Замазана фактурная кирпичная кладка проёмов. Не пережила время даже лестница парадного входа.

Иными словами, усадьба являет собой поучительный пример того, что с академической классикой способны сделать умелые руки советских прорабов. Многие элементы здания уничтожены желанием расширить «жилплощадь» пристройками, нависающими сверху, сзади, подпирающими по бокам. А ликвидация террасы второго этажа выносом стены придала парадному фасаду нелепый вид, где утлые оконца смотрят на зрителя исподлобья голой и пустой стенки.

И всё же даже в таком виде занятое санаторием здание остаётся самым изысканным строением в этой части Крыма и напоминанием о славных екатерининских временах.

Дача Стахеева

Небогатая на достопримечательности Алушта может похвастаться несколькими весьма примечательными строениями. Именно здесь, на даче «Голубка», Николай II познакомился с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской — будущей супругой. Именно здесь расположена необычайная церковь Феодора Стратилата работы одесского зодчего Георгия Торичелли, опередившего модерн на полвека. И здесь же разместилось своеобычное детище купца Николая Стахеева.

Считается, что автор здания — Николай Краснов. Некоторые источники сообщают, что проект разработан в 1879-м и реализован в 1882 году. Как и в случае со многими крымскими дворцами, здесь может таиться очередная путаница. В 1879 году Краснову было всего 15 лет, он жил в Москве, а в 1882 году ещё учился в Московском училище. В Ялту переехал лишь в 1887 году. Он действительно строил для купца Стахеева, но не дворец, а торговые ряды. К тому же стахеевскую дачу часто называют «Отрадой». Такая вилла значится в красновском списке, но датируется 1914 годом и располагается в Феодосии. Кроме того, так часто называют другую красновскую виллу, «Викторию», так что известно по меньшей мере о трёх крымских «Отрадах», но неизвестно, какая из них настоящая. Одним словом, легче обсуждать архитектурные особенности дачи.

Первое, что обращает на себя внимание сегодняшнего зрителя, — основательность здания. Приземистое, коренастое, оно будто врылось мощными опорами в землю. Массивные сдвоенные колонны похожи на жилистые львиные лапы, равномерно разделённые круглыми арками. Эти арки напоминают зрителю толстостенные полукружия романских храмов и крепостей. В обработке тягами, обломами и богатой раскреповкой отдалённо угадываются приметы ренессанса, но если это и ренессанс, то грузный, будто бы располневший на купеческих харчах. Несмотря на увесистость, дворец снабжён террасами почти по всему периметру: юг есть юг, с его жарким климатом не поспоришь. Угловой полуфлигель будто бы логически завершает замысел зодчего: тучная ротонда увенчана куполом-колпаком. Всё вместе составляет дух модерна с его пластикой деформации и сочетанием форм, быть может, некрасивых, но завораживающих. Действительно, Краснов мог стать автором дачи, она соответствовала его почерку.

Многое становится понятно при взгляде на фотографию владельца и заказчика дворца Николая Стахеева. Крупное лицо ухватистого русского купца, чья семья происходила из русско-татарской Елабуги, будто передало свой характер особняку, такому же хтоническому, приземлённому и не лишённому чего-то татарского в своём облике. Даже в угловой ротонде можно угадать черты елабугской башни Чертова городища.

Однако оговорка о «сегодняшнем» зрителе неслучайна. Изначально дворец выглядел иначе. Основательный в архитектонике, в декоре он являл собой само изящество. Нынешняя ротонда — остаток некогда высокой и богато украшенной башни во вкусе французского барокко. Ныне пустые филёнки были заполнены вязью. Здание венчал изысканный парапет с тумбами, увенчанными вазами. С чопорным фасадом контрастировали стены, спрятанные в глубине и облицованные диким камнем с выразительной расшивкой швов. Первоначальный облик здания дополняет картину личности Стахеева — человека, не лишённого вкуса и чувства прекрасного, мецената искусств. Известно, что именно он материально поддерживал известного пейзажиста и своего дядю Ивана Шишкина.

Русское купечество вообще и Стахеев в частности, кажется, только и делали, что непрерывно что-то поддерживали. Сам Николай Дмитриевич прославился тем, что на свои деньги по сути создал облик Алушты. На его средства были возведены пристань, набережная, церковь, ремесленное училище, городской парк и многое другое. Звание почётного гражданина Алушты и её Первого мецената лишь отчасти описывает его заслуги.

В советское время купеческий особняк превратился во Дворец пионеров, а в наши дни служит Центром детского творчества.

Вилла «Ксения»

«Ксения» славится не только своей архитектурой, но и драматически-детективной, буквально сериальной историей её владелицы, известной из воспоминаний внука хозяйки виллы.

Варваре Белокрысовой — так звали в девичестве героиню — небесными режиссёрами была приготовлена увлекательная партия. Влюбившись по молодости в Александра Чуйкевича, генеральского сына и потомка едва ли не казацких гетманов, она рассчитывала связать с ним жизнь. Любовь оказалась взаимной и крепкой. Сложись всё благополучно, и постановку пришлось бы закрывать, но мать Чуйкевича, строптивая и высокомерная генеральша, категорически запретила брак, полагая Белокрысову недостойной партией.

Сын оказался под стать матери и в отместку прямо в церкви дал обет безбрачия: заявил, что никогда не женится, не родит ей внуков и не будет делать карьеры. И вышел в отставку, имея за спиной Училище правоведения, отца-генерала и соответствующие перспективы.

Варваре ничего не оставалось, кроме как устраивать личную жизнь с другим человеком. Она вышла замуж за Лутковского, родила ему двоих детей и… внезапно овдовела. Варваре не было и тридцати.

Имея на руках наследство мужа, молодая, состоятельная и не лишённая вкуса к приключениям вдова сменила малороссийскую глубинку на столицу, и теперь жила то в Москве, то в Петербурге. Там она и связалась с отцом своего следующего ребёнка.

В то время в столицах действовала шайка светских авантюристов «Червонные валеты». Банда мошенников проворачивала масштабные аферы со страховыми векселями, фальшивыми ценными бумагами и фирмами-однодневками на суммы в десятки и сотни тысяч рублей.

В группировку «валетов» входили чиновники, финансисты, представители дворянских фамилий и «золотой молодёжи». Один из таких бонвианов, некто Алексеев, вскружил голову молодой Варваре. Роман с кутилой обошёлся ей в 40 тысяч рублей ущерба и привёл к беременности. Спасаясь от полиции, Алексеев бежал в Швейцарию. Варвара последовала за ним, но в живых уже не застала: «валет» покончил с собой.

Однако в Женеве родилась его дочка, третий ребёнок Варвары. Чтобы избежать позора, мать привлекла к делу свою сестру Софью. Та вместе с мужем Брониславом Гротто-Слепиковским прямо в Швейцарии «удочерила» новорожденную, записав её при крещении как своего ребёнка. В их семье маленькая Мария воспитывалась в дальнейшем и всегда носила отчество Брониславовна.

К тому времени скончалась мать Александра Чуйкевича, первого возлюбленного Варвары. Поскольку их отношениям больше ничего не мешало, они встретились вновь и быстро обнаружили, что старая любовь не ржавеет. Александр повторил своё предложение и вновь получил согласие Варвары. Оставалась одна проблема: церковная клятва безбрачия, данная сгоряча Чуйкевичем. Соловов вспоминал:

Выход был найден: в своей деревне Дарьевке, Верхнеднепровского уезда, бывшей Екатеринославской губернии (ныне Днепропетровская область), Александр Федорович обошел все крестьянские дома и в каждом униженно просил прощения за нарушение своего обета! Эта церемония протекала примерно по такому стандарту: войдя в хату, встав на колени и кланяясь в землю, Александр Федорович говорил: «Братья и сестры, простите меня, я клятвопреступник…», на что испуганные хозяева отвечали: «Что вы, батюшка барин, встаньте, встаньте, Бог простит!..» Прощения были получены от всех, несложная церковная епитимья была выполнена, брак благополучно состоялся, и супруги прожили в согласии более сорока лет. Своих детей у них не было.

Жизнь Варвары стала потихоньку собираться в единое целое. Она обрела законного мужа, оставалось обрести законную дочь Марию. К тому моменту та много лет воспитывалась хоть и в близкой, но чужой семье, и родную мать не знала. По своим природным данным она была умница: окончила Белостокский институт благородных девиц с золотой медалью, прекрасно знала французский (позже преподавала в Смольном институте), свободно владела немецким и итальянским. Однако лишь с семнадцати лет стала бывать в поместье у родной матери, где они постепенно сблизились.

Чувствуя себя виноватой за внебрачное рождение дочери, бабушка прибегла к средству, которое существовало в царской России специально для девушек, в чьей биографии не все было гладко, — требовалось представить ее ко двору… Вместе с мамой бабушка приехала в Петербург… В назначенный день их принимали обе царицы сразу: вдовствующая императрица Мария Федоровна и царствующая — Александра Федоровна. Старшая сказала маме по-французски: «О, мадемуазель, вы так молоды!» Младшая молча улыбалась.

Мария вышла замуж за хирурга дворянского происхождения Соловова и родила ему нескольких детей. В честь их первенца и своей внучки Ксении Варвара и назвала виллу в Симеизе.

Участок под будущую «Ксению» приобрели в момент, когда курортный посёлок уже был прилично застроен, поэтому проект пришлось вписывать в существующее окружение. Его основную планировку составил Яков Семёнов, а дизайн фасада выполнил Николай Краснов. Благодаря этому фасаду «Ксения» стала одной из визитных карточек Симеиза.

Считается, что вилла построена в стиле «шотландского шале», однако именно фасад выдаёт в ней узнаваемый стиль викторианского особняка, с его непременной доминантой в виде полубашни с шатровой крышей и высокого щипца с большим выступом карниза, делающим английский дом неожиданно похожим на русскую избу. Наряду с мужественным минаретом выросшей рядом виллы «Мечта», «Ксения» образует своеобразный «инь и ян» Симеиза. И возможно, об этой драматичной архитектурной паре получилось бы рассказать отдельно, если бы о «Мечте» было известно хоть что-то дельное.

Да и много ли правдивого мы знаем о самой «Ксении»? Годом её постройки полагают 1911-й, в то время как на флюгере здания значится 1906-й. А сам Соловов, внук Варвары и брат Ксении, вспоминал о бабушкиной вилле «Маруся» (по имени той самой дочери Марии), где они любили отдыхать всей семьёй, но не о «Ксении».

Как и «Мечта», «Ксения» находится в частных руках и пребывает в удручающем состоянии. Местные говорят, что новые хозяева не заинтересованы в восстановлении зданий и просто ждут их разрушения, чтобы возвести на их месте очередной шедевр «чеченского барокко».

Усадьба Шатилова

Если усадьба Попова располагается хоть и в пустынной местности, но хотя бы на берегу моря, то местоположение шатиловской усадьбы вовсе удивительно. Она удалена не только от кипящего жизнью южного берега Крыма, но вообще от побережья. Её уникальный характер указанным обстоятельством не исчерпывается. Ансамбль построек примечателен редким для Крыма архитектурным стилем и структурой, будто сознательно воспроизводящей дух подмосковной усадебной России.

«Сельский хозяин и общественный деятель» Иосиф Шатилов одним списком своих членств демонстрировал организацию науки и профессиональных ассоциаций в России: президент Императорского Московского общества сельского хозяйства (переизбирался 9 раз подряд), член Императорского Вольно-Экономического общества, Императорского общества любителей естествознания, Лесного общества, Общества содействия русскому торговому мореходству, Императорского Московского общества испытателей природы и многих других. Одно из примечательных его участий — Императорское Московское общество любителей конского бега.

Шатилов с детства пристрастился к зоологии, собирал насекомых, препарировал птиц, посещал зоологические лекции и музеи, но перейти к практике смог, лишь переехав в Крым к своему дяде. Тут он собрал коллекцию птиц Таврического полуострова из четырёх сотен экземпляров, которую в конце концов пожертвовал зоомузею Московского университета.

Покинув на некоторое время Таврию, он создал в Орловской губернии образцовое русское хозяйство Моховое. Будучи противником сугубо книжного образования, он пропагандировал необходимость обучения земледельцев в образцовых хозяйствах «на наглядных примерах увеличения доходности». Широко применяя минеральные удобрения, навоз, гогенгеймский плуг, усовершенствованную трёхпольную систему и рациональное агропроизводство, он добился того, что шатиловский овёс стал брендом, а его пшеница получила бронзовую медаль на выставке в Париже. Лев Толстой, побывав в имении, сообщил, что «это, наверное, самое замечательное хозяйство в России, и он один из самых милых по простоте, уму и знанию людей».

Общественный деятель, побывавший ялтинским предводителем дворянства, гласным, почётным мировым судьёй, питал любовь не только к сельскохозяйственным культурам, но и к лесу. Шатилов был пионером лесоразведения, выступал за лесную реформу, озеленение чернозёмной зоны России и, разумеется, Крыма. Так, он составил план устройства лесозащитных полос в южных предгорьях Крыма — для накопления водных ресурсов. В своём имении в восточном Крыму Шатилов высадил дубы, которые живы по сей день и уже превратились в громадных вековых исполинов.

Ансамбль построек, возведённый в нынешнем селе Цветущее, примечателен в первую очередь редким для Крыма «кирпичным стилем». Его малое распространение на полуострове объясняется изобилием природного камня и, как следствие, отсутствием нужды в искусственных стройматериалах. Однако Шатилов, очевидно, планировал воспроизвести в новоросском Крыму любимые с детства великоросские пейзажи. Его имение смотрелось островком русской усадьбы средней полосы России в одной из южных точек Империи.

Мода на «кирпичный стиль» в архитектуре совпала с наступлением эпохи модерна. Неоштукатуренные стены домов отражали прагматичный и даже щеголеватый в своей прагматичности дух рациональной эклектики. До сих пор голый кирпич отличал хозяйственные постройки, казармы, заводы и фабрики, как вдруг в нём стали исполнять богатые дома. Такое происходило не впервые в истории мирового зодчества, но впервые за жизнь нескольких поколений.

Несмотря на обманчивую простоту, шатиловский дворец невозможно построить в наши дни. Секрет «кирпичного стиля» заключался в штучном изготовлении кирпичей под конкретную постройку. Нынешние стандартные заводские кирпичи-параллелепипеды пригодны разве что для укладки стен. Для декорирования шатиловских построек изготовлялся фасонный кирпич полуцилиндрической, пирамидальной, клиновидной и прочих форм. Это позволило передать малейшие нюансы декора и выразительную пластику: создать полноценный кирпичный портик, сандрики в духе ренессанса и даже удивительную псевдорустовку цоколя.

В имении сельского хозяина, общественного деятеля и русского аристократа успел побывать Константин Леонтьев, известный философ и мыслитель религиозно-консервативного направления. Во время Великой Отечественной войны фельдмаршал Манштейн разместил во дворце штаб, откуда руководил наступлением на Керчь и Севастополь, и за успех этой операции получил в подарок другой крымский дворец — «Кичкине».

Сегодня имение, некогда разграбленное и долго простоявшее в заброшенном состоянии, нашло благодарного владельца в лице местного сельхозпредпринимателя, который восстанавливает сохранившийся гостиный комплекс, зерносклад и бывшую каретную. А в стенах дворца периодически проводится выставка художников и скульпторов «Ночная усадьба Шатилова».

Вилла «Елена»

История этой виллы прозрачна. В ней нет белых пятен, нестыковок, да и судьба её не так драматична, как у многих крымских дворцов. Она не подвергалась большим разрушениям, хотя и реставрировалась семь лет кряду. «Елена» примечательна в первую очередь масштабом и красотой, выделяющими её даже на фоне сегодняшних крымских дворцов.

Купец из Саратова Иван Тихомиров вслед за многими предприимчивыми людьми своего времени задумал устроить на южном берегу прибыльную гостиницу-курорт. Для этого он выкупил дачу «Дарсана» и решил полностью её перестроить. Автором проекта стал Лев Шаповалов.

Шаповалов известен несколькими работами в Ялте, но больше всего — домом, который он спроектировал для своего друга и кумира Чехова. Тем более удивительно, что скромное, хоть и крупное, здание чеховского «домика» и роскошное, полное декадентской вычурности здание «Елены» принадлежат руке одного человека.

Постройку окончили в 1912 году. Дворец стал самым высоким в городе и получил название в честь дочери супругов Тихомировых. В путеводителе того времени писали, что «Елена» устроена по образцу лучших заграничных отелей, со всеми новейшими усовершенствованиями и удобствами, которых нет в других гостиницах Ялты. В объявлении для газеты эти удобства описаны так:

51 нумеръ. Изъ нихъ 37 на югъ. Цѣны зимой и лѣтомъ от 1р.50 к. до 6 р., на Пасху и осенью — от 3 до 10 руб.

Ресторанъ… обѣдъ изъ 4-хъ блюдъ — 1 р. 25 к., белье за смѣну 50 коп., электричество 25 коп. за вечеръ, зимой не считается. Полный пансiонъ зимой от 85 руб. в мѣсяцъ.

Ванны, подъемная машина, центральное отопленiе. Въ каждый нумеръ проведена вода. Общiй салонъ, рояль, читальня.

Подъёмная машина — это лифт. Первый в городе. Как и центральное водяное отопление, и вода в каждый номер. Неудивительно, что напичканная новинками, самая высокая в Ялте и попросту красивая гостиница приносила доход, более чем в 2 раза превышавший доход от Азовско-Донского банка. Неудивительно и то, что большевики первым делом национализировали прибыльное предприятие.

Использовали они его, впрочем, в своём духе. С ноября 1920 года в подвалы «Елены» стали бросать будущих жертв Багреевки — имения в пригороде Ялты, где в ходе «красного террора» расстреляли несколько сот человек. В дальнейшем бывшая гостиница использовалась как здравница и курортная поликлиника. В 2000-х «Елену» отреставрировали и осовременили, превратив в первый пятизвёздочный отель Ялты.

Несмотря на некоторые переделки (утрачена шахматная раскраска кровли, расширены террасы на этажах, упрощён декор окон и балюстрад), здание и сегодня выдаёт полный тонкого чутья изначальный замысел зодчего. Мансардные, во французском вкусе, крыши «Елены» обнаруживают пластичную геометрию ар-нуво. Строение производит ощущение цельности, но при этом избавлено от скучной симметрии. Оформление оконных проёмов тоже разнообразно, как и рисунок на простенках. И всё это скреплено заметной высотой, отличающей «Елену» от многих крымских зданий прошлого.

История «Елены» и подобных ей вилл, усадеб и дворцов Крыма перекидывает мост в Россию, казалось бы, утраченную в пожаре советского безумия. Ушли поколения русских людей эпохи Империи, но остались стены, которые помнят их образ жизни и вкус к ней. Жить так, как жили они, — попросту красиво и приятно. Позавтракать в ресторане виллы «Харакс», искупаться на пляже Воронцовского дворца, полюбоваться мозаикой венецианского автора в церкви, сложенной из руин «Ореанды», предаться сиесте в апартаментах «Дюльбера», прогуляться по парку «Карасана», устроить пикник на лужайке возле Массандровского дворца, совершить горную прогулку к охотничьему дому Юсупова, выпить чаю на террасе дворца эмира Бухарского и, наконец, полюбоваться живым воплощением картины Айвазовского — полнолунием над Медведь-горой у стен дворца Гагариной. Как ни удивительно, это возможно и в наши дни.