Немцы стремительно наступают. Группа заговорщиков объявляет о свержении законного монарха, чтобы подписать унизительный мир. Столицу наводняют пьяные морячки-погромщики. Власть — в руках инородцев, выскочивших, как черт из табакерки. Заложники, казни, люмпены громят ломбарды и магазины… Нет-нет, еще не Россия. Париж, 1871 год. Коммуна. Первая репетиция русского ада

 марта 1871 года в Париже коалиция социалистов, анархистов и якобинцев, взявших власть из-за неудачной войны с Пруссией, сформировала новое революционное правительство. Просуществовавшее 72 дня, оно получило название Парижской коммуны. Его власть никогда не распространялась за пределы Парижа. Революционеры совершили столько ошибок, что даже удивительно, как им удалось продержаться два месяца.

Большевики объявили Парижскую коммуну первым примером диктатуры пролетариата и молились на нее в буквальном смысле. В раннем СССР сразу появились многочисленные «Парижские коммуны» — улицам, фабрикам, кораблям давали это название. Большевики настолько старательно подражали коммуне, что территорию России, которую уверенно контролировали к началу 1918 года, назвали Союзом коммун Северной области. Хотя в отличие от Франции, в России слово коммуна в качестве административно-территориальной единицы никогда не употреблялось. Вот такая народная воля.

Первоначально программа-минимум большевиков заключалась в том, чтобы превзойти рекорд парижских террористов и просидеть у власти больше 72 дней. Это не шутка. Большевики действительно считали дни и очень радовались, когда перешагнули 72-дневный рубеж.

Парижская коммуна — пожалуй, единственное событие в зарубежной истории, которое значительно лучше изучили в СССР, чем во Франции. Хотя правильнее сказать — «изучили». Фанатики и просто нездоровые люди склонны раздувать важные им мелочи до событий мирового масштаба. Коммуна в СССР воспринималось как одно из важнейших событий в истории человечества, явление пророков. Количество литературы о коммуне на русском языке в разы превосходит литературу на всех остальных языках вместе взятых.

В общем, французы коммуну заметили, а большевики не заметили ничего, кроме коммуны.

Разумеется, создание подобной коммуны нереально при стабильной власти. Но власти не было. В реалиях российской истории коммуну можно расписать так. Представьте:

В ходе неудачно складывавшейся войны с Германией русский император лично повел войска в бой, чтобы воодушевить их, но в итоге попал в плен вместе с армией. Немцы осадили Петроград. В Царском селе собралась группа политиков, которые низложили императора и объявили себя временной властью, призвав граждан вступать в национальную гвардию для защиты отечества. Провели выборы в Учредительное собрание и сформировали новый кабинет, начав переговоры с немцами о мире.

В Петрограде власть в свои руки взял Петросовет — широкая коалиция социалистических сил и подчинили себе местную нацгвардию. Петросовет обвинил буржуазное Временное правительство в предательстве интересов Франции и слишком унизительных условиях мира. По мере нарастания конфликта, Петросовет провозгласил Петроградскую область и призвал другие города следовать своему курсу. Временное правительство попыталось забрать артиллерию у петроградской гвардии, но часть войск перешла на сторону гвардейцев. Начался открытый конфликт.

В общем, так и произошло: с той разницей, что Россия войну выигрывала, поэтому народ на бунт мобилизовать оказалось нелегко. Пришлось завозить спецназ — уничтожить офицерство и руководство Балтийского флота, а после приглашать прибалтийских, китайских, венгерских и еврейских наемников — работать палачами во внутренней России.

Вернемся к коммуне Парижа.

Потеряно все, кроме чести — 2

Немцы и французы, вопреки стереотипам, родственные народы (франки — германские племена). Речь буквально о кузенах. Родство порождает соперничество. Франция столетиями по-братски поддерживала неугасаемые раздоры в среде немецких княжеств, а после пыталась помешать объединению немецких земель, затеянному Бисмарком. Немцы намеревались войной завершить объединение, а заодно потеснить кузенов в Европе. Фактически Бисмарк крайне умело спровоцировал французов на войну, к которой Париж не готовился. Французская армия отстала, деления на дивизии, корпуса и прочие соединения не ввели, тактическая выучка оставалась на крайне низком уровне. Никакого плана войны с немцами не разработали. Не удалось привлечь на свою сторону ни одного союзника. Да, у французов было преимущество в стрелковом вооружении — накануне войны приняли новые винтовки. Зато немцы значительно превосходили противников по выучке, организации и мобилизационным возможностям.

Как выглядел сыр для французской мыши? Один из представителей династии Гогенцоллернов попытался претендовать на испанскую корону (у французов на испанский трон — свой кандидат), и французы решили надавить на прусского короля, заставить родственника отречься. Давно искавший войны Бисмарк велел французское послание подредактировать и опубликовать в прессе, что стало увесистой пощечиной и дипломатическим оскорблением. Уязвленные французы объявили войну. К тому же ее неизбежность была очевидна и Парижу. Медлить и ждать, пока пруссаки станут еще сильнее, не стоило.

Война прошла быстро. Немцы сходу начали врагов крушить, французы массово отступали по всем направлениям. Попытка дать сражение при Седане обернулось одним из самых оглушительных разгромов во французской истории. Французскую армию в бой повел лично император Наполеон III. Увы, император оказался куда менее способным, чем его предок.

Немцы разделили армию на три части и моментально взяли французов в окружение. Осталось два варианта: либо направиться в Бельгию (все ближайшие города заняты немцами), что означало полное разоружение армии, поскольку Бельгия — нейтральная сторона, либо занять город и отбиваться до последнего.

Попытка прорыва провалилась. Армия начала отступать в город под непрерывными обстрелами. Однако и в городе осажденные не оказались в безопасности. Немцы подтянули артиллерию и обстреляли город. Началась настоящая паника. После нескольких часов артобстрелов французы сдались. Полный крах. Немцы, потеряв всего 2 тысячи убитыми, почти в полном составе взяли в плен армию французов в 100 тысяч, включая действующего главу государства, императора Наполеона III.

У французов еще оставалась вполне боеспособная 180-тысячная армия Базена. Но ее заперли в Меце. Командующий маршал Базен решил, что после пленения императора заключение перемирия — вопрос нескольких дней. Потому не предпринимал попыток прорыва, пока у армии не закончилось продовольствие. После этого огромная армия целиком сдалась в плен немцам, что вызвало взрыв возмущения во Франции. Позднее Базена приговорили на родине к смертной казни, но заменили на 20-летнее заключение. Бывшему маршалу удалось бежать из страны, остаток дней он провел в Испании.

После известий о седанской катастрофе в Париже депутаты низложили пленного императора и вновь провозгласили республику, сформировав комитет национальной обороны. Монархия пала ровно через полтора месяца после начала войны. Но Республика не собиралась сдаваться, надеясь, что все неудачи происходят из-за «прогнившего царизма», а не потому, что немецкая армия наголову выше французской. Наполеон III так и остался в истории последним монархом Франции и больше не вернулся в страну, после плена отправившись в Британию.

После разгрома французской армии в Париже и других городах появились республиканские правительства национальной обороны. Действовали они несколько разрозненно, в пределах своих городов, и объединяли французских патриотов самого широкого круга: от левых социалистов до правых. Все хотели борьбы с немцами. Фактически всю осень страна существовала без центральной власти. Тем не менее в разных городах республиканцы не сидели без дела, а начали формировать революционные армии. Осажденный Париж формирует свою национальную гвардию из оставшихся без средств к существованию в связи с осадой местных жителей. Серьезной военной силы гвардия не представляла, но на бумаге выглядела весьма внушительно.

Баррикады Национальной гвардии на улице Амандье, возле кладбища Пер-Лашез. Париж, 18 марта 1871 г.

Несколько попыток республиканцев перейти в наступление провалились. Бисмарк терпеливо ждал всю осень. Накал во французских рядах также спал, и центристы вместе с правыми стали склоняться к мирным переговорам, понимая, что война проиграна. С целью определить того, кто поведет эти переговоры, на февраль 1871 года назначили всеобщие выборы в Национальное собрание.

Луи Адольф Тьер, президент Третьей республики

По итогам выборов сформировали коалиционное Национальное собрание, которое выдвинуло в президенты Третьей республики Адольфа Тьера. Новый глава страны и сформировал правительство. В сущности, Тьер — компромисс, устроивший всех, кроме левых. Согласно общественным настроениям, Тьер начал переговоры о мире с немцами. Бисмарк настаивал на разоружении парижской национальной гвардии, однако Тьер фактически не контролировал ситуацию. В Париже большую роль играли левые, не любившие Тьера.

Всё, что президент мог сделать — сократить численность Национальной гвардии, издав декрет, что в ее рядах могут оставаться только те, кто не имеет работы и не способен ее найти. Этот шаг скорее навредил, чем помог правительству. Прежняя национальная гвардия состояла из самых разнообразных элементов: от бедняков до патриотичных буржуа. После декрета самые умеренные элементы покинули гвардию, остались только низы общества, которым некуда идти и не на что рассчитывать. Национальная гвардия стремительно полевела.

В Париже уже ощутившие свою силу левые вовсе не собирались склоняться перед буржуазным правительством. На базе нацгвардии появился Центральный комитет, в дальнейшем игравший немалую роль в развернувшихся событиях. В конце февраля правительство Тьера подписало с немцами предварительный мирный договор, достаточно унизительный для Франции. Зато у президента появились ресурсы для наведения порядка в Париже. С момента подписания договора события пошли лавиной.

10 марта правительство Тьера объявляет, что является единственным легитимным. Местом пребывания кабинета министров провозглашен Версаль. В тот же день издан декрет об уплате всех векселей, по которым была задолженность еще с прошлой осени. Этот непродуманный шаг резко усложнил ситуацию. После начала осады Парижа многие местные жители лишились заработка. Часть переждала тяжелые времена в национальной гвардии, но остальным некуда было податься. С этой целью республиканское руководство Парижа приняло декрет о заморозке всех долгов, кредитов и векселей. Проще говоря, позволялось не платить по кредитам и не платить за жилье в связи с возникшими форс-мажорными обстоятельствами. Но в марте 1871 года правительство Тьера потребовало в двухдневный срок погасить долги, накопившиеся к моменту осеннего декрета. Однако у большинства парижан, особенно из низших слоев, на это элементарно не нашлось денег.

Произошел взрыв недовольства в Париже. Ситуация осложнилась тем, что версальцы (так коммунары называли правительство Тьера) подписали непопулярный мирный договор, достаточно унизительный для Франции, что позволяло левым перехватить патриотическую повестку и разбавить ее отборным популизмом и демагогией в своем стиле.

15 марта Тьер попытался раз и навсегда навести порядок в Париже и вместе с войсками вошел в город — реквизировать артиллерию в распоряжении парижской национальной гвардии. Но все пошло не так. Хотя гвардия не оказывала сопротивления, войска завязли в Париже, ожидая конных подвод для вывоза пушек. Не горевшие желанием стрелять в своих же, французские войска начали брататься с нацгвардейцами и перебегать к ним. Пытавшегося навести порядок генерала армии Леконта схватили и расстреляли свои же солдаты. Та же участь ожидала и командующего парижской национальной гвардией генерала Тома, который возглавлял гвардию во время осады Парижа и попал в опалу левых радикалов, науськавших на него толпу.

Согласитесь, весомая заявка на государственный переворот. Тьер вместе с оставшимися верными войсками покинул Париж и удалился в Версаль. Конфликтующие стороны поделились на федералистов (сторонников Парижской коммуны) и версальцев (сторонников правительства Тьера). Мосты сгорели, началась гражданская война в миниатюре.

Равнение на ломбарды, шагом марш

18 марта 1871 года в Париже стала хозяйничать коммуна. В русском языке, благодаря большевикам, коммуна получила вполне определенное значение — форма организации быта, основанная на обобществлении имущества и трудовой деятельности. Здесь нет ничего общего с европейской и парижской коммуной. Во многих европейских странах, в том числе и Франции, коммуна — всего-навсего административно-территориальная единица. То есть Парижская коммуна это что-то типа Московской области, а не огромного колхоза, где все общее.

18 марта окрыленные успехом федералисты начинают захват правительственных учреждений. Вильом, один из активных участников событий, оставшийся в живых после всех перипетий и вспоминал в мемуарах:

«Улица Риволи, сколько хватает глаз, полна мундиров, развевающихся знамен, сверкающих штыков. Музыка гремит вовсю. Десять, двадцать, сто батальонов проходят, вливаясь в многоцветное море знамен, бушующее на площади Ратуши. Красавцы батальоны! Во время осады мы видели их покрытыми грязью, измученными, отдающими поражением. А сегодня какие они нарядные, свежие, блестящие. Как весело бьют барабаны! Эго уже не тот тревожный, зловещий бой, как в ночь вступления пруссаков, но звонкая дробь, звучащая как крик победы. Как радостно гремит музыка! А эти широко разинутые рты, орущие Марсельезу!.. Эти красные знамена с золотой бахромой, эти кокарды из красных лент на штыках, подобные пучкам красных цветов! Тротуары запружены народом.

Весь вечер шло безудержное веселье. Бульвары кишели гуляющими. Ежеминутно проходил какой-нибудь батальон, неся знамя, блестевшее над штыками своей золотой бахромой. Со всех балконов, изо всех окон раздавались крики: — Да здравствует Коммуна! Незнакомые люди обнимались, охваченные каким-то экстазом».

Власть в городе переходит к Центральному комитету Нацгвардии. Видя, к чему все идет, город покидают значительное число служащих, а также мелкой буржуазии умеренных взглядов. Практически в полном составе уходит из Парижа полиция. После народных гуляний проводятся выборы в Совет коммуны. Число сторонников коммуны в три раза превзошло число противников. Представители последних, хотя и получили несколько символических мандатов, участия в делах не принимали и вскоре покинули город.

В Совет коммуны вошли 78 делегатов, поделившихся на три почти равные части. Первая группа якобинцы — классические революционеры, черпавшие вдохновение в духе 1789 года и его традициях.

Вторая группа — бланкисты. На русский мы можем перевести как «белые». Но вся ирония в том, что бланкисты — последователи маргинального и радикального течения, созданного Луи Бланки, ничего общего с белым движением в нашем понимании не имели. Бланкисты коммуны Парижа — отморозки с программой из одного пункта. Революция. Их не интересовали не крестьяне, ни пролетариат, ни буржуазия, ни какое-либо общественное устройство. Главная цель революции для бланкистов — сам процесс революции. Итог не интересовал. Свои симпатии бланкисты описывали просто: мы за народ. Основными методами борьбы с государством стал террор против его представителей и подготовка заговора для захвата власти. Сам пахан Бланки к моменту провозглашения коммуны уже состарился и выглядел благообразным дедушкой с опытом участия в нескольких восстаниях и с ходками на полтора десятка лет заключения. Добавим, что Бланки — сын активного участника Французской революции, Жана Доминика Бланки, подписывавшего договор о вхождении графства Ницца во Францию.

Третью влиятельную фракцию в Совете коммуны составляли международники или, как они официально назывались, — Секция Международного товарищества рабочих. Проще говоря, актив Первого интернационала. Да-да, того самого, с дедушкой Марксом. Именно эти люди стали ядром Парижской коммуны, поскольку и балнкисты, и якобинцы в большинстве своем были уличными горлопанами и агитаторами и серьезного опыта работы не имели, в отличие от профессиональных революционеров и террористов из Интернационала.

При Совете образовали несколько комиссий, выступавших примерными аналогами привычных министерств. Каждая отвечала за свой сектор: финансы, безопасность, оборона и т. д.

Совет коммун все время раздирали противоречия между фракциями. Единства так и не возникло. Удалось договориться по нескольким левым пунктам, и все. Революционное правительство сходу издало несколько популистских указов. Прежде всего подтвердили заморозку всех платежей по векселям, в чем еще можно найти здравый смысл. Но вот разрешение бесплатно забрать из ломбардов заложенные ранее вещи стоимость не более 20 франков — уже дешевый популизм и реверанс толпе.

Кроме того, объявили об отделении церкви от государства, флагом коммуны выбрали красное знамя, запретили штрафы работников, а также ночной труд в пекарнях. На бумаге все выглядело сносно. На деле обернулось полнейшим бардаком. Почти все ответственные лица не соответствовали своим должностям. Так и не удалось наладить работу полиции безопасности. Военное ведомство превратилось в анекдот. Нацгвардию (то есть всех войска коммуны) возглавил алкоголик, который не выходил из запоя. Ни о каком едином командовании и речи не шло, каждый батальон действовал сам по себе. Желавшие развлечений гвардейцы могли самовольно уйти пострелять по версальцам, другие спали где-то в стороне, третьи травили байки у костра.

Спешно отступавшие из Парижа войска версальцев по недоразумению оставили хорошо укрепленную крепость Мон-Валерьян, но безалаберные федералисты просто забыли (!) занять крепость. Пришедшие в себя версальцы быстро вернулись в Мон-Валерьян, оставив федералистов без стратегически выгодного и хорошо укрепленного рубежа.

Но и версальцы, лишь несколько месяцев назад захватившие власть, были практически такие же самозванцы, как их враги. Регулярная французская армия еще не оправилась от поражения, в немецком плену до окончательного подписания мирного договора пребывали сотни тысяч солдат. В день мартовской стычки в Париже, когда войска версальцев спешно отступили, их силы были практически равны гвардии федералистов, и перейди те в решительное наступление, организованное по всем правилам, еще неизвестно, чья бы взяла. Но федералисты оказались на редкость некомпетентными людьми, за исключением редких деятелей, впрочем, по гражданской части, а не по военной.

Первые две недели после появления коммуны никаких боевых действий не велось. Правительство Тьера оказалось значительно компетентнее и в экстренном порядке занялось укреплением военных сил. Федералисты пребывали в эйфории от первого успеха и витали в облаках, провозглашая «исторические декреты», почти не заботясь о таких мелочах, как армия.

Тьеру удалось договориться с Бисмарком о возвращении нескольких крупных партий военнопленных. Это за считаные дни позволило резко увеличить численность армии версальцев, которая теперь существенно превосходила силы федералистов. В Париже тем временем шли жаркие споры по поводу революционной программы между разными членами совета коммуны. Программа обсуждалась более 20 дней — почти треть от всего времени существования коммуны. Программу опубликовали только 19 апреля. Более трех недель потратили на создание «декларации к французскому народу» из нескольких абзацев в самых общих и расплывчатых тонах:

«Чего добивается Париж? Признания и упрочения республики — единственной формы правления, совместимой с правами народа, с правильным и свободным развитием общества.

Полной автономии коммун на всем протяжении Франции, обеспечивающей каждой из них всю совокупность ее прав, а каждому французу — полное развитие его сил и способностей как человека, гражданина и работника.

Автономия Коммуны должна быть ограничена только одинаковыми правами всех прочих, примыкающих к ней коммун, союз которых должен укрепить единство Франции.

Неотъемлемыми правами Коммуны являются: право вотирования коммунального бюджета, доходов и расходов; установление и разверстка налогов; управление всеми местными службами; организация магистратуры, муниципальной полиции и народного просвещения; управление принадлежащими Коммуне имуществами.

Назначение посредством выборов или конкурса ответственных, подлежащих постоянному контролю и могущих всегда быть отозванными коммунальных чиновников и должностных лиц всех категорий. Полная гарантия свободы личности, свободы совести и свободы труда. Постоянное участие граждан в делах Коммуны путем свободного выражения своих взглядов и свободной защиты своих интересов, гарантировать которые должна Коммуна, так как на ней одной лежит обязанность надзора и обеспечения правильного и свободного пользования правом собраний и печати. Организация городской обороны и национальной гвардии, избирающей своих начальников, — единственной силы, призванной поддерживать в городе порядок.

Но в силу своей автономии и свободы действий Париж оставляет за собой право провести у себя, если он найдет нужным, административные и экономические реформы, которых требует его население; создать учреждения, способствующие развитию и распространению образования, производительности, обмена и кредита; сделать власть и собственность всеобщим достоянием, следуя потребностям момента».

Вот и весь бином Ньютона. Над этим манифестом лучшие умы спорили 22 дня. И федералисты окончательно утратили инициативу. Все надежды они возлагали на всеобщее восстание в крупных французских городах. Собственно, декларация и стала призывом к этому восстанию. И в нескольких мегаполисах (по тому времени) действительно произошли попытки взять власть по парижскому образцу, но все провалились. Даже в случае успеха коммуны не продержались дольше 3–4 дней.

За время обсуждения декларации ситуация сильно изменилась. 2 апреля произошли первые военные столкновения между федералистами и версальцами. Поскольку революционеры действовали без всякого плана, их отряд разбили, а пять взятых в плен активистов расстреляли практически на месте как мятежников и изменников. Аналогичная судьба ждала отряд, отправившийся на вылазку на следующий день. Все бежали, а пойманных активистов поставили к стенке.

Закон красных. Бей своих, чтоб чужие боялись

Само собой, революционеры ответили — сурово и безжалостно.

Но, как водится, не тем, с кем воевали, а невинным людям. 6 апреля Совет коммуны принял декрет о заложниках. Отныне все лица, заподозренные в симпатиях к версальцам или в сношениях с ними (читай — кто угодно), а также все военнопленные, объявлялись заложниками. В случае расстрела кого-то из пленных федералистов надлежало расстреливать по три заложника в отместку за одного федералиста. Это событие скорее ослабило коммуну, чем помогло. Еще остававшиеся в ней относительно умеренные деятели сочли декрет варварским и гнусным и покинули посты. В коммуне остались одни радикалы разной степени адекватности.

Помимо захвата заложников, что значительно пошатнуло имидж коммуны, они отметились еще и абсурдным актом вандализма — сносом Вандомской колонны. Известный французский художник и по совместительству левый радикал Густав Курбе, ставший в коммуне комиссаром по культуре, давно лелеял мечту произвести на свет какой-нибудь шеде… нет, конечно, нет. Курбе хотел снести памятник гнусного империализма и шовинизма. И после окончательной радикализации совета коммуны, наконец, добился своего. 12 апреля принят декрет:

«Парижская Коммуна, считая, что императорская колонна на Вандомской площади является памятником варварству, символом грубой силы и ложной славы, утверждением милитаризма, отрицанием международного права, постоянным оскорблением побеждённых со стороны победителей, непрерывным покушением на один из трёх великих принципов Французской республики — Братство, постановляет снести колонну».

После падения коммуны французское правительство расправилось с Курбе с типичным французским юмором. Вандал отсидел в тюрьме полгода, после чего его обязали восстановить издержки по восстановлению разрушенного памятника. У Курбе конфисковали все картины и до самой смерти присылали внушительные счета, которые вконец разорили беднягу. Как всегда, когда дикаря учат силой, оказалось, что он ничего такого в виду не имел и вообще беднягу не так поняли.

Один из активистов коммуны, позже встретивший Курбе, вспоминал жалобы художника:

«Разрушитель! Разрушитель! Далась им эта шутка! Ну, что ж! Да, я просил, чтобы ее разобрали. Вы слышите: ра-зо-бра-ли. А вовсе не кувырнули. Нет, только разобрали». Здесь Курбе намекал на петицию, с которой он обратился к Правительству, выражая пожелание, — я в точности привожу его слова, — чтобы правительство разрешило ему «разобрать колонну или же само озаботилось взять на себя инициативу этого дела».

После первых стычек, хотя и неудачных, федералисты еще не пали духом, верили в удачу и были полны решимости мстить. Не обошлось и без традиционного для леваков культа мертвых. Это в последние дни коммуны тела уже будут валяться вповалку на парижских улицах: первым погибшим нацгвардейцам устраивались пышные похороны.

«На углу одной улицы группа людей читала белую свеженаклеенную афишу, — исходившее от Коммуны приглашение на похороны. — Граждане! — гласила афиша: — Парижская Коммуна приглашает вас на погребение наших братьев, убитых врагами республики. Собирайтесь в два часа дня к госпиталю Божон, откуда процессия направится на кладбище Пер-Лашез.

Заполняя улицу и растекаясь по прилегающим путям, теснилась толпа федератов, простого народа, буржуа, женщин, детей, вооруженных и безоружных людей, с цветами иммортелей в петлицах. Все без исключения головы были обнажены. Время от времени из толпы вырывался возглас: — Да здравствует Коммуна! — Мы отомстим за них!»

В апреле Совет коммуны окончательно раскололся на две части. Большинство — радикалы из якобинцев и бланкистов с навязчивой идеей всех убить, и меньшинство — умеренные социалисты, выступавшие против излишнего кровопролития и репрессий. Международники из Интернационала разделились между конкурентами.

Близился конец коммуны. Все более непродуманно действовали активисты. Лихорадочно пытаясь хоть как-то организовать оборону, они только ухудшали ситуацию. Началась безостановочная чехарда управленцев. В начале мая Совет коммуны окончательно развалился в связи с созданием Комитета общественного спасения, который стал властью внутри власти и породил только еще большую путаницу. Один из активистов коммуны Гюстав Лефрансе считал создание Комитета самой фатальной ошибкой:

«Легенда, на которой строится большая часть того, что называется «революционной традицией», сыграла с нами плохую шутку, ослабив Коммуну под предлогом ее усиления. Наш старый друг Жюль Мио, голова которого набита этой священной «традицией», сам, разумеется, того не подозревая, затянул петлю на шее Коммуны тем, что склонил ее к созданию Комитета Общественного Спасения. Удивительно, что голосовавшие за него тоже убеждены, что они поддерживают «традицию». Никто, по-видимому, и не подозревает, что создано совершенно бесполезное учреждение, которое будет соперничать с Коммуной и попросту ее уничтожит.

Оно разделило Коммуну на два лагеря, как раз в тот момент, когда она больше всего нуждается в действительном единстве. Никто не относился до сих пор всерьез к выходке Везинье, который назвал реакционерами тринадцать человек, голосовавших против утверждения дополнительных выборов. Недоброжелательные намеки Феликса Пиа, касающиеся некоторых из нас, были решительно опровергнуты, так что большинство поняло их несправедливость. Но когда тринадцать прежних противников превратились по вопросу о создании знаменитого Комитета в двадцать три, большинство пришло в раздражение. А между тем, эти двадцать три человека, если даже допустить, что они ошибаются, в сущности действуют таким образом лишь из уважения к неприкосновенности Коммуны. Они им настолько проникнуты, что, несмотря на свое отвращение к новому учреждению, те из них, кто находится во главе ответственных ведомств, как-то: почта и финансы, остались все же на своем посту в полной готовности выполнять принятые Комитетом Общественного Спасения решения. По какому же праву их возражения по этому поводу вменяются им в вину, как оскорбление Коммуны? Право, нужно быть одержимым, как бедный Мио, манией революционной «традиции», чтоб не допускать возможности расхождения во взглядах по такому вопросу. И вот мы уже не только реакционеры, но просто-напросто предатели, за которыми нужно присматривать. И в таком случае непоследовательно предоставлять этим предателям занимать и в дальнейшем доверенные им посты. Все это, поистине, непонятно и, во всяком случае, очень непоследовательно. Теперь среди нас появился повод к раздору, в котором, конечно, не ощущалось необходимости. Черт бы побрал традиции.

Начался поиск предателей. Каждая новая неудача подстегивала поиск несчастных, с которыми расправлялись сразу же и самым крутым образом. Предвидя скорое падение, обезумевшие солдаты, подогреваемые разгоряченной чернью, расправлялись с командирами, вся вина которых заключалась в том, что отряды терпели поражение под натиском версальцев. Ярость от поражения и страх за свою судьбу приводили к многочисленным эксцессам. Озверевшие гвардейцы плевали на любые аргументы, командиры батальонов объявлялись виновными в поражениях и неудачах потому, что «предательски руководили», а не потому, что федералисты не смогли наладить командование армией даже на самом примитивном уровне и в войсках царила полная анархия.

Ярослав Домбровский

Дошло до того, что отчаявшиеся солдаты пытались арестовать Ярослава Домбровского. Уроженец Житомира совершил головокружительную карьеру: из каторжан, куда поляк попал за терроризм в Российской Империи, до коменданта Парижа и генерала. Не будем обманываться громким званием. К моменту возвышения власть Домбровского распространялась примерно на стул в его кабинете. Французские хулиганы-гвардейцы, очнувшиеся за минуту до экзекуций, поняли — происходит что-то не так, куда-то их не туда завели, и пошли линчевать поляка. Домбровский быстро сориентировался, пропел «Марсельезу», но не помогло. Выбор был простой — на штыки или на передовую. Там пана Ярослава и пристрелили версальцы. Но хотя бы не мучили перед смертью.

Лефрансе вспоминал:

«Днем было доставлено тело Домбровского, который добровольно пошел навстречу смерти. Это случилось на глазах у Вермореля во второй половине дня на баррикаде улицы Мирра, в двух шагах от аптеки гражданина Дюпа. Это — почти что самоубийство, как рассказывает мне Верморель. Оно явилось следствием тех обвинений в измене, с которыми в это утро выступили люди и Домбровского, подвергшие его аресту».

После вступления версальцев в Париж начались уличные бои. Федералисты обезумели и последние три дня существования коммуны превратились в кровавую вакханалию с элементами абсурда. Все бойцы нацгвардии получили приказ сжигать каждое оставленное здание. Париж не исчез с лица земли только благодаря активным действиям версальцев, чей стремительный натиск не оставлял времени на терроризм против архитектурного наследия нации.

А вот на людей время нашлось. Начались расстрелы заложников. Федералисты решили умереть с музыкой, прихватив всех, кого можно. Людей убивали по прихоти отдельных деятелей и толпы. Наиболее активную и кровожадную роль сыграли женщины — как и в событиях во Франции конца XVIII века, да и вообще во время любой массовой истерии (вспомним украинских идиоток Майдана, накручивавших своих тюленеподобных аморфных хлопцив). Упоенные кровью фурии подстрекали толпу к расправе. Одна из маркитанток — проще говоря, проститутка, подрабатывающая мелкой торговлей — умоляла толпу растерзать капитана Бофора. Несчастного обвинили в предательстве, поскольку его батальон разбили в уличной схватке. Бофора сначала терзала толпа, а затем расстреляли. Вильом ярко описал эти отвратительные картины:

«Подайте нам заложников! — кричит голос из толпы, которому вторят и другие голоса: — Нам нужны заложники! Пусть выполняют декрет! Лозунг крови облетел толпу.

Шесть человек намечены Франсуа поспешно заполняет лист бумаги с видом человека, избавившегося наконец от кошмара. Торопливо бросают толпе шесть имен Дело решено. Остается привести узников из их камер, как вдруг раздается голос: — А архиепископ? Его нет в числе шести. — Архиепископа! Подайте нам архиепископа!

Что они имеют против архиепископа, эти люди? Они ничего о нем не знают. Но такова уже, видно, традиция.

То, что Гуа называл своим карательным взводом, была рота, составленная им из отборных людей, набранных среди самых отчаянных головорезов и предназначенных для исполнения приговоров военного трибунала, в котором он председательствовал. Эти люди носили на кепи широкую красную полоску.

Едва только заложники успели переступить порог тюрьмы Ла-Рокетт, как толпа разразилась проклятиями по их адресу. Колонна не сделала и двух шагов в направлении Пер-Лашез, как уже надо было защищать арестованных от женщин, бросавших в них нечистоты. Когда свернули за угол бульвара Менильмонган, злоба, клокотавшая в сердцах этой беспорядочной массы бойцов, обезумевших женщин и отчаянных мальчишек, перешла в бешенство. — Смерть им! Смерть им! — кричали со всех сторон. — Смерть мерзавцам! Люди проталкивались сквозь ряды конвойных, старались добраться до заложников и ударить их.

Убийство 62 заложников 26 мая 1871 в 5 часов утра на улице напротив виллы Хаксо Левека в Бельвилле

Женщины обезумели от ярости. — Свиньи! — кричит одна из них, уставившись на группу священников. — Свиньи! Не будете вы больше соблазнять наших дочерей!»

В чем вина этих людей? Да ни в чем. Под руку подвернулись. Архиепископ Дарбуа вообще имел очень хорошую репутацию: его уважали многие коммунары (поэтому и не покинул город) и он слыл большим либералом. Остальные в основном — либо священники, либо местные жители, заподозренные в нелояльности. Расстреляли даже случайного человека, который начал укорять палачей-коммунаров за гнусное поведение.

От зрелища оргазмирующих от крови и страданий мегер нервы не выдержали даже у коммунара Рулье. Террорист в ярости прокричал визжащим женщинам:

«Заткнитесь, шлюхи! Завтра вы точно так же будете требовать и нашей крови!»

К этому моменту судьба коммуны была решена. Версальцы стремительно атаковали и брали район за районом. Разъяренные зверствами коммунаров, версальцы расстреливали на месте всех, кого застигли с оружием в руках.

Коммуна окончательно распалась. Часть лидеров — самые отпетые — нашла мужество отправиться на баррикады и погибнуть с оружием в руках. Другие заранее подготовили крепкий тыл и залегли на дно у друзей и доверенных людей, а затем переправились за границу. В основном — сюрприз — в Англию. Остальные сдались. Версальцы полностью овладели Парижем за три дня.

После взятия Парижа развернулись военные суды, через которые прошли около 13 тысяч человек. К смертной казни из общего числа арестованных приговорили только 21 человека, в основном самых радикальных руководителей коммуны. Около половины от общего числа арестованных приговорили к каторжным работам разной длительности.

Послесловие

Поженились, жили долго и счастливо, и умерли в один день. В Англии.

В 1880 году всем участникам парижских событий объявили амнистию и многие вернулись во Францию. Судьбы их сложились по-разному.

Шарль Лонге получил убежище в Англии, где встретил дочь Карла Маркса. Они поженились, их сын — Жан Лонге, позднее стал редактором главной газеты французской компартии «L’Humanité».

Жюль-Поль Жоаннар бежал в Англию и позднее вошел в Генеральный совет Интернационала. Франсуа Журд после амнистии издавал собственную газету. Эдуард Вальян дважды становился депутатом парламента от ультралевых, но перед смертью воспылал патриотизмом и вопреки позиции коммунистов поддержал правительство с началом Первой мировой войны. Бенуа Малон после амнистии разругался с марксистами и стал лидером поссибилистов (умеренных социалистов). Венгерско-еврейский метис Лео Франкель, пользуясь заступничеством английских властей, отказывавшихся его выдать, продолжал революционную деятельность и стал одним из основателей Второго Интернационала. Валлес также осел в Лондоне, где писал художественные книги. Эмиль Гуа, руководитель трибунала и расстрельной команды, отсиделся в Лондоне. После амнистии вернулся в Париж, но сошел с ума. Видевший его после этого Вильом с грустью констатировал:

«Рассудок его угас. Один из его друзей, Ледрю, во время Коммуны командовавший фортом Ванов в чине полковника, взял на себя заботу о нем. Он сопровождал его во время коротких прогулок, которые еще был в состоянии делать бедный Гуа. Иногда больной, заупрямившись, не хотел идти домой. Местом прогулки всегда служила одна и та же улица, где помещался полицейский пост.

— Вот, смотри, — говорил больному сопровождавший его друг, указывая на двух-трех полицейских, беседовавших около поста, — если ты не пойдешь домой, я скажу этим господам и они возьмут тебя и отведут в тюрьму…

И бедный Гуа — бесстрашный руководитель казни на улице Аксо — испуганно опускал голову и послушно давал отвести себя домой, как ребенка».

В советское время коммунисты болтали, что дни Парижской коммуны потрясли мир. Это вранье, как и вся болтовня коммунистов. Современные французы о коммуне знают меньше, чем среднестатистический школьник РФ о стахановцах. Потрясли дни коммуны только французов — расстрелами заложников, разрушением Вандомской колонны и попыткой уничтожения Парижа. К сожалению, большевики оказались способными учениками террористов Первого Интернационала и учли ошибки учителей. Время расставило все по местам — в русскую Лету канули и большевики. Нам остается смотреть на ее красные от крови воды и делать выводы.

Также читайте: «Маленькая история Большого террора». Кирилл Каминец о том, как Французская революция пожирала своих детей.