«Он наладил производство бомб, — писала о Махно анархистка Ида Метт, — в тех самых горшках, в каких его мать обычно замешивала тесто». О Несторе Махно, предводителе одного из самых успешных повстанческих движений и кумире анархистов, принято говорить в патетическом тоне. Жизнь Махно, насыщенная событиями, больше напоминает сюжет приключенческого романа. «Яркая фигура безвременья с разбойничьим обличием» олицетворяет третью силу Гражданской войны — непредсказуемую стихию бунта. Три долгих года в пыли и крови клубилась вольница, названная его именем. Пьяная, бесстрашная и жестокая.

Нестор Махно стал героем фольклора. Со временем мифы расцветали все пышнее, вплетая новые смыслы в историю смуты: то превращали махновцев в воюющее за народные интересы воинство, то низвергали до бандитской шайки, жадно рыскающей по степи в поисках легкой добычи.

Был Махно преданным сторонником безвластия или сельским Бонапартом с неуемными амбициями? Повстанческая армия — сборище погромщиков и убийц или пульс малоросского крестьянства?

Удивительно, но ответ на все вопросы — да.

Крынка, бомба и революция

Бедный хлебороб

Нестор родился 26 октября 1888 году в семье Ивана Родионовича Махно («Михно», «Михненко», «Махненко» — фамилия могла видоизменяться по прихоти писаря), бывшего крепостного крестьянина, работавшего конюхом, скотником и кучером в разных экономиях Александровского уезда Екатеринославской губернии.

Иван Махно умер в 1889 году, и семья, в которой Нестор был младшим из пяти отпрысков, осталась без кормильца. Они только что переехали в большое село Гуляйполе, где их ждали голые стены дома без крыши. Семья балансировала на пороге нищеты. В эмиграции Махно вспоминал:

Смутно припоминаю свое раннее детство, лишенное обычных для ребенка игр и веселья, омраченное сильной нуждой и лишениями, в каких пребывала наша семья.

Несмотря на материальные трудности, мать устроила Нестора в одну их гуляйпольских гимназий. Махно проучился год, но необходимость помогать семье вынудила его сначала погонять скот во время летних каникул, а затем и вовсе оставить гимназию ради батрацкой работы.

В годы Гражданской войны ходили слухи, что Махно якобы служил до революции сельским учителем. Нестору льстил ареол образованности и он не мешал распространению молвы. В реальности Махно не получил даже начального образования и остался малограмотным самоучкой.

Итак, Нестор с юных лет зарабатывал тяжелым трудом батрака-поденщика. Личная обида на неустройство мира глубоко проникла в душу и травила юношу ядом ненависти. Нестора трясло от всякого проявления власти. Работая в конюшне, он не раз представлял, как вилы пронзают тело хозяина, посмевшего поднять на батрака руку.

Подоспел год тысяча девятьсот пятый. Ко времени, когда в губернии начались беспорядки, семнадцатилетний Махно уже оставил работу батрака. Перешел на ступень люмпен-пролетария и устроился подмастерьем в красильный цех литейного завода в Гуляйполе. В селе в это время на предприятиях разной величины трудились несколько сотен рабочих, у которых вошел в моду анархизм.

Махно скоро влился сначала в местный анархистский кружок, замаскированный под театральную самодеятельность, а потом и в боевую группу «Союз бедных хлеборобов». Во главе этой террористической организации из  пяти десятков боевиков стоял молодой девятнадцатилетний рабочий австрийского происхождения Вольдемар «Заратустра» Антони.

В рабочем Екатеринославе фитильные «македонки» анархистов полетели в окна домов и полицейских участков, на баррикадах затрещали револьверы. «Губернская» группа анархистов оказалась одной из сильнейших в стране, а её гуляйпольский филиал стал одной из самых опасных банд в округе.

Революционная деятельность Махно началась с экспроприаций. Гуляйполе в ту пору — большое и богатое село. Почти полторы тысячи дворов с тремя десятками купеческих лавок, десятком производств разного масштаба, включая сельскохозяйственные и винокуренные заводы, паровую мельницу и маслобойню немецких колонистов Кернера, Кригера и Шредера. Грабить было кого, и осенью 1906 года группа «хлеборобов» принялась планомерно обчищать дома местных купцов и промышленников.

Анархисты в бумажных масках, в очках или с вымазанными сажей лицами, вооруженные револьверами, вламывались в богатые дома. Связывали слуг и хозяев, выносили ценности и растворялись в темноте. Несколько месяцев анархистам удавалось избегать кровопролития, но безнаказанность повышала аппетит. В начале 1907 года при нападении на почтовую тройку боевики застрелили двоих человек — почтальона и городового.

Лично Махно к этому времени никого не убил только по счастливой случайности. Для подпольщика вел себя слишком вызывающе и неаккуратно, часто буянил в кабаках, провоцировал окружающих. Летней ночью 1907 года в центре села он ввязался в перестрелку со стражниками. Уходя от погони, Нестор расстрелял крестьянина Назаренко, некстати подвернувшегося под пули махновского браунинга. Анархист разрядил в Назаренко обойму, но пули только ранили незадачливого прохожего.

Махно вскоре после инцидента арестовали. Против него свидетельствовали сразу несколько человек и следствие имело все шансы подвести Махно под расстрел, но в ходе процесса Назаренко неожиданно изменил показания и отказался узнавать в стрелявшем Махно. Анархист вышел на свободу под залог в 2 000 рублей 4 июля 1908 года.

К этому времени банда уже со всех сторон обложена полицией. Через три недели после освобождения Махно — 28 июля — боевики попадают в полицейскую засаду на одной из конспиративных квартир Гуляйполя. Анархисты в яростной перестрелке убивают урядника и вырываются на свободу, бомбами проложив себе путь.

«Хлеборобы» затравлены и загнаны в угол. Они обвиняют в провокации и вскоре убиваю двоих коллег — Гуру и Кушнира, но казнь становится скорее актом отчаяния. «Союз» запутался в полицейском неводе и был обречен.

Антони и несколько идеологов вырвались за границу Российской Империи, другим повезло меньше. 26 августа был арестован Махно, в полиции уже хорошо знакомый. Нестор содержался в Александровской тюрьме, а с начала 1910 года в Екатеринославе, где начался суд над схваченными членами банды. К этому времени «бедные хлеборобы» уже достаточно наговорили друг на друга в ходе допросов и подсадок. Участник «Союза» Зуйченко вспоминал:

Началось следствие. Применялись избиение, голод, запугивание, провокации, подсадка, ложные показания, подтасовка, очные ставки и т. п. Мы совершенно не были подготовлены к такой ситуации, не знали, как себя вести на следствии и наделали много глупостей.

Призрачная надежда на побег, основным проводником которой был сам Махно, растаяла с отправлением арестантского вагона в Екатеринослав. Оставшиеся на свободе анархисты во главе с Александром Семенютой сопровождали процессию закованных в кандалы товарищей и ждали удобного момента для нападения на конвой. Но в здании вокзала Семенюту узнали, и после короткой перестрелки он бежал (вскоре дом, в котором он скрывался, был окружен полицией, и террорист выстрелил сначала в жену, а потом в себя).

В марте 1910 года в Екатеринославе начался суд над анархистами. Положение «хлеборобов» было незавидным: судил их на основании действующего в округе военного положения Одесский окружной военный суд. За вооружённое сопротивление властям, за нападение на полицию и на должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей анархистов ждала неминуемая смертная казнь.

Узник бутырского замка

«За принадлежность к злонамеренной шайке, за два разбойных нападения на жилой дом…» 22 марта 1910 года Махно был приговорен к смертной казни через повешение.

Почти два месяца он провел в камере смертников и позже ярко описал это время:

Начиная с 26 марта 1910 нас с товарищами держали в камере смертников. Эта камера с низким сводчатым потолком, шириной в 2 метра и длиной в 5, и еще три таких же находились в подвале Екатеринославской тюрьмы… Заключенные в этих камерах чувствовали себя наполовину в могиле. У нас было такое ощущение, как будто мы судорожно цепляемся за край земли и не можем удержаться…

Два месяца на пороге смерти оставили глубокий рубец в душе будущего предводителя повстанчества. Его озлобленность на власть и правосудие достигла абсолютного максимума. Позже махновцы будут жечь и взрывать все тюрьмы и околотки на своем пути. Не станет исключением и екатеринославский тюремный замок.

Ожидая исполнения приговора, Махно и не догадывался, что вешать его никто не собирается. По всем метрикам и документам Махно было двадцать лет, т. е. он считался несовершеннолетним. Мать в документах Нестора указывала годом рождения не 1888-й, а 1889-й. Эта популярная практика в крестьянской среде была призвана отсрочить на год воинскую повинность. В случае с Махно невинная махинация стала буквально спасительной.

Командующий Одесским округом заменил смертную казнь бессрочной каторгой по ходатайству того самого военно-окружного суда, приговорившего Махно к смерти. А вынесение смертного приговора стало фактически обязательной формальностью, так как другого наказания статья не предполагала.

Новость о каторге можно считать хорошей, но только относительно предыдущего приговора. Перспектива гнить в тюрьме двадцатилетнего анархиста нисколько не радовала. «На смену затянувшемуся кошмару ожидания повешения пришел кошмар каторги… по малейшему поводу сыпались наказания, жизнь стала невыносимой…» — писал Махно спустя годы. Начался долгий этап, который выдерживали далеко не все каторжане. Один из осужденных привязал себя к кровати, пропитанной ламповым керосином, и поджег. «Его вытащили из огня еще живым, — вспоминал Махно, — с ужасными ожогами и вытекшими глазами…»

В августе 1911 года Махно заковали в кандалы на заклепках, чтобы еще раз подчеркнуть бесперспективность его положения (в проушины браслетов вставляли раскаленный штифт), и перевели в недавно открывшееся каторжное отделение Бутырки, ставшее для него домом на следующие шесть лет. Тюрьма в это время была забита революционерами всех мастей: большевиками, анархистами, эсерами. Среди сокамерников Махно оказался и Петр Аршинов — человек, сильно повлиявший на дальнейшую судьбу Нестора.

Они были одного возраста, но Аршинов — один из лидеров знаменитых екатеринославских анархистов — горел в первую революцию ярче. Экспроприации «хлеборобов» — невинные шалости в сравнении со взрывом полицейского участка, стрельбой по начальнику железнодорожных мастерских и вооруженному побегу, закончившемуся гибелью нескольких полицейских.

Аршинова схватили австрийские власти во время транспортировки оружия и литературы в Россию. Его передали в руки русского правосудия в лице Московской судебной палаты, приговорившей анархиста к двадцати годам каторги.

Аршинов в Бутырке стал своеобразным учителем Махно. Последний с энтузиазмом направил избыток свободного времени на образование. Аршинов:

Махно постарался широко использовать свое пребывание на каторге в целях самообразования и проявил в этом отношении крайнюю настойчивость. Он изучил русскую грамматику, занимался математикой, русской литературой, историей культуры и политической экономией. Каторга, собственно, была единственной школой, где Махно почерпнул исторические и политические знания.

Махно самообразовывался и… бунтовал. В графе «поведение» очень быстро появилась запись — «скверное». Революционный пыл не остудили ни тиф, ни кандалы, ни карцер, в котором он проводил неделю за неделей с завидным постоянством, ни туберкулез и последовавшая ампутация легкого. Он читал «всех классиков от Сумарокова до Льва Шестова, в особенности Белинского и Лермонтова» и мечтал о революции. Слова «Родина» и «патриот» он писал в кавычках, совершенно не изменил своих взглядов в 1914 году и все больше интересовался украинской историей и культурой, хотя «убеждения держали на расстоянии от тенденции к разъединению и не позволили поддаться соблазну идеи независимого украинского государства».

Террористическая юность и почти десять лет тюрьмы, проведенные в окружении революционеров-практиков, сформировали личность Махно. Гимназию ему заменил «союз хлеборобов», а университетом стала Бутырская крепость.

2 марта 1917 года солдаты прикладами сбили кандалы, и на свободе очутился убежденный радикал, один из самых опасных людей своего времени. Власть он ненавидел с девства, а в тюрьме рухнула вера в авторитет «выдающихся политических деятелей». Даже социалистических. Почти сразу он отправился на родину, в Гуляйполе. Махно мнил себя последователем Пугачева, был очарован историей вольного запорожского казачества. Мечтой его стала крестьянская революция:

Спустя три недели после освобождения из тюрьмы я вернулся в Гуляйполе, место моего рождения и жительства, где я оставил многих и много дорогого, близкого моему уму и сердцу и где, я чувствовал, смогу сделать кое-что полезное среди крестьян, в семье которых родилась наша группа…

Черная волость

Махно в 1917 году не было и тридцати лет, треть жизни он провел на каторге. Нестор вернулся в Гуляйполе 25 марта 1917 года, а через три дня крестьянский союз утвердил его своим председателем. Вскоре Махно занял должность председателя волостного комитета, затем председателя местного профсоюза и еще позже комиссара округа. В течение нескольких месяцев анархист Махно сконцентрировал власть в районе в своих руках.

«Человек небольшого роста (2 аршина 4 вершка или без малого 160 сантиметров), хилого телосложения, мимо которого можно было пройти, не обратив никакого внимания» вернулся в Гуляйполе настоящим героем. Он был единственным известным политкаторжанином в селе, а в неспокойном 1917 году заслуги перед революцией ценились выше прочих пунктов биографии.

Махно с первых же дней развил бурную деятельность. Восстановил связи с бывшими «хлеборобами», которых осталось в Гуляйполе около дюжины, и собрал «черную гвардию», привлекая в нее сельскую радикальную молодежь. Боевики перевернули захваченные полицейские архивы, и Махно смог приступить к первоочередной части плана. Месть. В короткое время были перебиты все узнанные участники разгрома «Союза хлеборобов»: полицейские, следователи, осведомители.

Затем Махно вошел в контакт с отрядом анархистки Маруси Никифоровой, действовавшей в Александровске. Вместе они начали терроризировать проходящие эшелоны и громить усадьбы. Вот что сам Махно писал о Гуляйполе образца 1917 года:

В этом самом Гуляйполе по моей инициативе был созван съезд крупных и мелких собственников-землевладельцев, у которых были отобраны бумаги-купчие на землю и сожжены… по инициативе из Гуляйполя была обезоружена вся буржуазия на большом пространстве уездов, которая сочувствовала корниловщине… Гуляйполе, первое почти на всю Украину, провело уже в это время в жизнь конфискацию заводов в общественную пользу…

Гуляйполе незаметно превратилось в карликовое анархистское государство — «черную волость». «В августе месяце, — пишет исследователь махновщины Кубанин, — гуляйпольский земельный комитет берет на учет все помещичьи земли и инвентарь для распределения по уравнительно-трудовой норме между крестьянами…» Временное правительство волостным революционерам было не указ. Местный комиссар Михно оказался бессильным перед «черной гвардией». За два месяца до Октябрьского переворота гуляйпольские крестьяне поделили всю землю крупных собственников.

Тут стоит немного подробнее остановиться на особенностях Екатеринославской губернии и Александровского уезда, которые предопределили феномен «черной волости» и заложили первые кирпичики в фундамент махновщины.

Карта Екатеринославской губернии

Гуляйполе находилось в малоросском крестьянском крае. Почти 70% населения губернии причисляли себя к малороссам (если при этом исключить население крупных городов, то доля возрастёт до 80–90%). Подавляющее большинство местных жителей было крестьянами по происхождению (87%), 2/3 населения жили, так или иначе, за счет земли.

Земля имела специфику. Екатеринославская губерния наравне с Херсонской и Таврической входила в так называемую юго-степную тройку, основой земледелия которой были пшеница и ячмень, то есть товарный хлеб. Например, в 1910–1914 годах излишки зерна составили порядка 230 миллионов пудов. Эти излишки и составляли источник дохода как для крестьян, так и для крупных собственников земли.

Еще одной спецификой региона была невысокая доходность с десятины. Чтобы увеличить прибыль от продажи зерна, владельцу оставалось идти по пути увеличения посевных площадей, т. е. покупать или арендовать дополнительную землю. Значительная часть земли к началу XX века оставалась в руках крупных собственников (распродавших около половины земельной собственности с 1861 года). Эта земля сдавалась в аренду, в том числе и за отработки и натуральные повинности. Разорившиеся крестьяне шли в батраки.

Материальные интересы местного населения (промышленников, крестьян, немцев-колонистов) были завязаны на земле, все чаяния связаны с землей и конфликты тоже разворачивались в основном вокруг нее. Отсюда и происходит бурный успех Махно у местных крестьян, среди которых был большой процент малоземельных и безземельных.

Летом 1917 года остававшуюся в руках крупных собственников землю, отделенную от крестьянской глубоким рвом, просто раздали селянам вместе со всем сельскохозяйственным инвентарём.

Местечковая власть Махно, не тревожимая глобальными катаклизмами, тихо продержалась до весны 1918 года, когда Украину начали занимать немцы и австрийцы. По всей Украине начали создаваться вольные батальоны для борьбы с немцами, поддерживаемые и спонсируемые красной Москвой.

Махно решил организовать в волости свой отряд. Набрал около пяти тысяч человек, в массе бывших солдат Императорской армии, и получил оружие от краскома Белинкевича: 5 вагонов винтовок, вагон патронов, шесть орудий и двенадцать вагонов снарядов. Карликовой армии Гуляйполя, впрочем, не удалось сделать и выстрела. Наспех собранное воинство сдалось немцам. Вот как события описал адъютант Махно Чубенко:

Когда подошли близко немцы и петлюровцы, то штаб — часть была арестована, а часть разбежалась. Сам же Махно бежал ночью, а эта организация (подпольная — прим.) послала делегацию к немцам, и все сдались добровольно и сдали часть оружия, и часть была спрятана. Когда же вошли немцы, начался сильный террор и выкачка оружия, масса гуляйпольцев была повешена и в этом числе был повешен самый старший брат Махно, Карпо (в апреле 1918 года был убит Емельян Махно, Поликарп погибнет спустя год — прим.)».

Махно чудом спасся. Он бежал через Таганрог и Царицын в Москву. В это время в Гуляйполе установилась власть Рады, подкрепленная штыками немецких и австрийских солдат.

Местное население сначала встретило новую власть равнодушно — бывшая господская земля давно поделена, а политические треволнения крестьян интересовали мало. Но земельный вопрос очень скоро снова встал ребром. Немцы по «Brotfrieden» или Хлебному миру, заключенному между Центральными державами и УНР, требовали, помимо прочего, 75 пудов хлеба до 1 июля 1919 года. Параллельно при их активном содействии в оставленные и разоренные экономии стали возвращаться законные владельцы.

Крестьяне, готовые терпеть любую власть, в вопросах земли и хлеба никаких компромиссов не желали. Они были готовы скорее сжечь весь урожай, но не отдавать его. Начались хлебные столкновения с немцами, участились нападения на экономии. Губернию охватил террор, который к лету 1918 года достиг чудовищных масштабов. Вот сводка происшествий по Екатеринославской губернии за один июльский день 1918 года:

В Александровском уезде совершено нападение на ново-гапаловскую земскую управу, ограблено 10 500 рублей. Совершено нападение на помещиков Ковалева и Миргородского, последний ранен. Нападение на дом Конько сопровождалось убийством 7 человек. Убит управляющий имением Ивакин. Ограблено 2000 рублей у помещика Бутько. В Новомосковском уезде сожжены дом, хутор и Веровская экономия кн. Урусова. В имении Литвинова вырезан весь состав служащих. В Бахмутском уезде, при нападении на имение Литвиненнко, убиты трое. В Верхнеднепровском уезде грабителями убит Перетятько и вся его семья. При нападении на дом Сендерея ограблено 2 000 рублей. В Славяносербском уезде ограблена и расстреляна семья Неказанова. В дом Вертового брошена бомба, взрывом убита его жена. В самом городе Екатеринославе также грабежи и нападения.

Махно в это время скитался по России, побывал в Москве, где в апреле была разгромлена федерация анархистов. Он участвовал в анархической конференции, встречался с Кропоткиным, обивал кремлевские пороги. Такая деятельность, конечно, не могла занять Махно надолго. Скоро анархист засобирался обратно на Украину, манящую кровью и пожарами крестьянских восстаний:

Я чувствовал себя, несмотря на тесноту, духоту и вонь в вагоне, лучше, чем в Москве, этой соблазнительной издали и как будто способной чему-то научить Москве, из которой я теперь бежал на простор живого действия украинской революционной деревни.

Семь винтовок и револьвер

Махно вместе с Алексеем Чубенко в офицерской форме пересекли границу Украины. Чубенко вспоминал, что они спрыгнули с поезда на станции Гайчур, дошли пешком до Рождественки, оттуда до Терновки, где месяц жили на квартире родственника Махно, скрываясь от варты (укр. «стража», милиция). Махно, не настроенный на большие дела после фиаско с созданием армии, рассчитывал вернуться к практике индивидуального террора.

В Гуляйполе к Махно и Чубенко присоединились односельчане Исидор Лютый, Алексей Марченко, Семен и Пантейлемон Каретниковы, Захарий Гусарь.

Почти все они были представителями молодого поколения гуляйпольских анархистов, по большей части прошедших через фронт Великой войны и вступивших в «черную гвардию» уже после революции. Они смотрели на Махно, участвовавшего в терроре пятого года, когда большинству из них было по четырнадцать лет, как на живую легенду. Все они станут ведущими махновскими командирами и почти все погибнут в следующие три года.

Антонов-Овсеенко в своих записках о Гражданской войне писал, что в Гуляйполе с фронта возвращались в звании не ниже унтер-офицерского. Это преувеличение, но основной Повстанческой армии действительно будут именно молодые унтер-офицеры и прапорщики из местных крестьян. Махно только предстояло овладеть военной наукой, он остро нуждался в обстрелянных людях.

С этой небольшой группой Нестор сразу приступил к активным действиям. Банда организовала нападение на экономию Резникова. Мотивом стала служба четырех братьев Резниковых в украинской державной варте. После убийства семьи Резниковых и сожжения экономии махновцы обзавелись лошадьми и оружием: в доме забрали семь винтовок и револьвер. С этой, в общем-то, уголовной расправы началась история махновщины.

На следующий же день анархисты организовали налет на сельский банк, где взяли 28 тысяч рублей. На вырученные деньги купили пулемет системы «кольт». Кольт поставили на тачанку, захваченную в экономии немца Нейфельда.

Вскоре группа разрослась до тринадцати человек. Следующими жертвами банды стали обитатели усадьбы Миргородского. Махновцы схватили начальника местной державной варты, убили его, привязав к животу ручную гранату, и в офицерской форме прибыли к дому Миргородского. Боевики, принятые за «вартовцев», беспрепятственно вошли в главный зал и неожиданно напали на находившихся там людей. Эпизод описал махновец Чубенко:

Предварительно выпив и закусив хорошенько, Махно скомандовал всем «ни с места!», но они не поверили и начали смеяться. В это время Махно выстрелом с револьвера убил одного офицера, остальные бросились бежать куда попало, но не тут-то было: наши люди заняли все входы и выходы…В общем, устроили им «хороший бал».

Махновцы забрали пять револьверов, десяток винтовок и лошадей. «Мигом ребята открыли погреба и разыскали выпивку и закуску, — читаем уже в „Дорогах Нестора Махно“ Белаша. — Подкрепившись немного и захватив что поценнее, подожгли имение. Красиво оно горело».

Махно разгромил отделение полиции Гуляйполя, расстрелял из засады австрийскую роту, перебив её офицеров. К этому времени отряд увеличился уже до трех десятков человек, включая бывшего матроса Феодосия Щуся. Двадцатичетырёхлетний Щусь, матрос броненосца «Иоанн Калита», был знаком Махно по «черной гвардии» 1917 года, он со своим небольшим отрядом нападал на оккупантов в волости, был загнан солдатами в лес, откуда его и вызволил Махно. В дальнейшем Щусь станет (во многом благодаря своему эпатажному виду то ли гусара, то ли матроса) одним из самых узнаваемых махновцев.

Всего за несколько дней кровавого водоворота группа Махно увеличилась в четыре раза, обзавелась тремя пулеметами разных систем (Льюис, Кольт, Максим), винтовками, гранатами, лошадьми. Обстоятельства подталкивали Махно отказаться от идеи индивидуального террора и начать большую войну.

Махно появился в Екатеринославской губернии очень вовремя. Крестьянство сильно озлобилось против иностранных войск и варты. Селяне не хотели расставаться с землей и были готовы поддержать любого, кто выступит за их интересы. Махно, удачно разбивший несколько крупных австрийских отрядов, не был единственным атаманом в мятежном районе, но действовал наиболее решительно и успешно. Вскоре крестьяне начали называть его «батько»:

Эпитет «Батько» помимо моей воли прилип к моей фамилии… Он стал передаваться крестьянами, крестьянками и даже детьми из уст в уста: в домах, в семьях, на улицах и собраниях. Слово Батько Махно сделалось единым, нераздельным словом в устах крестьянской массы.

«Махно походил на разукрашенную куклу, — вспоминал Белаш. — Ниже среднего роста, живой в движениях, с маленьким лицом, вздернутым носом, быстрыми карими глазами и длинными волосами, спадавшими на шею и плечи, он казался мальчиком».

И этот мальчик до конца 1918 года провел больше сотни нападений на оккупационные части, однажды захватив целый военный эшелон. Он жестоко расправлялся с офицерами, рубил и стрелял собственными руками. В конце ноября махновцы заняли Гуляйполе, окончательно оставленное немцами. В районе заработал Революционный штаб и Совет крестьянских и повстанческих депутатов. Крестьяне признали самозванную власть, которая возвращала землю и щедро делилась военной добычей. Местные стали активно помогать повстанцам снабжением, амуницией и кровом. Уже тогда об отряде Махно начали ходить легенды. «Все это, — пишет Белаш, — создавало нам популярность и авторитет борцов за народное дело и обеспечивало всяческую поддержку населения».

Махновское войско стремительно росло, «крестьянская молодежь становилась под ружье». К концу 1918 года отряд превратился в небольшую армию и отправился на небольшую войну.

Красный командир

Пока Махно комариным жалом изводил немцев в своей богом забытой волости, на большой политической карте произошли серьезные изменения. Революция в Германии повлекла за собой вывод оккупационных частей с Украины. Без поддержки немцев власть Скоропадского очень скоро посыпалась и ей на смену пришла директория УНР. Параллельно активизировались большевики, чьи партизанские отряды осмелели на Украине. Замаячили очертания красного Украинского фронта.

В столице губернии, Екатеринославе, 22 декабря петлюровцы разогнали только что образованный по инициативе коммунистов Совет рабочих депутатов. В городе вспыхнула забастовка, в ответ на которую украинская власть начала серию арестов большевистских лидеров. 25 декабря екатеринославские большевики выдвинули петлюровцам ультиматум с требованием освободить арестованных рабочих. Требование, естественно, осталось без ответа. Тогда областной комитет компартии принял решение поднять против петлюровцев вооружённое восстание, но собственные силы — около пяти тысяч разбросанных по округе рабочих — не могли обеспечить большевикам гарантированного успеха.

Тут и вспомнили про армию Нестора Махно, которая оперировала в сотне километров от города. Уже тогда Махно имел сомнительную репутацию разбойника и некоторые из коммунистов голосовали против соглашения с анархистом, но большинство приняло решение просить у Махно помощи. Гуляйпольские анархисты были единственным ситуационным союзником красных. Махно со скрипом согласился поучаствовать в штурме, главным образом надеясь пощипать в Екатеринославе армейские склады с дефицитными патронами. Вечером 26 декабря на станцию Нижнеднепровск, ставшую красным штабом, прибыли пять сотен бойцов штурмового отряда Махно.

Петлюровский гарнизон Екатеринослава состоял из нескольких тысяч человек при трех артиллерийских батареях, бронепоездах и броневиках. Он превосходил совместные черно-красные силы в несколько раз, поэтому от идеи штурмовать город в лоб отказались сразу и решили прибегнуть к хитрости.

Ранним утром 27 декабря поезду с небольшой группой махновцев, замаскированных под рабочих, удалось беспрепятственно пройти украинские заслоны на железнодорожном мосту и оказаться на городском вокзале:

Мы двинулись. Застава на мосту дремала… Первый эшелон переехал мост и одновременно советские роты без выстрела обезоружили сонную заставу… По сигнальной ракете в бой вступили остальные части…

Группы штурмующих быстро заняли вокзал и брызнули в город. На улицах затрещали пулеметы, появились баррикады — начался кровавой уличный бой. Махновцы, привыкшие к столкновениям на открытой местности, на тесных городских улицах воевали неуклюже и несли большие потери. К обороняющимся украинцам присоединились русские офицеры, юнкера и гимназисты, натерпевшиеся от бандитов за последний год и взявшиеся за оружие. Крыши и подвалы ощетинились стволами ружей и пулеметов, встречая красных убийственным огнем.

Бой с переменным успехом шел пять дней. Штурм поддержали местные подпольные организации большевиков и левых эсеров, на сторону большевиков перешла одна из петлюровских батарей. 30 декабря чаша весов окончательно склонилась в пользу красных. Вечером этого дня пал последний оплот петлюровцев — Феодосийские казармы. Украинские части были выдавлены из города, и на короткое время в нем воцарился революционный комитет.

Штурм сопровождался феерическим разгулом анархистов, которые под предлогом поиска огневых точек вламывались в совершенно произвольном порядке в дома и растаскивали имущество. «Махновские грабежи достигли чудовищных размеров, — писал очевидец. — Его хлопцы вереницами таскали награбленное». Параллельно Махно, ставший членом ВРК и «главнокомандующим Красной армии Екатеринославского района», централизовано вывозил из города оружие и патроны, ради которых и ввязался в историю со штурмом.

Революционному комитету в городе суждено было проработать всего один день. В первые сутки нового 1919 года большевиков и махновцев из города выбили подошедшие полки петлюровцев полковника Самокиша. «Группа сотников вернулась обратно с полком сичевиков и без боя заняла Екатеринослав, — писал в „Записках“ красный главнокомандующий Антонов-Овсеенко, — перебив и перетопив в Днепре до 500 полупьяных махновцев».

Едва ли половина махновцев вернулась в Гуляйполе после окончания городских боев. Вскоре остатки потрепанного войска были выдавлены из села наступающим левым флангом Добровольческой армии, которая медленно разрывала кольцо красных войск и вступала в самый успешный период своей борьбы.

Махно очутился между молотом и наковальней. Его отряд с разных сторон окружали петлюровцы, белые и красные. Последние в самом начале января заявили о себе взятием Харькова и организацией Украинского фронта.

Махно предстояло сделать выбор в многоцветии противоборствующих сторон. В начале февраля он достиг соглашения с красными, войдя со своим отрядом в состав только что созданной 1-й Заднепровской дивизии печально известного Дыбенко. Махновцы по штату стали отдельной бригады с широкой внутренней автономией, включая сохранение черных знамен.

Непродолжительный роман Махно с красными начался с обмена любезностями. Повстанцы организовали поставку продовольствия в помощь голодающей Центральной России (90 вагонов муки), а в ответ со страниц официальной коммунистической прессы посыпались оды «батько». Журналисты быстро слепили из разбойника предводителя «революционного отряда, главной силой которого были, конечно, коммунисты». Известия писали:

Местная буржуазная пресса старалась осветить это движение, как работу шайки грабителей, но симпатии широких народных масс были на стороне батьки Махно…

Кульминацией союза стало вручение Махно из рук Ворошилова 4 мая 1919 года ордена Красного Знамени. Отметим, что никаких документов о вручении ордена не сохранилось. Эта информация основана на воспоминания жены Махно Галины Кузьменко и фотографии Махно со знаком, похожим на орден КЗ.

Забавно, что одновременно с этими внешними знаками внимания красный штаб в приказах требовал от Махно прекратить грабежи и самосуды в тылу и на фронте, а Высшая военная инспекция весной заключала: «части крепко пропитаны духом и тенденциями безбашенного вольного Запорожья».

В махновской армии царила своя этика. Дисциплина держалась на личном страхе перед Махно и его командирами. Погромы и убийства практиковались на всех ступенях и ограничивались только внутренними представлениями о «сознательности». Махно в начале 1919 года вместе со Щусем живьем сжег в топке паровоза священника, призывавшего прекратить войну. Примерно в это же время Щусь расстрелял десяток немцев-колонистов, которые не смогли моментально собрать требуемую им контрибуцию. Махновский командир Дерменжи устроил массовый еврейский погром. О погроме стало известно Дыбенко. Дальнейшие события описывает в воспоминаниях адъютант Махно Чубенко:

Когда явился Дыбенко, то он начал говорить о состоянии фронта, указывая на то, что у нас, совершенно отсутствуют политические силы, ввиду чего происходит масса всевозможных неприятностей, и тут же стал указывать на то обстоятельство, что один из махновских командиров — Дерменжи — вырезал целую колонию евреев (около 30 чел.). В это время тут же присутствовал и Дерменжи, который выслушал т. Дыбенко, не проронил ни одного слова, а также и Махно тоже умолчал, подавая вид, что как будто он ничего не знает и как будто Дерменжи совершенно нет (cам Махно позже утверждал, что по его приказу были расстреляны участники разгрома колонии, а Дерменжи был вообще ни при чем — прим.)

Бывшего матроса «Потемкина» Дермежи позже арестовали, но не за погром, а за антисоветскую агитацию. Всего на месяц. Уже в конце марта он вернулся в штаб Махно.

Антисемитизм был довольно сильной проблемой в махновской армии. Официально его проявления пресекались. Например, Махно лично расстрелял повстанца, написавшего на заборе лозунг: «Бей жидов, спасай Россию!». Но отдельные репрессивные акты не могли изменить настроений махновских солдат. Та же Высшая военная комиссия в отчете писала, что «сам батько в каждом еврее, даже красноармейце, видит шпиона, что разнуздывает массу».

Брак махновца и большевика был с самого начала фиктивным. Это понимали обе стороны. Красные тяготились анархией, не только не признававшей политработников, но и проводившей свою агитацию в рабоче-крестьянской армии. «Батько», в свою очередь, зависел от настроений крестьянства, обеспечивавшего его людьми, снабжавшего Повстанческую армию всем необходимым. И тут мы опять обращаемся к земле.

Крестьянин в 1919 году все более угрюмо смотрел в сторону большевистских советов. Село очень быстро разочаровалось в новой власти. Нарком госконтроля Украины Иоффе уже в апреле 1919 года докладывал Ленину:

Неразумная аграрная политика, по-видимому, восстановила против нас не только мужика-кулака, но и середняка. Отсутствие экономической политики, полное игнорирование интересов бедноты… использование жизненных благ в пользу советской бюрократии в ущерб далеко не буржуазии… восстанавливает против нас пролетариат.

В чем же дело? Советы на подконтрольной территории национализировали промышленные предприятия, а вместе с ними обширные земли этих предприятий (сахарных заводов, винокурен и т. п.). Эта земля была благополучно поделена крестьянами еще в 1917 году и вот сейчас землю в очередной раз начали отбирать уже красные. Бывшие помещичьи экономии отошли наркомзему и превратились в совхозы и коммуны. Крестьяне ненавидели само слово коммуна, но окончательно терпение их лопнуло с введением продразвёрстки.

Действия новой власти входили в резкое противоречие с представлениями крестьян о большевиках. Этот диссонанс ожидания и реальности малограмотные селяне объяснили для себя тем, что коммунисты не то же самое, что большевики. Большевики — хорошие, коммунисты («создатели коммун») — плохие. Замелькали вилы, и губерния снова полыхнула.

«Крестьянской стихии, стремившейся захватить всю помещичью землю, —писал советский историк Кубанин, — был противопоставлен принцип изъятия части земель и всего инвентаря, который крестьянство считало своим… К середине 1919 года все крестьянство целиком во всех слоях было против советской власти».

Расцвел бандитизм, уклонение от мобилизации, крестьяне саботировали поставки хлеба в города. Некоторые махновцы открыто выступили против РККА уже весной 1919 года.

В мае 1919 года поднял мятеж атаман Григорьев. Его войска вошли в состав РККА наравне с махновцами примерно в одно время. Махновцы и григорьевцы образовывали бригады одной дивизии, действовали в соседних районах и во многом были схожи по положению.

Имя атамана Григорьева в это время гремело по всей стране. В марте он взял Херсон и Николаев, а в апреле Одессу, став звездой красного повстанчества. Теперь, после выступления и издания «универсала», красные именовали атамана не иначе как «зазнавшийся пьяница».

Мятеж Григорьева против красных сильно пошатнул репутацию равного ему по положению Махно. Встал вопрос о лояльности последнего. Махно в письме на имя Каменева подтверждал свою надежность, но использовал довольно противоречивый оборот:

Мною было немедленно дано распоряжение по фронту держать фронт неизменно верно… В свою очередь, заявляю вам, что я и мой фронт останутся неизменно верными рабоче-крестьянской революции, но не институтам насилия в лице комиссаров и чрезвычаек, творящих произвол над трудовым населением.

Махно не планировал поддерживать Григорьева, но в письме подчеркнул свою независимость от советской власти. Кроме того, на 15 июня назначили очередной съезд крестьян и повстанцев в Гуляйполе.

Красные с февраля 1919 года бились за искоренение партизанщины в бригаде Махно. Её заваливали агитаторами, литературой, комиссарами, но параллельно в частях вели политическую контрпропаганду анархисты. В апреле в бригаду приехал уже знакомый нам анархист Аршинов, ставший у её идеологического руля. Украинская анархическая организация «Набат» рассчитывала использовать Повстанческую армию в качестве площадки для транслирования своих лозунгов. И некоторое время украинским анархистам это удавалось. Согласно воспоминаниям Белаша, первая партия анархической агитации появлялась у махновцев уже зимой 1918 года:

Группа из четырех человек Иосиф Гутман, Черняк, Уралов и Венгеров не замедлила выехать, захватив четверть вагона литературы и конфедеративную газету «Набат». Другая группа обещала ехать со мной, но по личным причинам задержалась в Харькове.

«Оздоровление» махновцев давало более чем скромные результаты. Антонов-Овсеенко приводит в воспоминаниях выдержку из доклада Реввоенсовета армии, описывающего сложные взаимоотношения между красными и махновцами:

Войсками Махно по отношению к красноармейским частям проявляется самое возмутительное поведение, как то: насильственное отобрание оружия, срывание красноармейских знаков, открытая противоармейская агитация, отрицание регулярного строя… Части дивизии возмущены теми грабежами, разгулами, поголовным пьянством, которые царят в махновских частях…

В мае к прогрессирующему политическому конфликту прибавился организационный. Бригада Махно была переформирована в дивизию, но вскоре приказом РВС снова сведена в бригаду. Такое понижение взбесило махновцев, заявивших, что раз им не дают права стать дивизией, то они будут армией в оперативном подчинении Южфронта.

Пример Григорьева, открывшего фронт и доставившего немало хлопот красному командованию, не позволял оставить ситуацию в таком виде. Последовал превентивный удар по Махно. В конфликт вступил появившийся в Киеве Троцкий, известный сторонник дисциплины и правильной военной организации. Он выбросил лозунг: «Поскобли махновца, найдешь григорьевца».

Махновское и григорьевское движения имели мало общего (дальнейшие события это подтвердят), но резкий выпад председателя РВС задал новый тон в отношении к махновцам. Все реверансы в сторону революционных повстанцев оказались забыты. 2 июня в газете «В пути» вышла статья Троцкого следующего содержания:

Гуляйпольские кулаки, мариупольские спекулянты с восторгом подпевают махновцам. «Мы не признаем государственной власти, которая требует угля и хлеба. Что мы захватили, тем и владеем».

В этом отношении, как и во всех остальных, махновцы ничем не отличаются от григорьевцев. Григорьев тоже восставал против центральной власти во имя местных беспартийных советов, то есть против организованной воли всего рабочего класса во имя отдельных кулацких групп и банд…

В следующие несколько дней в прессе вышло еще несколько колких статей против Махно: «… топчется бригада или дивизия или армия некоего Махно. Эта „боевая единица“ притягивает в настоящий момент все элементы разложения, распада, возмущения, гниения…». Махновцы в одночасье стали «опасным центром притяжения для неустойчивых частей».

Одной из причин нападок на Махно принято считать нулевую боевую эффективность повстанцев, лишь осложнявших борьбу на фронте, но командующий Украинским фронтом Антонов-Овсеенко прямо заявлял обратное:

Махно? Убежденный анархист, лично честный, за спиной которого совершалась всякая пакость… Части Махно оставались в преходящем состоянии. Но некоторые из них дрались с казаками превосходно и нет сомнения еще долго б отстаивали свой район, если б у них были патроны… Махно еще держался, когда бежала соседняя 9-я дивизия, а затем и вся 13-я армия…

Белые шли вперед. В момент конфликта Махно с командованием добровольцы были уже в десяти километрах от Гуляйполя. Махно не устраивал красных политически, его решили убрать, отняв дивизию, и взвалив ответственность за военные поражения партизанщины. Но время для этого нашли самое неподходящее.

Все ожидали взрыва, очередного мятежа и кровопролития, но Махно отреагировал на травлю неожиданно. 7 июня в штаб 2-й украинской армии пришла телеграмма:

Предлагаю немедленно же прислать ко мне хорошего военного руководителя, который бы, ознакомившись при мне на месте с делом, мог бы принять от меня командование дивизией.

Слева красного бей, справа белого!

«Генерал Шкуро взял Екатеринослав, что не было предусмотрено; мы были слишком слабы, чтобы надежно оборонять екатеринославский район и могли выполнить эту задачу только наступлением, только удачной атакой и преследованием, которое завлекло наши части на 200 с лишним верст к Знаменке», — писал в «Очерках» генерал Деникин.

В момент полета Белой армии Махно с небольшим отрядом приближенных оставил свою дивизию на фронте и растворился в тылу Красной армии. Он прошёл Александровск и по кичкасскому мосту перешёл на правый берег Днепра. Там махновцев застало известие, что большевики судили и расстреляли некоторых махновских командиров, которым инкриминировалось оставление фронта. Командование махновцами в городе Орехов 9 июня принял краском и большевик Александр Круссер, но в эту же ночь он был убит пулеметной очередью, полоснувшей в темноте по окнам штабного вагона…

Махновский отряд скитался по селам, отступая параллельно с РККА и тревожа ее глубокий тыл: «Продвигаясь в западном направлении, мы обезоруживали красные отряды, выступающие против григорьевцев, разрушали желдорогу, отдавали на расхищение населению продсклады и поезда». Спустя месяц такого движения махновцы вышли к Елисаветграду.

Под предлогом освобождения томящихся в городской тюрьме анархистов Махно решил занять город. 10 июля (в тот же день белые вступили в Александровск) повстанцы разобрали железнодорожные пути на подступах к городу и вошли на его улицы. Когда весь отряд втянулся в город, в себя пришел местный гарнизон и отделение чэка. Вместе с жителями, которые по воспоминаниям самого Махно приняли активное участие в обороне, солдаты гарнизона оказали яростное сопротивление и вынудили Махно отступить, оставив на улице восемь убитых и десяток пленных.

После неудачи под Елисаветградом Махно выяснил, что отряд Григорьева, к тому моменту состоявший примерно из 500 «преторианцев», находится всего в тридцати километрах от города — в селе Сасовка. О встрече двух мятежных командиров вспоминает Чубенко:

Как только Махно узнал о том, что в Сасовке стоит Григорьев, то он послал к Григорьеву делегацию — Фому Кожина, а часа через два приехал Григорьев, его начальник штаба Бондарь и еще какие-то два члена его штаба. Как только зашел Григорьев, то его первые слова: «А у вас тут жидов нету?»

Когда Григорьев так сказал, что «у вас тут жидов нету», то ему кто-то ответил, что «есть». Он ответил так: «Будем бить!» Но в это время подошел Махно, и разговор Григорьева был прерван…

После долгих переговоров сторонам удалось с трудом договориться о совместных действиях: отряды слились в один под командованием Григорьева при «председателе РВС» Несторе Махно. Союз двух противоположных друг другу людей продлился очень недолго. За короткое время Григорьев якобы успел расстрелять двух махновцев, нарывших в огороде священника картошки, и устроить несколько погромов на еврейских квартирах. Меньше чем через две недели вспыхнул конфликт, давший повод махновцем расправиться с атаманом.

В селе Сентово 26 июля повстанцы (не известно, григорьевцы или махновцы) выставили кооперативный магазин. Местные жители на следующий день собрались на сельский сход. Григорьев перед крестьянами обвинил в грабеже махновцев, в ответной речи один из махновцев возложил вину на атамана и его людей, попутно назвав Григорьева «царским слугой-офицером, у которого в глазах блестят золотые погоны». Григорьева это возмутило и уже в стороне от посторонних глаз — в помещении сельского совета — завязался спор между атаманом и его телохранителем с одной стороны и сразу десятком махновских командиров с другой. Махновцы обвинили Григорьева в том, что он ищет союза с Деникиным. И опять слово участнику событий Чубенко:

Как только я это сказал, то Григорьев схватился за револьвер, но я, будучи наготове, выстрелил в упор в Григорьева и попал ему выше левой брови. В этот момент Григорьев крикнул: «Ой, Батько, Батько!», а Махно крикнул: «Бей атамана!»
Григорьев стал бежать из помещения, а я за ним и все время стрелял ему в спину. Он выскочил на двор и упал. Я тогда его добил. А телохранитель Григорьева выхватил маузер и хотел Махно убить, но Колесник стоял около него и схватил его за маузер и попал пальцем под курок, так что он не мог выстрелить. Махно в это время забежал сзади и начал стрелять в телохранителя: пять раз выстрелил, и пули пошли навылет, и ранил своего телохранителя Колесника, так что они оба упали одновременно.

Григорьевских командиров забили на площади камнями, а рядовой состав частично влили в махновские сотни.

Армия Махно, от которой, казалось, не осталось и следа в начале лета, обрастала людьми, как снежный ком. В начале августа в ней было уже полторы тысячи штыков и пять сотен сабель. «Разутые и раздетые» повстанцы проделали больше 600 верст в отступлении, питаясь деморализованными частями Красной армии.

В середине августа в районе станции Помошной к Махно перешли части бывшей 3-й бригады. Их примеру следовали роты, батальоны, а порой и целые полки красных, отступавших под ударами Добровольческой армии. Член реввоенсовета Затонский вспоминал, что «не было уверенности, что нас свои же не перережут или не поведут к Махно».

Всякая армия в отступлении страдает от дезертирства и арьергардных боев, но Повстанческая армия, всегда существовавшая по иным законам, росла вопреки всему. С Махно из РККА уходила сотня, а под Уманью, где закончилось долгое отступление, стояли уже пятнадцати тысяч человек!

В начале сентября Махно объявил о создании Революционной Повстанческой армии. Пятнадцатитысячный отряд был разбит на четыре бригады, артиллерийский дивизион и пулеметный полк. При войсках был создан анархистский Реввоенсовет (Махно, Волин, Белаш, Удовиченко, Калашников, Чубенко, Дерменжи).

Положение вновь образованной армии было незавидным. Махно продолжал отступать проселочными дорогами, пока не уперся в Умань. Тут он обнаружил себя зажатым между армией Петлюры и добровольцами. С украинцами поддерживался зыбкий вооруженный нейтралитет: Петлюра помог махновцам патронами, но не было уверенности в том, что он в один прекрасный момент не ударит в тыл повстанцам. Аршинов вспоминал:

По соглашению с петлюровцами, армия махновцев могла занимать территорию в 10 кв. верст в районе села Текуче, близ Умани. С севера и запада находились петлюровцы; с востока и юга (со стороны Голты) были деникинцы.

25 сентября вечером махновцы оказались окруженными дени­кинскими полками со всех сторон, причем наиболее сильные их части стояли с восточной стороны. Умань была также занята ими.

Добровольцы решили покончить с махновщиной на корню. «Батько» теснили белые части во главе с эпатажным Слащевым. Генерал-майор командовал 4-й пехотной дивизией и одновременно руководил отдельной Ольвиопольской группой белых, которая была собрана специально для уничтожения Махно.

Кавалерийская бригада белых заняла Умань. В это же время на Махно с одной стороны шли 5-я дивизия и сводная бригада 34-й дивизии, а с другой — сводная бригада 13-й дивизии, Симферопольский офицерский полк и конвой штаба дивизии с другой.

Махно принял отчаянное решение идти на прорыв из кольца. Ночью 25 сентября повстанческие части, разбросанные по нескольким селам, собрались в один кулак и на рассвете 26-го ударили по позициям добровольцев в районе села Перегоновка. Махновцы сбили и частично окружили роты Симферопольского полка. Вот как дальнейшие события описал симферополец Владимир Альмендингер:

Ротам пришлось бросить пулеметы и патронные двуколки, ибо лес был окопан широкой и глубокой канавой, которую коням преодолеть было невозможно. Выйдя из леса, роты взяли направление на Росзоховатое, но вынуждены были пройти севернее этой деревни, так как она уже была занята противником с артиллерией… Двигались без дорог, по крупной пахоте.

…Солнце начало припекать. По пятам двигалась пехота махновцев, но цепи наши расстрелу не подвергала, так как, по-видимому, у нее кончились патроны, что мы тотчас же почувствовали. Но кончался и у нас носимый с собой запас патронов. Конница противника все время набрасывалась на нас на обоих флангах, пытаясь бросанием ручных гранат вызвать среди нас панику, чтобы затем действовать холодным оружием. Нужно было непрерывно останавливаться и залповым огнем отбивать конные атаки. Падали раненые и, чтобы не попасть живыми в руки врага, сами себя достреливали. Легко раненные продолжали отходить с ротами. Подходили к реке Синюха, но не знали, где находится переправа. Река глубокая и довольно широкая.

К 15 часам роты подошли к Бураковке… и заняли ее… жители указали греблю, по которой можно было перейти на левый берег реки. Двинулись, нашли греблю и переправились через реку Синюха. В шести ротах осталось около ста человек…

…На встречные подводы посадили раненых. Стали приближаться к Константиновке. Одновременно туда же подошли какие-то колонны со стороны Терновки. Думали, свои. Вдруг колонны стали разворачиваться и артиллерия открыла по нас огонь…

…около 60 человек под командой командира 2-го батальона капитана Гаттенбергера повернули цепью на Чуровку и стремились добраться до леса, что восточнее этой деревни. Не суждено было им уйти. Конные атаки они отбили, но артиллерия махновцев, выезжая поорудийно перекатами, расстреливала цепь картечью. Патроны кончились. Оставшихся в живых конница перерубила…

Симферопольский полк за 26 дней боев с махновцами потерял 635 человек убитыми и ранеными, большую часть в перегоновском бою.

Махно, прорвав кольцо добровольцев, с чудовищной скоростью бросился по тылам белых назад к своей волости. Организованная погоня не имела успеха. Уже на следующий день передовая сотня во главе с «батько» была в ста верстах от места боя. За 11 дней махновцы проделали 600 верст.

Ольвиопольская группа белых после непродолжительного преследования развернулась на Петлюру, а Махно спокойно ушел на Екатеринослав. Слащев позже заключал:

При энергичном преследовании дни его (Махно — прим.) были бы сочтены, но белые выказывают относительно его сначала много пренебрежения и обращают все свое внимание на второго зайца…

Ситуация в белом тылу стремительно выходила из-под контроля. 11 октября 1919 года повстанцы взяли Бердянск, захватив склады с двумя тысячами снарядов, шестнадцатью орудиями, тремя десятками автомобилей. В следующие несколько дней пали Александровск, Мариуполь и Никополь. Вскоре в руках махновцев оказались узловые станции Синельниково и Волноваха.

Белые быстро поняли угрозу, но не могли оперативно отреагировать. В распоряжении Деникина оставались только части государственной стражи и небольшие группы офицеров, которые сопротивлялись порой отчаянно, но серьезно противостоять Махно не могли. Вот как о падении власти белых вспоминал Герасименко:

Мне пришлось пешком пройти от Александровска, после нападения на него Махно, до Чаплино и наглядно убедиться в невероятной растерянности властей, которая предшествовала движению Махно.

К утру той ночи, когда Махно неожиданно напал на Александровск, я прошел около 20 верст. Попадавшиеся по пути станции и полустанки были уже брошены, и только поздно утром от оставшегося телеграфиста мне удалось узнать, что все служащие, вместе с государственной стражей, нынче ночью выехали в Орехов.

Белые быстро опомнились. Уже 26 октября группа генерала Ревишина перешла в наступление на махновцев со стороны Волновахи, одновременно группа Слащева оставила наступление на север и развернулась для удара по Махно. Но наступление шло медленно, только к концу ноября удалось очистить нижнее течение Днепра от махновцев, а в середине декабря освободить губернский город Екатеринослав. К этому времени началось всеобщее отступление Белой армии, и группа Слащева ушла в Крым, так и не довершив разгрома Махно.

Последняя четверть 1919 года стала новым этапом махновской эпопеи: самой масштабной попыткой анархистов построить безвластную коммуну:

С каждым днем расширяется район действий революционной повстанческой армии… повстанцы освободят от власти Деникина тот или другой город… Это будет освобождённый от всякой власти…город, в котором под защитой революционных повстанцев должна будет закипеть вольная жизнь…

Вольные советы

Анархия и контрразведка

Примерно на полтора месяца Повстанческая армия заняла несколько уездов (Александровский, Мелитопольский, Бердичевский) на перекрестье Таврической, Киевской и Екатеринославской губерний. Примерно в одно время махновцы контролировали Верхнеднепровск, Кичкас, Никополь, Апостолово, Берислав, Екатеринослав и Александровск.

В каждом городе и каждом селе махновцы, по воспоминаниям Аршинова, заявляли, что «не представляют собою никакой власти, что их военная сила никого ни к чему не обязы­вает, а лишь охраняет свободу трудящихся». Эта позиция привела к тому, что «все города… занятые махновцами, жили без политической власти, в хаосе военного абсолютизма и бандитизма, быстро развивавшегося на почве экономического кризиса и разжигаемого уголовным элементом, выпущенным из тюрем».

Повстанцы, конечно, не могли просто присутствовать. Армия требовала устройства снабжения и тыла, требовала мобилизационных штабов. Гражданскую власть повсеместно заменила военная, которая заботилась исключительно об интересах Повстанческой армии, предоставляя решение всех остальных проблем местным жителям.

С 27 октября по 2 ноября 1919 года в Александровске прошел четвертый съезд крестьян, рабочих и повстанцев. По резолюции этого съезда мы можем судить об основах махновского безвластия:

1. Съезд, «отрицая в принципе регулярную армию, построенную на началах принудительной мобилизации», постановил начать добровольно-уравнительную мобилизацию или самомобилизацию.

2. Съезд постановил снабжаться за счёт конфискаций, контрибуций и «собирания в тылу».

3. И главное. Съезд постановил приступить к «созданию всюду на местах свободных общественно-хозяйственных организаций, вольных советов и вольных городов».

Все три пункта, мягко говоря, противоречивы: как всеобщая мобилизация может быть добровольной, неясно; вопрос о снабжении за счет конфискаций многое объяснял в характере новой власти; «вольный строй», который предлагали махновцы крестьянам, вызвал бурную реакцию последних. Один их крестьянских делегатов спрашивал махновский президиум:

Вы нам говорите, что советы могут организовать безвластие и что мы можем жить при таких советах, а сами этому не следуете. Вы кто? Не власть?

Рабочие, которых на съезде было всего два десятка человек, в свою очередь единогласно выступили против вольных советов. Кубанин пришел к выводу, что «вольный советский строй означал для крестьянина отказ от налога на содержание государственного аппарата, на поддержку городов». Следовательно, ничего хорошего рабочим не сулил. Провал идеи «Вольных городов» констатировал Белаш:

РВСовет не имел в городе большого успеха. Более того, в борьбе за городские и профсоюзные массы, он почти капитулировал перед меньшевиками, народниками и правыми эсерами.

Махновская власть, установившаяся в уездах в конце 1919 года, олицетворяла все возможные противоречия. Махновцы открещивались от организационных вопросов, решение проблем обычно сводилось к провозглашению вседозволенности. «Каждый сам за себя» — негласный лозунг махновского государства.

Разберём несколько примеров из социально-экономической жизни этого образования.

В годы Гражданской войны каждая из противоборствующих сторон, заняв ту или иную местность, вводила свою валюту и упраздняла валюту противника. Махно не печатал свои деньги, потому что не обладал необходимыми мощностями и идеологически был чужд «фантикам». Но деньги требовали и рабочие и крестьяне, морально не готовые к переходу на любимый анархистами товарообмен. Поэтому к обращению допустили всю существующую на территории валюту. Надо понимать, что к концу 1919 года набор цветных бумажек, ходивших по Украине, поражал обывателя разнообразием: романовские, керенские, украинские, донские, советские, деникинские… Недостатка в деньгах не было, но рубли разных правительств имели разную ценность, которая могла стремительно меняться. Валютной биржей служила линия фронта.

Махно решил сохранить в обороте все деньги в угоду крестьянству, но результатом свободного хождения рублей и карбованцев стала спекуляция и чудовищная разница в курсе, больно ударившая в первую очередь по самому Махно, обладавшему запасами захваченных совзнаков. Советские деньги были наименее котируемыми на Украине во второй половине 1919 года. Махно быстро пришлось ввести внутренне регулирование и принудительный курс. Белаш вспоминает:

Мы решили распространять совзнаки принудительно. По городу был издан приказ №6, где указывалось, что «совзнаки подлежат приему наравне с николаевскими. Организации и лица, не принимающие совзнаков, подвергаются экспроприации, то есть товары их реквизируются». В результате совзнаки принимали, чем наносили ущерб романовским, керенским, украинским и прочим…

Столь же противоречивы решения Махно и в других сферах. Железнодорожный профсоюз обратился к повстанцам с просьбой оплаты их труда, на что батька ответил открытым письмом:

Предлагаю тт. железнодорожным рабочим и служащим энергично сорганизоваться и наладить самим движение, устанавливая для вознаграждения за свой труд достаточную плату с пассажиров и грузов.

Яркий пример анархистского популистского решения, которое не могло привести ни к чему хорошему. В годы Гражданской войны ж.д. транспорт использовался на 90% военными, количество пассажиров, жаждущих отправиться в увлекательное путешествие по железной дороге (да еще и в махновском районе), стремилось к нулю. Шансов окупить содержание дороги и подвижного состава за счет гражданского использования не было никаких.

Примерно так же дела обстояли в правовом вопросе. У Махно была личная нелюбовь к тюрьмам, судам, полиции и прочим государственным служащим. Анархистский наставник Махно Аршинов писал:

Раз существуют тюрьмы — народ не сво­боден. Тюрьма является вечной угрозой труженику, покушением на его совесть и волю, показателем его рабства. Так махновцы определяли свое отношение к тюрьмам. В соответствии с этим они разрушили тюрьмы во всех местах, где проходили.

Бердянскую тюрьму взорвали, за ней в пепел превратились тюрьмы Александровска, Екатеринослава и других городов. Полиция, милиция, чэка, тюрьмы, суды, трибуналы… Все было ликвидировано. Образовавшееся после уничтожения системы пустое место занял… самосуд. Вот характерный пример решения проблем махновцами из дневника жены Махно:

Вскоре нам сказали, что наши захватили в плен человек 40. Мы въехали в село и на дороге увидели кучку людей, которые сидели, а некоторые и стояли, и раздевались. Вокруг них крутились на лошадях и пешие наши хлопцы.

Это были пленные. Их раздевали до расстрела. Когда они разделись, им приказали завязывать друг другу руки. Все они были великороссы, молодые здоровые парни… Селяне смотрели, как сначала пленных раздевали, а потом стали выводить по одному и расстреливать. Расстрелявши таким образом нескольких, остальных выставили в ряд и резанули из пулемета. Один бросился бежать. Его догнали и зарубили.

Махно в эмиграции писал, что положения «дневничка жены ни в основе, ни в деталях своих, не содержат никакой истины». Но похожие описания самосуда мы встретим у десятка авторов. Такой сюжет пересказал, например, Герасименко:

В Бердянске мне пришлось наблюдать картину махновского суда. На площадке, против комендатуры, собралось человек 80-100 махновцев и толпы любопытных. На скамейку поднялся комендант города, молодой матрос и объявил:

— Братва! Мой помощник Кушнир сегодня ночью произвел самочинный обыск и ограбил вот эту штуку, — он показал золотой портсигар. — Что ему за это полагается? Из толпы 2–3 голоса негромко крикнули:

— Расстрелять…

Это подхватили остальные махновцы, как, очевидно, привычное решение.

Комендант, удовлетворенный голосованием приговора, махнул рукой, спрыгнул со скамейки и тут же из револьвера застрелил Кушнира.

Для махновцев самосуд был единственной формой решения проблемы.

Громкие решения махновской власти об упразднении, отмене или, наоборот, разрешении чего-либо, впрочем, часто являлись исключительно популистской мерой. На деле вольные советы, подчиненные интересам Повстанческой армии, стали «маскарадом безвластия», за которым вполне отчетливо проступала самая настоящая военная диктатура.

Пресса в массе состояла из лоялистских газет: «Путь к свободе», «Шлях до Воли», «Набат», «Вольный Бердянск», «Вольный Мелитополь», «Вольное Гуляйполе», «Вольное Орехово», «Вольный Никополь». Все газеты были анархическими, курировались и финансировались «Набатом». Свобода слова существовала только для организаций, которые не «навязывали трудящимся свою волю и свою власть». Под это расплывчатое определение можно было, естественно, подвести любую политическую организацию. Большевистская «Звезда» печаталась легально, но постоянно находилось под угрозой закрытия. Махно несколько раз порывался разгромить редакцию, но его каждый раз останавливали члены реввонесовета, справедливо полагавшие, что для репутации анархистов необходимо наличие громкой большевистской газеты в самом центре Махновии:

15-го ноября в штаб зашел Махно. Он держал в руках две газеты. Одна из них «Звезда» № 131 — орган Екатеринославского губкома, которая отпечатана в первый раз после деникинского подполья…

— Вот, видишь, какова свобода слова и проповеди идей, — говорил Махно, разворачивая «3везду». — Послать бы на Садовую 7, да арестовать редакцию за такую статью, как эта.

Махновцы допускали полную свободу в вопросах, которые не затрагивали интересов Повстанческой армии. Для всех других ситуаций существовала контрразведка (а позднее и комиссия противомахновских дел), призванная бороться с антимахновскими настроениями. Кубанин в своей работе приводит фрагмент допроса Волина, бывшего членов РВС Повстанческой армии, с такими словами: «контрразведка была ужасом, и я делал всё возможное, чтобы прекратить чинимое ею».

Даже сам Махно в своём ответе на книгу Кубанина признавал, что «на пути деятельности контрразведочных органов махновской армии бывали иногда ошибки, за которые приходилось болеть душой, краснеть, извиняясь перед оскорблёнными». Любопытно, что начальник махновской контрразведки «Лёва Задов» позже служил в ОГНУ-НКВД и был расстрелян уже в годы Большого террора.

На территории Вольных советов причудливо сплелись анархия и военная диктатура, свобода слова и политический террор, но еще интереснее дела обстояли в самой свободной Революционной Повстанческой армии Украины.

Продолжение следует