Крымская война недооценена как нашей историографией, так и авторами мемуаров по горячим следам. Обида за несколько чувствительных поражений на суше и желание оправдать собственные ошибки, обвинив во всем высшее руководство России, порой мешала исследователям трезво оценить те или иные события. Отечественные авторы часто смотрели на эту войну исключительно с русской точки зрения, забывая, что только сравнение нашего с противником взглядов дает полную картину происходившего.

Что у нас в памяти осталось после Крымской? Несколько крылатых выражений вроде «Шапками закидаем!» и «Гладко было на бумаге…» да слова Энгельса и Ленина про гнилость и бессилие Дореволюционной России.

Если же посмотреть объективно — берет оторопь. Россия в результате Крымской войны уступила остров Змеиный в устье Дуная и отказалась от протектората над Бессарабией, но взамен приобрела Приамурье и Приморский край. Ах да, еще нас хотели лишить Аландских островов и отдать их шведам, но шведы брать Аланды… отказались.

Для Британии прямым следствием Крымской войны стало восстание сипаев (кто читал цикл статей про Ост-Индскую компанию, наверняка помнят).

Франция получила формальное главенство в Европе, но поссорилась и с Россией, и с Австрией, и с Пруссией, а чуть позже и с Англией. При этом внутри страны весь период с конца 1840-х до 1860-х сохранялась революционная ситуация, Франция бурлила, правительство Наполеона III было очень непрочным и позволить себе военных поражений не могло. Как только во время франко-прусской войны французские войска проиграли ряд сражений — сразу же возникла Парижская коммуна, а за ней и революция.

Главными выгодоприобретателями по итогам войны оказались… Пруссия (не участвовала в войне) и Сардинское королевство (почти не участвовала).

Пруссия получила свободу действий и полную русскую поддержку в германских делах, что привело позже к созданию Германской Империи. Австрия по итогам ушла с Апеннин, и Сардинское королевство стало Италией.

А главным пострадавшим оказался… Китай, у которого Россия отжала (простите, но другого слова не подберешь) почти 1 миллион квадратных километров территории, причем объясняя, что это делается для блага Пекина, поскольку если не заберем эти территории мы, то захватят Англия и Франция.

Не правда ли, с этой точки зрения результаты Крымской смотрятся немного по-другому? А если еще учесть, что в 1861 году в результате экспансии на восток мы только из-за необоснованных опасений нашего МИДа упустили шанс захватить остров Цусима (при этом войска уже были высажены) и сделать там нашу военно-морскую базу? Имей мы базу и флот на Цусиме — не было бы неприятного поражения в 1905 году.

Если не брать в расчет полевые сражения, то союзникам за время Крымской войны удалось одержать только две громкие победы — это взятие половины Севастополя и захват крепости Бомарзунд на Балтике. Дефицит реальных побед союзники с лихвой компенсировали пиаром — так, взятие Бомарзунда объявили великой победой, в Лондон и Париж были доставлены трофеи — ружья, ядра, куски гранита, колокола взорванной в форте церкви. Герцен и Милюков, осматривая выставку этих трофеев в 1857 году в Лондоне, пребывали в замешательстве: «Позвольте! Какие же это русские колокола, когда узор и надписи на них шведские?»

А уж вступление Англии в войну — тема отдельного исследования. Собственно, предсказать заранее это было невозможно. Премьер-министр Англии Абердин вообще поддерживал мысли Николая I по поводу раздела европейской части Турции, и при таком раскладе с какого боку у русского царя должна была возникнуть мысль, что Англия будет воевать с Россией?

Меж тем в Британии шла борьба за власть, за влияние на парламент и общественное мнение. И оппозицию Абердину составил министр иностранных дел виконт Пальмерстон, который считал, что надо, наоборот, помочь Турции и вступить в войну с Россией.

Проблема британской демократии была в том, что для того или иного решения нужны были обоснования. Да, порой высосанные из пальца, типа пробирки Пауэлла, но нужны. И Пальмерстон это обоснование нашел.

После перехода Дунайских княжеств под российский протекторат в Англию сбежала кучка румынских бояр, которые устроили что-то типа правительства в изгнании. Румынские беглецы — Ион Гика и Думитру Братиану — входили в «Демократический комитет Молодой Европы» и имели тесные связи с итальянскими карбонариями и лично Мадзини. Кроме того, в комитет входили поляки, испанцы и еще куча малых наций.

Рупором этого комитета стала газета «Монитор Обсервер», которая, конечно же по случайности, принадлежала Пальмерстону.

Так вот, румыны через газету обещали:

1) Свободную торговлю с Англией.

2) Защиту английских торговых интересов.

3) И самое главное, они обещали в случае вступления Англии в войну выставить 100-тысячный корпус на стороне союзников против России.

Последний пункт и оказался самым весомым аргументом — у нас теперь есть пушечное мясо, чего бояться-то? Добавим немного своих и французских войск — и дело в шляпе! Пальмерстон развернул кампанию против Абердина, говоря, что бояться конфликта с Россией не следует, даже Румыния за нас, и Абердин должен либо возглавить нацию в борьбе против русского царя Николая, либо уйти в отставку. В результате возник правительственный кризис, угроза раскола кабинета и как итог — согласие Абердина на вступление в войну.

Самое веселое выяснилось в марте 1854 года — румынские эмигранты не то что 100 тысяч, а даже и тысячи набрать не смогли, поскольку часть румын ушла в Молдавию вместе с русской армией, а оставшимся служить не дали турки — Румыния была вассальным турецким княжеством, и сильная армия у вассала туркам была совершенно ни к чему. Но, как мы с вами знаем, когда выясняется, что в пробирке не сибирская язва, а стиральный порошок, дело к тому времени уже сделано.

Карикатура «Резерв Русской армии»

Давайте же попробуем разобраться хотя бы с одним эпизодом этой войны, и возьмем первое по важности для России направление атаки союзников — Балтику.

Но прежде небольшой таймлайн. Итак, 3 июля 1853 года Россия ввела войска в Дунайские княжества. 16 октября Россия объявила войну Турции. 22 октября британская Средиземноморская эскадра Дандаса соединилась с отрядом Гамелена и начала движение вверх по проливу Дарданеллы. 30 ноября — Синопское сражение, флот Осман-паши был просто уничтожен. 3 января 1854 года союзная эскадра вошла в Черное море, и начались бессмысленные шараханья из Черного моря в Мраморное, от Синопа к Варне и т. д.

27 марта 1854 года Англия и Франция объявили войну России. По идее, главным фронтом должен был стать черноморский, но еще до объявления войны министр иностранных дел Англии лорд Кларедон писал, что «в случае войны с Россией Балтика должна стать одним из главных, если не главным театром военных действий. Один удар по России на Балтике равен двум ударам на Черном море».

Но более всего англичан беспокоило другое. В оценках возможных действий России в Лондоне исходили из того, как бы поступали сами, окажись они на месте Санкт-Петербурга. Без достаточных на то оснований британцы решили, что уже в марте 1854 года русские корабли Балтийского флота были сосредоточены в Ревеле и вот-вот выйдут в море, минуют датские Зунды и начнут атаки на коммерческое мореплавание Англии и Франции в Северном море. Чуть позже страхи еще более разрослись — предполагалось, что в Ревеле на корабли будет посажена 30-тысячная русская армия, которая совершит высадку в Шотландии или на побережье Франции и начнет победный марш к Лондону или Парижу. Не исключали также, что в случае высадки во Франции русских поддержит Пруссия, которая вторгнется в Пикардию и Артуа через Бельгию и Голландию.

Соответственно, еще до объявления войны союзники начали комплектовать флот, но с этим возникли проблемы. Франция, как оказалось, могла выделить для действий на Балтике всего один винтовой линкор — «Аустерлиц», еще 6 обычных линейных кораблей и 6 или 7 фрегатов. Но «порадовал» англичан Наполеон III, который заявил: «Я, дабы повысить мораль на эскадре, передам на наш флагман образ Шартрской Девы Марии, который несомненно поможет начинаниям наших сил на Балтике».

Перцу добавил и Первый Лорд Адмиралтейства Джеймс Грэхэм — сообщил, что помимо линкоров добавит в эскадру винтовые фрегаты и корветы, и много бомбардирских судов, и теперь этой силе «не смогут противостоять никакие береговые батареи». Командующий эскадрой, отправляемой на Балтику, Чарльз Нэпир, издеваясь над Первым Лордом, ехидно заметил, что паровые корабли — это, конечно, хорошо, но они вообще-то из дерева, тогда как укрепления на берегу — из бетона или гранита, и мило поинтересовался — а нет ли в загашниках Адмиралтейства кораблей, пусть даже парусных, но с полутораметровыми бетонными, а лучше — с гранитными бортами?

Эта шутка дорого обошлась адмиралу — обиженный Первый Лорд резко уменьшил выделяемый на эскадру наряд малых кораблей, самый малый по водоизмещению корабль был 16-пушечный «Валорус» (1250 тонн), хотя англичане еще с XVIII века знали, что в Финском заливе у берегов желательны суда в 600–900 тонн. Словно опомнившись, Адмиралтейство добавило эскадре паровой 6-пушечный шлюп «Хекла» (817 тонн), на чем посчитало свою миссию выполненной.

Первой была готова и вышла в море английская эскадра. Ее состав был следующий:

9 марта 1854 года Нэпир покинул Спидхэд, на следующий день на траверзе Даунса к нему присоединились отставшие корабли, и англичане взяли путь на Скагеррак и Каттегат. 18 марта у Винго Зунда (недалеко от Гетеборга) их нагнал 3-пушечный колесный шлюп «Лайтинг», который в последний момент отправили на помощь эскадре. Здесь Нэпир был принужден задержаться на некоторое время, поскольку непонятной была позиция Дании — из Петербурга на нее нажимал Российский МИД с требованием не пропускать британскую эскадру, а из Лондона — ведомство Кларедона с требованием обратного свойства — пропустить эскадру.

Лишь 23-го датчане прислали мелкие пароходы-буксиры для прохода Зундов, которые английская эскадра проходила в несколько приемов. 1 апреля Нэпир достиг бухты Кьоге, и далее к Ревелю и Балтийскому порту были посланы дозорные — разведать, сошел ли там лед. И уже это вызывает сильное недоумение. Неужели англичане, плавая на Балтику уже два века, не знали особенностей ледовой обстановки в регионе?

В Карлскроне и у Бронхольма лед сходит в середине марта. В начале мая ледоход начинается в Балтийском порте и Ревеле. Кронштадт освобождается ото льда лишь к середине мая. Уже даже из-за климата мы не могли начать гипотетические десантные операции ранее мая, соответственно спешка британцев была совершенно необоснованна.

Узнав, что на востоке еще стоят льды, Нэпир подошел к острову Бронхольм, где начал бесцельное крейсирование от Бронхольма до Стокгольма и до бухты Кьоге, которое затянулось до прихода французов.

И здесь есть смысл поговорить о русском Балтийском флоте, чтобы узнать, какими силами мы обладали, и что творилось в Морском ведомстве у нас.

Надо сказать, что во время наводнения 1824 года наш Балтийский флот был фактически уничтожен. В день наводнения в кронштадтских гаванях находились 28 кораблей, 19 фрегатов, 6 бригов и до 40 транспортов и разного рода мелких судов — шлюпов, гемамов и др. 7 ноября 1824 года вода начала быстро подниматься, начался шквалистый ветер, по сути на восточную часть Балтики обрушилось цунами. В результате русский флот в одну ночь потерял 22 корабля, 15 фрегатов, 5 бригов, почти все транспорта и гемамы. И утром 9 ноября Морской Штаб констатировал, что Балтийского флота у России больше нет.

Собственно, в царствование Николая I была поставлена задача — возродить Балтийский флот. Надо сказать, что задачу эту за счет экстраординарных трат и напряжения всей страны выполнили к 1832 году, а вот дальше… Дальше на флоте начали экономить. Назначенный в 1829 году на пост главы Морского ведомства князь Александр Сергеевич Меншиков во главу угла ставил именно экономию средств, особенно это касалось Балтики.

Вообще проблемой управления России в тот период — впрочем, как и всегда — было кумовство. Николай, не доверяя никому, старался окружить себя теми людьми, которых знал с молодости или имел возможность оценить их душевные и деловые качества, и которым верил. В некоторых случаях Николай I угадал — это касается главы III отделения Бенкендорфа, губернатора Восточной Сибири Муравьева-Амурского, губернатора Оренбургской губернии Перовского, командующего Черноморским флотом Лазарева и многих других. Но вот назначение Меншикова нельзя назвать хорошим выбором. Меншиков флот не любил, с людьми сходился сложно, авторитетов (кроме единственного исключения — Лазарева, ну и собственно царя) для него не существовало. Кроме того, князь был саркастичен до едкости, груб и авторитарен.

Меж тем Николай, который вообще изначально не готовился стать царем и стал им в известной мере случайно вместо своего брата Константина Павловича, пытался вникнуть в управление страной и прежде всего упорядочить доходы и расходы. В этом императору сильно помогало инженерно-строительное образование и любовь к математике.

Так вот, Николай раз за разом задавал Морскому ведомству два вопроса:

1) Сколько у Балтфлота есть кораблей и в каком они состоянии?

2) Сколько нужно денег, чтобы поддержать численность флота на заданном уровне?

Но ответить на эти вопросы Морское ведомство с 1830-х годов не могло никак. Дело в том, что система учета и контроля как таковая у нас велась спустя рукава. Ежегодно по окончании навигации на флот командировалась комиссия инженеров, которые осматривали техническое состояние кораблей и составляли акты: «с малыми исправлениями благонадежны», «с большими исправлениями благонадежны», «в тимберовку», «на разборку». На основании этого Кораблестроительный и учетный комитет ставил по кораблям заключения: «к плаванию в дальних морях благонадежен», «к плаванию в ближайших морях благонадежен», «к плаванию в ближайших морях токмо в летнюю компанию благонадежен», «тимберовать», ну или «под блокшиф». Исходя из этого распределения государю каждый год (под 1 января) подавался список, где были указаны боеготовые корабли, корабли в ремонте и списанные.

Но в 1841 году царь решил послать на флот Сенатскую ревизию, которая обнаружила, что список, поданный государю, не соответствует реальности практически полностью!

110-пушечный корабль «Император Петр I», указанный как «благонадежный», стоит на среднем ремонте. 84-пушечный «Владимир» на большом ремонте. И т. д.

Начали разбираться, в чем проблема. Оказалось — проблема в адмиралах. У царя моряки бывали регулярно, и объясняться, почему много кораблей на ремонте, не хотелось. Поэтому отдавали заниженные списки на ремонт. То же самое и капитаны, ибо быстрое загнивание или приход в негодность корабля — это ответственность капитана. А ответственности хочется избежать. В результате инженерам давали взятки за подпись на нужных документах.

Но проблема-то оставалась. Если корабль неисправен — нужно чинить. Вот и чинили. Силами экипажа. Поскольку корабли в ведомость на ремонт не были вписаны — запчастей и материалов тоже не было выделено, поэтому либо договаривались за панибрата с верфями (и тогда уже не хватало зипов на стоящие в ремонте корабли), либо за копейки покупали гнилье и меняли гнилье на гнилье.

Отдельно отличились и наши лесопромышленники, которые, ежегодно продавая заграницу леса на 4.8–5.8 миллиона рублей серебром и примерно половину такой же суммы реализуя на внутреннем рынке, отказывались строить сушильни для леса, поскольку это «экономически невыгодно». С одной стороны, можно понять — если корабли гниют за 2–3 года, спрос на лес искусственно поддерживается на более высоком уровне. Другой вопрос, что выбракованный, высушенный лес стоит на порядок дороже, но здесь во весь рост проявилась извечная проблема русского купечества — стараться не вкладываться в производство, качая прибыль сколько возможно. Конечно, тем, кто хотел производство леса модернизировать, могло бы помочь и государство, например, скостив налоги или выплачивая премии, но как раз государство это делать не захотело. В результате получили именно то, что получили.

Собственно, именно с 1841 года Кораблестроительный комитет начали мучить неприятными вопросами — сколько денег и материалов нужно в год, и все упиралось в вопрос сортировки кораблей по боеспособности. Но корабельщики уперлись в споры о терминах. Например, что считать полностью боеготовым кораблем? В конце концов решили: боеготовый корабль — это такой «корабль, который может хотя бы выдержать огонь своих орудий и не развалиться в сильный ветер», о чем и доложили государю.

Николай спросил — а сколько из 35 линкоров, имеющихся в наличии на Балтике, могут называться полностью боеспособными кораблями? Результаты проверки оказались ужасными — полностью боеспособных кораблей оказалось только 14! Еще раз, медленно — только 14 кораблей из 35 могли выдержать огонь своих же орудий и плавание в сильный ветер.

Над Морским ведомством стали сгущаться тучи, ведь доложи такое царю — и можно заслужить не только опалу, но и полную конфискацию имущества и высылку в Сибирь. В результате на докладе Николай узнал, что у него в Балтийском флоте есть:

— корабли для дальнего боя (по изящной классификации — могут выдержать свои залпы),

— корабли для ближнего боя (могут выдержать пару-тройку своих залпов),

— корабли для ближайшего боя (один залп — и на абордаж, пока не развалились и не утонули),

— самое смешное — есть корабли, принципиально готовые (к чему, утонуть у стенки?).

Я понимаю, что читать такое горько, что лучше было бы, если бы вышесказанное было шуткой, но из песни слов не выкинешь. Цитата из статьи Кондратенко «К вопросу о регулировании корабельного состава Балтийского флота во второй четверти XIX века»:

23 мая 1844 г. Комитет передал в Кораблестроительный департамент очередной разработанный им план, согласно которому предполагалось впредь содержать 30 кораблей, для чего каждые два года строить и тимберовать по 3 корабля. Через 24 года в составе Балтийского флота должно было насчитываться 18 не тимберованных, 9 тимберованных и 3 запасных корабля. Такое соотношение намечалось сохранять и в дальнейшем.

Надо сказать, что и этот, весьма стройный план казался высшему начальству не оптимальным. Сам Николай I, надо полагать, по соображениям экономии, изъявлял желание, чтобы срок службы кораблей до тимберовки был доведен до 15 лет, в том числе и соответствующим поощрением их командиров. Более того, император считал необходимым установить 25-летний общий срок службы, включая двухлетнюю тимберовку. Высочайше утвержденными положениями Адмиралтейств-совета от 26 января и 19 апреля 1844 г. вводилась выплата прибавочного жалования как командирам, «за сбережение и продолжительную, определенную сроком, без значительных исправлений службу вверенных им судов», так и корабельным инженерам, эти суда построившим.

Айвазовский «Набережная Петербурга»

Однако монаршая воля в данном случае не учитывала как законов физики и химии, затруднявших длительное сохранение деревянных корпусов в пресной воде Невского устья, особенно при значительном понижении температуры в зимнее время, так и интересов служащих морского ведомства. Легко представить себе последствия введения положений Адмиралтейств-совета: предусматривавшееся ими освидетельствование судов, выслуживших установленные сроки, особыми комиссиями, на которые возлагалось ходатайство перед Советом о награждении командиров и инженеров, во многих случаях проводилось необъективно, акты комиссий не отражали подлинного состояния кораблей.

Кораблестроительный и учётный комитет вынужден был констатировать: из 30 имеющихся кораблей на кампанию 1845 г. остаются боеготовыми не более 15, причём три из них всего на один этот год, остальные же требуют немедленной тимберовки или больших починок, для которых в Кронштадтском порте нет ни места, ни средств.

Комитет указывал, что такое «состояние флота произошло весьма естественно: если с 1827 года строили несколько лет в два года по 8-ми кораблей, то через 10 лет (к 1837 году) следовало бы и тимбировать и вновь строить также в два года по 8-ми кораблей, первые из них не могли тимбироваться потому, что для сего предмета в Кронштадтском порте только три дока, а последние требовали необыкновенно великих, усиленных средств, употреблённых только после истребления значительной части флота бывшим в 1824 году наводнением».

Всё это означало, что высочайшая воля о поддержании боевого состава линейных сил Балтийского флота на уровне 27 единиц неисполнима, по крайней мере, в обозримом будущем. Тем не менее, чтобы не навлечь на себя императорский гнев, Комитет пустился в рассуждения о том, что рубка и доставка леса в Петербург продолжается год, просушка его под крышами — три года, постройка корабля 2–3 года и морская служба 18 лет, всего 25 лет, как и желал государь император. Другими словами, поставленные Николаем I задачи отчасти уже решены, осталось только наладить систематическое судостроение, и через 20 лет флот будет располагать 30 линейными кораблями, а начиная с 24-го года в его состав будут постоянно входить 18 нетимберованных, 9 тимберованных, т. е. всего 27 боеготовых кораблей, и 3 запасных.

Согласитесь, выделенное болдом читать просто страшно — это очковтирательство в чистом виде.

На 1 января 1853 года, согласно отчетам Морского ведомства, в составе Балтийского флота числились 24 линейных корабля: «Арсис» (80 орудий), «Березино» (80), «Бриен» (80), «Великий князь Михаил» (86), «Вилагош» (60), «Владимир» (92), «Вола» (92), «Гангут» (84), «Император Александр» (118), «Император Пётр I» (118), «Императрица Александра» (96), «Ингерманланд» (74), «Кацбах» (80), «Кульм» (90), «Лефорт» (94), «Не тронь меня» (92), «Полтава» (90), «Россия» (128), «Св. Георгий Победоносец» (118), «Смоленск» (80), «Фершампенуаз» (82), «Финланд» (80), «Эмгейтен» (94). Из фрегатов был всего один винтовой — это 44-пушечный «Полкан» (вступил в строй только летом 1854 года), и 10 пароходофрегатов — «Богатырь» (8), «Владимир» (2), «Гремящий» (4), «Грозящий» (4), «Камчатка» (14), «Олаф» (14), «Отважный» (4), «Рюрик» (4), «Смелый» (14), «Храбрый» (4). Кроме того, на бумаге имелось и 6 парусных фрегатов — «Амфитрида» (52), «Екатерина» (56), «Король Нидерландский» (54), «Мельпомена» (52), «Прозерпина» (56), «Церера» (54) и «Цесаревна» (58), а также 4 учебных — «Верность» (24), «Отважность» (12), «Постоянство» (12) и «Успех» (24). Еще два линейных корабля и один фрегат тимберовались.

Напомним, что в марте 1854 года на Балтику вошла только британская эскадра из 9 линейных кораблей, 4 блокшипов, 4 винтовых и 4 колесных фрегата, 3 шлюпа. Имея 24 линкора против 13 (если блокшипы считать за корабли) у противника, 10 пароходофрегатов против 8 у противника, плюс 6 парусных фрегатов — на бумаге мы вполне могли бы дать бой, компенсируя свою относительную техническую отсталость большим количеством.

Не стоит забывать и Балтийский армейский флот, а это 1 плавучая батарея, 2 «голландских канонирских бота», 51 канонерская лодка (9 трёхпушечных и 42 двухпушечных), 10 иолов, 1 бомбардирская лодка, 1 гребная шхуна и 1 дозорная лодка, всего 77 единиц разного типа мелких кораблей.

Но самое ужасное произошло в октябре 1853-го. Мы еще перед зимой решили вооружить свои корабли на Балтике, опасаясь вторжения в наши воды. Были присланы ревизоры из Сената и представители Кораблестроительного комитета, которые констатировали, что полностью вооружить удалось только две дивизии линкоров (18 кораблей), причем после детального осмотра полностью боеготовыми было признано лишь… восемь единиц!

Естественно, что для царя это известие стало шоком. Весной 1854 года, когда английский флот вошел в Балтийское море, император Николай I собрал большой военный совет с участием всех адмиралов, которые категорически советовали царю не выходить в море и не давать генерального сражения, на что Николай I в гневе воскликнул: «Разве флот для того существовал и содержался, чтобы в минуту, когда он действительно будет нужен, мне сказали, что флот не готов для дела!». Но задавать вопросы было уже поздно.

Это подтвердилось и летом. Из Зайончковского:

Летом 1854 года государь отправил Балтийский флот в море практиковаться в плавании. Дойдя до Красной Горки, флот встретил сильный ветер, далеко не доходивший, по показаниям современников, до степени шторма, и на четвертый день вернулся в Кронштадт с многочисленными повреждениями. Не было ни одного корабля, который не имел бы значительных повреждений в рангоуте и в корпусе; у некоторых же кораблей были свернуты головы у рулей и топы в мачтах, требовавшие их перемены. На производство всего этого надо было немало времени, между тем неприятель грозил ежеминутным нападением». Вот как этот эпизод описывает генерал-адъютант царя Аркас:

«Остановившись у крайнего адмиральского корабля, государь переехал на него, и тотчас обратился ко мне с приказом сделать сигнал „поставить все паруса“. К исполнению сигнала приступили немедленно на всех кораблях, и даже на том, где был государь, и на котором ванты, только что привезенные, были не вытянуты.

Я предложил адмиралу доложить об этом Его Величеству, но ни он, ни главный начальник флота не имели смелости это сделать, а потому я, во избежание опасности поспешил сказать государю, чтобы он позволил этому кораблю не ставить парусов, указал причину. Его Величество, испросив меня, действительно ли это так, и получив действительный ответ, разрешил это. Так велика уже сделалась его недоверчивость!

Крайне медленные работы по управлению парусами и хаос на всех кораблях, сопровождаемый необыкновенным шумом, был поразительный. Через некоторое время, пока еще продолжались парусные учения, государь сел на катер и поехал вдоль линии кораблей. Поравнявшись с кораблем „Императрица Александра“, бывшим под командою капитана I ранга Опочина, и слыша ужаснейший крик и беспорядок, происходивший на этом корабле с постановкой парусов, государь с катера громко прокричал „Смирно!“. Но за общим шумом этого никто не мог услышать. Повторив оклик несколько раз и все более и более сердясь, государь дошел до такого состояния, что подбородок его двигался с гневною пеною у рта, и он еще громче закричал: „Капитан! На салинг!“

Эта мера наказания была ужасная. Все находившиеся на катере были изумлены и подавлены тяжелым чувством. А что делать? В то время лейтенанты были избавлены от такого наказания, а для командира оно чуть ли не равнялось смертной казни. Я никогда не видал в таком ужасном раздражении не только государя, но и ни одного человека в мире».

«Кронштадт. Форт „Император Александр I“», И. К. Айвазовский, 1844 г.

В этом, кстати, есть существенное отличие Балтики от Черного моря — там все корабли были в образцовом порядке, и с подготовкой экипажей обстояло намного лучше. В лазаревском флоте каждый капитан, с 1830-х прошедший школу крейсерств у кавказского побережья, посчитал бы за честь лихо подняться по вантам на салинг и спуститься обратно. Проблема была только в том, что после смерти Лазарева командующим Черноморским флотом стал тот же князь Меншиков, который запретил черноморцам проявлять инициативу на море.

Таким образом, деятельность Меншикова на посту главы Морского ведомства можно признать полностью провальной. Из вышесказанного можно сделать и другой вывод — все английские опасения по поводу активных действий русского Балтийского флота не имели под собой никаких оснований ни с точки зрения климата, ни с точки зрения реального положения дел у нас на кораблях.

Уже к маю англичанам стало ясно, что активных действий Балтфлот вести не будет. Но, с другой стороны, к действиям против берега Нэпир тоже не мог приступить, причем по двум причинам. Первую мы с вами помним — Первый Лорд Адмиралтейства Джеймс Грэхэм поругался с командующим Балтийской эскадрой и не выделил ему в экспедицию малых судов. Вместо помощи Нэпиру малые пароходы в полном соответствии с законами Паркинсона и Мэрфи… патрулировали английское побережье в попытке отразить мифические русские десанты. 10 мелких кораблей и пароходов были расположены у восточного побережья Шотландии, 27 кораблей — у побережья восточной Англии, 7 кораблей загнали в Ирландское море для защиты от десанта и каперов, еще 23 корабля было сведено в патрули на Северном море.

Вторая причина — у Нэпира не было войск, которые бы он мог высадить. В связи с этим уже 15 апреля он пишет Грэхэму, что ему нужно минимум 5000 штыков, «чтобы сделать хоть что-то в Финском заливе». В полном соответствии со всем этим идиотизмом на эскадру Нэпира повезли морских пехотинцев из… Галифакса, то бишь из Северной Америки, которые так и не успели прибыть к флоту до конца навигации! На просьбу командующего прислать побольше малых кораблей, Грэхэм, словно в насмешку, прислал еще один винтовой 91-пушечный корабль «Нил» и парусный 70-пушечный «Камберленд», а также паровой шлюп «Драйвер» и адмиральскую яхту «Блэк Игл», с «мятежным», как выразился Нэпир, экипажем, который весь переход до Бронхольма, извините, бухал и устраивал драки. Вообще с экипажами у англичан была очень большая проблема — стоит понять, что с 1815 по 1854 год больших войн на море Британия не вела, офицеры десятилетиями сидели на половинном окладе, застыв в своем развитии на уровне Наполеоновских войн. Для них все технические новинки были совершенно неизвестны, более того — скорее мешали, чем помогали. Матросы же были набраны из резервистов, проходивших практику в последний раз в 1830-е годы. На эскадре процветало пьянство, воровство, дисциплина была просто никакой.

Уже после войны, в конце июля 1856 года, Нэпир с разрешения русского правительства посетил Петербург и Кронштадт. В откровенном разговоре с Великим Князем Константином Николаевичем он прямо признался: «Я сказал ему (вел. князю), что если бы он встретился со мной у Киля со всем своим флотом, то у нас была такая плохая и плохо дисциплинированная команда (we were so ill-manned and ill-disciplined), что я не знаю, каковы были бы последствия».

Отдельно стоит упомянуть и Второго Лорда Адмиралтейства Морица Беркли (Maurice Berkeley), который был ответственен за укомплектование экипажей. Этот товарищ решил призывать на Балтийскую эскадру моряков… давайте создадим интригу. Как вы думаете, по какому принципу? По знаниям и профессиональным навыкам? Нет! По опыту плаваний? Нет! Он решил комплектовать команды по… росту. И сообщил, что на корабли пойдут только те моряки, чей рост составляет 5 футов 8 дюймов (173 см) и выше. Это вывело из себя многих адмиралов, Сэймур назвал эту причуду Беркли «играми в солдатиков», а Дандональд выразился более однозначно: «Нерон играл в театр, пока Рим горел, а наш Мориц Беркли бегал с рулеткой и собственноручно измерял рост наших моряков, пока другие моряки убивались от сверхурочной работы».

Итак, на дворе была середина апреля 1854 года, французский флот еще не подошел, Ревель и Кронштадт были во льдах, русские прорываться в Северное море и делать десанты в Англии и Шотландии не собирались как по объективным, так и по субъективным причинам, и получилось, что Балтийская эскадра просто не имела цели. Меж тем конфликт между Нэпиром и Адмиралтейством продолжал разгораться. 18 апреля пришло указание Грэхэма срочно атаковать Кронштадт. Нэпир постарался объяснить, что атака будет возможна только тогда, когда там хотя бы сойдет лед, ибо его корабли — не ледоколы. Тогда Грэхэм предложил атаковать Ревель или Балтийский порт, поскольку там наверняка есть русские корабли. Нэпир ответил, что не знает о присутствии кораблей русских в вышеназванных портах. Ответ опять сопровождал сарказмом: «У нас есть посол в Копенгагене, посол в Стокгольме, посол в Санкт-Петербурге и Гамбурге, куча консульств по всей Балтике, но мы не знаем, где стоит русский флот! Кто у нас вообще занимается разведкой?»

В Стокгольме же разворачивалась дипломатическая борьба за Швецию и Норвегию. Союзники хотели, чтобы шведы также объявили войну России и открыли сухопутный фронт с ней. Император Николай, напротив, просил короля Оскара закрыть проливы для прохода кораблей всех воюющих сторон и объявить Балтийское море нейтральным. Оскар оказался меж двух огней, и поэтому принципиально не хотел принимать ни одну, ни другую сторону. Проход через Зунды англо-французской эскадры он разрешил, так же, как и дал союзным кораблям возможность снабжаться в портах Швеции. С другой стороны, воевать с Россией он категорически отказывался, выбивая под разными предлогами у Англии и Франции максимальные уступки в финансовой и экономической сфере. Дания также отказалась воевать против России, объявив себя нейтральной, при этом на датчан пришлось сильно нажать, угрожая им атакой Копенгагена и отторжением Шлезвиг-Гольштейна в пользу Пруссии, ибо датский король Фредерик VII был дружен с Николаем I и восхищался им. При этом датчане издали прокламацию, в которой англо-французским кораблям разрешалось пользоваться проливами Большим и Малым Бельтом, тогда как русские корабли могли пользоваться Оресундом.

Русские же, сосредоточившись на береговой обороне, вовсю укрепляли крепости Свеаборг, Бомарзунд, Кронштадт и Ревель. Из книги Евгения Тарле «Крымская война»:

С русской стороны, нужно сказать, не было в 1854 г. твердой уверенности в несокрушимости Кронштадта и Свеаборга. Осматривавший батареи северного кронштадтского прохода знаменитый впоследствии полковник Тотлебен донес, что эти батареи так расположены, что «будут поражать друг друга, а не неприятеля!». Не очень крепок был и Свеаборг. В начале лета 1854 г., т. е., значит, когда Непир уже был в Финском заливе, Николай внезапно вытребовал к себе флигель-адъютантов Аркаса и Герштенцвейга и объявил им: «Мой сын (Константин. — Е. Т.) получил письмо без подписи, в котором сказано, что ежели неприятель пожелает занять Гельсингфорс и Свеаборг, то может совершить это в 24 часа». Он приказал обоим флигель-адъютантам немедленно осмотреть оба пункта. Осмотр дал неутешительные результаты. Батареи были расположены так нелепо, что, по словам донесения Аркаса, «нельзя было не удивляться, для чего затрачивались громадные деньги на сооружение их». Всюду оба ревизора «поражались негодностью и дурным состоянием всего вооружения».

Крепость Бомарзунд

Были сейчас же предприняты новые работы, но на первых порах дело подвигалось необычайно медленно. Прибывший в Свеаборг, вскоре после Аркаса, адмирал Матюшкин прямо заявил: «Трудно недостроенную крепость, оставленную без всякого внимания более сорока лет, привести в продолжение нескольких зимних месяцев в столь надежный образ, чтобы флот наш находился вне опасности от нападения неприятеля». В Гельсингфорсе пробная стрельба привела к тому, что там рушилась стена Густавсвердских укреплений уже после седьмого выстрела, который делало орудие, стоявшее на этой стене. Что же, значит, Непир ошибся, когда считал немыслимым взять Свеаборг? Пусть даст ответ тот же беспокойный критик безотрадного состояния русских укреплений, адмирал Матюшкин: «Оборона в русском матросе и солдате, и Свеаборг англичанам не взять… В трубах зданий и подвалах будет порох, где нельзя будет держаться, взорвем или взорвемся». Но и помимо того, русская морская артиллерия в Свеаборгской бухте была сильнее береговой, да и по улучшению береговой обороны закипела большая и плодотворная работа тогда же, со средины лета. О медленности, на которую жаловался в начале дела Аркас, уже не было и помину, — и быстро выросла новая крепость рядом со старой.

«В Кронштадте, по тесноте, не было по сие время порохового погреба, а порох доставлялся по потребности, с Охты. Теперь спешат построить погреб, в который назначено поместить 20 тысяч пудов… Обратить на это важное обстоятельство особое внимание». Об этом невероятном, но вполне достоверном факте читаем у графа Граббе, в его дневнике, и это происходило как раз в те дни, когда решался (и решился) вопрос о назначении его комендантом Кронштадта, накануне появления адмирала Непира с эскадрой в Финском заливе!

Фрагмент генеральной карты Ботнического залива Морского министерства, 1882 г.

22 марта (3 апреля) начальником сухопутных войск в Кронштадте был назначен генерал П. X. Граббе. В момент его назначения там было 24 батальона, к которым был прибавлен вскоре карабинерный полк. В первые же дни после приезда Граббе старому генералу пришлось пережить большое несчастье, причина которого навсегда осталась невыясненной до конца: в 7 часов утра 2(14) апреля в Кронштадте раздался оглушительный взрыв: взлетела на воздух лаборатория, где производилась выделка взрывчатых веществ. Убито было сорок человек, из которых тридцать принадлежали к двум гвардейским полкам. «Причина взрыва неизвестна и вероятно останется не открытою, никто из работавших не остались в живых». Мы и теперь не знаем, было ли тут дело в преступном умысле или в случайности, и если этот взрыв был деянием злоумышленника, то кем был этот преступник подослан.

Для защиты подходов с моря к Кронштадту, Ревелю и Свеаборгу, прикрывавшему Гельсингфорс, русские моряки впервые в истории осуществили массовые минные постановки. С этой целью 6 февраля 1854 года Морской ученый комитет рассмотрел представленный Б.С. Якоби «Проект цепи подводных мин для постановки между фортами Александра I и Павла I». Комитет утвердил минное заграждение из 105 мин в виде двух рядов с расстоянием 10 сажен между рядами и минами в ряду. Вскоре по указанию Морского ведомства установили второе минное заграждение из 60 мин, закрывшее проход между фортами «Павла I» и «Кроншлот». Оба заграждения надежно прикрывались артиллерией фортов. По существу, это была первая в истории войн минно-артиллерийская позиция.

Модель боченочной гальванической (ударной) мины академика Б. С. Якоби, 1854 г.

Поскольку производство мин в России не поспевало за потребностями, Меншиков с разрешения короля Оскара закупил у шведского негоцианта Эммануила Нобеля 140 мин по 100 рублей за штуку, которые прикрыли подходы к Свеаборгу.

Кроме того, срочно связались с немецким изобретателем Бауэром, который предлагал построить для России малые подводные лодки. Одна из таких лодок была закончена в 1856 году, и за два года произвела 130 успешных погружений и всплытий. Кстати, за этими мерами вовсю следили США, и Гражданская война на море в полной мере учитывала опыт Крымской войны.

В свою очередь, англичане всерьез рассматривали вариант химической атаки на форты Свеаборга и Кронштадта, а также установки дамбы в горле Финского залива, чтобы Санкт-Петербург и Кронштадт скрылись под водой, ведь «в этом случае война обойдется в несколько миллионов фунтов и несколько тысяч жизней вместо сотен тысяч жизней наших солдат и десятков миллионов наших фунтов». Операции эти свернули не из-за человеколюбия — дело в том, что 1500 из 2000 британских торговых судов, приходящих в Балтику, имели бизнес именно с Россией, а не с другими странами региона, и рынок после войны терять не хотелось.

20 мая 1854 года британцы захватили первый русский приз — торговый бриг у полуострова Ханко. Из этого скромного захвата в газетах раздули чуть ли не бой со всем Балтийским флотом. Самое смешное в другом — хотя британский флот присутствовал на Балтике с марта, Россия довольно спокойно вела торговлю до июня месяца включительно. Более того, вели с Россией коммерцию и англичане, резво поменяв на своих судах флаги с английского на прусские, датские, шведские и т. д.

Весь апрель и май шли дебаты, какую цель для атаки следует избрать. Думали ворваться в Ревель, однако посчитали, что он сильно защищен, к тому же у эскадры нет бомбардирских ботов и крупной дальнобойной мортирной артиллерии, и отказались от этого плана. Свеаборг также вычеркнули из числа целей. Наконец решили — вот придут французы, и вместе с ними выберем цель. Тем временем лишь 20 мая 1854 года французский флот под командованием вице-адмирала Марка-Антуана Персиваль-Дешена покинул Брест в следующем составе:

Итого французы имели 7 линейных кораблей, еще 2 линкора использовались как транспорты, 4 фрегата, еще два фрегата использовалось как транспорты, 2 винтовых фрегата, 4 винтовых шлюпа и авизо. Кроме того, на транспортах было размещено 2500 морских пехотинцев и осадная артиллерия.

И лишь 13 июня 1854 года союзные флоты соединились в Баро Зунде. Чуть ранее, в первые дни июня, Нэпир послал с задачей разведки к Аландским островам, к крепости Бомарзунд, два шлюпа: 6-пушечный «Лайтинг» (кэптен Салливан) и 3-пушечный «Драйвер» (коммандер Артур Окленд Леопольд Педро Кокрейн). Результат осмотра выявил, что «большой форт с 92 орудиями фактически неприступен, тогда как три башни, по 24 орудия каждая, можно бомбардировать по отдельности и попробовать захватить».

Нэпир, понимая, что все возможности по высадке десанта ограничиваются 2500 французами, решил главной целью своей атаки избрать крепость Бомарзунд, однако француз отказался — посчитал, что 2500 морпехов мало для такой операции, поэтому требуется усиление. В результате решили послать за сухопутными войсками, а пока же сделать демонстрацию у стен Кронштадта.

15 июня началась посадка морских пехотинцев на транспорты в Кале и Булони, для операции решили выделить 10 тысяч солдат под командованием генерал-майора Ашиля Барагэ д’Илье, поскольку считалось, что форты на Аландах сильно укреплены и гарнизон там составляет не менее 9000 человек.

А что же на самом деле представляла из себя крепость Бомарзунд на 1854 год? Цитата из Богдановича:

Аландские укрепления состояли из оборонительной казармы на восточной стороне наибольшего из Аландских островов, Лумпара, у пролива Бомарзунд, и из трех башен: Западной (под литерою С), северной (под лит. U) и третьей далее на восток, на острове Прест-э (под лит. Z). Эти отдельные постройки были совершенно окончены, важнейшие же части предположенной крепости частью строились, частью были только проектированы. Казарма была сооружена из тесаного гранита, в два яруса, с 54-мя казематами в каждом, и имела форму дуги, обращенной к проливу выпуклою стороною, которой хорда простиралась в длину около полутораста сажен. Над верхним ярусом были сооружены своды, покрытые слоем земли в 4 фута. Длинная горжа казармы оборонялась фланкировавшею ее постройкою, сооруженною в средине горжи. Из числа проектированных девяти башен было построено (как выше сказано) только три. Одна из них, под лит. С, в расстоянии 400 саж. от оборонительной казармы, командовала всею окрестною местностью; другая, под лит. U, в четырехстах саженях от казармы и башни C, занимала высоту Нотвик, на выдающейся к северу оконечности небольшого полуострова; а третья башня, под лит. Z, в 350-ти саженях от казармы и в 330-ти саж. от башни U, была построена на одном из северных мысов острова Престё (Прест-э). Все эти башни, в диаметре около 20-ти сажен, имели в нижнем этаже ворота и по 14-ти амбразур, а в верхнем по 15-ти амбразур, и были покрыты сводами, усыпанными землею.

Гарнизон Аландских укреплений, под начальством коменданта, генерал-майора Бодиско, старого служивого, участвовавшего в походах 1813 и 1814 годов, состоял: из Финляндского линейного № 10-го батальона; роты крепостной артиллерии с подвижным дивизионом; двух рот гренадерского стрелкового батальона, коими командовал полковник Фуругельм; одной военно-рабочей роты, большею частью из евреев, сотни арестантов военного ведомства и команды донского казачьего № 28-го полка. Всего же с нестроевыми было 2,175 человек, из коих под ружьем и при орудиях не более 1,600.

Оборонительная казарма была вооружена 68-ю орудиями (28-ю двадцатичетырех-фунт. и 17-ю двенадцати-фунт. пушками и 23-мя пудовыми единорогами); башня С — 16-ю двенадцати-фунт. пушками, а башни U и Z — каждая 18-ю орудиями (2-мя тридцатидвух-фунт. и 12-ю восьмнадцати-фунт. пушками в казематах и 4-мя пудовыми единорогами на верхней платформе).

Таким образом, Бомарзунд представлял собой недостроенную крепость, стены которой ради экономии сделали не из гранита, а из кирпича, облицованного гранитом, со 112 пушками, в том числе в трех отдельных башнях — в общей сложности 46 орудий. Крепость была заштатная и служила в качестве аванпоста для прикрытия русской Финляндии, или для сосредоточения канонерок в случае гипотетической войны со Швецией. Русское командование предполагало, что союзники в случае атаки Бомарзунда ограничатся лишь бомбардировкой, без высадки десанта, поэтому предлагали коменданту сосредоточить свои усилия на обороне собственно укреплений, без противодесантных мер. Еще одна фатальная ошибка — почему-то считалось, что из-за узости фарватера и мелей действовать против крепости более чем двумя фрегатами невозможно. «Последствия показали, что там, где, по нашему мнению, с трудом бы прошли фрегаты — проходили линейные корабли, а где было недостаточно места для двух фрегатов — действовала целая эскадра».

Чуть ранее, 21 июня 1854 года, британские фрегаты «Валориус» и «Один», а также шлюп «Гекла», сделали набег на крепость и затеяли с одной из башен контрбатарейную стрельбу. В результате стрельбы британцев сгорела деревянная крыша то ли на самой башне (что вряд ли), то ли на каком-то строении рядом с башней, тем не менее, как писал кэптен Саливан, «наши ядра были этой крепости как горох». Одно из русских ядер (причем, судя по всему, из орудия полевой батареи, расположенной на побережье за земляным бруствером) попало на палубу «Геклы», но матрос Чарльз Девис Лукас схватил бомбу руками и выбросил в море.

Чарльз Девис Лукас выбрасывает русскую бомбу с борта парохода «Гекла»

Ну а 1 августа 1854 года к Бомарзунду начали прибывать корабли и транспорты союзников. 5-го числа прошел военный совет, а 7 августа французские морпехи начали высадку войск. Изначально высадили 1000 человек с 32-фунтовыми осадными орудиями, не встретив никакого сопротивления, если не считать перестрелки с казацким пикетом, который быстро отогнали от места высадки.

Русские готовились к отражению атаки. В башне «С» было 140 солдат и 3 офицера при 16 орудиях, командовал башней капитан Теше. Именно по башне «С» и был нанесен первый удар. С 7 по 10 августа продолжалась выгрузка пушек и припасов, русские же пытались повредить корабли. Не сказать, что уж совсем безуспешно. Так, 9 августа

«…в 11 часов утра пароход „Пенелопа“ сел на мель в проливе между островами Престэ и Тавте в 800 саженях от форта. Немедленно был открыт сильный огонь по пароходу, который, по показанию неприятеля, получил девять пробоин, но подоспевшие на помощь четыре парохода сняли „Пенелопу“ с мели, сбросив часть вооружения оной в воду, в три часа успели взять поврежденный пароход на буксир и вывесть в Энгезунд. Если бы орудия наши имели больший калибр, то пароход „Пенелопа“ неминуемо должен был бы погибнуть. Чтобы отвлечь огонь наш, неприятельский линейный корабль приблизился к форту и сильно бомбардировал оный, причинив нам значительный вред 96-фунтовыми орудиями своими».

При этом французы столкнулись с проблемой — расположили батареи в 1000–1500 ярдах от крепости и никак не могли нарушить целостность каземата, а ближе подойти не могли — рассыпавшаяся перед башней цепь финских стрелков, вооруженных литтихскими штуцерами, просто отстреливала французских и британских солдат как куропаток. В результате пришлось организовать настоящие противоснайперские операции, которые отвлекали силы и время у морпехов. Наконец, 14 августа предполье было расчищено, 32 стрелка попали в плен, и появилась возможность пододвинуть орудия к башне. Теше, потеряв 40 солдат, отошел к башне «U», при этом капитан перед уходом заложил мину и взорвал строение.

Во всем этом противостоянии башни «С» и союзников интересен следующий факт — английские и французские корабли подходить близко к форту опасались, и проблема тут была психологического свойства. Дело в том, что в 1848 году во время войны Дании против требовавшего независимости Шлезвига датский 84-пушечный линкор «Christian VIII» и фрегат «Gefion» плюс несколько пароходов потерпели совершеннейшее поражение в Эскернфьорде от шлезвигской 10-пушечной батареи, вооруженной шестью 18-фунтовыми, двумя 24-фунтовыми и двумя 84-фунтовыми бомбическими орудиями. Сначала два ядра в корму получил «Gefion», который потерял руль, набрал воды и спешно начал тушить пожар. Капитан фрегата Майер срочно поднял флаг бедствия, чтобы пришли датские пароходы и вывели фрегат из зоны огня. Удалось подойти пароходу «Гейзер», который закинул трос на терпящий бедствие фрегат, но залп шлезвигцев просто перебил его. «Гейзер» еще раз закинул трос — опять неудачно. В этот момент ядро попало и в пароход — правда, обычное, что его и спасло. «Гейзер» смог оттащить фрегат.

На «Christian VIII» же события приняли ужасный оборот — две 84-фунтовки в нескольких залпах дали в линкор три попадания, «Christian VIII» горел, несколько обычных ядер попало под ватерлинию, капитан линкора поднял сигнал бедствия, подошли пароходы «Гекла» и «Баллер», которые попытались буксировать корабль к выходу, но не смогли — сами получив сильнейшие повреждения, они еле успели отойти к выходу из фьорда. В 16.00 бой возобновился, «Gefion», получив еще одно попадание из 84-фунтовки, выбросил белый флаг, на «Christian VIII» перебило якорные канаты и развернуло кормой к Южной батарее, и вскоре корабль просто начал гореть от частных попаданий бомбических пушек. В 18.30 датский линейный корабль поднял белый флаг.

Что произошло? Датские корабли, обладая 132 орудиями, сделали по врагу 6000 выстрелов. Итог — у сепаратистов было 4 убитых и 18 раненных, 1 орудие было сбито с лафета, не пострадали даже полевые пушки. Две батареи (4 и 6 орудий) сделали по противнику 450 выстрелов. Итог — 2 корабля фактически уничтожены, датчане потеряли 134 человека убитыми, 38 ранеными и 936 пленными.

Сражение в Эскернфьорде стало шоком прежде всего для англичан — получалось, что подавление береговых батарей с моря фактически невозможно! Еще раз — у шлезвигцев было 10 пушек против двух крупных кораблей. Итог — корабли уничтожены. Предложений, как купировать это, было много, но до Крымской войны так и не решили, какой набор мер может спасти при подобном раскладе. Именно поэтому корабли стреляли по Бомарзунду только для очистки совести, с дальних дистанций, не сближаясь ближе 1500 ярдов. Если же подходили поближе — мы уже приводили пример «Пенелопы».

Но вернемся к описанию. Далее началась бомбардировка башни «U», которая имела 181 солдата при 18 орудиях. И опять корабли опасались приближаться к башне ближе 1500 ярдов, основная нагрузка легла на сухопутные пушки и мортиры немногочисленных шлюпов. Десять часов непрерывного обстрела. К тому же, как оказалось, строители башен не предусмотрели вентиляцию казематов, и артиллеристы, чтобы не угореть от порохового дыма, часто были вынуждены прекращать огонь и выскакивать во двор башни, ожидая, пока не рассеется дым. Пароходофрегат «Леопард», неосмотрительно приблизившийся к башне на 600 сажен (1278 метров), в течение нескольких минут получил 11 прямых попаданий из 24-фунтовых орудий и был спешно утащен на буксире, поскольку колесо было повреждено, а паровая машина вышла из строя.

Британцы потеряли три 32-фунтовых орудия, 1 человека убитым, 1 раненым. Русские потери — 6 убитых. Башню «U» постигла та же судьба, что и башню «С» — русские канониры были вынуждены покинуть ее, когда обрушилась часть стены (напомним, что стены на Бомарзунде были не гранитные, а кирпичные, с гранитной облицовкой).

Наутро 15 августа осталась главная цитадель и башня «Z», находящаяся в стороне от основных боевых действий. Ночью французы и британцы установили свои батареи у разрушенных башен и начали обстрел основного форта. Проблема была в том, что форт располагался чуть ниже, чем башни, и поэтому его огонь снизу-вверх не наносил англичанам вреда, тогда как стрельба союзников накрывала всю площадь форта. Особую опасность представлял огонь двадцати двух 270-мм (11-дюймовых) мортир, которые выпустили за ночь по форту 240 бомб.

Обстрел форта продолжался. Отстоять форт артиллерией было совсем немыслимо. И все-таки русские войска не хотели сдаваться до последней возможности. Новые и новые английские и французские военные пароходы прибывали 3(15) августа и в ночь на 4(16) августа на место действия, артиллерийский обстрел форта все свирепел, одна русская батарея за другой умолкала, русские ядра сплошь и рядом не долетали. Надежды на спасение не было ни малейшей. Французы готовились к штурму, который, конечно, привел бы к немедленному и полному успеху атакующих. В час Барагэ д’Илье, войдя в форт, сказал коменданту форта Бодиско, что он хорошо сделал, не доведя дело до штурма, потому что при взятии форта штурмом «французы не пощадили бы никого»… Но русский солдат был недоволен, что ему не дали погибнуть со славой хотя бы и в безнадежной борьбе.

Атака главного форта

16 августа комендант Бодиско, сломленный неделей беспрестанного обстрела, приказал поднять белый флаг. Тогда несколько канониров во главе с уроженцем Рязанской губернии Иваном Ерыгиным собрали группу смельчаков из солдат и финских ополченцев. Внезапной штыковой атакой они вырвались из крепости и ушли вглубь острова, надеясь ночью прорваться к берегу, захватить шлюпки или рыбачьи лодки и на них покинуть обреченный остров. Так и поступили. Часть солдат с западного берега острова на рыбацких лодках ушла в Швецию, а группа Ивана Ерыгина, отбив во внезапной атаке вражескую шлюпку, под огнем корабельных орудий сумела уйти в море, держа курс на Финляндию. Вскоре беглецов подобрала русская канонерка.

Осталась только башня «Z», которая не собиралась сдаваться, несмотря на безнадежность ситуации. Началась бомбардировка, британские пароходы «Гекла», «Косит» и «Леопард» подошли слишком близко, как результат — опять попадания, и опять выручила сухопутная артиллерия и мортиры. К концу дня 16 августа 1854 года Бомарзунд пал.

Все захваченные укрепления Бомарзунда французы и англичане взорвали. Затем 2 сентября Барагэ д’Илье со своим экспедиционным корпусом убыл во Францию. Англичане после бесцельной и совершенно безрезультатной бомбардировки города Або покинули аландские воды 14 сентября. Перед уходом британцы попробовали выяснить для себя столь мучивший их вопрос — а смогут ли корабельные пушки повредить стены крепости, ведь как мы помним, эта проблема перед Крымской войной была одной из самых главных. Более того, возник спор — решила все корабельная артиллерия англичан или сухопутные мортиры французов?

В результате 60-пушечный блокшип «Эдинбург» встал в 1060 ярдах от стен главной крепости на якорь и открыл огонь из обычных и бомбических орудий — на гранитной облицовке только изредка появлялись выбоины.

Уменьшили расстояние до 800 ярдов — некоторые плиты из облицовки начали раскалываться и отпадать, обнажая кирпичную кладку.

Наконец, на 500 ярдах ядра «Эдинбурга» начали наносить серьезные повреждения стене крепости.

Таким образом, эксперимент четко показал, что главная заслуга в падении Бомарзунда принадлежит французской сухопутной артиллерии. Но это же было… обидно! И контр-адмирал Чедс заявил, что именно корабельная артиллерия англичан нанесла решающие повреждения русской крепости.

С ним начал полемизировать Нэпир и бригадный генерал морской пехоты Гарри Джонс, которые утверждали, что такой маневр, который проделал Чедс под стенами захваченной крепости, в реальном бою невозможен, поскольку корабли на таком расстоянии сами получат фатальные повреждения, за что оба были подвергнуты обструкции британской общественности. Нэпир упрямо продолжал — хорошо, стены на Бомарзунде — кирпичные, гранитная лишь облицовка, а что мы будем делать с полностью гранитными стенами Кронштадта, Ревеля и Свеаборга? Какая там дистанция нужна для эффективной бомбардировки с моря? Грэхэм, разъяренный такими словами, заявил во всеуслышание, что у Нэпира «каменностенная болезнь и красно-горячечная боязнь выстрела», с чего и началась кампания по снятию с командования начальника Балтийской эскадры британцев.

Тем не менее, помня об эксперименте Чедса, во время октябрьской бомбардировки Севастополя союзные корабли не приближались к русским фортам ближе, чем на 1000 ярдов, и то получили обширные повреждения: «Агамемнон» поймал 240 попаданий, «Виль де Пари» — 100 попаданий в паруса и такелаж, 50 — в корпус, 3 — в подводную часть, одна бомба чуть не угодила в крюйт-камеру, взрыв другой снес ют корабля. «Альбион» и «Аретуза» после бомбардировки отправили в Стамбул на ремонт, они с трудом держались на воде. Пожары были на «Лондоне» и «Куин», на «Наполеоне» с трудом заделали опасную подводную пробоину. Бомба, попавшая в «Шарлемань», пробила все палубы и взорвалась в машинном отделении, на «Роднее» было повреждено рулевое управление, и он сел на мель. Потери составили свыше 500 человек. При таком развитии событий нетрудно предполагать, чем бы закончился бой с батареями Севастополя, если бы англичане по совету Чедса сблизились бы с батареями на 500 ярдов.

Но давайте вернемся к Бомарзунду. После захвата крепости союзники начали думать — а что делать с захваченным Бомарзундом? Как известно, в октябре на Восточной Балтике начинается ледостав, и русские вполне могут напасть на разрушенную крепость с суши, по льду, причем уничтожить и гарнизон, и вмерзшие в лед корабли. И решили — ни много, ни мало — подарить его… Швеции. Мол, подарим скандинавам, и пусть уже у них голова болит, что с крепостью и островами делать. Тарле:

Король Швеции колебался. Он боялся России, не верил Англии, не верил усердно распускаемому англичанами слуху, будто Наполеон III горячо желает отторжения Финляндии от России, и ждал событий, желая прежде всего убедиться, насколько серьезен будет размах военных действий союзников на Балтийском море. И не только король считал нужным проявлять в этот момент сугубую осторожность. Очень влиятельный и читаемый публицист Магнус Якоб Крузенстольпе писал в апреле 1854 г., желая образумить слишком ретивых сторонников Англии, что союз с Англией равносилен вовлечению Швеции в такую войну, где Англия едва ли ей поможет, потому что если только Николай не будет окончательно побежден, то он непременно отомстит. А поэтому Крузенстольпе очень рекомендует своими соотечественникам «попридержать язык!».

Уже начиная с февраля, т. е. за месяц до объявления войны, лорд Кларендон заявил, а пресса во главе с «Таймсом» подхватила, что одним из результатов войны может стать воссоединение Финляндии со Швецией, от которой она была отторгнута за 45 лет перед тем. Шведский посол в Париже граф Левеньельм был очень встревожен и взволнован тем впечатлением, поистине потрясающим, которое произвела в Швеции статья «Таймса» от 28 февраля 1854 г., инспирированная Кларендоном. Левеньельм боялся войны, делился опасениями со своим другом (тоже дипломатом по карьере) Нильсом Пальмшерна и полагал, что увлечение английскими обещаниями может толкнуть Швецию на опасную авантюру. Англичане сулят Финляндию; но ведь русский медведь пока еще цел.

Тактика Чарльза Непира, состоявшая в том, чтобы ничего не делать, притворяясь усиленно действующим, нигде не принесла в 1854 г. такого вреда союзникам, как именно в Швеции.

В Швеции деятельнейшую и успешную пропаганду против России вел Джон Кроу, сначала английский вице-консул в Хаммерфесте, потом генеральный консул в Христиании. Это был такой же оперативный агент Пальмерстона в Скандинавии, каким оказался Стрэтфорд-Рэдклиф в Турции. Ему удалось всеми правдами и неправдами разжечь вражду и пробудить острое чувство подозрительности к России в Норвегии и в стокгольмских правящих сферах, и, в угоду Пальмерстону, он посылал с давних пор в Англию донесения самого тревожного свойства о мнимых намерениях России завладеть так называемой «Финской маркой» (Finnmarken), т. е. северной приморской полосой Норвегии, примыкающей к Финляндии. Даже шведские историки в настоящее время признают эти обвинения лживыми. Пылкие надежды Пальмерстона на раздел русских владений побуждали его и наиболее ценимых им агентов вроде Кроу очень интересоваться подготовкой общественного мнения в Швеции, в Норвегии и, поскольку это было возможно, в Финляндии к агрессивной войне против России, и, конечно, благодарным материалом для этой агитации являлось запугивание будущим нападением русских на норвежское приморье.

И далее произошел эпический курьез, вполне укладывающийся в столь нелогичную логику этой странной войны. Сэмьюэл Лэнг, английский, как бы сейчас сказали, политолог, издал несколько брошюр, где прослеживал политику России по отношению к Скандинавии со Средневековья и до сегодняшних дней. Читать эти псевдоисследования без смеха невозможно. Лэнг договорился до того, что проводником своей политики в Северной Финляндии русские сделали… племя лопарей (самоядь, самоеды), которые, свободно пересекая на оленях границы между Россией, Финляндией и Норвегией, тем самым разрушают государственность скандинавов и приносят в другие страны русский уклад и русские идеи. Лэнг писал: «Только стоит русским с помощью лопарей захватить Варангер-фьорд, этот „Севастополь Севера“, так сразу весь русский флот из Архангельска будет перебазирован в эту прекрасную бухту с незамерзающими водами всего в 1000 миль от побережья Шотландии!».

Идея, как оказалось, грела шведам и норвежцам душу. Еще бы! Теперь это не богом забытый медвежий угол, а часть Европы! Форпост на севере, который малыми силами сдерживает дикие русские орды, пытающиеся завоевать цивилизованную Европу! Шведский король Оскар I «внезапно прозрел» и прямо писал: «У Скандинавии на данный момент есть благородное и огромное призвание — заслонить Европу от сил, угрожающих нам с востока».

И в этот момент возник, наверное, самый безумный проект времен Крымской войны — создание Стены от Варангер-Фьорда через территорию Норвегии по границе с Великим Княжеством Финляндским до берегов Ботнического залива. Циклопическое сооружение, которое «должно было ограничить будущее движение России к незамерзающим портам Норвегии», решили назвать «вал Пальмерстона». Внезапно этому проекту стал противиться… норвежский парламент, Стортинг. Парламентарии, хоть и с запозданием, поняли, что строить Стену будут на свои кровные, выдернутые из бюджета Норвегии. Но здесь на норвежцев надавили… шведы. Дело в том, что ту часть Стены, которая должна была идти по шведской территории, пообещал проспонсировать Наполеон III, то есть шведы могли не тратиться на возведение безумно дорогого и абсолютно бесполезного сооружения.

Более того, такой проект, да еще при поддержке Англии и Франции, на корню душил норвежский сепаратизм и стремление к отделению, что было дополнительным бонусом для Стокгольма.

Карта примерного расположения стены от Варангер-Фьорда до берегов Ботнического залива. При такой планировке стена будет ≈ 950 км в длину

Что же касается строительства Стены — это была совсем детективная история. Каждый год, даже после заключения Парижского мира в марте 1856 года, норвежский парламент обсуждал строительство вала и выделял на это деньги. Изначально за дело взялись резво, но мешало то, что лето за Полярным кругом очень короткое, а зимой работы решили останавливать. Запала хватило на два года, потом обустройство границы было приостановлено. К тому же дефицит средств не давал норвежцам развернуть полноценную работу, в результате были укреплены некоторые пограничные пункты, а на большей части границы успешно зарастали мхом и карликовыми деревьями ямки, которые должны были стать началом великого сооружения. К 1867 году создание Стены было признано нецелесообразным, и все работы по проекту отменили. Запрос же одного из депутатов, а куда девались значительные средства, выделенные на строительство, норвежский Стортинг единодушным голосованием отклонил.

А верил ли британский Кабинет в возможность русского вторжения в Норвегию? И тут, наверное, стоит процитировать самого Пальмерстона, который достаточно однозначно заявил, что «у Великобритании был сильный интерес в том, чтобы настроить Швецию и Норвегию против России, и если это можно было сделать бумагомаранием, а не кровопролитием — надо, безусловно, было воспользоваться такой возможностью». Далее он продолжал: «Мы действуем там не из-за платонической любви к шведам и норвежцам, а для обуздания России в первую очередь на море, и для создания ей значительных сложностей по всем направлениям».

Что касается Чарльза Непира — он был снят с поста командующего 22 декабря 1854 года. Тарле:

Чтобы утешить Непира (так говорили министры) или чтобы заткнуть ему рот (так говорили его друзья), ему дали совсем неожиданно высокий орден — большой крест ордена Бани (grand Cross of Bath). Но эта попытка умиротворить обиженного адмирала привела к обратному результату, так как Непир решился пойти на очень большой политический скандал: он отказался от ордена, заявив, что, пока с него не снят позор, он не может получать компенсацию за несправедливые нападки на его репутацию, «остающиеся пятном на его щите». Обильная документация, опубликованная отчасти при его жизни и по его инициативе («издателем» Ирпом), отчасти после его смерти генерал-майором Эллерсом Непиром, доказывает неопровержимо, что провал Балтийской кампании 1854 г. объясняется вовсе не ошибками и не бездарностью Непира, а совсем другими причинами. Чарльз Непир, как флотоводец, не был, конечно, звездой первой величины вроде Нельсона или Джервиза или в более позднюю пору — нашего Нахимова, но был опытным, сведущим и дельным моряком, имевшим за собой долгую и почетно проведенную трудовую службу.

Король Швеции Оскар I

Дело было, во-первых, в преувеличенном самомнении и полном пренебрежении английского кабинета и английского адмиралтейства к мощи русских укреплений и русских морских сил; во-вторых, в сознательном расчете нанести России наиболее тяжкий удар, главным образом на суше, в Финляндии и в Прибалтике на петербургском направлении и сделать это исключительно при помощи французских десантных войск, причем этот расчет не оправдался вследствие нежелания Наполеона III тратить здесь свою армию; в-третьих, вследствие очень небрежно, наскоро, непродуманно поведенной дипломатической игры, направленной ко включению Швеции в антирусскую коалицию, причем эта ставка быстро провалилась и не могла не провалиться в условиях, в каких протекала вся эта кампания. Когда все эти капитальные ошибки и просчеты привели к немедленному оставлению только что неизвестно зачем взятого и совсем бесполезного Бомарзунда и к уходу английской эскадры из Балтийского моря, понадобилась жертва, которую и бросили на съедение прессе, парламенту и обывательскому общественному мнению. Эта роль выпала в 1854 г. на долю Чарльза Непира. И напрасны поэтому были его гневные и отчаянные вопли к Пальмерстону с просьбой о защите и поддержке, напрасно он писал Пальмерстону: «Я долго служил вам, и служил на различных местах, и я знаю, что всегда я проводил ваши взгляды и что никогда вы не жалели, что я нахожусь под вашим начальством. Я прошу ваше сиятельство затребовать бумаги и представить их кабинету. Ведь, наверно, в этой свободной стране человек, который имел в руках верховное командование над балтийским флотом, не может же быть выброшен вон с позором и стыдом».

Генерал-майор Эллерс Непир, опубликовавший столько важных материалов, утверждает, будто моральное положение отставленного Чарльза Непира должно было улучшиться в 1855 г., т. е. спустя год после Бомарзунда. «Ни Севастополь, ни Свеаборг еще не были ни взяты, ни разрушены, и британское общество начало наконец смутно допускать мысль, что русские крепости слишком крепко построены, чтобы им разрушаться при одном только виде наших солдат или наших кораблей, и ввиду очень скудных результатов Балтийской кампании 1855 года на сэра Чарльза Непира начали смотреть как на обиженного человека».

Но все же и это мало помогло старому адмиралу. Английские правящие круги не прощали Непиру собственных своих ошибок и провала собственных неоправдавшихся и необоснованных надежд, и Балтийская кампания 1854 г. навсегда осталась возбуждающей споры и критику далеко не славной страницей в летописях британского флота.