«Если вы представите его другу, он начнет немедленно сеять вражду, скандалы и интриги между вами и вашим другом и поссорит вас. Если у вашего друга есть жена или дочь, он постарается соблазнить ее и сделать ей ребенка для того, чтобы вырвать ее из-под власти общепринятой морали и обратить ее, вопреки ей самой, к революционному протесту против общества», — Бакунин о Нечаеве.

135 лет назад, 3 декабря 1882 года, в Петропавловской крепости умер Сергей Нечаев. Никаких революционных заслуг он не имел и вообще никак не отметился, за исключением бесконечной лжи, манипуляций, воровства и убийства одного из своих непокорных последователей. Тем не менее именно Сергей Нечаев в каком-то смысле оказался одной из важнейших фигур русской истории, предвестником будущих поколений революционеров. Именно Нечаев создал тип нового революционера — уже не таинственного байронического героя, не падшего ангела романтиков, а человека, полностью находящегося вне общества.

Судебный процесс по делу Нечаева стал первым гласным политическим делом после александровской судебной реформы и приковал к себе широчайшее внимание публики. Процесс вдохновил Достоевского на создание «Бесов», где Нечаев был выведен в качестве одного из главных героев — Верховенского. Большая часть «прогрессивных вольнодумцев» процесс шокировал, но нашлись и последователи. Отдельные элементы нечаевщины (несмотря на ее отрицание на словах) прочно укоренились в русском революционном движении, дойдя до логического завершения в партии большевиков.

Происхождение Нечаева окутано мраком тайны. Сам Нечаев ужасно любил мистификации и не исключено, что он и напустил тумана на свой ранний период. Существует несколько популярных и запутанных версий происхождения будущего революционера.

По одной версии, его отец Павел был незаконнорожденным сыном помещика Епишкова (в некоторых источниках Епишева) и его дворовой девки Алексеевой. Отец не пожелал признавать его законным сыном, но по достижении совершеннолетия дал ему вольную. По распространенной тогда практике бастард получил фамилию матери и стал Павлом Алексеевым.

Он женился, родил сына, но вскоре запил и каким-то непонятным образом юный Сергей оказался усыновлен маляром Геннадием Павловым, который зачем-то нарек его Нечаевым.

Эта история откровенно маловразумительна. По существовавшим тогда законам, незаконнорожденные дети получали либо фамилию матери, либо фамилию, образованную от имени отца. То есть сын Александра становился Александровским или Александровым. Сын Павла — Павловым или Павловским и т. д. Такие фамилии, как Нечаев, Нежданов, Байстрюков, Найденов, обычно давали подкидышам.

Но Нечаев был усыновлен в уже относительно разумном возрасте и должен был либо сохранить свою фамилию Алексеев, либо получить фамилию отчима — Павлов.

По другой популярной версии, Нечаев сам был сыном помещиком Епишкова и получил от него такую фамилию после непризнания в качестве законного ребенка.

По третьей версии, он был сыном помещика, но потом его усыновил маляр Павлов, который и дал ему фамилию Нечаев.

К счастью, сохранилась церковная метрика на Сергея Нечаева, которая гласит, что он был крещен 21 сентября 1847 года в Покровской церкви села Иванова. Родители — шуйский мещанин Геннадий Павлов Нечаев, мать — Прасковья Петрова. И никаких кульбитов, тройных усыновлений и прочего тумана.

По поводу двойной фамилии отца надо пояснить, что в середине XIX века такое было не редкостью не только в аристократических кругах, но и в крестьянских. Речь идет о т. н. уличных фамилиях. Процесс появления фамилий у крестьян был долгим, в этом процессе крестьяне нередко получали двойную фамилию. Одну — по имени отца, вторая была уличным прозвищем, как-то отделяющим бесконечных Ивановых и Петровых друг от друга в рамках одного населенного пункта. Именовали их, как правило, по какой-то одной, но в официальные документы типа метрик могли попасть обе.

Часто утверждается, что Нечаев родился в бедной семье, едва сводившей концы с концами. Однако его отец, помимо того, что был маляром и рисовал вывески, подрабатывал еще и на обслуживании банкетов и гуляний в ресторанах и трактирах. Судя по всему, сведения о бедности распространял сам Нечаев, которому хотелось стать первым революционером со дна народного. В действительности он получил почти дворянское воспитание, изучая на дому гимназическую программу с приглашенными учителями.

В 18-летнем возрасте Нечаев перебрался в Москву, где пытался сдать экзамен на должность народного учителя, однако провалил его. Тем не менее в следующем году он уезжает в Петербург, где успешно сдает экзамен. Позднее предпринимает попытку поступит в столичный университет. Ему не удается это сделать, но он становится вольнослушателем с правом посещения лекций.

Там он знакомится с группой радикально настроенных студентов и начинает посещать кружки и дискуссии, сильно увлекшись якобинцами. Нечаев попал в Петербург в 1868 году, самое переломное время перехода от старой России к новой. Помещичья дворянская культура уходила в прошлое, ей на смену приходил капитализм. На смену постаревшим аристократам-вольнодумцам 40-х, толковавшим о свободе слова и конституции, пришли яростные разночинцы, переполненные злобой и желанием разрушать. Им не нужно было ни конституций, ни свободы слова, они желали только полностью разрушить нынешнее общество, а дальше все как-то само собой образуется в рай на земле. Властители дум 40–50-х были для них немощными старикашками, толкующими о какой-то безобидной ерунде. Их идеалом был нигилист Рахметов, спавший на гвоздях и отрекшийся от общества, заботливо выведенный Чернышевским в романе «Что делать?», самой читаемой книги в молодежных кругах того времени.

Едва очутившись в столице, Нечаев, будучи неглупым молодым человеком, понял, что наступает его время. Радикализмом ему было не удивить, такие появлялись и раньше. Но Нечаев, представлявшийся сыном крепостного крестьянина (что было неправдой), был живым олицетворением надежд, пестуемых в революционных кругах поколениями. Не аристократ-вольнодумец, а живой мужик с самых низов. Он был живым символом революционного пробуждения трудящихся.

Да, в 1862 году Заичневский написал прокламацию «Молодая Россия», которая в своем радикализме вполне могла соперничать с будущими нечаевскими текстами. Более того, Нечаев даже позаимствовал у него идеи, которые в будущем с успехом использовал. Например, Заичневский издавал свои прокламации от имени мифического Центрального Революционного Комитета. Прокламации были примерно такими:

Выход из этого гнетущего, страшного положения, губящего современного человека, и на борьбу с которым тратятся его лучшие силы, один — революция, революция кровавая и неумолимая, — революция, которая должна изменить радикально все, все без исключения, основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка.

Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы; мы предвидим все это и все-таки приветствуем ее наступление, мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы поскорее она, давно желанная!

С полной верою в себя, в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой вышло на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим один крик: «в топоры», и тогда… тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам!

Помни, что тогда кто будет не с нами, тот будет против; кто против — тот наш враг; а врагов следует истреблять всеми способами.

Проблема заключалась в том, что сам Заичневский одновременно был сыном помещика, царского полковника, да к тому же и дворянина. Фактически он был чуть более радикальным наследником Герцена, которого он презирал — мол, «испугался революции».

Был еще Ишутин, также предтеча Нечаева, которому в осуществлении своих планов удалось зайти достаточно далеко, вплоть до покушения на императора, осуществленного его кузеном Каракозовым. Но и сам Ишутин был не мужиком, а потомственным почетным гражданином. К тому же ишутинский кружок, и особенно его внутренний филиал — «Ад», члены которого обязались отречься от всего человеческого во имя революции, носил следы явного психического нездоровья. Во всяком случае, и сам Ишутин, и его права рука в «Аду» Худяков вскоре после осуждения сошли с ума в прямом смысле этого слова.

В Петербурге Нечаев сошелся с якобинцем Ткачевым (также сыном помещика), в котором увидел родственную радикальную душу. Своим простым происхождением и страстным радикализмом Нечаев смог увлечь группу студентов, организовав студенческие волнения по какому-то пустяковому поводу. Тогда впервые проявилась черта, которая в дальнейшем отталкивала от Нечаева многих радикальных революционеров, даже тех, кто восхищался его энергией и настроем.

Дело в том, что Нечаев любил, что называется, загребать жар чужими руками. Своих последователей, поверивших ему, он подталкивал к каким-то противозаконным действиям, а сам оставался в сторонке. Вы, дескать, идите на каторгу ради нашего дела, а я в стороне посижу. Более того, лично Нечаев считал это не только правильным, но и безусловно полезным для революционного дела. По его мнению, чем больше людей пострадает, тем быстрее наступит революция. Натансон, один из вдохновителей народовольцев, а позднее создателей левых эсеров, вспоминал, что Нечаев говорил ему о волнениях:

Если вы хотите, чтобы из нашего студенчества вырабатывались действительные революционеры, старайтесь вести дело так, чтобы правительство возможно больше сажало их в тюрьмы, вышибало бы навсегда из школы, отправляло бы в ссылку, выбивало бы их из обычной колеи, не давало бы им опомниться, оглушало бы их своими преследованиями, жестокостью, несправедливостью и тупостью. Только тогда они закалятся в своей ненависти к подлому правительству, к обществу, равнодушно взирающему на все его зверства и всю его бесчестность, ко всем тем, кто вместе с правительством и народными угнетателями. Только тогда наше студенчество будет давать настоящих революционеров.

По итогам студенческих беспорядков начались аресты, задержали даже Ткачева. А сам Нечаев, больше остальных подталкивавший к волнениям, совершенно спокойно уехал за границу. У него уже были поистине наполеоновские планы раскрутить на деньги заграничных стариков. Раздобыв чужой паспорт, Нечаев выехал в Женеву. Но он не мог заявиться туда с пустыми руками, ему бы никто денег просто так не дал. Поэтому еще до отъезда он тщательно подготовил мистификацию, которая сходу заставила о нем говорить.

В один прекрасный день Вера Засулич, 20-летняя девушка, недавно начавшая посещать революционные кружки, получила письмо следующего содержания:

Когда я гулял сегодня на Васильевском острове, я увидел экипаж, перевозящий заключенных. Из окошка высунулась рука и бросила записку. Через некоторое время я услышал следующие слова: «Если вы студент, то доставьте это по указанному адресу». Я студент и считаю своим долгом исполнить эту просьбу. Уничтожьте мое письмо.

Далее сообщалось, что некий бедный студент арестован и отвезен в Петропавловскую крепость. В революционных кружках заговорили о письме, оно произвело впечатление. Вскоре уже за границей было напечатано его обращение, в котором несчастный студентик сообщал следующее:

Выбравшись, благодаря счастливой удаче, из промерзлых стен Петропавловской крепости, на зло темной силе, которая меня туда бросила, шлю вам, мои дорогие товарищи, эти строки из чужой земли, на которой не перестану работать во имя великого, связывающего нас дела.

Письмо стало сенсацией. Шутка ли, в крепости держали самых опасных политических, сбежать оттуда было практически невозможно, а здесь какой-то безвестный студент из политических провернул такую штуку.

В действительности оба текста были мистификациями Нечаева. Он передал первое при помощи одного из знакомых студентов. Это было необходимо, дабы явиться в Европу в образе героического революционера, после чего можно было рассчитывать на самый радушный прием стариков — Герцена, Огарева и Бакунина.

Нечаев заявился к Бакунину, одному из главных заграничных радикалов. Он сходу ошеломил его своим мощным напором, поведав, что в России он возглавляет могущественную революционную организацию, готовую восстать по первому сигналу, что он считается едва ли не опаснейшим из российских революционеров. В пользу этого говорил «факт» его заточения в Петропавловской крепости. Якобы Нечаеву чудом удалось бежать, и теперь он просит у авторитетных заграничных революционеров помощи как добрым словом, так и деньгами.

Стоит отметить, что Нечаев попал за границу в крайне удачное для него время. Конец 60-х был тяжелым временем для Герцена, Огарева и Бакунина. Они постарели, подурнели, дело их жизни провалилось. Бакунин завалил все свои начинания. Герцен сделал ставку не на ту команду во время Польского восстания, был не понят русской публикой (из-за неумеренной полонофилии) и из властителя дум прежних десятилетий превратился в отщепенца и изгоя. Огарев, промотавший свое состояние, лишился жены, которая ушла к Герцену (причем они продолжали жить втроем), и начал запиваться. Герцен за несколько месяцев до приезда Нечаева сетовал:

Обрывается все на мне. Что впереди — я издали не знаю и иду с завязанными глазами. Жизнь частная погублена, с этими элементами и не мне чета мастер ничего не слепит. Время идет, силы истощаются, пошлая старость у дверей.

Лидеры старого поколения вольнодумцев просто «влюбились» в Нечаева. Бакунин, самый страстный и долгий его поклонник, любя называл его «тигренком» и «юным дикарем».

Всю жизнь они будили народ и звали к революции. И вот, на закате жизни, когда дело казалось безнадежно проигранным, к ним нежданно явился молодой человек самого простого происхождения, из тех самых мужиков. Человек, который идеально, миллиметр к миллиметру, совпадал с тем образом пробудившегося мужика, который родился в их головах. К тому же он рассказывал невероятные вещи про огромную подпольную революционную организацию и успешный побег из Петропавловской крепости. Доходившие из России слухи о студенческих волнениях в Петербурге и о побеге некоего студента из крепости, только подтверждали его слова.

Восторженный Бакунин поселил молодого человека у себя и тут же взахлеб начал делиться радостью с Огаревым и Герценом. Последний в то время находился в Ницце. Огарев, познакомившись со студентом, как и Бакунин, «влюбился» в него. Уже через несколько дней он слал другу восторженное письмо во Францию:

Вчера пришло на твое имя письмо с просьбой напечатать послание к студентам от одного студента, только что удравшего из Петропавловской крепости. Послание, может, немного экзальтированно, но не печатать нельзя; по моему глубокому убеждению, оно, во всяком случае, поворачивает на воскресение заграничной прессы.

Позднее он добавил:

А студенческое послание, caro mio, очень юно, очень юно, не менее напоминает и свою молодость и подает надежды на новые силы.

Однако через девять дней Герцен прислал письмо, в котором велел не печатать воззвание в качестве приложения к «Колоколу», не одобрив его. Народоволец Тихомиров позднее вспоминал о Герцене и Нечаеве:

Рассказывал раз, как к Герцену приезжал Нечаев, рассчитывавший сорвать с него хороший куш на свои дела. Нечаев рассудил, что на барина лучше всего подействовать демократической грубостью. Он явился в армяке, говорил по-мужицки, а больше всего сразил Герцена сморканием в его изящно убранных комнатах. «Как приложит палец к ноздре да шваркнет прямо на ковер, потом придавит другую ноздрю — да опять, на другую сторону… Так и ошалел Александр Иванович: народная сила идет в революцию, нельзя не поддержать». Нечаев слупил с него за эту комедию двадцать тысяч рублей.

Однако здесь он явно приукрашивает и сводит все к анекдоту. Огарев и Бакунин действительно увидели в молодом Нечаеве последний шанс. А вот Герцен был насторожен. Радикальные воззвания Нечаева ему не понравились. В Женеву он вернулся только через полтора месяца, когда Нечаев там уже освоился и начал разворачиваться во всю силу.

План Нечаева был прост: у стариков есть деньги и есть имя. Но в последнее время они скатились в уныние и не представляют интереса для революции. Но их ресурсами — типографией, брендами и деньгами — может воспользоваться сам Нечаев. Значит, надо раскрутить их по максимуму и потом выбросить.

К приезду Герцена Нечаев уже уговорил Огарева отдать ему т. н. бахметьевский фонд. В конце 50-х революционный помещик Бахметьев отдал Герцену и Огареву 20 тысяч франков с просьбой употребить их на нужды революции, а сам уехал создавать коммуну на Маркизовых островах.

Однако фондом распоряжались совместно Герцен и Огарев, и в одиночку никто из них не мог его использовать. Огарев страстно принялся убеждать его распечатать «неприкосновенный запас». В отличие от очаровавшихся приятелей, Герцена юноша насторожил. Его смущал невесть откуда взявшийся студент с его неумными прокламациями, фантастическими историями и настоятельными требованиями отдать все деньги ему.

Тучкова-Огарева вспоминала:

Редко кто-нибудь был так антипатичен Герцену, как Нечаев. Александр Иванович находил, что во взгляде последнего есть что-то суровое и дикое.

Татьяна Пассек подтверждала:

Нечаев был до того антипатичен Герцену, что постоянно отдалял его и никогда не допускал в свое семейство. Если же Нечаев появлялся у него в доме, то говорил своим: «Ступайте куда хотите — вам незачем видеть эту змею».

Впрочем, Нечаев также невзлюбил Герцена. Он не любил никого из троицы. Старики были нужны ему в чисто утилитарных целях, никого из них он никогда не считал своим кумиром.

С момента прибытия Нечаева отношения между Огаревым и Бакуниным, с одной стороны, и Герценом с другой, стали портиться. Приятели проводили большое количество времени в яростных спорах. Герцен жаловался дочери:

Я — как и в Ницце — не согласен с Бакуниным и петербургски-студентской пропагандой и тут совсем расхожусь не только с Бакуниным, но и с Огаревым. Огарев стал такой кровожадный — что и Бог упаси. Пугачают и стращают… Противостоять сил я не имею — а потому все же не вижу возможности здесь долго задерживаться. Иначе дойдет до неприятных споров, а может, и до печатной протестации — что вредно и не хочется делать.

Нечаев, поняв, что ему не удастся повлиять на Герцена, все свое обаяние пустил на двух остальных. Ему не приходилось особо стараться, он разгадал их по щелчку пальцев и просто говорил им то, что они желали слышать. А ослепленные, влюбленные старики этого даже не замечали.

Огарев вынудил Герцена отдать ему половину Бахметьевского фонда, на которые он имел право. Эти деньги были переданы Нечаеву. На них также финансировалось издание его погромного листка под названием «Народная расправа». Получив от стариков все, что хотел, Нечаев начал готовить почву для возвращения. У него были амбициозные планы — создать подпольную организацию с беспрекословной диктатурой лидера.

В Женеве он написал знаменитый «Катехизис революционера». Некоторое время спорили о том, какую роль в манифесте сыграл Бакунин, но в настоящее время большинство исследователей считает, что манифест единолично написал Нечаев. Возможно, это был самый радикальный текст, когда-либо написанный на русском языке на тот момент:

Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени…

Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб его вернее разрушить.

Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна — наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.

Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему.

Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение.

У каждого товарища должно быть под рукою несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвященных. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение.

Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела.

Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире.

Все это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория — неотлагаемо осужденных на смерть. Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта. К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергиею, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием и силою. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями. Четвертая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программам, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между тем прибрать их в руки. Пятая категория — доктринеры, конспираторы и революционеры в праздно-глаголющих кружках и на бумаге. Их надо беспрестанно толкать и тянуть вперед, в практичные головоломныя заявления, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.

Шестая и важная категория — женщины, которых должно разделить на три главных разряда. Одне — пустые, обессмысленные и бездушные, которыми можно пользоваться, как третьею и четвертою категориею мужчин. Другия — горячия, преданныя, способныя, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего безфразного и фактического революционного понимания. Их должно употреблять, как мужчин пятой категории.

Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвященныя и принявшия всецело нашу программу. Они нам товарищи.

Сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с теми элементами народной жизни, которые со времени основания московской государственной силы не переставали протестовать не на словах, а на деле. Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России.

Это самый настоящий манифест радикального революционного аморализма. Какие революционные типажи были раньше? Герои Байрона, загадочные и решительные, несущие в себе какую-то тайну сверхлюди. Романтические герои, бунтующие против порядка, но внутренне правые и делающие это во имя чего-то светлого. Нечаев создал тип нового революционера. Нечеловека, нелюдя. Не в смысле ругательства, а в буквальном понимании. Сознательно отрицающего свою человеческую сущность и вышедшего за рамки общества и вообще всего, что существует в мире. Для него больше не существует абсолютно ничего человеческого, ни эмоций, ни моральных понятий, ни интересов, ни привязанностей. Он не задумается перед тем, чтобы уничтожить все живое ради смутных, даже ему самому не понятных целей.

Конечно, когда документ стал известен, он пробрал многих, даже разделявших революционные идеи людей, настолько аморален он был.

Перед возвращением в Россию Нечаев вновь прибег к мистификации. Он уговорил Бакунина подписать ему мандат уполномоченного представителя Русской секции всемирного Революционного Альянса под номером 2771. Разумеется, никакого альянса никогда не существовало, это было нужно, чтобы оказывать влияние на тех, кто попадется на уловки Нечаева уже в России.

Кроме того, они с Бакуниным уговорили Огарева перепосвятить его стихотворение «Студент» Нечаеву. Стихотворение было просто ужасным и полным тошнотворного пафоса:

Он родился в бедной доле, Он учился в бедной школе,
Но в живом труде науки Юных лет он вынес муки.
В жизни стала год от году Крепче преданность народу,
Жарче жажда общей воли, Жажда общей, лучшей доли.
И гонимый местью царской И боязнию боярской,
Он пустился на скитанье, На народное воззванье,
Кликнуть клич по всем крестьянам — От Востока до Заката:
«Собирайтесь дружным станом. Станьте смело брат за брата —
Отстоять всему народу Свою землю и свободу».
Жизнь он кончил в этом мире — В снежных каторгах Сибири.
Но весь век нелицемерен — Он борьбе остался верен.
До последнего дыханья Говорил среди изгнанья:
«Отстоять всему народу Свою землю и свободу».
Жизнь он кончил в этом мире — В снежных каторгах Сибири.
Но весь век нелицемерен — Он борьбе остался верен.
До последнего дыханья Говорил среди изгнанья:
«Отстоять всему народу Свою землю и свободу».

Изначально стихотворение было посвящено другу Огарева Астракову (который, впрочем, умер отнюдь не на каторге, а в Москве). Но автор перепосвятил его «юному другу Нечаеву». Стихотворение распространялось в прокламациях, и имя Нечаева неминуемо стало бы известным революционным студенческим кругам. Позднее Достоевский в «Бесах» спародировал это стихотворение под названием «Светлая личность».

Получив от старичков деньги, мандат несуществующей организации и упоминание в прокламациях, Нечаев вернулся в Россию в сентябре 1869 года, чтобы создать «Общество народной расправы». Перед отъездом он разослал большинству знакомых радикальные прокламации и литературу, рассчитывая тем самым скомпрометировать их перед законом и заставить служить своим интересам. Натансон приводил конкретный пример как Нечаев подвел его под арест:

Он и ко мне и некоторым моим товарищам практически применил свою теорию. С нами он вот какую проделал историю. Из Цюриха он направил с поручениями в Петербург некую Александровскую. Подол ее платья был подшит снизу широкой полосой коленкора. Нечаев прошил его в нескольких местах в поперечном направлении, вследствие чего получился в нижней части подола с внутренней его стороны как бы ряд кармашков, в каждый из которых он заделал по письму, с полным на нем адресом того, кому оно предназначалось. Одно письмо было адресовано Нечаевым ко мне… Конспирация, как видите, грубейшая и очень не умная. Нечаев не мог этого, разумеется, не понимать; не мог он не понимать и того, что на границе Александровскую могут случайно обыскать, а это повлекло бы за собою провал всех тех, кому он так тщательно адресовал свои письма. Я беру на себя смелость утверждать даже, что Нечаев, прибегая к столь грубой конспирации, на это именно и рассчитывал.

Кроме того, он не гнушался и откровенной уголовщиной. Узнав, уже будучи в России, что один из начинающих революционеров, помощник присяжного поверенного Колачевский (неприязненно относившийся к Нечаеву) достаточно богат, его решили «оштрафовать». Посланник Нечаева заманил Колачевского на встречу под юридическим предлогом, где передал некий тайный строго конспиративный список, попросив недолго подержать у себя. Едва он ушел, его арестовали жандармы (на самом деле это были переодетые нечаевцы), которые увезли его в нумера. Там они потребовали подписать вексель на шесть тысяч рублей, взамен обещая не давать ход делу. Перепуганный Колачевский на все согласился.

Если Нечаеву без труда удалось обдурить бывалых революционеров из-за границы, то что говорить про непуганых студентов. Размахивая мандатом межгалактической революционной организации, он заявлял о том, что все решено — 19 февраля 1870 года свершится революция. Что он лично благословлен на дело не только друзьями русской свободы из других галактик, но и Герценом с Бакуниным. Один из его ближайших соратников Кузнецов вспоминал:

Во время моей исследовательской работы с микроскопом появился в моей квартире неизвестный мне молодой человек, фамилию которого я узнал только на суде: это был Сергей Геннадиевич Нечаев. Развернув передо мной картину революционного движения, охватившего в то время Россию, и осмеяв меня, предававшегося научным исследованиям, — он силой своего революционного убеждения покорил меня.

В то время ему было 21 год. Он был небольшого роста, с темными, почти черными волосами и едва пробивающимися усиками, с горящими глазами, взгляд которых мог выносить далеко не всякий; с резкими движениями, крайне нервный, возбуждаясь, он кусал себе ногти пальцев чуть не до крови. Для того, чтоб, не выдавая себя, успешнее наблюдать за собеседником, Сергей Геннадиевич носил большие выпуклые синие очки. С. Г. Нечаев был известен за границей под псевдонимом «Лидер»; в Москве он называл себя Павловым, Иваном Петровичем. Кроме этого, он имел и еще несколько псевдонимов. До суда ни один из участников процесса, кроме Успенского, не знал его настоящей фамилии.

В Москве вокруг него сложился кружок из нескольких человек. В Петербурге его встретили весьма неприязненно, там он почти никого не завербовал. В Москве его последователями стали в основном молодые люди. Но был и 42-летний Прыжов — относительно известный публицист, одержимый сверхценной идеей, согласно которой правительство веками спаивает народ, чтобы отвлечь его от революции.

В кружке царила абсолютно тотальная диктатура Нечаева. Он имел абсолютные полномочия, требуя беспрекословно выполнять любые его приказы, потому как он делегирован межгалактическими революционерами и снабжен их мандатом. Помимо этого, с каждым из активистов он проводил обстоятельные беседы, внушая им мысль — доверять никому нельзя, каждый из них должен шпионить за товарищами. Но, разумеется, не за самим Нечаевым, который в этой маленькой секточке был царем и богом. Все общество было разбито на пятерки, члены которых знали только друг друга, причем обязаны были называть соратников не по именам, а по номерам.

Однако скоро произошел «бунт на корабле».

Поводом послужил приказ Нечаева расклеить ночью безумные прокламации в здании Петровской академии. Однако против выступил студент этой академии Иванов, заявивший, что это безумие — это ни к чему не приведет, непричастных студентов ждут проблемы, а само заведение даже могут временно закрыть. Однако Нечаев именно в этом и видел цель, чем хуже — тем лучше, студенты только дополнительно озлобятся и раньше придут в революцию.

Иванов, бесплатно учивший детей грамоте, вообще усомнился в оправданности выполнения безумных приказов Нечаева. Уж больно этот посол межгалактической революции смахивал на шарлатана и самозванца.

Нечаев не мог так просто оставить этот вызов. Собрав самых верных людей, он приказал им убить студента — якобы предатель собирается донести на них жандармам. Он хотел повязать студентов кровью в полном соответствии с одной из прокламаций «Народной расправы»:

За всякое отступление лицо выбрасывается из нашей среды, как загнивший член тела. Нужно ли присовокуплять, что его исключение из наших рядов при нынешнем положении, когда весь ход нашего дела и весь механизм и состав наших сил есть непроницаемая тайна для всего остального внешнего мира — что это исключение из списка живых.

Ноябрьской ночью 1869 года Иванова пригласили в грот, расположенный в парке академии, чтобы он помог откопать и унести будто бы спрятанный там типографский станок. Там Нечаев и четверо его людей напали на студента. Однако задушить его не смогли, к тому же сильный Иванов поранил руки Нечаеву. Студента удалось оглушить дубиной, после чего Нечаев выстрелил ему в голову из пистолета.

К телу привязали камень, завернули его в пальто одного из убийц и бросили в прудике в том же парке. Однако убийство оказалось настолько плохо подготовленным, чтобы было раскрыто в считаные дни. Убийцы не позаботились о том, чтобы скрыть улики, и уже через три дня тело было обнаружено. Шедший через парк крестьянин увидел окровавленную дубину и предметы одежды у грота. Пройдя по кровавому следу, он дошел до пруда, где и было обнаружено тело. В кармане пальто с трупа были обнаружены документы одного из незадачливых убийц.

Тем временем Нечаев без всякого сожаления оставил свое «пушечное мясо» расхлебывать последствия его приказов и вновь бежал за границу. Как раз тогда же скончался Герцен. После его смерти Нечаев нацелился на вторую половину бахметьевского фонда, которым распоряжались наследники философа. Он вынудил Огарева надавить на детей Герцена и забрать у них 10 тысяч франков. Дабы сохранить хоть видимость приличия, с Нечаева попытались взять расписку в получении этих денег, но он грубо отказал.

Получив со стариков все, что он хотел, Нечаев в них больше не нуждался. Если при живом Герцене он льстил Бакунину, нуждаясь в заступнике перед сильной фигурой, то теперь он стал вести себя с ним крайне бесцеремонно и грубо. Бакунин как раз в то время остался без денег и просил у Нечаева хоть несколько франков, но тот послал обанкротившегося благодетеля куда подальше. В качестве благодарности за поддержку Нечаев похитил несколько писем Бакунина, рассчитывая в нужный момент шантажировать его ими.

Вскоре после смерти Герцена наследники решили опубликовать его сочинения, включая письма последнего года жизни, где он крайне неодобрительно высказывался о Нечаеве. В планы молодого революционера это не входило, ведь он позировал себя как некий наследник отцов-революционеров, лично благословленный ими. Недолго думая, он отправил им письмо-предупреждение с угрозами на бланке «народной расправы» с топором:

Узнав, что фамилия когда-то бывшего русского деятеля Герцена думает начать издание сочинений покойного выпуском тех его статей, которые написаны им незадолго до смерти, в те дни, когда, отдалившись от активного участия в деле, началу которого он больше всех содействовал, покойный переживал тот внутренний разлад между мыслью и положением, что составляет неотделимую принадлежность предшествующего поколения, вышедшего из рядов хотя и талантливого, но все-таки тунеядствующего меньшинства барства, знающего соль и горечь русской жизни только из книжек… Мы заявляем, что статьи столько же противоположны его прежним, несомненно даровитым произведениям, сколько и всему современному настроению молодых умов России, что и сам Герцен никогда бы не согласился издать эти произведения в настоящем виде… Высказывая наше мнение г.г. издателям, мы вполне уверены, что они, зная, с кем имеют дело, и понимая положение русского движения, не принудят нас к печальной необходимости действовать менее деликатным образом.

Забрав бахметьевские деньги, Нечаев решил забрать еще и герценский «Колокол», возобновив его издание, но теперь со своими радикальными идеями. Веса обновленному «Колоколу» должны были придать фамилии Огарева и Натальи Герцен — любимой дочери покойного.

Если с Огаревым никаких проблем не возникло, то Герцен под влиянием семьи заупрямилась и в итоге издание стало выходить без ее фамилии.

Тем временем в России вовсю шло дело нечаевцев. Всего было арестовано 87 человек. Большая часть из них была шапочными знакомыми Нечаева, но оказалась скомпрометирована им рассылкой радикальных прокламаций, которую он сделал перед отъездом в Россию.

В Швейцарию из России прибыл Герман Лопатин — крупный революционный деятель, входивший в Первый интернационал. Он тоже попал под нечаевское дело, хотя и не имел к нему отношения. Однако его письма обнаружили у одного из арестованных, а Лопатин был известен политической неблагонадежностью и уже проходил по политическим делам. Но ему удалось бежать.

После приезда он взялся разоблачать Нечаева как убийцу, негодяя и мошенника. Он рассказал, что никакого побега из Петропавловской крепости и никаких гигантских подпольных организаций никогда не было. Что Нечаев убил студента Иванова только за то, что тот ему не подчинился. Что он сознательно скомпрометировал и подвел под арест массу людей. Что в России его теперь презирают все прогрессивные круги.

Репутация революционера оказалась подмочена. Даже Бакунин разочаровался в нем:

Веря в Вас безусловно, в то время как вы меня систематически надували, я оказался круглым дураком — это горько и стыдно для человека моей опытности и моих лет, — хуже этого, я испортил свое положение в отношении к русскому и интернациональному делу.

Вы же, мой милый друг, — в этом состоит ваша главная, громадная ошибка — вы увлеклись системою Лойолы и Макиавеля, из которых первый предполагал обратить в рабство целое человечество, а другой — создать могущественное государство, все равно — монархическое или республиканское, следовательно — тоже народное рабство, — влюбившись в полицейски-иезуитские начала и приемы, вздумали основать на них свою собственную организацию, свою тайную коллективную силу…, — вследствие чего поступаете с друзьями, как с врагами, хитрите с ними, лжете, стараетесь их разрознить, даже поссорить между собою, дабы они не могли соединиться против вашей опеки, ищущей силы не в их соединении, а в разъединении, и не доверяя им нисколько, стараетесь заручиться против них фактами, письмами, нередко вами без права прочтенными или даже уворованными, и вообще их всеми возможными способами опутать так, чтобы они были в рабской зависимости у вас.

Начал отворачиваться от шарлатана и Огарев. Но тот, заполучив их деньги, прочно стоял на ногах и даже позволял себе нападать на бывших благодетелей в прокламациях:

Поколение, к которому принадлежал Герцен, — последнее, заключительное явление либеральничающего барства… тепличный цветок, быстро увядший… Они критиковали существующий порядок с язвительной, салонной ловкостью, утонченным поэтическим языком… Они были довольны своими ролями…Не услышав ничего положительного, мы должны были с презрением отвернуться от дилетантов которые из гадостей существующего строя сделали новое удовольствие и наслаждение звучным языком и картинным изложением при описании народных несчастий… Мы сочли паясничаньем всякую насмешку над тем, что не знаешь, чем и как заменить… Когда мы намекнули этим дилетантам о последовательности между словом и делом, мы сразу оттолкнули их от себя и от либерализма… Потоки грязи полились на всех тех, которые хотели быть последовательнее. Либерализм их переходит теперь в лютую ненависть к «безумным мальчишкам».

Нечаев совсем потерял остатки совести. В одной из последних брошюр «Главные основы будущего общественного строя» он рисовал настолько ужасающую картину, что проняло даже самого Маркса, назвавшего умствования Нечаева «прекрасным образом казарменного коммунизма» и «татарскими фантазиями». В идеальной России будущего по Нечаеву каждый будет работать как можно больше, а потреблять как можно меньше. Руководить жизнью трудящихся будет некий всесильный комитет:

Выход из существующего общественного строя и обновление жизни новыми началами может свершиться только путем сосредоточения всех средств существования общественного в руках нашего комитета и объявлением обязательной для всех физической работы.

Впрочем, Маркс полемизировал не с Нечаевым, который был для него нулевой величиной, а с входившим в Интернационал Бакуниным, который ему до поры покровительствовал. Под предлогом нечаевских гадостей и преступлений Бакунина, разошедшегося с Марксом во взглядах, в итоге изгнали.

Нечаев без сожаления распрощался со стариками. У него теперь был новый план — жениться на дочери Герцена Наталье, чтобы прибрать к рукам ее наследство и громкую фамилию. Кроме того, это могло помочь в случае попыток экстрадиции Нечаева в Россию.

Однако Наталья Герцен с отвращением относилась к взглядам и методам Нечаева, хотя на непродолжительный срок и попала под его обаяние. Нечаеву пришлось уйти в подполье, сначала выдавая себя за англичанина, а затем живя в образе женщины (революционер передвигался по улицам в женском платье).

После того как в России состоялся суд над нечаевцами, она потребовала выдачи беглого убийцы. Швейцарцы поначалу отказывались, но затем разыскали Нечаева несмотря на все средства конспирации и передали его.

Процесс над аферистом вызвал живой интерес. Когда судили его соратников, часто упоминали гипнотическое влияние и невероятную харизму лидера, но в итоге все оказались разочарованы, увидев тщедушного человека с маленькими, постоянно бегающими глазками и смешными усишками. Корреспондент «Московских ведомостей» так описывал его на процессе:

Обвиняемому 25 лет, роста он небольшого. Фигура его пред двумя рослыми и здоровыми жандармами кажется совсем тщедушною… Наружность его не представляет ничего замечательного, — такие лица попадаются довольно часто среди франтоватых мещан. Довольно густые, но не длинные каштановые волосы зачесаны назад; узенькие, глубоко провалившиеся глаза с бегающими зрачками, тоненькие усики с просветом под носом и подкрученными концами, жиденькая бородка, расходящаяся по щекам еще более жиденькими баками. И усики и бородка светлее волос на голове. Профиль правильный, но широкий лоб и скуластость делают облик лица квадратным и дают ему вульгарный вид.

Вошел он задравши голову и какой-то неестественной, автоматической походкой, точно плохой мелодраматический актер. Бледен он был как труп и безобразничал нестерпимо. Он, видимо, был страшно взволнован… Войдя, немедленно, точно торопился, сел он на скамью и с вызывающим видом, покручивая усы, подбоченясь, стал взирать на публику.

Еще на процессе нечаевцев вскрылось множество нелицеприятных подробностей о деятельности Нечаева. Что и говорить, если даже его соратники характеризовали его примерно так:

Нечаев был одним из тех людей, которые хотели эксплуатировать студенческое движение для своих целей. Я находил всегда Нечаева в озлобленном и скептическом настроении человека, которому не удалось предпринять дело, который не услышал сочувственного отклика. По его выражению, русское общество состоит из холопов, в которых не вспыхнет революционная искра, как бы ни раздували. Из этого общества студенческая среда наиболее благоприятна революционной пропаганде; но и в ней пропаганда тогда только будет иметь успех, когда скроется на первых порах под каким-нибудь лично студенческим делом. Нечаев искал сочувствия в студенческой среде и не встретил. Разочарованный, он задался намерением, с одной стороны, отомстить несочувствующим людям, а с другой стороны, выставить, за неимением революционной оппозиции, ее призрак, смутить и встревожить общество какой-нибудь шумной, безобразной выходкой.

Даже Вера Засулич, чья сестра была замужем за одним из самых активных соратников Нечаева и соучастником убийства студента Успенским, признавала:

Не взгляды, вынесенные им из соприкосновения с этой средой, были подкладкой его революционной энергии, а жгучая ненависть и не против правительства только, а против всего общества, всех образованных слоев, всех этих баричей, богатых и бедных, консервативных, либеральных и радикальных. Даже к завлеченной им молодежи он если и не чувствовал ненависти, то, во всяком случае, не питал к ней ни малейшей симпатии, ни тени жалости и много и много презрения. Дети того же ненавистного общества, связанные с ним бесчисленными нитями, притом гораздо более склонные любить, чем ненавидеть, они могли быть для него средством или орудием, но ни в каком случае ни товарищами, ни даже последователями.

Нечаев планировал использовать суд в своих целях, демонстративно отказавшись от адвоката. Он то и дело выкрикивал лозунги, заявлял о неподчинении и т. д. Но надежды рухнули — зачаровать общество ему не удалось. Все ожидали увидеть титана, сверхчеловека с ледяной волей, Мефистофеля, гипнотизирующего и подчиняющего взглядом, а увидели тщедушного, ничем не примечательного человечка с обгрызенными ногтями, жалкого в своей безграничной ненависти ко всему. Никто не мог понять, как этому человечку удавалось подчинять себе столь разных людей и использовать их в своих интересах.

Большинство нечаевцев на прошедшем раньше процессе оправдали, поскольку их подставил своей рассылкой сам Нечаев. Это был первый крупный политический процесс, и его планировалось сделать образцовым. Однако власти, демонстрируя успех судебной реформы и полную независимость суда, несколько перестарались. В итоге даже активные нечаевцы были восприняты обществом не как отчаянные нигилисты, а как хорошие мальчики и девочки с правильными жизненными установками и добрыми устремлениями, которых коварно обманул негодяй Нечаев.

Более-менее значимые сроки получили только непосредственные участники убийства студента Иванова. Иван Прыжов получил 12 лет каторги и вечное поселение в Сибири. Он полностью отбыл срок и умер в Забайкалье в 1885 году. В последние годы жизни он окончательно спился и деградировал.

Петр Успенский, один из самых активных соратников Нечаева, получил 15 лет каторги. В 1881 году его убили сокамерники — террористы из «Народной воли», которые заподозрили его в предательстве без каких-либо видимых причин. Его сын стал депутатом второй Государственной думы от партии эсеров.

Алексей Кузнецов получил 10 лет каторги. После освобождения занимался краеведением, руководил музеями. В 1905 году входил в руководство эсеровской самопровозглашенной Читинской республикой. За это был приговорен к смертной казни, но по ходатайству Академии наук ее заменили 10-летним заключением. Через год был освобожден, занялся фотографированием, сколотил неплохой капитал. После революции стал почетным членом Общества политкаторжан и ссыльных. Умер в 1928 году.

Оправданный по нечаевскому делу Владимир Ковалевский сделал хорошую карьеру, дослужившись до должности заместителя министра финансов при Витте. После революции был главным редактором Большой сельскохозяйственной энциклопедии, получил звание Заслуженного деятеля науки РСФСР. Умер в 1934 году.

Нечаева приговорили к 20 годам каторжных работ, которые заменили содержанием в Петропавловской крепости. Почти 10 лет про Нечаева почти ничего не было слышно, пока ему не удалось добиться от охранявших его солдат сношений с волей и завязать контакты с молодым поколением народовольцев.

Фигнер вспоминала:

Мне было 19 лет, и я рвалась из глухого угла Казанской губернии за границу, в университет, когда впервые услыхала это имя: в Петербурге шел процесс «нечаевцев», и я читала отчет о нем в газетах. Надо сказать, что из всего процесса только убийство Иванова, описанное во всей трагической обстановке его, произвело на меня впечатление, оставшееся на всю жизнь; все остальное прошло как-то мимо, осталось непонятным. Так прошли годы, пока теперь, в этот январский вечера 1881 года, его образ не встал перед нами, и из Алексеевского равелина он обратился к Исполнительному Комитету со своим словом. Письмо носило строго деловой характер; в нем не было никаких излияний, ни малейшей сентиментальности, ни слова о том, что было в прошлом и что переживалось Нечаевым в настоящем. Просто и прямо Нечаев ставил вопрос о своем освобождении. Удивительное впечатление производило это письмо: исчезало все, темным пятном лежавшее на личности Нечаева — пролитая кровь невинного, денежные вымогательства, добывание компрометирующих документов с целью шантажа, все, что развертывалось под девизом «цель оправдывает средства», вся та ложь, которая окутывала революционный образ Нечаева. Оставался разум, не померкший в долголетнем одиночестве застенка; оставалась воля, не согнутая всей тяжестью обрушившейся кары; энергия, не разбитая всеми неудачами жизни. Когда на собрании Комитета было прочтено обращение Нечаева, с необыкновенным душевным подъемом все мы сказали: «Надо освободить!»

Однако сделать это было сложно — все силы были брошены на подготовку покушения на императора. Нечаеву пришлось ждать. За это время вскрылись его контакты с волей. На солдат коварный Нечаев влиял различными способами. Один из поддавшихся его чарам солдат говорил в показаниях:

«Нечаев заметил, что стоя у дверей его каземата, я читаю Евангелие. Нечаев стал говорить мне о борьбе за правду, о Иисусе Христе, пострадавшем за угнетенных», — так передавал мне Ф. И. Т. (охранник Алексеевского равелина) о Нечаеве. Выходило так, что Нечаев в нашем представлении был не ниже Иисуса Христа. Я потом говорил товарищам-солдатам, что Ваш Иисус Христос, вот в камере № 5 сидит человек, он нам добра хочет. Он то же, что Иисус Христос.

С другими действовал хитрее. Например, уверял, что является представителем т. н. «партии наследника», то есть входит в группу людей, которая хочет свергнуть императора в пользу его сына. Он уверял стражу, что все покушения последних лет связаны с этой партией, что во властных кругах почти все состоят в этой партии и скоро царь сменится, а значит изменится и положение самого Нечаева.

Фигнер вспоминала о плане освобождения, который разработал для себя Нечаев:

Нечаев предполагал, что освобождение его должно происходить в обстановке сложной мистификации. Чтобы импонировать воинским чинам стражи, освобождающие должны были явиться в военной форме, увешанные орденами; они должны были объявить, что совершен государственный переворот: император Александр II свергнут и на престол возведен его сын — наследник, и именем нового императора они должны были объявить, что узник равелина свободен.

Разумеется, солдаты не были идиотами, чтобы верить в каждую сказку заключенного, и Нечаев подкупал их деньгами, которые получал с воли. Впрочем, позднее план изменился. Никаких орденов и мундиров. Нечаева должны были просто выкупить, внеся за него крупную сумму, а сама охрана доставила бы его в уговоренное место.

Выдал план народоволец Мирский, сидевший за покушение на шефа жандармов. Он рассчитывал выхлопотать себе освобождение, однако не добился его. Тем не менее ему это было зачтено, и бессрочные каторжные работы ему значительно сократили — через 10 лет он уже был на свободе.

Подкупленных солдат осудили, а самому Нечаеву устрожили режим. 3 декабря 1882 года он умер от водянки, осложненной цингой, в возрасте 35 лет.

Не совершив никаких революционных свершений, Нечаев тем не менее стал одной из главных революционных фигур XIX века, оказав огромное влияние на общество. Одни, менее радикальные, отшатнулись от революционных увлечений, будучи потрясенными низостью и подлостью приемов Нечаева. Радикалы, напротив, восхищались его волей и решимостью, готовностью наплевать на все ради интересов революции. Нечаевщина стала именем нарицательным, обозначающим подпольную деятельность с абсолютной неразборчивостью средств. Сам Маркс травил Бакунина, укоряя за покровительство нечаевщине и участие в ней.

Идеи Нечаева неожиданно нашли отклик в XX веке в весьма специфических кругах. Страстным поклонником нечаевщины был один из ключевых лидеров знаменитой леворасистской организации «Черные пантеры» Элдридж Кливер. Он называл нечаевский катехизис библией революционера и неоднократно издавал с собственным предисловием. Впрочем, политическая эволюция Кливера привела к тому, что из ультраэкстремиста, который даже своих радикальных соратников по «Черным пантерам» презирал за мягкотелость, он превратился в страстного республиканца и поклонника Рейгана, отрекшись от революционных взглядов.

А чуть позднее режим красных кхмеров в Камбодже почти дословно реализовал схемы Нечаева — анонимный всесильный комитет, члены которого, известные лишь по номерам, тотально управляют жизнью в стране, согнав все население в казармы-коммуны, где они занимаются тупым физическим трудом и полностью зависят от начальства.

Ленин находился под большим впечатлением от Нечаева, позаимствовав многие его приемы и методы. Бонч-Бруевич вспоминал:

Когда в то время слова «нечаевщина» и «нечаевцы» даже среди эмиграции были почти бранными словами… Владимир Ильич нередко заявлял о том, что какой ловкий трюк проделали реакционеры с Нечаевым, с легкой рукой Достоевского и его омерзительного, но гениального романа «Бесы», когда даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, что этот титан революции обладал такой силой воли, таким энтузиазмом, что и в Петропавловской крепости, сидя в невероятных условиях, сумел повлиять даже на окружающих его солдат таким образом, что они всецело ему подчинялись.

Но даже большевики не решились на реабилитацию столь одиозной фигуры. Хотя в середине 20-х в прессе предпринималась попытка дискуссии «об искажениях подлинной исторической роли Нечаева», её быстро свернули. В дальнейшем до самого распада СССР нечаевщина характеризовалась в официальных изданиях подчеркнуто негативно. Нечаев был единственным революционером, чье имя в советское время не было широко увековечено в топонимике, большая часть улиц Нечаева в разных городах страны названа в честь его однофамильцев. Большая советская энциклопедия так характеризовала его:

Обладая большим личным мужеством, фанатически преданный революционному делу, Нечаев действовал недопустимыми для революционера методами и принёс русскому революционному движению большой вред. Методы действий Нечаева (нечаевщина) были решительно осуждены и отвергнуты русскими революционерами.

В другой советской Исторической энциклопедии, изданной уже в брежневское время, предпринимались попытки отмежеваться от него:

Попытки Нечаева подчинить освободительное движение принципу «цель оправдывает средства» сделали нечаевщину символом псевдореволюционности, воинствующего невежества, пытающегося бороться с мерзостью старого мира его же собственными грязными средствами.

Реакция использовала образ Нечаева и нечаевщину для дискредитации революционеров и клеветы на Интернационал, а некоторые современные буржуазные историки пытаются найти в нечаевщине один из «корней большевизма». Особенно широко используется в западной антикоммунистической литературе роман Ф. М. Достоевского «Бесы», дающий извращенную интерпретацию русского революционного движения.

Но почему революционеры, даже превзошедшие его в кровавости и макиавеллизме, относились к нему с таким предубеждением? Вероятно, потому, что Нечаев самим своим существованием, взглядами и методами просто ломал всю картину, портил ее одним своим видом. Революционеры всегда прекрасно понимали, что их дела сомнительны, поэтому вся революционная пропаганда издревле камуфлировалась чудовищной по своим масштабам социальной демагогией. Начиная от возвышенного тираноборчества, прославленного еще философами эпохи Просвещения, и заканчивая показным самоотречением и народолюбием народников. Революционер позиционировался не просто как хороший, но как лучший человек, который отрекается от всего и, возможно, даже жертвует своей жизнью ради прекрасного далека и абстрактного блага всех людей в будущем. Это была привлекательная картина, иначе никто в революцию бы не шел, особенно из хороших семей.

Но Нечаев ломал эту картину. Согласно ему, революционер был не лучшим человеком, а вообще нечеловеком, которому было чуждо все человеческое и который в своих делах был гораздо страшнее своих врагов, с которыми боролся. Никакой всеобщей любви и прекрасных порывов души, только ненависть и презрение, даже к ближайшим друзьям. Революционер по Нечаеву погибает не потому, что жертвует собой во имя прекрасных идеалов, а потому, что так приказал товарищ номер пять из межгалактического центрального комитета друзей человечества.

Конечно, вся эта картина была отталкивающей, и суровая «нечаевская правда» могла посеять в молодежи семена сомнения в революции и «сладкой лжи» о ней. Поэтому поколение за поколением революционеры отрицали Нечаева, делали вид, что он не свой, с ним не по пути. Повторяя его в методах и даже превосходя его в подлости и жестокости, революционеры деланно отстранялись от его личности. Нечаев — это юнгианская Тень, темная сторона революционеров, сосредоточение самых отрицательных их качеств при полном отсутствии положительных — то, что они сами о себе не хотели знать.

Поддержите редакцию «Спутника и Погрома» и автора, если текст выше вам понравился и вы хотели бы увидеть продолжение!