Россия и Пруссия, враги или партнеры? Часть V

Ранее: часть четвертая

Надо отметить следующее — изначально целью русской политики не являлся раздел польских земель. Однако то, что в Польше нарастает социальная напряженность, русское правительство замечало уже давно. Так, в 1762 году на коронацию Екатерины приехал белорусский епископ Георгий Конисский, который отослал императрице несколько записок, где обрисовал положение православных в Речи Посполитой. Из них становилось понятно, что Польша стоит на пороге религиозных войн, и никакие договоры, никакие протектораты не в силах мирно распутать этот религиозно-племенной узел; требовалось вооруженное занятие, а не дипломатическое вмешательство.

На вопрос Екатерины, какую пользу может извлечь Русское государство из защиты православных в Польше, один тамошний священник отвечал прямо: Русское государство праведно может отобрать у поляков на 600 верст плодороднейшей земли с бесчисленным православным народом.

Но это был ответ слишком прямой и слишком честный, а, как известно, русская политика такой редко бывает. Поэтому было решено продвинуть северо-западную границу до Западной Двины и Днепра с Полоцком и Могилевом, чтобы добиться восстановления православных в правах, отнятых у них католиками, и потребовать выдачи многочисленных русских беглецов с прекращением дальнейшего их укрывательства. Этим и ограничивалась первоначальная программа русской политики.

Как известно, в Речи Посполитой политическими правами пользовалась только шляхта. Когда-то многочисленное православное дворянство Литвы ко второй половине XVIII века полностью ополячилось и окатоличилось, оставшиеся же в небольшом количестве православные дворяне были не только слишком слабы, но еще и просто необразованны. Как писал Ключевский, «трудно было отыскать человека, способного быть депутатом на сейме, заседать в Сенате, занимать какую-либо государственную должность, потому что, как писал русский посол в Варшаве своему двору, все православные дворяне сами землю пашут и без всякого воспитания». Образованные же православные в Польше и Литве чаще всего были неблагородного происхождения (примером чему тот же самый Конисский), и, соответственно, в Сенате заседать не могли.

Русские требования об уравнении в правах католической и православной шляхты вызвали резкое неприятие «польского крыла», которое и подумать не могло делиться властью. В свою очередь Пруссия хлопотала об уравнении в правах католиков и протестантов, а этому уже противилась Россия, ибо находила укрепление протестантизма в Польше вредным своим интересам. Считалось, что

«протестантская религия может вывести поляков из их невежества и повести к опасному для России улучшению их государственного строя. „Относительно наших единоверцев этого неудобства быть не может”, т. е. от православия нельзя опасаться ни искоренения невежества, ни улучшения государственного строя, но излишне усиленные нами православные станут от нас независимы. Им надобно дать политические права только для того, чтобы образовать из них надежную политическую партию с законным правом «которое мы себе присваиваем на вечные времена».

В этом и крылась причина сознательного уничтожения польского государства — несколько европейских гегемонов боролись на территории раздираемой кризисами страны за свои интересы, и никто не мог достичь преобладающего влияния. Отсюда — и постоянные рокоши, и резкое ослабление власти короля Станислава.

Надо сказать, что доля России в первом польском разделе была самой маленькой по территории и самой бедной по деньгам. Самая населенная доля была австрийская, ну а самая доходная (что понятно без слов) — прусская. При этом, словно не замечая бревна в своем глазу, Фридрих посмеялся над австрийцами, глядя на карту: «Господа, да у вас отличный аппетит! Ваша доля столь же велика, как моя и русская вместе взятые!». При этом король признавался русскому послу в частных беседах, что у России было много мотивов и прав поступить так с Польшей, «чего нельзя сказать о нас с Австрией».

В России же винили Панина в чрезмерном усилении Пруссии, и он сам сознавался, что зашел дальше, чем желал, а Григорий Орлов считал договор о разделе Польши, так усиливший Пруссию и Австрию, преступлением, заслуживающим смертной казни. Собственно говоря, именно первый раздел Польши и сделал Пруссию по-настоящему великой державой.

К Польше мы еще вернемся чуть позже, а пока же перенесемся в Баварию, где от оспы умер эрцгерцог Максимилиан Иосиф III Виттельсбах, который прямых законных наследников не имел. Австрия выдвинула в кандидаты на баварское наследство Карла Теодора Пфальского, основываясь на Павийском договоре 1329 года. Фридрих Великий, ссылаясь на тот же договор, предложил кандидатуру Карла Августа Пфальц-Цвайбрюкенского. Конечно же, вопрос был не в том, кто будет править Баварией, основной посыл был в территориальных приращениях Австрии и Пруссии.

Сын Марии Терезии, император Иосиф II, договориться с пруссаками не смог, и 3 июля 1778 года была объявлена война. Как обычно бывает, в конфликт на уровне дипломатов вмешались и другие великие державы — Франция на стороне Австрии и Россия на стороне Пруссии. Хотя вроде как намечался раздел Баварии, основные силы противников были сосредоточены в Богемии и Моравии (180 тысяч австрийцев), и в Силезии (80 тысяч пруссаков, еще 80 тысяч под началом принца Генриха были оставлены на оборону Берлина). Несмотря на такие огромные армии, дело, по сути, ограничилось мелкими вылазками и диверсиями, кроме захвата чешского Находа. Далее Фридрих уперся в Эльбу, где стояла австрийская армия при 600 орудиях, решившая играть от обороны. Начались попытки переманеврировать друг друга, в результате Фридрих, угрожая фланговыми ударами, без боев занял Австрийскую Силезию.

Войска встали друг напротив друга, и далее занялись выжиранием местности — поэтому войну за Баварское наследство в народе позже прозвали «картофельной» или «сливовой». К Пруссии присоединилась Саксония, выставив 18 тысяч штыков, но главную роль теперь играли дипломаты, причем не австрийские или прусские — рассудить спор взялась Екатерина II и французский дипломат граф де Вержен. В результате Австрии отошли земли Иннвиртеля (областей, расположенных в долине реки Инн), Саксонии выплачивалась денежная компенсация в 6 миллионов гульденов, а также признавались претензии Пруссии на княжества Ансбах и Байройт (которые пруссаки чуть позже — в 1791 году — просто купили у тамошнего маркграфа Карла Александра, согласившись выплачивать ему аннуитет до конца жизни). Бавария была сохранена как единое государство, и на трон там взошел Карл Теодор Пфальцский.

Ну а 17 августа 1786 года умер Фридрих Великий. Еще 8 ноября 1875 года Фридрих почувствовал себя плохо. Врачей он ненавидел, и к себе не подпускал. Вообще, на уровне знаний тех лет, прусский король был сам себе доктор, умел слушать свое тело, не предавался излишествам в еде и алкоголе, поэтому надеялся выздороветь. В январе начали проявляться симптомы астмы и водянки, и он послал за полковыми докторами, Феденом и Фрезе. Но только главврач Берлина Зелле назначил ему курс лечения, который на время смог облегчить состояние.

Весна принесла королю небольшое облегчение, но Фридрих отказался поберечь себя — он опять начал вставать в 4 утра и работать до 10 вечера, и состояние его резко ухудшилось. Королевский врач Циммерман предлагал королю отдохнуть, но Фридрих лишь усмехался, говоря, что от старости лекарств еще не придумано. Во вторник, 15 августа, Циммерман ослушался короля и решил не будить его хотя бы до 11 часов, чтобы дать отдых несчастному измученному телу. Король проспал почти 12 часов, отругал врача и поехал на плац, принимать парад. Вечером ему стало хуже. Вечером 16-го он ложился, наказывая поднять его в 4 утра, и без конца повторяя: «Я поднимусь!». Но не поднялся. В 2.20 ночи, 17 августа 1786 года он скончался.

Со смертью Фридриха Великого уходил в прошлое один из самых славных периодов Пруссии. Период, начавшийся в 1701 году, когда совершенно случайно возникло Прусское королевство, которое к 1786 году стало одним из великих государств Европы.

Поскольку старый король детей не имел, новым правителем Пруссии стал Фридрих Вильгельм II, племянник Фридриха Великого. Надо сказать, что он являлся полной противоположностью старому королю. Фридрих был атеистом, принц же — истовым протестантом. Король был стоиком, женщинами брезговал и их чурался, тогда как Фридрих Вильгельм дважды женился, и весь Берлин был наводнен его любовницами. Фридрих Великий запросто общался с простым народом и солдатами, принц же считал, что негоже высокопоставленной особе унижаться перед холопами.

Чтобы научить великовозрастного оболтуса уму-разуму, Фридрих поселил принца на Новом Рынке в Потсдаме, самом что ни на есть простолюдинском квартале, где были построены таун-хаусы для бедноты и местных торговцев. Но и это не смогло повлиять на наследника престола, и если Фридрих жил по принципу «король — это первый слуга государства», то вот Фридрих Вильгельм считал, что король — это просто абсолютный правитель, который может вести себя, как хочет, и неподотчетен никому.

Реакция на смерть «Старого Фрица» со стороны наследного принца строго задокументирована: «Слава богу, что старый мерзавец сдох» (Gott sei Dank, das alte Ekel ist endlich tot).

Первым указом после похорон своего предшественника был переезд двора из Потсдама в Берлин. Следующий указ — отмены налогов на кофе и табак (Фридрих Вильгельм любил посидеть с утра на балконе с трубкой и чашкой кофе). Ну а далее был сформирован кабинет министров, причем если Великий сам управлял государством и вникал во все мелочи, то его наследник наоборот — спихнул всю работу на своих министров. Новый король определил, что делами государства он будет заниматься не более 5 часов в день, а остальное время посвящать развлечениям и похождениям по женщинам с низкой социальной ответственностью.

Чтобы не искать заново кадры, Фридрих Вильгельм решил оставить у руля советников своего дяди, и это было одновременно и хорошо, и плохо. Политический курс страны не менялся, но это были уже пожилые люди, по 65–70 лет от роду, и не могли уже выдержать тот ритм, который в свое время задал Великий.

А перемены назрели, и довольно большие. Еще в 1781 году Россия решила отойти от принципов «Северного аккорда» и повернулась лицом к югу, ища союзника против турок. В тот же год был заключен союз с Австрией, русско-прусский же альянс формально просуществовал до 1788 года, но его значение с каждым днем падало. Тем самым Пруссия получалась изолированной на внешней арене, но, как известно, свято место пусто не бывает. Внешней политикой на тот момент у Фридриха Вильгельма заведовал Эвальд фон Герцберг, прожженный и опытный дипломат из когорты Великого.

В сериале про «Крымский вопрос Екатерины Великой» мы с вами разбирали причины и ход очередной русско-турецкой войны, и повторяться тут смысла нет. Новая война с Турцией началась в 1787 году из-за мягкого «отжима» русскими Крыма и расширения своего влияния на Кавказе и Дунайских княжествах. Мы же пока перенесемся в Голландию, которая прямо связана с политикой Пруссии.

И начнем мы разговор, как ни странно, с России. После смерти Анны Иоанновны одного из немецких герцогов, Людвига Эрнста Брауншвейг-Вольфенбюттельского, занесло в Россию. Началось все с дворцового переворота, который совершил генерал Миних, свергнув Бирона. Бывший герцог Курляндский лишился и звания регента, и своей вотчины, а правительницей при своем малолетнем сыне Иване была объявлена Анна Леопольдовна. И вот Людвига Эрнеста племянница позвала в Петербург, дабы тот помог ей в управлении делами. За это герцогу была предложена корона Курляндии, а также рука дочери Петра Великого — Елизаветы. Герцогом Курляндским он стал достаточно скоро, выиграв, между прочим, гонку за корону у Морица Саксонского. В июле Людвиг приехал в Петербург, где оставил в принципе неплохие воспоминания (если верить мемуарам Манштейна).

Однако в женихах Елизаветы Брауншвейгский проходил меньше полугода — 26 ноября 1741 года в России произошел новый дворцовый переворот, и герцог попал под арест. Курляндию у него вскоре отобрали, а из России просто выгнали.

Людвиг Эрнст Брауншвейг-Вольфенбюттель сбежал в Голландию, там пришелся ко двору новому штатгальтеру Вильгельму V, в 1751 году стал капитан-генералом Нидерландов, а чуть позже — фактическим ее правителем. Вильгельм V заниматься государственными делами не хотел вообще, поэтому отдал управление страной на откуп своему «министру-администратору», коим оказался этот самый герцог Брауншвейгский.

Тот был и рад стараться, издав 3 мая 1766 года манифест, согласно которому любые законы в прекрасной Голландии могли приниматься только с его одобрения.

Естественно, Брауншвейгский начал тащить в управление республикой своих родственников, самого штатгальтера женил на принцессе Вильгельмине, тоже из рода Брауншвейгских, чем вызвал возмущение голландцев, ибо принцесса была английской подданной, а в Голландии с некоторого времени чувство враждебности к Англии было очень сильным. Тут надо еще заметить, что Вильгельмина была племянницей Фридриха Великого, и в последующих событиях это родство имело очень важное значение.

Но вернемся к Голландии. В стране назрели реформы, прежде всего в экономике, однако никаких реформ не производилось. И нация начала обогащаться как умела — с помощью спекуляций и инвестиций. Естественно? инвестиций в чужие экономики, прежде всего — в английскую (причем чаще всего вкладывали деньги в североамериканские колонии, давая ссуды на расчистку плантаций под сахар, хлопок и табак).

Что касается вооруженных сил — было понятно, что на данный момент Голландия окружена сильными в военном плане соседями, и ей нужны для отстаивания своих интересов сильные армия и флот. Однако решить, что укреплять в первую очередь, так и не смогли. Приморские провинции (Голландия, Зеландия и Фрисландия) требовали строительства мощного и современного флота. Утрехт, Гельдерланд, Оверисейлл (Овернь) и Гроннинген настаивали на перевооружении и создании сильной армии.

Споры шли годами, но ничего не делалось. В конце концов, возобладала третья концепция: ежели кто на нас войной пойдет — откупимся и будем жить дальше, как жили.

Американская революция, начавшаяся в 1775 году, вызвала бешеную симпатию голландского общества. Мало того что Америку с Голландией связывали финансовые и торговые интересы (голландские Вест-Индские острова были основой американского торгового «треугольника»), голландцы восприняли американцев как своего союзника в борьбе с английским гегемоном. Эта позиция сблизила все голландское общество с французами, прежде всего с идеями просветителей, все три бургомистра Амстердама были явно проамерикански настроены, в стране велась антианглийская пропаганда — и во главе всего этого штатгальтер-англофил Вильгельм V и «министр-администратор» (тоже англофил) герцог Брауншвейгский.

Чего хотели голландцы от революции? Чем она их привлекла?

Прежде всего — декларацией о «свободной торговле». Голландцы, теснимые отовсюду протекционистскими тарифами, увидели в США спасение для своей экономики. Без сильной армии и флота они уже не могли отстаивать свое торговое и конкурентное преимущество, и теперь умами завладела идея хотя бы экономического и торгового равенства. Голландские острова Кюрасао и Сент-Эстатиус стали центрами контрабандной торговли с повстанцами.

Голландцы поступали просто — американские товары попадали на голландские острова в Карибском море, там менялась этикетка, и в Европу уже шли респектабельные голландские товары, а не какие-то серые американские. Главной перевалочной базой стал голландский остров Сент-Эстатиус (Святого Евстафия). На голландских базах отстаивались и сбывали награбленное американские корсары, в том числе и Джон Поль Джонс.

За 13 месяцев 1777–1778 годов на Сент-Эстатиусе побывало 3182 американских корабля (приходили по 7–8 в день), которые поставили голландцам 12 тысяч бочек табака, 1.5 миллиона унций индиго, несчетное количество риса. В обмен в восставшие колонии поставлялось оружие — почти вся американская армия и милиция использовали голландские мушкеты «Dutch/Liege». До 1774 года в Америку было завезено чуть более 4500 штук. В 1776-м голландцы поставили в США 18 тысяч мушкетов. В 1777–1778-м — еще 66 тысяч мушкетов.

До некоторых пор англичане были не в курсе этих махинаций, они открылись совершенно неожиданно — когда на задержанном голландском судне был захвачен Генри Лоуренс, представитель Континентального Конгресса, следовавший в Гаагу с дипломатическими бумагами. Ведь именно в 1779 году голландцы первыми признали независимость США, за что поплатились войной с Англией.

Когда Родней в 1780 году напал на Сент-Эстатиус и захватил его, там были взяты в качестве призов 50 американских торговых кораблей и 2000 моряков. Кроме того, к англичанам попал богатейший архив, который показал, какие европейские купцы и страны причастны к торговле с США. В списке оказалось в том числе… 57 английских фирм, против которых позже были возбуждены уголовные дела.

Не стоит забывать и то, что в период 1782–1788 годов Голландия предоставила Америке 4 крупных займа (правда, под бешеные проценты, ибо голландцы — это голландцы) на общую сумму в 12 миллионов долларов.

Естественно, что голландские порты постоянно обыскивались английскими крейсерами в погоне за контрабандой. Амстердам стал главным страдальцем. Очень часто британские фрегаты приходили в нидерландские порты, просто захватывали суда и вели их в Англию на призовой суд.

При этом и Вильгельм, и Брауншвейгский молчали. Общество трясло. А они молчали. Голландцы требовали войны. А они молчали.

Понимая, что Голландия на грани и вот-вот взорвется, в Гаагу прибыли французский посол Вагуйон и английский посол Йорк. Первый склонял голландцев к союзу с Францией, Испанией и восставшей Америкой, второй говорил: «Голландия и Англия уже век как союзники, не стоит нарушать традиции».

6 февраля 1778 года Франция объявила Англии войну. И теперь Голландия оказалась между молотом и наковальней. От нее усиленно требовали принять либо одну, либо другую сторону. И проблема была в том, что у голландцев не было флота, чтобы защититься от Англии. И не было армии, чтобы защититься от Франции.

А теперь на голландские порты начали делать набеги и французы.

Наконец, штатгальтер все же издал указ о строительстве флота. Но флот не может быть построен за пять минут. На 1777 год у голландцев боеспособными было всего 5 кораблей (эскадра адмирала Биланда).

Англичане, напуганные проблеском решительности у Вильгельма, начали новый раунд переговоров, и в конце года пришли к согласию, что голландцы имеют право сопровождать и защищать свои корабли «ограниченным конвоем». Казалось бы, проблема решена. Но тут обострила ситуацию Франция, сообщив, что в случае подписания соглашения с Англией голландцы лишатся всех торговых привилегий с королевством Людовика XVI. В конце концов, Генеральные Штаты отменили соглашение с Англией об «ограниченном конвое».

Ответ Англии был резким и жестким — эскадра адмирала Биланда из 5 кораблей, сопровождавшая большой торговый караван из Вест-Индии, была перехвачена английским флотом у Портсмута, и вместе с торговыми судами приведена в английские порты. При этом Англия выставила ультиматум — согласно договору 1678 года, Голландия обязана оказать Англии помощь кораблями и армией, выставив 14 линкоров и 40 тысяч человек в поле против Франции. Иначе все голландские торговые привилегии и льготы Англией отменяются. Срок на обдумывание — 3 дня.

На заседании Генеральных Штатов в зале гремели обвинительные речи, депутаты требовали крови. 17 апреля 1779 года союз с Англией (плод трудов Вильгельма III Оранского) был разорван, а 24 апреля был утвержден закон о «неограниченном конвое», согласно которому Голландия намеревалась вывести в море как можно большее количество кораблей и в случае нападения английских крейсеров топить их без жалости и сострадания.

Вильгельм и Брауншвейгский были по сути отстранены от управления государством, и на заседание Генеральных Штатов был приглашен русский посол, Голицын, который рассказал о задумке Екатерины Великой провозгласить Лигу «вооруженного нейтралитета», согласно которой все нейтральные страны сообща будут защищать свою торговлю от воюющих сторон объединенными эскадрами. К Лиге уже присоединились Швеция и Дания, и таким образом вместе с Россией и Голландией эти страны могли вывести в море 60–70 кораблей.

До войны с Англией остался один шаг.

Сказать, что Брауншвейгского в Голландии не любили — это не сказать ничего. Bulky Duke («Толстый герцог», второе нелестное прозвище Людвига Эрнста — Fat Louis, «Жирный Луи») вызывал всеобщую ненависть, общественное мнение считало, что он предает интересы страны. В 1771 году в Гааге на «Толстого Герцога» было совершено покушение, но пуля попала, пардон, в мягкое место, и значимого ущерба не нанесла. Это дало повод острословам говорить, что лучшая защита нынешней власти — это сиятельный зад герцога Браунгшвейгского, который может прикрыть собой все правительство и поглотит все пули, в него выпущенные.

Еще в 1773 году начало набирать силу движение «патриотов», которое выступало за очередную смену власти — замену штатгальтера на власть Генеральных Штатов и возрождение института пенсионариев.

В 1779 году это движение достигло своего пика.

Примерно в это время англичанам стало известно о переговорах между лидерами мятежных колоний и Голландцами. Как мы уже говорили, в 1778 году английский крейсер захватил голландское судно, на котором в Гаагу следовал представитель Конгресса Генри Лоуренс. Там же была обнаружена кипа бумаг, которая вполне освещала весь ход переговоров и соглашений между нидерландцами и колонистами. Лоуренса препроводили в Англию, а голландских граждан вернули в Голландию с требованием жестоко судить их. Однако суд в конце 1779 года вынес оправдательный вердикт.

И вот, осенью 1780 года посол Йорк потребовал наказания причастных к переговорам голландцев. Голландского посла ван Вальдерена вызвали в парламент Англии, где потребовали от него удовлетворения всех британских требований, включая сюда безоговорочное согласие на досмотр всех голландских судов на предмет контрабанды; безоговорочную выдачу Англии голландских граждан, ведущих переговоры с мятежниками; выставление в море 14 кораблей и 40 тысяч пехоты на суше на стороне Англии согласно договору 1678 года.

Напрасно посол просил ему дать время, чтобы связаться с правительством и передать английский ультиматум. Напрасно говорил, что Голландия хочет остаться нейтральной в этом конфликте. Лорд Дерби прямо в лицо рубанул послу: «Время бездействия и обтекаемых фраз прошло! Либо вы с нами, либо вы против нас!» Посла просто не стали слушать. 20 декабря 1780 года Англия объявила войну Голландии.

К этому времени голландцы успели оснастить и подготовить 20 линейных кораблей. Сила, конечно, невелика, однако у британцев в родных водах не было и того, все их эскадры были раскиданы по свету — у Уэссана, в Индии и Вест-Индии, в Средиземном море и у побережья Африки.

В сонме этих плохих новостей хоть одна новость была хорошей. Наконец-таки разрешились давние споры, на что пустить деньги — на флот, или на армию. Теперь строительство флота было объявлено приоритетным.

Однако, как мы уже говорили, флот не строится за 5 минут. Спасибо лейтенант-адмиралам Амстердамского и Зеландского адмиралтейств, которые с 1776 года смогли привести в удобоваримое состояние хотя бы 20 кораблей, но этого было мало.

Тем временем уже в первый месяц войны англичане открыли неограниченную охоту на торговые голландские суда. Результат — захвачено 200 голландских кораблей с грузом на 15 миллионов флоринов. Это привело к резкому сокращению голландской торговли.

В навигацию 1780 года более 2000 голландских судов проходило Зунды, в 1781-м — всего 11. 3 февраля 1781 года адмирал Родней высадил десант на Сент-Эстатиусе и захватил его вместе со 130 торговыми судами и огромными запасами продовольствия и вооружения. В Суринам и Кюрасао успели послать помощь, плюс — помогли французы и испанцы, поэтому их удалось удержать.

Были захвачены голландские колонии Демарара, Бербиче и Эссекибо (ныне британская Гайана), острова Синкт-Мартин, Саба и голландская Гвинея. В Бенгалии Негапатам. В Индийском океане были готовы пасть англичанам в руки острова Ява и Цейлон. В Африке — Капштадт. Спасибо французскому адмиралу Сюффрену, который просто спас своими действиями эти владения голландцев.

Неудачное течение войны усилило партию патриотов. В Амстердаме уже открыто требовали выгнать Брауншвейгского и отстранить от главного командования штатгальтера Вильгельма.

Летом произошло сражение при Доггер-Банке. По сути это была битва двух эскортов конвоев. Голландцы сопровождали 72 торговых корабля на Балтику. Англичане (Паркер) ждали свои корабли из Балтики.

Бой 5 августа был очень упорным, и по сути стал ничьей. Голландцы отвели свои корабли и суда к Текселю, но прежде Паркер был принужден отступить к устью Темзы.

Голландия ликовала. Первый серьезный бой на море с англичанами после англо-голландских войн, и моряки показали, что воевать умеют не хуже британцев. И моряки, и адмиралы требовали вывести отремонтированный флот в море и дать генеральный бой. У Голландии — 20 кораблей. У Англичан на лето 1781 года в Домашних водах (Narrow Seas) — 16. Однако Вильгельм и Брауншвейгский запретили выходить в море.

Британцы же, сильно напуганные после Доггер-Банки, довели эскадры Нора и Дувра сначала до 22, а потом и до 27 кораблей. Момент был упущен.

При этом в стране начались раздоры. Сторонники штатгальтера ссорились с патриотами. Сторонники союза с Францией — со сторонниками союза с Англией. Очень сильно раздражались на Екатерину II и Лигу вооруженного нейтралитета, которая не взяла под охрану голландские суда даже в Северном море, не говоря уж о водах Большой Атлантики и Индийского океана.

Голландцы говорили — и французы, и русские, и англичане нашего штатгальтера просто перехитрили. Они сделали его — и заодно нас — козлом отпущения.

Тем временем 30 ноября 1782 года Англия и США заключили предварительное мирное соглашение. Перемирие между Англией и Францией последовало в январе 1783-го. С Голландией же Британия заключила мир только 20 мая 1784 года. Голландцы были вынуждены оставить Негапатам и разрешить свободную торговлю англичан с Моллукскими островами.

Но главным ударом по Голландии было решение австрийского императора Иосифа II о демонтаже крепостей Бельгии, так называемого Пояса Безопасности. Иосиф рассуждал просто — поскольку Австрия с Францией союзники, значит, никакие крепости в Бельгии не нужны. Голландские гарнизоны, расквартированные в крепостях, попросили уйти к себе на родину, что они и вынуждены были сделать в январе 1782 года. Кроме того, голландцы были вынуждены уступить Австрии устье Шельды — а это было краеугольным камнем упадка Антверпена и расцвета Амстердама и Роттердама. Соглашение об устье Шельды было заключено в далеком 1648 году, и вот теперь, в 1782-м, их попросили уйти. Когда голландские войска попробовали сопротивляться — австрийцы просто захватили Слюйс, и тем самым обеспечили себе свободный вход в Шельду. Далее Иосиф потребовал от голландцев возврата Маастрихта (захваченного голландцами в 1697 году), свободной навигации по Шельде и свободной торговли Бельгии с голландской Ост-Индией. Одновременно сосредотачивая войска на голландских границах. Война казалась неизбежной.

И вот тут к власти пришли патриоты.

Штатгальтера устранили от власти, арестовали вместе с женой, Вильгельминой. Герцога Брауншвейгского выгнали в Германию. Бургомистр Амстердама призвал народ вступать в армию.

Чтобы показать, что грядет вторая война за независимость, он сдал деньги со всех своих счетов и все свое столовое серебро на закупки для армии. Был введен 112%-й налог на банковскую деятельность, и эта мера сильно прижала голландских банкиров, которых так давно не кошмарили. Объявлен краткосрочный отказ от выплат по иностранным займам. И к октябрю 1784 года Голландия выставила современнейшую, сверкающую новейшим оружием армию в 160 тысяч человек. При этом платили голландцы очень хорошо, поэтому со всего света, прежде всего из Франции и Германии, к ним стекались полки, готовые встать под голландские знамена.

Иосиф спасовал и обратился за помощью к Франции. Однако Людовик XVI только что закончил тяжелую войну, и влезать в новую у него никакого желания не было. Поэтому Иосифу пришлось договариваться при посредничестве Франции.

В конце концов, 8 ноября 1785 года было заключено соглашение, согласно которому устье Шельды оставалось в руках Голландии, однако те были должны демонтировать укрепление Слюйсе и Флиссингена. Спорным вопросом оставался Маастрихт, который голландцам предлагали продать сначала за 9.5 миллиона флоринов, а потом, угрожая войной одновременно с Францией и Австрией — за 4.5 миллиона флоринов.

Вся Голландия была против, но штатгальтер, который после войны вернулся к своим обязанностям, это предложение подписал. И конечно же по совету Брауншвейгского. Ибо никто «Консультационный Акт» не отменял.

Стало ясно, что ситуация во внешней политике сильно отразится на политике внутренней. Оказалось, что все траты и вооружения были сделаны зря. Из-за глупости и мягкотелости двух политиков. В стране назревала гражданская война между сторонниками штатгальтера и патриотами-республиканцами. Страна разделилась надвое. Приморские провинции поддерживали патриотов, сухопутные — оранжистов. В этих условиях флот и армия опять были развалены. Генеральные Штаты не выделяли денег, штатгальтер и капитан-генерал вводили новые налоги, которые большей частью не платились.

На улицах начались беспорядки и стычки. Стороны стягивали свои вооруженные отряды к границам Утрехта, который стал центром противостояния. И в этот момент последовал ультиматум от Англии и Пруссии — признать власть Вильгельма и Брауншвейга. Фридрих Вильгельм припомнил голландцам арест своей кузины Вильгельмины, и под предлогом защиты родственницы ее мужа 20 тысяч пруссаков под началом Георга Брауншвейгского (родственника Людвига) вторглись в августе 1787 года в Голландию. 7000 патриотов в страхе бежали, Горкум, Дордрехт, Кампен и другие города сдались без сопротивления.

Только Амстердам готовился к защите, надеясь на помощь Франции. Но Франции было немного не до Голландии. Поэтому 3 октября город сдался, и тем закончилась вторая Голландская революция.

В Голландии осталось вместе с верными штатгальтеру частями голландской армии до 4000 пруссаков, поддерживать порядок. Брауншвейгский был оттеснен на второй план, теперь главными советниками штатгальтера стали английский посол Гаррис и голландский ястреб Ван дер Шпигель. Начались репрессии, и страну покинули 40 тысяч патриотов. В основном они выехали во Францию и США.

Таким образом, в результате вторжения в Голландию Пруссия смогла прорвать дипломатическую блокаду и заключить союз со штатгальтером Голландии и Англией. Ну а далее последовал гениальный кульбит под руководством Эвальда фон Герцберга — речь о польско-прусском союзе.

Дело в том, что после окончания русско-турецкой войны 1768–1774 годов, года эдак через три, императрица Екатерина II (заметим, только что оттяпавшая от Польши пятую часть ее владений) обратилась к Станиславу Понятовскому с претензией — она говорила, что Польша нарушила договор с Россией, подписанный в 1775 году. Русский историк Платонов пишет:

Этим договором Польша обязалась иметь постоянную дружбу с Россией и признала ручательство российской императрицы в неприкосновенности своей конституции, утвержденной с обоюдного согласия, на основании старинных прав и привилегий Речи Посполитой. Положено было: избирательный образ правления оставить неизменным; в королевское достоинство возводить только потомков Пяста; дела государственные решать на сейме единогласным приговором; надзор за исполнением законов иметь непременному совету, учрежденному под председательством короля из нескольких сенаторов и дворян по выбору сейма; религиозным диссидентам (православным и протестантам) предоставить свободу богослужения, с правом занимать должности гражданские и военные, и посылать своих депутатов на сейм; число войска не увеличивать свыше 30 000 человек.

Под щитом Екатерины Польша долго наслаждалась глубокой тишиной, столь редкой в ее истории, обратила свою беспокойную деятельность на предметы полезные и ревностно стала заниматься промышленностью и науками; многие льготы, дарованные российскою императрицею, благоприятствовали ее торговле; любовь короля к просвещению содействовала успехам словесности; труды Нарушевича, Красицкого и других писателей сего времени обратили на себя внимание Европы. Поляки должны были благословлять свою долю и тем теснее соединиться с Россией, что только под ее щитом могли избавиться от бесчисленных неустройств, которые так долго терзали злосчастную Польшу.

Казалось бы, ну да, обидно, что три хищника-соседа обкорнали, но вот оно — время заняться подъемом своей экономики, производства, примирить враждующие конфессии, реорганизовать государство. Потом уж усилимся и поспорим за лидерство. Но поляки не были бы поляками, если бы так поступили.

Союз с Россией их тяготил, и они не нашли ничего лучше, чем искать противовеса в Пруссии. Четырехлетний Сейм, созванный в 1788 году, просто разорвал договор с Россией. Русские стерпели. Далее Сейм запретил свободный проход русских войск через Польшу. Русские молчали. Екатерина в ответ предложила Польше заключить военный союз против Турции, причем обещала большие инвестиции в польскую армию и польскую экономику. Россия обязалась вооружить и содержать в продолжение всей войны с Османской империей 12-тысячный польский вспомогательный корпус, а после заключения мира в течение 6 лет выплачивать на его содержание по 1 миллион польских злотых. Польше также предлагались большие торговые выгоды со стороны России, и такие же льготы Речь Посполитая должна была получить от побежденной Турции. Кроме того, Петербург тайно предложил Варшаве турецкие земли в Подолии и Молдавии (в случае удачного завершения войны). Таким образом, союз с Россией не только сулил Польше сплошные выгоды: усиление вооруженных сил, благоприятные условия для развития экономики и территориальные приобретения, но и выход к морю, который Польша потеряла после аннексии Западной Пруссии и Привисленского края Фридрихом Великим.

И что же сделали поляки? Сейм с негодованием отверг это предложение, одновременно постановил увеличить армию с 16 до 100 тысяч человек и разместить ее на границе с Россией. К тому же Фридрих Вильгельм II сообщил литовскому гетману Михаилу Огинскому, что не потерпит, если Польша вступит в союз с каким-нибудь государством.

А далее в Варшаве появился великий прохвост и интриган, Джироламо Лусчесини (Lucchesini), часто выполнявший тайные поручения Фридриха Великого. Там он встретился с лидерами Патриотической партии, и как результат — в 1789 году был заключен польско-прусский тайный союз, согласно которому Польша передавала Пруссии Данциг и Торн (Торунь) в обмен на поддержку (в том числе и военную) в возвращении территорий, отнятых Россией. Договор был ратифицирован Сеймом 23 марта 1790 года. Дальше — больше.

Лусчесини предложил патриотам возвести на трон Фридриха Людвига Карла Прусского, сына Фридриха Вильгельма II, однако пруссаки вскоре сами отказались от этого проекта. Иметь дело с поляками и влезать в польские споры они не хотели, вот направить энергию этих больных голов против России — другое дело.

Поляки к тому же начали вести переговоры с Турцией, планируя совместные действия против России (которая на тот момент, напомним, воевала одновременно против Турции и против Швеции).

Ну а 3 мая 1791 года Сейм принял конституцию. Несмотря на укоренившееся в истории написание этого документа с большой буквы, нет более монархического свитка, нежели этот. Действительно, если почитать, что там написано, то… Давайте по порядку, просто посмотрим все статьи этого удивительного документа, по недоразумению названного конституцией.

Статья I утверждает догмат римско-католической веры, но «переход из господствующей веры в какое-либо другое вероисповедание запрещается под страхом наказания за вероотступничество. Однако поскольку эта же святая вера повелевает нам любить ближних наших, мы должны обеспечить спокойствие в вере и государственную опеку для всех людей любых вероисповеданий. Поэтому мы гарантируем свободу всех обрядов и религий в польских землях в соответствии с местными законами».

Статья II подтверждает шляхетские вольности.

Статья III — о вольных польских городах, как о неотъемлемой части Польши (этим самым кинули Фридриха Вильгельма, который понял, что договоры с поляками не стоят даже чернил, которыми они подписаны).

Статья IV — отказывает крестьянам в правах, но изложено красиво:

Крестьянское население, в руках которого находится самый щедрый источник богатства страны, которое составляет самую многочисленную часть населения, и, следовательно, является самой могучей силой страны, по справедливости, из чувства христианского долга, а также учитывая наш собственный, хорошо понятый интерес, мы берем под покровительство закона и государственного правительства, устанавливая, что отныне любые свободы, жалованные грамоты или договоры, аутентично заключенные между помещиками и крестьянами, со всей громадой или отдельно с каждым жителем деревни, должны быть общей и взаимной обязанностью, в соответствии с точным значением условий и описаний, заключенных в указанных жалованных грамотах и договорах, находящихся под защитой государственной власти. Такие договоры и истекающие из них обязанности, добровольно принятые одним владельцем земли, являются обязательными не только для него самого, но и для его наследников или правопреемников, с тем что они никогда не будут вправе самовольно их изменить. С другой стороны, крестьяне какого-либо поместья не могут уклониться от добровольно принятых договоров жалованных грамот и повинностей, в них оговоренных, иначе как в порядке и с условиями, предусмотренными в этих договорах, которые обязывают их либо навечно, либо до определенного срока.

Статья V — о разделении властей и о том, что «власть принадлежит народу» (чернь под «народом» не подразумевалась).

Статья VI — регламентирует законодательную власть, Сейм и Сенат Польши.

Статья VII — «закон о сеймиках», то есть о городском и местном (шляхетском) самоуправлении, ибо право голоса теперь строго ограничивалось имущественным цензом.

Статья VIII — устройство судебной власти.

Статья IX — определяла порядок регентства, и наследование польской короны (тут досталось Понятовскому, ибо выходило, что по его смерти корона вернется Саксонскому дому).

Статья X — об образовании королевских детей.

И, наконец, статья XI — о вооруженных силах, где они были определены в 100 тысяч человек.

Если убрать все восторженные крики либералов и красивые слова типа «свобода» или «конституция» и посмотреть на документ трезво — это просто регистрация существующего положения дел, и утверждение шляхетско-олигархической республики со слабым королем, то есть того состояния, в котором Польша находилась в последние два века. Весьма смешно ее сравнивать с американской конституцией или «Декларацией прав человека и гражданина». Некоторое сходство есть с Биллем о правах, но напомним, что этот английский документ написан в 1689 году, то есть почти за век до описываемых событий, и без Habeas Corpus Act выглядит довольно бледно, при этом Билль о правах на порядок радикальнее польской конституции (например, в статье о свободе ношения оружия для собственной защиты или в плане защиты свободы слова). Американская конституция вообще с нуля создавала и регламентировала американскую президентскую республику, «Декларация» объявляла всех равными и свободными.

В этом плане польская конституция — это просто очередная записка о шляхетской вольности, безумно далекая как от интересов государства, так и от реальной демократии. Ну и еще одно обстоятельство. Польская конституция 1791 года рассматривает население Речи Посполитой как польский народ, не уточняя, конкретное наполнение этого термина. Но даже если понимать его как согражданство, то конституция никоим образом не фиксирует наличие каких-либо других этносов на территории страны. Все живущие в Польше должны быть поляками. Платонов:

Новая конституция произвела в Польше всеобщий энтузиазм; но встретила также и сильных противников. Следствием был раздор, какого никогда еще не испытывала Польша: вражда воцарилась в недрах семейств, между кровными родственниками; брат восстал на брата: Игнатий Потоцкий был главным виновником и приверженцем конституции; брат его Феликс Потоцкий — непримиримым врагом ее. С сим последним соединились сенатор Северин Ржевуцкий и другие знатные лица. Объявив, по обычаю, протест против определения сейма, они составили конфедерацию в подольском городе Тарговицы, и прибегли к нашему двору с просьбой о защите старинных прав польского народа и о спасении его от тех бедствий, которыми угрожали ему мнимые учредители нового порядка.

И тут понятно, что Россия начала свои действия в Польше не из-за конституции. Вообще, если смотреть на дело трезво, Россия дала Речи Посполитой шанс. Который, наверное, ни одна страна не давала другой. Присоединение Польши к России и Австрии в войне с Османской империей и союз Варшавы и Петербурга давал Польше последний шанс на сохранение своей собственной государственности. Давал вектор развития, расширения. Давал средства на перестройку торговли и экономики, государственного устройства и вообще — я понимаю, что это звучит смешно, но — наполнял польскую государственность смыслом.

Помешало реализации этих планов несколько факторов. Так, после смерти австрийского императора Иосифа II 23 февраля 1790 года Австрия заключила мир с Турцией и обратила свои взоры на Польшу и Германию, где прирейнским областям угрожали французы. В 1789 году во Франции началась революция, и Россия лишилась еще одного крупного союзника. Теперь Париж был занят своими внутренними проблемами и самоустранился из большой европейской политики. Союз же Англии, Швеции и Пруссии были антироссийским. В отношении поляков к этой ситуации вполне подходит фраза, сказанная Талейраном про Бурбонов: «Они ничего не забыли и ничему не научились», и полякам на минуту показалось, что еще чуть-чуть — и русских сомнут. К тому же в 1791 году Пруссия и Австрия начали осторожные переговоры о союзе, который был направлен против Франции и против России. Еще летом 1790 года на Рейхенбахской конференции в Силезии при посредничестве морских держав, прежде всего Англии, было решено урегулировать австро-прусский конфликт и сохранить Османскую империю. Пруссия не получила ничего из польских территорий, а Австрия была вынуждена согласиться подписать мир с Османской империей.

А что же Екатерина? Императрица не собиралась непосредственно вмешиваться в польские дела, предпочитая втянуть Австрию и Пруссию в антифранцузские предприятия, дабы, когда те будут заняты борьбой против Франции, получить большую свободу рук в польских делах. Хрестоматийный факт — ее признание статс-секретарю А. В. Храповицкому 14 декабря 1791 года:

Я стараюсь втянуть Берлинский и Венский дворы в дела французские. Прусский бы пошел, но останавливается Венский […] Они меня не понимают […] я хочу вовлечь их в дела, чтобы самой иметь свободные руки. У меня много предприятий неоконченных и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали.

Чуть ранее, в январе-апреле 1791 года, начался Очаковский кризис, когда Ангия и Пруссия выступили единым фронтом против России, угрожая Екатерине войной. Мы уже описывали все перипетии этого конфликта, поэтому сейчас просто заметим — благодаря русской дипломатической и секретной службе кризис этот удалось разрешить взрывом возмущения в самой Англии. Лидер британской оппозиции Фокс четко и недвусмысленно сформулировал тезис рационального подхода к расширению России: «обширность ее территории, незначительность ее доходов, а также небольшая плотность населения делают ее могущество для нас совершенно неопасным».

9 января 1792 года Россия заключила с Турцией Ясский мир, и теперь могла приступить к решению польского вопроса. С самого начала было понятно, что дело тут не в Конституции. Польша упорно продолжала проводить антирусскую политику, что не могло радовать Петербург. Именно поэтому была предпринята попытка сначала решить дело собственно польскими силами.

Еще в июле 1791 года Станислав Щесны Потоцкий обратился к князю Григорию Александровичу Потемкину с запиской, в которой говорилось о создании антиконституционной польской конфедерации шляхты. В марте 1792 года Потоцкий и Северин Ржевуцкий тайно прибыли в Петербург, где имели встречу с Екатериной. Магнаты обещали создать собственную конфедерацию и попросить Россию ввести войска.

И 14 мая 1792 года в городе Торговице такая конфедерация была провозглашена. 18 мая русские войска вошли на территорию Польши, имея задачу «возвратить Речи Посполитой свободу и законность». Русские войска (всего 96 тысяч человек) начали наступление в Литву, Волынь и Подолию, польская армия (всего 70 тысяч человек) отступала до Буга, пока не узнала… что польский король, Станислав Понятовский, присоединился к Тарговицкой конфедерации.

Давайте на секунду прервемся и подумаем. Вы себе можете представить Александра I, который у Смоленска переходит на сторону Наполеона? Сталина, сообщающего, что враг у Тулы, и теперь он на стороне Гитлера? Петра I, говорящего, что после Нарвы он теперь переходит на сторону шведов?

Поистине, поляки — это удивительная нация!

Наступающий в Подолию русский корпус Каховского нанес польской армии под Деревичами крупное поражение, чем полностью деморализовал поляков. После битвы под Зеленцами польские «патриоты» стали массово переходить на сторону победителей. К тому же командующие польской армией Юзеф Антоний Понятовский и Михаил Любомирский не нашли ничего лучше, как рассориться, и разделили свои войска, которые теперь действовали независимо друг от друга. Вообще описывать русско-польские компании данного периода — это сюр. Никакой фантаст не придумал бы того, что было в реальности.

31 мая 1792 года русские взяли столицу Великого Княжества Литовского — Вильно. 5 августа без боя была занята Варшава.

Что же сделал Фридрих Вильгельм? Ведь, как мы помним, он вроде как полякам обещал военную помощь против России, и союз заключил. Так вот, прусский король… отказался помогать Польше. Ссылаясь на то, что принятая 3 мая 1971 года конституция прямо противоречил польско-прусским договоренностям. Грубо говоря, Фридрих Вильгельм поляков просто кинул.

Более того, король Пруссии предложил 100 тысяч своих солдат… Екатерине. Ну, если вдруг у нее возникнут сложности в Польше. Ну а виновато, согласно Фридриху Вильгельму, в этой ситуации… само польское руководство. Платонов:

Станислав Август прибегнул к великодушию Екатерины с просьбой даровать Польше пощаду. Императрица отвечала ему, что только присоединение поляков к тарговицким конфедератам может прекратить военные действия. Король повиновался; примеру его последовали знатнейшие вельможи, сенаторы и другие государственные сановники, исключая Костюшка, Игнатия Потоцкого, Коллонтая, Зайончека и других приверженцев конституции 3 мая, удалившихся отчасти в Саксонию, отчасти и виленская, соединились в одну, под названием светлейшей генеральной конфедерации, собрались в Гродно, и под председательством короля составили сейм для окончательного устройства судьбы Польши. Екатерина убедилась, что не будет конца тревогам ее империи, доколе столь беспокойный сосед не потеряет последних средств вредить ей, и предприняла свои меры: решилась возвратить Польшу в первобытное ее состояние, в коем находилась она до соединения с Литовским княжеством.

Новый сейм был открыт в Гродно, где по настоятельному требованию русского посланника Сиверса демократическим путем согласился присоединить к России Волынь, Подолию и часть Белоруссии с Минском. Россия получила 4600 кв. км. Территории с 3 миллионами жителей, в основном православных.

23 января 1793 года между Россией, Австрией и Пруссией была подписана новая конвенция о разделе Польши. Фридрих Вильгельм II получал себе Данциг, Торн и Южную Пруссию (5700 кв. км. с 1.1 миллионом жителей), Австрия в разделе участия не принимала, она была занята войной с революционной Францией.

Пусть не покажется глумлением то, что я скажу, но помимо очевидных минусов второго раздела Польша получила и большой плюс — теперь она действительно была унитарной страной с польским католическим населением. Грубо говоря, ее соседи отрезали от Речи Посполитой все те области, которые были населены неполяками, и которые не встраивались в польскую систему «одна нация — один бог».

Польша получила третью возможность переформатироваться, на этот раз — действительно последнюю. Как же поляки ей воспользовались?

Началось все, как ни странно, в кругах поляков, бывших в эмиграции. В Дрездене, Саксония, Игнатий Потоцкий, Гуго Коллонтай и Тадеуш Костюшко задумали произвести в Польше переворот и установить военную диктатуру. Для чего? Может быть, для реорганизации государства? Или для восстановления экономики? Нет! Костюшко предлагал восстановить конституцию 3 мая, обратиться к горожанам и крестьянам, и… начать войну с Россией, Австрией и Пруссией за возвращение бывших польских земель (!). При этом в союзники предполагали взять Францию.

В начале 1793 года Костюшко выехал в Париж, в Бельгии он встретился с генералом Дюмурье, где ознакомил его с планами заговорщиков. В Париже Костюшко выслушали, пожали плечами, и пожелали всяческих успехов, но никаких конкретных обещаний не дали.

11 сентября Костюшко встретился в Кракове с лидерами оппозиции, где обсудил планы восстания. 11 февраля 1794 года Постоянный Совет при короле рассмотрел записку русского посланника, где предлагалось сократить польскую армию до 15 тысяч человек ради получения инвестиций в польскую экономику. В принципе, коронные гетманы Ян Август Чихотский (Cichocki) и Ян Генрих Домбровский разработали проект сокращения армии. 21 февраля Совет принял этот проект.

Костюшко использовал это принятие как дополнительный козырь, и 24 марта 1794 года рвануло. Стоит понять, что это не было народным восстанием с самого начала, это был заговор крупных магнатов, которые, потеряв кучу рабочих рук, «быдла», хотели вернуть старые порядки и утерянные земли, поэтому объединились на время и избрали диктатора, коим Костюшко и являлся.

Чуть ранее, 12 марта, генерал Мадалинский отказался распустить Великопольскую конную бригаду согласно решениям Гродненсокго сейма, он напал на русский полк, дабы… уничтожить русских? Нет! Дабы захватить полковую казну, ведь, как известно, топливом любого восстания являются деньги! Разграбив русский обоз, он двинулся к Кракову.

А 24-го на рынке Кракова Костюшка провозгласил начало восстания, сказав при этом клятву. Давайте прочитаем ее от начала до конца:

Я, Тадеуш Костюшко, клянусь перед Богом и всей польской нацией, что власть, которую мне доверили, я не буду использовать для чьего-либо угнетения, а только чтобы защитить границы своей страны, восстановить власть народа и попранные свободы. Да поможет мне Господь!

Под «защитить границы своей родины» понимались именно границы Польши «от можа до можа», а не те, которые существовали на 1794 год.

Назначенный Верховным Главнокомандующим Войска Польского, Костюшко (в полном соответствии с демократическими и республиканскими ценностями, конечно же) ввел рекрутчину, требуя выставить с пяти дворов одного пехотинцы, и с 50 дворов — одного кавалериста. Конечно же, рекрутчина объявлялась «добровольной», но такой никогда не была. Этим дело не заканчивалось. 10 дворов должны были выставить еще одного пешего ландштурмовца, и 50 дворов — одного конного. Если же учесть еще ополчение и милицию, станет понятно, что Костюшко хотел создать из Польши сверхмилитаризированную страну и мобилизовать практически все население. Это дало ему регулярную армию в 55 тысяч человек, и общее количество войск до 105 тысяч на пике восстания.

Уже 4 апреля 1794 года отряды Костюшко нанесли поражение отрядам Тормасова у Рацлава. А 17 апреля началось восстание в Варшаве.

На тот момент русские войска в Варшаве возглавлял генерал-поручик барон Осип Игельстром. Польские отряды атаковали русский пикет у Королевского Арсенала и начали вооружаться. Возглавил восставших Ян Килинский, который приказал «резать русских без жалости», что поляки и делали. 19 апреля последние уцелевшие русские полки вырвались из польской столицы: «Русские, пробиваясь штыками чрез толпы мятежников, должны были выступить из Варшавы. По отступающим русским стреляли из окон и с крыш домов, бросали на них бревна и все, что может причинить вред, и из 8000 русских погибло 2200 человек, а в плен было взято 260». Бестужев-Марлинский писал в своих «Записках»: «Думаю, каждый из вас, господа, слышал рассказы екатерининских служивых об ужасной варшавской заутрене. Тысячи русских были вырезаны тогда, сонные и безоружные, в домах, которые они полагали дружескими». Убийства русских солдат и офицеров происходили даже в храме, где русские причащались.

Допустим, что русские источники пристрастны. Давайте возьмем польские. Вот историк Казимир Бартошевич:

«В конце дня церковь была полна трупов. Русская кровь лилась рекой». Мариан Кукель: «В пригороде Варшавы, Кракове, стоял русский полк (600 человек) Василия Милашевича при 5 орудиях. Польский полковник Филипп Хауман начал вести с русскими переговоры, но внезапно прервал их и атаковал одновременно с отрядом Липинского, ударившего во фланг. К атаке подключились и гражданские, которые убивали всех раненых, полк буквально был уничтожен восставшими, тяжело раненый Милашевич попал в плен».

Генерал Иван Новицкий, имея под рукой до 4000 человек, попытался переломить ситуацию и атаковал поляков. При этом он запретил пользоваться артиллерией, «дабы пощадить город и его жителей». Естественно, как результат, наступление захлебнулось в крови.

Согласно польским источникам, русские потеряли во время «Варшавской заутренней» от 2250 до 2500 убитыми и от 1960 до 2000 пленными. Надо сказать, что пленные эти (за исключением офицеров) большей частью умерли в плену, неясно — от плохого обращения или просто были убиты.

Дальнейшее известно. В мае 1794 года в Подолию был отправлен Суворов для подготовки Польской кампании. В первой половине августа он вошел на территорию Польши, а уже 3 ноября начался штурм Варшавы, вернее, ее предместья — Праги. Из выдержки из диспозиции А. В. Суворова к штурму Праги 3 ноября 1794 года: «В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать. Кого из нас убьют — царство небесное, живым — слава!»

Дополнительные указания Суворова: «3-е. Згода! пардон. — Отруць бронь. Кои положат ружье, тех отделить: вольность! — пашпорты!». Это дополнение — для русских солдат, не говорящих по-польски — «згода» по-польски значит «мир», а «отруць бронь» — «положи оружие».

Рассказы про «резню в Праге» больше представляются фантастическими вымыслами. Гибли ли при штурме гражданские? Однозначно, но не будем забывать, что большинство их — из ландштурма и милиции, то есть это вооруженные люди. Сам Суворов об этом говорит прямо:

«Ныне в Праге мятежничьих войск при Зайончике, Мокрановском и иных: пехоты 15000, конницы 2500 да жителей, могущих защищаться, до 2000, пушек более 100». Более того, перед штурмом Суворов призвал польских генералов удалить мирных жителей из предместья. Костомаров: «Само польское военное начальство должно было содействовать тому, чтобы удалить женщин и детей, дабы их вопли и крики не производили на солдат ослабляющего влияния, и деморализовали мужества войска. Таким образом, если происходили варварства над жителями, почему-нибудь не успевшими выбраться из Праги, то, вероятно, в небольшом числе, тем более что, по сказаниям самих поляков, как только русские овладели Прагою, Суворов послал офицеров оповестить жителей, какие оставались в Праге, чтобы они скорее выходили с правой стороны Праги, и бежали в русский лагерь, где они могут быть безопасны, и все действительно, которые по этому призыву ушли туда, остались целы…».

Но польское начальство не содействовало, прикрываясь своими же гражданами, как живым щитом.

Почему миф о «народном» польском восстании так живуч? Да потому, что это часть национальной мифологии. Ведь выдерни из нее один камень — и сразу вся польская история начнет рушиться и требовать глобального пересмотра. По сути, кучка проходимцев под революционными лозунгами пыталась сменить власть, чтобы начать «войну всех против всех».

Свидетельство на смоленском следствии сморгонского мещанина М. Куницкого:

«Когда же в местечке Сморгони были читаны польские универсапы, чтобы жители против российских войск имели предосторожности и пики, а ежели кто не будет послушен, тех велено вешать, то означенный Францишевский велел зделать виселицу и, призвав его, Куницкаго, приказал объявить всем крестьянам, чтобы они зделали пики… а его, Куницкаго, призвав, приказал, чтоб крестьяне российским войскам противились. Однако ж он с крестьянами… сделанныя пики сожгли и когда российское войско вошло в Сморгонь, то он, Куницкий, равно и шляхтич Гедымин, никакого оному сопротивления не делали. Показанное о пиках приказание делал, боясь угроз означеннаго Францишевского виселицею».

Или вот еще прекрасное — из показаний 12 октября 1794 года на смоленском следствии шляхтича Т. Вышемирского относительно призыва в ополчение жителей местечка Воложин:

«…когда польский намесник Павловский читал ему, Вышемирскому, универсал, чтобы давать крестьян к возмущению против России, а ежели даны не будут, то они отозвались ево Вышемирскаго повесить, почему и согнал он всех крестьян с фольварка Адампольскаго более ста человек в то местечко Воложин с ружьями, косами и пиками, и сие учинил из боязни, чтобы за ослушание самого его не умертвили. Отлучаться же ему было нельзя за тем, что за ним присмотр имели».

Не правда ли, что повстанческая армия в свете таких данных представляется не совсем «добровольной»?

История действий Суворова в Польше и взятие Варшавы хорошо известны. А что же Пруссия? 16 мая 1794 года прусские войска форсировали Вислу и вступили в Польшу. 6 июня часть пруссаков объединилась с русскими. 6 июня в битве под Щекоцинами (70 км от Кракова) русско-прусский отряд разгромил армию Костюшко и был готов двинуться на Варшаву, однако на территории Пруссии началось Великопольское восстание, и прусские отряды были отозваны на его подавление. Пруссаки разгромили польских повстанцев под Маевицами и подавили восстание довольно жестко. Генерал Домбровский после пленения прибыл в Берлин, где был принят Фридрихом Вильгельмом, далее он поехал в Дрезден, а потом в Париж, где стал одним из инициаторов создания Польского Легиона.

30 же июня 1794 года в Польшу вошли австрийские войска. 7 июля они заняли Люблин, а 8 ноября — Радом. 16 ноября 1794 года поляки капитулировали. Принимал капитуляцию генерал Федор Денисов.

24 октября 1795 года Россия, Пруссия и Австрия подписали соглашение о третьем, на этот раз окончательном разделе Польши. Русские получили все земли к востоку от Немана и Буга, с Гродно и Вильно. Австрия присоединила к себе Краковское воеводство, часть Подляшья и Мазовии. Пруссия забрала Варшавскую область, часть Литвы и Северную Мазовию. Польша прекратила свое существование. Король Станислав Понятовский под конвоем русских драгун прибыл в Гродно, где 25 ноября отрекся от польской короны. Именно поэтому получилось так, что Россия стала владельцем польской короны, и даже Наполеон не мог воссоздать Польское королевство, остановившись лишь на идее герцогства (иначе Россия начнет предъявлять права на польскую корону).

Что же касается Фридриха Вильгельма II, он умер 16 ноября 1797 года. Результаты его правления оцениваются неоднозначно — с одной стороны, он прирастил прусские земли за счет Польши, с другой стороны — из-за крайне нерациональной финансовой политики просто разбазарил все средства, оставленные ему Великим. На 1795 год долги казны составляли 48 миллионов талеров. Такое финансовое положение случилось не только из-за войны на два фронта: с Францией (этого вопроса мы коснемся уже в следующей части) и Польшей, а еще и из-за мотовства самого Фридриха Вильгельма. Так, например, один Мраморный Дворец в Потсдаме обошелся прусскому королю в 448 745 талеров.

Новым правителем Пруссии стал Фридрих Вильгельм III, ханжа и моралист, к тому же совершенно не обладающий широким кругозором я ясностью ума. Он не умел управлять, не понимал экономики, и более того… Тут лучше процитировать Екатерину, которая сказала эти слова про совершенно другого персонажа, но они идеально подходят для краткого описания противоречивой натуры Фридриха Вильгельма III: «Можно сказать, что две души имел: любил доброе, но делал и худое, был храбр в деле с неприятелем, но лично трус».

Но об этом уже в следующей серии.

Далее: часть VI