Россия и Пруссия, враги или партнеры? Часть VI

Ранее: часть V

Основной проблемой Пруссии в период с 1792 по 1815 год стали отношения с Францией. И тут надо рассмотреть предысторию конфликта.

Итак, 20 июня 1789 года в Париже депутаты третьего сословия в Зале для игры в мяч потребовали созыва Национального собрания. 11 июля Людовик XVI дал отставку министру финансов Неккеру и преобразовал министерство, поставив во главе его барона Бретейля, предлагавшего принять самые крайние меры против Парижа. Бретейль говорил: «Если нужно будет сжечь Париж, мы сожжём Париж». Однако 14 июня была взята Бастилия, а 17-го испуганный Людовик XVI согласился на созыв Учредительного собрания. Серия декретов 4–11 августа отменила все феодальные повинности крестьян, церковную десятину, сеньоральные обязательства и т. д., Франция встала на путь капиталистического развития. Ну а 10 октября 1789 года она была провозглашена конституционной монархией. Вся полнота власти перешла к Национальному собранию, королю же оставили представительные функции. Изменили традиционный титул французских королей: из «милостью божьей, короля Франции и Наварры», Людовик XVI стал «милостью божьей и в силу конституционного закона государства королём французов». Страна оказалась разделена на 83 департамента, примерно равных по территории. Департаменты подразделялись на округа (дистрикты). Дистрикты разделялись на кантоны, кантоны на коммуны, коммуны — на секции и участки.

Особый раскол вызвала церковная реформа. Дело в том, что французы решили ввести в церкви такие же правила, как и в государстве: теперь епископы избирались большинством кюре округов, а кюре, в свою очередь, — прихожанами. Епископы теперь лишь уведомляли Папу Римского о своем избрании.

Вполне возможно, что период реформ мог закончиться безболезненно, но тут… из Франции сбежал король! План Людовика XVI был прост — добраться до Саара и Мозеля, где возглавить верные ему войска и постараться «вернуть свой народ, сбитый с толку мятежниками». В случае же, если королевские войска будут разбиты — предполагалось обратиться за помощью к Австрии и Пруссии.

Около полуночи 20 июня 1791 года Людовик попытался сбежать, попался — его опознали в Варенне почтовые служащие, и 25 июня вернулся в Париж под конвоем. Далее планы короля и его помощников были раскрыты, и оказалось, что глава государства собирался… ввести во Францию иностранные войска. Против Людовика инициировали процесс, результатом которого могло стать либо отречение короля, либо его казнь.

Фридрих Вильгельм II и Леопольд II подписали Пильницкую декларацию, в которой говорилось, «что державы не откажутся употребить, вместе с императором и королём, самые действительные средства, соразмерно своим силам, чтобы дать возможность королю Франции совершенно свободно укрепить основы монархического правления, одинаково соответствующие правам государей и благосостоянию Франции». Если перевести эти требования с дипломатического языка на обычный — Франции угрожали войной, если она отрешит от власти Людовика XVI или предаст его смерти.

13 сентября 1791 года была подписана новая Конституция Франции, согласно которой Национальное собрание было распущено, власть переходила к Законодательному собранию, по сути — однопалатному парламенту, состоящему из 745 депутатов. В первом же декрете нового органа власти говорилось об амнистии, а 15 октября 1791 года король специальным письмом отдельно попросил всех эмигрантов вернуться.

Главный эмигрантский центр располагался в Кобленце, там же находился и самопровозглашенный регент — граф д’Артуа, а также принц Конде, Каллон, Полиньяк, Буйэ. Воззвание короля, несомненно, дошло до эмигрантских кругов, но лишь немногие беглецы вернулись. Это вызвало известное раздражение у Законодательного собрания, и оно новым декретом объявило, что те, кто не вернется до 1 января 1792 года, будут считаться изменниками родины и преступниками. Кроме того, в Трир, один из центров эмигрантских кругов, был послан ультиматум, в котором требовали от тамошнего курфюрста выслать всех французов-эмигрантов из государства в течение месяца.

И далее… Тут надо остановиться и объяснить логику событий. Внутренние проблемы Франции в 1789–1791 годах нарастали как снежный ком, и общество вполне было готово к гражданской войне. Чтобы этого избежать, члены парламента и военные нашли, как им казалось, верный выход — надо начать войну внешнюю. Внешняя война отвлечет народ от насущных проблем и сплотит нацию. Например, Лафайет думал, что война замедлит или даже вообще прекратит развал армии. Бриссо, представитель жирондистов, считал, что соседние страны спят и видят, как бы ввести у себя новые французские порядки. Гийом-Матье Дюма считал, что на войну можно будет услать всех «непримиримых», пусть там свою доблесть доказывают, а не в Париже бунтами верховодят. Камбон писал, что война позволит списать часть государственного долга. Король же считал, что внешняя война спасет его жизнь, поэтому даже настаивал на ультиматуме «королю Чехии и Венгрии». Собственно, каждая партия руководствовалась своими интересами, но все сходились на том, что война сейчас будет явно на пользу.

Именно поэтому 20 апреля 1792 года Франция объявила войну Австрии и начала вторжение в Австрийские Нидерланды. 20 мая Фридрих Вильгельм II во исполнение союзного долга по отношению к Австрии объявил войну Франции.

Французский генерал Дюмурье, составлявший план вторжения, был уверен, что прокатится по Бельгии как каток, однако французская армия оказалась заражена язвой пораженчества, и солдаты при малейшем намеке на столкновение дезертировали массами в полном беспорядке. Этим дело не ограничилось, начались солдатские бунты, бригадный генерал Теобальд Дилон был застрелен солдатами в спину, его тело протащили по улицам Лилля и сожгли у Большого Дворца, а само наступление захлебнулось ровно через 8 дней, 28 апреля. Война теперь велась на территории Франции.

Пожалуй, спасло революционеров то, что австрийцы, пруссаки и роялисты действовали очень неспешно. Четыре месяца они создавали армию вторжения и договаривались о вертикали власти, в результате получилась совершенная чехарда: в союзной армии были прусские, австрийские, гессенские и роялистские полки. Пруссаки под командованием Фридриха Вильгельма II действовали отдельно, австрияками и гессенцами командовал герцог Брауншвейгский, французскими эмигрантами — принц Конде, который подчинялся одновременно и брауншвейгскому, и прусскому королю.

19 августа союзные войска перешли границу Франции, 29-го пруссаки с 50 тысяч солдат осадили Верден, который защищал 3.5-тысячный гарнизон, и после двух дней бомбардировок Верден пал. Путь на Париж был открыт.

Дюмурье, спасая ситуацию, вводил войска в бой по частям, тревожа противника фланговыми ударами и мелкими стычками, 19 сентября к нему из Метца прорвался Келлерман и расположил свои войска на холмах между Сент-Мену и Вальми, основательно усилив позицию артиллерией. Пруссаки, сделав марш через лес Аргон, оказались на широком поле перед холмами, и пошли в атаку, однако французская артиллерия действовала просто отлично — раз за разом все попытки атак были отбиты еще на дальних подступах, и пруссаки откатывались в лес. В кульминационный момент боя перед французскими полками появился Келлерман, который кинул вверх шляпу и закричал что есть мочи: «Да здравствует нация!», и французы начали стройными колоннами спускаться с холмов. При этом французская артиллерия развила еще более плотный огонь.

Удивленный герцог Брауншвейгский скомандовал отступать. Историки до сих пор спорят, что послужило мотивом этому приказу. Версии выдвигались и выдвигаются самые разные, от предательства и заговора масоном (Келлерман и Брауншвегский были масонами) до объективных причин (прусская армия из-за проблем с финансированием третий месяц не получала жалования).

Потери французов при Вальми составили около 300 человек, потери пруссаков — 184 человека. Французские потери были выше из-за взрыва склада боеприпасов во время боя.

Фридрих Вильгельм II пошел на переговоры с Дюмурье, требуя дать гарантии жизни французского короля и его семье. Поскольку только что проигранное сражение не было весомым аргументом, Дюмурье высокомерно отказал просьбе пруссаков.

Единственно, до чего договорились — это об обмене пленными по принципу «всех на всех». 30 сентября пруссаки начали отступление, преследуемые по пятам французами, которые получали подкрепления, и их силы достигли численности в 80 тысяч человек. Был оставлен Верден, причем с находящимися там на лечении прусскими солдатами. Национальный Конвент, пришедший к власти 21 сентября 1792 года, издал указ, что пруссаки могут свободно долечиться на территории Франции и вернуться в свою страну по выздоровлении.

Ну а далее началось наступление французов по всем фронтам. В конце сентября пали Савойя и Ницца, Дюмурье развил атаку на Бельгию и 14 ноября вошел в Брюссель, чуть ранее, 21 октября, де Кюстин без боя захватил Майнц. В этот же день прусская армия перешла границу Люксембурга и взяла путь на родину.

11 декабря Конвент инициировал суд над Людовиком XVI. 20 января 1793 года Национальное собрание числом в 380 депутатов против 310 проголосовало за казнь короля, и на следующий день приговор был приведен в исполнение. Роялисты во главе с бароном де Бацем (потомком д’Артаньяна) пытались спасти короля, но безрезультатно.

С казнью Людовика XVI связана легенда, будто бы один из масонов прыгнул со строительных лесов к корзине, где лежала голова короля, обмакнул туда платок и воскликнул: «Жак де Молэ, теперь ты отомщен!», тем самым намекая на казнь последнего Великого Магистра Ордена тамплиеров, казненного по приказу короля Филиппа Красивого. Тогда, опять-таки согласно легенде, Магистр проклял короля Филиппа и его подельников, и тем самым проклял всю Францию. По мысли французской масонской ложи, теперь заклятие де Молэ с Франции было снято.

Казнь Людовика XVI потрясла всю Европу, более того — потрясла даже Америку. Надо сказать, что в 1791 году во Францию приехал Томас Пейн, человек-легенда, по сути начавший американскую революцию своим фельетоном «Здравый смысл». Так вот, Пейн выступал против казни короля, поскольку считал, что это просто… глупо и жестоко.

С молниеносной быстротой против Франции образовался союз из Англии, Пруссии, Австрии, Неаполя, Тосканы, Пармы, Модены, Папской области, Португалии, Голландии и Испании, который 1 февраля 1793 года объявил республике войну. Британия договорилась с Россией, чтобы последняя запретила экспорт пшеницы во Францию (в тот год во Франции был недород). Кроме всего прочего, восстали Лион, Марсель и Вандея.

Однако началось все с наступления Дюмурье на Голландию. Он смог взять несколько крепостей, однако после ряда поражений отступил в Бельгию и заключил перемирие с австрийцами, пообещав, что развернет свои войска на Париж, восстановит монархию и Конституцию 1791 года. Однако заговор Дюмурье стал известен его офицерам, и он бежал к австрийцам.

14 апреля 32 тысячи пруссаков осадили Майнц, в котором находился 23-тысячный французский гарнизон. Вскоре к ним на подмогу подошли 12 тысяч австрийцев. К 17 июня были установлены батареи и начался обстрел города. Через месяц город был фактически разрушен и капитулировал. Французскому гарнизону разрешили покинуть крепость с личным оружием и знаменами под обещание не воевать с войсками коалиции год. Надо сказать, французы выполнили обещание — бывший гарнизон Майнца был переброшен на подавление восстания в Вандее.

В мае союзники развили наступление на всех фронтах. 10 июля пал Конде, 28 июля — Валансьен, 30-го — Мобеж, испанцы осадили Перпиньян и Байону, англо-голландский корпус высадился перед Дюнкерком. Наконец, 28 августа 1793 года эскадра адмирала Худа вошла в Тулон, который сдался союзникам без боя вместе со всем Флотом Леванта (это третья часть всех кораблей Франции). Казалось, республика обречена.

Спасло Францию две вещи. Первое: Конвент смог сорганизоваться и объявил всеобщую мобилизацию. В результате армия с 200 тысяч в мае 1793 года возросла до 1.2 миллиона штыков уже к октябрю 1793 года. Второе: суровое время требует суровых мер. Французские командующие армиями буквально головой отвечали за результаты сражений. Произошел своего рода беспощадный естественный отбор. Так, Жан-Николя Ушар атаковал войска герцога Йоркского под Дюнкерком, в битве при Ондскоте он смог разгромить англичан, которые отступили, бросив всю артиллерию, 12 сентября Ушар ударил по голландцам принца Оранского и просто размазал их, однако потерпел несколько поражений от австрийцев, которыми командовали принц Кобургский (ученик Суворова) и князь Гогенлоэ. В результате Ушар попал под трибунал по обвинению в том, что не разгромил полностью англичан и австрийцев, и в результате был гильотинирован.

Ушара заменил Жан-Батист Журдан, который тут же нанес поражение Кобургу у Ваттиньи.

В принципе, тактика революционных генералов образца 1793 года была проста — они воспользовались плодами всеобщей мобилизации и тем, что практически во всех боях имели численное преимущество. Поэтому генералы без затей просто атаковали союзников в лоб, не страшась потерь, и в прямом смысле слова «заваливали противника трупами». В том же бою при Ваттиньи Журдан имел 45 тысяч штыков, Кобургский — 23 тысячи. Потери французов — 3000 убитыми и ранеными, потери австрияков — 2500 убитыми, ранеными и пленными.

Однако эта незамысловатая тактика дала результат — уже к октябрю австрийцы были выдавлены в Бельгию и ушли к Монсу, а пруссаки отступили к Майнцу. Наконец, 19 декабря 1793 года армии Дюгомье и Карто ударом с двух сторон отбили Тулон (в этом сражении отличился Наполеон Бонапарт, который начал кампанию под Тулоном в чине капитана, а закончил генералом).

Неудачи коалиции стали для Пруссии поводом задуматься о смене стратегии. Более того, в 1794 году Фридриха Вильгельма II больше беспокоили русские армии в Польше, а не французское наступление в Бельгии и Голландии. Именно поэтому Журдан в Рейнской области сражался исключительно с австрийцами при полном бездействии пруссаков. Более того, 5 апреля 1795 года в Базеле Пруссия подписала мир с Францией, согласившись с территориальными приобретениями последней в Нидерландах и по левому берегу Рейна.

В войны Второй и Третьей коалиций Пруссия не ввязывалась, поскольку после раздела Польши в 1795 году перед ней стояла очень острая задача — как инкорпорировать 2.5 миллиона поляков в немецкое государство. Как мы уже говорили, 16 ноября 1797 года умер Фридрих Вильгельм II. За год до него, 16 ноября 1796 года, скончалась императрица Екатерина II. На престол России взошел Павел I, на престол Пруссии — Фридрих Вильгельм III.

18 брюмера (9 ноября) 1799 года «отряд гренадеров с барабанным боем, с ружьями наперевес, предводительствуемый Мюратом и Леклером, двинулся в зал заседаний Совета пятисот. Распахнув двери, Мюрат громовым голосом выкрикнул приказ: „Вышвырните всю эту свору вон!“ Депутаты мгновенно разбежались». К власти пришел Наполеон Бонапарт, который сначала стал Первым Консулом, а потом и императором Франции. Павел Первый, придя к власти, изначально объявил политику нейтралитета, однако она имела одну весьма существенную оговорку. «Хотя российское войско, — сообщалось в приведенной выше циркулярной ноте, — не будет действовать против Франции», государь, «как и покойная его родительница, остается в твердой связи со своими союзниками и чувствует нужду всевозможными мерами противиться неистовой французской республике, угрожающей всей Европе совершенным истреблением закона, прав, имущества и благонравия».

Павел писал 21 апреля 1798 года о французах:

Французы, примиряясь с державами и областями, которых вдруг вовсе истребить или отвергнуть не были в состоянии, разрывают с ними дружбу, как скоро предвидят удобство успевать в своем плане, чтобы достигать всемирного владычества посредством заразы и утверждения правил безбожных и порядку гражданскому противных». «Оставшиеся еще вне заразы государства ничем столь сильно не могут обуздать буйство сея нации, как тесною между собою связью и готовностью один другого охранять честь, целость и независимость.

Таким образом, почва для участия России в коалиции держав, искусно подготовляемой Питтом и английскими послами, была создана и в России, и недоставало лишь повода, чтобы подвинуть ее к решительному выступлению.

Поводом для вступления России во Вторую коалицию стал захват Мальты, русские солдаты Суворова появились в Италии, а матросы Ушакова — в Адриатике, однако уже в 1800 году коалиция распалась, и Россия вышла из войны, имея в профите Ионические острова, которые беспардонно отжала у Турции.

Русский корпус Германа (частью по вине союзников-англичан) потерпел в Голландии поражение, остатки же войска были отвезены англичанами на зимние квартиры на остров Джерси, где русские солдаты терпели крайнюю нужду в продовольствии и одежде. Узнав о лишениях своих солдат, Павел был страшно обижен и разгневан на Англию. К тому еще присоединилось одно обстоятельство, которое было последней каплей горечи для Павла. Англичане заняли Мальту, и когда Павел, как магистр Ордена, потребовал возвращения ее, они ему отказали. Павел был вне себя от негодования, отозвал своего посла, графа Воронцова, из Лондона и распорядился в мае 1800 года о том, чтобы английский посол лорд Уитворт выехал из России.

Теперь Павел задумал заключить союз с Наполеоном. Датский посланник Розенкранц объяснял этот дипломатический поворот так:

Политика его (Павла) вот уже три года остается неизменной и связана со справедливостью там, где его величество полагает ее найти. Долгое время он был того мнения, что справедливость находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем державам. Теперь же в этой стране в скором времени водворится король, если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет положение дел. Он бросил сторонников этой партии, которая и есть австрийская, когда обнаружилось, что справедливость не на ее стороне. То же самое он испытал относительно англичан. Он склоняется единственно в сторону справедливости, а не к тому или другому правительству, к той или другой нации, и те, которые иначе судят о его политике, положительно ошибаются.

Бонапарт, в свою очередь, с величайшей готовностью пошел навстречу Павлу, и между ними завязалась оживленная дипломатическая переписка, намечалось заключение более тесного союза. В конце 1800 года Павел поручил графу Ростопчину составить доклад о политическом положении Европы и о необходимом курсе русской дипломатии. В составленной по этому случаю записке говорилось: «Англия вооружала попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы против Франции». Павел к этому прибавил: «и нас грешных». Далее следовала фраза, с которой император тоже был абсолютно согласен: «Она (Англия) своею завистью, пронырством и богатством была, есть и пребудет не соперница, но злодей Франции».

И далее Ростопчин предлагал войти в тесный союз с Францией против Англии, для того, чтобы… устроить раздел Турции при участии Австрии и Пруссии. В меморандуме Ростопчина этот абзац напоминает современный чат. Ростопчин: «Россия взяла бы Романию, Болгарию и Молдавию, а по времени греки и сами подойдут под скипетр российский». Павел: «А можно подвесть!» Ростопчин: «Австрии отдать Боснию, Сербию и Валахию». Павел недовольно замечает: «Не много ль?»

Честно говоря, план невероятный. Если Россия хотела делить турецкие владения в Европе — нужно было заручиться поддержкой Австрии. Если наша держава замахивалась на турецкие владения на Кавказе — тут уже надо было действовать самим. Франция не могла ни помочь, ни помешать обоим этим разделам. Англия — совершенно то же самое.

Еще раз. Основной задачей провозглашался раздел турецких владений. И далее мы начали свою деятельность с того, что… заключили направленный против Англии Акт о вооруженном нейтралитете с Швецией, Данией и Пруссией, и задержали у себя в портах английские торговые суда. Александр Федорович Крузенштерн пишет адмиралу Ревеля де Рибасу записку, где предлагает «для обуздания Англии составить легкую эскадру из нескольких кораблей и направить ее в мае к Азорским островам, с тем чтобы здесь перехватывать крупные английские корабли, а легкие — просто потоплять». Как это приближало бы Россию к разделу Турции — совершенно непонятно.

Дальше — больше. Речь об авантюре под названием «Индийский поход», который, слава богу, не был реализован из-за смерти Павла.

В общем, внешняя политика сына Екатерины была малопоследовательной и совершенно непонятной. В политике не руководствуются эмоциями, а только и исключительно национальным интересом, национальной выгодой, если угодно. Результат был предсказуем — 24 марта 1801 года группа заговорщиков ворвалась в Михайловский замок и убила Павла I. К власти пришел Александр I.

Надо сказать, что мы, русские, имеем свойство кидаться из одной крайности в другую. Если при Павле Россия заключила союз с Францией, то во времена Александра борьба с наполеоновской Францией стала для царя идеей фикс. К тому же… Как тут сказать-то… Александр имел один очень важный недостаток, который может быть и был достоинством на поприще дипломатии и переговоров, но вот в военном деле или в написанных им для послов инструкциях… Впрочем, проиллюстрируем. Вот отрывок из письма Александра I Наполеону, переданного послом России графом Морковым:

Если Первый Консул французской республики будет продолжать поддерживать и укреплять свою власть путем ссор и смут, которые сотрясают Европу… если он даст увлечь себя потоку революции… война может продолжиться… в этом случае мой уполномоченный во Франции должен будет лишь наблюдать за действиями правительства и развлекать его внимание, пока обстоятельства, более удобные, не позволят мне прибегнуть к более действенным мерам.

Вот что можно понять из данного отрывка? Вроде как это угроза Наполеону: мол, будешь барагозить в Европе, мы войной на тебя пойдем. Но где точные, четкие границы: вот это для нас приемлемо, вот это — нет? Здесь мы можем пойти на переговоры, а здесь — уже никак? Да и что это такое — посол будет наблюдать за действиями Франции и развлекать внимание? Он самостоятельное лицо или только чиновник? Он может принимать какие-то решения или служит почтовым ящиком «до востребования»?

В общем, Александр постоянно давал такие обтекаемые приказы, такие обтекаемые инструкции, что понять его было совершенно невозможно.

Сравните с указаниями Наполеона:

Отныне ничто не нарушит отношений между двумя великими народами, у которых столько причин любить друг друга и нет поводов ко взаимному опасению…

Согласитесь, здесь все четко и понятно, и никаких иносказаний не требует.

17 июня 1801 года между Россией и Англией была заключена конвенция, при этом Россия… удовлетворила все английские требования. Россия признала аннексию Мальты, а также не оспорила британское толкование морской блокады, тем более что английский посол намеренно исказил текст. Было:

Основанием для морской блокады нейтрального порта является нахождение там судов воюющей державы.

Стало:

Основанием для морской блокады нейтрального порта является нахождение там судов воюющей державы, или недалеко от него.

Оно, очевидно, могло принять самое широкой толкование. Совершенно непонятно, зачем Петербургская конвенция была подписана. Любые переговоры — это повод для торговли, и на тот момент Англия, фактически одна ведущая войну против Франции, нуждалась в России гораздо более, чем Россия в Англии. Друг и наперсник Александра, Чарторыйский, прямо писал: «На скорую руку, худо или хорошо, устроили сделку, в которой чувствовалась поспешность и желание столковаться во что бы то ни стало».

26 сентября 1801 года Россия и Франция официально заключили мир, где помимо открытых были и секретные соглашения, и тут же Александр… отсылает текст договора в Англию, отписывая послу Воронцову:

Я предлагаю вам решить самому, сообщить ли английскому министерству приложенные к настоящему письму акты, заключенные в Париже, полностью или частично. Я хочу показать тем самым свою откровенность, надеясь, что эти секретные условия не будут разглашены другим. Я также считаю необходимым по этому случаю сообщить вам следующее: я совершенно не желаю вступать с французским правительством в какие-либо совместные действия, и выражение «последующее согласие», употребленное Талейраном в его переговорах с графом Морковым, может быть разве что употреблено, если дело дойдет до этого, к вопросу о германских делах.

Зачем это нужно было? В конце концов, это просто унизительно — служить лакеем у другой державы! На тот момент Россия должна была обязана решить черноморский вопрос! Напомню, что по результатам войны Второй Коалиции России отошли Ионические острова в Адриатическом море. Соответственно, как воздух нужен был свободный проход туда из Черного моря, а значит приоритетной задачей России становилось завоевание района проливов Босфор и Дарданеллы. Понимало ли это российское правительство? Да, безусловно. Тот же Кочубей говорил: «Мир и улучшение нашего состояния — вот те слова, которые нужно написать золотыми буквами на дверях кабинетов наших государственных деятелей».

К тому же, казалось, внешние обстоятельства благоприятствовали. 27 марта 1802 года Англия и Франция подписали Амьенский мир. К договору присоединились также представители Испании и Голландии. Амьенский договор распространялся также и на Турцию, которая присоединилась к нему особым актом от 13 мая 1802 года.

Прежде чем продолжить дальше, расскажем о проблеме «компенсаций», которая была очень важна для Пруссии. Дело в том, что Франция забрала на Рейне часть немецких земель и княжеств, и весь германский мир требовал взамен других владений. Но где их взять? Наполеон свое отдавать не собирался. Другие страны — тоже. Выход нашли очень быстро — церковь! Собственно, конфискацией церковных земель под контролем наполеона и Александра и занялись все владетельные дома Германии. Цитата из книги Олега Соколова «Аустерлиц»:

На заседании имперской депутации, собравшейся 25 февраля 1803 г., был принят план компенсации, предложенный «посредниками»: Россией и Францией. Постановление было одобрено сеймом 24 марта и утверждено императором Францем 27 апреля 1803 г. Этот важный документ вошел в историю под названием «Имперский рецесс (протокол)» или кратко, на доступном всем языке: Reichsdeputationhauptschluss. В соответствии с ним карта Германии стала значительно проще. Упразднялось 112 относительно значимых государств: 3 электорства, 20 епископств, 44 аббатства, 45 вольных городов. Одновременно исчезли все «вольные» деревни. Около 3 млн человек сменили одного князя на другого. (Только 6 имперских городов сохранили свою самостоятельность: Аугсбург, Нюрнберг, Франкфурт, Гамбург, Бремен и Любек.) За счет этих земель были увеличены размеры более значимых государств. Больше всего получила Пруссия. Она потеряла на левом берегу Рейна 127 тыс. подданных, а взамен получила более полумиллиона! Причем это были уже не изолированные, далекие территории, а земли, прямо прилегающие к Пруссии. Но, пожалуй, больше всего досталось Бадену. Герцогство приобрело 240 тыс. подданных, а лишилось только 30 тыс., причем среди вновь приобретенных территорий был Гейдельберг с его всемирно известным университетом, и крупные города, такие, как Мангейм и Биберах. Ясно, что не остался в стороне и Вюртемберг, который получил тысячи новых подданных. Нетрудно догадаться, почему эти государства оказались в столь привилегированном положении. Что касается Баварии, ситуация здесь была другая. Эта страна была старым союзником Франции и также получила щедрые вознаграждения за свои потери, уступив 700 тыс. подданных, она получила 900 тыс. новых.

Таким образом, Пруссия в результате «компенсаций» немало округлила свои земли. Но как это помогало России? Никак. Фридрих Вильгельм III упорно придерживался профранцузской ориентации в своей политике и земельные подачки воспринял именно как милость Наполеона, а не Александра.

Меж тем посол Баварии в России Ольри писал:

Господствующая партия есть партия национально-русская, то есть образовавшаяся из людей, которые большею частью думают, что Россия может довольствоваться сама собою и что она должна поддерживать с европейскими великими державами лишь общие отношения, и прежде всего те, которые необходимы для вывоза ее земледельческих продуктов, что она не должна принимать никакого участия в обсуждении волнующих нас вопросов.

Казалось бы, вот и надо проводить политику большинства! Но нет. Уже в 1803 году Александр I твердо занял во внешней политике… позицию Англии. Вместо того, чтобы играть на англо-французских противоречиях и заниматься интересами своего государства, Александр спасал мифическую единую Европу. Так, согласно требованиям Амьенского мира, англичане были обязаны уйти с Мальты. Русский царь через своего посла пообещал поддержать английскую позицию, и ладно бы просто пообещал, ведь в политике «обещать — не значит жениться», Александр прямо выступил на стороне Англии, и в результате англичане, верные своей политике найти союзника на континенте, а самим укрыться на Острове, заняли по Мальте жесткую позицию.

Конечно, и Наполеон тоже не был гением дипломатии. Так, Уитворт в апреле 1803 года предложил Франции вполне приемлемые условия для продолжения мира:

1. Англия сохранит за собой Мальту на 10 лет, а затем остров будет передан не Ордену, а его жителям.

2. Неаполитанское королевство уступит остров Лампедуза Англии.

3. Французские войска уйдут из Голландии.

4. Англия признает аннексию Пьемонта Францией.

5. Англия не будет требовать вывода французских войск из Швейцарии.

И Наполеон от этих предложений отказался, но речь-то не о Наполеоне или английских политиках, а о царе Александре. Россия имела все возможности снять сливки с англо-французского конфликта, потому что ее поддержки искали и Англия, и Франция.

Ну хорошо. Началась очередная война между извечными противниками. Для России, наверное, это был один из лучших вариантов. Англия обладает самым сильным флотом, Франция — самой сильной армией. Драка льва и кита обещала быть бесконечной. Под это вполне можно было решить проблему Проливов, причем ни Англия, ни Франция не смогли бы этому помешать.

Франция начала собирать в Булони гигантскую армию для высадки на Туманном Альбионе, но изначально было понятно, что с этим десантом вряд ли что-то получится — Королевский флот твердо контролировал прибрежные воды Острова.

Но что начинает делать Александр? Сколачивать антифранцузскую коалицию! Царь прям за уши втягивал Австрию и Пруссию в войну с Францией. Он запугивал, угрожал, уговаривал, требовал. Не мог он ответить только на один вопрос: «Зачем?»

Тщетно здравые голоса в русском правительстве пытались охладить пыл молодого императора. Например, министр коммерции Николай Петрович Румянцев прямо говорил после расстрела герцога Энгиенского в мае 1894 года:

Решения Его Величества должны подчиняться только государственным интересам и… соображения сентиментального порядка никак не могут быть допущены в качестве мотива для действий… Произошедшее трагическое событие никак прямо не касается России, а честь империи никак не задета…

Но Александр уже закусил удила. Особенно когда получил ответ из Парижа:

Жалоба, которую Россия предъявляет сегодня, заставляет спросить, если бы, когда Англия замышляла убийство Павла I, удалось бы узнать, что заговорщики находятся в одном лье от границы, неужели не поспешили бы их арестовать?

Удар, что говорится, не в бровь, а в глаз! Очень толстый намек на участие Александра в событиях, о которых он всеми силами пытался забыть. Теперь все действия против Наполеона стали личной вендеттой Александра.

Как очень точно отметил Борис Петрович Муравьев, автор знаменитого «Гнозиса»:

Разумеется, меньше всего заинтересован в этих действиях Александра был русский народ, которого герцог Энгиенский, расстрелянный в Венсенском рву, заботил не больше, чем какой-нибудь мандарин, посаженный на кол по приказу Богдыхана.

Отчаявшись уговорить в одиночку Австрию и Пруссию, 4 сентября 1804 года Александр обратился с просьбой о союзе к Англии. Это письмо в 18 рукописных страниц читать просто… стыдно. Наверное, так индийские раджи обращались к директорам английской ОИК. Как вам такой пассаж, например: «Россия и Англия распространят вокруг себя дух мудрости и справедливости». Но когда Александр внезапно переходит к проблеме Османской империи, хочется рвать и метать: «Возможно, станет необходимой оккупация некоторых частей Оттоманской империи со стороны наших дворов, что будет единственным средством обуздать властолюбие Бонапарта». Потом вдруг царь пускается в рассуждения о мироустройстве: «Очевидно также, что существование слишком маленьких государств находится не в согласии с поставленной целью, потому что, не имея никакой силы… они не служат… никоим образом для общего благополучия».

Если убрать всю словесную шелуху — Александр говорил, что хочет воевать с Францией, и просил поддержки в этом у Англии. Уильям Питт-младший не особо обрадовался нежданному союзнику и продиктовал ему условия договора. Россия полностью отказывается от прав на Мальту, на море Англия продолжит действовать так, как ей хочется, на Италию Питту было плевать, Турцию делить он не позволит. Если русские согласятся на эти условия, то так уж и быть, Англия снизойдет до подписания договора с Россией. Даже Чарторыйский, один из самых ревностных сторонников союза с Англией, изумленный наглыми требованиями британских министров вынужден был написать, что Англия «хочет направлять континент в своих собственных целях и не заботиться ни об общем положении вещей, ни о мнении других держав».

Тем не менее 11 апреля 1805 года Россия согласилась на все условия Питта и союзный договор был подписан. Часто говорят, что Россия хотела сохранить свою роль арбитра в Германии. Это не так. Как ни странно, Бонапарта на тот момент Германия вообще не интересовала, он был одержим высадкой в Англии, и именно на это были направлены все силы. Просто напомню, что 11 января 1805 года из Рошфора вышла эскадра Миссиеси, которая взяла курс на Вест-Индию, там она должна была соединиться с эскадрой Вильнева, вышедшей 17 января 1805 года из Тулона, спешно вернуться к французскому Бресту, где соединиться с силами Гантома и дать бой английскому флоту в Канале. 5 января 1805 года был подписан новый союзный договор с Испанией (последняя объявила 24 декабря 1804 года войну Британии), согласно которому она должна была выставить против общего противника 25 линейных кораблей и 11 фрегатов.

В марте 1805 года французские и испанские силы на море распределялись следующим образом: в Бресте — Гантом с 21 кораблем; у Текселя — 9 голландских линкоров адмирала т’Хоорна; в Тулоне — Вильнев с 11 кораблями; в Вест-Индии — Миссиеси 6 линкорами; в Ферроле — 5 французских линкоров контр-адмирала Гурдона и 8 испанских кораблей хефе ди эскуадра Грандаллана; в Кадисе — 6 испанских и 1 французский линкор под общим командованием лейтенант-генерала Гравины; в Картахене — 6 испанских кораблей адмирала Сальседо. Таким образом, если бы удалось соединить все отряды, франко-испанский флот представлял бы собой грозную силу в 72 линкора.

Силы, запланированные для высадки в Англии, были определены в 160920 пехотинцев, 8745 кавалеристов и сосредоточены в лагере у Булони.

Таким образом, как мы видим, боязнь за Германию у Александра если и была, то совершенно необоснованная. Тем не менее Александр ковал железо, пока горячо. Он заверил англичан, что Австрия выставит против Наполеона не менее 250 тысяч человек, и вскоре к коалиции присоединится и Пруссия. Надо сказать, что ни Австрия, ни Пруссия были совершенно не в курсе этого.

Далее события развивались следующим образом: 26 мая 1805 года Наполеон объявил себя королем Италии, 16 июля Россия и Австрия заключили антифранцузский союз, к которому присоединились Швеция и Королевство Обеих Сицилий. В августе Наполеон получил сведения о русско-австрийском союзе, как итог — 27 августа 1805 года Булонская армия, отлично обученная и укомплектованная, получила приказ покинуть свое место дислокации и выдвигаться к Рейну. Англии удалось выстоять и победить, причем еще до Трафальгара. Заметим, уже за два месяца до Трафальгарского сражения стало ясно — десант на Остров не состоится. 28 августа Наполеон пишет Талейрану: «Если я через 15 дней не буду в Лондоне, то я должен быть в середине ноября в Вене».

Дальнейшее хорошо известно — Наполеон разбил часть австрийской армии при Ульме, а потом при Аустерлице разбил соединенную русско-австрийскую армию, но мы рассмотрим то, что было до Аустерлицкого сражения.

Итак, что касается пруссаков — на начальной стадии конфликта они заняли нейтралитет, но все нарушил марш французов к Ульму, когда корпус Бернадота, наплевав на прусский нейтралитет, прошел через прусский анклав Анспах.

Дело в том, что русскую армию, спешащую на помощь австрийцам, Пруссия также отказалась пропустить через свою территорию. Александр сначала не принял это требование всерьез, однако его пыл охладил министр иностранных дел Пруссии барон Гарденберг:

Государственность, честь и независимость Пруссии, вероятно, соединятся с Наполеоном. Бога ради, не заставляйте нас умножить силы наполеоновской армии на 200 тысяч человек.

Русские не поверили, а потом обозлились. Чарторыйский писал 10 октября 1805 года:

Если король ответит отказом на все, что было бы полезным для общего блага и могло бы оградить честь императора, его величество, несмотря на свое крайнее желание избежать этого и на стремление во всем считаться с выгодой и безопасностью своего союзника, полон решимости начать войну против Пруссии, и наша армия перейдет Пилицу…

В самый сложный момент переговоров до Фридриха Вильгельма дошло известие, что Франция нарушила нейтралитет и прошла через прусский Анспах. Как писал современник: «Общее чувство охватило народ и армию. Повсюду чувствовали боль от оскорбления, которое было нам нанесено, и голос нации был един — все требовали войны». На этот раз речь шла о войне с Францией. Немедленно было дано разрешение на проход русских войск, а прусские части получил приказ сниматься с восточных границ и двигаться на запад.

Однако после Ульма Фридрих Вильгельм III поубавил свой пыл, и отказался подписать военный союз с Россией, а лишь соглашение о посредничестве между Александром и Наполеоном. От России пруссаки потребовали за вступление в войну либо Ганновер, либо Голландию. Что тут можно сказать? Губа не дура!

Самое удивительное в ситуации перед Аустерлицем — это расположение сил. В Ганновере была сосредоточена 56-тысячная русско-шведско-английская армия. Из Пруссии на подмогу шли корпуса Беннигсена, Эссена и эрцгерцога Фердинанда (45 тысяч человек). Однако они не успели прийти на помощь 83-тысячной русско-австрийской армии Кутузова и императора Франца. А через две недели, то есть к середине декабря, была бы готова к выходу и могла соединиться с союзниками и 120-тысячная прусско-саксонская армия, что давало бы им полное преимущество над французами. Грубо говоря, Наполеон был бы просто раздавлен такой массой войск.

Собственно, Кутузов, так же, как и генералы Ланжерон, Сухтелен, Буксгевден, австрийские военачальники, князь Карл Шварценберг, князь Иоанн Лихтенштейн перед днем сражения предлагали отступать дальше, на восток, чтобы соединиться со всеми силами, и тогда бы Россия и Австрия могли дать сражение, имея уже как минимум 115 тысяч штыков против 70 тысяч у Наполеона. Однако этому воспротивились императоры Александр и Франц, которые решили послушать генерал-квартирмейстера Веройтера и дать бой Наполеону.

Дальнейшее известно — 2 декабря 1805 года союзные войска постиг полнейший разгром. Ланжерон писал:

Я был уже свидетелем проигранных битв, но я не мог даже себе представить такого разгрома. Нужно было быть очевидцем сумятицы, царившей в нашем отступлении, или, скорее, в нашем бегстве, чтобы составить о ней понятие. Не оставалось двух человек одной и той же роты вместе, все было перепутано и перемешано, солдаты бросали ружья и не слушались больше ни офицеров, ни генералов. Последние кричали на них, но совершенно бесполезно, и бежали так же, как и те.

Кутузов, болезненно переживая неудачу, просто издевался над Александром в своей реляции:

Сим кончилось генеральное сражение 20-го ноября, в продолжение которого российские войска, ободренные присутствием вашего императорского величества, показали новые опыты мужества и неукротимости. Почти до самой полночи стояли они в виду неприятеля, который не дерзал уже более возобновлять своих нападений; потом, по данному им повелению, двинулись они к местечку Чейчу…

Самым интересным были последствия Аустерлица для Пруссии. Фридрих Вильгельм III созрел для вступления в войну, но до сражения этого сделать не успел. Как результат — к Наполеону был послан граф Гаугвиц, который выторговал у Франции Ганновер в обмен на княжество Анспах, отданное Баварии. Клаузевиц вспоминал:

В Берлине по поводу поведения Гаугвица сначала поднялся большой шум, что было вполне естественно, так как его послали, чтобы объявить войну, а он вернулся с союзом… Но на совете, который был созван по этому поводу… трактат был принят с одним изменением… Обмен территориями должен был произойти только после заключения общего мира, то есть с одобрения Англии, а до тех пор Пруссия должна была оккупировать Ганновер войсками.

Казалось бы, Пруссия могла быть безмерно довольна сложившимся порядком вещей, однако вскоре все пошло «совсем не так». Как же получилось, что уже в июле 1806 года Пруссия встала на сторону России и Англии, напала на Францию и ввязалась в Войну четвертой коалиции? Об этом, о прусском разгроме и реформах Штейна — уже в следующей серии.

Далее: часть VII