Два года назад, когда отмечалось 200-летие Отечественной войны 1812 года, в Белоруссии развернулась дискуссия (разумеется, в тех узких рамка, в которых возможны публичные дискуссии в РБ) о том, чем была для белорусов кампания 1812-ого. Западнорусские интеллектуалы обоснованно отстаивали ту точку зрения, что дубина народной войны била в Белоруссии армию двунадесяти языков не менее безжалостно, чем в Великороссии, а потому победа над Наполеоном является для белорусов такой же важной составляющей национальной памяти, как и для других русских людей. Однако голос белорусских историков западнорусского направления был почти не слышен в шуме официозной и оппозиционной пропаганды. Провластные идеологи и свядомые оппозиционеры сошлись во мнении, что русско-французская война была для Белоруссии не Отечественной… а какой бы вы думали? Гражданской! Таму што беларусы ваявалі з абодвух бакоў.
В принципе, представить события 1812 года как Белорусскую гражданскую войну несложно, достаточно прибегнуть к системообразующему приёму белорусских националистов — записать в белорусы часть поляков (прежде всего тех, которые родились или жили в Белоруссии).
За время польского господства на территории Белой Руси высшие слои западнорусского общества подверглись тотальной полонизации — шляхтичи Минска, Гродно и Витебска полагали себя частью народа польского, а потому чрезвычайно болезненно восприняли разделы Речи Посполитой и впоследствии связывали свои политические чаяния с восстановлением Польши от можа до можа. Реализовать «польскую мечту» вызвался Бонапарт, под патронажем которого ещё в 1807 году из части земель прусской и австрийской Польши было создано Великое герцогство Варшавское. Поход на Россию должен был продолжить процесс воссоздания польской государственности. К слову, первоначально военная авантюра 1812-ого называлась во Франции «Второй польской войной» («Первая польская» завершилась Тильзитским миром и образованием Варшавского герцогства). В этой связи неудивительно, что значительная часть шляхты Северо-Западного края выступила на стороне «Великой армии», воевавшей во многом за польские интересы.
Ян Конопка и Доминик Радзивилл, официально признанные сегодня «великими белорусами/литвинами», сформировали на территории бывшего Великого княжества Литовского (то есть, в Белоруссии и Литве) уланские полки, вошедшие в состав наполеоновской армии. Кроме того, в рядах польского корпуса Юзефа Понятовского сражалось некоторое количество шляхтичей из белорусских губерний. Пехотные и уланские полки Великого княжества Литовского получили нумерацию вслед за полками Варшавского герцогства, следовательно, они считались частью польских войск.
По распоряжению французского императора в захваченном Вильно было создано Временное правительство — Комиссия Великого княжества Литовского. Полномочия Комиссии распространялись на Виленскую, Гродненскую, Минскую губернии и Белостокскую область, которые были преобразованы в департаменты с двойной (местной шляхетской и французской) администрацией. Для Витебской и Могилёвской губерний назначались отдельные правления, состоявшие преимущественно из польских помещиков и ксендзов. Основной функцией данных администраций было обеспечение французских войск продовольствием, лошадьми и фуражом.
Восстановленное Наполеоном Великое княжество Литовское воспринималось шляхтичами лишь в качестве переходной ступени к возрождению Польши в границах 1772 года, поэтому Временное правительство ВКЛ сразу после его создания вошло в состав Генеральной конфедерации Королевства Польского.
Политические деятели, принявшие участие в работе новых органов власти на территории Северо-Западного края, рассматриваются в современной белорусской историографии как «свои». Им приписывается особая литвинская идентичность и стремление создать независимое от Польши Литовское княжество. Напомним, что ВКЛ — главный объект фетиша белорусских националистов.
Однако «литвинство» для шляхтичей 19 века было не более чем региональной разновидностью общепольской национальной идеи (gente Lituani, natione Poloni), а потому говорить об их литвинском («белорусском») патриотизме несерьёзно. Шляхта воспринимала ВКЛ как восточную Польшу, «Новопольшу» (название это в итоге не прижилось, но его пытались ввести в общественно-политический дискурс в конце 18 — начале 19 веков).
«Граждане, поляки! Наконец пробил час нашего счастья, — говорилось в прокламации Комиссии Временного правительства Минского департамента. — Попечением величайшего из монархов и мужеством его непобедимой армии мы возвращены Отечеству. Временное правительство… извещает об этом радостном сердцу всех поляков событии в надежде, что все достойные поляки будут содействовать всем предначертаниям Правительства, направленным к счастью Отечества и к оправданию надежд Великого Наполеона, великодушного нашего Избавителя».
Не менее красноречивым было воззвание гродненской администрации:
Или, например, депеша в Варшаву от пинской шляхты:
Таким образом, в случае победы Наполеона территория Западной Руси стала бы неотъемлемой частью польского государства, а всё русское население Польши (белорусы и малорусы) вошло бы в состав польской нации, процесс формирования которой предполагал масштабные ассимиляторские практики. Собственно, политика ополячивания Западной Белоруссии и Западной Украины, проводимая польскими властями в межвоенный период, даёт представление о том, что ждало белорусов и малорусов в восстановленной Речи Посполитой.
Если польская шляхта Северо-Западного края в большинстве своём выступила на стороне Наполеона, то крестьянство, составлявшее большую часть населения белорусских земель и сохранившее русское самосознание и культуру, поддержало российскую власть, не желая возвращения польских порядков.
На оккупированной французами территории белорусы развернули мощное партизанское движение (о котором сегодня почти никто не вспоминает, в отличие от аналогичного явления в период Второй мировой войны). Белорусский историк В.Г. Краснянский в своей работе «Минский департамент Великого княжества Литовского» (1902 г.) писал:
«Православные крестьяне-белорусы, составляющие коренную массу населения Минской губернии, совсем иначе относились к французскому владычеству, чем поляки. Для белорусов, этих вековых страдальцев за русскую народность и православие, владычество французов и торжество поляков являлось возвращением к столь ненавистному недавнему прошлому. Ещё двадцати лет не прошло, как они свободно вздохнули, избавившись от польско-католического гнёта, и теперь снова грозила им та же опасность; с другой стороны, их испытанное в горниле страданий национальное чувство никоим образом не могло примириться и с французским, иноземным и иноверным, владычеством. Вот почему неприятель, проходя по Минской губернии, на всём её пространстве встречал лишь опустелые деревни. Казалось, всё сельское население вымерло; оно бежало от ненавистных французов и поляков в глубь своих дремучих и болотистых лесов… В этой глуши, скрытые от чужих глаз, белорусские мужички по-своему обсуждали настоящее положение дел и принимали свои средства к борьбе с врагом. Здесь среди них мы встречаемся с первыми героями партизанской войны… Стоило только отдельным французским солдатам неосмотрительно удалиться в сторону от движения армии, как они попадали в руки крестьян; расправа с ними была коротка: их беспощадно убивали».
Особенно широкий размах партизанское движение получило в Витебском уезде. Партизаны производили массовое истребление наполеоновских солдат витебского гарнизона, отправлявшихся из города в деревни на поиски продовольствия. Французский интендант Витебска маркиз де Пасторе признавал в своих записках, что ему с большим трудом удавалось обеспечивать продовольствием 12-тысячный гарнизон города, «из которого выйти было невозможно, не рискуя попасть в руки партизан». Перед Бородинской битвой Наполеон вынужден был выделить из своих главных сил 10-тысячный отряд и отправить его на помощь витебскому гарнизону, который крестьянские ополченцы фактически держали в осаде.
Ярость белорусов выливалась также в поджоги и разграбления владений польских помещиков, поддерживавших французов. Так, крестьяне деревни Смолевичи Борисовского уезда под предводительством Прокопа Козловского сожгли имение одного из Радзивиллов вместе с самим его хозяином.
Непосредственный участник событий 1812 года А.Х. Бенкендорф писал: «Дворяне этих губерний Белоруссии, которые всегда были поддонками польского дворянства, дорого заплатили за желание освободиться от русского владычества. Их крестьяне сочли себя свободными от ужасного и бедственного рабства, под гнётом которого они находились благодаря скупости и разврату дворян; они взбунтовались почти во всех деревнях, переломали мебель в домах своих господ, уничтожили фабрики и все заведения и находили в разрушении жилищ своих мелких тиранов столько же варварского наслаждения, сколько последние употребили искусства, чтобы довести их до нищеты».
Помимо народных ополченцев уроженцами Белоруссии были десятки тысяч рекрутов, несших боевую службу в рядах русской армии. Сформированные на Витебщине четыре полка 3-ей пехотной дивизии защищали на Бородинском поле знаменитые Багратионовы флеши, а 24-ая дивизия, состоявшая из крестьян Минской губернии, героически сражалась у батареи Раевского.
Большую помощь армии оказали белорусские крестьяне, передававшие в русский штаб информацию о расположении войск Наполеона. «Мы своевременно узнавали не только о передвижениях и о местах расквартирования французских войск, — писал один из русских офицеров, — но даже и о тех пунктах, где Наполеон намечал переправы. Так, Барклаю де Толли из Полоцка 5 июля сообщили, что от местного населения получены сведения о том, что часть французских войск двинулись от Борисова к Орше и что французы уже в Толочине, в пяти верстах от Бобра».
Особо отличившиеся в период войны крестьяне были награждены русским правительством крестами и медалями. Весьма примечательна судьба Федоры Мироновой, крестьянки из села Погурщина Полоцкого уезда, которая доставляла в штаб русской армии сведения о размещении неприятельских войск и складов. После войны владевший крестьянкой польский помещик распорядился выпороть её за то, что она посмела помогать «пшеклентым москалям», а затем продал несчастную в другой уезд. Возмущённая такой несправедливостью Федора отправилась искать правду в Санкт-Петербург, где за неё взялся ходатайствовать прославленный генерал Е.И. Властов. В результате Федора со всей её семьёй была освобождена от крепостной зависимости, получила серебряную медаль и 500 рублей (фантастическую для тогдашнего крестьянина сумму).
Пожалуй, единственным примером коллаборационизма среди белорусов стала измена могилевского православного епископа Варлаама, который после того, как французы заняли Могилёв, принёс присягу на верность Наполеону и особыми циркулярами предписал подведомственному духовенству и мирянам выполнять все требования французских властей. Могилёвский владыка смекнул, что после победы «Великой армии» Белоруссия достанется полякам, и надеялся при покровительстве Наполеона стать патриархом в Польше. Здесь сложно не провести параллель с другим церковным иерархом, взалкавшим патриаршества, — митрополитом Сергием (Страгородским). Но, в отличие от основоположника сергианства, Варлаам патриархом так и не стал; как, впрочем, и не подвергся серьёзному наказанию за предательство: после войны доброе русское правительство отправило бывшего могилёвского епископа в Новгород-Северский монастырь на покаяние.
Что касается многочисленного еврейского населения городов и местечек Белоруссии, то оно осталось полностью лояльным России. А.Х. Бенкендорф вспоминал: «Мы не могли достаточно нахвалиться усердием и привязанностью, которые выказывали нам евреи… Они опасались возвращения польского правительства, при котором подвергались всевозможным несправедливостям и насилиям, и горячо желали успеха нашему оружию и помогали нам, рискуя своей жизнью и даже своим состоянием». Несмотря на введённую Екатериной II черту оседлости, евреи больше боялись возрождения польского государства, чем гнёта кровавого царизма. Это на заметку как патриотам-жидоедам, так и сегодняшним евреям-либералам, разоблачающим страшную тюрьму народов.
Итак, в Белоруссии в 1812 году сложилась следующая диспозиция: местные поляки — за Наполеона, белорусы с евреями — на стороне России. Казалось бы, победа в Отечественной войне не может интерпретироваться иначе, как общерусское историческое событие, значимое как для Великороссии, так и для Белоруссии; при этом, безусловно, трагическое для Польши. Однако белорусские националисты выкидывают свой излюбленный фокус — объявляют поляков белорусами (чем Доминик Иероним Радзивилл не белорус?) и получают в результате нечто вроде братоубийственной гражданской войны, где их симпатии, разумеется, на стороне Наполеона (пусть корсиканец, лишь бы не москаль).
Вы спросите — почему сии фокусники занимаются таким постыдным делом, как воровство чужой истории (которое, помимо прочего, приводит к вырыванию героических страниц из истории собственной)?
Ответ прост. Начиная с советских времён, стратегической задачей националистической интеллигенции Белоруссии является научное обоснование того факта, что москали столетиями ели белорусских детей и продолжают это делать по сей день. Краеугольный камень белорусского национализма (как и украинства) — восприятие великорусов в качестве экзистенциальных врагов, на противопоставлении которым строится национальная идентичность. Идеальный герой Беларуси обязан активно не любить москалей и вести непримиримую борьбу с москальской агрессией. Поскольку реальных белорусов, соответствующих критериям идеальной «белорусскости», в истории не встречается, приходится «обелорусивать» поляков. Да, это неприятно. Да, зачастую это выглядит смешно. Но что делать? В противном случае граждане РБ могут задаться вопросом: «Почему мы, будучи русскими людьми, разделены государственными границами с Великороссией и Малороссией?» А это страшный сон и для лукашенковской власти, и для свядомой оппозиции.
В такой ситуации приходится идиотничать — Отечественную войну 1812 года представлять как гражданскую, а, например, Польское восстание 1863 года объявлять белорусским. Само собой, что в такой ситуации важнейшая задача русской национальной интеллигенции — крепко стоять за историческую правду и не отдавать ни вершка великой и страшной истории триединого русского народа советским евнухам и свядомым фокусникам.
