«Европеизация России необходима и неотвратима. Россия должна стать для Европы внутренней, а не внешней силой, силой творчески преображающей. Для этого Россия должна быть культурно преображена по-европейски. Отсталость России не есть своеобразие России. Своеобразие более всего должно быть обнаружено на высших, а не низших стадиях развития».
— Николай Бердяев
Нет, не видно там княжьего стяга,
Не шеломами черпают Дон,
И прекрасная внучка варяга
Не клянет половецкий полон…
Нет, не вьются там по ветру чубы,
Не пестреют в степях бунчуки…
Там чернеют фабричные трубы,
Там заводские стонут гудки.
Путь степной — без конца, без исхода,
Степь, да ветер, да ветер, — и вдруг
Многоярусный корпус завода,
Города из рабочих лачуг…
На пустынном просторе, на диком
Ты всё та, что была, и не та,
Новым ты обернулась мне ликом,
И другая волнует мечта…
Черный уголь — подземный мессия,
Черный уголь — здесь царь и жених,
Но не страшен, невеста, Россия,
Голос каменных песен твоих!
Уголь стонет, и соль забелелась,
И железная воет руда…
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
— Александр Блок
Алеет восток
Прежде чем начать разбираться в положении Российской Империи перед Первой мировой войной, давайте взглянем, что думали об этом положении в Европе.
«Будущее принадлежит России, которая усиливается и усиливается и нависает над нами, как ночной кошмар», — записывал за своим шефом Курт Рицлер, секретарь канцлера Рейха Теобальда фон Бетман-Гольвега.
«Перспективы будущего угнетают. Через два или три года Россия завершит перевооружение. Мощь наших противников будет чрезвычайно велика», — писал министр иностранных дел Германии фон Ягов в мае 1914-го.
«Россия закончит вооружаться через два или три года. Военное превосходство наших врагов будет столь велико, что он (Мольтке) не знал, как сможет с ними справиться. По его мнению, нет иного пути, кроме как начать превентивную войну и разбить врага, пока мы имеем шансы на победу», — в разговоре со своим австрийским коллегой генералом Конрадом начальник германского Большого Генерального штаба Мольтке-младший был явным пессимистом.
«Растущая мощь России вызывает величайшие опасения в Берлине… К 1916-му Россия будет устрашающим соперником, с которым Германия уже не сможет справиться», — докладывал русский посол Свербеев.
Военный министр Великобритании лорд Китченер считал, что завершение «великой программы» перевооружения сделает Россию ведущей военной державой в Европе. Посол Франции в Петербурге Морис Палеолог считал, что после скорого и неизбежного разгрома Германии Россия и Франция обретут гегемонию в Европе. Полковник Хаус, один из самых влиятельных американских политиков и дипломатов, был уверен, что победа Антанты приведёт ни много ни мало к доминированию Российской Империи во всей Евразии.
Лорд Брайс, один из создателей Лиги Наций после Первой мировой войны, до её начала утверждал, что Германия «имеет право вооружаться» против России, которая «быстро становится угрозой для Европы». В войне с Россией «Германия может добиться первоначального успеха, но в долгосрочном периоде Германия будет истощена».
В 1914 году главный редактор журнала «Экономист Европы» Эдмон Тери опубликовал книгу «Экономическое преобразование России». Объездив всю страну и собрав огромное количество статистических данных, он писал: «К середине текущего столетия Россия будет господствовать над Европой как в политической, так и в экономическом и финансовом отношении».
Подобные свидетельства можно приводить ещё очень долго. Но, возможно, все они были неверны? Была ли Россия к 1914 году действительно столь могучей и динамичной?
Немытая Россия
На первый взгляд, всё было плохо.
Россия 1914 года была страной бедной по европейским меркам и страной среднего достатка — по меркам общемировым.
63% экспорта приходилось на сельскохозяйственные продукты. Больше 80% населения жили в сельской местности. Урожайность с гектара была вдвое ниже, чем в Германии или Великобритании. Во всей Европе только на Балканах доля неграмотных призывников была выше, чем в Российской Империи.
Стали в России выплавлялось на душу населения в 11 раз меньше, чем в США, и в 8 раз меньше, чем в Германии. Угля на душу добывалось в 30 раз меньше, чем в Великобритании, и в 15 раз меньше, чем в той же Германии.
Доля городского населения Империи (не считая инородцев Сибири и Средней Азии) в 1914 году составляла. 15%, в то время как во Франции — 40%, в Германии — 54%, в Британии — 80%.
В России насчитывалось 2 тысячи акционерных компаний, в Великобритании — 56 тысяч. Акционерный капитал всех российских торговых и промышленных компаний (за исключением банков) — около 2 млрд долларов в пересчёте на золото — примерно равнялся капиталу одной американской «Юнайтед Стил Корпорейшн» или одной девятой капитала всех американских железнодорожных компаний.
По оценке Льва Эвентова, сделанной в 1931 году, 47% акционерного капитала в России принадлежало иностранцам. Государственный долг к середине 1914 года достиг отметки в миллиард рублей или 7 тыс. тонн золота (во времена золотого стандарта все национальные валюты было удобно пересчитывать в золотой эквивалент).
Во всех отраслях промышленности (фабрики и заводы, строительство, транспорт, кустарное производство) работало около восьми миллионов человек — меньше двадцати процентов рабочей силы. Русское машиностроение по объёмам выпуска в разы уступало английскому или немецкому.
В общем, ситуация — хуже не придумаешь. Или всё не так просто?
Наш паровоз вперёд летит
Сормовский завод
Россия в сравнении со странами-лидерами рубежа XIX и XX веков была бедным государством. Такой она остаётся и сегодня. Но есть один нюанс: сто с лишним лет назад разрыв стремительно сокращался.
Заранее попросим у читателя прощения: сейчас ему придётся столкнуться с настоящим потоком цифр. К сожалению, в экономике без них никак не обойтись.
По данным профессора Хьюстонского университета Пола Грегори, ВНП Российской Империи с 1885 по 1913 год рос с темпом 3,3 процента в год — быстрее, чем у любой другой европейской страны. Промышленный выпуск в 1890–1914 рос в среднем на 6,6% в год — по всей видимости, это были самые высокие показатели не только в Европе, а во всём мире. Сельское хозяйство отставало: с 1860 по 1914 рост здесь составлял всего 2-2,5% в год, что, впрочем, тоже неплохо.
Грегори не был первым, кто попытался (в своей знаменитой книжке «Russian National Income. 1885–1913») оценить динамику царской экономики. Самая ранняя оценка темпов роста промышленности Российской Империи перед Первой мировой войной была сделана профессором Гарвардского университета Александром Гершенкроном на основе данных знаменитого русского экономиста Николая Кондратьева сразу после окончания Второй мировой войны. У Гершенкрона получилось, что в среднем промышленность Российской Империи в 1885–1913 росла на 6,45% в год. Сегодня его данные пересмотрены в сторону небольшого увеличения. Если верить Леониду Бородкину, руководителю Центра экономической истории МГУ, оценка средних годовых темпов роста промышленного выпуска в 6,6% в 1880-1914 гг. может считаться консенсусной (см. Бородкин Л.И, «Дореволюционная индустриализация и её интерпретации», МГУ, 2006). Впрочем, есть те, кто несогласен с таким консенсусом (см. Бокарев Ю. П., «История развития промышленности в России в конце XIX — начале XX вв.»).
Спуск на воду на Балтийском судостроительном заводе нового эскадренного броненосца «Победа»
По нынешним меркам темпы роста имперской экономики могут показаться не слишком впечатляющими, но для конца XIX — начала XX веков они были одними из самых высоких в мире. Если России на рубеже столетий удалось за 25 лет (1888–1913) удвоить подушевой ВВП, то страна, первой вступившая на путь современного экономического роста — Великобритания — за эти же 25 лет смогла увеличить свой показатель всего на четверть.
Сделаем небольшое отступление. Конечно, во многом высокие темпы роста экономики Российской Империи объяснялись эффектом низкой базы (бедным странам в некотором смысле «проще» демонстрировать высокие темпы роста: во-первых, они идут по проторенной лидерами дороге, во-вторых, каждый дополнительный процент роста производительности труда или подушевого продукта означает для них кратно меньший прирост в абсолютных значениях, чем для всё тех же лидеров). Однако сама по себе низкая база не является гарантией успеха: на протяжении большей части последних двухсот лет в мире наблюдалась дивергенция (расхождение), а не конвергенция (схождение) уровней подушевых доходов бедных и богатых стран мира.
Ещё в начале XIX века средний британец или американец имел реальный доход в полтора-два раза выше, чем у среднего индуса; сегодня разница достигает семи-десяти раз — и это ещё не самый яркий пример. По большому счёту, конвергенция развитых и развивающихся стран началась только в 1980-е гг., и то в основном благодаря Китаю и в значительно меньшей степени Индии; если исключить их из статистики, окажется, что мы до сих пор живём в мире дивергенции.
Для желающих самостоятельно разобраться в этом вопросе — советую посмотреть здесь и здесь.
В начале XX века никто, даже знаменитая своей программой модернизации Япония, не смог использовать эффект низкой базы так эффективно, как это сделала Россия. А бо́льшая часть жителей планеты — индусы, китайцы, основная часть населения Латинской Америки и Африки — жили в странах, застывших в своём развитии и продолжающих прозябать в безнадёжной и ужасающей нищете; «эффект низкой базы» нисколько не помог им быстро развиваться.
В целом, если верить Грегори, в 1870–1913 гг. по темпу росту подушевого ВВП Российская Империя из всех стран мира уступала только Бельгии, США и скандинавским странам. Если ограничиться периодом 1889–1904 — с начала промышленного бума и до начала Русско-японской войны — то здесь у Российской Империи вовсе нет конкурентов по темпам развития.
По абсолютному приросту валового продукта (то есть приросту, выраженному не в процентах, а в рублях, долларах, фунтах, франках и так далее) Российская Империя уступала только одной стране мира — Соединённым Штатам. Ни Великобритания, ни Франция, ни даже сверхмощная Германия не могли здесь тягаться с Россией.
Завод «Новороссийского общества каменноугольного, железного и рельсового производства» в Юзовке
Без коллективизации, ГУЛАГа, без массового голода, без снижения уровня жизни Россия достигала более высоких темпов роста выпуска на одного работника, чем сталинский СССР — и это несмотря на неудачную войну с Японией и революцию.
Примечание: разница в темпах роста на душу и темпах роста на одного рабочего объясняется снижением рождаемости при одновременном входе на рынок труда молодых людей, родившихся до революции («демографический дивиденд»), а также расширением занятости женщин.
Пожалуй, стоит добавить, что в 1913 году примерно 80% ВВП приходилось на потребление (остальное — инвестиции, включая науку, расходы на вооружённые силы и государственный аппарат), в то время как в 1940 году на потребление приходилось около 50% и доля инвестиций в ВВП выросла кратно. Но даже при таком росте капиталовложений Советскому Союзу не удалось добиться кратного превышения темпов роста в сравнении с дореволюционным периодом. Подробнее: Filip Novokmet, Thomas Piketty, Gabriel Zucman, «From Soviets to Oligarchs: Inequality and Property in Russia, 1905–2016», 2017.
Объёмы выплавки стали в предвоенные годы росли быстрее, чем в любой другой стране Европы; быстрее, чем даже в США. Протяжённость железных дорог выросла с 50 тысяч км в 1900 году до 74 тысяч в 1914-м. Меньше чем за четверть века добыча угля выросла вшестеро — с 6 миллионов тонн в 1890 до 36 миллионов в 1914 (это, впрочем, было только начало — уже тогда считалось, что угля в России больше, чем во всей Европе). По производству нефти Российская Империя уступала только США, намного обгоняя всю Британскую империю.
Впрочем, как писал Марк Твен (приписывая эту остроту Дизраэли), «существует три вида лжи: ложь, наглая ложь и статистика». Голые цифры, лишённые контекста, не позволяют понять суть вопроса. Попытаемся разобраться, что скрывается за цифрами.
Сосредотачиваемся
Борис Кустодиев, «Чтение манифеста (Освобождение крестьян)», 1907
«Россию упрекают в том, что она изолируется и молчит перед лицом таких фактов, которые не гармонируют ни с правом, ни со справедливостью. Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается».
— Канцлер Александр Горчаков
Как мы увидим уже в следующей главе, за столетие 1815–1915 гг. благосостояние русского крестьянства падало на протяжении лишь одного десятилетия — с 1855 по 1865 год. И это неудивительно.
В 1853–1856 гг. Российская Империя вела неуспешную для неё Крымскую войну. К 1854 году страна оказалась втянута в конфликты разных степеней «горячести» с сильнейшими государствами Европы. Британская империя, имевшая самый мощный в мире флот, четверть мирового промышленного выпуска в метрополии и пятую часть мирового населения — в колониях, и Франция, обладавшая самой мощной сухопутной армией в Европе, вели боевые действия в Крыму. Им помогали Османская империя и Пьемонт-Сардиния. Помимо Крыма, война шла на Дунае, на Кавказе, на Азовском, Балтийском, Белом и Охотском морях. В декабре 1855 года ультиматум России выдвинула Австрийская империя, «отблагодарив» императора Николая за помощь в подавлении Венгерского восстания. С новой силой разгоралась Кавказская война с горцами Кавказа. Наконец, возможность присоединения к коалиции обсуждалась в Пруссии и Швеции.
Ни одно государство на свете не смогло бы выйти победительницей из такой тяжёлой войны. Российская Империя, несмотря на свою огромную мощь и колоссальные ресурсы, сильно отставала от лидеров Западной Европы. Война показала, что русская промышленность отстала от британской на многие десятилетия. Финансы были полностью расстроены: серебряный фонд, так долго собираемый министром Канкриным, полностью истратили — соответственно, рубль лишился привязки к драгоценному металлу и сильно обесценился; взять в долг было негде — финансовые рынки Парижа и Лондона были закрыты для царского правительства; для покрытия расходов казна была вынуждена запускать печатный станок. Четверть миллиона солдат погибли на поле боя, от ран и от болезней: ежемесячные потери вооружённых сил во время войны в Крыму, если мерить их в долях от численности населения, были всего вдвое меньше, чем в годы Первой мировой войны.
Война наложилась на внутренние проблемы. С конца XVIII века русские быстро осваивают южные земли — Новороссию, Северный Кавказ, Нижнее Поволжье. Численность населения быстро растёт, при этом уровень жизни русского крестьянина примерно соответствует уровню жизни крестьянина в Западной Европе.
Напомним, что в доиндустриальном мире доходы большей части населения в разных странах и разных эпохах вообще отличались незначительно; они оставались недалеко от минимума, необходимого для физического выживания. Не стоит обвинять в квасном патриотизме Пушкина, который в одном из черновиков писал (вкладывая свои мысли в уста случайного попутчика), что русский крестьянин живёт лучше английского батрака; оба они — и крестьянин, и батрак — жили в примерно одинаковых условиях. Условиях, которые ужаснули бы современного городского жителя.
К середине века неосвоенной земли осталось мало, а население продолжало быстро расти. Российской Империи грозила та самая мальтузианская ловушка перенаселённости, от призрака которой как раз в это время избавлялись Британия, Франция и другие передовые индустриальные страны.
Крымскую войну Россия закончила на не самых плохих позициях. Территориальные потери были минимальными, от требований контрибуции союзники отказались, и единственным по-настоящему важным пунктом мирного договора стал запрет на обладание флотом в Чёрном море (впрочем, русский Черноморский флот с 1854 года лежал на дне Севастопольской бухты). Но страна испытала страшное перенапряжение. Император Николай Первый умер. Наследник, молодой император Александр, поспешил закончить войну и приступить к реформированию доставшейся ему страны.
В первые годы ни о каком экономическом рывке нельзя было и помыслить. Ресурсы Империи были истощены. Армия требовала скорейшей реорганизации, перевооружения и перехода на мобилизационную систему вместо рекрутчины. Старая, доставшаяся с Петровских времён судебная система была заменена новой, открытой, избавленной от волокиты и всепроникающей коррупции. Перестраивалось всё здание народного просвещения. Формировались новые демократические институты — земства.
Самой главной реформой стала, конечно, отмена крепостного права. Какими бы недостатками ни страдала Крестьянская реформа, она была, вне всяких сомнений, одним из ключевых событий в истории России. Но слом устоявшихся на протяжении столетий норм не мог пройти безболезненно: в следующей главе мы покажем, что 1860-е были временем, когда уровень жизни крестьянства не только не рос, но и падал.
Экономика должна была приспособиться к новым условиям. В начале 1860-х в некоторых отраслях (особенно на Урале) выпуск даже снижался. Уголь и железо везли в Санкт-Петербург не из Польши или с Донбасса, а из Британии. Больше половины рельсов импортировались оттуда же — с Британских островов.
На общемировой волне либерализации внешней торговле, начавшейся с отмены Хлебных законов в Великобритании в 1842 году, были приняты либеральные таможенные уставы. Промышленность лишилась «тепличных» условий, зато и товары для конечного потребителя оказались дёшевы и доступны. Остро не хватало грамотных инженеров — буквально каждый человек с качественным высшим техническим образованием был на счету. Железные дороги соединяли друг с другом крупнейшие города империи и связывали чернозёмный Юг с морскими портами, но везли по этим дорогам по большей части не промышленные товары, а зерно и лес.
Разрыв с ведущими индустриальными державами мира — Францией и Великобританией, к которым позднее присоединились США и Германия — в это время продолжает увеличиваться. Промышленный рост оставался слабым и спорадическим, крестьянство продолжало оставаться в бедности, за рубль, по выражению Салтыкова-Щедрина, в Европе могли начать давать не полтинник, а в морду.
Впрочем, постепенно дела меняются к лучшему. В конце 1870-х уровень жизни крестьян вернулся к началу 1850-х, реформированная армия прошла испытание в войне с Турцией, земства, новые суды, обновлённые гимназии надёжно закрепились на русской почве. За время Великих реформ был заложен надёжный фундамент для будущего роста. Время собирать камни закончилось; наступала пора строить из них новое здание.
Сосредоточились
В конце XIX века Российская Империя начинает просыпаться. В 1880-е в неё приходит современный экономический рост.
Когда-то царь Пётр Первый во время Великого Посольства учился в самой развитой и современной стране тогдашнего мира — в Голландии. Через двести лет человек с голландской фамилией — Сергей Юльевич Витте — стал во главе новой модернизации России.
От голландцев у Витте сохранилась только фамилия. Родился он в Тифлисе (Тбилиси), где его отец — уже не голландец, а прибалтийский немец — работал высокопоставленным чиновником (статский советник — чин, соответствовавший бригадиру, званию, находившемуся до XIX века между полковником и генерал-майором). Как и Столыпин, он решил учиться не на стандартном для карьеры чиновника юридическом факультете, а на физмате Новороссийского университета в Одессе. (Такой же необычный для родовитого аристократа путь выберет позднее Столыпин, разве что учиться он будет в Санкт-Петербурге). После получения кандидатской степени Витте собирается остаться на факультете и заниматься любимыми дифференциальными уравнениями. Но энергия бьёт через край, и он решает уйти из науки в бизнес. Затем — стремительная карьера в железнодорожных компаниях (где он, именитый аристократ, не гнушается работой кассира и помощника машиниста), ещё более стремительная карьера на государственной службе — и в 1892 году, 43 лет от роду, молодой Витте становится министром финансов огромной Российской Империи.
Перед молодым министром стояли три больших задачи: во-первых, создание транспортной сети, достойной огромной Империи, во-вторых, стабилизация валюты — рубля, в-третьих, перенос на русскую почву передовых западных технологий, необходимых для промышленного развития.
Витте не был здесь первооткрывателем (если верить его мемуарам, всё хорошее, что случалось в Российской Империи в годы его нахождения у власти, случалось только благодаря его трудам — скромностью этот выдающийся человек не страдал). Основы политики индустриализации в Российской Империи заложил предшественник Витте, крупный математик, инженер, а в конце жизни ещё и миллионер Вышнеградский.
Вышнеградский был человеком по-настоящему удивительным. Вот что писал о своём учителе и предшественнике сам Витте: «Вышнеградский был большим любителем вычислений, — его хлебом не корми — только давай ему различные арифметические исчисления. Поэтому он всегда сам делал все арифметические расчеты и вычисления по займам. У Вышнеградского вообще была замечательная память на цифры, и я помню, когда мы с ним как-то раз заговорили о цифрах, он сказал мне, что ничего он так легко не запоминает, как цифры. Взяли мы книжку логарифмов, — он мне и говорит: — Вот откройте книжку и хотите.— я прочту громко страницу логарифмов, а потом, — говорит, — вы книжку закроете и я вам все цифры скажу на память. И, действительно, взяли мы книжку логарифмов, я открыл, 1-ю страницу: Вышнеградский её прочёл (там, по крайней мере, 100, если не больше, цифр) и затем, закрыв страницу, сказал мне на память все цифры (я следил за ним по книжке), не сделав ни одной ошибки». Сам Витте ещё во время работы на дорогах написал огромный труд о железнодорожных тарифах, наполненную таким количеством цифр и формул, что написать её мог только истинный фанат чисел. Даже области научных интересов двух министров были схожи: оба они занимались дифференциальным исчислением. Как и Витте, Вышнеградский до перехода на государственную службу работал в железнодорожных компаниях и смог благодаря недюжинным талантам управленца и изобретателя стать миллионером.
Нос Витте потерял ещё в юности и ходил с гуттаперчевым протезом.
По темпам годового строительства железных дорог Россия в 1890-е далеко обогнала все страны мира, кроме США. Во всей Европе за год укладывали ненамного больше километров путей, чем в одной Российской Империи. Никогда больше в нашей стране темпы роста железнодорожной сети не достигнут таких показателей.
Настоящим техническим чудом стала прокладка Великого Сибирского пути — Транссиба, самой длинной железной дороги в мире. За десять лет были построены тысячи и тысячи вёрст* путей, соединивших Европу с Дальним Востоком.
Ещё в 1890 году Российская Империя была пятой в мире по длине железных дорог. К 1900 она стала второй.
Князь Хилков, министр путей сообщения в 1895–1905 гг. В молодости он, Рюрикович, выпускник элитного Пажеского корпуса, уехал в Америку, стал простым рабочим на строительстве Первой трансконтинентальной железной дороги и дослужился до заведующий службой тяги. Затем работал в Ливерпуле на производстве паровозов — снова начав с простого слесаря. Позднее, став министром, Хилков добился кратного увеличения темпов роста железнодорожного строительства
Используя гигантский золотой запас, накопление которого начал Вышнеградский и даже раньше — Рейтерн, Витте в 1897 году смог перевести Империю на золотой стандарт. Рубль стал конвертируемой валютой, и в страну полились потоки иностранного капитала.
Витте пишет, что инвестиции «в экономической жизни играют такую же роль, как пища — в развитии человека»; если это так, то Россия не особо голодала.
Всего за шесть лет (с 1893 по 1899 гг.) объёмы выпуска в чёрной металлургии и машиностроения выросли втрое. 40% железных дорог и 60% акционерных компаний, существовавших в Российской Империи в 1900 году, появились в 1890-е гг. Государственные доходы выросли с 1,46 миллиарда рублей в 1893-м до 2,12 миллиарда в 1903-м (курс рубля по отношению к главным мировым валютам при этом вырос). Объём иностранного капитала, вложенного в акционерные компании, вырос в пять с половиной раз за десять лет. Политика ускоренной индустриализации Витте, базирующаяся на огромных ресурсах, накопленных Империей, действительно работала.
Россия добилась блестящих результатов.
Спрут иностранного капитала
А что насчёт 47% акционерного капитала? Этот показатель часто цитируют, чтобы показать «полуколониальный» статус Российской Империи. Придётся разочаровать некоторых читателей: к реальности он имел слабое отношение. Эвентов при подсчётах «забыл» обо всех акционерных компаниях, кроме самых крупных, с капиталом больше полумиллиона рублей; в то же время доля иностранного капитала в средних и мелких акционерных компаниях была в разы ниже. Эвентов сваливал весь иностранный капитал в кучу, учитывая в том числе капиталы людей, переселившихся вслед за своими деньгами в Россию и ставших подданными императора. Огромное количество предприятий в России принадлежало не акционерным компаниям, а единоличным хозяевам, товариществам, кооперативам, среди которых доля иностранных была в районе статистической погрешности. Наконец, огромная сеть железных дорог, ряд оборонных предприятий, несколько крупных банков принадлежали государству.
Оценить долю иностранных капиталов во всём объёме капитала Российской Империи — задача чрезвычайно сложная. Мы можем сделать только примерные прикидки.
Продолжение текста (31 тысяча знаков и 16 графиков) — только для подписчиков «Спутника и Погрома»
Показатели чистого внутреннего накопления капитала (отношение инвестиций к ВВП) в России заметно уступало только показателям Германии. Для относительно бедной страны, какой была Российская Империя, такие высокие показатели совершенно уникальны по меркам начала XX века.
Итак, внутренне валовое накопление составляет 10,8% ВВП, чистые иностранные инвестиции (импорт капитала минус экспорт) достигают 1,4% ВВП — в семь с половиной раз меньше. Точные оценки не позволяет дать отсутствие подробной статистики. Как бы то ни было, ни о какой «тотальной зависимости» от иностранного капитала не может идти и речи.
Заметим вдобавок, что общая стоимость государственного долга, принадлежащего иностранцам, была ненамного выше стоимости государственного запаса драгоценных металлов.
Постараемся быть объективными: в некоторых отраслях промышленности английский, французский и бельгийский капиталы действительно играли первую скрипку. Но эта ситуация не была уникальной — к примеру, так же обстояли дела в Италии. Мир начала XX века, как мы увидим позднее, был миром финансово-экономической глобализации, и капиталы спокойно перетекали из одной страны в другую. Вместе с капиталами в страну приходили и технологии, потребность в которых была очевидна всем.
В то же самое время быстро рос банковский сектор. Потребность в привлечении иностранного капитала (по крайней мере, в виде прямых инвестиций) медленно, но верно снижалась.
В конце концов странно слышать от одних и тех же людей сетования по поводу «бегства капитала» из нынешней России и завывания по поводу «колониального статуса» России 1914 года. Стоит определиться, что всё-таки хуже — скупать на русские деньги особняки в Лондоне или Париже, или быть необычайно привлекательным рынком для банкиров Лондона и Парижа?
Вот что писал сам Витте об иностранных инвестициях (из выступления на совещании министров в 1899 году):
И действительно, какой смысл для иностранных государств давать нам свои капиталы? Зачем им оплодотворять дремлющие силы великана, властная рука которого уже и теперь чувствуется ими на каждом шагу? Зачем мне собственными руками создавать себе ещё более страшного соперника? Для меня очевидно, что давая нам свои капиталы, иностранные государства совершают политическую ошибку, и я желаю только одного, чтобы ослепление их продолжалось как можно дольше и чтобы нескоро ещё родились за границей такие государственные люди, которые стали бы ратовать против отлива иностранных капиталов в Россию.
Конечно, отчасти эта пафосная речь была нужна хитрому министру, чтобы расположить в своей политике других государственных сановников, подозрительно относящихся к иностранным капиталам. И всё-таки сложно не согласиться, что иностранные капиталы несли выгоды в первую очередь не своим западноевропейским владельцам, а самой России, получавшей за счёт них современные заводы и фабрики.
Чтобы понять всю абсурдность стенаний критиков, обвинявших царское правительство в том, что оно добровольно «подсело на крючок» иностранного капитала и тем самым самостоятельно убило перспективы развития своей страны, давайте взглянем на другие страны, проходившие в это же время через быструю индустриализацию. В общем объёме капиталовложений в Российской Империи чистые иностранные инвестиции составляют 11%. В Японии — 44%, в Норвегии — и вовсе 58%! Были ли две эти страны обречены на крах? В 2017 году мы уже знаем ответ на этот вопрос.
К началу 1910-х Российская Империя обзаводится огромной, сложноорганизованной кредитной системой. Во главе неё находится Государственный банк, остающийся, как скала среди бушующего моря, незыблемым в волнах любых кризисов благодаря своим гигантским золотым резервам. Рядом с ним — два государственных ипотечных банка: Крестьянский и Дворянский поземельные.
За ними следуют 180 акционерных банков, в капитале которых обычно присутствуют — пусть и редко с контрольным пакетом акций — или иностранные инвесторы, или сам Госбанк. На следующей ступеньке — 300 городских и 1100 кооперативных банков.
Наконец, «на земле» работают 15 тыс. кредитных и сберегательных обществ, не считая 8500 сберегательных касс (часть последних принадлежит государству). Даже для огромной Империи эта система выглядит достаточно обширной. Потребность в иностранном капитале не растёт, а снижается: француз сделал своё дело, француз может уходить.
Про бесплатный сыр
В 1890-е экономика Российской Империи росла невиданными доселе темпами. Роль государства в этом росте сложно переоценить. В 1899 году 40% продукции металлургических заводов шло на государственные заказы, в первую очередь — на нужды железных дорог и вооружённых сил. Для промышленности создавались «тепличные» условия — реальные ставки импортных тарифов выросли в два с лишним раза, на некоторые товары пошлины достигли запретительных уровней.
Если в середине XIX века Россия, следуя мировой тенденции, снижала уровни импортных тарифов, то в конце этого же века империя развернулась к политике протекционизма — опять-таки, следуя мировой тенденции. О том, как волны фритредерства и протекционизма сменяли друг друга в мире, мы поговорим в одной из следующих глав.
Но уже в 1900–1903 гг. происходит резкое замедление темпов роста. Экономика империи «перегрелась», и за бумом 1890-х последовало снижение деловой активности, в некоторых отраслях (в первую очередь в металлургии) принявшее вид настоящего кризиса. Сдулся пузырь на фондовом рынке: акции многих крупных промышленных предприятий и банков упали в два-три и даже больше раз (рекордсменом стал Брянский рельсопрокатный, потерявший в надире кризиса 87% своей капитализации). В 1905-1907 годах на фоне революции и войны с Японией замедление сменяется полномасштабным экономическим спадом (пусть и не столь значительным, как можно было бы ожидать). Промышленный рост возобновился после 1907 года, и на этот раз его главным драйвером были уже не государственные инвестиции, а внутренний спрос — в первую очередь со стороны поднабравшего «жирок» крестьянства.
Став министром финансов в 1892 году, Витте решил сделать ставку на иностранный капитал, государственный дирижизм, протекционизм и создание крупных, современных производств. Он не был готов ждать и наблюдать за постепенным превращением страны из аграрной в индустриальную. В относительно бедной стране строились огромные, оснащённые по последнему слову техники заводы, которые должны были стать флагманами развития.
Была ли верной та стратегия развития, которую Россия выбрала в 1890-е? Сам Витте сказал бы, что не была. Он был активным сторонником аграрной реформы, считал крестьянскую общину препятствием на пути экономического развития Империи, разрабатывал планы её разрушения и полного изменения жизни на селе. Реформу, им задуманную, доведётся реализовать уже его наследнику — Столыпину (благодаря чему Витте будет искренне, до глубины души ненавидеть Петра Аркадьевича). Какими бы быстрыми ни были изменения внутри Российской Империи, многие проблемы оставались без необходимого решения слишком долго — возможно, непозволительно долго.
Но забудем об аграрной реформе — ей посвящена следующая глава. Была ли промышленная политика Витте верной? Надо ли было уделять столько внимания тяжёлой промышленности? Ведь крупные современные заводы требовали не столько рабочих рук неквалифицированных крестьян, переполнявших русскую деревню, сколько финансового капитала. Может быть, разумнее было сделать ставку на промышленность лёгкую? Может быть, нужно было в первую очередь озаботиться положением крестьян, облегчить налоговое бремя, начать ускоренными темпами расселять их по окраинам Империи? А может, нужно было дождаться создания системы всеобщего образования, и только тогда переходить к индустриализации?
Как в истории, так и в экономике однозначных ответов на подобные вопросы нет, да и быть не может. Как можно было заселить далёкие окраины, не построив железные дороги? А как можно было построить дороги, не создав собственной промышленности? Можно сказать, что в 1870-е железнодорожный бум в Российской Империи шёл благодаря импорту английского железа и оборудования; но можно ли было повторить подобный трюк на рубеже веков? Разве железные дороги не облегчили жизнь крестьянства, позволив экспортировать излишки хлеба? Давно известно, что производство капитальных продуктов (производство средств производства) играет непропорционально важную роль в развитии технических навыков и креативности работников — а развитие именно этого сектора форсировало царское правительство. Так может, Витте был прав, делая ставку именно на такие производства?
В экономической науке существует теория «большого толчка» (Big push). Упрощая, её можно описать следующим образом. Существуют два равновесия: одно — аграрная стагнация, второе — промышленное развитие. Переход из одного равновесия в другое не случается сам по себе: оба они устойчивы (например, потому, что современное крупное производства в бедном аграрном обществе оказывается убыточным из-за эффекта масштаба — некому предъявлять спрос на его продукцию). Для перехода из одного равновесия в другое нужен «толчок» со стороны некой внешней силы, чаще всего — государства. Субсидируя на первых этапах новые отрасли, государство позволяет им со временем добиться необходимых условий для достижения необходимой рентабельности.*
Конечно, Витте не мог знать о теории, которая появится через полвека после его смерти. Но в своих действиях он следовал основным идеям этой теории. Верна ли сама теория?
Споры об этом кипят уже не первое десятилетие. В ход идут бесчисленные исторические примеры, масштабные эконометрические расчёты, сложные модели — но однозначного ответа нет. Многие считают, что без государственного вмешательства переход к современному экономическому росту и даже шире — выход на каждый следующий этап экономического развития невозможен. Другие утверждают, что для роста нужны не какие-то «толчки» и государственные программы, а улучшение систем стимулов и институтов. Они приводят многочисленные программы развития, с треском провалившиеся в последние полвека, в качестве доказательства несостоятельности модели big push. Их противники в ответ утверждают, что нет ни одного примера по-настоящему успешной модернизации, в которой правительство не следовало бы — в той или иной манере — политике «большого толчка».
Само собой, мы не будем пытаться разрешить старый спор. Обратимся только к одной проблемной черте экономики Российской Империи — к монополизации.
Как монополии делают нас отсталыми
Реагируя на стагнацию 1900–1903 гг., крупные промышленники начали создавать монопольные объединения. Появляются могущественные организации, контролирующие целые отрасли экономики: Продвагон, Продуголь, Продаруд, Продамет, Продпаровоз, Кровля, Мед (именно так, без мягкого знака, хотя занимался синдикат не мёдом, а медью), и даже такие неожиданные, как Объединение по продаже бумажных кружев. Влияние этих объединений нельзя было не замечать. К примеру, Продамет к 1913 году контролировал 90% рынка железа.
Принято различать несколько видов монопольных объединений: картель, синдикат, трест и концерн. В картеле фирмы сохраняют свою финансовую и производственную самостоятельность и договариваются только о ценах. В синдикате участники теряют коммерческую самостоятельность — сбыт централизуется. В тресте компании обычно сохраняют только юридическую самостоятельность. Наконец, концерн — централизованная финансово-промышленная группа.
Четыре года назад была выпущена статья «Индустриализация и экономическое развитие России через линзу неоклассической теории роста» (авторы — Сергей Гуриев из ЕБРР, Олег Цивинский из Йельского университета, Антон Черемухин из ФРС, Михаил Голосов из Чикагского университета). Это редкая попытка применить современный аппарат экономического моделирования к истории Российской Империи. Конечно, пересказать суть оригинальной модели и её эмпирической проверки мы здесь не сможем, но скажем о выводе авторов. Они приходят к выводу, что главной проблемой экономики Российской Империи была не общинная собственность на землю, как принято считать, а высокая монополизация промышленности.
Производительность труда рабочих была значительно выше производительности труда крестьян. Но переток рабочей силы из села на фабрики и заводы ограничивался существованием монополий, которые, как и положено монополиям из учебника экономической теории для первого курса, стремились максимизировать прибыль за счёт ограничения выпуска и максимального завышения цен на свои товары. В отличие от лидеров промышленного роста — в первую очередь, Великобритании и США — в Российской Империи не было законов (подобных закону Шермана 1893 года) и судебной практики, ставивших непреодолимые преграды на пути создания трестов, картелей, концернов и других типов монополий.
Для современников тот факт, что монопольные объединения искусственно занижают выпуск ради дополнительных прибылей, не был секретом — жалобы на всевозможные «проды» переполняли журналы и газеты. Но жалобы не помогали: промышленники продолжали сговариваться и задирать цены до небес.
Возможно, одной из причин монополизации стала политика ускоренной индустриализации Витте (по крайней мере, многие винят его в «структурных перекосах» в развитии экономики Империи). Ставка на создание современных, крупных (для реализации эффекта от масштаба) предприятий в относительно бедной стране облегчала жизнь монополистам: чем меньше производителей на рынке, тем легче заключить сговор. Концентрация в промышленности Российской Империи была намного выше, чем в идущей по сходному пути модернизации Японии: там индустриализация шла в основном за счёт огромного количества небольших фабрик, сговор был почти невозможен, и ситуация на рынках была близка к тому, что экономисты называют совершенной конкуренцией (о «японском пути» мы поговорим позднее).
Иностранные конкуренты не представляли серьёзной угрозы для внутрироссийских игроков из-за высоких таможенных ставок: средний тариф на промышленную продукцию вырос с 30% в 1881 до 69% в 1897–1900-х, доля таможенных платежей в импорте — с 16% до 30%. Наличие бюрократических «барьеров на вход» затрудняло появление новых конкурентов, способных бросить вызов вступившим в сговор монополистам. А развернуть системную антимонопольную политику — вроде той, что начала осуществляться в США после принятия знаменитого «закона Шермана» — императорское правительство так и не успело, хотя намерения подобного рода и существовали.
Интересно, что сам Витте отлично понимал, какую опасность несут с собой монополии и как важна конкуренция в экономике. Он любил порассуждать о «соревновании передовиков» и о роли предпринимательского таланта в экономическом развитии. Но предотвратить появление монополий он не мог — а может и не пытался.
Итак, монополии, дирижизм и государственный капитализм сыграли плохую шутку с императорской Россией. Возможно, стоит извлечь из этого урок?
Как государство богатеет
Закончим наш обзор состояния Российской Империи рассказом о состоянии государственных финансов.
Доходы казначейства выросли за тридцать предвоенных лет примерно втрое. Расходы на образование и здравоохранение росли опережающими темпами: бюджет Министерства народного просвещения за те же тридцать лет вырос почти на порядок. С каждым годом падала доля прямых налогов: система государственных доходов всё меньше напоминала старую, унаследованную из крепостной эпохи, и всё больше походила на германскую, основанную на косвенном налогообложении.
Винная монополия принесла 718 миллионов рублей в 1913 году — почти половину государственного бюджета. Критики говорили о «пьяном бюджете», но, как мы увидим позднее, немногим меньшую долю составляли «пьяные» доходы в бюджетах других европейских государств. Не надеясь победить пьянство одними административными мерами, правительство стремилось хотя бы заработать на нём, заодно повышая цену на водку и тем самым делая её менее доступной.
Государственный долг увеличивался с каждым годом и даже обошёл долг главного кредитора России — Франции. Но благодаря быстрому экономическому росту отношение долга к валовому продукту не только не росло, но и падало. Иностранные займы не проедались, а шли исключительно на капиталовложения — строительство железных дорог и тому подобное (такой «целевой» характер займов был закреплён разделением бюджета на две части, одна из которых финансировалась за счёт налоговых поступлений и шла на текущие расходы, а вторая обеспечивалась займами и расходовалась на инвестиции).
Возможность брать деньги в долг позволяла правительству с каждым годом наращивать вложения в национальную экономику.
Международные инвесторы считали русский государственный долг весьма надёжным и выставляли к нему требования по доходности, ненамного отличающиеся от требований для долга ведущих государств Европы.*
Доверием пользовались и частные заёмщики. Ещё в 1880-е средние ставки по коммерческим однолетним облигациями, выпущенным в России, были на две трети выше, чем в Германии — тогда инвесторы не слишком доверяли русскому рынку, — то к началу Первой мировой войны ставки почти сравнялись.
К началу Первой мировой войны Российская Империя обладала самым большим золотым запасом в мире — 1200 тонн (без учёта запасов других драгоценных металлов). Обеспеченность денежной массы золотом была почти стопроцентной (иными словами, почти на каждую банкноту имелось в подвалах Государственного банка соответствующее её номиналу количество золота). Для сравнения, у «мирового банкира» — Великобритании — соответствующий показатель плясал около 10% (иными словами, Банк Англии выпустил банкноты, общее золотое содержание которых в десять раз превосходило количество золота в собственности Банка). Всего за семь лет — с 1906-й по 1913-й — золотой запас вырос на 623 миллиона рублей (с 927 до 1550 миллионов).
Три таких купюры можно было обменять на килограмм золота
С финансами разобрались. А теперь давайте отвлечёмся от частностей и попробуем взглянуть на картину в целом.
Это русская картина
Так какой же была Российская Империя на самом деле?
Россия не была бедной страной по мировым меркам, но не была и богатой. Львиная доля населения оставалась неграмотной. В центральных губерниях, в условиях малоземелья, большая часть крестьян продолжала жить в бедности, ужасавшей заезжих городских интеллигентов.
Но Россия менялась с удивительной скоростью.
Темпы роста промышленности были выше, чем в любой другой стране мира. Видимо, только после Второй мировой войны рыночные экономики смогут превзойти показатели Российской Империи. Среди молодых девочек и мальчиков неграмотность становилась редкостью; читать и писать массово не умели только старики, с испугом глядящие на стремительно меняющуюся жизнь, на крушение вековых порядков. Как мы увидим позднее, в Российской Империи невиданными для Европы темпами развивалась система высшего образования, по-американски быстро заселялись окраины. Благосостояние всех групп населения быстро улучшалось.
Как выглядела Российская Империя к началу Первой мировой войны?
На огромных просторах Евразии раскинулись моря засеянных полей. Среди этих морей с трудом можно было различить торговые сёла, местечки и уездные города. Российская Империя, при всём её столичном блеске, при всём могуществе и значимости в мировой политике, оставалась крестьянской страной.
Но эта страна уже не была статичной и однородной, как полвека назад. Поля прорезали нити кровеносных сосудов Империи — железных дорог. «Железка» умела творить чудеса. Она могла превратить село в крупный европейский город, как случилось с Новосибирском и Челябинском. Она связала Владивосток с Варшавой, Ташкент с Петербургом, Архангельск с Баку. Она несла цивилизацию и прогресс в тёмные глубины необъятной страны.
Фрагмент карты железных дорог в Российской империи, 1915 г. Нажмите для увеличения
Великие русские реки — Волга, Днепр, Дон — наполнены армадами пароходов и теплоходов (впервые созданных в России). Речная вода превращает небольшие торговые городки в настоящие промышленные центры — так случилось с Царицыным, Николаевым, Ростовом-на-Дону.
На юге не по дням, а по часам растёт красавица-Одесса. Район Баку, в котором добывается нефти больше, чем в любом другом месте в мире, напоминает восточную сказку — воистину сказочное богатство здешних инженеров и бизнесменов соседствует здесь с удручающей нищетой персидских гастарбайтеров. Древний Киев, ещё недавно бывший городом средней руки, готов поспорить с Варшавой за статус третьей столицы: здесь впервые в Империи появились трамвайные линии и высотные дома.
Среди крестьянского моря возвышаются строгий Петербург, сосредоточивший самые современные индустрии, купеческая Москва со своими спутниками, Донбасс и Кривбасс, объединённые Екатерининской железной дорогой, наконец, Варшава с Лодзем — ткацкой столицей Восточной Европы. А на востоке вновь поднимается Урал; проиграв конкуренцию донецким металлургам, уральцы готовились взять реванш и вернуть себе статус главного индустриального региона Империи.
Численность рабочего класса в главных промышленных центрах Европейской России по состоянию на 1897 год. К 1913-му число рабочих значительно выросло
Доля России в мировом промышленном производстве, по данным знаменитого историка экономики Поля Байроха, постепенно выросла к 1913 году до 8,2% от мирового показателя — немного в сравнении с Германией (14,8%) или Великобританией (13,6%) и тем более США (32%), но уже существенно больше, чем у Франции (6,1%).
В самом начале этой главы мы предложили читателю сравнить подушевой валовой продукт в Российской Империи и в ведущих европейских странах. Но справедливо ли такое сравнение? Ведь если бы мы попытались рассчитать подушевой валовой продукт не на одних только Британских островах, а во всей Британской империи, включающей в себя огромную и нищую Индию, африканские колонии и тому подобные владения, мы бы увидели, что управляемая из Лондона империя в целом ненамного богаче, а скорее и просто беднее Империи Российской. То же самое справедливо для Германии, Франции, Голландии: в Европе находились только метрополии их обширных колониальных империй. Корректно ли сравнивать уровень жизни в метрополии с уровнем жизни во всей Российской Империи, простиравшейся от Лодзя до Камчатки и охватывающей сотни народов?
Героические усилия профессора Российской экономической школы Андрея Маркевича позволяют нам скорректировать представленную в самом начале таблицу.
В то время как большинство губерний Центральной России, Польши, Украины, Белоруссии, Верхнего Поволжья, не говоря уже о Закавказье и Средней Азии, оставались относительно бедными, на юге — в первую очередь в Новороссии, на востоке — в Сибири и на Дальнем Востоке, и в центре — вокруг трёх столиц Империи формировалась новая экономика. Наглядным свидетельством этому служат показатели подушевого ВРП по отдельным губерниям.
Французский историк Ольга Крисп пишет об «островах современного развития, окружённых морями традиционной или полутрадиционной экономики». С каждым годом эти острова становятся всё заметнее и значительнее, вовлекают в свою орбиту всё больше людей и капиталов. Всё сложнее становится отыскать места, не претерпевшие изменений с екатерининских времён. Старая Россия уступает место новой — динамичной, современной и зажиточной.
Заключение
Не стоит идеализировать Дореволюционную Россию. Во многом она была похожа на Россию нынешнюю. Империя имела относительно небольшой государственный долг и огромные золотовалютные резервы — в этом она напоминает сегодняшнюю федерацию.*
В международном разделении труда Российская Империя 1913 года была поставщиком сырья — в первую очередь зерна, леса и нефти. И снова напрашивается аналогия с нынешней Россией.
Сегодня вооружённые силы России входят в тройку сильнейших в мире. Сто с лишним лет назад армия Российской Империи тоже была в числе сильнейших, наряду с германской и французской.
И тогда, и сегодня по уровню доходов населения Россия была среднеразвитой страной. Отставание от экономического лидера Европы — Германии — было и остаётся примерно двукратным: некритично, но всё-таки очень много.
И всё же разница между тогдашней и нынешней Россией — разительная.
Россия образца 1913 года была страной удивительно динамичной. Численность населения, промышленный выпуск, военный потенциал, научное влияние — всё это росло невиданными темпами, быстрее, чем в Германии — «ядерном реакторе» предвоенной Европы, и быстрее, чем в цитадели капитализма — Соединённых Штатах.
Из отсталой Россия медленно превращалась в лидера, в Новую Америку, как часто говорили в то время. Страна с населением в одну десятую от населения планеты, страна, простирающаяся от Варшавы до Владивостока, страна с самыми высокими темпами промышленного роста в мире — такая страна, казалось, просто не могла не иметь блестящего будущего.
Дадим слово нашему хорошему знакомому — Полу Грегори:
Если бы Россия после войны удержалась бы на пути рыночной модели развития, показатели роста её экономики были бы никак не меньшими, чем до войны. В этом случае темпы её развития опережали бы среднеевропейские. Есть, однако, все основания считать, что за счёт преодоления многих институциональных препятствий (путём завершения аграрной реформы, улучшения системы законодательства в сфере регулирования бизнеса) темпы роста России превысили бы довоенные показатели.
В 1916 году в Париже французский посол в Петербурге Морис Палеолог подтверждал вышесказанное:
Внимание всего мира будет обращено на Россию. И европейские, и американские газеты восхищаются великолепием этой империи, неиспользованными ещё ею богатствами и огромными возможностями. После окончания войны возникнет огромная конкуренция за торговлю с Россией. Американские предприятия уже смотрят заинтересованными глазами на минеральные ресурсы, огромную водную мощь и возможности железнодорожного строительства. Среди возвращающихся домой американцев нет ни одного, кто не планировал бы возвратиться в Россию. Нет на земле страны, сравнимой с нею.
Один из основателей партии конституционных демократов Маклаков, до 1917 года яростно критиковавший царское правительство, писал в эмиграции:
Еще какой-нибудь десяток лет, и Россия стала бы непобедимой, могучей и уравновешенной в своих внутренних силах. Она выходила уже на путь правового порядка, свободной самостоятельности и свободного развития своих производительных сил.
Но отражался ли экономический подъём на уровне жизни русского народа?
Далее: часть вторая, «Хозяйство»