Ранее: часть первая
Свобода и равенство
Пожалуй, ни один консервативный принцип не имеет такого значения, как принцип полной, абсолютной несовместимости свободы и равенства. Эта несовместимость проистекает из того, что свобода и равенство имеют абсолютно разный смысл и назначение. Смыслом свободы, по мнению консерваторов, является охрана индивидуальной и групповой собственности, понимаемой в широчайшем смысле, как совокупность материальных и нематериальных сторон жизни. Смыслом равенства же является определённый способ передела, выравнивания неравномерно разделённых материальных и нематериальных ценностей. Люди же ещё до рождения различаются по различным параметрам, заложенным генетически, а после рождения на них начинает воздействовать окружающая среда, разная для всех, что выражается в постоянном изменении проявления заложенных на генном уровне признаков. Соответственно, попытка приравнять каждого к каждому с самого начала обречена на провал. Конечно, умного можно оболванить, красавицу – изуродовать, однако то ли это, чего мы хотим? Ведь чтобы приравнять самых ярких к самым серым, придётся самых ярких искалечить. Пока что люди не имеют возможности сделать гения из обычного человека – только наоборот.
Здесь, однако, говоря о неравенстве, нельзя упускать из виду справедливость, законность добытых ценностей и ограниченность ресурсов. Справедливо ли добытое человеком? Его интеллект – безусловно, богатство, если оно законно. Свобода не должна распространяться на мошенников, поэтому закон снижает социальный разрыв между бедными и богатыми (по крайней мере снизил бы у нас, поскольку наш олигархат средства заработал незаконно). В будущем же человечеству придётся рассчитывать на то, что ресурсы на Земле ограничены, а жить имеет право каждый член общества. Если не будут открыты новые источники ресурсов, свободу мы будем вынуждены сократить (путём отделения части средств богатых с помощью налогов).
Как известно, Бёрк относился совершенно по-разному к двум революциям его времени – французской и американской. Французская пыталась установить равенство, американская же добывала американцам свободу от англичан. Французы с самого начала объявили главными ценностями народ и равенство, что, разумеется, привело к тирании. Бёрк видел во французской революции попытку перенести свободу с индивида на народ, и народ обретал свободу выступать против всех остальных групп в обществе (в первую очередь – против аристократии), что нарушало природное равновесие.
Если в понимании консерваторов свобода – это свобода владеть материальными и нематериальными ценностями, определяющими человека, то в понимании левых мыслителей свобода заключается лишь в том, что личность должна отдать всю себя и всю свою собственность возведённому в абсолют коллективу, что, разумеется, неприемлемо для представителя западной цивилизации (в том числе для моего милого русского народа, одного из самых индивидуалистических народов на свете). Простая мысль, что усиление базы власти (передача власти народу) приведёт к отказу от тирании, поскольку народ не может терроризировать сам себя, кажущаяся на первый взгляд правдивой, на поверку оказывается ошибочной, поскольку большая часть народа будет постоянно пытаться навязать свою волю меньшим частям: творческой элите, аристократии, технократии.
По твёрдому убеждению консерваторов, те требования и обязанности, которые налагают на человека такие группы, как семья, община, провинция, не только не создают тиранию, но представляют собой инструменты, с помощью которых охраняется индивидуальная свобода. Если государство начинает уничтожать эти обязанности (чаще всего во имя индивидуальных свобод), рано или поздно индивидуальная свобода будет погребена под властью чрезмерно усиленного государства. Де Токвиль утверждал, что социальные институты не только создают культурный контекст для развития личности, но и составляют из себя сдерживающий вал на пути чрезмерного усиления государства. Особенное внимание социальным институтам, по мнению де Токвиля, надо уделять в республиканских демократиях, которым более всего свойственен «внутренний империализм».
Начиная от Бёрка и заканчивая Элиотом, все консерваторы винят либерализм в том, что он – троянский конь тоталитаризма. Если вспомнить Гитлера, то он пришёл к власти именно демократическим путём. Постоянно пытаясь освободить всех от всего, либерализм ослабляет общественную структуру, подтачивая основные столпы общества, и тем самым настраивает общество на выпуск серийных почти ничем не отличающихся друг от друга людей, иначе говоря, толпы. Элиот писал:
Таким образом, либерализм и демократия живут лишь определённое время, умирая под своим весом, подобно китам, выброшенным на берег, а умирая, оставляют за собой только охлос и тьму. Консерваторы спрашивают: так зачем же нам, китам, выбрасываться на берег? И сколько ещё мы проживём?
Общественная дифференциация, иерархия и функциональный консенсус – вещи жизненно необходимые для свободы и порядка. Большинство форм равенства или, точнее, механизмов достижения равенства в современных демократиях (за исключением равенства перед законом) не только не способствуют свободе, но и уничтожают её. Само собой, что это не означает того, что общество должно стать кастовым и разделить элиту и народ навсегда. Нисколько, наоборот, «Горе стране… отвергшей службу таланта и добродетели», — писал Бёрк. Общество должно иметь рабочие социальные лифты, которые, однако, не должны возносить людей на вершину слишком легко. В конце концов, чтобы кто-то попал в элиту, кто-то должен из неё выйти.
Итак, консерваторы исповедуют принцип абсолютной несовместимости свободы и равенства. Свобода в консервативном дискурсе воспринимается как защита материальной и нематериальной собственности, равенство же понимается как искусственное состояние искусственного перераспределения собственности. Настоящая свобода индивидуума охраняется социальными институтами, и государство не имеет права лишать их этой привилегии, поскольку позже это приведёт к полной потере свободы. Либеральная демократия, по убеждению консерваторов, искусственно создавая равенство, штампует одинаковых серых обывателей, тем самым уничтожая свою собственную основу, поэтому все либеральные демократии со временем попросту вымрут. Конца истории не будет. Выкусите, господин Фукуяма!
Собственность и жизнь
Пол Элмер Мор в 1915 году писал, что для цивилизованного человека право собственности важнее, чем право на жизнь. Всё дело в том, что право на жизнь даёт право на существование лишь биологической основы человеческой жизни, в то время как право на собственность – это единственное, что отличает нас от животных. Мор писал это, критикуя Джона Рокфеллера после Бойни в Ладлоу. Однако Рокфеллер заслужил критику Мора не потому, что во время Бойни погибли десятки человек (вызвана она была стачкой шахтёров, несогласных с условиями труда), а за то, что Рокфеллер в данной ситуации оказался слишком гуманен и пошёл на уступки и защищал свои интересы недостаточно рьяно. Впрочем, в защиту шахтёров можно сказать, что условия труда были совсем нечеловеческими и работодатель попросту не уважал этих людей.
Бёрк писал: «Неуважение к собственности… является той причиной, которая вела ко всему злу, которое уничтожило Францию…» Он был убеждён, что атака на частную собственность настолько же преступна и опасна, как и атака на христианство, монархию, аристократию, семью. Вообще консервативный взгляд на частную собственность очень напоминает римский: собственность не только является внешней принадлежностью человека, но его сутью, поскольку именно собственность даёт человеку человечность, возвышает над животным миром. Именно поэтому у рабов не могло быть собственности: они не являлись людьми, они были вещами. Собственность была семейной, и она могла быть отчуждена от семьи только в одном случае: при наличии решения Сената в качестве кары за какой-либо непоправимый проступок. Только после начала эпохи цезарей права семьи стали ослабевать и собственность начала получать характер частной.
Кстати говоря, именно по причине такого отношения к собственности во времена Средневековья предполагались столь серьёзные наказания за супружескую измену (а не только по причине уважения к семье). В те времена женщина считалась почти собственностью.
Де Токвиль утверждал, что после американской революции, когда было провозглашено равное разделение имущества между наследниками, был заложен фундамент эгоизма и индивидуализма. Именно развал «молекулы» «семья-имущество», по Токвилю, определил дальнейший путь развития Америки в одно из самых индивидуалистичных обществ в мире.
Консервативная позиция по отношению к частной собственности выражается и в негативном отношении к государственному вмешательству даже во времена катаклизмов: когда индивидуум не может поддерживать своё существование сам, поднимается вопрос милосердия, и, по убеждению Бёрка, милосердие никоим образом не должно касаться государственных служащих. Таким образом, вопрос обеспечения донецких детей подарками на Новый год должен остаться на совести гражданского общества, а государство вмешиваться не должно. Не нужно думать, однако, что консерваторы равнодушны к чужому страданию, – ни в коем случае. Их аргументы таковы: предоставлять помощь должны те институты, которые для этого и созданы, например, церковь и местные организации. Однако помощь эта должна предоставляться в форме взаимопомощи, а не в форме топорной бомбардировки грузом, которую зачастую устраивают государства. Например, гуманитарная помощь, выделяемая европейскими государствами африканским, иногда не только не помогает, но даже ухудшает положение, подсаживая целые общества на иглу гуманитарки. Прямая правительственная помощь создает благоприятную почву для дискриминации и неэффективности и, что самое важное, подавляет общественные организации вплоть до их полного отмирания. Поэтому первоочередной задачей власти должно стать обеспечение неправительственным организациям благоприятной атмосферы для существования.
Отношение человечества к земле – двигатель мировой истории. Здесь речь идёт не только о земельных участках, но и о недвижимом имуществе. Дизраэли писал:
В таком обществе будут более крепки социальные связи, и взаимопомощь в нём будет исходить из связей в самом обществе – цельном, а не атомизированном современном. Более-менее демократизированный вариант вышеизложенного тезиса является одной из основ консервативной идеологии. Однако именно материальная собственность связывает людей, и финансовый капитализм, в котором над землёй преобладают ценные бумаги, разрушает семью, класс, цеха и собственность, существовавшую раньше. Другой вопрос, что прогресс нельзя повернуть вспять и замещение материальной собственности нематериальной было естественным и неостановимым. Де Токвиль это прекрасно понимал и вместо того, чтобы воевать с этим явлением, просто обозначил такую мобильную собственность как одну из «главных причин нестабильности, которая неизбежно сопровождает стремления среднего класса». В условиях экономики, построенной на движимой собственности, люди воспринимают землю не как основу существования, а как удобство, цена которого зависит от колебаний на рынке.
Соревнование между двумя типами собственности – земельным и финансовым – составляет целую главу американской истории. Окончательно разрешилась ситуация после гражданской войны, в которой южане представляли собой земельную собственность, а северяне – финансовую. Как бы отчаянно ни сопротивлялись южане, их битва была проиграна и Америка пошла по пути, по которому её вела История.
Критика консерваторов в адрес современного капитализма, современной торговли и технологии имеет в себе ещё один важный аспект. Как нам известно, консерватизм зародился не только как реакция на французскую революцию, но и на революцию индустриальную. Консерваторы порой критиковали капитализм даже более яростно, чем социалисты и коммунисты, потому что социалисты принимали экономическую основу капитализма как основу будущего общества социалистического (принимали технологии, методы управления и т.д.), в то время как консерваторы считали именно основу финансового капитализма наиболее порочной. Критике подверглись и города, детища капиталистической эпохи: де Бональд писал, что
Что ж, вскоре города отживут своё, и, возможно, ещё моё поколение увидит их упадок. Усовершенствуются транспортные средства, и людей уже ничто не будет удерживать от постройки собственной усадьбы подальше от пыльных городов, что, однако, не будет мешать работе – возможно, в городах останутся живыми только деловые центры – Сити. В это время мы обязательно увидим новый расцвет общественных структур и связей, поскольку человек снова осознает землю основой жизни. Полагаю, Бёрк был бы счастлив.
Хотелось бы ещё раз отметить, что консерваторы – вне зависимости от обстоятельств – всегда исповедуют принцип неприкосновенности частной собственности. Несмотря на суровую критику современного капитализма, консерваторы считают частную собственность неотделимой от свободы, которая для них так важна.
Древние римляне, а после них средневековые европейцы ощущали собственность как продолжение своего тела, своей человечности и были убеждены, что она так же ценна, как части тела или жизнь. Именно поэтому попытка социалистов отнять частную собственность воспринимается консерваторами как тяжкое преступление (впрочем, тут есть детали: согласно коммунистической доктрине, собственность не отчуждается, а «обобществляется», но это не облегчает потери). Без собственности человек не является человеком в полной мере – в это твёрдо верят консерваторы всего мира.
Итак, право на собственность консерваторы считают даже более важным, чем право на жизнь, поскольку собственность отличает нас от животных. Важна, однако, именно материальная собственность, в основном земля, которая воспринимается почти как продолжение тела, именно поэтому покушение на собственность — тягчайшее преступление.
Религия и нравственность
Классический консерватизм, в отличие от прочих идеологий, особое внимание уделяет церкви и христианской морали. Все ранние консерваторы, а особенно Эдмунд Бёрк, с ужасом наблюдали, как рушится под ударами якобинцев церковь во Франции. Именно теме религии и важности церкви Бёрк посвящает больше страниц в своих «Размышлениях о революции во Франции», чем какой-либо другой теме (разве что за исключением проблематики собственности).
Все консерваторы были сторонниками сильной церкви, поскольку почитали её краеугольным камнем государственности и общества (не будем забывать, что времена были другие и религия тогда играла куда большую роль, чем сейчас). Неверным было бы, однако, полагать, что консерваторы верили в Бога сильнее, чем, например, либералы того времени. Ни в коей мере консерваторы не были религиозными фанатиками. Вера для консерваторов была вещью глубоко личной, которая заслуживает уважения и признания её одной из основ морали, общества и государства. Ни в коем случае вера не должна быть навязываемой. Как и любой общественный институт, церковь должна быть независима от государства (привет, Синод!), однако, само собой, не должна ни в коем случае превышать своих полномочий.
Как уже упоминалось выше, религия не должна становиться обязательной, потому что это нарушило бы права и свободы отдельно взятых людей. Бёрк проявил немало упорства, отстаивая права людей неверующих или людей другой религии, однако одновременно считал их почти что вредителями из-за их постоянной готовности пустить свои силы на внесение непорядка в общество. Бёрк даже объявил священные книги индуистов и мусульман такими же нравственными и гуманистическими, как Библию. Впрочем, я бы отнёс это просто к некоторой эксцентричности Бёрка.
Государственная церковь, с точки зрения консерваторов, исполняет две важнейшие функции. Первая – это обеспечение некоей «святости», «благословенности» власти и всей политической и социальной системы, что, по идее, должно давать ей некоторую дополнительную крепость. Даже Руссо, ненавистник всякой религии, признавал, что обществу требуется какая-либо «гражданская религия». Вторая функция церкви должна выражаться в контроле власти государства, в коррекции слишком острых углов политического курса (как видите, и здесь мы найдём систему противовесов и сдерживающих механизмов).
Бёрк писал:
«Освящение государства каким-либо государственным религиозным институтом необходимо… для того, чтобы его работа возбуждала в гражданах здоровую боязнь, поскольку для обеспечения их свободы необходимо, чтобы этот институт имел определённую чётко ограниченную власть».
Под государственной церковью, однако, имеется в виду не контролируемая государством церковь, не сросшаяся с ним (как в современной РФ), а церковь поддерживаемая (не материально, вообще для сознания консерватора само понятие «дотации» — оскорбительно, поскольку церковь должны поддерживать желающие граждане) и одобряемая. Церковь (любая, необязательно даже христианская) должна быть моральным авторитетом, путеводным лучом для гражданина.
Вообще Бёрк отличался удивительно гармоничными, взвешенными взглядами. Это подтверждает цитата: «Мы намерены сохранить государственно институциализованную монархию, государственно институциализованную аристократию и государственно институциализованную демократию, каждую из них в той мере, в которой она существует, но не более».
То есть церковь не более и не менее, чем обычный социальный институт, который так же важен, как и прочие. Каждый «кирпичик» общества законно ограничивает другие, и это нормально. Даже демократию Бёрк рассматривал под углом необходимых ограничений, которые на неё должны наложить общественные институты. В работах консерваторов вы обычно не найдёте ничего о католической или иной вере (это оставим традиционалистам и фундаменталистам), однако найдёте много рассуждений о том, что церкви должны быть предоставлены определённые права (равно как и обязанности). Люди викторианской эпохи были удивительно (для современного безумного мира) равнодушны к любым религиозным взглядам, включая атеизм и агностицизм. Вера консерваторов напоминает веру в, скажем, гравитацию, она тверда, но ни в коей мере не экстатична: консерваторы не склонны к фанатизму.
Де Токвиль утверждал, что основная задача, обязанность церкви – бороться с отчуждением в обществе, объединять его, вдохновлять (пусть и она сама нередко вызывает в обществе отчуждение). «Американская вера», которую увидел де Токвиль во время своего пребывания в Америке, была одинаково как христианской, так и националистической, и именно ей я бы отвёл решающую роль в формировании американской нации (до сих пор, кстати, глубоко религиозной) из знаменитого «melting pot».
Элиот писал:
Национализм сам по себе хорош. Но национализм, подкреплённый религией, превращается в пещерную дикость (вспомним пример Западной Украины), и поэтому здравый национализм церковью не интересуется – и это должно быть взаимно. Я слышу голос Бёрка, говорящий с нами из мрака столетий: «Политическая арена и <церковная> кафедра – две сферы, которые нельзя смешивать. В церкви не должно быть слышно никакого голоса, кроме целебного голоса христианской любви».
Итак, церковь в понимании консерваторов — такой же социальный институт со своими функциями и целями существования, как и любой другой социальный институт, и поэтому её, как и прочие институты, ущемлять нельзя. Церковь не должна быть частью государства, принудительная воцерковлённость должна быть изжита. Церковь должна исполнять лишь функции примиряющего и вдохновляющего игрока в обществе, игрока, приводящего общество к консенсусу.
Вместо послесловия
Как видно из написанного выше, консерваторы всегда предпочитают традиции инновациям, самоуправление – государственному регулированию, свободу – равенству и, конечно, эволюцию – революции. Проще говоря, консерваторы предлагают не трогать то, что и так нормально работает, и восстановить то, что работало раньше.
Нет большей ценности для консерватора, чем свобода, и потому вся Российская Федерация полностью противоречит ценностям консерватизма. Не соблюдаются ни принципы самоуправления, ни принципы невмешательства в общественную жизнь. Церковь срослась с государством и нагло паразитирует на обществе. До сих пор вся политика творится людьми, которые вышли из КПСС – насквозь заидеологизированной организации. Со свободой в нашем с вами государстве туговато (подумайте, легко ли купить оружие?), и с точки зрения консерваторов РФ – самая настоящая тирания, в которой жить почти невозможно, поэтому её необходимо как можно скорее переустроить в русское национальное государство.
Русское национальное государство должно ликвидировать национальные республики и установить губернии, поддерживая местное самоуправление. Государство должно перестать терроризировать собственных граждан и дать им максимальную свободу. В государстве должна быть неприкосновенной частная собственность. Государство должно отделить от себя церковь и больше не иметь с ней тесных контактов.
Ну и наконец, было бы замечательно восстановить монархию. Всё-таки лучше конституционной монархии мир ещё ничего не видел. Боже, Царя храни!
Настоящий материал публикуется в открытом доступе, так как мы считаем, что с этой информацией должен ознакомиться каждый уважающий себя русский националист. Если статья вам понравилась, пожалуйста, поблагодарите редакцию по реквизитам ниже. Спасибо!
