«Неважно как сильно местные жители пытались спрятать сей факт, но в жизни острова явственно ощущались дикость, жажда крови и гордыня, сводящие вместе отца, мать и дитя в их общей приверженности делу охоты на китов… Ходили слухи о том, что на острове существует тайное общество молодых женщин, поклявшихся выходить замуж только за тех мужчин, которые уже успели убить кита»
— Натаниэль Филбрик, «В сердце моря: трагедия китобойного судна „Уэссекс“»
От захвата нефтедобывающих полей на Ближнем Востоке до «алмазного двигателя» гражданских войн Западной Африки — ресурсы и полезные ископаемые сталкивают в жестоком противостоянии самые разные страны и народы.
Конечно, великие державы мыслят не только потребительскими категориями — но лишь потому, что уже обезопасили себя от проблем с ресурсами. Что до остального мира, то игроки второго ряда вынуждены яростно сражаться за то, что осталось.
Поговорим об основных конфликтах, разгорающихся вокруг добычи полезных ресурсов и эксплуатации природных богатств — от драгоценных минералов и топлива до воды и земли.
Крестный путь независимости
Война за ресурсы (в самом широком понимании — от индийских специй до китайского серебра) заставила европейцев захватить контроль над морями и построить огромные колониальные империи. После 1945 года в Первом мире сложился консенсус: войну как способ решения вопросов вынесут на периферию цивилизации, а Европе дадут «пожить по-человечески» — из Америки в Рим и Париж теперь летели не стратегические бомбардировщики, а план Маршалла, а сами американцы больше не готовились к нападению англичан сразу на трёх направлениях.
Конечно, это имело свою цену — даже на пике войны против Оси американцы настаивали на демонтаже колониальных империй, и к середине 1960-х англичанам и французам пришлось полностью переформатировать отношения со своими колониями. Португальцы цеплялись за старые порядки упорнее прочих, но и они потерпели поражение. Хотя сегодня суверенитет многих постколониальных стран нельзя назвать полноценным, даже во «Франкафрике» европейцы чувствуют себя уже не так вольготно, как в лихие 1920-е гг.
Отличный документальный фильм о первых годах существования деколонизированной Африки, снятый итальянцами. Геноцид, гражданские войны, браконьерство в промышленных масштабах, обскурантизм и вандализм, возведённые в ранг культурной нормы. Авторы поездили по континенту и запечатлели происходящее, зачастую без комментариев, поэтому выглядит всё куда естественнее политкорректных репортажей BBC. К теме нашего сегодняшнего разговора фильм имеет самое прямое отношение, поскольку позволяет увидеть, как в африканских странах формировался «добывающе-перераспределительный» тип государства
Государственные функции по сути отдали «на аутсорс» местным, которые тут же начали сражаться за источники ренты. Многочисленные социальные (например, трайбализм) и экономические (бедность подавляющего большинства населения) затруднения немедленно привели к войне за более справедливое распределение благ и ресурсов — и не только в Африке.
Именно нехватка земли в Сальвадоре стала одной из движущих сил гражданской войны в этой стране, а обнаружение нефти и газа в Восточном Тиморе (а также в индонезийской провинции-султанате Аче) придали новое измерение происходившим там боевым действиям. Только в период 1946–2006 годов в 101 стране мира было зарегистрировано 167 различных вооружённых конфликтов, связанных с распределением ресурсов.
Насилия вокруг ресурсов хватает и в Азии, и в Латинской Америке, и в Африке. Случается оно и в Европе. Что такое война в Донбассе с точки зрения государств как не пересмотр прав собственности на добывающие и перерабатывающие предприятия региона? В Бирме, Афганистане и Индонезии представители народов побольше теснят народы поменьше с пастбищ и плодородных земель силой оружия. В Латинской Америке земельный и нефтяной вопросы тоже не потеряли актуальности. А государства Африки в массе своей остаются раздробленными конгломератами воюющих друг с другом провинций.
Уровень безумия и разрухи на Чёрном континенте зашкаливает. Государственные институты и культура африканских территорий остались в зачаточном состоянии, а принесённые европейцами новшества не успели укорениться. Шутка ли, от дележа континента на 30 колоний в начале 1870-х гг. до получения независимости последней из них прошло меньше 100 лет — европейские практики просто не могли прижиться за такой короткий срок. У тех же испанцев ушло 300 лет на освоение огромных пространств в другой части земного шара — поэтому даже Мексика с её нарковойной не опускается до полной потери управляемости. В азиатских колониях уже сложилась и успела закостенеть местная вертикаль власти, состоявшая из раджей и набобов. Африка же в интеллектуальном и управленческом смысле не успела научиться ничему, каждый год там — как новый, и на местные войны за ресурсы это оказывает самое прямое влияние.
Отрубленная рука царя Мидаса
«Это не камни, а минералы!» — не уставал поправлять свою жену увлекающийся коллекционированием минералов герой сериала «Во все тяжкие». Не знаю, смотрел ли Breaking Bad либерийский полевой командир Чарльз Тейлор, делавший бизнес на добыче алмазов в разгар гражданской войны, но он наверняка подтвердил бы, что терминология — это всё.
Нигде войны за ресурсы не ведутся так открыто, как в Африке. «Чёрный континент» в масштабах всей планеты это 13% населения, 80% платины, 40% золота, 1/3 мировых запасов минералов и углеводородов и лишь 2% от мирового ВВП. Такая статистика обрекает Африку на разграбление руками многочисленных посредников, которых, впрочем, всегда хватало — трансатлантическая работорговля была бы попросту невозможна без местных царьков.
Война за право добывать минералы — обычное дело в Африке. В Сьерра-Леоне, например, захват лучших алмазных шахт позволил «Объединённому революционному фронту» получать десятки миллионов долларов прибыли. Ещё более увлекательные процессы разворачивались на востоке Демократической Республики Конго, где сразу несколько группировок повстанцев дрались за экономические интересы угандийцев, в то время как центральное правительство раздавало зимбабвийским военным концессии на лучшие алмазные шахты в обмен на вооружённую помощь. В этой же стране ополченцы «Май-Май» зарабатывали, незаконно добывая золото и продавая его за рубеж. Лоран Кабила на доходы от контрабанды россыпного золота почти 30 лет финансировал своё собственное независимое государство, а потом успешно вернул себе власть. Так он получил новый источник личного обогащения — добытчика алмазов MIBA (компания на 80% принадлежала государству и на 20% бельгийской компании Sibeka). «Национальный союз за полную независимость Анголы» получил сотни миллионов долларов, экспортируя алмазы с захваченных территорий.
Вся эта чехарда правительств и войн не имеет никакого значения — важны сами минералы, добываемые на территории этих весьма своеобразных государственных образований. Какая группировка или правительство контролирует конкретный участок сегодня — это, безусловно, полезно знать, но меняются они достаточно часто, крепких стабильных отношений с ними не построишь.
Куда больший интерес представляют непотопляемые контрагенты на местах вроде конголезца Эдуарда Мвангачучу, выходца из многострадального племени тутси (его сына убили во время геноцида в Руанде). Мвангачучу где-то с 2001 года добывает в Конго очень важный для электронной промышленности колтан. Показателен и израильтянин Дэн Гертлер, ортодоксальный еврей, друг сына предыдущего конголезского президента Джозефа Кабилы и президент группы компаний DGI, занимающейся добычей меди и алмазов в Конго. Это ещё более серьезный персонаж, чем Мвангачучу: когда Руанда и Уганда вторглись в Конго, он оперативно достал правительству Кабилы $20 млн на ведение войны, чем и заслужил свои алмазные концессии. Гертлер потом спонсировал президентскую кампанию Кабилы в 2006-м и даже собрал денег, чтобы подавить восстание на востоке страны.
Дырявые границы — это проблема абсолютно всех африканских стран. Даже тех, где коллапса государственности ещё не произошло и даже есть какая-никакая демократическая система. Возьмём Нигерию, одну из важнейших экономик континента. Альхаджи Дахиру Мангал сделал в этой стране миллиарды на контрабанде нигерийского сырья в Китай и нелегальном импорте китайских (и не только) товаров. Люди вроде него оказываются лучшими проводниками неоколониализма — нелегальный импорт китайского текстиля в 1990-е убил местную текстильную промышленность (удивительно, но качество местной продукции было тогда лучше китайского).
Встречаются среди африканских «баронов-грабителей» персонажи настолько праздничные, что их биографию даже не требуется интерпретировать. Знакомьтесь, Сэм Па, гражданин КНР, Анголы, Англии (возможно), уроженец Гонконга с тёмным прошлым и длинным списком псевдонимов, с которым можно ознакомиться в санкционном списке американского казначейства. Ходят слухи, что Па работает на китайскую разведку — это невозможно подтвердить или опровергнуть, поскольку работа китайских силовиков чрезвычайно засекречена. В Африке он торговал оружием и предположительно поднялся на госзаказах в Анголе 1990-х гг., когда режим в Луанде заказывал 25% всего покупаемого на континенте вооружения. Потом Па познакомился с португальцем Элдером Батальей, и они основали компанию, занимающуюся в Анголе очень многим, от алмазов до нефти. Через Queensway Group Па контролирует всю нефтяную торговлю КНР с Анголой и то и дело всплывает по всей Африке — неизменно в местах скопления диктаторов, местных царьков и полезных ископаемых.
Ну а Роберт Мугабе — это, конечно, идеал любого полевого командира. Чёрный террорист или герой 15-летней войны за независимость (в которой погибло от 30 тыс. до 80 тыс. человек) — точка зрения зависит от цвета кожи и прописки. Для белых родезийских фермеров ответ, в принципе, очевиден: в начале 2000-х Мугабе отобрал у большинства из них землю. После прихода к власти в начале 1980-х ему пришлось повоевать с бывшими соратниками по освободительной борьбе (от 20 тыс. до 30 тыс. жертв). Диктатор победил, хотя и не без труда — в его распоряжении оказались не только ветераны 15-летней войны, но и натренированные британцами и северокорейцами спецподразделения (в числе последних — 5-я бригада «краповых беретов», которая совершила множество военных преступлений). Мугабе создавал силовой аппарат Зимбабве не один, но смог установить над ним контроль, и потому после временной потери президентства во второй половине 2000-х вернулся к власти. Сейчас он спокойно выкачивает богатства страны для себя и своих приспешников. Чем не успешная бандитская карьера? Время от времени Зимбабве участвует в грабительских войнах за рубежом, как в Конго, где режим Мугабе в обмен на военную помощь получил 37,5% акций месторождения в Гекамине. Война тянулась с 1998 по 2003 год и стоила жизни 5,4 млн человек.
Примерно такие люди сегодня «решают вопросы» в Африке, и их нужно воспринимать не менее серьезно, чем какой-нибудь «Боко Харам».
Война за ресурсы на Чёрном континенте идёт без лишней рефлексии и попыток изображать национальные интересы — потому что только в местном бардаке можно добывать и продавать полезные ископаемые в промышленных масштабах, не имея лицензии и основывая свою легитимность исключительно на силе оружия. В Африке, как заметил когда-то Ричард Доуден, глава британского Королевского Африканского общества, «любой, у кого есть оружие, мобильный телефон и взлётная полоса может стать богатым военачальником».
Кликните для увеличения
Алмаз остаётся важным ресурсом для развитых экономик, и не только как красивая игрушка — алмазы используются электронике, в добывающей и обрабатывающей промышленности. Кроме того, это очень хороший и достаточно надёжный инструмент расчёта. Помните, как во втором сезоне «Настоящего детектива» преступный босс Фрэнк Симеон, перед тем как начать мстить врагам, меняет все наличные деньги на бриллианты? Вот затем же они нужны и «Аль-Каеде». Слабость государственных институтов и атмосфера непрекращающейся войны позволяют исламистам получать драгоценные камни, чтобы потом менять их в Дубае на деньги или услуги. Высокая и стабильная стоимость, лёгкость транспортировки (один камешек конвертируется в огромное количество денег) и полная анонимность делают бриллианты куда более надёжным средством финансирования незаконных операций, чем пресловутые биткоины с их высокой волатильностью и чрезмерной технической сложностью. Кстати, в начале 2000-х «Аль-Каеда» меняла деньги на камни именно в тейлоровской Либерии.
Сюжет Euronews про Сьерра-Леоне
Хотя ЮАР счастливо избежала гражданской войны (если не считать войну с террористами из Африканского Национального Конгресса), её богатства тоже развращают души. Минералов в ЮАР можно накопать на $2,5 трлн, и после падения апартеида многие местные деятели из чёрных борцов за свободу переквалифицировались в чёрных ресурсных королей. Бывший профсоюзный деятель Сирил Рамафоса стал членом совета директоров компании Lonmin. Патрис Мотсепе основал African Rainbow Minerals и стал первым миллиардером в ЮАР. Токио Сексвале сделал огромное состояние на добыче платины. Новые хозяева оказались ещё более бесчеловечными, чем прежние, и время от времени из ЮАР приходят новости о жестоких разгонах шахтёрских демонстраций.
В других частях света происходят похожие вещи. Например, Афганистан богат драгоценными камнями и золотом. Под конец 1990-х командование Объединённого Фронта в лице Ахмад-шаха Масуда (он же «Лев Пандшера») зарабатывало до $50 млн благодаря залежам изумрудов и лазурита. Масуда давно убили, но этот прибыльный бизнес по-прежнему в руках членов его клана — сегодня они получают уже $150 млн в год. Американцы (на основании исследований, проведённых ещё советскими геологами, кстати) считают, что в стране примерно на $1 трлн полезных ископаемых (афганцы настаивают на $3 трлн). Минералы составляют примерно 1/3 от общей стоимости этих активов — существует примерно 1400 месторождений, на которых можно найти драгоценные камни, редкоземельные металлы и тому подобные богатства. Запасы лития в Афганистане столь велики, что в Пентагоне за страной закрепилось прозвище «литиевой Саудовской Аравии».
Правда, большая часть афганских богатств относится к трудноизвлекаемым — чтобы их добывать, требуются очень большие инвестиции. Принимая во внимание известные сложности с обеспечением безопасности, крупные иностранные компании могли бы вовсе не заходить в регион. Но это слишком лакомый кусок. Китайская Metallurgical Group Corporation (MGC), например, активно инвестирует в добычу меди в районе Мес-Айнак в провинции Логар (хотя проблемы и вынудили китайцев пересмотреть условия инвестиций и в значительной мере сократить свои планы). На местах любым чужакам приходится решать вопросы с местными бандами, которые могут не принадлежать ни к талибам, ни к правительству, но вооружены бывают не хуже армии. Прибыли от добычи меди не могли не обострить конкуренцию между бандами за право крышевать этот бизнес. На шахтах заняты 7 тыс. работников, и ещё 30 тыс. рабочих мест косвенно от них зависят: сфера услуг, субподрядчики разного толка и тому подобное.
После того как в Логаре начали добывать полезные ископаемые, проблемы заметно усугубились, и сейчас эта провинция считается одной из самых опасных во всей стране. Конкуренция за право добывать хромит в провинции Кунар превратила местное ополчение, изначально созданное для борьбы с Талибаном, в настоящую мафию — группировки и без всяких боевиков ожесточенно воюют за источник ренты. Талибы не отстают: в провинции Гильменд они удерживают за собой месторождения мраморного оникса, которые, по данным экспертов ООН, приносят им до $10 млн в год. Впрочем, Талибан состоит из полуавтономных группировок, чья независимость только увеличивается после того, как у боевиков появляется доход от нелегальной добычи ископаемых (получившей широкое распространение в том числе и в Кандагаре). Внутри организации часто случаются стычки из-за дележа этих самых доходов. Конечно, до распада «Талибана» далеко, но это только добавляет ощущения, что афганский конфликт из войны НАТО с террористами превратился в войну всех против всех.
Власти, как и в Африке, признают сложившуюся ситуацию — подписанный ещё правительством Карзая закон о добыче полезных ископаемых по сути закрепляет права крупных компаний и группировок: он не требует раскрывать информацию о владельцах добывающих компаний; позволяет не сообщать детали заключенных договоров; там нет ничего про процесс конкурсов и выдачи лицензий; ничего о защите экологических прав населения, проживающего в районах добычи. То есть страну ждёт разграбление альянсом чиновников, иностранных инвесторов и бандитов, а жителей провинций вроде Логара — загрязнение подземных вод и деградация почв. В будущем, когда (если) гражданская война в стране подойдёт к концу, мы можем увидеть совместные карательные акции талибов и центрального правительства против обитателей какой-нибудь безымянной деревни, мешающих добывать минералы на их землях. И это не преувеличение, на местах примерно так и делается — даже американцам пришлось потратить сотни миллионов долларов на подкуп командиров боевиков, чтобы обеспечить беспрепятственный проход транспорта. Между собой афганцы наверняка ведут дела примерно таким же образом.
В добывающем бизнесе места идеологии нет, история добычи камней и золота знает множество примеров плодотворного сотрудничества между, казалось бы, непримиримыми врагами. В частности, владельцы шахт, процветавшие в Родезии, охотно вели дела и с правительством Зимбабве.
С этической стороной добычи и попадания камней на рынки развитых стран всё очень сложно, поэтому иногда международное сообщество принимает меры. Например, в 1998 году ООН наложила санкции на алмазную торговлю «Униты» в Анголе — это несколько увеличило стоимость камней, но убивать за них не перестали: добычу просто провозили в Конго или Замбию, а оттуда спокойно отправляли в Антверпен. Правда, в конце концов — после ужасов Сьерра-Леоне, где во множестве воевали дети-солдаты — западный мир всё-таки принял процедуру сертификации алмазов Кимберли (по названию города в Южной Африке, где в 1870-х началась «золотая лихорадка»), обязавшую всех торговцев бриллиантами предоставлять сертификат о стране происхождения алмаза.
На первый взгляд, процедура сертификации (в которой участвуют все игроки на рынке) вроде бы снизила накал борьбы за алмазы в Африке, но на самом деле проблему просто затолкали под ковёр: в 2011-м Схема Сертификации Кимберли признала алмазы из Матанги (Зимбабве), где режим Роберта Мугабе проворачивал свои дела не менее грязно, чем режим Тейлора в Либерии. Кстати, в Матанге работал наш старый знакомый Сэм Па — мир тесен, а Африка ещё теснее.
Такая торговля сырьем как минимум неоднозначна. В прошлом году группа швейцарских учёных доказала, что рост мирового спроса на алмазы (в 1997 году унция стоила $300, а через 13 лет уже $1000) стимулировал экономический рост в Африке, но вызывал всплеск насилия в добывающих районах: скачок цен увеличил количество вооружённых столкновений на 65%. При этом нельзя забывать, что в этой отрасли кормится слишком много обычных мирных жителей: американские санкции на конголезские алмазы никак не повлияли на ход гражданской войны, зато нанесли дополнительный ущерб экономике страны, поскольку пострадал ряд вполне легальных и безобидных бизнесов — перевозчики, поставщики продовольствия, подрядчики. Что со всем этим делать — решительно непонятно: минералы всё ещё нужны развитым и развивающимся странам, а африканцы всё ещё готовы их продавать.
There will be blood
В бондовском фильме «И целого мира мало» главная злодейка Электра Кинг хочет взорвать ядерную бомбу в центре Стамбула, чтобы нарушить поставки российской нефти в Европу и увеличить стоимость собственной нефти, которая идёт по трубопроводам, расположенным южнее. Хороший план? Не совсем — несмотря на кратковременное подорожание, даже один упорный игрок в таком сценарии не получит ощутимого преимущества над остальными: ведь цена за баррель вырастет повсюду, и равновесие сил между разными компаниями изменится не так сильно.
Как бы странно это ни звучало, военные конфликты из-за нефти и газа в современном мире стали относительной редкостью — рынок уже давно поделен и с 2003 года находится в американских руках. Даже масштабная война на Ближнем Востоке не притормозила падение цен, а ускорила их — испуганные добытчики стремились на всякий случай накачать как можно больше. В 2014 году одним из факторов падения цен стало появление ливийской нефти. Воюющие стороны стараются не трогать инфраструктуру и специалистов — отрасль, вопреки сложившимся стереотипам, непростая и требует квалифицированного труда. Поэтому пока в пустыне и в городах идут постапокалиптические войны, на нефтедобывающих участках царит относительное спокойствие. Конечно, хороший теракт на нефтеперерабатывающем заводе заставит цены поползти вверх, но наступает эра дешёвой нефти (в игру вступает Иран, США сняли запрет на экспорт). А рынок, как уже было сказано выше, находится в руках мирового гегемона — спорить с этим просто некому. Война за нефть вытеснена за границы цивилизованного мира.
Делёж нефтяных доходов был одним из главных факторов гражданской войны в Судане, закончившейся в 2005 году подписанием мира — власти в будущем независимого Южного Судана получали право распоряжаться доходами от продажи нефти, добываемой на этих землях. Сколько бы ни накопилось обид между двумя половинами некогда единой страны, «развод» 2011 года произошёл без особого кровопролития.
Спор за острова в Южно-Китайском море недавно получил дополнительный аспект — там нашлись большие (предположительно) запасы нефти и газа. Но отъём островов и так был частью стратегии Китая по превращению в морскую державу — нефть и газ стали просто приятным бонусом. Запасы полезных ископаемых в Синьцзян-Уйгурском автономном районе — это неплохое экономическое основание идеи независимого уйгурского государства, но местных больше волнует целенаправленная культурная ассимиляция «понаехавшими» ханьцами. Азербайджанские же поползновения Ирана, которые упорно игнорирует большинство аналитиков — это скорее желание укрепиться в регионе и решить проблему собственных азербайджанцев, а не просто банальный захват каспийских нефтяных богатств.
Очень часто агрессию Исламского государства (ИГ) объясняют стремлением захватить основные месторождения и зарабатывать на торговле нефтью. Но вот прошло уже полтора года с момента образования халифата, а заработанные за это время на продаже нефти $500 млн составляют лишь 1/6 (!) ежегодного бюджета ИГ. 6800 авиаударов, нанесённых США по позициям ИГ с августа 2014 года по декабрь 2015-го и то стоили больше — $5,2 млрд.
Вопрос о перераспределении нефтяных доходов, конечно, может использоваться во внутриполитической борьбе — в районе Дельты Нигера население нефтедобывающих штатов не раз и не два устраивало акции гражданского неповиновения, но до войн с насквозь идеологизированным «Боко Харам» этим конфликтам далеко. Хотя и там излишки нефти создали прослойку людей, привыкших решать деловые вопросы военным путем. Среди них Фара Дагого и Муджахид Асари Дакубо, бывшие полевые командиры Дельты Нигера, сложившие оружие совсем недавно. Экономический расклад играл им на руку — 70% нефтяной прибыли (большая часть бюджетных доходов) страна получает именно из этого региона, и вооружённое неповиновение причиняло большие проблемы центральному правительству. Значительную часть доходов от контрабанды нефти (в 2009 году — около $2 млрд) до сих пор получают подобные персонажи. На местах Дагого действовал как полноправный вождь, его коллеги из соседних регионов даже соорудили систему социальных выплат — и всё это в обход федерального правительства, на нефтяные деньги.
На фото слева — нефтяной пират в дельте Нигера. Vice снял небольшой документальный фильм об этом незаконном промысле
Однако нефтяной шантаж не всегда приносит результат — только между 1991 и 2004 годом колумбийские партизаны из ФАРК устроили около 1000 терактов на нефтепроводах, пролив 2,9 млрд баррелей нефти (!) — и всё равно не победили, пришлось идти на мировую с центральным правительством. Более того, это укрепило их противников из паравоенных правых группировок и армии, которые оказались вовлечены в «защитный рэкет» нефтедобывающей отрасли. Да и делёж нефтяных доходов никогда не был главной целью колумбийского конфликта.
Противостояние в нефтегазовой сфере действительно есть, но это часть Большой Игры великих держав — на Ближнем Востоке местные армии бьются за право быть контрагентами (даже не первого порядка), но никак не за то, чтобы стать игроками. Нового Дома Сауда из ИГ не получится — ресурсы с оккупированных земель боевикам приходится продавать через цепочку посредников с большими скидками. Да что тут говорить, если большую часть своей нефти ИГ продаёт… режиму Башара Асада, против которого сражается. Но так как пределов человеческой расчётливости не существует, история знает примеры куда более удивительного сотрудничества: в 1970-е годы в Анголе на пике Холодной войны кубинский спецназ охранял американские нефтяные компании, платившие налоги коммунистическому правительству. Определённо, нефтяной бизнес любит людей аполитичных и непредвзятых.
«Мы пришли забрать твою воду, чужак»
В фильме «Безумный Макс: Дорога ярости» главный злодей, захвативший единственный источник воды в окружающей пустыне, держит в повиновении весь регион. Достаточно схематично, но авторы фильма наглядно показали одно из важнейших правил любого завоевателя, от римлян до Исламского государства — кто контролирует воду, тот контролирует местное население.
Обладание ключевым источником воды всегда было одним из маркеров регионального лидера. Египет — это сильная в экономическом и военном плане страна на северо-западе Африки, контролирующая Нил. Турция располагается в верховьях Тигра и Евфрата и тоже является мощной державой. Список можно продолжать.
Мы нуждаемся в воде везде и всегда. Питьё, стирка, душ — это 150 литров в день на человека в достаточно развитой стране. Ещё больше уходит на производство еды — чтобы вырастить полкило риса, нужно минимум (!) 946 литров воды, а на такое же количество картошки требуется почти 500 литров. С мясом всё ещё хуже — на одну котлету из фастфуда (питьё для коровы и вода для выращивания нужных продуктов) уходит 11,3 тыс. литров.
Страны Средней Азии, несмотря на большое количество причин для раздора, пока что умудряются более-менее мирно сосуществовать (во многом благодаря включенности в экономическую систему РФ и относительно успешной политике Кремля в деле умиротворения региональных элит). Но грядущие изменения в мировом климате вполне могут обострить нехватку и без того ограниченных речных ресурсов региона.
Сырдарья тянется на 2800 километров, вдоль неё проживают около 20 млн человек, 75% речного стока идёт из горных районов Киргизии. Сейчас от воды этой реки напрямую зависят южные районы Казахстана (в том числе Кызылорда, административный центр одноименной области) и известная своей этнической пестротой и нестабильностью Ферганская долина Узбекистана. Фергана — это меньше 1/10 территории Узбекистана, но там проживает почти половина населения страны. 22% узбекского ВВП зависят от сельского хозяйства, а лучшая земля находится как раз в Фергане. В Казахстане плотность населения на зависящих от Сырдарьи землях меньше, а общая доля сельского хозяйства в экономике не превышает 6% ВВП (и с каждым годом понемногу снижается), поэтому казахи не так чувствительны к проблеме воды, как узбеки.
У Узбекистана есть хороший повод принудить Киргизию более щедро делиться речными ресурсами — после распада СССР киргизы потеряли сверхдешёвые (часто бесплатные) поставки нефти, газа и электричества, что вынудило руководство страны переориентироваться на гидроэлектростанции — сейчас ГЭС дают 90% киргизской электроэнергии. Переключение Сырдарьи с ирригации значительной части всего региона на энергообеспечение Киргизии электричеством не могло не возмутить казахов и узбеков: киргизы копят воду с весны по осень, чтобы использовать её для выработки энергии зимой и ранней весной, когда потребление находится на пике — и как раз весной и летом эта вода нужна Узбекистану и Казахстану для ирригации.
Нажмите для увеличения
До сих пор конфликта удавалось избегать благодаря переговорам, но перспектива глобального потепления заставляет узбеков нервничать: на Ферганской долине (и на всей Средней Азии) это ненастье скажется через температурные изменения в Тянь-Шаньских горах — в течение года произойдёт достаточно радикальное естественное перераспределение воды в регионе. После этого узбеки могут потребовать у киргизов поделиться водой, а это чревато войной. Конечно, до этого пока далеко, но уже сегодня очевидно, что региону нужна эффективная система контроля водных ресурсов. Скорее всего, в ней примут участие Китай и Россия, может быть, в рамках ШОС — сами по себе среднеазиатские страны вряд ли решат проблему мирным путём.
В Судане сельскохозяйственные разногласия довели вялую гражданскую войну до геноцидального накала. Кочевники-арабы и африканцы-фермеры никак не могли договориться о том, как делить пастбища и водопои в Дарфуре. Споры местного населения и центрального правительства переросли в гражданскую войну, и власти создали иррегулярное ополчение из местных арабов («джанджавиды»), а те принялись восстанавливать «конституционный правопорядок» с таким энтузиазмом, что произошёл геноцид. Периодические засухи в сочетании с изменениями климата (речь идёт об опустынивании Африки) резко обострили конкуренцию за оставшиеся плодородные земли и источники воды, и в результате обе стороны конфликта воевали с невиданным до того ожесточением.
Уже упоминавшийся ранее Египет отчаянно нуждается в воде — и, по прогнозам экспертов, уже в 2017 году у страны начнутся проблемы. Шутка ли, 95% территории Египта — это пустыня, а 40% рабочей силы заняты как раз в сельском хозяйстве. Рядом находится Судан со 150 млн га подходящей для сельскохозяйственной деятельности земли — но без достаточного количества воды для орошения. Хотя 80% суданцев заняты в аграрном секторе, страна импортирует продовольствие, и 6 миллионов её жителей напрямую зависят от поставок еды из-за рубежа. Соседняя же Эфиопия строит ГЭС Grand Ethiopian Renaissance Dam («Великая Дамба Эфиопского Возрождения») в верховьях Голубого Нила, а это грозит отобрать немалую часть и без того недостаточных ресурсов у окрестных стран. Более чем достойный повод для драки — и затянувшиеся трёхсторонние переговоры лишь подтверждают опасения экспертов. К слову, недавно поставленная на паузу дружба между Москвой и Каиром началась в прошлом году с запуска спутника-шпиона для египетских военных — как раз на случай потенциальной войны с Эфиопией.
Хотя у Индии и Пакистана и без того достаточно причин воевать друг с другом, вопрос об использовании вод Инда — повод для войны ничем не хуже любого другого. Строившаяся с 1850-х годов система каналов и плотин Британской Индии увеличила плодородность долины Инда в разы — кстати, там же, в Лиаллпуре (нынешний Фейсалобад), англичане построили крупнейший агропромышленный университет в Азии, существующий до сих пор. Но теперь, когда вместо одной Индии на карте появились две очень разные страны, начались споры о правах на воды реки. В 1960-м через посредничество Всемирного Банка Нью-Дели и Исламабад еле-еле договорились об использовании вод: индийцы и пакистанцы получили поровну, одни три «восточных» реки, а другие — три «западных». Кроме того, Индия смогла за деньги пользоваться ресурсами «западных» рек. После 1948 года пакистанцы построили две плотины, которые позволили соорудить ирригационную систему на до того пустынной площади размером в 160,5 тыс. кв. км.
Но население Пакистана растёт (с 1949 года оно увеличилось в 4 раза и через десять лет будет составлять уже 250 млн человек), водных ресурсов в провинциях Синд и Пенджаб (где производится 90% продовольствия этой страны) не хватает, и не особенно помогает даже подтаивание гималайских ледников. Индия активно строит ГЭС, забирая ещё больше воды. Индия и Пакистан откровенно ненавидят друг друга, и можно ожидать вооружённого столкновения, в том числе и на этой почве (или водной глади).
Пакистан зависит от воды Инда, как Египет от Нила — без неё большая часть страны превратится в пустыню. Кроме того, Инд даёт 50% местного электричества. Пакистанцам определённо есть что терять — к тому же потребление воды в Индии растёт бесконтрольно, и отдельные маленькие реки уже начали высыхать. Строительством плотины Баглихар индийское правительство де-факто нарушило договор 1960 года — индийцы через Кашмир воруют пакистанскую воду из Чинаба, притока Инда, для использования на своей ГЭС. Недавно выданные Пакистану Всемирным Банком $35 млн для «улучшения использования бассейна реки Инд» вряд ли смогут что-то изменить.
Проблемы с водой есть и у китайцев. Индия, Бутан, Непал, Пакистан и Китай независимо друг от друга строят 500 плотин и дамб в Гималаях и Тибете. Китай нуждается в воде даже больше, чем его соседи — ещё 60 плотин строятся на сверхважном для сельского хозяйства Вьетнама Меконге. Страны Восточной и Юго-Восточной Азии — основной драйвер растущего спроса на оружие в регионе, и обстановка складывается взрывоопасная.
Американцы строят на тихоокеанском фронте антикитайскую коалицию (в которую уже входит Вьетнам и куда пытаются завлечь Индию). Подтолкнуть соседей КНР к обострению конфликта из-за использования речных ресурсов — это вполне логичный шаг. Триггером может стать столкновение Индии и Пакистана, ведь Пекин сейчас укрепляет отношения с Исламабадом как в экономической, так и в политической плоскости: Пакистан играет важную роль в китайском проекте «нового Шёлкового пути», но повернуть воды индийской Брахмапутры в сторону китайских ГЭС и фермерских хозяйств в Пекине хотели бы и без того. У всех ключевых игроков в регионе есть ядерное оружие, и вопрос о форме, которую может принять вооружённое противостояние, остаётся открытым.
Растущее население и ещё быстрее растущие темпы потребления воды в этой части планеты гарантируют кризис. Загореться может где угодно — например, в Бангладеш, где, представьте себе, тоже не хватает воды из-за чрезмерной эксплуатации Ганга Индией. Или в спорном Кашмире, где поддерживаемые Пакистаном местные джихадисты откровенно заявляют, что «если не польётся вода, то польётся кровь».
Но проблема может разрешиться и по-другому. В период 1990–2000 гг. многие страны Латинской Америки приватизировали свои системы водоснабжения, и в этот процесс вписались французские компании, которые выжимали местных жителей досуха. Однако латиноамериканцы дали отпор — они уничтожали или выводили из строя инфраструктуру, необходимую для работы французских неоколонизаторов. В конце концов французам пришлось пойти на попятную — эксплуатировать местные водные ресурсы стало где-то нерентабельно, а где-то просто невозможно. Об одном из подобных протестов есть неплохой фильм «Они продают даже дождь».
Обладая достаточным (и мотивированным) населением, соседи Китая или Индии могут организовать такие же акции гражданского неповиновения, благо жители пограничных провинций страдают от перераспределения воды больше всего и охотно защищают свой интерес. Представьте себе марш вьетнамских крестьян в Китай с целью остановить строительство плотин на Меконге. Нереально? Но ведь даже такие развитые государства, как США, неспособны предотвратить целенаправленное движение десятков тысяч людей — в прошлом году границу прорвала целая армия детей. Европу в этом году «осчастливили» беспрецедентным потоком беженцев — почти 1 млн человек. И ладно, если бы это была обширная сухопутная граница. Но нет, практически все беженцы избрали опасный и тяжёлый путь через море! У азиатских государств границы не такие условные, как в Африке, но контролировать их значительно сложнее, чем в Европе или Северной Америке — скажем, на бирмано-китайской границе кризис беженцев это часть повседневной реальности. Неизвестно, как правительства региона отреагируют на такое «мирное вторжение» — разгонять огромные толпы чужого народа с большими жертвами вроде бы нехорошо, но речь-то идёт о вопросах жизни и смерти: среднее потребление свежей воды в мире находится на уровне 8,2 тыс. кубометров в год на душу населения — в Индии этот показатель в 4 с лишним (!) раза меньше и составляет 1,73 тыс. кубометров в год, а в Пакистане и вовсе 1 тыс. кубометров в год.
Репортаж индийского ТВ о протестах фермеров, требующих открыть доступ к воде для ирригации
К середине века количество людей на планете увеличится до 9 млрд человек, а спрос на воду — на 55%. Обитателей Большого Ближнего Востока ожидают неприятные перемены.
Население региона к 2030 году может вырасти до 651 млн человек, а климатические изменения грозят лишить жителей прибрежных территорий источников пресной воды — уровень Средиземного моря грозит подняться, уничтожив прибрежные источники. В Иордании на одного человека уже сейчас приходится 200 кубических метров воды в год. Всё это может усилить напряжённость в регионе: некоторые удалённые страны вроде Ирака (4340 кубических метров воды на душу населения в год) могут похвастать большими запасами, но вряд ли способны эффективно защищаться от подстёгиваемых жаждой соседей.
В Ливии, некогда самой сухой стране мира, вода тоже является причиной конфликта. При Каддафи там за $30 млрд построили Великую рукотворную реку (между прочим, усилиями американского оборонного субподрядчика Halliburton), но в войне 2011 года всю систему каналов практически уничтожили. В результате убивающие друг друга ливийские демократы попали в зависимость от поставляющих им воду спонсоров — будь то США, Катар, Англия или Франция.
Из-за воды конфликтуют даже Грузия и РФ: построенная русскими инженерами Ингурская ГЭС даёт большую часть энергии для Грузии и всю энергию в Абхазии. Хотя плотина на реке Ингури находится на грузинской стороне границы, сама электростанция расположена в Абхазии. Неудивительно, что националист и реформатор Михаил Саакашвили (к нему можно относиться по-разному, но это патриот Грузии) занял настолько резкую антироссийскую позицию при деятельной поддержке со стороны США.
На западном берегу реки Иордан еврейские переселенцы отбивают у палестинцев не только землю, но и воду: до появления евреев у местных арабов было 774 колодца, а теперь остался только 321 — израильтяне не позволяют не только рыть новые, но и заменять старые. Сегодня средний палестинец использует в четыре раза меньше воды, чем еврей. Процесс уже имеет социально-антропологическое отражение — если в предыдущем поколении палестинские арабы в подавляющем большинстве мылись и стирали одежду каждый день, то сейчас нормой считается 1 раз в 2–3 дня. В некоторых арабских районах жители тратят 20–40% своего дохода на воду. Соглашения в Осло, на которые часто ссылаются критики как Израиля, так и ХАМАС, де-факто зафиксировали ситуацию с «водным неравенством»: палестинцы получили меньше водных ресурсов, чем израильтяне — 56,7 тыс. литров в год на араба и 246 тыс. литров в год на еврея. Это, кстати, не единственный случай, когда Израиль устраивал «водные войны». В 1964 году евреи построили плотину, предотвращающую отток воды из Галилейского моря, и с тех пор «похищенные» воды Иордана используются в ирригационных целях в Израиле, в то время как Иорданская долина лишилась традиционного источника орошения.
Палестинские фермеры рассказывают о своей нелегкой доле
Шестидневная война 1967 года только закрепила водное преимущество Израиля — бассейн реки оказался под властью еврейского государства почти целиком, а Голанские высоты позволяют контролировать верховья Иордана. Кстати, победитель той войны Ариэль Шарон считал, что Сирия нанесла первый удар, начав рыть на Голанских высотах канал, который отводил верховья Иордана от Израиля — переживавшее бум сельское хозяйство страны могло этого не выдержать. По мнению Шарона, вопрос о воде был даже важнее приграничных споров, так как от него зависело обеспечение Израиля продовольствием. Регион не застрахован от очередного вооружённого конфликта — кстати, в третьем сезоне сериала «Карточный домик» русские миротворцы как раз начинают наземную операцию в Иорданской долине. Реальность, впрочем, уже развивается как раз в этом направлении.
Контроль над водными ресурсами — один из столпов могущества Исламского государства и в Сирии, и в Ираке. В Сирии боевики халифата захватили все нужные им города вблизи Евфрата, на севере Ирака они оккупировали ряд речных городов, два из которых (Рава и Рамади) обеспечивают силам ИГ доступ к двум крупнейшим озёрам — Тартару и Кадисии. Захват Мосула летом прошлого года позволил исламистам закрепиться на Тигре. Вода, совсем как «Безумном Максе», позволяет им эффективно контролировать миллионы людей (от 6 до 8 млн человек), которым не посчастливилось оказаться под властью фанатиков — в условиях пустыни светские ценности уступают банальной жажде. Реальный рост поддержки ИГ жителями Мосула — это как раз результат целенаправленного захвата водных ресурсов. Кроме того, группировка неоднократно устраивала атаки на инфраструктуру (ГЭС и плотины), чтобы лишить противника электричества или затопить его территории.
Напрямую люди потребляют только 8% воды в мире. Ещё 20% требуются промышленности. А большая часть (70%) нужна сельскому хозяйству. Что делать, если еды мало, а своей земли не хватает?
Далее: часть вторая — земля, редкоземельные металлы и общие выводы
