Ранее: часть первая, революционная
Нет родины — и все кругом неверно,
Нет родины — и все кругом ничтожно,
Нет родины — и вера невозможна,
Нет родины — и слово лицемерно,
Нет родины — и радость без улыбки,
Нет родины — и горе без названья
Нет родины — и жизнь как призрак зыбкий,
Нет родины — и смерть как увяданье…
Нет родины. Замок висит острожный,
И все кругом ненужно или ложно…
(Савинков)
з обвинительного заключения по делу гражданина Савинкова Бориса Викторовича, обвиняемого в преступлениях, предусмотренных ст. 58 ч.1, 59, 64, 66 ч.1, 70 и 76 ч.1 Уголовного кодекса. 23 августа 1924 года. Москва.
«Савинков проявил себя, как решительный и последовательный враг рабочего класса, беднейшего крестьянства и солдатских масс… Савинков был сторонником самых решительных мер подавления классовых выступлений рабочих и самой беспощадной расправы с ними…».
Из приговора суда. 29 августа 1924 года. 1 ч. 15 минут. Москва.
«…Верховный суд приговорил Савинкова, Бориса Викторовича, 45 лет по статье 58 часть 1, к высшей мере наказания,
по статье 59 — к тому же наказанию,
по статье 64 — к тому же наказанию, по статье 66 часть 1 — к тому же наказанию, по статье 76 часть 1 — к тому же наказанию,
по статье 70 — к лишению свободы на пять лет…»
Мы немного опередили события. Вернемся на десять лет назад. Позиция Савинкова после 1914 года предельно понятна (кажется, впервые в его жизни) — он стал чистым «оборонцем». Сразу после начала боевых действий эсер опубликовал статью-воззвание, в которой обращался к социалистической эмиграции с призывом отказаться от революционной борьбы и объединить усилия ради победы русского оружия.
Зинаида Гиппиус
Еще с лета 1914 года Савинков просил своих друзей в России, в том числе и Гиппиус, помочь ему устроиться военкором с Западного театра военных действий в любую русскую газету. Если бы осенью 1914 года он не получил предложения о сотрудничестве от газеты «День» и не был бы допущен на фронт, скорее всего, бывший террорист отправился бы на войну в качестве волонтера французского легиона . На его счастье карьера военкора состоялась и он получил бельгийскую аккредитацию в прифронтовую полосу. Под впечатлением от увиденного новоиспеченный корреспондент писал другу Илье Фондаминскому:
«Я возненавидел войну не разумом, а чувством, всем телом… Однажды я шел по оставленному полю сражения. Немецкая траншея. Я не заметил, что она наполовину засыпана землей. Моя нога увязла в чем-то мягком и вязком. В траншее, едва закрытые землей… были немцы. Какой запах, Илюша. Этот запах преследует меня до сих пор. Запах войны».
Савинков был хорошим корреспондентом. Для этого у бывшего террориста имелись все данные: разумная смелость, хладнокровие (в этом нам еще предстоит убедиться) и литературный талант. Плеханов отмечал корреспонденции Савинкова с фронта как «самые талантливые и содержательные изо всех, какие только появились в русской печати в течение нынешней войны…» .
С зимы 1915 года он уже писал для нескольких изданий — «Биржевых ведомостей» и «Речи», но его финансовое положение оставалось шатким. Денег не хватало отчаянно . Савинков был вынужден содержать девять человек в двух странах (первую жену Успенскую и двоих детей; вторую жену с ребенком и ее родственников). В письме Волошину в 1916 году он писал, что необходимо на любых условиях продать право на издание в России рукописей и «что я 8 месяцев, в сущности, без постоянной работы…».
Фронтовой работой и новым своим обликом Савинков традиционно был недоволен, он обвинял французское журналистское сообщество, в котором вынужденно обретался, в трусости и выпуске du chique («липы»). Цензура и объективные сложности мешали честной журналистике. Многие корреспонденты находили выход из сложившегося положения в написании фронтовых заметок из гостиничных номеров парижских отелей, Савинкова такая перспектива тяготила. Мы знаем об этом из его личной переписки с друзьями, в первую очередь с Гиппиус и Волошиным, но оснований не верить Савинкову в этом вопросе нет. К любой задаче он относился серьезно и ответственно.
Несмотря на все трудности Савинков отправлял в Россию по 10 корреспонденций в месяц, итоговым же результатом его работы стал сборник статей «Во Франции во время войны», в который вошли фронтовые заметки, написанные с 1914 по 1916 годы . Успеха, однако, книга не имела. Страна набирала обороты для решительного броска в пропасть, и записки бывшего террориста из далекой Франции мало интересовали публику.
Илья Эренбург
В годы войны с Савинковым сблизился Эренбург , который также был корреспондентом «Биржевых ведомостей». Он посвятил ему стихотворение-портрет. Так выглядел Борис Савинков в 1915 году:
Лицо подающего надежды дипломата
Только падают усталые веки
Очень уж гадко
На свете!
О силе говорит каждый палец,
О прежней.
И лишь порой стыдливая сентиментальность
Как будто забрезжит.
Ах, он писал очень хорошие книги.
У него большая душа и по-французски редкий выговор.
Только хорошо с ним запить,
О России пьяном голосом бубнить:
— Ты, Россия, ты огромная страна,
Не какая-нибудь маленькая улица. Родила ты, да и то спьяна
Этакое чудовище!
Февральский переворот произошел без какого-либо участия нашего героя, но на его жизненной кардиограмме в это время кривая совершила очередной скачок. Еще находясь во Франции (в Париже или в расположении действующей армии), Савинков каждодневно укреплялся в своем патриотизме, постепенно его внутренний эсер, и до того чахлый, окончательно проиграл новому человеку . Политическая позиция бывшего боевика шла вразрез не только с мнением «интернационалистского» (пораженческого) крыла ПСР, но и с центристами (будущими правыми эсерами). Так феномен Савинкова описывал большевистский идеолог Карл Радек:
«У Савинкова был буржуазный патриотизм. Савинков был патриотом в 1904 году. Он мучился при известиях о русских поражениях в Маньчжурии. Во время империалистической войны этот буржуазный патриотизм им овладел вполне. Во имя его, во имя победы русского буржуазного отечества он стал на сторону врагов трудящихся масс».
В Россию Савинков вернулся в апреле 1917 года. Страна была совсем другая и произвела удивительное впечатление на вчерашнего эмигранта. 17 апреля Савинков, который десять лет не видел России, описал свои первые впечатления в письме Гиппиус:
«Здесь все не по-настоящему: люди ложатся спать в 4ч., в полночь звонят телефоны, на трамваях висят солдаты, пролетарии бойкотируют „Речь“ и у министров за столом подают грязные салфетки… Мне кажется, что Россия на краю гибели».
Савинков вернулся без помпы и без каких-либо конкретных политических планов. На Петроградском вокзале его встречали не однопартийцы, а всего один старый товарищ — художник Юрий Анненков . В городе он остановился в квартире знакомого Павла Макарова , комиссара Временного правительства. В его доме часто собирались масоны. В это время Савинков вошел в одну из масонских лож — «Астрею» . Он активно работал, восстанавливал старые контакты, находил новые. Занимался организацией общественно-политической газеты на платформе «войны до победы», круг его общения был близок ко Временному правительству.
Незаметно 38-летний Савинков обрел свою первую государственную должность — комиссара Временного правительства при 7-й армии. С 28 июня он был уже комиссаром Юго-Западного фронта, в июле управляющим Военного министерства… Карьера столь же головокружительная, сколь и скоротечная.
Комиссар Савинков был совсем другой человек. Даже внешне он изменился кардинально. Френч цвета хаки, фуражка, усы, — ничего не осталось в его образе от недавнего «среднего буржуа». Федор Степун, философ и по совместительству начальник политического управления Военного министерства, описывал того Савинкова:
«Военная подтянутость внешнего облика, отчетливость жеста и походки, немногословная дельность распоряжений… главным образом прирожденный и развитый дар распоряжения людьми делали его стилистически близким к офицерству…»
Жизнь Временного правительства в целом и его Военного министерства в частности достойна отдельного описания; мы остановимся только на одном важном и нужном в контексте нашей темы вопросе. Чем был Савинков для Военного министерства и успел ли он что-то за те летние дни 1917 года?
Кажется, что позиция Савинкова в роли комиссара и управляющего Военного министерства была верной, но неосуществимой, скажем даже — обреченной. Он был последовательным сторонником восстановления армейской дисциплины. В этом вопросе Савинков нашел союзника в лице генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, с которым они познакомились на Юго-Западном фронте.
Это были июльские дни 1917 года, когда «Наступление Керенского» или «Июньское наступление» предсказуемо превратилось в «Отступление Керенского», если не бегство. Армия, по меткому замечанию Куприна, «вся в стыде, позоре и крови торопливо разлагалась». Нужно было предпринимать срочные меры по спасению положения. 8 июля Савинков, комиссар 7-й армии Филоненко и генерал Корнилов составили телеграмму на имя Керенского о необходимости восстановления смертной казни на фронте. Савинков видел себя в качестве связующего звена между двумя полюсами — Керенским и Корниловым. Он верил Керенскому и его программе, но видел его губительную слабость в вопросах управления солдатскими массами , Корнилов же, по мнению Савинкова, идеально подходил на роль «сильной руки» при Временном правительстве. Таким образом, триумвират Корнилов-Савинков-Керенский виделся нашему герою идеальным выходом из положения. Именно Савинков пролоббировал назначение Корнилова Верховным Главнокомандующим (сразу после этого сам он стал управляющим В.М. ). Максимилиан Волошин описывал отношения триумвирата в несколько комическом ключе:
«Керенский Савинкова боялся, но цеплялся за него. После того как Савинков и Корнилов вырвали у Керенского согласие на восстановление смертной казни и проект закона был на следующий день составлен Савинковым, Керенский стал прятаться от него, как ребенок. Наконец через неделю Савинков поймал его в пустой комнате, запер двери на ключ и сказал: „Александр Федорович, если бы на вашем месте был другой, я бы его застрелил, но вас я умоляю подписать этот закон“. И не отпустил его, пока закон не был подписан».
Итог этой, казалось бы, верной созидательной тактики был печален. «Связующее звено» Савинков очутился между «молотом» Корнилова и «наковальней» Керенского. Когда противоречия Главковерха и главы Правительства дошли в конце августа 1917 года до открытого противостояния («Поход Корнилова» или «Мятеж Корнилова»), Савинков безоговорочно принял сторону Керенского. Корнилов был ему таким же временным союзником, как и Керенский, но военной диктатуры он боялся больше, чем нерешительности и колебаний В.П. Несмотря на его лояльную позицию в дни подавления выступления (а он четыре самых критичных дня был военным комендантом Петрограда), государственная карьера Савинкова приказала долго жить. Керенский возложил всю ответственность за мятеж на своего управляющего министерством . Таким образом, Савинков стал для правительства и его сторонников «корниловцем», а позицию настоящих «корниловцев» ясно выразил участник «мятежа» генерал-лейтенант Антон Деникин:
«Сильный, жестокий, чуждый каких бы то ни было сдерживающих начал „условной морали“; презиравший и Временное правительство, и Керенского; в интересах целесообразности, по-своему понимаемых, поддерживающий правительство, но готовый каждую минуту смести его, он видел в Корнилове лишь орудие борьбы для достижения сильной революционной власти, в которой ему должно было принадлежать первенствующее значение».
31 августа Савинков был отрешен от должности управляющего В.М., а однопартийцы бывшего террориста (в частности, Чернов) даже ратовали за его арест, как участника мятежа. ЦК ПСР потребовал от Савинкова объяснений относительно его действий и роли в «деле Корнилова». Савинков отказался давать объяснения и был из партии эсеров заочно исключен.
Позднее бывший управляющий В.М. описывал собственное участие в работе правительства в письме сестре Вере:
«До сих пор не могу разобраться, какова была там моя роль?.. Могу сказать одно — в безалаберщине, которую буквально излучал Керенский, я активно участвовал».
В его жизни открылся очередной белый лист. Осенью Савинков, недавно бывший вторым человеком в государстве, оказался не у дел. Неизвестно, что бы он придумал дальше, но жизнь сама подсказала сценарий. Октябрьский переворот застал Савинкова в Петрограде и, кажется, что он был единственным человеком, который в оцепеневшем городе пытался что-то предпринять. Сначала он, избранный член Предпарламента от Кубанского казачества (!), уговаривал казаков двинуть части на деблокирование Зимнего дворца, говорил с генералом Алексеевым и представителями военных училищ. После того как все попытки организовать сопротивление в городе провалились, Савинков переместился в казачий отряд генерала Краснова, который готовился со стороны Царского Села освободить Петроград. Участвовал в бою за Пулковские высоты. Краснов в своих воспоминаниях уделил Савинкову несколько строк:
«В цепях разговаривает с казаками статный, красивый человек средних лет, с выправкой отличного спортсмена в полувоенном платье, с амуницией и биноклем…
— Савинков, — говорит он мне.
Мы здороваемся. Савинков расспрашивает про обстановку.
— Что вы думаете делать? — спрашивает он меня.
— Идти вперед, — говорю я. — Или мы победим, или погибнем; но если пойдем назад, погибнем наверно.
Савинков соглашается со мною. Он говорит мне несколько слов по поводу того, как лестно обо мне и любовно отзывались казаки…
Революционер и царский слуга! Как все это странно!
…
Посторонних — никого. Один Савинков бесстрашно ходит по цепям и смотрит в бинокль на Пулково».
Савинков, чья роль в отряде Краснова была формально выражена в должности «комиссара», отправился искать, агитировать, уговаривать армейские части примкнуть к отряду Краснова в его движении на Петроград. Безрезультатно. Этот этап борьбы Савинков опять проиграл, но не отчаялся — начался новый этап. В декабре 1917 года он отправился на Дон, в зарождающуюся Добровольческую армию. На своем допросе в 1924 году он так описал этот момент:
«Почему же я тогда пошел к Каледину и Корнилову?… Один бороться я не мог. В эсеров я не верил, потому что видел полную их растерянность, полное их безволие, отсутствие мужества. Кто же боролся? Один Корнилов боролся и я пошел к Корнилову».
Для большевиков Савинков стал опаснейшим противником, потому что был с ними плодом одного дерева, он как никто другой понимал сущность междоусобной войны, а его энергия вкупе с непоколебимой волей могли, оказавшись в правильном русле, сыграть большую роль. Но значение Савинкова и его место на Олимпе Гражданской войны, как показала история, явно не соответствовали масштабам личности.
На Дону он вошел в «Донской Гражданский Совет» (официально придерживавшийся платформы Учредительного Собрания), но долго находиться в расположении Добровольческой армии Савинков не мог. Его репутация и террористическое прошлое стали в армии, часть которой вполне определенно выражала монархические настроения , серьезной занозой. Савинков это тоже прекрасно понимал. Кроме того, его ожидания от Добрармии не совсем оправдались, с Дона в январе 1918 года он писал Гиппиус: «Дело развивается медленно… скудность средств… множество сплетен и интриг… Больше самолюбия, чем дела…». Поэтому когда Савинкова отправили в «командировку» для переговоров с видными представителями социалистического лагеря, то с облегчением вздохнули все. Чуть позднее (летом 1918 года) в журнале «Донская волна» вышла небольшая статья Виктора Севского о Савинкове, она очень хорошо выразила настроения и отношение белых к нашему герою:
«…Избави мя от Савинкова. Игра ради игры… Сильный, яркий, но ведь Родина заслуживает иного. С ея поля стоит ли снимать королей, офицеров, пешек для того только, чтобы у Савинкова была хорошая игра…»
Из статьи о Савинкове в журнале «Донская волна»
Савинков приехал в большевистскую Москву в конце января 1918 года, еще не зная своих дальнейших планов. 8 марта 1918 года в газете «Русские ведомости» вышла его статья «С дороги», ставшая своеобразной программой Савинкова на следующие годы:
«…Мы негодуем на декреты большевиков, возмущаемся бесстыдно-похабным миром, чувствуем себя и униженными, и опозоренными…кто же поверит, что люди, разрушавшие армию и заявлявшие громко, что „родина — предрассудок“, хотят защищать Россию?… Большевики служили и служат немцам… Россия должна быть спасена не с помощью чужеземцев, не силой немецких штыков, а нами, и только нами самими. Только мы, русские, — хозяева земли Русской… В борьбе обретешь ты право свое». Надо бороться, бороться с немцами и бороться с большевиками».
Пребывание бывшего подпольщика в новой столице быстро вылилось в создание феноменальной организации — «Союз Защиты Родины и Свободы». Это было единственное из многих московских антикоммунистических обществ, которого стоило опасаться большевистским властям. Савинкову удалось объединить под одной крышей людей разных политических воззрений. Достаточно бросить взгляд на руководящий состав организации:
Савинков — социалист, руководитель «Союза».
Военврач Николай Григорьев — социалист, бывший комиссар В.П.
Полковник Страдецкий — эмиссар Добровольческой армии при СЗРиС.
Полковник Перхуров — конституционный монархист, начальник штаба организации.
Полковник Бредис — республиканец, бывший командир 1-го Латышского полка, в «Союзе» начальник разведки.
Юнкер Клепиков — социалист, бывший член «боевой организации», верный адъютант Савинкова, секретарь организации.
Александр Дикгоф-Деренталь — социалист, бывший эсер-боевик. В «Союзе» отвечал за связь с иностранцами.
Гремучая смесь кадровых офицеров с бывшими эсерами-бомбистами превратилась в кошмар для красных. Членом «Союза» мог стать любой желающий при одном условии — «союзническая ориентация». В то время независимой русской позиции просто не существовало, в своей борьбе те или иные силы возлагали свои надежды на помощь либо бывших союзников, либо немцев. Принципиальной позицией СЗРиС стал отказ от сотрудничества с немцами.
«Союз» был военизированной организацией, главной задачей которого провозглашалось вооруженное восстание, поэтому в основу его формирования была положена схема организации командного состава отдельной воинской части:
«Вот образовалось ядро, — полк, — и вот отделенный (я иду снизу) знает своего взводного, взводный знает своего ротного, ротный знает батальонного, батальонный знает своего полкового командира, так, что каждый член организации знал только одного человека. Сверху каждый член организации знал четырех человек, т.е. начальник дивизии знал четырёх полковых командиров т.д.» (Савинков).
Таким образом, в случае вооруженного восстания «скелет» организации обрастал рядовым составом и быстро мог превратиться в эффективную силу.
«Старые революционеры» из СЗРиС поставили на высокий уровень конспирацию. Штабом «Союза» стала квартира в доме N2 по Молочному переулку, квартира была замаскирована под «частную лечебницу доктора Аксанина». В нее наравне с реальными больными приходили связные от «Союза», члены штаба организации и пр. Латыши из «Союза» (Карлис Гоппер и Фридрих Бредис) успешно пользовались связями со своими бывшими подчиненными, перешедшими на службу к красным. Многие члены организации были официально устроены на работу в советские учреждения — от продовольственной милиции до штабов. Союзовцам даже удалось пустить корни в анархистских особняках, которыми кишела Москва в 1918 году. Под видом анархистов в пользу «Союза» проводились «экспроприации».
Вся эта система, построенная Савинковым, была тем более страшна для большевиков, что их ВРК не затачивались под противодействие подобным структурам, а ВЧК только строилась и была еще слишком мала и неопытна для борьбы с настоящей контрреволюцией.
«Союз» рос, развивался и креп, получал финансирование от союзников и готовил вооруженные восстания на Волге, пока летом 1918 года его не погубила глупость и трусость шестнадцатилетнего юноши, члена «Союза», который в любовном порыве проболтался о своем участии в тайной организации госпитальной медсестре. Сестра милосердия отправилась прямиком в ЧК, юноша «Иванов» был арестован и вывел чекистов на штаб своего «полка» в Малом Левшинском переулке. В нарушение инструкций в полковой штаб-квартире оказались представители не одного «полка», а нескольких формирований, таким образом, по ниточке чекисты размотали практически весь клубок московской организации. Усугубил разгром предатель капитан Пинка (Пинкус), единственный из арестованных вхожий в главный штаб «Союза». Им были вскрыты почти все конспиративные квартиры, включая главный штаб. Из руководства «Союза» был арестован полковник Фридрих Бредис. Все схваченные союзовцы были до сентября 1918 года расстреляны. Вместе с Москвой чекисты зацепили и уничтожили вторую по величине казанскую организацию.
Несмотря на разгром московской и казанской групп, большая часть руководителей «Союза», а также «филиалы» в городах — Рыбинск, Муром и Ярославль — функционировали и вскрыты не были. Савинков принял решение не останавливать работы, к тому же его подгоняли союзники, которые обещали вооруженную помощь в случае восстания СЗРиС (высадка десанта в Архангельске).
В июле 1918 года в трех волжских городах одновременно вспыхнули мятежи. О самом крупном из них писал Кирилл Каминец в материале «Ярославское восстание: шестнадцать дней свободы»
Решение Савинкова о проведении восстаний было не оправдано и опиралось главным образом на ложные надежды.
«…Развалины Ярославля и смерть сотен офицеров остались памятником этой попытки (восстания). Сам Савинков накануне ее признался, что дело не подготовлено и в высшей степени рискованно… Это риск азартного игрока — и Савинков недаром любил карты» (Гиппиус).
Ярославль продержался в наивном ожидании помощи 16 дней , пока не был практически полностью сожжен. Разрушенный город даже стал отдельным пунктом в претензии Советского правительства за интервенцию на Генуэзской конференции.
Ярославль после восстания
В контексте известных нам ярославских последствий можно смело сказать — слава богу, что восстания в Рыбинске и Муроме провалились на начальном этапе. Лично Савинков руководил выступлением в Рыбинске и после неудачи бежал вместе с верным Клепиковым в «белую» Казань, пробираясь по советским тылам. В Казани, где тогда царили бывшие однопартийцы Савинкова, ему, как и на Дону, были не очень рады:
«Мне было до такой степени противно то, что увидел в Казани, — всю эту возню и вид, что мы что-то делаем, хотя на самом деле делали очень мало, мне это было настолько противно, что я ушел добровольцем, взял винтовку, сел на лошадь и уехал. Я просто сел на коня и с маленьким отрядом пошел в ваш тыл под Свияжском. Там я с вами дрался. Было несколько боев…»
Вернувшись из рейда, Савинков не занимал никакой должности и пробыл в Казани до середины сентября, когда белые эвакуировались из города. Примечательно, что председатель СЗРИС в августе распустил организацию, хотя в Казани оставалось много «союзовцев», в том числе руководитель Ярославского восстания полковник Перхуров. Бывшие члены организации занимали активную позицию в обороне Казани от красных войск, по заявлению Савинкова, половину всех участков обороны удерживали «союзовцы».
После падения Казани Савинков перебрался в Уфу, откуда Директория отправила его с глаз долой — «с особой военной миссией в Париж». Как вспоминал сам Савинков, «в сущности это была почетная ссылка». После свержения эсеровского правительства и прихода к власти Колчака полномочия Савинкова подтвердились. Он вошел в русскую делегацию, защищавшую интересы России при обсуждении Версальского мира и заведовал колчаковским бюро печати «Union». Одной из задач бывшего бомбиста стали переговоры с представителями союзников в контексте их помощи Белым армиям Колчака, Деникина и Юденича. Свой новый опыт бывший эсер вспоминал так:
«…была выпита чаша унижения до дна, потому что едва ли не за каждую пару сапог, едва ли не за каждый пулемет приходилось кланяться, приходилось вымаливать… Добрая половина того, что он (Деникин) получил, была получена благодаря тому, что мы, в частности я, околачивали пороги в Англии…»
В это время он по долгу службы познакомился с Ллойд Джорджем и Уинстоном Черчиллем . Черчилль в своей книге «Мои великие современники» выбрал 26 имен от Георга V до Гитлера. В эти 26 имен Черчилль включил одну русскую фамилию — Савинков .
«Когда Колчак кончился», Савинков в январе 1920 года поехал в Варшаву к Пилсудскому, который одобрил формирование в Польше русских частей. В Польше Савинков создал «Русский политически комитет». В местечке Стужица он приступил к формированию русского отряда на базе бывших «северозападников» Юденича. Результатом этой работы стала так называемая 3-я Русская армия (первые две воевали в Крыму), «телеграфно подчиненная» генералу Врангелю. Командующим армией был бывший командир Талабского полка Северо-Западной армии генерал Пермикин .
Все эти попытки Савинкова продолжить борьбу стали уже чистой агонией — движением по инерции. Война в Крыму была проиграна и «3-я армия» была в Польше интернирована, но Савинков участвовал в наступлении армии атамана Булак-Балаховича, человека сомнительной репутации, которого при Юдениче пытались придать суду за грабежи и фальшивомонетчество в белорусском Полесье. Потом, разочаровавшись в Белом деле окончательно, Савинков нашел новый путь борьбы — «Я себе сказал, что это дело (белое) гиблое, несчастное, ужасное, но вот есть зеленое движение, крестьянское движение…».
Савинков не мог остановиться, хотя это уже пора было бы сделать. Он уходил с каждым разом во все более и более сомнительные предприятия. Родился новый «Народный Союз Защиты Родины и Свободы» — террористическая организация, базирующаяся в Польше, ставившая своей целью «набеговою» борьбу в Советской России. Эта новая организация была совсем не тем «Союзом» 1918 года. Григорьев погиб, Бредис расстрелян… С Савинковым оставался только Дикгоф-Деренталь. В своей программе НСЗРиС отказался от платформы Учредительного собрания — от последней внятной позиции Савинкова, который всегда оставался сторонником Собрания. К Савинкову примыкали такие же отчаянные, самые последние несдавшиеся авантюристы. Среди прочих был «Джеймс Бонд» Сидней Рейли. Это уже не «белые». Пилсудский Савинкова под давлением большевиков из страны выгнал. Начался последний этап жизни нашего героя.
В 1922 году Савинков оказался в Париже — «Из Парижа, знаете, никакой революции и контрреволюции в России не организуешь — слишком уж это далеко». В тот момент его окружение в большинстве своем составляли бывшие «товарищи» по походу Булак-Балаховича и последнего состава НСЗРиС. Он ездил по Европе — встречался с Муссолини, грузинскими меньшевиками, искал какие-то альтернативные точки опоры, но все более очевидным становилось его одиночество в борьбе. Он не был социалистом, не был белогвардейцем, не был коммунистом. Он прибивался ко всем движениям и течениям, но ни одно дело не устраивало его, да и он не устраивал никого. И вот наконец:
«Я пришел к тому, совершенно пришел к тому, что бороться больше нельзя».
Савинков вернулся к литературному творчеству и написал последнее свое произведение — «Конь вороной». Ругали все. Скандал оказался сопоставим с выходом некогда «Коня бледного» и «Того, чего не было». Ругали социалисты, белогвардейцы, бывшие друзья и даже Гиппиус. Но всем им еще предстояло сильно удивиться.
Большевики о том, что Савинков опустил руки, не догадывались (да и сдался ли он, как объявлял позднее на суде, большой вопрос), и задача ликвидации экс-эсера оставалась одной из первостепенных для ОГПУ. Операция по поимке Савинкова называлась «Синдикат-2» и заключалось в провокации некой организации «Либеральных демократов», которая якобы искала контактов с савинковской группой с целью активизации подполья в СССР. Первым успехом чекистов стал арест полковника Павловского — главного помощника Савинкова в тот момент. Наш герой лично послал Павловского для проверки достоверности существования «Либеральных демократов». Павловского арестовали и заставили написать письмо Савинкову. Несмотря на то, что на случай провала у Савинкова и Павловского был продуман условный знак (отсутствие точки в предложении), довольно грубая провокация ОГПУ сработала. Савинков отправился в СССР и 16 августа был арестован большевиками в Минске.
Хождение Савинкова по лезвию завершилось предсказуемо трагично. Бывшего террориста, комиссара и белогвардейца судили очень споро, уже 29 августа Верховный Суд СССР огласил приговор — смертная казнь. Впрочем, в планы большевиков убийство такого пленника не входило. Савинков в тюрьме написал открытое письмо «Почему я признал Советскую власть?», а также дал сенсационные показания на суде. В показаниях он ругал бывших своих союзников и признавал ошибку своей борьбы с «диктатурой пролетариата». Этим покаянием не преминула воспользоваться советская пропагандистская машина, которая выплеснула поток оправдательных и заискивающих слов, как ушат холодной воды, на русскую эмиграцию. Этот сценарий казался невозможным. Говорили даже о том, что настоящий Савинков был убит при переходе границы, а судили двойника. Савинков — несгибаемый, упорный, беспощадный враг советской власти, и такой поворот!
Рукопись Савинкова из заключения
Репутация Савинкова в эмиграции и дореволюционной, и белой была всегда противоречивой, но такой негативной волны имя «Савинков» еще не знало. Ему могли простить скандальную прозу, несдержанную грубость, его надменную индивидуальность, но такого осовечивания эмиграция простить не могла. Бывшие друзья и знакомые, в том числе Гиппиус («Новая авантюра Савинкова») и Куприн («Выползень»), писали разгромные статьи:
«Бессознательная инерция движения довела его до московского судилища и… позора. Но и большевикам нечего радоваться и нечем гордиться. В их руках не Савинков, а его „выползень“. Это редкое словечко означает тонкую внешнюю оболочку на змеиной шкуре: каждый год, линяя, змея трется меж камней и вылезает из нее, как из чулка. Выползень так и остается валяться на земле…» («Выползень»).
Ольга Головина писала Максимилиану Волошину:
«Все сейчас очень много говорят о Савинкове и большинство с такой тупой обывательской злобностью, что делается грустно и страшно».
Савинковцы в своем печатном органе «За Россию» выразили следующее отношение к событиям:
«Если он кого-нибудь обманывал, то лишь самого себя… Савинков лжет, когда пишет из московской тюрьмы: „Весной 1923 для меня стало ясно, что с красными бороться нельзя, да и не нужно“. Лжет, когда он в том же письме пишет: „Готового заранее решения я не имел“. Когда он решил ехать в Россию, его решение было определенное: ехать и бороться с большевиками до последней капли крови, до последнего издыхания».
Гиппиус в статье «Новая авантюра Савинкова» написала, что хотела назвать статью «Конец Савинкова», но не была уверена в том, что это действительно был конец. Она даже не догадывалась насколько была права. Конец был еще впереди.
7 мая 1925 года, чуть менее чем через год после приговора, Савинков все еще томился во «внутренней тюрьме». Утром он написал письмо Дзержинскому с просьбой или дать ему работать, или расстрелять. Вечером после прогулки в Царицынском парке Савинков ждал конвоиров в кабинете N192 на Лубянке. Ходил по комнате, постепенно смещая траекторию движения в сторону окна во внутренний двор. Савинков прыгнул вниз головой с пятого этажа и разбился . Так закончилось его хождение по лезвию.
«Единственно, о чем приходится жалеть… — это запоздалость акта. Могло быть самоубийство героя, захваченного изменою, а вышло лишь самоубийство с отчаяния, самоубийство игрока…» (Из письма Амфитеатрова Мягкову).
Многие исследователи выдвигают версию о том, что Савинкова сбросили из окна, но мы не разделяем этой теории. Савинков был смелым человеком, много раз смотревшим в лицо смерти. Его жизнь была полна неожиданностей, последней из которых стал шаг в окно внутреннего двора советской тюрьмы. Он был убежденный индивидуалист, не признававший начальников, всегда принимавший самостоятельные решения. Последнее слово Савинков обязан был оставить за собой. Дзержинский сказал о нем: «Савинков остался верен себе — прожил мутную, скандальную жизнь и так же мутно и скандально ее окончил».
22 мая 1925 года в Праге в Соборе св. Николая по Савинкову отслужили панихиду. «Террорист — коммунист — самоубийца — и православная панихида. Как по-русски!» — написала Цветаева.
Литература
Б. Савинков «Во Франции во время войны. Сентябрь 1914-июнь 1915» М. ГПИБ. 2008
Б. Савинков «Воспоминания террориста» М. Варгиус. 2006
Б. Савинков «На пути к Третьей России. За Родину и Свободу«.Варшава. 1920
Б. Савинков «Конь бледный. Конь Вороной». Лениздат. 2013.
Б. Савинков «То, чего не было». Современник. 1992.
Б. Савинков «К делу Корнилова». Paris. Union.1919.
«Эренбург, Савинков, Волошин в годы смуты (1915-1918)»// «Звезда«.1996, N2
Д. Жуков «Б. Савинков и В. Ропшин: террорист и писатель»// Наш Современник.1990, N8
Г. Иоффе «Ревоюционер: Жизнь и смерть Бориса Савинкова». Новый исторический вестник. N20/ 2009.
А. Гаспарян «Операция „Трест“. Советская разведка против русской эмиграции». 1921-1937«. М. Вече. 2008
Б. Беленкин «Пасынки революции. Савинков, Опперпут и др.» М. Эксмо, 2005.
Р. Городницкий «Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг.». М. РОССПЭН. 1998.
Р. Городницкий «Б.В.Савинков в 1911-1914 гг.»//Вопросы отечественной истории и историографии. Межвузовский сборник научных трудов. Вып.2.М.1999
А. Куприн «Голос оттуда. 1919-1934«.М. Согласие. 1999.
Р. Гуль «Азеф». М.СКИФ. 1991.
У. Черчилль «Мои великие современники». М. Захаров. 2011.
А. Деникин «Очерки русской смуты». М. Айрис-Пресс. 2011.
«Правда» 5 сентября 1924 года//Статья А.В. Луначарский «Артист авантюры»
«Русские ведомости» 8 марта 1918 года
«Русское слово» 21 марта 1905 года
«Русское слово» 18 июля 1906 года
«Донская волна» 15 июля 1918 года
«Петербургская газета» 6 декабря 1909 года
«Былое» N7,1906//С.А. Савинкова «Годы скорби (Воспоминания матери)»
«Былое» N1/13, 1907//С.А. Савинкова «На волос от казни (Воспоминания матери)»
«Силуэты: политические портреты«//Луначарский А, Радек К., Троцкий Л. М. Политиздат, 1991.
«Революционное христовство: Письма Мережковских к Борису Савинкову». СПб. Пушкинский дом. 2009
«Дело Бориса Савинкова» Рабочая Москва. 1924.
«Борис Савинков перед военной коллегией Верховного суда СССР. Полный отчет по стенограмме суда». М. Издание Литиздата. 1924.