Ваша жизнь кажется вам серой и унылой? Вас никто не понимает? Опускаются руки? Мир несовершенен? Ушла жена? Муж пьёт? Проблемы на работе? Банки отказывают в кредитах? Госдума запрещает кружевные трусы? Препод влепил пару? Морщины вокруг глаз? Дизайн iOS-7 не вдохновляет на новые стартапы? «Спутник и Погром» продался Кремлю? Надоело летать эконом-классом? Носить нечего? В лапшичной на Покровке испортилась карбонара? Начальник — козёл? Не дали визу в США? Танцевали на корпоративе голышом — утром увидели видеоролик на фишки.нет? Всё тлен? Не хватает на Ауди, придётся ездить как лох на Хундае? На Ваших пяточках появились трещины? Вы непонятно зачем взрослеющий урод с кризисом среднего возраста, у которого с похмелья трещит башка?
Донбасс. Тренд этого лета, самое модное направление для самых креативных, нестандартно мыслящих и просто красивых людей. Виза не нужна. Другие документы, в общем, тоже не обязательны. Придумайте, зачем вам туда надо, и поезжайте. Проблемы исчезнут сами собой: банк даст кредит, пяточки превратятся в произведение искусства, исчезнет похмелье. Донбасс — ощути мечту на вкус!
Зачем мне туда было надо? Я никогда не был на войне, не любил войну, не служил в армии, не умею обращаться с оружием (к тому же журналисту брать железо в руки нельзя), у меня даже ОБЖ в школе не было. Я не занимался всерьёз экстремальными видами спорта, а людей, прыгающих с парашютами или катающихся на байках со скоростью 100500 километров в час, считаю клиническими сумасшедшими. Я вырос в интеллигентной семье и сам такой же интеллигент.
Андрей Никитин в штабе «Светлой Руси» с талисманом гуманитарных миссий — енотом Лаврентием
Зачем мне туда? При чём тут я? Гуманитарный груз, который мы собрали, всё равно доставят: конвой опытный, ему можно доверять. Национализм-патриотизм? У 99% людей они прекрасно уживаются в голове без войн. «Проверить себя»? Когда находишься без оружия под миномётным обстрелом, от тебя мало что зависит. Журналистская деятельность? Я не репортёр, у меня нет опыта людей из «РИА», «ИТАР-ТАСС», «Лайф-Ньюз» или «России-1», а у «Спутника» нет тех возможностей, которые есть у этих каналов и агентств. Мои регулярные сводки из Луганска и окрестностей, продолжающиеся три дня, мало кому интересны: всё это уже и так есть в изобилии. Карьерных соображений никаких. Миллион долларов за это не платят. Зачем. Там. Я.
Тем не менее, ребята из «Светлой Руси» грузят по машинам гуманитарку, водитель перед выездом читает молитву, все крестятся. Я тоже крещусь, и, кажется, не до конца понимаю, что делаю.
Мы грузимся в моторы и выдвигаемся. Со мной в машине байкер лет тридцати с добрыми глазами и сербскими предками, который любит периодически наведываться в Косово-Метохию на месяцок, оставляя семью отдыхать на море в Черногории. Второй — двухметровый сталинист того же возраста с внешностью плакатного эсэсовца (впрочем, то же самое можно сказать и про байкера) и, наконец, третий — Нарцисс постарше, который больше всего на свете любит фотографироваться с оружием. У всех военный или, как минимум, армейский опыт.
Идём колонной в четыре машины, полиция за всю дорогу ни разу не придумала повод, чтобы остановить нас. Нарцисс очень хочет, чтобы с ним было интервью, но не может убедительно объяснить, зачем. Мы едем по ночной Москве, и я вспоминаю, когда ещё я по ней ездил. Возвращался навеселе из ресторанов, катался на шахид-такси по жутким впискам в юности, усталый уезжал с работы в три часа ночи, спешил на ночные поезда в Санкт-Петербург, провожал женщин, приезжал пьяным с адских концертов. Я много раз ездил по ночной Москве, но никогда — в камуфляже и с бронежилетом в багажнике, по пути в зону боевых действий.
Ближе к Воронежу восходит солнце, пейзажи средней полосы сменяются южными. Я вижу это в первый раз и понимаю, что очень хочу всё то же самое увидеть и во второй. Говорят, когда женщина беременна, ей кажется, что вокруг одни беременные. Когда едешь на войну, тоже много что кажется. Из слов звучащих по дороге песен мозг невольно выхватывает «смерть», «погибаю», «мертвец», «труп». Оказывается, во многих самых невинных песнях такие слова есть. Словосочетания типа «последний день», «без меня», «вот и всё», «умираю без тебя» начинают играть новыми смыслами. Я прошу переключить радио на англоязычную волну, на ней звучит «In the death car». Определённо, вокруг одни беременные.
Гуманитарная помощь едет на двух машинах, одна из которых — коммерческая «Газель» с газовым баллоном, которая в пути трижды ломается и в горку едва идёт 50 км/ч. Эту Газель еле-еле нашли: до границы все ехать отказываются. Мы приезжаем на два часа позже намеченного и не успеваем пройти вместе с той колонной, которую в результате через полчаса накроют миномётами. Я стараюсь не выводить причинно-следственную связь между молитвой и нашей тормозной «Газелью».
Ужинаем в летнем кафе какого-то приграничного городка на российской стороне. Обстановка напоминает курорты Краснодарского Края: зелено, играет жутковатая попса, пахнет южными растениями, вокруг летают здоровенные жуки и ползают нетипичные для северных широт каракатицы. Ощущение, что после ужина будет не война, а дискотека, за холмом — не позиции украинских военных, а море, и вокруг меня должны быть девочки в бикини, а не мальчики в камуфляже.
Тем не менее, вдалеке слышны выстрелы гаубиц, снаряды в очередной раз попадают на русскую территорию, горят дома. Разумеется, это надо ехать срочно снимать, но все подступы к локейшену уже перекрыты полицией и военными. С нами ещё один мистический корреспондент, которого я окрестил Мотиватором.
Наше предстоящее передвижение по территории мятежной ЛНР обеспечивает, скажем так, Министерство туризма Республики. Не поехать туда, где сейчас рвутся снаряды, может любой идиот: просто берёшь и не едешь туда, где рвутся снаряды. Согласитесь, несложно. Важно другое: знать, где снаряды БУДУТ рваться через полчаса, где через час, а где в ближайшее время не будут. Где засады, где работает снайпер, на какой горке сидит миномётчик, когда он там появился (успел ли пристреляться), куда собираются бить пушки. Эта информация самая ценная, и из её совокупности возникает решение, когда и по какому маршруту идти. Что-то типа миссии в Форт-Боярде, когда участник должен пройти по какому-то бревну сквозь ряд боксёрских груш, раскачивающихся поперёк в разные стороны, и взять ключ. Только груши качаются по законам физики, а миномёты и гаубицы бьют по законам военного времени. Становится понятно, как несчастные беженцы, пытающиеся самостоятельно прорваться там, где вроде бы тихо, попадают под обстрелы, снайперский огонь и мины.
Вечером выясняется, что ехать слишком опасно, и мы ждём до утра. Ночлег обеспечивают добрые люди. Внезапно встречаю Александра Жучковского. Он только что вырвался из Славянска, попав под танковый обстрел вместе с русскими добровольцами-новобранцами, с которыми ехал в автобусе. Об этом случае он писал в своих аккаунтах, я перед выездом как раз читал, и пока мы ехали по России (около 1000 км), он выходил из Славянска (около 300 км). Выходя из зоны боевых действий, иногда приходится переждать, пока очередная груша откачнётся на безопасное расстояние и коридор вновь освободится.
Александру пора ехать в Питер, его ждёт машина, мы лишь успеваем познакомиться и пожелать друг другу удачи. Шутим, что «Спутнику и Погрому» пора устраивать встречу с читателями в Луганске и открывать там филиал. Рядом с ним Олег Мельников, не до конца оправившийся от контузии. Просит: «Ребята, только не умирайте». Обнимаемся, парни уезжают. Рокировка с Жучковским мне отчего-то кажется добрым предзнаменованием. Мол, если уж мы здесь увиделись, то в Петербурге тем более должны.
Сидим у добрых людей. Я курю в три раза больше обычного. Собственно, если у «здорового курильщика» бывают перерывы на пять минут на перекур, то у меня наоборот — перерывы на отсутствие перекура. Прогуливаюсь. Возникает галлюцинация, будто бы передо мной в рамках «слива Новороссии» начинается, будем так говорить, оффлайновое мероприятие компании «Wargaming». Добрые люди просят окончить прогулку и не снимать.
Самое сложное — ждать. Томительное ожидание рождает слишком много ненужных мыслей. Приехали вечером — полчаса выясняем, безопасно ли идти через границу. Нет, небезопасно. Ночуем, командир говорит, что старт завтра в десять. Просыпаюсь в пять утра от того, что начинают петь петухи (здесь люди попроще, слово «петух» вызывает однозначные ассоциации, поэтому мне говорят, что я «встал с правосеками»). Хожу маюсь. У добрых людей живут кролики, на дверях клеток — прозвища и пол. Одного зовут Янык, и его в клетке почему-то нет, что рождает серию понятных шуток. Выезд опять переносится.
Российско-украинская (если угодно — российско-луганская) граница на замке, только с украинской стороны этот замок обеспечивают не пограничники, а сразу миномётчики, автоматчики, пулемётчики и артиллеристы. Министерство туризма подтверждает более-менее безопасный коридор только к вечеру. Колонна собирается. С нами две машины с гуманитаркой от КПРФ, две от ЛДПР, четыре наших плюс провожатые. Легковушки, на которых добиралась часть нашего моба, оставляем у добрых людей, и ни у кого не возникает мысли, что с ними что-то может случиться. В Москве некоторые побаиваются парковаться там, где из окна не видно машину, а уж оставить её во дворе в другом районе — и вовсе Мужественный Поступок.
Все вынимают сим-карты. Их нужно заворачивать в фольгу (подойдёт от сигаретных пачек). Из телефонов обязательно вынимать батарейку. Айфоны с собой брать нельзя (батарейка не вынимается). Я оставляю свой в легковушке и тоже за него совершенно не переживаю.
Снова молитва. Проверяем рации, обмениваемся позывными. Меня спрашивают: «Какой у тебя позывной?» На секунду зависаю. Сроду у меня не было никаких позывных. Понимаю, что задержка с ответом более секунды в предстоящих условиях недопустима и машинально говорю: «Фунт». Садимся по машинам и стартуем.
Мы долго и запутанно идём по российской территории, понять, где мы конкретно, — невозможно, да и зачем. В России — и ладно. На границе возникает небольшая заминка, и тут выходит водитель из машины КПРФ — противный советский дядька лет шестидесяти, типичный прощелыга и слизняк.
— Я сейчас пойду всё разрулю. У меня удостоверение КПРФ. У меня всё официально.
Вышедшая покурить колонна заливается смехом, дядю отправляют обратно. Кажется, ровно в этот момент в Москве согласованно проходит митинг КПРФ в защиту Донбасса. Ну всё. Хунта теперь падёт. У ребят всё официально.
Идём по полю, машины поднимают столбы пыли, создавая непередаваемо красивую картинку. Я не видел ничего лучше пыльного заката в южнорусской степи. Если бы я был кинорежиссёром, я бы немедленно стал искать сценариста, который написал бы такой сценарий, куда можно вставить сцену этого заката. Еду в кабине «Газели» у окна, рядом со мной, посередине, молодой юрист, поехавший просто «для себя». В общем, поехавший. Судя по внешности, он часто курит травку. Я у окна, потому что у меня бронежилет и дымовая шашка. В случае засады по команде её нужно выбросить. Кладу её в разные боковые карманы (в моих камуфляжных штанах много карманов) и несколько раз тренируюсь быстро достать. Оптимальный карман, наконец, найден. Юрист даёт бинты и какие-то ещё первичные медикаменты.
Наш водитель — гражданин Украины. Принадлежность автомобильных номеров в этом регионе не имеет никакого значения по обе стороны границы. Вероятно, половина из них просто фальшивые и используются по ситуации. Не менее вероятно, что у многих людей есть и — скажем так — двойное гражданство. Шофёр показывает мне, где русские шахты и терриконы, а где —пока ещё нет уже украинские. Я пытаюсь всё это запомнить на случай, если придётся бежать. Бежать надо на восток, солнце садится на западе, так что пока закат — всё более-менее понятно, а в темноте выручат терриконы. Проезжаем синюю табличку «Увага, державны кордони Украйини, прохид заборонено». Всё, пошли.
Наша «Газель» полноприводная, фактически это полноценный джип даже с грузом. Все едут напролом, не слишком обращая внимание на состояние дороги. Через пятнадцать минут по рациям тормозят колонну и начинается угар.
Оказывается: машина со слизняком из КПРФ шла предпоследней, замыкал колонну автомобиль с частью ребят из «Светлой Руси». Слизняк ехал за рулём. Прошло МИНУТ СЕМЬ после нашей остановки, и они нас нагнали. Вся колонна стоит в чистом поле. Выходит водитель «Светлой Руси» и между ним и слизняком начинается диалог, все прелести которого я не могу передать, потому что нас читают, среди прочих, интеллигентные женщины. Так что передам суть:
— Господин Слизняк. Почему Вы изволите ехать так медленно и из-за Вас рассеивается колонна?
— Видите ли, я совсем не знаю дорогу, а тут так много ям, приходится их постоянно объезжать.
Водитель «Светлой Руси» багровеет.
— Известна ли Вам, Слизняк, природа происхождения этих ям?
— Ээээ… Ну так Россиюшка же. Страна плохих дорог… Эх…
Багровость Водителя принимает какие-то ртутные оттенки.
— Это воронки от разорвавшихся мин, урод!
— Эээ… Так это… Я это самое… А ты чего так со мной разговариваешь?
— Горку вон ту видишь, урод?
— Ну?
— Там миномётный расчёт стоит.
Слизняк улыбается:
— Ха! Так я же это. У меня ж удостоверение КПРФ. Мы гуманитарную помощь вот собрали. Всё официально.
Лицо водителя больше не багровое. Оно динамически отсвечивает разными оттенками красного цвета, переливаясь. Его прямо сейчас можно использовать в качестве неплохой светомузыки в ночном клубе. Я окончательно понимаю, что такое советский и российский депутат.
У него ЕСТЬ БУМАЖКА. У него ВСЁ ОФИЦИАЛЬНО. БРОНЯ. Человек фантастически оторван от реальности, его не убеждают ни следы мин, ни сами миномёты. Когда вокруг все в бронежилетах, он одет в шорты и футболку. Война — это всё не про него, это про каких-то «простых людей», а он-то — с удостоверением. КПРФ. Не какой-то там обычный смертный. Официально всё. С ним это… нельзя так разговаривать. А то он это… Того самого… Я, знаете ли, вот. Удостоверение у меня. Я могу и вопросы решать. «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». ДО ТАКОЙ СТЕПЕНИ. Думаю, если бы ему осколок вошёл в башку, он бы в предсмертной агонии сжимал удостоверение КПРФ и бормотал: «У меня всё официально. Что вы себе позволяете. Я буду жаловаться».
И он не один такой. Та же гуманитарка от ЛДПР, которая с нами ехала, — они её привезли на машинах, ОБКЛЕЕННЫХ СИМВОЛИКОЙ ЛДПР. Осталось только имперский флаг огромный во главе колонны повесить. И людей ещё и убеждали наклейки с машины снять, они какое-то время кочевряжились. «У нас же всё официально, зачем снимать наклейки?»
Те же журналисты, которым раздают каски (не предохраняющие ни от чего) и бронежилеты (которые не то чтобы пуля или осколок, а какой-нибудь обычный боксёр кулаком пробьёт, переломав все рёбра) с надписью «PRESS» чуть ли не со светоотражателями, — неужели их начальство и они сами не понимают, что в условиях войны это не защита, а мишень? Убитый боец, прежде чем его убьют, может принести какую-то пользу: например, сам уничтожит несколько противников. Но журналист приносит пользу, только когда закончит и отправит репортаж, поэтому при его убийстве уничтожается заодно и сам репортаж, который однозначно воспринимается как военная пропаганда противника. А люди говорят про какие-то Волшебные Конвенции, показательно не понимая, что никогда никто не сможет расследовать и доказать, с какой стороны журналисту прилетела пуля (да и не будет). Когда в Днепропетровске взяли в плен корреспондентов «Звезды», я бесился. Какому полоумному идиоту пришло в голову отправлять корреспондентов телеканала, формат которого — ПРОРОССИЙСКАЯ ВОЕННАЯ ПРОПАГАНДА, выходить из зоны боевых действий с репортажами о пророссийских же ополченцах через ДНЕПРОПЕТРОВСК, где вотчина нынешнего властного клана, Коломойского и «Национальной Гвардии»? Что им сказали в редакции? «Ребята, всё ок, у вас удостоверения, всё официально»? Поразительная вера в силу Бумажки.
Слизняка отправляют в конец колонны, в противном случае предлагая пойти напрямую к украинским миномётчикам и показать им удостоверение КПРФ. Он жалуется, что у него один глаз почти не видит и он боится отстать от всех. Колонна уже минут десять стоит живой мишенью в чистом поле, и пора заканчивать этот паноптикум. Садимся в машины и едем дальше на Краснодон.
Краснодон известен тем, что был местом партизанской борьбы «Молодой Гвардии» в годы Второй мировой. В школе у меня был полупрофессиональный театр, мы ставили спектакль «Молодая Гвардия», и я играл в нём. Тогда я даже не знал и не интересовался, где находится сам Краснодон, для меня он заканчивался за границами сцены актового зала. И вот, через 15 лет я его увидел. Здесь есть музей «Молодой Гвардии», здесь действительно война, в каком-то смысле это опять война с фашистами, и я на ней — корреспондент. Колода иногда тасуется самым причудливым образом.
Воспоминания о школьной юности мало способствуют укреплению боевого духа, и я стараюсь отвлечься. Приезжаем в краснодонский штаб ополчения. Здесь один из тех, кто ехал с нами, выгружается и вступает в его ряды. Желаем ему удачи. Второй (о котором я отдельно расскажу в отдельном репортаже) остаётся, ему надо что-то отвезти в Славянск. Тут же находятся люди, которые как раз идут до Краматорска.
— Дружище, а тебе точно надо в Славянск?
— Точно.
— Там тройное кольцо.
— Ну и что?
— КАК ЧТО? До Краматорска-то дай Бог добраться.
— Мне сказали отвезти это в Славянск. Я должен отвезти.
— Ты понимаешь, что очень велика вероятность не вернуться оттуда?
— Понимаю.
Байкер видел его лицо в этот момент. Байкер говорил потом, что на нём совершенно ничего не дрогнуло. Обнимаемся, даём парню сигарет в дорогу. Некоторое время все напряжённо молчат.
От штаба отъезжает несколько «Уралов», загруженных ополченцами. Сегодня ночью где-то будет молотилово. Половина нашего моба пересаживается в другие машины, и мы летим на Луганск. Доезжаем без проблем.
Центральная часть Луганска похожа на район метро Профсоюзная. Сюрреалистическое зрелище представляет собой здание ОГА ночью. Это довольно помпезное здание, кажется, позднесталинской эпохи, которое очень красиво подсвечивается. Похоже на Дом Советов в Петербурге перед Московским вокзалом, только пастельных цветов. И в лучах подсветки — колючая проволока, мешки, силуэты людей с автоматами. Напротив — парк, похожий на Тверской Бульвар. Чуть поодаль — две башенки на домах, по стилю напоминающие башни отеля «Пекин» на Маяковской в Москве. Тишина. Полное ощущение мирного города, где просто проходит какой-то перфоманс с элементами милитари.
Едем, разгружаем гуманитарку, нас сопровождают двое с автоматами. Склад переполнен, помощь идёт со всей России и украинской территории. Помимо медицины, часть привезённого нами груза — иконы. Все уже очень устали.
Возвращаемся назад и, наконец, заселяемся в отель. Сюр продолжается: с нами, как я уже сказал, двое с автоматами. Возникает Проблема № 1 всего путешествия: заселиться с автоматами в отель, не вызвав лишних вопросов. Автоматы у ребят за спиной, приклады пытаемся прикрыть какими-то чехлами или рюкзаками, болтающийся внизу ствол у одного из сопровождающих я прикрываю собой, заходя справа от него. Такое ощущение, что мы пытаемся пронести алкоголь на школьную дискотеку. При этом, только что пройдя мимо засад, миномётов, блокпостов и гаубиц, переживаем, что всемогущая тётенька с ресепшена запретит нам заселяться в номер.
Селимся. Ресторан давно закрыт, но его владельцы и повара живут в самом же отеле, и мы довольно убедительно объясняем, что хоть и три часа ночи, а открыть ресторан надо. Через пять минут из ОГА приезжает патруль — проверить, кто такие, да так с нами до утра и остаётся.
— Порошенко обещал в три часа начать штурм Луганска.
— А сейчас сколько?
— 3:15.
— Ха-ха. Ну мудила, опять напи…ел! Поехали за «Бехеровкой».
Я иду в долгожданный душ. Мне приходилось бывать в неплохих курортных местах и посещать всякие моднейшие гидромассажные процедуры. Но теперь для меня нет ничего лучше, чем просто раздеться догола, включить тёплую воду и залезть под душ в трёхзвёздочной луганской гостинице, благополучно добравшись до неё сквозь зону боевых действий.
Где-то вдалеке рвались снаряды, через полчаса под окном проехал «ГРАД». Прошло ещё три минуты, раздались его залпы, а после этого больше ничего не рвалось. На следующий день предстояла вся основная работа. Я выпил «Бехеровки» и коньяка, пошёл спать и на всякий случай лёг подальше от окна.
Продолжение следует.
