Текст: Лидия Уилсон, The Nation. Перевод: Григорий Николаев, «Спутник и Погром»
Только я успела занять свое место в допросной комнате полицейского участка иракского города Киркук, как двое полицейских ввели первого арестованного. Руки его были скованы за спиной. Я неуверенно встала, не зная толком, как именно мне начать интервью с захваченным бойцом ИГИЛ, ожидающим здесь смертного приговора. Был он маленький, меньше меня, и на первый взгляд выглядел как подросток, которого отчего-то задержала полиция. Он смотрел в пол, лицо — неподвижная маска. Мы расселись по стульям, расставленным вдоль стен. В воздухе висел сигаретный дым, пронизанный светом флуоресцентных ламп, а сама комната была так мала, что мои колени почти касались его. И опять он даже не поднял на меня глаз. Я брала интервью у многих солдат с противоположной стороны, по большей части у курдских бойцов-пешмерга и солдат Иракских сил безопасности (ISF), среди которых были и курды, и арабы. У бойцов ИГИЛ взять интервью гораздо тяжелее. Можно, конечно, самой съездить в Исламское государство, но жаль расстаться с головой.
Ходят слухи о массовых бессудных казнях взятых в плен ИГИЛовцев, но, само собой, никто не желает говорить о подобных зверствах под запись. Нам рассказывали об одном захваченном бойце Исламского государства, который во время допроса отвечал лишь «Аллах Акбар». Допрос длился 30 дней, и все 30 дней он говорил лишь «Господь велик». «А вы бы его разве не застрелили?» — спросил нас напоследок рассказчик. Один из бойцов-пешмерга рассказал, что лично видел, как пятеро пленных были захвачены, допрошены и тут же расстреляны. Многие командиры отрядов РПК прямо говорили нам, что не желают брать бойцов ИГИЛ в плен: раненые часто подрывают себя, убивая приблизившихся курдских солдат. РПК не берет пленных. РПК, или Рабочая партия Курдистана — сепаратистская курдская группировка, базирующаяся в Турции и северном Ираке. Хотя РПК и считается международной террористической организацией, в боях против Исламского государства они оказались незаменимы, что ставит правительства западных стран, пользующиеся их помощью, в двусмысленное положение. Впрочем, РПК, видимо, не очень-то и незаменимы, потому что западные державы никак не препятствовали Турции бомбить позиции Рабочей партии.
Один из опрошенных рассказал, что брать бойцов Исламского государства в плен вообще не имеет смысла: «ИГИЛ не принимает компромиссов, не ведет переговоры… им нет дела до обмена пленными. Они считают, что попавшему в плен лучше умереть». Правда это или отговорки военных — неважно. Главное, что найти пленных ИГИЛовцев очень и очень трудно.
Однажды вечером мы посмотрели документальный фильм по арабскому BBC о бригадном генерале Сархаде Кадире, главе полиции иракской провинции Киркук. На экране генерал лично патрулировал улицы города, арестовывая людей, подозреваемых в том, что они были боевиками ИГИЛ. Значит, подумали мы, Киркук не хуже других городов подойдет для начала нашей работы. Там точно есть пленные ИГИЛовцы, их даже BBC показывает.
И вот я и мои коллеги отправились в Киркук из Эрбиля, столицы Иракского Курдистана. Несмотря на то, что на нем держалась вся безопасность беспокойного мультиэтнического города (в Киркуке живут по большей части арабы, курды и туркмены), несмотря на то, что в самом городе существуют ячейки ИГИЛ, генерал Кадир лично распорядился встретить нас и послал нам навстречу вооруженную охрану. В его офисе нам подали чай, а сам генерал поговорил с нами полчаса, прежде чем два полковника отвели нас в допросную. (Через неделю после того, как я покинула страну, на генерала было совершено покушение: взрыв заминированной машины ранил самого Сархада и нескольких его офицеров. Это четырнадцатое ранение генерала Кадира, полученное им на службе Курдистану).
Как только ввели первого арестованного и стало понятно, что непринужденный разговор невозможен, я перешла к вопросам, которые я задавала всем жителям этой страны — и воюющим, и мирным. Те же вопросы я задавала в Ливане, те же вопросы задают людям по всему миру мои коллеги из Artis International, консорциума, занятого научными исследованиями путей разрешения конфликтов. Главная задача исследований — понять, когда и почему люди приносят в жертву самих себя и свои семьи ради абстрактных идей, так называемых «святынь». Мы пытаемся понять, как именно люди понимают эти святыни, и как и когда они меняют свое поведение ради их защиты. А еще мы надеемся убедить этих людей оставить насилие, но веры в то, что такое возможно в этой части света, у меня все меньше и меньше.
Меня сопровождают старшие коллеги: Скотт Этран, академик, живущий во Франции, и Даг Стоун, отставной генерал американской армии, два года занимавшийся в оккупированном США Ираке допросами пленных. В комнате тесно от людей, что, конечно, меняет все настроение интервью, делает его более формальным, смещает акценты, меняет сами вопросы. Опыт этих людей меняет саму структуру нашего разговора. И уж конечно никакой непринужденности в беседе с приговоренным к смертной казни не может быть и в помине.
Первыми идут вопросы, которые должны прояснить, как пленник оценивает силу группировок — некоторым он может симпатизировать (иногда тайно). Прочие группы он будет расценивать как Других, как Врага. Я достаю и показываю ему серию фотографий полуобнаженных мужчин — от хиленьких до бодибилдеров. Вместо голов у них флаг Исламского государства. Парень явно ожидал чего угодно, но только не такого. Он удивленно поднимает глаза и смотрит на моего коллегу Хошанга Вазири. Это первая его человеческая реакция за весь разговор. Вазири начинает объяснять.
«Это Исламское государство — смотри, вот их знамя, — говорит Хошанг, указывая на фотографию бодибилдера и напрягая бицепс, — На фотографии самое сильное Исламское государство. А вот на этой — самое слабое. А все остальные — между ними. Как ты думаешь, насколько оно сильно?» Парень скованно указывает на самого слабого мужчину, чего и следовало ожидать — он не хочет казаться поклонником ИГИЛ. Мы переходим к следующей серии фотографий — теперь у мужчин вместо голов уже курдский флаг. «А это пешмерга; как думаешь, насколько сильны они?»
Пленный быстро понимает принцип и указывает на второго по величине мужчину. Мы показываем все новые и новые серии фотографий. Парень считает, что иракская армия где-то посредине, Иран чуть слабее, а Америка — самая сильная. (Об РПК он даже не слышал, несмотря на все их победы над ИГИЛ.) Мы просим его расположить карточки разных группировок в порядке возрастания их силы, но тут я понимаю, что он все еще в наручниках и прошу охрану их снять. Чтобы занять паузу, образовавшуюся пока охранники ищут ключи и ходят туда-сюда, я решаю задавать более конкретные вопросы. Наконец-то он смотрит на меня, односложно отвечая на вопросы о его возрасте, происхождении, образовании, семейном положении. Медленно, но верно в голове у меня возникает образ этого парня, так похожий на образы других пленных, с которыми мне довелось говорить, с которыми генералу Стоуну приходилось говорить во время американской оккупации Ирака, и с которыми говорили все мои коллеги.
Ему 26 лет, и он старший из 17 детей двух матерей (у его отца две жены). Он закончил шестой класс, а значит он хотя бы грамотен, чего нельзя сказать о многих других людях, с которыми я говорила. Он женат, у него два ребенка — мальчик по имени Расул, что значит «пророк», и девочка по имени Русил, что значит то же самое, но только в множественном числе. Все это означает, что ислам занимает центральное место в его жизни. Он работал, чтобы прокормить семью, но сорвал спину и был уволен. Именно тогда, рассказывает он, с ним связался его друг, из того же племени, что и он, хотя и не близкий родственник. Друг предложил ему поработать на ИГИЛ. Видно, что эту историю он рассказывает не в первый раз — она отточена допросами и судом. Парень говорит как по писаному: жизнь в Исламском государстве это кромешный ужас; он сражался лишь потому, что его запугали. Некоторые, по его словам, воевали за веру, но не он. Семья нуждалась в деньгах, а война была единственной возможностью их заработать.
Семья вообще очень много для него значила; это стало понятно, когда мы достали новый набор картинок, чтобы выяснить, насколько тесно он соотносит себя с различными группами. Мы спросили его об Ираке, исламе, семье, друзьях и Исламском государстве. В качестве ответов использовались карточки, на которых были изображены два перекрывающих друг друга круга (на одном конце спектра круги не соприкасались, на другом — полностью перекрывали другу друга. Между ними было еще четыре градации). Мы вновь застали арестанта врасплох, так как наши вопросы не имели «верного» ответа. Парень оживал на глазах, наши задания его увлекли, и он начал задавать вопросы Хошангу. В конце концов он указал, что сильно, но не полностью, соотносит себя с Ираком и исламом, никак не соотносит себя с Исламским государством (ожидаемый ответ), мало соотносит себя с друзьями («У меня нет друзей») и полностью соотносит себя с семьей. Над последним ответом он почти не думал. Из всех групп полное совпадение у него было только с семьей. На вопросы о его родных и племени он ответил: «Война должна закончится, мы хотим безопасности, мы устали так много воевать… Я хочу вернуться домой, к своей семье, к своим детям».
Когда его увели, мы наконец выяснили, за что его судили, признали ли виновным и каковы были доказательства его вины. Он снаряжал бомбы в автомобилях, подорвал минимум четыре из них в самом Киркуке и взорвал заминированный скутер рядом с толпой на оружейном базарчике, убив несколько десятков человек и ослабив местное сопротивление, воюющее против ИГИЛ. Нашли его задержав человека, снабжавшего местные ячейки ИГИЛ деньгами; при себе у «спонсора» оказался список кличек, рядом с каждой был написан номер телефона и указана денежная сумма. Полиция заставила арестованного позвонить по каждому из шести указанных телефонов и назначить встречу, где всех и повязала. Заняло это один день. Когда бомбист ИГИЛ понял, что попался, «он сломался; написал нам пять листов признательных показаний». В суде он их подтвердил. Судили его по сороковой статье иракского антитеррористического законодательства, предусматривающей смертную казнь.
Почему он совершил все это? Многие полагают, что бойцы ИГИЛ верят в Исламское государство, халифат, управляемый халифом, носящим традиционный титул амир аль-муминин, «повелитель правоверных» (в данный момент этот титул носит Абу Бакр аль-Багдади); дескать, бойцы со всего мира стекаются в регион, чтобы воевать за эту мечту. Но для наших пленных все было совсем не так. Об исламе они имели весьма смутное представление, не могли ответить на вопросы, касающиеся шариата, джихада и халифата. Но твердое знание законов ислама для борьбы за Исламское государство не очень-то и требуется. Мы, например, видели британца, который перед тем как поехать воевать за ИГИЛ заказал с Amazon книгу «Ислам для чайников».
Мало того, по словам Эрин Солтман, специалиста по противодействию экстремизму из Института стратегического диалога (Institute for Strategic Dialogue), сейчас Исламское государство все меньше и меньше заинтересовано в праведности своих рекрутов.
«ИГИЛ более не ведет строгого религиозного обучения своих добровольцев, — сказала мне Солтман. — Если вспомнить иностранных добровольцев, воевавших в Афганистане 10 или 20 лет назад, то они-то проходили курс религиозной и теологической подготовки. Но сейчас вербовщики ИГИЛ работают на куда более широкую аудиторию, и религия — не обязательно главный фактор вступления в войска Исламского государства».
Несомненно, опрошенные мною заключенные были преданы исламу; но своему исламу, имеющему мало общего с религией Исламского государства. Точно так же добровольцы, приехавшие из западных стран, преданы идее джихада, но их понимание джихада не основано ни на стройной теологической аргументации, ни даже на том, что написано в Коране. По словам Солтман, «рекрутеры ИГИЛ играют на желании приключений, романтики, власти, чувства принадлежности и духовного просветления». То есть ислам, конечно, является важной частью этой войны, но это не тот строгий и жесткий салафизм, которого придерживаются правители Исламского государства.
Мало того, у этих людей есть множество других причин взять в руки оружие. Дело, конечно, не ограничивается теологическими разночтениями в понимании сути ислама. В конце разговора с первым пленным мы спросили его: «Хочешь ли ты задать нам какие-то вопросы?» И впервые с момента появления в допросной парень улыбается — он удивлен — и, наконец, не колеблясь, говорит, что именно заставило его сражаться. Он понимает, что с нами американец, и, видимо, угадывает по тону вопросов и общему виду, что этот американец служил в армии США. Поэтому его «вопрос», а скорее заявление, обращен именно к генералу Стоуну. «Пришли американцы, — говорит пленный бомбист, — они убрали Саддама, но стало только хуже. Саддам мне не нравился, было голодно, но хоть войны при нем не было. Вы пришли сюда — и началась гражданская война».
Эта краткая речь хорошо знакома Дагу Стоуну. «Он абсолютно типичен, — позже сказал нам генерал. — Когда я работал с пленными в Ираке, средний возраст их составлял 27 лет; все женаты, у многих по два ребенка, образование ограничивается шестью-восемью классами школы. Таких как он — процентов 80 от всех, с кем я общался. А его жалоба на американское вмешательство и желание безопасности — такое я слышал от каждого пленного, ровно теми же словами».
Все эти молодые люди выросли в условиях американской оккупации, начавшейся в 2003 году. Все они росли в кровавом хаосе, наступившем в арабской части Ирака в правление фанатичного шиитского правительства Нури аль-Малики. В таких условиях быть суннитом было очень невесело. Один из опрошенных позднее пленных так описал свою юность, прошедшую под американской оккупацией: он не выходил из дома, социальной жизни у него не было. Упомянул он, что и с девушками были трудности. Больше всего этот боец Исламского государства страдал от того, что он пропустил свою юность. Еще один из опрошенных покинул свой дом в 13 лет (критический возраст), когда его семья бежала в Киркук из провинции Дияла, спасаясь от религиозной гражданской войны. Все они — дети оккупации, многие из них потеряли отцов (смерть, тюрьма, гибель в военных действиях). Все они ненавидят Америку и свое собственное правительство. Их не влечет видение исламского халифата без границ; просто ИГИЛ, как и когда-то Аль-Каида, дает этим униженным, оскорбленным молодым людям возможность воевать за свою честь, семью, племя. Их не привлекает ИГИЛовская вольница, но они идут за теми, кто обещает им успех и уважение, возможность жить, как подобает гордому арабу-сунниту. Ведь это не только религиозная принадлежность — это еще и культурная, племенная, территориальная инаковость.
Курдский генерал Азиз Вайзи, командующих элитными частями-зеревани («золотые»), привел нам пример того, что бойцы ИГИЛ сами не очень преданы идеями Исламского государства. Как-то он слышал перехваченные радиопереговоры между бойцом ИГИЛ и его командиром. Переговоры велись по рации, только что снятой с убитого товарища говорящего.
— Мой брат со мной, но он мертв. Мы окружены, нужна помощь. Хотя бы вынесем тело, — услышал Вайзи слова бойца.
— Так чего тебе еще хотеть? — ответило командование, — Твой брат в раю, и ты скоро отправишься к нему.
Несчастный боец не ожидал такого ответа.
— Пожалуйста, спасите меня. Я не хочу в этот рай, — умолял он.
Но рация молчала. И боец остался один на один со своими небесами.
Оригинал материала на сайте The Nation
