Текст: Иен Джонсон. Перевод: Григорий Николаев, «Спутник и Погром»
В 1984 году, во время моей учебы в Пекинском университете, я и мои однокурсники-иностранцы любили играть в одну игру с помощью старого путеводителя. Книга называлась Nagel’s Encyclopaedia Guide: China; этот путеводитель, впервые изданный в Швейцарии в 1968 году, содержал информацию о важных культурных достопримечательностях Китая, которые часто посещали французские дипломаты и исследователи. Для нас ключевым аспектом этой книги было то, что она содержала информацию о Китае 50-х и ранних 60-х годов. То есть она описывала Китай прямо перед тем, как Мао провел Культурную революцию, в результате которой были уничтожены десятки тысяч китайских храмов и старинных зданий. Пользуясь этим путеводителем, мы выбирали какую-нибудь достопримечательность в Пекине, а затем садились на велосипеды и ехали ее искать.
Помню, однажды мы отправились на поиски Храма Пяти Пагод, построенного в конце XV века. Наш путеводитель утверждал, что большая часть храма была уничтожена в хаосе конца XIX и начала XX веков, но пять маленьких пагод целы. На картах Пекина 80-х годов храма не было, но мы заинтересовались — а стоит ли он еще?
Мы добрались до нужной улицы и попытались сравнить карту старого Пекина из путеводителя с картами Пекина нового, опустошенного Культурной революцией. В конце концов мы просто стали спрашивать местных. После долгих бесплодных попыток получить ответ мы наконец встретили знающего человека. Он провел нас через фабричные ворота к храму, спрятанному позади завода. От здания осталась лишь каменная платформа, увенчанная пятью пагодами. Черепица осыпалась, каменные блоки, украшенные резьбой и надписями, были разбиты и валялись на земле. Весь храм зарос сорняками. Тем не менее опыт оставил у нас ощущение чуда: храм исчез с карт Пекина, но еще существовал. Это, в общем-то, хорошая иллюстрация китайской истории — истории величия, иноземного вторжения, культурного самоуничтожения… но и выживания. Благодаря старому путеводителю мы нашли концентрированную историю Китая — его прошлое и настоящее.
На Китай иногда полезно смотреть через линзу — например, линзу путеводителя Nagel. От прогулок по улицам китайских городов, поездок по его загородным дорогам, от посещений китайских достопримечательностей голова часто идет кругом; с одной стороны, мы знаем, что находимся в стране с тысячелетней цивилизацией. А с другой — каждый раз мы поражаемся тому, насколько все здесь оторвано от своих корней. Китайские города вовсе не выглядят древними; но в этих городах, посреди океана бетона, все же можно найти островки древности. Встретив живую китайскую историю в виде древнего храма или узкой улочки, мы начинаем рассматривать их и внезапно понимаем, что это лишь воссоздание былого. Сегодня Храм Пяти Пагод восстановлен — черепица цела, каждый камешек на своем месте. Старая фабрика снесена, а на ее месте разбит парк, построена стена и билетная касса. Да, это древнее место, но его история стерта.
Что это может сказать нам о стране? Оптимисты увидят в этом динамизм — скажут, что страна разбирается со своими делами, покуда остальной мир стагнирует или идет вперед, но спотыкаясь. Подобные фразы всегда говорятся с восхищением и благоговением. Это восхищение достигло своего пика в дни перед Олимпиадой 2008 года, когда западные журналисты захлебывались словами, пытаясь превзойти друг друга в похвалах китайскому росту, китайской трансформации, китайскому возрождению — сами выбирайте, какое клише вам больше нравится. Опубликованная в New York Times статья архитектурного критика, прибывшего в Пекин в 2008 году, в этом смысле типична — автор пишет, что «нельзя избавиться от ощущения, что ты входишь в какой-то портал, ведущий в иной мир, мир, которые принимает перемены с такой готовностью, что западные страны в сравнении с ним глотают пыль», а в заключение пишет, что «задается вопросом — сумеет ли Запад когда-нибудь догнать Китай».
Но Китай вызывает и другие эмоции. Пожалуй, самый прямой вопрос, что я видел, звучит так: можно ли доверять стране, которая уничтожила собственное прошлое, а затем воссоздала его заново? Что гнетет страну, народ, цивилизацию так сильно, что ее история ей столь неудобна? В Китае обожают историю; любой прохожий при любом удобном случае расскажет вам о том, что его страна обладает пятитысячелетней культурой — 五千年的文化, для правительства эта история легитимизирует настоящее. Но в то же время она подобна хищнику, рыскающему в тенях.
Тяжело переоценить ту роль, которую история играет в китайском обществе, управляемом коммунистической партией. Сам коммунизм основан на историческом детерминизме: Маркс в числе других своих идей полагал, что мир неизбежно двигается к коммунизму. Именно этим аргументом правители вроде Ленина и Мао оправдывали свой кровавый взлет. В Китае же марксизм ложится поверх куда более старых идей о роли истории. Каждая новая династия писала историю предыдущей. Доминирующая китайская идеология — ныне в общем известная как конфуцианство — была основана на концепции, гласящей, что идеальные принципы правления могут быть найдены в прошлом, а праведный правитель должен лишь следовать им. Да, успешность правителя была важна, но по большей части лишь в качестве подтверждения того, что история не ошибается.
Всё это значит, что историю нужно плотно контролировать. Вскоре после вступления Си Цзиньпиня на пост председателя Коммунистической партии в 2012 году он еще раз подчеркнул важность этого контроля в своей речи об истории, опубликованной в «Женьминь жибао», официальной газете партии. Си — сын одного из высших партийных функционеров, стоявшего у истоков нынешнего режима, но поссорившегося с Мао и подвергнутого репрессиям во время Культурной революции. Некоторые полагали, что новый председатель будет критично относиться к режиму Мао, но в своей речи Си Цзиньпинь сказал, что 30 лет реформ, начатых при Дене Сяопине, не должны «отменять» первые тридцать лет коммунистического правления Мао.
Пекинский Храм Чжэньцзюэ (Храм на пяти пагодах) в 1980-х представлял собойруины. Сейчас он отреставрирован. Фото: Alamy
Негласная причина нежелания Си Цзиньпиня осудить эру Мао заключается в том, что Мао — это не просто китайский Сталин. Советский Союз отказался от сталинизма потому, что у него еще оставался Ленин, отец-основатель советского государства. Для КПК же Мао — это Сталин и Ленин вместе взятые. Любые нападки на Мао являются нападками на коммунистическое государство. Через пять лет после смерти Мао и конца Культурной революции, в 1976 году, партия опубликовала заявление, в котором осуждала эру Революции и роль Мао в ней. Но в этом же заявлении партия положила конец любым обсуждениям личности Мао, постановив, что «его вклад в китайскую революцию перевешивает все его ошибки. Его достоинства первичны, а ошибки же вторичны».
Если же посмотреть шире, история столь важна потому, что любые изменения в коммунистическом государстве начинаются с пересмотра истории. К примеру, в 80-е группы, подобные обществу «Мемориал», превратились в социальные движения, наносящие СССР удары с помощью исследования темного прошлого советского государства. Сегодняшний Китай прочнее, чем Союз при Горбачеве — но память все еще не подчиняется правительству, а значит несет угрозу режиму, для которого история есть легитимность. В Китае история в прошлом — но она же является его настоящий и будущим.
История подавленная
Китайские города — города-призраки. Нет, они не похожи на города, построенные на будущее — огромные, пустые, медленно ветшающие; скорее, китайские города построена на могилах прошлого, на пустоте, и лишь иногда их забытая история просачивается в настоящее — в виде странно звучащих названий улиц, парков и станций метро.
В Пекине (как и во многих других городах Китая) улицы часто носят названия, отсылающие к чему-то забытому, исчезнувшему — городским воротам, храмам, памятным аркам и давним историческим событиям. К примеру, здание Министерства иностранных дел расположено на улице Чаоянмэньвай, то есть «улице перед воротами Чаоянмень». Всего через сотню метров улица меняет название на Чаоянменьней, то есть «улица за воротами Чаоянмень». Улицу пересекает Вторая Кольцевая дорога. Оказывается, кольцевая дорога была построена на месте городских стен, в которых стояли ворота Чаоянь — но стена стала дорогой, а ворота улицей. И лишь старые названия напоминают о давно исчезнувших строениях.
Скептически настроенный собеседник заметит, что такое бывает и в других странах. Ведь во всех городах есть районы, названные в честь давно забытых людей и событий, и лишь историк вспомнит, почему они так называются. Это правда. Но в Китае культурное забытье сильнее, а память короче. Да, в стране существуют интернет-энциклопедии, существуют и книги по истории Пекина. Некоторые даже неплохо продаются — взять хотя бы книгу «История города», написанную журналистом агентства «Синьхуа» Вань Цзюнем. Но все эти книги подвергаются серьезной редактуре и для понимания требуют знаний, которые отсутствуют у рядовых китайцев. Еще в 90-е можно было встретить гражданского активиста, борющегося за сохранение старого города, для которого история его дома что-то значила. Но сегодня мало кто из пекинцев живет в старом городе: большинство переехали в пригород, а их место заняли мигранты (либо беднота из центральных районов Китая, либо богатые экспаты), для которых сам город ничего не значит. Пекин рассказывает множество историй — но большинству его жителей они не интересны.
Еще одно отличие Китая от других стран заключается в том, что все попытки увековечить историю города либо половинчаты, либо просто бессмысленны. К примеру, почти все таблички на исторических зданиях либо рассказываю неполную историю, либо попросту лгут. В паре шагов от здания Министерства иностранных дел, например, расположен Храм Восточного Пика. Перед ним стоит каменная стелла, гласящая, что с 1961 года храм является национальным памятником, находящимся под охраной. На стене висит табличка, на которой указывается, что храм был построен при династии Юань (1271–1368) и является одним из главных даосских святилищ.
В реальности же храм был разорен во время Культурной революции, статуи сожжены или увезены на склады, а позже уничтожены. В храме стоит около 50 статуй — и все они, за исключением пяти — новоделы. Эти пять старых статуй раньше стояли в другом храме, Храме Трех Чиновников. В 70-е, с концом эры Мао, храмы вновь открылись, но статуи Храма Восточного Пика исчезли, поэтому ему передали несколько статуй из Храма Трех Чиновников, в котором теперь расположено госучреждение.
Посетители храма не знают, что храмовая территория во время Культурной революции была сильно сокращена — земли были заняты военными и полицейскими учреждениями. После смерти Мао чиновники покинули ядро храма — те самые три двора и здания, которые можно сегодня посетить. Остальная же храмовая территория до 90-х была занята Бюро общественной безопасности; в начале 2000-х все здания были снесены, а на их месте построен жилой район. Оставшиеся строения храмового комплекса почти не используются в качестве храма. После того как военные и полиция покинули территорию, Министерство культуры превратило святилище в музей народной культуры. Только в 2000-х, после долгой тяжбы, Китайская ассоциация даосизма получила храм обратно, но лишь в частичное пользование.
Конечно, на табличках ничего из этого не написано. Наоборот, если верить им, храм ничуть не изменился — это самая настоящая 800-летняя святыня. История комплекса, описанная мной, не основана на каких-то документах — я лишь попытался реконструировать ее на основе двадцатилетних наблюдений и разговоров с даосами, живущими там сейчас. Но пока муниципальные архивы остаются закрытыми, моя версия истории храма — самая полная из существующих.
История воссозданная
Коммунистическая партия не просто скрывает историю — она воссоздает ее для службы настоящему. Китайские коммунисты после Культурной революции, во время которой партия почти пожрала сама себя, отчаянно искали источник идеологической легитимности. На первых порах они удовлетворились экономикой, но после жестокой расправы с демократическими протестами на площади Тяньаньмень в июне 1989 партия начала агрессивно претендовать на титул защитника китайской культуры и традиций.
КПК объявила себя хранителем китайского «духовного культурного наследия» (термин они заимствовали у ЮНЕСКО). ЮНЕСКО ведет учет традиций разных народов; в отличие от материального наследия (зданий вроде Великой стены или Запретного Города), духовное наследие включает в себя музыку, кухню, театр и ритуалы.
Бульвар Кьянмень, перестроенный в стиле династий Минь иЦин. Фото: getty
Еще в 90-е некоторые из этих традиций в Китае считались «феодальными суевериями» — этим термином коммунисты называли то, что считали отсталым. К примеру, традиционный похоронный ритуал подавлялся — но теперь находится в списке охраняемого государством духовного наследия. Та же история с традиционной даосской музыкой, исполняемой в храмах во время религиозных церемоний.
После своего прихода к власти в ноябре 2012 года Си Цзиньпинь стал самым чутким к традиции китайским лидером со времен рухнувшей в 1911-м китайской империи. Идеологическая программа Цзиньпиня основана на работе его предшественников — особенно Ху Цзиньтао с его призывом к «гармоничному обществу» (этот термин заимствован из даосизма); Цзиньпинь многое заимствует из традиционной китайской этики и религии.
5 марта 2013 года новостные программы сообщили, что Си Цзиньпинь посетил Куфу, родной город Конфуция, где приобрел копию «Бесед и суждений» пера великого мудреца и его биографию, сказав: «Я хочу тщательно все это прочесть». Председатель и сам высказался в конфуцианском духе: «Государство не выстоит без добродетели». В следующем году Си Цзиньпинь стал первым лидером Коммунистической партии, принявшим участие в праздновании юбилея Конфуция. Во время речи, данной им на Международной ассоциации конфуцианцев, Цзиньпинь отметил, что «для того, чтобы понять сегодняшний Китай, сегодняшний китайский народ, мы должны понять китайские культуру, кровь и укрепить китайское понимание собственного культурного фундамента». Председатель настолько часто цитирует классиков, что 8 мая 2014 года «Жэньминь жибао» уделила целый разворот объяснению этих цитат.
Довольно скоро традиционалистская риторика стала доминирующей в пропаганде. К примеру, в середине 2013-го по всему Китаю стали появляться плакаты, на которых остроумно обыгрывалась китайская традиционная живопись. Текст плакатов ссылался на «Китайскую мечту». Китайская мечта — вклад Цзиньпиня в набор китайских девизов; каждый правитель должен провозгласить хотя бы один такой девиз. Большая их часть отсылает к довольно причудливым теориям — к примеру, девизом при Цзян Цзэмине была фраза «Три представительства». Согласно этой концепции, партия отныне представляла интересы более широких слоев населения, чем раньше. В сравнении с такой концепцией девиз Цзиньпиня куда доступнее для понимания — кто из нас не мечтает? Девиз стал ассоциироваться с китайским национализмом и ростом роли КНР в мире; на домашнем же фронте он всегда связывался с традиционными китайскими добродетелями.
Китайская пропаганда обычно выглядит весьма примитивно: чаще всего это красные знамена, на которых белым или золотым вышиты призывы следовать курсу партии, принимать участие в переписи или приумножить красоты своего района. Плакаты о Китайской мечте, наоборот, получились яркими, красочными и довольно милыми. На них часто изображались глиняные фигурки работы Нирен Чжана, народного художника, чья популярность в Китае сравнима с популярностью Нормана Роквелла в США. Фигурки обычно изображают сцены быта, религиозной жизни, театральных представлений (к примеру, в Пекинской опере) или богов вроде Гуань Ю. В последние годы правления династии Цин (1644–1911) наборы таких фигурок часто отправлялись на международные выставки в качестве примера китайского искусства.
Самый знаменитый из плакатов серии «Китайская мечта» изображает глиняную фигурку толстенькой девочки, мечтательно подпирающей голову руками. Под изображением написано стихотворение, в котором мечта личная и мечта национальная объединены в одно:
Ах, Китай
Моя мечта
Моя благоуханная мечта.
Автор стихотворения — Йи Цин, но это лишь псевдоним Се Люцина. Люцин — главный редактор журнала World of Chinese и ведущий автор Salon Famous Blog of China, блога, посвященного по большей части вопросам китайского национализма и зарегистрированного на официальном сайте китайского министерства пропаганды. Се также пишет драмы и мюзиклы, воспевающий партию и председателя Мао. Десятки его творений, посвященных важным историческим событиям, стали книгами, фильмами, сериалами и театральными постановками. Некоторые из его постов в блоге были опубликованы на бумаге, в главном идеологическом журнале КПК «В поисках правды».
Люцина можно рассматривать как простого аппаратчика, бодро дающего материал для очередной государственной пропагандистской кампании. Но в 2013-м я встретился с ним, и история его оказалась куда интересней. Эта встреча приоткрыла мне сложные механизмы китайской пропаганды, которые КПК использовала в первой половине 10-х для создания идеологии, увязывающей коммунизм с традиционными китайскими ценностями.
Се пригласил меня к себе в офис. Офис оказался комнатой в пекинском Ordos Hotel. Я с удивлением узнал, что вопреки моим ожиданиям Се Люцин не занимает никаких официальных постов и является фрилансером. Мы разговорились и оказалось, что Се родом из провинции Хунань — родной провинции Мао Цзедуна. Большая часть работ Се была посвящена Мао, которого он считает героем современного Китая. «Его можно критиковать, но нельзя отрицать его важную роль в истории, — сказал Се. — Таково мое твердое убеждение».
«Китайская мечта, моя мечта» — известный слоган президентаСи Цзиньпина. Фото: bloomberg
Позже к нам присоединился Чжан Цзябинь, редактор издательского дома «Красное знамя», связанного с КПК и печатавшего плакаты и сборники поэзии Люцина. Се показал нам короткую видеозапись с церемонии, посвященной чествованию плакатов о Китайской мечте. На видео Се объяснял, как впервые увидел фигурку толстенькой девочки на выставке, проходившей в пекинском районе Хуайжоу; он опубликовал в сети фотографии статуэтки, сопроводив их стихами.
В начале 2013 года министерство, планировавшее агитационную кампанию по продвижению Китайской мечты Си Цзиньпиня, обратило внимание на фотографии и стихи Се. Его пригласили на встречу с чиновниками, на которой, все обдумав, они вместе разработали способ расширить кампанию и включить в нее продвижение традиционной китайской культуры — к примеру, крестьянской живописи и работ, отпечатанных на старинных деревянных прессах.
«Они мне сказали: „Нам нужны еще стихи“. Ну я быстро их написал, и вот их развесили, — рассказал мне Се, когда мы закончили смотреть видеозапись. — Эта кампания на 60 тысяч километров. Именно столько километров дорог в Китае — и мы шутили, что наши плакаты будут висеть через каждый метр».
Се почти не преувеличивает — от этих плакатов было некуда деться. Иногда плакаты превозносили традиционные ценности вроде сыновней почтительности («честность и уважение, передаваемые в поколениях»), иногда просто воспевали Партию («Ноги скованы, руки связаны / Прочное стекло устоит против сильного ветра / Члены Коммунистической партии в пути / Горы сотрясаются, но воля их непоколебима / Горячая кровь и весенние цветы напишут историю сегодняшнего дня»). Некоторые плакаты призывали к патриотизму и национализму («Наша страна прекрасна» и «Наступила весна для будущего наших отцов»). И вся эта агитация твердила — для нынешнего правительства нет лучшего союзника, чем история страны.
История восстановления
Иногда история занимает умы людей и в отрыве от политики. Я отчетливо понял это, когда в 2014 году посетил лекцию в главном здании Национальных архивов, неподалеку от парка Бейхай в Пекине. Лекцию давал Лю Гочжун, профессор университета Цинхуа. Он говорил с сильным акцентом, а когда смеялся, его маленькие глаза практически исчезали. Лю на протяжении 90 минут, не заглядывая в текст, рассказывал о малоизвестных вещах, тем не менее сотрясавших интеллектуальный мир Китая; он рассказывал о найденных текстах, возраст которых превышает 2500 лет.
Самые древние из известных китайских текстов — так называемые «гадальные кости», гадания, записанные на черепашьих панцирях и костях. Обычно в них речь ведется о том, стоит ли сеять в такой-то день, стоит ли царю начинать войну, жениться или отправляться в путешествие. Из этих текстов мы узнаем о буднях царской жизни того времени.
Тексты, о которых шла речь на лекции, были записаны на тонких бамбуковых пластинках через тысячу лет после «гадальных костей». Эти тексты не имеют отношения к придворной жизни — это оригинальные произведения, из которых и растет китайская культура. За последние 20 лет было найдено три группы бамбуковых пластинок той эпохи. Профессор Гочжун рассказывал о третьей, самой крупной группе — 2500 пластинок были переданы Университету Цинхуа в 2008 году.
Караульный стоит у баннера с изображением проекта реконструкции улицы Кьянмень в Пекине, 2012 г. Фoто: AFP
Процесс каталогизации и изучения этих текстов возглавил самый известный историк Китая — Ли Сюэцинь. Сюэцинь уже возглавлял крупные научные проекты — к примеру, в 90-х он занимался датировкой полумифических династий пятитысячелетней давности; среди этих династий — династии Ся и Шан, считающиеся древнейшими в истории китайской цивилизации. Тысячелетиями существование этих династий не подвергалось сомнению, хотя не существовало никаких литературных или археологических свидетельств этому; в особенности сомнительна история династии Ся. В начале XX века китайские историки создали движение «сомневающихся в древности», утверждающее, что эти династии — лишь миф. Это был не просто интеллектуальный спор; подобные утверждения ставили под сомнение уверенность китайцев в том, что их цивилизация — одна из древнейших на планете и сравнима с египетской. Сюэцинь противостоял скептикам и сумел найти доказательства того, что древние династии действительно существовали.
Бамбуковые пластинки, о которых говорил Гочжун, были созданы в куда более поздние времена — но эти тексты ставят под сомнения догмы китайской культуры, считавшиеся нерушимыми. Эти тексты были записаны в период Воюющих Царств, смутное время Китая, длившееся с V по III века до Рождества Христова. Все китайские философские школы — особенно даосизм и конфуцианство, главная политическая идеология страны, ее правителей и царей (во всяком случае, в теории) до XX века — ведут свое начало именно из этой эры.
Найденные бамбуковые пластинки могут изменить наше понимание того периода. Некоторые сравнивают влияние этих текстов на понимание Китаем своей истории с тем, как менялось понимание истории Европы в эпоху Просвещения, когда главные тексты западной культуры начали рассматривать как исторические документы, а не дошедшие до нас в первозданном виде тексты времен античности. «Представьте, что вы обнаружили тексты о Сократе и Платоне, и эти тексты вы видите в первых раз, — объясняла мне профессор Дартмутского университета Сара Аллан, работавшая с Сюэцинем и Гочжаном, за несколько месяцев до того, как я посетил лекцию. — Новообретенные тексты часто сравнивают со свитками Мертвого моря, но они даже важнее. Это не апокрифы. Это тексты периода, в который обсуждались сами основы китайской философии. Эта находка меняет само наше понимание китайской истории».
Одна из самых удивительных вещей в этих текстах — то, что идеи, о которых в классических конфуцианских трудах упоминалось лишь вскользь, оказались сформированными философскими концепциями, ставящими под сомнение традиционные китайские догмы. Один из текстов, к примеру, восхваляет меритократию. Конфуцианские тексты, дошедшие до нас, осуждают отречение или смену правителя за исключением редчайших случаев; власть должна передаваться по наследству — конфуцианство стояло на стороне государства и противостояло попыткам революции. Обнаруженные тексты оспаривают эти принципы, что для авторитарного государства, оправдывающего свою бесконечную власть «традицией», может иметь интересные последствия. «В текстах нет призывов к установлению демократии, — рассказала мне Аллан, — но они утверждают, что добродетель дает больше прав на власть, чем кровь».
В аудитории неподалеку от парка Бейхай профессор Гочжун продолжал свой рассказ. На экране мелькали заголовки газет; по словам Гочжуна, интерес к находкам был крайне высок. После выпуска каждого тома китайские СМИ бросались обсуждать новые тексты, а блогеры и историки-любители пробовали их интерпретировать. Слушатели внимали профессору, описывающему сроки издания новых томов командой исследователей университета Цинхуа.
«Мы считаем, что располагаем еще пятнадцатью томами, то есть издавать мы их будем еще 15 лет. А потом я выйду на пенсию, — смеется Гочжун, — а затем до конца века вы и прочие исследователи будете спорить об этих текстах. Изучать их можно бесконечно».
Профессор Гочжун окончил лекцию и поклонился аудитории. Он говорил дольше отведенных ему 90 минут, а уборщики уже хотели домой. Как только он покинул кафедру, они тут же бросили гасить свет. Но слушатели ринулись вперед и начали забрасывать профессора вопросами. Человек из Общества исследования Книги Перемен спрашивал, как теперь быть с гаданиями. Выпускник Пекинского университета горячо вопрошал о влиянии новых данных об отречении на политику. Гочжун отвечал всем, одновременно раздавая визитки. Когда визитки кончились, люди стали фотографировать их на камеры мобильных телефонов. Комната освещалась лишь светом тусклого зимнего солнца. Охрана ждала, пока слушатели покинут зал, чтобы запереть за ними двери. Но толпа из двух десятков человека не давала профессору Гочжуну уйти; ведь в руках он держал прошлое — ключ к настоящему.
Оригинал материала на сайте The Guardian
