Текст: Нассим Талеб, medium.com. Перевод: Григорий Николаев, «Спутник и Погром»
Говоря о религии, мы не понимаем, о чем говорим
Проблема словесной коммуникации (и журналистики) лучше всего может быть описана цитатой из Incerto: «Математики мыслят точно рассчитанными объектами, философы — концепциями, юристы — конструкциями, логики — операторами, а дураки — словами». Два человека используют одно и то же слово, наделяя его совершенно разными значениями — и при этом продолжают разговор; это нормально для кухонной беседы, но совершенно ненормально при принятии решений, в особенности решений политических, решений, влияющих на других. Но говорящих легко подловить, если, подобно Сократу, спросить о значении тех слов, которые они говорят. Именно так была рождена философия — как требование точности в беседе, как способ распутать спутанные понятия. Философия стала полной противоположностью той риторики, которую использовали софисты. Со времен Сократа тянется долгая традиция математической науки и договорного права — областей, в которых сперва нужно договориться о терминах. И одновременно дураки продолжают использовать ярлыки.
Служба в левантийской греческой православной церкви
Люди, говоря «религия», редко имеют в виду одно и то же; столь же редко они это понимают. Для иудеев и мусульман древности религия была законом. «Дин» на иврите означает «закон»; на арабском — «религия». Для древних евреев религия была трайбалистской; для ранних мусульман — универсальной. Для римлян религия состояла из ритуалов, празднеств и общественных событий; само латинское слово religio было противоположностью слова superstitio. Но эта концепция была чужда греко-византийскому востоку. Закон был отличным от религии делом; вслед за Блаженным Августином ранние христиане держались от закона подальше. Позже христиане, помня фундаментальные заветы своей религии, питали к закону смешанные чувства. Например, даже во времена Инквизиции приговор утверждался светским судом. Кодекс Феодосия был «христианизирован» лишь в кратком введении — в остальном он оставался все тем же языческим римским правом, которое использовали как в Константинополе, так и (по большей части) в Бейруте.
В арамейском языке, который использовали христиане, применялись иные термины: «дин» как «религия» и греческое «номос» как «закон». Иисус, предписав «воздавать кесарю кесарево», отделил духовное от мирского; христианская вера принадлежала иному миру, «царству небесному», которое сольется с царством земным лишь в конце времен. Ни в исламе, ни в иудаизме нет разделения между светским и мирским. Конечно, позже христианство перестало занимать лишь духовную сферу, создав церемониал и ритуал и заимствовав часть языческих ритуалов Леванта и Малой Азии.
Для нынешних иудеев религия — вещь этнокультурная, не имеющая отношения к закону. Для многих евреев их религия — синоним нации. Точно так же дело обстоит с сирийскими христианами, халдеями, армянами, коптами и маронитами. Для православных и католиков религия — это эстетика, пышность и ритуал; вера часто рассматривается как декоративное приложение. Для протестантов религия — это вера без эстетики, пышности и ритуала. Для буддистов, синтоистов и индуистов религия — это одновременно прикладная и духовная философия, дающая этический кодекс; в некоторых случаях восточные религии включают в себя космогонические теории. Когда индиец говорит об «индуисткой религии», он имеет в виду совершенно не то, что имеет в виду пакистанец; а уж перс говорит вообще о третьем.
С появлением идеи национальных государств все стало гораздо сложнее. Теперь, говоря «еврей», араб скорее говорит о вере; для него еврей, принявший ислам, перестает быть евреем. Но для еврея «еврей» — тот, у кого мать еврейка. (Так, впрочем, было не всегда — в ранний период Римской империи евреи занимались прозелитизмом). Но иудаизм, благодаря модернизму, теперь почти слился с идеей еврейского национального государства — «иудеи» сейчас могут пониматься еще и как нация.
В Сербии, Хорватии и Ливане религия во времена мира значит одно, а во время войны — совершенно другое.
Когда кто-то говорит об интересах «христианского меньшинства» в Леванте, это не означает (как часто думают арабы) построение христианской теократии. Я уже говорил, что христианская церковь с подозрением относится к светской жизни; в христианской истории теократии встречаются редко — Византия, недолго просуществовавшее государство Кальвина и еще пара случаев. Обсуждающие права «христианского меньшинства» скорее говорят о секуляризации, отделении церкви от государства. То же касается и гностиков (друидов, друзов, мандеев, алавитов).
Во имя Баала, хватит называть салафизм «религией»
Проблема Евросоюза состоит в том, что умные и одновременно тупые бюрократы и представители «элит» (идиотов, неспособных найти кокос на тропическом острове) покупаются на ярлык. Они считают салафизм религией, имеющей собственные «молельни», а салафизм — это нетерпимая к иноверцами политическая система, пропагандирующая и дозволяющая насилие; салафизм отрицает все институты Запада. В отличие от шиитов или турецких суннитов, салафиты отрицают само понятие «меньшинство»; для них это неверные, оскверняющие землю. Мы уже наблюдали, как меньшинства начинают управлять большинством. Нетерпимые всегда побеждают терпимых; рак нужно убить, прежде чем он даст метастазы.
Европейские бюрократы, наивные люди, придающие огромное значение ярлыкам, относились бы к салафизму по-другому, называйся бы он «политическим движением»; чем-то вроде нацизма, где одежда означает приверженность определённым взглядам. Запрет «буркини» они бы сочли дозволительным, если бы речь шла о запрете политического символа вроде свастики. Дорогие молодые интеллектуалы, те люди, которых вы так защищаете, получив власть, лишат вас всех тех прав, которыми вы пытаетесь их наделить. Вашу жену оденут в буркини насильно.
В следующей главе мы увидим, что «вера» может быть как понятием эпистемическим, так и буквальным — что ведет к непониманию того, какие мнения религиозны, а какие нет. Ведь кроме проблем «религиозных», существуют проблемы «убеждений». Некоторые убеждения декоративны, некоторые функциональны (они помогают человеку выжить); некоторые вообще буквальны. Вернемся к проблеме салафизма: когда салафит говорит с христианином, он воспринимает христианские убеждения буквально; христианин же воспринимает убеждения салафита метафорически, как что-то, что нужно воспринимать всерьез, но не буквально. А иногда и вовсе не воспринимать всерьез. Религии вроде христианства, иудаизма и шиитского ислама эволюционировали (или позволили верующим эволюционировать, создав сложную общественную систему) именно через отход от буквального понимания заветов; в отличие от метафорического понимания догм, буквальное их понимание не оставляет пространства для рассуждений.
Салафизм не просто не является религией; он не работает даже как политическая система. Салафизм — учение, созданное для того, чтобы навечно запереть людей в Аравии седьмого века.
Примечание 1. Ислам, к слову, не всегда был просто законом. Османская империя отделила ислам от закона и государства; это называлось Qanun (от греческого «канон» — прим. пер.). Законы были заимствованы у византийцев через адаптацию кодексов Юстиниана и Феодосия. Точно так же династия Омейядов полагалась на христианских чиновников (грекоговорящих сирийцев), использующих механизмы римского права (особенно в торговой сфере).
Примечание 2. Долгое время османы считали себя наследниками Византии; основная их претензия к русскому царю состояла в том, что титул кесаря (царя) после гибели Византии должен был принадлежать султану.
Оригинал материала на сайте Medium.com
